Дамские пальчики. Казино.

Крутой детектив США

Шепард Рифкин

Дамские пальчики

Крутой детектив США. Выпуск 8: Сборник Романы:

Пер. с англ. А. Иванова -

СПб.: МП РИЦ «Культ-информ-пресс»,1994. - 271 с. - (Выпуск 8).

ISBN 5-8392-0090-5

Шепард Рифкин

Дамские пальчики

I

В лаборатории, куда я привез четыре килограмма героина, меня ждала записка: «Инспектор Санчес, немедленно свяжитесь со старшим инспектором».

Уже восемнадцать часов я не смыкал глаз. Я купил наркотик и произвел арест, к которому готовился более трех месяцев. Это был Томми Ло Скальцо, оптовый торговец героином в восточном Гарлеме. Его телохранитель так искромсал ножом мою левую ладонь, что пришлось наложить шестнадцать швов. И все же мне удалось защелкнуть наручники на Ло Скальцо и его головорезе. Теперь единственным моим желанием было уснуть и не просыпаться часов этак двадцать пять.

Однако немедленно на языке полицейских вовсе не означает через десять минут, через пять или через минуту. Немедленно значит немедленно.

Я заявился в центр, как был: в кричащем костюме из итальянского шелка, в итальянских остроносых ботинках и с пышными бакенбардами. Признаться, в таком виде я сильно смахивал на какого-то хлыща; если бы такой тип вдруг женился на вашей дочери, это вызвало бы у вас неодолимое желание тут же повеситься в чулане. Но в роли фрукта, готового выложить кругленькую сумму за героин, я был просто великолепен. Тем более что меня зовут Пабло Санчес и я свободно говорю по-испански. Деньги я вернул. Двенадцать тысяч долларов из казны - дело серьезное.

Нелегко было управлять одной рукой «олдсом», которому уже пять лет. Но я справился и сумел избежать страстного поцелуя с другим водителем.

Я поднялся по широкой лестнице, вдоль которой на стене висели медные таблички с выгравированными именами полицейских, погибших при исполнении служебных обязанностей. Я был не брит, и офицеры, собравшиеся в приемной, посмотрели на меня с неодобрением.

Старший инспектор в табели о рангах стоит двумя строками ниже комиссара. Над ним лишь генеральный инспектор. Официально он занимает должность заместителя генерального инспектора. Зовут его Хенрехен. Увидев меня, он воздержался от приветствия. Я последовал его примеру.

- Садитесь, - произнес Хенрехен.

Я уселся. Инспектор, склонив голову над столом, сделал вид, что чрезвычайно занят. Шесть лет назад меня приняли в особую бригаду. Тогда я еще учился в Полицейской академии. Мне удалось разоблачить одного парня, который брал взятки у молодчиков, занимавшихся рэкетом в номерах в восточном Гарлеме. Кто это был? Племянник Хенрехена, служивший в полиции нравов. Его тут же вышвырнули из полиции, а я получил повышение, но не по рекомендации Хенрехена.

Спустя три месяца во время патрулирования по городу я засек двух громил, выскочивших из маленького магазинчика. Они убили владельца. Мне повезло: я застрелил одного из них, ранил другого, но и сам получил пулю в ногу. Я был отмечен в рапорте и получил чин инспектора третьего класса. После этого меня перевели в бригаду по борьбе с наркотиками. Здесь я в скором времени создал собственную сеть осведомителей и через два года был уже инспектором второго класса. И вот теперь, спустя четыре года, я, инспектор первого класса, сижу напротив Хенрехена, меня ужасно беспокоит рука, а помочь мне может только таблетка аспирина, до которой еще нужно добраться.

Решив наконец, что достаточно меня помучил, Хенрехен отодвинул бумаги в сторону и зажег сигару.

- Только что звонили из лаборатории, - сказал он с довольным видом; значит, жди неприятностей. - Сообщили результаты анализа.

- Бьюсь об заклад, что у меня обнаружили оспу.

- В некотором роде. Те четыре килограмма героина, которые вы купили…, - Он вновь зажег свою сигару. Эти дешевые сигары он покупал в итальянской лавочке на Бакстер-стрит. У них было одно забавное свойство: они беспрерывно гасли. Хенрехен наслаждался, заставляя меня ждать. Я демонстративно поставил локоть на подлокотник кресла, удерживая руку в вертикальном положении. - Так вот, этот героин - всего лишь сахарный песок.

Итак, три месяца работы псу под хвост. Весь мой урожай - несколько шрамов на ладони.

- Сойдет для кофе, - сказал я.

- Я подумал, что вы должны узнать об этом первым, - добавил Хенрехен.

- Премного вам благодарен, - ответствовал я.

Он выдвинул ящик своего стола и достал два пластиковых пакета. В одном из них находилась маленькая коробочка, в которой могли бы поместиться наручные часы. Она была завернута в коричневую бумагу и перевязана бечевкой. В другом оказалась такая же коробочка, но уже открытая. В пакете, кроме того, были оберточная бумага, бечевка и кусок грязной ваты. Хенрехен поднялся.

- Следуйте за мной, - сказал он.

Я последовал за ним по коридору. Мы направлялись к кабинету комиссара. К нему мне еще не доводилось заглядывать. Кабинет шефа находился всего в восьми метрах от нас, и я не успел поразмышлять о цели нашего визита. Я пребывал в полном неведении.

Мы пересекли прихожую и вошли в зал заседаний. Посреди зала стоял гигантский стол красного дерева. На стене висел портрет Теодора Рузвельта в полный рост. Он был единственным комиссаром полиции, который стал президентом. Полицейские до сих пор не могут прийти в себя.

Хенрехен постучал в последнюю дверь. Наиблагороднейший из голосов пригласил нас войти.

Комиссар Хаскет Уилсон был выходцем из очень хорошей и очень старой нью-йоркской семьи. Я тоже родился в Нью-Йорке, но в семье, поселившейся здесь совсем недавно, поэтому у меня отсутствует врожденное высокомерие. Уилсон вращался в высоких политических кругах и любил даже в прохладную погоду держать окно широко открытым. В руках он держал клюшку для гольфа. Это был прекрасный администратор. Хенрехен продемонстрировал свою тактичность, молча ожидая, когда комиссар закончит упражнение. Мы проводили глазами шар, который, прокатившись четыре с половиной метра, взлетел по наклонной доске и скрылся в специальной чашечке.

- Инспектор Санчес, - сказал Хенрехен.

Я бы уж точно прервал занятие комиссара. Хенрехен положил оба пластиковых пакета на стол. Комиссар поставил на пол другой шар и ловко отправил его в лунку.

Наконец он сложил свой комнатный набор для игры в гольф и предложил нам сесть. Затем, открыв один из пакетов, вытряхнул его содержимое на стол. Коробка, кусок коричневой оберточной бумаги, обрывок веревки, кусочек ваты с пятнами крови.

- Эту коробочку принесли со вчерашней почтой, - сказал он. - Если бы я знал, что в ней, то вскрыл бы ее с большей осторожностью. Я, например, всегда развязываю узлы и просто не могу себе позволить разрезать бечевку. Частенько выбрасываю ее, но резать все же не могу. Иногда я даже сохраняю кусок веревки. Так вот, вчера, открыв коробку, я обнаружил внутри женский указательный палец. И сразу вызвал инспектора Хенрехена. По его мнению, это может быть шуткой какого-нибудь студента-медика.

- Но почему посылку отправили именно вам? - спросил я.

- Вот именно. Меня это тоже интересует. Между прочим, палец удивительно ухоженный, холеный. Он не мог принадлежать какой-нибудь нищенке из приюта. Не понимаю, каким образом студент мог бы это достать. - Последовала пауза. - А сегодня, как видите, я получил вторую коробку. Я решил не прикасаться к ней, позвонил инспектору Хенрехену, и он посоветовал обратиться к вам.

Благодарствуйте!

- Где же палец? - поинтересовался я.

- Мы отправили его в морг.

Комиссар выдвинул ящик стола и вытащил пару тонких хлопчатобумажных перчаток.

- Я попросил принести мне эти перчатки, - сказал он.

Надев их, я почувствовал, как в моей груди растет уважение к высшим классам.

Некоторое время мы рассматривали коробку. Я продлил паузу, разглаживая перчатки на руках. Я бы дорого дал за то, чтобы оказаться сейчас на факультете права и волноваться лишь об экзамене по римскому праву.

Хенрехен откашлялся и с нескрываемым удовольствием объявил:

- Вам и карты в руки!

II

Длина коробки составляла десять сантиметров, ширина - пять, толщина - три. Слово «комиссару» было вырезано из заголовка какой-то статьи в «Нью-Йорк таймс». Отправили посылку вчера, в пять вечера, с Центрального вокзала.

Коробка была завернута в обычную темную оберточную бумагу и перевязана белой бечевкой. Я внимательно обследовал узел.

- У комиссара есть и другие дела, - сказал Хенрехен. - Что вы там ищете?

- Адрес отправителя, - ответил я.

- Если инспектору Санчесу поручено это дело, - сказал комиссар, - то я думаю, нужно позволить ему делать все, что он сочтет нужным.

Я почувствовал себя гораздо уверенней.

- Господин комиссар, - спросил я, - узел на первой посылке был таким же?

Комиссар, к сожалению, этого не помнил. Да и слаб он был по части узлов.

Узел, которым была завязана бечевка, имел одну особенность: чем больше на него нагрузка, тем крепче он затягивается, но в то же время его можно легко развязать. Я развязал его без труда.

Я отложил бечевку в сторону. Упаковка была выполнена с мастерством опытного продавца - ни сантиметра лишней бумаги. Нужный кусок, видимо, отрезали от рулона ножницами.

Человек, упаковавший посылку, обладал врожденной аккуратностью.

Собравшись с духом, я приподнял крышку. На окровавленном кусочке ваты покоился женский безымянный палец. У основания он был охвачен широким золотым кольцом.

- Господи! - воскликнул Хенрехен.

Комиссар слегка позеленел и отвернулся к окну, подтвердив тем самым истину, что карьеру нужно начинать с низшей ступени.

- Думаю, не стоит пока извещать прессу об этом деле, - сказал комиссар. - Вы все еще полагаете, что это шутка?

- Нет, - ответил Хенрехен.

- Инспектор Санчес!

- Слушаю вас.

- У меня есть предположение. Единственно возможное.

- Какое же, господин комиссар?

- Я полагаю, что эта женщина еще жива. Я полагаю, что каждый день ей будут отсекать палец… и… посылать его мне. Я полагаю, что вы отыщете ее, если то, что говорил мне о вас инспектор Хенрехен, соответствует истине. Желаю удачи.

- Я должен идти, господин комиссар, - сказал Хенрехен.

Выходя, он сосредоточенно искал в своих карманах сигару.

Я задержался, чтобы забрать свое маленькое сокровище. Указательный палец был в морге. Вообще говоря, смерть в Нью-Йорке организована прекрасно. Скажем, вы потеряли на улице палец, если кто-нибудь его подберет, он непременно попадет в морг.

Наконец я вышел и побрел по коридору.

Морг расположен в кокетливом здании неподалеку от больницы Бельвю. Много стекла, море искусственной зелени, фотографии цветов над скамейками, на которых беззвучно плачущие несчастные женщины ожидают опознания.

Я направился в справочное бюро. Это тесная комнатка рядом с центральным входом. Из окна открывается чудесный вид на психиатрическое отделение больницы Бельвю.

Талли уже снял отпечаток с указательного пальца, сделал фотографии и произвел остальные необходимые процедуры. Я вручил ему вторую коробку вместе с содержимым и предупредил, что вернусь за результатами, как только поговорю с доктором Альтманом.

Альтмана я нашел в подвале. Разжигая сигару, он наблюдал, как санитар закрывает одну из ячеек с телом. Вид у него был такой, будто на каталке лежала не молодая девушка, проглотившая тридцать таблеток снотворного, чтобы решить разом все проблемы, а шестьдесят килограммов буженины.

- Что-то тебя не видно в последнее время, - сказал Альтман.

На его руках все еще оставались окровавленные резиновые перчатки. Он курил. Я мельком взглянул на привлекательное лицо девушки и склонил голову. Альтман пожал плечами.

- В Бельвю ей сделали промывание желудка, - сказал он, выдохнув густое облако дыма. - Слишком поздно. Я сделал вскрытие, чтобы посмотреть, нет ли там чего-нибудь кроме снотворного.

Я отвел глаза от его красных перчаток.

- Тебя совсем не видно, - повторил он.

- Не так уж часто я убиваю, - сказал я.

Истинно так. Если мне удавалось приблизиться к преступнику, я предпочитал укладывать его ударом рукоятки пистолета в висок.

- Заходи почаще, - сказал Альтман.

Я никогда не понимал его изысканного юмора.

- Обязательно. Ты видел палец, который прислали сюда вчера?

Он качнул головой.

- Когда его отсекли, женщина была жива?

Он вытащил палец из морозильника.

- Не знаю. Это невозможно определить. - Он поднес палец к носу и принялся водить им справа налево, будто у него в руке была сигара высшего качества, ароматом которой он хотел насладиться перед тем, как закурить. - От него не пахнет формалином, - сказал он, - Но это значит всего лишь, что взяли его не в медицинском институте. Сказать точно, была ли женщина мертва, я не берусь.

Я спросил, какой наркоз - местный или общий - был дан в момент ампутации пальца. Альтман ответил, что не может сказать наверняка.

- Это два разных анализа, - сказал он. - Я могу сделать только один.

- Не понимаю.

- Мне не хватит тканей на два теста, - сказал он. - Я вынужден применить метод разрушения. Другими словами, изрубить палец.

- Изрубить палец?

- Вот именно. Как гамбургер. Таким образом я смогу выяснить, применялся ли общий наркоз. Но палец будет совершенно испорчен.

- Тогда я останавливаюсь на местном наркозе.

- Прекрасно, - сказал он, взял палец и направился к устройству, сильно напоминающему мясорубку.

- Пожалуй, я дождусь результата внизу! - крикнул я ему.

Я уселся за столом Талли и принялся читать «Дейли ньюс». Однажды я спросил у него, почему он никогда не читает «Таймс».

«Зачем же ее читать, - ответил он, - если они не напечатали ни одной фотографии полицейского?»

Через десять минут зазвонил телефон. Это был Альтман. Он торжественно объявил, что сегодняшний день оказался для меня счастливым. Женщине был сделан укол новокаина.

Неужели правда счастливый день? Вначале я лишь предполагал, что женщина была жива во время ампутации. Теперь это стало вероятным. В противном случае, зачем вводить новокаин? Итак, речь больше не шла о шутке студента-медика. Автор подобной шуточки не иначе как буйный помешанный, гуляющий на свободе.

Осталось только отыскать сумасшедшего, который живет недалеко от Центрального вокзала, - в Нью-Йорке или, может быть, в маленьком пригороде, где я могу спросить у почтового служащего, не помнит ли он о двух маленьких бандеролях, отправленных в течение двух дней. Довольно редко кто-нибудь запоминает отправителя. Скорее всего, он живет где-то в районе Нью-Йорка и может легко добраться до города.

Предположим, что наш приятель живет в радиусе восьмидесяти километров от Нью-Йорка. Значит, нужно всего лишь отыскать его среди тринадцати миллионов жителей. Да уж, если везет, так везет.

Я забрал у Талли отпечатки пальцев и фотографии.

- Конечно, никаких шансов определить хозяйку? - спросил я.

- Никаких. Вот если бы были образцы для сравнения…

- Но ведь можно попробовать?

- Предположим, ты хочешь найти эту женщину по отпечаткам пальцев, - сказал Талли, разворачивая «Дейли ньюс». - Мы отсылаем отпечатки в ФБР, в Вашингтон. Мы говорим, что будем очень признательны, если они отыщут их владельца. Знаешь, что они ответят? Они ответят, что заставят работать весь свой штат круглые сутки в течение… ну, скажем… тридцати лет. И тогда, может быть, найдут. Но только если эти отпечатки зафиксированы в картотеке. Ведь у массы людей никогда не брали отпечатки пальцев.

Я расписался в получении пальца и унес его в свинцовой коробочке. Оказавшись на улице, я глубоко вдохнул.

Как всегда, атмосфера была наполнена пылью и выхлопными газами. Но я ощущал эти ароматы, а значит, жил. Такие мысли приходят мне в голову каждый раз, когда я выхожу из этого гиблого местечка.

Подойдя к машине, я принялся размышлять о своем физическом состоянии. Рука невыносимо ныла, я хотел спать, а мой мозг был похож на двигатель, слишком долго проработавший без масла. Если бы я сел за руль, то обязательно впилился бы на своем «олдсе» в какой-нибудь столб.

Такси я поймал моментально. Это одно из преимуществ района, где располагается морг. К трем часам дня здесь всегда останавливается такси, из которого выходит заплаканная женщина. Я благополучно добрался до полицейской лаборатории.

Келси я отыскал в одной из комнатушек. Он кипятил какую-то коричневую жидкость в сосуде странной формы, внимательнейшим образом наблюдая за процессом кипения. Жидкость наполняла комнату чайным ароматом.

Я вывалил на стол свои трофеи: коробки, оберточную бумагу, бечевку, безымянный палец, золотое кольцо с этикеткой, окровавленную вату.

- У меня для тебя поистине загадочное дело, - сказал я.

- В стиле Конан Дойля?

Келси настолько увлечен медициной, что, наверное, придется выносить его из лаборатории, когда ему стукнет девяносто. Он даже держит в шкафу раскладушку - на случай, если какое-нибудь дело его слишком заинтересует. Я кратко обрисовал ему ситуацию.

Глаза у него стали круглыми, как плошки.

- Я еду к себе вздремнуть, - сказал я. - Вернусь через шесть часов.

- Через четыре.

- Хорошо, через четыре.

Глаза у меня закрывались сами собой. Я поймал такси. В нем и уснул. Когда мы добрались до моего убогого холостяцкого жилища недалеко от Левингтона, шофер разбудил меня нежным прикосновением, - должно быть, обнаружил у меня на поясе кольт тридцать восьмого калибра. Все же профессия полицейского дает иногда определенные преимущества.

III

Забросив свои шмотки в угол и сбрив бакенбарды, я залез под душ. Потом проглотил четыре таблетки аспирина, запил их двойным скотчем и рухнул на кровать.

Через двадцать минут боль немного утихла, и я уснул.

Будильника я не услышал. Зато услышал телефонный звонок. Это был Келси. Я сказал, что выезжаю через минуту. На этот раз я оделся должным образом: плечевая кобура, серый твидовый костюм и пара удобных темных туфель. Когда приходится проводить целый день на ногах и иногда переходить на хорошую рысь, такие башмаки незаменимы. Конечно, они не сшиты на заказ, как, например, ботинки комиссара, но все же я заплатил за них тридцать долларов.

Когда-то мне сказали, что я похож на преподавателя английского языка в хорошем колледже. Я принял это за комплимент. А вот Хенрехен с присущей ему деликатностью заявил, что я смахиваю на голубого. Вряд ли. Я вешу восемьдесят пять килограммов. Мой рост - метр восемьдесят два. У меня голубые глаза. Люди удивляются, узнав, что моя фамилия Санчес. Мы выходцы из северной Испании, где у многих светлые волосы и голубые глаза. Я шатен, у меня не слишком нежные руки, и я не ношу браслетов на запястьях. Духами я тоже не пользуюсь. Хожу я не спеша, но вид у меня решительный. Раз в неделю я упражняюсь в стрельбе из пистолета, правда, могу и не делать этого так часто. Я неплохо стреляю с двух рук. Кроме того, мне приходится платить за боеприпасы из своего кармана. Четырнадцать центов за штуку. Именно по этой причине многие ох как не любят тренироваться. Но я наивен по натуре. Я убежден, что чем больше тренируюсь, тем более ловким становлюсь. В один прекрасный день это маленькое преимущество меня спасет. Ведь при работе, где не оплачиваются сверхурочные, я нуждаюсь во всех возможных преимуществах.

Я потратил десять минут на поиски своей машины, прежде чем вспомнил, что поставил ее у ворот морга. Я поймал такси и поехал за ней. Естественно, к ветровому стеклу был прилеплен талон на оплату штрафа в пятнадцать долларов. И это несмотря на то, что на переднем сиденье я оставил раскрытым журнал «Полиция».

Талон я порвал. Пусть разыскивают меня, если хотят.

Путь мой лежал в лабораторию. Выйдя из машины, я заметил, что мои руки дрожат, - результат действия четырех таблеток аспирина. Я направился в бар напротив лаборатории и там, пожевывая сандвич с ростбифом, принялся размышлять о том, как остановить дрожь в руках. За мой столик присел Шнейдер, инспектор третьего класса из бригады по борьбе с бродяжничеством.

Он начал без вступления. Шнейдер любит подколоть.

- Кажется, Хенрехен здорово тебя прихватил, - сказал он.

- Лучше и не скажешь, - отозвался я. - Передай мне горчицу.

- Не кипятись. Сначала они переводят тебя туда, потом обратно. Может, хотят повысить в должности.

- Конечно.

Он разглядывал мои руки. Затем, не спросив разрешения, выловил из блюдца две оливки и проглотил их.

- Угощайся, - сказал я.

Шнейдер не среагировал:

- Да-да, спасибо. Это как в Министерстве внутренних дел: год здесь, год там. Неплохо для карьеры.

- Ага, меня пошлют консулом на коралловый остров.

Я поднялся и сказал ему, что он может стрескать мой соленый огурец. Этот подонок наверняка повсюду раззвонит, что я стал нервным. Дойдет и до Хенрехена, который, естественно, придет в восторг. Грядущая неделя не сулила мне ничего хорошего. Одно было бесспорно: я отработаю свое жалованье до последнего цента.

IV

Кольцо лежало на мраморном столике. Келси пристально смотрел на шнурок, которым крепилась этикетка.

Он поднес его к носу и понюхал. Затем направил на шнурок мощный поток света и принялся рассматривать его в лупу.

Закончив анализ, он положил лупу и подошел к окну. Побарабанил по краю стола.

Я спросил, можно ли взглянуть. Он протянул мне лупу. Я не увидел ничего интересного, кроме желтоватого пятнышка длиной около восьми миллиметров.

- Откуда взялось это пятно? - спросил он.

- Не представляю.

Он спросил, не облил ли я кольцо лимонным соком. Я ответил, что нет. Тогда он задал мне довольно деликатный вопрос. Я уверил его, что не занимаюсь этим с тех пор, как поменял пеленки на штаны.

- Кто-нибудь из тех, кто имел к нему отношение, дотрагивался до чего-нибудь желтого?

- Не думаю.

Я взял кольцо. На внутренней стороне было выгравировано: «22 С.» Больше не было ничего. Я опустил кольцо в свой карман.

- И куда ты с этим направляешься?

- На Сорок седьмую улицу.

Расположенная между Пятой и Шестой авеню Сорок седьмая улица полным-полна ювелирных лавок.

- Ну что ж, ноги твои… Но лично я думаю, что ты зря потеряешь время.

- А что мне остается? Остаться здесь и наблюдать, как ты играешь в свихнувшегося ученого мужа?

Келси пропустил мое замечание мимо ушей. Он держал перед носом шнурок, будто пытался втянуть его в себя через ноздри.

- Ты мог бы вздремнуть на моей раскладушке, - предложил он. - Мне кажется, ты в этом остро нуждаешься.

Я ответил, что боюсь разодрать зубами его наволочку.

- Ладно, - сказал он, - приходи часа через три-четыре. Может, мне удастся что-нибудь обнаружить.

Зазвонил телефон. Он снял трубку, послушал и глянул на меня не без ехидства.

- Передайте, что его здесь нет! - прокричал он и повесил трубку.

- Хенрехен? - спросил я.

- Ага. Ты производишь впечатление не слишком общительного человека.

- А ты психолог…

V

Маккартни сидел за столиком в баре. Он заметил меня и пригласил широким жестом. Лицо его, круглое и красное, напоминало карнавальную маску. Рыжие волосы были коротко острижены.

Он не производил впечатления человека умного. И тем не менее был одним из самых компетентных специалистов в бригаде по борьбе с бандитизмом.

Пока я пил свою чашечку кофе, он успел разделаться с огромным сандвичем с лососиной и внушительной порцией сыра.

- Кажется, ты здоров влип, - сказал он.

Я рассказал ему о моем деле. Я нуждался в дружеском внимании.

- Покажи-ка колечко. - Он повертел его между пальцами. - И ты намерен ходить с ним от двери к двери? - спросил он.

Я кивнул.

- Брось это, - дал он мне ценный совет и, так как у меня, должно быть, был упрямый вид, продолжал свои увещевания: - Представляешь, сколько колец здесь продается в месяц? Кроме того, придется опросить всех ювелиров, которые покупают товар у оптовиков. А когда закончишь с этим кварталом, придется пойти в центр, к торговцам драгоценностями. Об этом ты подумал?

- Господи, конечно, нет!

- Это еще два-три дня. А у меня сложилось впечатление, что времени у тебя в обрез. Да и Хенрехен тебе на пятки наступает. Не поддавайся.

- Ни за что! Я не поддамся.

Маккартни опустил кольцо мне на ладонь. Пока он расплачивался, я позвонил Келси из телефонной кабинки.

- Хенрехен звонит без конца, - сказал он. - Мне приказали направить тебя в комиссариат, как только ты объявишься или позвонишь.

Я что-то пробурчал в трубку.

- Как только освободишься, заскочи ко мне. Я кое-что нашел.

Я пошел пожать руку Маккартни.

- Погоди минутку, - сказал он.

Я подождал.

- Обожаю лук. Некоторые не любят лук. Они не знают, что теряют. - Он глянул на меня: - Успокойся, Пабло. Слышал последнюю новость?

- Нет.

- В конце года комиссар уходит в отставку.

Я пристально посмотрел на него. У Маккартни был обиженный вид. Он думал, что я ему не верю.

- Бьюсь об заклад, ему надоела вся эта нервотрепка, надоело подниматься в три часа утра и ехать в Бедфорд Стюизент, чтобы подержаться за руку мэра. Ему это осточертело уже в прошлом году, и еще год он не вынесет.

- Откуда ты знаешь, что он подает в отставку?

Маккартни положил на тарелку свой сандвич. Я прочитал в его глазах немой упрек.

- Это не утка, Пабло. Я знаю точно. Информация от человека из секретариата старшего инспектора.

- До свидания, Мак.

- Пока.

Теперь все приобретало определенный смысл. Почему бы Хенрехену было не предложить мою кандидатуру? Комиссар через шесть недель уйдет в отставку. Если предложение Хенрехена окажется неудачным, то останется загадка погибшей женщины, которую можно объявить пропавшей без вести и неопознанной. Не более того. Этого недостаточно, чтобы понизить в должности старшего инспектора, впрочем, вполне компетентного.

Если комиссар не примет предложения Хенрехена, это не будет иметь никаких последствий. Станет ли комиссар понапрасну забивать себе голову? Ведь скоро он сможет спать спокойно и не беспокоиться о срочном вызове. Мое уважение к Хенрехену выросло на полметра.

VI

В приемной я увидел Талли. Он сидел на старом обтянутом красной кожей диванчике, на котором за долгие годы сиживало множество лейтенантов и капитанов, перед тем как услышать о своей отставке или получить служебное взыскание. Талли нервно потирал колено. Его галстук съехал набок.

- Что случилось? - спросил я.

- Господи, откуда мне знать!

Через минуту из своего кабинета вышел Хенрехен и двинулся прямо на меня:

- Вы рассказывали об этом деле кому-нибудь из репортеров?

- Нет, господин инспектор.

- Они не перестают надоедать комиссару. Он уверен, что утечка идет от вас.

- Но это не так.

- Как идут дела?

- Блестяще.

- Другого я от вас и не ожидал. Уверен, что вам по силам прояснить эту непроницаемую тайну.

- Я знаю.

За сим он скрылся в своем кабинете.

- Что его так беспокоит? - спросил Талли.

- Тщеславие, ненависть и недостаток денег, - ответил я. - Пока.

Он проводил меня взглядом. Должно быть, подумал, что я теряю контроль над собой. Об этом же говорил довольный вид Хенрехена. Талли был мне симпатичен. Не будь я так угнетен, рассказал бы ему всю историю в подробностях. Но настроение у меня было собачье.

Талли догнал меня у выхода.

- Подожди, - произнес он запыхавшись и вытащил из своего потрепанного портфеля справку о пропавших без вести. - Слушай, я нашел женщину, соответствующую твоему описанию. Богата, между тридцатью и сорока. Желаю тебе жениться на богатой. Может, это улучшит твое настроение.

Я промычал благодарность и уставился в рапорт. На верхней строке было написано: «Не складывать». Я сложил лист вчетверо. Немного погодя вновь развернул. Хоть какое-то развлечение.

VII

Катарина Сааведра-и-Карвахал, герцогиня де Бежар, 367-я восточная улица. Тридцать три года. Шестьдесят килограммов. Метр семьдесят. Глаза зеленые.

Будучи сам из крестьян, я откровенно веселился в предвкушении беседы с благоверным герцогини.

Приблизившись к резиденции Сааведра-и-Карвахал, я надавил на кнопку звонка. Передо мной была довольно вычурная кованая решетка в испанском стиле и огромных размеров дверь из непрозрачного стекла.

На тяжелой медной доске я увидел выгравированное имя владелицы дома. Под именем располагался герб - медведь, борющийся с вздыбленным орлом. Подпись гласила: «Я и король», а вовсе не «Король и я». Может быть, из-за этого герцог и оказался в ссылке.

Время шло. Я успел позвонить еще четыре раза и выкурить полсигареты, пока не услышал звонкий стук каблучков.

Вместо дворецкого или горничной дверь мне открыла дама, одетая во все оранжевое. Длинная черная коса покоилась на ее плече. На ней было внушительных размеров изумрудное колье, а в руке она держала лондонскую «Таймс», открытую на странице финансовых новостей.

В другой руке, на которой все пальцы тоже были целехоньки, она держала высокий стакан с оранжевой жидкостью. Женщина холодно смотрела на меня сквозь решетку. Кольцо с изумрудом, прекрасно сочетавшееся с колье, поблескивало на ее безымянном пальце.

- Добрый день, - сказал я.

Она оглядела меня с ног до головы и пригубила свой стакан. У нее были длинные аристократические пальцы.

Я возблагодарил Бога, что успел почистить ботинки. Правда, для этой цели я использовал рукав своего пиджака.

- Кто вы? - спросила женщина абсолютно спокойным голосом.

Она вновь подняла стакан и сделала небольшой глоток. При этом я заметил, как приподнялась ее грудь. На ней не было ничего, кроме оранжевого платья, прекрасно сочетавшегося с цветом напитка. Я тяжело вздохнул:

- Это резиденция Сааведра-и-Карвахал?

Она бросила взгляд на медную доску, прежде чем вновь посмотреть на меня. В ее глазах я прочитал глубокое презрение.

- По всей вероятности, - сказала она.

Я почувствовал, что краснею, и протянул ей свой значок. Она покачала головой:

- Удостоверение личности.

Я вытащил свое удостоверение. Она принялась изучать фотокарточку. Наконец она открыла решетку и пригласила меня войти.

Проходя мимо нее, я уловил то тончайшее смешение запаха чисто вымытой кожи и аромата дорогих духов, которое встретишь разве что на Шестидесятой и Девяностой улицах Ист-Сайда, между Пятой и Лексингтон-авеню.

Она прошла в комнату, в которой можно было бы поместить всю мою квартиру да еще поставить два «кадиллака». Ее слегка покачивало, из чего я заключил, что в стакане был не апельсиновый сок.

На полу лежал пушистый темно-зеленый палас - под цвет ее изумрудов. Каждая вещь, казалось, сочеталась с другой так, что появлялось неодолимое желание отыскивать пару любому предмету, на котором останавливался взгляд. Она уселась на диван, покрытый желтым шелком, дивно гармонировавшим с оттенком ее кожи. Мне было предложено место рядом. Не совсем, конечно, рядом - диван был большим. Я расположился в метре от нее и откинулся на спинку. Это было самое удобное место, на котором мне когда-либо доводилось сидеть. Краснокожее чудовище перед столом Хенрехена не шло с ним ни в какое сравнение.

Хозяйка дома вдруг встала и расположилась в кресле напротив меня. Она поставила стакан на маленький инкрустированный столик и закинула ногу на ногу. Ее коленки были гладкими и загорелыми.

Женщина смотрела на меня, слегка улыбаясь. На краю столика стояли шахматы. Фигуры из слоновой кости симметрично выстроились на черных и белых полях. Рядом с шахматной доской возвышался хрустальный графин, наполненный совсем не апельсиновым соком.

Прямо передо мной, на стене, висело полотно Буше или Фрагонара, на котором в вольной позе раскинулась налитая здоровьем розовая обнаженная женщина. На ее губах застыла усталая улыбка. Парящий над ней херувим застенчиво пытался пристроить на животе нимфы распустившийся розовый бутон. Весь ее расслабленный и томный вид говорил о том, что она провела бесконечно длинную, утомительную, но полную восторга ночь.

- Итак? - сказала хозяйка, прикрыв глаза.

- Это Буше или Фрагонар?

Она вскинула голову:

- Буше. Выпьете что-нибудь?

- На службе не пью. Спасибо.

- Можно сделать исключение.

- Никаких исключений.

- Даже апельсиновый сок?

Пришлось согласиться. Она вышла из комнаты, а я еще вольнее развалился на мягких подушках. Вернувшись, она наполнила мой стакан из принесенного графина.

- Вам нравится моя обнаженная дама?

- Я вообще люблю обнаженных женщин.

- Ну это вполне естественно.

Она принялась медленно изучать меня. А так как мой рост метр восемьдесят, то осмотр занял довольно много времени.

Между тем я глотнул из стакана. Атомная смесь. Я решил, что больше трети пить не стоит.

- Могу я видеть госпожу Сааведра? - спросил я.

- Ах, герцогиню! - воскликнула она с легким презрением. - Я вам сначала расскажу о её муже. Он из благородного испанского рода и ужасно гордится своим титулом, который восходит к тысяча триста двадцать седьмому году. Кроме того, он обладает еще титулами маркиза де Гибралеона и графа де Бенальказара. Так что ваша герцогиня также и маркиза, и графиня.

- Понятно, - сказал я.

Она дернула бровью, а я продолжал наслаждаться Буше.

- Герцог обожает, усевшись между двумя стереоколонками, запускать Вагнера во всю мощь. Он преклоняется перед немецкой эффективностью и, наверное поэтому, вложил свои капиталы в промышленность Западной Германии. Он также коллекционирует ножи и увлекается телепатией.

- Вы, кажется, недолюбливаете герцога, - предположил я.

Сделав глоток из своего стакана, она продолжала:

- Ему не нравятся женщины.

Я подумал, что она сестра герцогини или, может быть, секретарша, особа из разорившейся аристократической семьи, которая, воспользовавшись отсутствием хозяев, решила поразвлечься.

- Он очень богат, постоянно делает своей жене дорогие подарки и дает много денег, поэтому она решила не оставлять его.

- Понятно.

Я подпустил в свой голос немного презрения, что не осталось незамеченным.

- Вы производите впечатление подонка и наглеца, - выдала она. Ее глаза сузились, как у кошки на ярком свету.

- Все же вернемся к делу, - предложил я.

Она пожала плечами:

- Хорошо, вернемся к этой отвратительной герцогине. Однажды, когда ей все особенно осточертело, она просто-напросто ушла из дому, не взяв с собой ничего. Заглянув в банк, она забрала из своего личного сейфа несколько тысяч долларов и отправилась на самолете в Очос Риос.

- В Очос Риос?

- Это на Ямайке. Разве вы не знаете? - Ей хотелось меня поддеть.

- Нет, - сказал я вежливо, - не знаю. Ну и что?

- Герцогиня прекрасно развлекалась там. Она повстречала одного английского офицера, чей титул оказался на целый век древнее титула ее мужа. Так что она спала с ним с гораздо большим удовольствием.

Тут я начал подозревать, что не так уж хитер, как о себе мнил.

Аккуратно поставив стакан, я начал:

- Скажите, вы случайно…

- Я вернулась только вчера. И вот узнаю, что муж уже заявил о моем исчезновении. Ну, что скажете? - заключила она с видом триумфатора.

- Да ничего особенного, - ответил я.

Это ей не понравилось. Каждый мнит себя способным породить бурю в душе ближнего.

Мне нужно было позвонить. Она указала на телефон.

- Привет, Талли, - сказал я. - Можешь вычеркнуть Катарину Сааведра-и-Карвахал.

Герцогиня тем временем поставила несколько пластинок на свою стереосистему.

- Она что, умерла?

- Нет, Лео, - ответил я, - просто сгоняла в Очос Риос.

Я повесил трубку. Это и правда была атомная смесь. Похоже, напиток состоял из чистой водки, в которую плеснули для запаха немного апельсинового сока. Герцогиня раскачивалась в ритм танцевальной музыке. Она раскинула руки, приглашая меня.

- Спасибо, нет, - сказал я.

- А надо бы согласиться. Ведь комиссар член того же спортивного клуба, что и мой муж. Они же вместе играют в сквош. И в бадминтон. Я пожалуюсь, что вы мне надерзили… если вы откажетесь со мной потанцевать.

- Мне пора, - сказал я вставая. - Почему бы вам не найти работу?

- Я была нищей и была богатой, как сказал не знаю кто. Поверьте мне, быть богатой гораздо лучше. Так вы идете танцевать?

- У меня много работы.

- Я предоставлю вам столько работы, сколько вы захотите, - сказала она.

Ее бедра ходили ходуном. Весьма впечатляюще. Она была лучшей женщиной из тех, кого мне доводилось встречать. И ведь никто не узнает! Никто, кроме ее мужа, человека, играющего в сквош с комиссаром. Лучше уж я буду играть с людьми своего круга!

- Рад был с вами познакомиться, - сказал я. - Спасибо за апельсиновый сок.

Я уже дошел до двери, когда почувствовал кого-то у себя за спиной. Она сняла туфельки и догнала меня, неслышно ступая босыми ногами по мраморным плитам.

- Трус! - прошипела она и хлопнула дверью с такой силой, что толстое стекло задрожало.

VIII

- Индиготиносерная кислота, - объявил Келси с довольным видом.

Я ничего не понял.

- Индиготиносерная кислота, - повторил он. - Не знаю, понятно ли тебе, но, имея в наличии лишь желтое пятно, найти нужное из всех существующих в мире веществ кое-что да значит!

- Еще бы. Ты имеешь в виду индиготиновую кислоту?

- Нет, - сказал он, и я уловил в его голосе раздражение. - Это немножко другое. Почти то, о чем ты говоришь, но немножко другое. Не буду повторять этот термин, но данное вещество используют для уничтожения татуировок.

- Татуировок?

- Да, татуировок. Ты слишком мало спишь. Прошу тебя, не повторяй за мной каждое слово.

Именно татуировок. Иногда люди делают татуировку, а потом жалеют об этом. Вот тогда и нужна эта кислота.

- Так, значит, делают татуировку, а потом используют кислоту, чтобы ее вытравить?

- Лучше и не скажешь. - Келси был язвительный тип.

Я потребовал палец и получил его прямо из морозильника.

С помощью мощной лупы я скрупулезно исследовал поверхность пальца. И обнаружил несколько черных точек, в беспорядке разбросанных на коже, - там, где находилось кольцо.

Я было подумал, что это крошечные пылинки, застрявшие под кольцом. Попытки счистить их оказались безрезультатными. И тогда стало ясно, что это микроскопические чернильные капельки, глубоко въевшиеся в кожу, все, что осталось от татуировки после действия кислоты.

Я взял кусок промокательной бумаги, который можно было обернуть вокруг пальца, нанес легкие чернильные мазки на черные точки и плотно наложил бумагу на палец. На ней проявились точки, расположенные беспорядочной двойной линией. Мне осталось лишь соединить их с помощью карандаша.

Линии оказались волнистыми, похожими на русские горки. Я не видел в этом никакого смысла.

Тяжело вздохнув, я продолжил свое занятие. Неужели все мои усилия напрасны? А если посмотреть на точки по-другому? Некоторые из них расположены параллельно, но на одном конце они сходятся, образуя некое подобие двузубой вилки. Я принялся переносить линии на другой листок бумаги. Пристально вглядевшись в рисунок, я вдруг почувствовал, что волосы у меня на затылке зашевелились. Это был прекрасный рисунок - я нарисовал змею, высунувшую свой раздвоенный язык.

IX

- Келси!

- Да? - В его голосе слышалось нетерпение.

- Можешь ли ты определить, когда была сделана эта татуировка?

Он склонился с лупой над стеклом. Поковырял миниатюрным скальпелем одну из черных точек. Наконец выпрямился и, сняв очки, потер глаза.

- Краситель еще достаточно насыщен и свеж в местах, где индиготин не проник слишком глубоко. Может быть, татуировка была сделана меньше года назад.

Я ушел в библиотеку и рухнул в кресло. Может ли женщина ни с того ни с сего вдруг сделать татуировку? Нет. Мужчина - возможно, и то, если он пьян. Но уж никак не нормальная женщина. Проститутки - да, и то самого низкого пошиба. Воистину женщина должна обладать весьма эксцентричным характером, чтобы придумать такое. Но если она с причудами, то не станет покупать кольцо, чтобы прикрыть татуировку. Значит, эксцентричность отпадает.

Я поднялся из кресла и пошел звонить Джезусу.

Джезус Ромеро. Два года назад он украл машину. И попался. Нападение с отягчающими обстоятельствами. Владелец настиг его у первого же светофора. Как всегда, Джезус нуждался в солидной дозе наркотика. Но в тюрьме наркотика не достанешь.

Я сумел снять «отягчающие обстоятельства», убедив владельца автомобиля забрать свое заявление. И закрыть дело, убедив заместителя следователя Вебера, что игра не стоит свеч. Он окончил юридический факультет Колумбийского университета и хотел с помощью этого ничтожного наркомана войти в большую политику. Вебер выразил возмущение подобным отношением к преступникам. Пришлось популярно объяснить ему, что Джезус будет нам благодарен и однажды выведет нас на крупного импортера героина, арест которого непременно вызовет овацию общественности.

Джезус оказался на месте. Я воспользовался своей кличкой:

- Господин Ромеро, это Эдди Сантьяго. Я только что прибыл.

Это означало, что мне надо с ним поговорить. Если бы вокруг толкался народ, он бы мне ответил: «Ты ошибся, приятель». Я сказал бы «извините» и дождался его звонка. Но на этот раз мы могли спокойно поговорить. Джезус разбирался в татуировке. На его левом бицепсе красовалась голова мертвеца, а подпись гласила: «Лучше смерть, чем бесчестье». Как большинство преступников, Ромеро был патриотом. На правом бицепсе две розы венчали вензелем слово «мама».

Когда его задержали в первый раз, я приказал ему раздеться догола, чтобы удостовериться, что у него нет «скорой помощи». «Скорая помощь» - это, как правило, нательная майка, вымоченная в растворе героина и затем хорошенько просушенная, доза, вполне достаточная для нескольких дней в каталажке. После этой проверки Ромеро меня зауважал. Я обнаружил у него «скорую помощь», но капсулы в анальном отверстии не было. Зато в этом месте была татуировка: волчья голова с распахнутой пастью. Он объяснил, что это служит предупреждением гомикам. В тюрьме к нему не приставали.

- Джезус, ты не знаешь, кто тут у нас хороший татуировщик? - спросил я.

- Черт побери, господин Сан… Сантьяго, с тех пор как выяснилось, что многие парни подхватили гепа… ге-пата…

- Что?

- Гепатит. Да вы знаете! Они становятся желтенькими, как цыплята. Это все из-за грязных иголок. Так вот, с тех самых пор комиссия по гигиене закрыла все салоны.

- Что, ни одного не осталось?

- Все перебрались в Норфолк или Бостон. Ведь там верфи.

- А кроме салонов?

- Есть тут один тип. У него подпольная лавочка. В районе бруклинской верфи, Фламинг-авеню, на пересечении с Клинтон. Там кондитерская, но это только прикрытие. Он работает в задней комнате. Скажите, что от меня.

- Хорошо, спасибо.

- Это все, что вам нужно?

- Да.

- Вы что, хотите сделать татуировку?

Избегайте фамильярности. Будьте вежливы, но строги - таковы правила.

- Спасибо за информацию, Джезус.

В трубке послышался вздох облегчения. Когда не требовалось серьезных сведений, дача которых могла и аукнуться, например, пулей в спину, Ромеро становился болтливым.

- Всегда к вашим услугам.

- Хорошо, спасибо.

Я сел в машину и поехал к Бруклинскому мосту.

Через несколько кварталов я свернул направо. Улица была застроена маленькими ухоженными домиками с уютными зелеными лужайками. Раньше здесь жили морские офицеры. Повернув налево, я вновь поехал на север, проскочил квартал, застроенный старыми бревенчатыми домами, сложенными из потрескавшегося от старости кирпича бараками и маленькими магазинчиками с витринами, заполненными перезревшими бананами и увядшим салатом. Оставив машину на Клинтон-стрит, я открыл дверь крошечной обшарпанной булочной.

Довольно упитанный мужчина с лицом, лоснящимся от сытости, лет шестидесяти пяти, восседал за автоматом для розлива лимонада, на котором толстым слоем лежала пыль. Меня мучила жажда, но одного взгляда на стаканы и отталкивающего вида тряпку, служившую для протирки стойки бара, оказалось достаточно, чтобы желание напиться улетучилось, как утренняя роса под лучами жаркого солнца.

- Чего надо, приятель?

- Я друг Джезуса Ромеро.

- Ах вот что!

Я кивнул. Он попросил меня подождать и скрылся в задней комнате. Послышалось жужжание телефонного диска. После короткого разговора он вновь появился за стойкой.

- Все в порядке. Пройдите в заднюю комнату. Я беру не дешево, чтоб вы знали.

Он раздвинул засаленные портьеры, я вошел в комнатушку и уселся за не менее сальный кухонный стол. Гепатитом я, может быть, и не заражусь, но заражение крови мне обеспечено. Из ящика стола хозяин вытащил целый ворох образцов цветных татуировок. Но ничего похожего на то, что я разыскивал, там не было. Рисунки были примитивными: корабли, якоря, полуголые танцовщицы - то же, что и у Джезуса.

- Чего же вы хотите? Что-нибудь специфическое? Я вытащил свой рисунок и показал ему:

- Я хотел бы что-нибудь в этом роде.

- Змею?

Я кивнул.

- И где же вам ее зафиксировать?

Я поднял безымянный палец и очертил вокруг него окружность.

- Вы хотите рисунок вокруг пальца?

- Именно. Это что, очень сложно?

- Он еще спрашивает! Я не занимаюсь этим, приятель. Это тонкая работа. Я работаю по-простому: сердца, гавайские танцовщицы, девизы. А насчет остального я не в курсе.

- Куда же я могу обратиться?

- Я знаю лишь одно место, где делают подобные штучки. В Японии.

- А в Норфолке или Портсмуте?

- Нет. Ни там, ни в Сан-Диего. Это умеют только в Японии. Я, конечно, не хочу проявлять неуважения к соотечественникам, но япошки это делают лучше любого известного мне татуировщика. А мне известны все татуировщики.

- А кто-нибудь еще просил вас сделать такую змейку?

- Странный вопрос, приятель.

От него вдруг повеяло холодком. Если бы я вытащил свой значок, этот тип моментально превратился бы в законопослушного гражданина, но я уже никогда не смог бы вытянуть из Ромеро стоящих сведений. К тому же в мгновение ока распространилась бы новость, что Ромеро посылает к своим дружкам полицейских.

- Одна давняя подружка говорила мне, что сделала такую змейку где-то в районе верфи.

Он расслабился:

- Уже больше двадцати пяти лет я ошиваюсь вокруг верфи. Ты не найдешь здесь ни одного татуировщика старше меня. Я начинал еще до того, как появились сказочки о зараженных иголках. Но на моей памяти никто не делал такую работу. Передайте вашей подружке, что, несмотря на мое уважение к ней, она не способна отличить задницы от пальца.

X

Я припарковал свой «олдс» на одной из насыпей под Бруклинским мостом. В этот час на дорогах было слишком много машин. Лучше переждать в спокойном местечке.

Закурив и удобно устроившись на сиденье, я прикрыл глаза, наслаждаясь свежестью соленого воздуха.

Я вновь начал анализировать все, что знал или предполагал, что знаю, о моей даме.

Ей, вероятно, от тридцати до сорока лет.

Принадлежит к достаточно состоятельному, даже богатому слою общества.

Была замужем, возможно, разведена. Или человек, забавлявшийся, разрезая ее на куски, хотел убедить нас в этом.

Возможно, сделала татуировку в Японии.

Попыталась избавиться от татуировки.

Потерпев неудачу, купила широкое кольцо, чтобы скрыть оставшиеся от татуировки следы.

Была знакома со специалистом-анатомом, возможно врачом.

Ее держали под замком в Нью-Йорке или где-то в радиусе ста пятидесяти километров.

Итак, необходимо отыскать богатую женщину, знакомую с неким врачом. Такие характеристики подходили ко всему женскому населению Парк-авеню.

XI

Идея, показавшаяся мне многообещающей, родилась в моей голове, как раз когда я съезжал с Бруклинского моста.

Оказавшись на 240-й Центральной, я отправился в бюро связи и, остановившись перед огромной картой, принялся внимательно ее изучать. Потом попросил все телефонные справочники Нью-Йорка, Нью-Джерси, Коннектикута и других районов в радиусе ста пятидесяти километров от города.

Устроившись за столом, я выписал названия всех медицинских учебных заведений, больниц и госпиталей, медицинских журналов и газет. Немного подумав, я пожал плечами и, пробормотав: «В моем положении…», добавил к списку психиатрические госпитали и лечебницы.

Мой список насчитывал более сотни больниц только в Манхэттене и Квинсе. Кисти рук и пальцы ныли. Несколько капель крови выступило из-под швов. Напротив каждого учреждения я проставил номер телефона.

Я позвонил секретарше директора Полицейской академии и заявил, что инспектор Хенрехен нуждается в аудитории к девяти часам утра завтрашнего дня. Свободна ли она?

Секретарша проверила. Аудитория была свободна. Она заверила, что проследит за исправностью микрофона и аппаратуры, и согласилась попросить дежурного направлять в аудиторию всех медицинских работников, которые завтра придут на встречу. В проходной будет также вывешена информация о том, как пройти в зал.

Я поблагодарил и повесил трубку. Все, о чем мы говорили, завтра окажется в ее рапорте, включая сведения о том, что заявка поступила от инспектора Хенрехена и была передана по телефону инспектором Санчесом.

Я вздохнул. Потому что отдал себя в руки противника, так сказать, сам положил свою головушку под топор. Этот образ наверняка понравился бы Хенрехену. Я еще ухудшил положение, отдав список Кемельману. Кемельман сержант, он начинал службу вместе со мной. К несчастью, его сбила машина, когда он регулировал движение на перекрестке. С тех пор стальная пластина в коленке не позволяет ему свободно передвигаться. Он был переведен в службу связи и уже потерял надежду получить следующий чин. Было от чего затаить в душе горечь.

- Привет, Санчес.

- Как дела, Харви?

- Так себе. Что новенького?

Я передал ему список. Он задумчиво почмокал губами:

- Ну и?…

Наши отношения оставались прохладными. Он завидовал мне. Необходимо было убедить его оказать мне эту услугу и пообещать прикрытие в случае ответного удара. А ответный удар будет достаточно мощным, чтобы покалечить всех виновных.

- Нужно позвонить по каждому телефону, - сказал я, и он аж присвистнул. - Ты должен поговорить со всеми лекторами медицинских университетов, с редакторами газет, директорами медицинских фирм, интендантами госпиталей, с теми, кто отвечает за прием пациентов в психушки, с главными психиатрами отделений и пригласить их от имени комиссара завтра в девять часов утра в аудиторию Полицейской академии.

- Чей же это приказ?

Если бы я ответил: «Мой», он бы сказал: «Отлично, но этого недостаточно». И все.

Если бы я ответил: «Хенрехена», он бы выдал что-нибудь вроде: «Хорошо, пусть он мне позвонит».

- Хенрехена, - сказал я.

- Хенрехена?

Он внимательно осмотрел каждую страницу.

Я взял список и написал на каждой страничке: «Хенрехен. Старший инспектор. Исполнено Санчесом, инспектором первого класса».

Теперь Кемельман был прикрыт. В случае грозы ему будет достаточно показать мою подпись. А гроза непременно разразится!

Вообще-то не принято приглашать двести человек в центр Манхэттена, предупредив их лишь накануне вечером. Многим придется выехать из дома в шесть утра, чтобы прибыть к установленному часу. Ну а встать придется в пять, когда все цивилизованные люди еще спокойно посапывают в своих постелях.

Я взял последний листок и написал: «Дорожные расходы будут оплачены полицией Нью-Йорка по предъявлении соответствующих документов».

- Скажи им об этом, - попросил я.

Кемельман был сломлен. Недоверчивое выражение исчезло с его лица.

Я подумал, что это немного успокоит людей, вынужденных добираться из отдаленных районов, например, из Филадельфии или Бриджпорта.

- Я сейчас же займусь этим, - заявил Кемельман.

Я вышел через служебный ход и очутился на Маркет Плейс, маленькой улочке, расположенной как раз за Центральным комиссариатом.

Открывая дверцу своего автомобиля, я увидел Маккартни, который выходил из подвала, где находилась фотолаборатория.

У него был ужасно довольный вид.

- Подойдя ко мне, он спросил:

- Что новенького?

Я колебался, но мне хотелось выговориться:

- Это останется между нами?

- О чем ты говоришь!

Я рассказал ему о том, что мы затеяли с Кемельманом, и объявил, что расписался на каждой странице за Хенрехена.

Маккартни засунул в рот две жевательные резинки и выдал следующий блестящий комментарий:

- Ты, брат, сильно рискуешь.

Я смерил его взглядом, открыл дверцу машины и сказал:

- Спасибо.

- Ты не думаешь, что у тебя не все в порядке с головой?

- А тебе не говорили, что у тебя жирная морда?

- В данном случае злиться совсем не обязательно. Конечно. Но не обязательно и выслушивать тебя.

Он сорвал обертки еще с двух пластинок жевательной резинки и сунул их в рот. Нервишки и у него начинали пошаливать. Это успокаивало. Я сел в машину. Маккартни с силой захлопнул дверцу. С некоторых пор за моей спиной частенько хлопали дверью.

Я был в прекрасном расположении духа. Выехав на Хустон-стрит, я подумал, какую же свинью подложил девушке из Полицейской академии, да и Кемельману. Но все же я их обоих прикрыл, назвав свое имя и подписав страницы. Нужно идти до конца. Как в мультфильме, я собирался пилить сук, на котором сидел.

XII

Вернувшись домой, я первым делом наполнил ванну. В моей жизни ванна играет первостепенную роль, в ней мне хорошо думается. А моя ванна - это старинная модель, на ножках в форме львиных лап и с отверстием для слива на самом верху, прямо под краном.

Не успел я раздеться и опустить одну ногу в горячую воду, как зазвонил телефон. Пришлось снять трубку.

- Алло?

Ответа не было. Тот самый случай, когда в трубку только дышат. Кто-то пытается либо запугать вас, либо вывести из себя. Остается только соблюдать спокойствие.

Послышался легкий шум, природу которого я не смог определить.

- До свидания, - ласково проговорил я и повесил трубку.

Был соблазн швырнуть трубку на рычажки, но звонивший подонок обрадовался бы этому.

Я вернулся в ванную и медленно погрузился в обжигающую воду. Бинты на руке были отвратительны. Я снял повязку и швырнул в помойное ведро. Ладонь сильно напоминала розовую бейсбольную перчатку с торчащими из нее концами ниток.

Зрелище не из приятных. Я погрузился в воду, оставив на воздухе лишь изуродованную кисть руки. Должно быть, я напоминал аллигатора, выслеживающего добычу. Телефон зазвонил снова, в самый неподходящий момент.

Пусть звонит. На десятом звонке я вылез из ванной и, оставляя на полу мокрый след, потащился снимать трубку. На другом конце провода продолжали дышать, не говоря ни слова. Вновь до меня донесся слабый звук. Будто что-то постукивало. И вдруг я понял. Кусочки льда в большом стакане. Кто из моих знакомых любит наполнять свой высокий стакан кубиками льда?

Я высказал ей все, что о ней думал.

- Именно этого я и добивалась, - сказала она. - Я хотела, чтобы вы разозлились на меня.

Я предложил ей прогуляться в очень далекие края.

- Не бросайте трубку, - сказала она, - а то я буду названивать вам всю ночь.

Что оставалось делать? Пожаловаться в полицию, что меня преследует герцогиня?

- А что, если я к вам заскочу, а вы предложите мне выпить?

- Нет.

- А если бы я вам предложила выпить?

- Женщины, которые пьют, как вы…

- Не надо грубить. Кажется, вы ищете женский пальчик? - сказала она.

- Именно женский пальчик я и ищу. - Я посмотрел на лужу, образовавшуюся у меня под ногами. - Откуда вы знаете?

- Я жду вас у Шрафта через четверть часа, - сказала она и повесила трубку.

Ресторан находился на углу. Я вытащил пробку из ванны и оделся. В ресторане я заказал себе гамбургер с жареным луком и бутылку пива. Мне не мешало бы побриться, а руку приходилось держать под столом. Не стоило слишком выделяться в таком шикарном ресторане, как «У Шрафта», тем более что могло возникнуть желание туда вернуться.

Я жевал свой сандвич и просматривал газету в надежде узнать, появилось ли что-нибудь о моем деле, когда увидел прямо перед собой зеленое платье. Взгляд мой остановился на глубоком декольте. Ее волосы были перехвачены на затылке оранжевой лентой и волнами струились по спине.

- Ненавижу жареный лук, - сказала она.

- Расскажите об этом где-нибудь в другом месте, - ответил я вежливо.

- Может быть, вы все-таки встанете?

- Будет ли невежливо, если я останусь сидеть?

- Да вы просто…

- А что вы сказали бы о женщине, которая набирает ваш номер и дышит в трубку?

Она засмеялась и села. Опершись подбородком на кулачок, герцогиня посмотрела на меня.

- Мой муж за всю свою жизнь не съел ни одного сандвича, - сказала она. - Он говорит, что это вредно для здоровья.

- Он совершенно прав. Не хотите ли гамбургер? Она глянула на мою руку. Глаза ее полезли на лоб.

- Настоящий гамбургер. Ради всего святого, что произошло?

- Мы кое с кем разошлись во мнениях, - сказал я, пряча руку под стол.

- Вы похожи на льва, - сказала она. - Знаете, такого ленивого, полусонного льва.

- Ага, закажите что-нибудь.

Наш столик обслуживала розовощекая ирландская красотка. Герцогиня заказала сандвич.

- Знаете, вы, кажется, меня просто околдовали.

- Ага, - сказал я, подливая себе кетчупа.

- Вас это совсем не интересует?

Я поставил на место бутылку с кетчупом. Не женщина, а динамит. Во что бы то ни стало нужно избавиться от нее.

- Вы скучающая набитая деньгами потаскушка, - сказал я. - Вы были бы более счастливы, гуляя по бульвару с детской коляской. Но вы сделали иной выбор. Что посеешь, то и пожнешь. Не надейтесь разжалобить меня. Мне наплевать на вас и ваши проблемы. За свою жизнь я встречал слишком много бедных людей, действительно несчастных, чтобы заниматься вами и вашим мужем. Так вот, вопрос сводится к следующему: хочу ли я с вами переспать? Хочу. Сделаю ли я это? Нет. Почему? Потому что я люблю сам бросать женщин. Потому что я не люблю женщин, которые слишком много пьют. И потому, что ваш муж хороший приятель комиссара. Три превосходные причины, по которым я к вам даже не прикоснусь. Договорились?

Я поднес ко рту свой гамбургер. Это было ошибкой. Она перегнулась через стол и залепила мне пощечину. Славная получилась оплеуха. И куда только подевалась моя хваленая реакция, которой я так гордился?

Официантка побледнела и чуть не уронила гамбургер, который несла к нашему столику. В нашу сторону повернулось несколько голов. «Шрафт» - место, где ведут себя тихо, и пощечина прозвучала как выстрел из револьвера. Щека моя пылала. Герцогиня оказалась мускулистой женщиной. Не иначе как прекрасная теннисистка.

Я аккуратно положил гамбургер на тарелку, вытер руку о скатерть и вернул герцогине пощечину. Оставалось дожидаться ее реакции.

Она поднесла руку к лицу и внимательно посмотрела на меня. Поднимаясь из-за стола, она улыбалась и была совершенно спокойна. Герцогиня ушла. Никто не сдвинулся с места. На меня смотрели так, будто я был мерзавцем, избившим свою жену. Я выдержал испытание, и им пришлось опустить глаза. Свой гамбургер я съел до последней крошки, хотя он почему-то вдруг начал отдавать бумагой. Герцог, быть может, прав - не стоит есть гамбургеры. Но скажите, в каких ресторанах подают бутерброды с белым мясом цесарки? Уж конечно, не в тех забегаловках, где мне приходится обедать. Маленькая ирландочка теперь сторонилась моего столика. До этого она нет-нет да и застенчиво улыбалась мне. Что ж, идиллия окончилась.

Рассчитываясь, я заметил, что метрдотель хмурит брови. Герцогиня сделала из меня парию. Впрочем, мне было все равно. Да и порции в этом ресторане слишком маленькие.

Вдруг меня как током ударило: я же не выяснил, откуда она узнала об этом деле. Впрочем, подумал я, она наверняка позвонит сегодня еще раз. И самым удручающим было то, что я не мог, как тысячи обычных граждан, отключить телефон, чтобы спокойно выспаться. Прелести профессии детектива лишали меня этой привилегии.

Я вынужден был смириться с фактом, что герцогиня проведет ночь, названивая мне.

XIII

Я поставил будильник на семь часов и лег. К своему великому удивлению, я почувствовал, что хочу спать, и уснул. Меня разбудил звонок. Пытаясь нащупать будильник, я толкнул его раненой рукой, издав при этом что-то среднее между стоном и проклятьем. Наконец мне удалось обнаружить его в темноте и надавить на кнопку. Но будильник продолжал звонить. Я приходил в себя еще несколько секунд, прежде чем понял, что звонок исходит от входной двери.

На этот раз на ней было черное платье, которое, казалось, струилось по ее телу сказочным потоком, шляпа с широкими полями и белые перчатки. Она была слегка пьяна.

- Прошу вас, уходите, - сказал я.

Она положила руку на дверную раму:

- Надеюсь, вы не дойдете до того, чтобы прищемить дверью руку женщины?

- Нет, мадам, - сказал я.

Я снял ее руку с рамы и отвел в сторону. Но она повернулась на каблуках и оказалась в прихожей. Герцогиню слегка покачивало. Тем не менее она прекрасно владела своим телом, чего я не мог не оценить по достоинству.

- Подите причешитесь, - сказала она. - Вы просто ужасны, как, впрочем, и ваша квартира.

Она глянула на мою руку, которую я продолжал держать в вертикальном положении, с глупым упрямством надеясь, что так боль утихнет быстрее.

- Вы до сих пор не сделали перевязку?

Швы слегка разошлись. Я смотрел на герцогиню сонным взглядом. Она прошла в ванную и вскоре вернулась с пузырьком йода, пластырем и бинтами.

Я протянул ей руку. Пришлось скривить рот, когда она обильно полила ладонь йодом. Затем она ловко наложила бинт и закрепила его пластырем.

- Спасибо, - промычал я.

Я все еще стоял в прихожей.

Она уселась и скрестила свои длинные ноги, чтобы я мог ими вволю налюбоваться. Затем, проведя рукой в белой перчатке по столу, она показала мне собранную пыль:

- Вы никогда не вытираете пыль?

- Время от времени ко мне приходит прибраться женщина, - пояснил я.

Я отправился в ванную, причесался и вновь вышел к герцогине.

- Я не могу вас вышвырнуть сей же час, - сказал я. - Вы мне перевязали руку.

Она сняла шляпу и перчатки и разглядывала фотографии, разложенные на камине.

- Ваша жена и дети?

- Моя сестра и племянники.

- Прекрасно, - сказала она. - По крайней мере, не будет супружеской измены. Не предложите ли мне кофе? Судя по выражению вашего лица, мне необходимо протрезветь.

Она вновь уселась и принялась раскачивать ногой. Туфля соскочила с пятки и болталась на большом пальце. Поза была достаточно провокационной, и она прекрасно это осознавала.

- Интересно, не принялись ли они теперь за пальцы ее ноги, - сказала она.

Я шел на кухню приготовить кофе, но это замечание пригвоздило меня к полу.

Я повернулся к ней. Герцогиня сняла обе туфли и подошла к проигрывателю. Она была высокой и стройной. Отыскав в стопке дисков пластинку с арабской музыкой, она включила проигрыватель и, не двигаясь с места, начала свой странный танец.

Должно быть, ее бедра крепились подшипниками. Руки лениво проделывали вращательные движения, глаза были прикрыты подкрашенными синими тенями веками. Вдруг ее глаза широко раскрылись и она уставилась на меня.

- Как прикажете понимать ваше замечание о том, что они принялись за пальцы ее ноги?

- О, я хотела бы поговорить о многом.

Она вновь прикрыла глаза. Ее живот вычерчивал правильные окружности. Герцогиня приблизилась ко мне:

- Почему, черт побери, вы не занимаетесь со мной любовью?

- Я педик, - сказал я.

Поставив на плиту воду, я остался на кухне дожидаться, пока она не закипит. Так было надежнее. Герцогиня продолжала свой танец. Время от времени рука ее касалась груди. Я молил Бога о помощи. В комнату я вошел с двумя чашками, наполненными горячей водой, и с банкой растворимого кофе.

- Я это не переношу, - заявила она, сузив глаза. - Я предпочитаю натуральный молотый кофе.

- Не пейте его и проваливайте.

- Не надоел вам еще этот номер?

- А вам?

Она продолжала танцевать.

- Не понимаю, почему вы сидите в своей квартире, переполненный жалости к себе, вместо того чтобы разыскивать эту бедную женщину? - проговорила она с закрытыми глазами.

На моих часах было десять тридцать.

- Блестящая идея! - воскликнул я.

В ванной я снял рубашку и начал бриться. У меня не было ни малейшего желания пускаться на поиски людей в такой час. Я просто хотел убедить герцогиню, что собираюсь идти искать эту женщину. Она в конце концов все поймет и уедет домой. Моя гостья появилась в дверном проеме и оперлась о косяк.

- Обожаю наблюдать за бреющимся мужчиной, - сказала она. - Это переполняет меня нежностью.

Она смотрела на меня, пока я не закончил. Промыв бритву и обтерев лицо полотенцем, я прошел мимо нее в комнату и надел рубашку.

- Что означает свежая рубашка? - спросила она.

- У меня свидание.

Она уже забыла, что я должен найти пропавшую женщину. Герцогиня схватилась за иглодержатель моего проигрывателя, вырвала его из панели и метнула в меня туфлю.

От туфли я уклонился без особого труда, но проигрыватель спасти не смог. Ремонт обойдется мне в тридцать долларов. Я открыл сумочку герцогини. Она попыталась выцарапать мне глаза. Я толкнул ее на диван с такой силой, что она подпрыгнула на подушках. Пока она поднималась, я выхватил из вороха смятых купюр три десятидолларовых бумажки. Среди денег замешалось несколько металлических шпилек для волос, давно вышедших, как я считал, из моды. Кроме того, в сумочке оказался тяжелый браслет из наполеондоров, соверенов и, кажется, египетских монет. Я обнаружил также миниатюрные ножницы в виде журавля, две трети клюва которого служили лезвиями. Этот хлам показался мне чрезвычайно интересным.

- Господи, что вам там нужно?

Я велел ей помолчать и обуться. Она присела и надела свои туфли. Кажется, герцогиня обиделась. Она хотела знать, что я искал в ее сумочке.

- Вы сломали мой проигрыватель, - ответил я. - И сделали это преднамеренно. Вам придется заплатить. Согласны?

«Как было бы приятно, - думал я, - раздеться, поплавать в ванной, попросить герцогиню потереть мне спинку, а затем лечь в постель вместе с герцогиней».

Когда ее муж узнает, что произошло, а он непременно узнает, так как опыт повторится много раз, учитывая физические возможности герцогини и мою склонность к танцам в горизонтальном положении, я уже буду опережать его на корпус. Мое прошение об отставке будет уже написано. Потом я найду хорошую работу в каком-нибудь частном детективном агентстве.

Это было бы легко и приятно. Но была одна загвоздка: я мог только мечтать об этом. И о работе в том числе. На моем счете в банке оставалось всего лишь семьдесят девять долларов пятьдесят девять центов. Обедал я в ресторане и платил слишком высокую квартплату.

Я бросил ее перчатки в ее шляпку и протянул ей. Глубоко вдохнув аромат женского тела, я вытолкал ее на площадку, запер дверь, и мы молча спустились вниз.

Мой сосед, встретив нас в подъезде, вытаращил глаза. Пришлось зыркнуть на него построже. На улице, обсаженной деревьями, было хорошо и тихо в ночной час. Здесь никто не бросал из окон пустые бутылки в полицейских. И не бросал бутылки просто так, ленясь донести их до мусорного бака. Такой способ освобождаться от пустой тары называется авиапочтой. Это была хорошая улица, и располагалась она далеко от Сто третьей.

Я поймал такси.

- Она симпатичная? - спросила герцогиня.

Я кивнул головой. Она придержала дверцу машины.

- Надеюсь, вы проведете гадкий вечер, - сказала она, употребив выражение более приличное, чем можно было ожидать от обитательницы Сто третьей улицы. Потом она хлопнула дверцей.

- Дама любит хлопать дверью, - сказал водитель такси.

Я сидел у противоположной дверцы, прикрывая лицо двумя руками на случай, если вдруг по неизвестной причине разобьется стекло.

- Уж я-то знаю! - сказал я.

- Куда поедем, приятель?

- Перекресток Семьдесят шестой и Мэдисон.

- Так это же через два квартала!

Я подтвердил его догадку. Он заорал, что мог бы найти лучшего клиента. Мне удалось успокоить его замечанием, что если он желает узнать, как умею хлопать дверцей я, то ему нужно только подождать, когда я вылезу из машины. Он притих и довез меня до перекрестка. Я расплатился и поплелся пешком обратно.

Шел я медленно. Ее нигде не было видно. Вокруг вообще ничего не было, кроме неприятностей. Поднявшись к себе, я первым делом выпил два двойных скотча. Рухнув на кровать, я почувствовал, что напряжение и усталость берут свое. Я стянул ботинки, завел будильник, повернулся на бок и тут же уснул. Я спал, как суслик, до утреннего звонка будильника.

XIV

Господь милостив. На ветровом стекле не было штрафного талона.

В Полицейскую академию я приехал на полчаса раньше срока. Пощелкав ногтем по микрофону, я определил, что он в полном порядке. В зале уже даже был один слушатель. Он курил сигарету.

Двустворчатая дверь открылась, впустив двух врачей. После этого хлынул поток приглашенных. Через двадцать минут половина аудитории оказалась заполненной. Когда поток прибывающих иссяк, я встал и включил микрофон.

- Господа, - начал я, - меня зовут Санчес. Я инспектор первого класса. Мне поручили вести дело об убийстве. Или, может быть, о готовящемся убийстве. Но речь может идти и о нанесении увечий. Я пока не могу определить точно, какая из этих трех версий верна.

В зале воцарилась тишина.

- Три дня назад комиссар полиции открыл маленькую коробочку, полученную им по почте. И обнаружил там женский палец. Указательный. На следующий день пришла вторая бандероль.

На этот раз прислали безымянный палец с обручальным кольцом. Мы полагаем…

- И только ради этого вы притащили нас сюда? - Со своего места поднялся высокий мужчина. Он был в бешенстве.

- Послушайте, - начал я, - мы…

- Я приехал из Нью-Лондона, потому что поверил в чрезвычайную важность вызова. На сегодняшнее утро у меня была назначена серьезнейшая операция. Я полагал, что у вас есть важное заявление.

- Послушайте…

- И что я вижу? Вас надул какой-то студент-медик. - Он протиснулся к проходу, подошел к кафедре, вытащил из кармана листок бумаги, черкнул на нем что-то и бросил передо мной.

- Вот справка о моих расходах, - заявил он. - Я буду благодарен Господу, если деньги мне выплатят в течение четырех месяцев!

Я подобрал его бумажку и объявил:

- Искренне сожалею, что вы это так истолковали. Я лично прослежу, чтобы деньги вам были переведены как можно быстрее.

- Возмутительная некомпетентность!

Он вышел из зала твердым шагом, и я его понимал. Несколько человек, положив свои справки на кафедру, последовали за ним. Я собрал бумажки.

Другие пожелали остаться, и я продолжил свою речь. Я объяснил, что остается определенная уверенность в том, что женщина еще жива. Весь мой доклад занял четыре минуты. В заключение я попросил всех, кто что-либо узнает о женщине, которая каким-то образом могла бы объяснить появление татуировки с последующей ампутацией пальца, позвонить мне домой. Номер моего телефона я написал на доске.

- У кого-нибудь есть вопросы?

Вопросов не было. Большинство не удосужилось оставить мне свои счета. Я отключил микрофон, погасил верхний свет и, усевшись за столик, где осталась гореть настольная лампа, принялся перелистывать счета. Их было около пятидесяти.

Вдруг из глубины тонувшей в темноте аудитории раздался голос:

- У меня есть вопрос, приятель.

Мне даже не нужно было поднимать голову. Это был Хенрехен.

- Слушаю вас.

- И как же вы собираетесь оплачивать эти счета? Эта проблема как раз и занимала меня сейчас. Существовала вероятность, что она так и останется неразрешенной.

- Господь милостив, - сказал я.

- Да? А имеет ли он какое-нибудь влияние на «Фест нэшнл траст»?

Так назывался мой банк. Я пропустил это замечание мимо ушей.

- Если вы не хотите отвечать на этот вопрос, то у меня есть другой. Вы превысили свои полномочия, подписав моим именем список. Вы также утверждали, что получили мое разрешение воспользоваться аудиторией. Правда, хитрость была шита белыми нитками. Но я доволен. Доволен, потому что это доказывает, что вы в отчаянном положении, не так ли?

Я хранил молчание.

- Я хотел лишь отблагодарить вас. Мне как раз необходимы этот ваш список и заявление, подтверждающее, что вы солгали, сказав, что получили мое разрешение воспользоваться аудиторией. Как вам это нравится?

- На вашем месте я сделал бы то же самое, - сказал я.

- Конечно, - подхватил Хенрехен, - это будет хорошим довеском к вашему личному делу. Может быть, я вывешу все материалы на вас в рамках на стене своего кабинета и буду показывать их посетителям: «Не хотите ли полюбоваться прекрасным примером, как можно самого себя потопить? Вот взгляните на эти картины!»

Он вздохнул и поднялся, потом потянулся и зевнул.

Он вышел, и двустворчатая дверь мягко закрылась за ним.

Учитывая, что в зале присутствовало около трехсот человек, жаловаться мне было не на что: я собрал лишь пятьдесят чеков. Большинство медицинских работников проявили понимание. И все же некоторые захотели вернуть свои деньги.

Почти все счета соответствовали расходам на такси или поезд. Но врач, который так бурно протестовал, не ограничился транспортными расходами в 13 долларов 80 центов, он также представил мне счет за четыре часа своей работы - по 35 долларов за час.

Может, мне и удалось бы опротестовать его претензии в Верховном суде, но проще заплатить.

Однако такое решение казалось простейшим лишь при поверхностном рассмотрении проблемы. «Фест нэшнл траст» имел много денег, но очень малая их часть принадлежала мне. Общая сумма счетов, которую я вывел с мазохистской скрупулезностью, составила 374 доллара 25 центов.

Бывают дни, когда меня нельзя выпускать на улицу без охраны.

XV

Телефон зазвонил в одиннадцать часов. Это был Хенрехен.

- Слушаю, господин инспектор.

- Главный администратор бушует у комиссара, - сказал он.

Я услышал звук, который может издавать голодная кобыла, жующая овес. Должно быть, он жевал сигару.

- Да, господин инспектор?

- К нам поступила и другая жалоба.

- Да, господин инспектор. Я припарковался в запрещенном месте. - Было ни к чему сохранять уважительный тон.

- Что вы сделали?

Нет смысла шутить с людьми, не понимающими шуток. Я решил промолчать. Хенрехен так любит сообщать мне плохие новости, что забывал обо всем остальном.

- Вторая жалоба поступила от инспектора Хенрехена. Он сообщил комиссару, что вы способны на подлог. Знаете, что он мне ответил?

- Я оставляю за вами право сообщить мне это.

- Что вы должны получить результаты в ближайшие тридцать шесть часов. В противном случае берегитесь.

На данном этапе мне нечего было сказать.

- И вам следует держать меня в курсе дела по телефону. Можете даже пользоваться спецсвязью. Я буду рад оплатить расходы. Итак, жду новостей, инспектор. - Он повесил трубку.

Я тоже повесил трубку. Прощай, сукин ты сын. Прощай, нью-йоркская полиция. Прощай, моя зарплата и моя пенсия. Прощайте, путешествия в Пуэрто-Рико и обильные обеды в хороших ресторанах.

Я поглощал кофе чашку за чашкой и не мог заставить себя выйти за газетой.

Я плеснул виски в горячий чай. Прекрасный напиток для успокоения нервов. И тут мне в голову пришла мысль, что кто-нибудь может мне позвонить, пока я сплю глубоким сном праведника. Так можно проспать все на свете. Пришлось выплеснуть содержимое чашки в раковину и налить себе стакан молока. Я отхлебнул глоток, поставил молоко у телефона и, потянувшись, начал раздеваться. Я провалился в сон, как проваливается в болотную тину тяжелый валун.

На поверхность меня вытолкнул телефонный звонок.

- Инспектор Санчес? - Голос был слабым, казалось, звонили издалека. - Я один из тех, кто был сегодня утром в Полицейской академии.

- Да, слушаю вас.

- Могу ли я поговорить с инспектором Санчесом?

- Я слушаю.

- Будьте так добры, попросите к телефону инспектора Санчеса.

Я с трудом сдерживал нетерпение.

- Я думаю, что связь плохая, - сказал я. - Дайте мне, пожалуйста, свой номер телефона.

В трубке воцарилась тишина.

Я посмотрел на трубку, затем на часы. Было тринадцать тридцать. В течение следующих нескольких секунд я выдал серию изысканных ругательств. Испанский язык лучше других подходит для этой цели. Ах, как чудно рокочут все эти «р-р-р»! Я знаю самые ужасные проклятья. Телефон зазвонил снова.

Я схватил трубку с такой поспешностью, что опрокинул себе на брюки стакан молока. Да и Бог с ними, с брюками! Это был тот же голос.

- Инспектор Санчес?

- Слушаю!

- Я только что пытался связаться с вами, но нас прервали. Меня зовут Моррисон. Я один из тех, перед кем вы выступали сегодня утром.

Да простит Господь мое сквернословие!

- Слушаю вас, доктор!

- Я долго думал о том, что вы нам сказали. Я… Но может быть, вы полагаете, что теряете время, выслушивая меня?

- Нет, нет. Напротив. - Голос мой звучал спокойно, умиротворяюще. Только так нужно успокаивать нервных врачей.

- Знаете, моя информация может оказаться полезной.

- Слушаю вас, доктор.

- Но это отнюдь не обязательно. То есть я хочу сказать, что это возможно. Но если я ошибаюсь, то заранее приношу извинения за то, что занял ваше время.

Мой собеседник едва притрагивался к наживке. Кто это был? Пескаришка или огромный голавль? Узнать это можно было, лишь вытащив его на берег. Но если поторопишься с подсечкой, то сильно рискуешь упустить рыбку. И как бы мне ни хотелось оглушить его телефонной трубкой, я должен был удержаться и позволить ему как следует заглотить приманку.

Я поощрительно замурлыкал.

- Понимаете, здесь много всяких сложностей. Прежде всего… Хорошо, мисс, минуточку! Извините, я сегодня дежурю. Только что приехала скорая помощь. Я ведь анестезиолог.

- Я лучше приеду в больницу.

- Если вы полагаете, что не потеряете понапрасну время… Видите ли, я знаю мужчину и женщину, врачей, которые вполне могли бы соответствовать данному вами описанию. Но ведь вам так часто звонят сумасшедшие. Вот я и подумал…

- Я немедленно выезжаю.

- Что ж, если это вас не затруднит…

- Ни в коем случае. Такая уж у нас работа.

- Хорошо, тогда до скорой встречи.

- Минуточку! Какая это больница?

Но он уже повесил трубку.

Мне пришлось сделать несколько глубоких вдохов и выдохов. Возвышенные мысли посетили меня. Я с негодованием гнал от себя все пришедшие на ум грубые слова. Неужели Господь не поможет мне? Конечно, я заслужил все, что со мной произошло, потому что вел жизнь греховную, спал с чужими женами, отправляя их по утрам домой на такси, больше года не исповедовался…

Зазвонил телефон. Я схватил трубку:

- Слушаю!

- Алло, инспектор Санчес? Кажется, я забыл назвать свою больницу. Это «Грир дженерал», в Форест-Хиллз.

Я ответил, что знаю, где это находится, и повесил трубку.

Я не выключал сирену в течение всего пути. И никто не догадывался, что тормоза у меня далеко не самые лучшие.

XVI

Я оставил машину на стоянке у больницы и направился к красной неоновой вывеске «Скорая помощь». Поднялся по ступенькам и толкнул двустворчатую дверь, всю в царапинах, оставленных великим множеством пронесенных через нее носилок. Я спросил доктора Моррисона у сестры, сидевшей за столиком в холле.

Ее лицо мгновенно посуровело.

- Он в операционной, - сказала она.

По ее тону можно было догадаться, что она явно недолюбливает доктора.

Я уселся в кресло.

- Он освободится не скоро, - сказала она. - Одна из наших бригад сейчас на срочной операции.

- Доктор просил меня заехать.

- Вас зовут Санчес?

- Меня зовут мистер Санчес.

- Высокомерие здесь ни к чему!

Настроение у меня было скандальное.

- Где это здесь?

Она не отличалась вежливостью:

- Если будете продолжать в том же духе, вам лучше покинуть больницу.

Сестра, женщина лет пятидесяти, не носила на пальце обручального кольца. Я хотел было заявить, что буду жаловаться на ее грубость, но вовремя удержался. Если бы я начал исправлять всех плохо воспитанных ньюйоркцев, то не сдвинулся бы ни на шаг в следствии. Я вытащил служебное удостоверение.

- Почему вы сразу не сказали, что вы полицейский? - воскликнула она возмущенно.

- Инспектор, с вашего позволения.

Я не дал ей продолжить дискуссию, сказав, что дело чрезвычайной важности и что я не могу дожидаться окончания операции. Она предложила мне подняться на пятнадцатый этаж, где располагались операционные. Дежурная по отделению была предупреждена о моем приходе. Она помогла мне надеть зеленый стерильный халат, маску и колпак и объяснила, что интересующий меня доктор сидит со стетоскопом на стуле с высокой спинкой в головах у пациента.

Если же вокруг стола окажется много врачей, ведь речь шла о сложнейшей операции, он расположится у кронштейна.

Я вошел в зал и не увидел ничего похожего на кронштейн. Да и зачем он был бы там нужен? Я сразу увидел человека, сидевшего на стуле с прямой спинкой в головах у оперируемого. Рядом с ним находилась тонкая металлическая стойка с поперечной штангой, на которой был подвешен пластиковый сосуд, наполненный светлой жидкостью. Глюкоза, предположил я. Прозрачная трубка соединяла сосуд с левой рукой больного.

Вошедшая следом за мной дежурная прошептала с раздражением:

- Вот же он, у кронштейна.

- Какого кронштейна?

- Устройства для внутривенного вливания. Видите держатель, на котором крепится сосуд с глюкозой?

Доктор удерживал стетоскоп на груди оперируемого. Мне не хотелось отрывать его от дела. Раздавались приглушенные возгласы: «Скальпель… Крючок…». Время от времени в большие пластиковые мешки, прикрепленные к столу, падали тампоны, пропитанные кровью. Никаких лишних слов. Хирург протягивал руку, и сестра, вытащив скальпель из стерильной салфетки, быстро подавала его ему. Я понял, почему больница «Грир дженерал» пользовалась столь хорошей репутацией. Доктор наконец обратил на меня внимание. Он освободил одно ухо от стетоскопа.

- Полиция, - сказал я. - Я подожду.

- Не беспокойтесь, я и так прекрасно все слышу. К тому же состояние больного нормальное. Вы стерилизованы?

- Слава Богу, - ответил я, - этот вопрос меня никогда не беспокоил.

Должно быть, эту шутку он слышал тысячу раз. Улыбка его была чрезвычайно вежливой.

- Ну хорошо. Я позвонил, потому что подумал, что мои подозрения, возможно необоснованные, могут каким-то образом помочь вам. Но это отнюдь не обязательно. Никто не может знать. Я полагаю, вас частенько тревожат напрасно.

- Совершенно верно. - Я подумал, что раздражение, которое сразу же вызвал во мне доктор, оказалось оправданным.

- Вполне вероятно, что вся эта затея ни к чему не приведет, мистер Санчес.

- Я сам это решу, доктор.

Я обратил внимание на высокую медсестру, стоявшую у операционного стола. Подняв зеленые глаза, она окинула меня взглядом с ног до головы. Я ответил ей тем же. Она посмотрела на доктора Моррисона, затем снова на меня и едва заметно повела своими темными бровями, будто хотела сказать: «Он же болван, и вы в этом скоро убедитесь». Несколько прядей ярко-рыжих волос выбились у нее из-под шапочки. Движением руки она вернула их на место. При этом правая грудь ее высоко поднялась. А грудь, надо отметить, была внушительных размеров. На ней и задержался мой взгляд. Сестра заметила это и опустила глаза. Чарующие глаза над белой маской.

Окровавленные резиновые перчатки хирургов погружались в широкий разрез и вновь появлялись над белой простыней. Я отвернулся, справедливо посчитав, что это испытание для меня излишне.

- Года четыре назад, - заговорил Моррисон, - когда я поступил в «Грир дженерал», здесь работал один доктор, Чарльз Хенли. После окончания Гарварда он работал в «Бельвю». Это блестящий хирург. Вскоре после моего прихода он открыл свой кабинет на Парк-авеню. Он…

- Сестра!

Один из хирургов позвал очаровательную сестричку. Он хотел, чтобы она подержала крючки. Даже несмотря на просторные складки зеленого халата, легко угадывалась округлая упругость ее бедер. Да, только мощь и напористость могли покорить подобные чресла. Закрадывалось сомнение, что борьба между нами была бы равной.

Я вновь прислушался к тому, что говорил Моррисон.

- Хенли проводил свои операции здесь. В нашей бригаде была одна женщина. - Я заметил, что голос его изменился, и стал слушать внимательнее. - Доктор Анна Лайонс. Педиатр и хирург. Она пользовалась прекрасной репутацией на Восточном побережье. Когда сюда приехал Хенли, ей было около тридцати трех лет. Она не была ни красивой, ни безобразной. - Моррисон неотрывно смотрел на больного. - Ему нужна кровь, - сказал он. - Извините. Сестра Форсайт!

Теперь я знал ее имя.

- Слушаю, доктор?

- Пожалуйста, переливание крови.

Она быстро направилась к шкафчику, принесла пластиковый сосуд с кровью и, закрепив его на другом конце штанги, открыла краник прозрачной трубки. Я наблюдал, как кровь устремилась по трубке к руке неподвижно лежащего человека.

- Он выпил в баре на углу пять стаканов вина за полчаса, сел на свой «рено» и устроил гонки с «кадиллаком» - кто быстрей доедет до перекрестка. К счастью, у него хорошее сердце и пара отличных легких. Так вот, Лайонс влюбилась в доктора Хенли с первого взгляда. Об этом говорила вся больница. Она преследовала его повсюду, как преданная собачонка. Стоило ему улыбнуться - она просто расцветала. Стоило ему нахмурить брови - она оказывалась на грани истерики.

Мисс Форсайт, казалось, была полностью захвачена больничными интригами.

- Можете быть свободны, - сказал ей Моррисон. Она косо глянула на него и отошла к хирургам.

- Послушайте-ка его сердце!

Я послушал и подумал, что этот малый счастливчик. Да и с хирургами ему повезло. Случись несчастье на другом перекрестке, никакое сердце не спасло бы его, - попал бы он в какую-нибудь заштатную больницу, в руки горе-хирургов.

- Так вот, - продолжил Моррисон, - Хенли купил яхту и держал ее где-то в Коннектикуте на приколе.

- Где же?

- Я думаю, в Роуэйтоне. Это в восьмидесяти километрах отсюда, на побережье. Назвал он ее «Радость». - Доктор вздохнул. - Знаете, во сколько обходится содержание даже маленькой яхты? А ведь «Радость», кажется, достигала шестнадцати метров в длину.

Я покачал головой, потому что не знал, во сколько обходится содержание яхты, и не хотел знать. Проблемы богатых начинают меня занимать только тогда, когда они, богатые, покупают героин. Но даже если богатый человек пристрастится к наркотикам, вряд ли у него возникнут неприятности. Откуда они возьмутся, неприятности?

Ему не нужно воровать, чтобы купить наркотик, а богатой женщине не нужно идти на панель. Я погрузился в размышления по этому поводу и предоставил доктору возможность вволю наговориться о яхтах. Моррисон представлял собой тот тип человека, которого непременно надо держать в узде, если не хотите, чтобы он уморил вас своими пространными рассуждениями. Он еще долго развивал морскую тему, подробно рассказав мне о дорогостоящих медных аксессуарах, об окраске кораблей, об использовании рабочей силы на верфи и т. д. Одним словом, мне удалось выяснить, что Хенли приобрел яхту и автомобиль, а затем снял шикарные апартаменты неподалеку от здания ООН.

- Все это стоило бешеных денег, - продолжал доктор Моррисон. - Возникал вопрос, откуда у него такие средства. Я обратил внимание, что он оперировал много пациентов по направлению доктора Лайонс. Цифра оказалась внушительной и значительно превышала средние показатели. Если, скажем, обычно количество определенных больных составляло пять-шесть человек в год, то Лайонс направляла на дорогостоящие операции десять-двенадцать. Все эти операции доставались доктору Хенли, и делал он их здесь, в этой операционной. Мне это показалось довольно странным. А тут еще Лайонс узнала, что у Хенли появилась другая женщина. На самом деле их было несколько: матери прооперированных детей, медсестра, анестезиолог. Об этом судачили на каждом углу. Лайонс потребовала объяснений, в результате чего произошла отвратительная сцена. Она была слегка пьяна, и Хенли ударил ее.

- Откуда вы это знаете?

- Здесь неподалеку есть довольно дорогой ночной бар, который называется «У Бруно». Туда заходят те, кому не хочется ехать в Манхэттен. Кто-то был свидетелем этой сцены. Знаете, больница как большая семья, здесь ничего не утаишь. Спустя два дня он отправился на своей яхте в Карибское море. Ведь он, кажется, прекрасный моряк.

Морской узел на бандеролях!

Я спросил безразличным тоном:

- Это было концом их идиллии?

- Нет. Боюсь, что нет. Через месяц после его отплытия она вышла замуж за психиатра, с которым познакомилась на вечере в честь новых членов бригады, доктора Фальконе.

Это вовсе не вписывалось в мою теорию.

- И что же было дальше?

- Этот брак по любви длился два месяца.

- Они развелись?

- Он внезапно скончался.

- От чего?

Моррисон посмотрел на меня и пожал плечами:

- В свидетельстве о смерти сказано: от закупорки сосудов.

- Кто подписал свидетельство?

Несколько секунд он изучал свои часы, затем поднял глаза и выдохнул:

- Она.

- Было ли произведено вскрытие?

- Нет. Не было никаких причин подвергать сомнению ее заключение. Ничего подозрительного.

- Но у вас возникли какие-то подозрения?

- Да.

- Почему?

- Хенли как раз вернулся из своего путешествия.

- Значит, она убила Фальконе, чтобы вернуться к Хенли?

- Может быть.

- Почему же они не могли развестись, как цивилизованные люди?

- Фальконе был глубоко верующим католиком. К тому же он любил свою жену. Я мог судить об этом по выражению его глаз. Прибавьте к этому еще и тот факт, что он был страшно ревнив.

- Вы, кажется, прекрасно обо всем осведомлены.

- Да, - сказал он. - Да, ведь я любил ее еще до того, как эти двое с ней познакомились.

Когда приходит беда, даже самые тупые и нудные люди приобретают частичку достоинства. А такие люди, как Моррисон, в подобные минуты утрачивают все наносное, подобно деревьям, теряющим осеннюю листву. В одно мгновение он преобразился.

У меня не было времени для почтительной паузы, и я спросил:

- Как же она его убила?

- Существует множество способов.

- Я мог бы потребовать эксгумации для проведения вскрытия.

- С какой целью? Чтобы обнаружить мышьяк? Но она же неглупая женщина. Если она использовала яд, то выбрала такой, который не оставляет следов. Она также могла дать ему снотворное и ввести в вену кубик воздуха. Снотворное не может вызвать смерть. А как вы найдете кубик воздуха?

- Я бы хотел поговорить с ней.

Я бросил этот пробный шар на всякий случай. Иногда неожиданно сказанное слово может дать поразительные результаты.

- Никто не видел ее уже целую неделю. Мы ей звонили, но никто не отвечает. Ее телефон отключен. Управляющий по нашей просьбе заглядывал к ней, однако ничего странного не обнаружил. Все вещи на месте. Исчез только маленький чемоданчик, с которым она имела обыкновение выезжать за город. Дней пять или шесть назад мы получили от нее письмо, в котором она писала, что нуждается в отпуске и что будет отсутствовать в течение двух или трех недель. Хотя никто этого и не заметил, она сильно изменилась после смерти мужа.

- Знаете ли вы, куда она могла поехать?

- Не представляю.

Хирурги отошли от операционного стола. Мимо меня на каталке провезли больного. Рот его был широко раскрыт. Медсестры принялись за уборку. Все, казалось, пребывали в прекрасном расположении духа.

- Великолепно, великолепно, - сказал один из врачей Моррисону.

Мимо прошествовала мисс Форсайт, наградив меня холодным взглядом своих зеленых глаз. Пришлось решительно выбросить из головы ее образ.

Доктор Моррисон поднялся со своего места.

- Давайте выйдем, - предложил он.

В коридоре я сказал ему, что больница показалась мне превосходной.

- Эта клиника одна из лучших на северо-востоке. Поэтому нас так встревожила вся эта история с доктором Хенли и доктором Лайонс. Кстати, Хенли решил отправиться в Карибское море как раз в тот момент, когда мы хотели проанализировать возросший процент операций. Затем он вдруг неожиданно вернулся. Я сидел в кафетерии с миссис Лайонс, когда он появился в дверях. Она, казалось, совершенно спокойно восприняла его приход. У меня появилась догадка, что он, должно быть, написал ей о своем приезде.

А она только что вышла замуж, да еще за ревнивца, который ее обожал.

- Вы полагаете, что Хенли мог натолкнуть ее на мысль избавиться от Фальконе?

Моррисон покачал головой:

- Сомневаюсь. Он вернулся и сделал целую серию операций по ее направлениям, за которые потребовал невероятно высокие гонорары. Однако это весьма деликатная тема.

- Гарантирую полное сохранение тайны.

Он не отреагировал на мое замечание:

- Если человек в течение пятнадцати лет, не жалея сил, изучал свое дело, чтобы иметь возможность достойно бороться со смертью, то нужно быть очень осторожным, высказывая о нем свое мнение. Тем более что не было никаких доказательств.

- Говоря это, вы имели в виду, что ни один, ни другая не заявили публично, что ставили надуманный диагноз, делали ненужную операцию и при этом требовали высокие гонорары?

- Именно так. Доказать ничего невозможно, если они сами не признаются.

- Что произошло после его возвращения?

- Их не видели вместе.

- Они соблюдали осторожность?

- Возможно. Потом умер ее муж. Месяц спустя Хенли уехал в Японию для ознакомления с новой методикой, выработанной японскими врачами при работе с жертвами Хиросимы. Через две недели она заявила, что собирается провести две недели отпуска в Италии.

- И она туда поехала?

- Да.

- Откуда это известно?

- Я сам провожал ее в аэропорт Кеннеди и посадил в самолет итальянской авиакомпании.

- Когда это было?

- Второго или третьего апреля.

- Какое кольцо она носила после свадьбы?

- Золотое.

- В нем не было ничего необычного?

- Нет. Обыкновенное обручальное кольцо.

Я начертил полоску около двух с половиной сантиметров в ширину и разделил ее на восемь частей.

- Можете показать здесь ширину кольца?

Указанная им ширина составляла около трех миллиметров.

- Оно было приблизительно таким. Но сейчас, когда мы заговорили об этом, я вспомнил одну вещь. Я не понял, что бы это могло означать, однако внимание обратил. Мне показалось, что данное обстоятельство не представляет большой важности, поэтому я не упомянул о нем.

- Так что же это?

- Когда доктор Фальконе умер, миссис Лайонс стала носить кольцо на правой руке, как это делают вдовы. Но вернулась из Италии она уже с другим, более широким кольцом. Я подумал, что, должно быть, она потеряла свое первое кольцо, скажем, моя руки в каком-нибудь отеле или в самолете, и ей пришлось купить новое. Одного я не мог понять: почему она вновь надела кольцо на левую руку.

Я мог бы ему это объяснить, но ограничился вопросом:

- Что было потом?

- Она казалась очень несчастной. И я… я попытался ее как-то отвлечь и пригласил поужинать. Говорили, что «У Бруно» неплохое ревю. Туда-то я ее и повел.

- Это заведение, где она поссорилась с Хенли?

- Да. Иногда я бываю рассеян. Я помнил только, что однажды она мне сказала, что ей нравится это место. Весь вечер она была молчалива, сворачивала и разворачивала салфетку. Это напомнило мне поведение душевнобольных в психиатрических лечебницах. Было очевидно, что она пребывала в ужасном нервном напряжении. В общем, вечер не удался. Через две недели из Японии вернулся Хенли, и все началось снова… их махинации с диагнозами.

- Это все?

Он казался смущенным.

- Я знаю, что она вернулась к нему. Раньше я частенько подвозил ее от дома до больницы. Но после возвращения Хенли я ни разу не видел ее выходящей из дома по утрам, а когда я приезжал в клинику, она была уже там и говорила, что ее подвез Хенли. Но я был уверен, что она проводит с ним ночи в Манхэттене.

Ему было явно тяжело об этом рассказывать.

- Я хочу вам еще кое-что сказать.

- Слушаю?

- Когда Хенли был в Японии на этом конгрессе, он установил многочисленные контакты с медицинскими учреждениями новых африканских государств, а также Индонезии. Он хвалился, какие заманчивые предложения получил. Ему предлагали возглавить клинику или занять руководящую должность у них в медицинском университете. В общем, все в таком роде.

- Зачем же человеку с таким положением ехать в Африку?

- Конечно, там сложнее получить все те удовольствия, до которых он так охоч. Но человеку, готовящемуся к скорому побегу, такие связи просто необходимы.

Он был прав.

- Во многих африканских странах, - продолжал он, - не любят США. А он блестящий хирург и мог бы не опасаться высылки.

- Вы ненавидите его?

- Да, - ответил он без малейшего колебания.

Моррисон был умным человеком и прекрасно понимал, что женщина, которую он любил, относилась к нему лишь как к хорошему парню, на плече у которого можно иногда поплакаться. Он принадлежал к тому типу мужчин, которые, пригласив девушку поужинать, могут только дружески пожать ей руку. А если он попытается обнять ее, она непроизвольно сожмется, несмотря на все усилия полюбить его. А уж в постель с ним ни за что не ляжет. Иногда такого рода безнадежная страсть, сжигавшая человека долгие годы, заканчивается преступлением. А иногда смирением.

Но может получиться и что-то среднее. Не пытается ли Моррисон впутать невиновного Хенли в дело об исчезновении доктора Лайонс? Не является ли это местью влюбленного, которому дали от ворот поворот?

Этот скромный, нерешительный, не уверенный в себе человек казался мне искренним. Но Моррисон был умен. А если предположить, что он блестяще играет свою роль?

Но что заставляло его делать это? Ненависть? Я этого не знал. Мне необходимо было поговорить с человеком посторонним, не имевшим личных отношений ни с Хенли, ни с Лайонс. Его точка зрения была бы для меня полезной.

- Что предприняла администрация клиники в связи с этим делом?

- Насколько мне известно, ничего.

- С кем я мог бы поговорить на эту тему?

- Лучше всего обратиться к Берману.

- К Берману? Это директор?

Моррисон кивнул головой:

- Идите по коридору, в конце сверните направо и поднимитесь этажом выше. Там вы найдете кабинет, просторный, как Тадж-Махал. Это как раз и будет маленький, убогий кабинет Бермана.

Мне показалось, что Моррисон недолюбливает Бермана, и я сразу понял почему.

В приемной я увидел секретаршу, погруженную в чтение журнала «Вог».

- Добрый день, - сказал я.

Она глянула на меня поверх журнала, раскрытого на странице с фотографиями бракосочетания принца и принцессы Кресс фон Кренштейн.

- Да? - сказала она.

Ни «слушаю вас», ни «здравствуйте». Я никогда не расходую сил на возмущение грубостью служащих, потому что чаще всего их поведение зависит от хозяина. У меня появилась уверенность, что ее шеф мне не понравится.

- Добрый день, - сказал я любезно.

- Да? - повторила она раздраженно.

- Добрый день.

Я решил быть любезным до конца, нравилось ей это или нет.

- Вы что, издеваетесь надо мной? Я же вас спросила, чего вы хотите.

К тому же она оказалась полной идиоткой. Что ж, еще один минус доктору Берману. Я прекратил игру:

- Скажите доктору Берману, что с ним хочет поговорить инспектор полиции.

В ней вдруг проснулось раболепство. Еще один минус. Она даже не удосужилась потребовать у меня служебное удостоверение.

- Хорошо, господин инспектор. Я его немедленно предупрежу, господин инспектор.

«Господины» посыпались, как из рога изобилия. Она пригласила меня войти.

- Добрый день, - сказал я, проходя мимо нее.

Она широко открыла рот от удивления и пробормотала:

- Добрый день.

Ученье давалось ей с трудом.

Обстановка в кабинете Бермана была роскошной, но сомнительного вкуса. На стене висела огромных размеров отвратительная картина, на которой красовались две широкие черные линии на белом фоне. Зеленого цвета палас, должно быть прекрасно впитывавший всю грязь и пыль, покрывал пол. В углу я увидел телевизор, радио, проигрыватель, магнитофон. Все это украшали французские медные безделушки. Люстра в стиле модерн была подвешена над четырехметровым диваном. Потолок задрапирован тканью цвета кофе с молоком.

Берман поднялся мне навстречу. Это был высокий мужчина, расплывшийся от жира. Он носил серый костюм в полоску, по всей вероятности от Найза. Триста долларов. Костюм великолепно скрывал все недостатки его фигуры: тяжелый зад, чересчур широкие бедра, узкие плечи. В общем, костюмчик стоил заплаченных денег.

Директор наградил меня горячим рукопожатием.

- Рад вас видеть, господин инспектор, - сказал он. Я не ответил. Инспектор полиции, желающий видеть директора больницы, на мой взгляд, не может прийти с хорошими новостями. Чему же тогда радоваться? Да, этот парень неплохо разбирался в крепких и искренних рукопожатиях. А почему бы и нет? Ведь он уже не занимался непосредственно медициной. Его роль состояла в том, чтобы вытянуть как можно больше денег у того, у кого их много. Его роль состояла в том, чтобы нравиться другим. Но мне он никогда не понравится. У меня слишком сильно развит критический взгляд на вещи.

Я показал ему свое удостоверение.

- Нам хотелось бы получить некоторые сведения, - сказал я.

По моему тону можно было предположить все что угодно. Например, что речь идет о мошенничестве или о жалобах пациентов.

В общем, я заваривал новую кашу.

- Да, - сказал он, - да-да.

Мне показалось, что он нервничает и чувствует себя не в своей тарелке. Наверняка он обделывал какие-нибудь делишки помимо своей основной деятельности. Например, посылал муниципальную скорую помощь по частным вызовам в любые районы города по пятьдесят долларов за ездку - десять долларов водителю, остальное себе.

- К нам поступили жалобы по поводу чрезмерных гонораров, - сказал я. - Позвольте присесть?

- Да-да, конечно.

С него быстро слетела показная галантность.

- Мы не хотели бы знакомить прессу с этим делом, - продолжал я. - Ведь немалая часть ваших доходов поступает от муниципалитета. Так что мы тоже несем некоторую долю ответственности.

- Да-да.

- Прежде чем начать действовать, нам хотелось бы выяснить, какие меры для пресечения подобной деятельности были предприняты вами. Нам не хотелось бы подвергать конфискации истории болезней и ваши отчетные документы и начинать официальное следствие. Полагаю, вы этого тоже не желаете. - В моем голосе чувствовалось неподдельное сочувствие доктору Берману.

Он побледнел:

- Нет, конечно, нет. Это обеспокоило бы наших клиентов.

И тебя тоже, проходимец. Даю голову на отсечение, что если как следует покопаться в документах, то всплывет немало сомнительных делишек.

- Я был бы весьма огорчен, если бы дошло до этого, - сказал я печально. - Нужно было бы получить специальное разрешение. И потом, все эти формальности… Так что, хотя и против воли, я вынужден был устроить здесь инкогнито двух наших агентов.

Он выпучил глаза:

- Но зачем?

- Один из ваших работников, доктор Хенли, например, мог бы уничтожить некоторые компрометирующие документы.

- Но о каких документах речь?

По едва заметному движению его головы я понял, что он уже думал о такой возможности, и не отверг окончательно свое предположение.

- Например, один из диагнозов доктора Лайонс, который в руках Хенли превратился в серьезное заболевание, требующее хирургического вмешательства. Речь идет о подобных документах, документах, которые, будь я доктором Хенли, я непременно захотел бы уничтожить. Или заменить один диагноз другим.

- Другим?

Либо он был глуп, либо притворялся.

- Диагнозом, в соответствии с которым операция была необходима.

Вид у него был как у пришибленного щенка.

- Нам пришлось послать сюда наших людей. Никто не может взять ни единого документа так, чтобы я не узнал об этом.

Казалось, он засомневался.

- Детекторы с инфракрасным излучением, - заявил я. - Нам их прислало ЦРУ. Сверхсекретные приборы.

Звучало довольно зловеще. Еще немного, и я сам поверил бы в это. Берман был просто сражен.

- Да-да, - проговорил он медленно. - Конечно.

Теперь бедняге придется оставить в архивах и те документы, которые компрометировали его самого. Что ж, Берман, как говорится, был обработан достаточно.

- Что за человек этот Хенли?

Он был настолько удручен, что его можно было брать голыми руками.

- Весьма нахальный. Весьма. У него ужасный характер. - Лицо его искривилось. - Несколько месяцев назад мне доложили, что он набросился на анестезиолога во время операции; оставил больного на столе, подскочил к доктору и обругал его самым отвратительным образом.

- Разве такого не случается? Разве не бывает, что хирург иногда ругается во время операции?

- Конечно, бывает. И никто не может их упрекнуть. Они испытывают колоссальное напряжение, когда каждая секунда на счету. Но Хенли не только оскорбил анестезиолога, он еще и размахивал скальпелем перед его лицом и в конце концов порезал ему халат. А это, согласитесь, выходит за все рамки.

- Кто этот анестезиолог?

- Доктор Моррисон.

- И что же вы предприняли?

- Я вызвал доктора Хенли и спросил, было ли случившееся правдой. Сам-то я знал, что все было именно так. Я разговаривал с каждым из шести человек, присутствовавших в тот момент в операционной. Хенли тогда меня ужасно оскорбил.

- Каким образом?

- Совершенно недопустимым.

- Что он вам сказал?

- Обозвал меня куском сала и болваном.

- Доктор, кажется, перешел все границы.

- Да, - согласился Берман. - Хенли сказал мне, что Моррисон крутился вокруг доктора Лайонс, он так и выразился - «крутился», и что он счел нужным выразить ему свое неодобрение.

- Он сказал, что счел нужным порезать халат врача окровавленным скальпелем?

- Да, сказал, что счел нужным.

- Что еще?

- До меня дошли слухи о некоторых его операциях.

- Только слухи?

- Ну, еще несколько более конкретных жалоб.

- Каких именно?

- Речь шла о том, что некоторые операции не были необходимы.

- И что же вы предприняли?

- Господи, это целая проблема! Среди больных есть определенное количество параноиков и людей истерических. В том случае речь шла о ребенке. Другие жалобы также касались детей. Они были поданы родителями. Обычно мы не принимаем во внимание подобного рода жалобы.

- Почему же вы столь серьезно отнеслись к этим жалобам?

- Нам нанесли визит их семейные доктора. Например… - Он тяжело вздохнул, решившись, видимо, выложить все начистоту. - Например, врач ставил диагноз: легкое почечное воспаление. Недельная госпитализация, уколы пенициллина - вот классическое лечение. И вдруг он с удивлением узнает, что ребенку сделана операция, стоившая три тысячи пятьсот долларов.

- Каким же образом Хенли сумел выкрутиться?

- Попробуйте потягаться со специалистом на его территории, мистер Санчес. Как может мнение простого семейного врача соперничать с мнением лучшего педиатра на Восточном побережье, пользующегося поддержкой одного из видных членов Коллегии американских хирургов?

- Понимаю.

- Но жалоб было слишком много. Чересчур много.

- Что вы сделали?

- Я вызвал доктора Хенли и доктора Лайонс.

- И что же?

- Они почти сумели меня убедить. Если бы речь шла о двух-трех случаях, я бы замял дело. Но их было гораздо больше. Кроме того, я обратил внимание, что, когда Хенли находился в отпуске и операции по направлению доктора Лайонс проводили другие хирурги, не поступало никаких жалоб. Но как только он возвращался, жалобы вновь начинали поступать. А он оперировал только больных доктора Лайонс.

- Они делили гонорары?

- Нет. Но дело принимало очень плохой оборот, очень плохой. Я проконсультировался у нашего адвоката, человека тонкого и хорошо разбирающегося в вопросах… профессиональных ошибок, - заключил он, качая головой. - Он объяснил мне, что если родители возбудят дело, то вероятнее всего клиника проиграет процесс. Мне удалось решить вопрос полюбовно с тремя семьями. Но остались еще многие другие.

- А что вы скажете о сердечном приступе доктора Фальконе?

- Всех нас это просто поразило. Никто не догадывался, что у него слабое сердце. Многие доктора не любят подвергаться медицинскому осмотру. Кроме того, он женился на женщине молодой и темпераментной… - Он бросил на меня игривый взгляд.

- Откуда вам известно, что он умер от сердечного приступа?

- Доктор Лайонс присутствовала при его кончине. Она пыталась массировать сердце, ввела адреналин, но тщетно.

- Какие у вас доказательства?

- Его медицинская карта.

- Нельзя ли мне ее посмотреть?

Он встал:

- Конечно.

Мы спустились на третий этаж, где находился кабинет доктора Лайонс.

В кабинете было безупречно чисто. Я вдруг подумал о старой деве с аккуратным пучком на затылке. На стене висело несколько репродукций Везалиуса, Харвея и Мортона.

Берман порылся в картотеке и протянул мне карту. Для меня это было китайской грамотой. Я попросил объяснений.

- Очень высокое давление. Шумы. Все классические признаки усталого сердца.

- Когда она вышла за него замуж?

- Под Рождество, кажется. Он объявил на рождественском вечере в клинике, что Анна была подарком Санта Клауса.

- А когда был проведен медицинский осмотр?

- Двадцать восьмого декабря.

Я еще раз посмотрел в карту:

- А что означает дата двадцать седьмое февраля? Он тоже заглянул в карту:

- Другой медицинский осмотр. Здесь давление еще выше. Прописано лечение.

- Что вы об этом думаете?

Он одарил меня веселой улыбкой:

- Доктору Фальконе было сорок семь лет. А миссис Лайонс женщина очень горячая. Возможно, она слишком многого требовала от него. А это может оказаться очень опасным для человека со слабым сердцем.

- Не могла ли она выдумать эту сердечную болезнь?

- Но с какой целью… - Вдруг он замолчал. - Да-да. Я об этом никогда не думал.

- Итак, он умер от эмболии. Здесь история болезни. Как вы думаете, заглядывал ли когда-нибудь сюда доктор Фальконе?