Дантон

1. ЧАСТНАЯ ЖИЗНЬ ГОСПОДИНА Д’АНТОНА
(1759–1788)

Когда папаша Шарпантье, бывший чиновник откупного ведомства, выложил, почти не торгуясь, двадцать тысяч ливров за этот ветхий домишко, близкие были изумлены. Уж не притупился ли орлиный взор старого дельца? Не отказало ли ему чутье? Или за годы службы он нахватал столько денег, что теперь может сорить ими направо и налево?.. А тут еще стало известно, что Шарпантье определил новых тридцать тысяч на полную перестройку и расширение прежнего кабака. И только год спустя, глядя на сверкавшую червонным золотом вывеску «Кафе Парнас» и на валом валивший поток посетителей, скептики начали кое-что понимать…

Нет, Франсуа Шарпантье не дал маху, его мозги отнюдь не заплыли жиром. Просто он, как всегда, смотрел чуточку дальше своих родственников и коллег.

Кафе «Парнас» уютно расположилось посреди Кэ де ль’Эколь, у подножья моста Пон-Неф, в самом центре делового и судейского мира. Отсюда было рукой подать до Лувра, Дворца правосудия и Шатле. Это значило, что в солидной клиентуре недостатка не будет: у Шарпантье регулярно завтракали и ужинали прокуроры, стряпчие и синдики, выпивали неизменную чашку кофе служащие парламента, назначали деловые свидания адвокаты. Здесь часто праздновались юбилеи, отмечались удачная речь или выигранное дело; сюда собирались и просто отдохнуть, покалякать на злободневную тему или сыграть партию в домино.

В семидесятых годах кафе пользовалось известностью, в восьмидесятых — стало модным.

Короче говоря, бывший контролер удачно пристроил капиталец и вполне обеспечил свою старость.

Нужно отдать справедливость папаше Шарпантье: он не просто выколачивал деньги. Он дорожил честью своего заведения и делал все для поддержания его доброй славы. Меню кафе «Парнас» было разнообразным, стол — дешевым, обслуживание — отменным. Сам папаша обычно дежурил у стойки, наблюдая за порядком. Мадам Шарпантье, моложавая дама пышных форм, встречала посетителей с любезностью радушной хозяйки и достоинством королевы. А чего стоила улыбка Габриэли, дочери Франсуа! Уверяли, что многие постоянные клиенты облюбовали «Парнас» именно из-за ее улыбки. Это, во всяком случае, с полной уверенностью можно было сказать о неком молодом адвокате, не пропускавшем ни одного вечера у Шарпантье.

Правда, завсегдатаи кафе полагали, что шансы адвоката равны нулю.

Габриэль блистала красотой, была богата и водила за нос выгодных женихов.

Влюбленный адвокат был уродлив, беден и, казалось, не имел видов на будущее.

Но адвоката звали Жорж Жак Дантон, а Дантон не привык никому уступать, и если ставил на карту, карта брала при любом раскладе.

На Кэ де ль’Эколь его хорошо знали. И не мудрено. Внешность этого человека была весьма примечательной.

Природа зло над ним подшутила, щедро одарив безобразием и силой.

Его огромный торс был торсом титана. На короткой бычьей шее сидела массивная голова. Лицо поражало: изрытое оспой, квадратное, с челюстями бульдога, оно все было покрыто шрамами. Мясистые оттопыренные губы были деформированы и рассечены; толстый короткий нос был перебит у основания, что еще более увеличивало непомерно разросшиеся надбровные дуги; глубокие глазные впадины совершенно скрывали глаза, превращая их в черные ямы.

Но при этом — странное дело! — уродство Дантона коробило лишь в первый момент. Маленькие глаза, коль скоро их удавалось рассмотреть, обнаруживали неиссякаемую энергию и веселый задор. Голос, гремевший из рассеченных уст, обладал приятным тембром и необыкновенной силой. Беседа с юным титаном не только доставляла удовольствие — она пленяла.

И Габриэль, к величайшему огорчению папаши Шарпантье, вскоре начала отвечать на знаки внимания, расточаемые беспокойным клиентом…

Его жизнь в Париже не была легкой. И если он ежедневно тратился в кафе на Кэ де ль’Эколь, то поступал так вовсе не от избытка средств.

Адвокат без практики — в этих словах сказано все.

Тщетно часами и днями терял он время у барьера парламента[16]. Тщетно обивал пороги знакомых контор. Увы! Оставалось только жалеть, что бросил по своей воле малооплачиваемую должность клерка. У господина Вино были хоть даровая квартира да ежедневный обед, а теперь…

А теперь он живет на улице Мовез-Пароль[17], вполне оправдывающей свое название, ибо доброго слова о ней никто не скажет, и столуется в трактире «Модести»[18], вывеска которого служит программой его более чем скромной жизни.

Сейчас, после долгих мытарств, он ясно понял: только официальная должность при парламенте или другом учреждении принесет практику, выгодные дела, иными словами — деньги.

Конечно, чтобы купить должность, также нужны деньги, и притом немалые.

Но здесь может помочь выгодная женитьба.

Легко представить радость Дантона, когда, случайно зайдя в кафе «Парнас», он обнаружил прекрасную Габриэль и почувствовал, что находит доступ к ее сердцу.

Справедливость требует заметить, что в первый момент Дантон видел лишь черные глаза своей избранницы. Это оказалась буквально любовь с первого взгляда. Но юный шампанец сразу понял, что приятное здесь соединено с полезным, что лучшего искать не следует и что действовать надо быстро и решительно.

Зная жизнь, он начал с мамаши.

Мадам Шарпантье, дама романтического склада, считала себя непонятой и неоцененной. Итальянка по происхождению, она жила в розовых мечтах, предаваясь воспоминаниям о своей солнечной родине.

Дантон знал итальянский язык. Он тотчас же нащупал слабую струну бывшей девицы Сольдини и сумел превосходно на этой струне сыграть. Прекрасный рассказчик и внимательный слушатель, умевший при надобности изобразить преданность и сочувствие, он вскоре добился желаемого результата: мать оценила вкус дочери.

С отцом дело обстояло значительно сложнее.

Франсуа Шарпантье никак не мог относиться к вопросу о будущем зяте с легкостью. Он был богатым человеком. Его состояние приближалось к четверти миллиона. За Габриэлью он давал двадцать тысяч наличными. Как же тут было не волноваться, как было не взвесить, кому и за что отдаешь такие деньги, не говоря уже о дочери!

Старика Шарпантье беспокоила, разумеется, не внешняя неприглядность Жоржа. Страшным казалось другое. Парень выглядел нагловатым и самовлюбленным. Послушать его — Париж лежал у него в кармане. А на деле карман-то оказывался дырявым. Еще бы! Адвокат без практики! Голь перекатная, уж видно и по костюму и по краснобайству. Нет, шалишь, прежде чем думать о чем-либо серьезном, нужно все точно узнать и проверить…

Шарпантье написал на родину Дантона и встретился с его родственниками. Он побывал во Дворце правосудия и в частных конторах. Он прислушивался к молве, опрашивал коллег адвоката и даже его квартирного хозяина.

Результат проверки если и не разрешил всех сомнений, то, во всяком случае, более или менее успокоил осторожного буржуа. Слава богу, парень не нищий. Его родственники — почтенные люди и готовы за него поручиться. На подобном фоне даже самоуверенность Дантона воспринималась иначе: это мог быть задор делового человека, рвущегося к успеху! Тертому дельцу Шарпантье такое было и понятно и приятно.

Короче говоря, биография Жоржа Дантона не смогла служить препятствием к его браку с дочерью столичного ресторатора.

Жорж Жак, человек общительный, охотно рассказывал о себе. Обитатели «Парнаса» прекрасно знали многие факты из его жизни.

Он родился в Шампани, на окраине маленького городка Арси сюр-Об, 26 октября 1759 года.

Детские годы прошли в деревне, и скотный двор стал его первой школой. Здесь он познал многие стороны бытия и получил крепкую закалку; отсюда же шли его рубцы и шрамы.

Жорж обожал своих четвероногих друзей. Он без конца возился с ягнятами и поросятами, любовно ухаживал за коровой. И однажды — мальчишка был тогда крохой — имел пренеприятнейшую встречу с быком. От смерти спас счастливый случай, но несколько вдавленных ребер и губа, превратившаяся в лохмотья, остались памятным подарком на всю жизнь. Ребенок не забыл и не простил. Через несколько лет, подросши и окрепнув, он пожелал взять реванш у подлого быка. Результатом была сломанная переносица. В другой раз, сражаясь с разъяренным боровом, Жорж получил такую рану, что чуть было не остался калекой.

Но упрямому мальчишке везло. Он уцелел наперекор всему и многое понял. Упорство его не стало меньшим. Но он твердо усвоил, что не всегда следует идти в лобовую атаку…

Деревня?.. Скотный двор?

На подобные темы словоохотливый адвокат не любил распространяться. Ведь теперь он везде подписывался как д’Антон, явно намекая на свое дворянское происхождение!

Это была ложь, вызванная желанием заполучить побольше клиентов. В действительности Жорж Жак мог бы рассказать своим собеседникам о том, как мозолистые руки его предков три столетия подряд корчевали пни и рыхлили неподатливую почву Шампани: все они были исправными хлебопашцами и честными сыновьями податного сословия. И та недвижимость, которую дед Жоржа умудрился передать своим наследникам, явилась не даром небес, но результатом постоянного труда, редкой удачи да крепкой мужицкой смекалки.

С годами Дантоны сумели выбиться из деревенской среды. Во второй половине XVIII века среди них уже встречались и почтенные буржуа, и священники, и судейские. Отец Жоржа начал с должности судебного пристава, а кончил прокурором, мать была дочерью подрядчика.

Жорж оказался четвертым ребенком в семье. После него родились еще двое. Отца он почти не помнил: Жак Дантон умер, когда мальчику было три года. Всю сыновнюю любовь Жорж перенес на мать, хрупкую Мари Мадлен Камю; эта любовь была одним из самых сильных чувств всей его жизни.

Широки просторы родной Шампани. Редко разбросаны деревни и города, зато полноводны реки, необъятны леса и равнины. Есть где побродить и порезвиться…

Мальчишка рос богатырем. Зачинщик в драках, первый силач и пловец во всей школе, он пользовался авторитетом среди сверстников.

Иначе судили учителя…

Бедная Мари Камю, вдова, обремененная детьми, в ответ на постоянные жалобы только вздыхала. Что могла она поделать с этим сорванцом, не желавшим никому подчиняться? У нее и без того забот было по горло. К счастью, именно в это время ей сделал предложение господин Жан Рекорден, владелец маленького текстильного предприятия, человек добрый и домовитый. В Рекордене осиротевшая семья нашла второго отца.

Двенадцати лет от роду Жорж с грехом пополам закончил начальную школу. Год окончания чуть не стал для него роковым. Купаясь в ледяной воде Об, он простудился и тяжело заболел. К воспалению легких прибавилась жестокая оспа. Ребенка едва выходили.

Осенью 1772 года тринадцатилетний Дантон был отправлен в Труа, где его отдали в семинарию духовного ордена ораторианцев.

Братья ораторианцы были богатой корпорацией. В Труа им принадлежали два больших дома, в которых располагались семинария, коллеж и библиотека. Своих подопечных братья усердно пичкали «духовной пищей», прежде всего «святыми» поучениями, заповедями и канонами. Правда, к концу XVIII века, подчиняясь новым общественным веяниям, в ораторианских школах ввели классическую историю, а также античную и французскую литературу.

Но церковный дух здесь сохранился во всем.

Воспитанники семинарии подчинялись строгой монастырской дисциплине, ложились и вставали по звуку колокола, много времени уделяли молитвам.

Все это было не по душе свободолюбивому мальчишке, пробуждая в нем ненависть к церкви.

— Я не переношу церковного колокола, — откровенно говорил он. — И уверяю вас, если долго буду его слушать, этот звон станет для меня погребальным.

Проучившись всего год в семинарии, Жорж добился перевода в местный коллеж. Хотя коллеж находился также в ведении ораторианцев, но там по крайней мере меньше разило этой отвратительной монастырщиной.

Занимался Жорж, сообразуясь со своими увлечениями. Он благоговел перед Плутархом и Титом Ливием, тайно зачитывался Рабле и Шекспиром, самостоятельно выучил английский и итальянский языки. Но его угнетала зубрежка, ему были отвратительны бесконечные доклады и рефераты — он не переваривал писанины. И поэтому юный Дантон не пополнил шеренгу первых учеников.

В начальный год обучения он красовался на четвертом месте среди «хороших». В год окончания занимал в той же категории двенадцатое место.

Юному богатырю было тесно и неуютно в церковной школе. Его буйный нрав и организаторские способности проявлялись при каждом удобном случае.

Дать отпор нажиму администрации? Ответить на несправедливость наставника? Он был всегда готов объединить и возглавить недовольных. Недаром друзья прозвали его «Каталиной» и даже «Республиканцам».

Но вот что казалось удивительным: в карцер или под телесное наказание сам он никогда не попадал!

Одно из событий этого периода особенно врезалось в память Жоржа.

Десятого мая 1774 года, заразившись оспой от случайной жертвы своей старческой похоти, испустил дух «многолюбимый» Людовик XV. Его смерть повсюду встретили как праздник. Ничтожный человек и бездарный правитель, развращенный себялюбец, девизом которого были слова: «После нас — хоть потоп!», Людовик XV был ненавидим в стране. Казалось, вместе с ним уходила в прошлое пора фавориток, тяжелых налогов, продажных министров и постоянного голода. Забитые мужики, оскудевшие ремесленники и ограбленные буржуа возлагали теперь все надежды на нового государя. Говорили, что Людовик XVI, человек молодой и проникнутый новыми веяниями, был лишен пороков своего деда: недаром, едва придя к власти, он поставил у кормила правления выдающегося философа-реформатора, господина Жака Рене Тюрго!

Для Шампани наступили особенно хлопотливые дни.

Ведь здесь, в сердце провинции, находился город Реймс — церковная столица, священный город, где из поколения в поколение венчались на царство все французские короли. Здесь предстояло принять корону и нынешнему властителю.

Коронация была назначена на 11 июня 1775 года.

Ораторианский коллеж в Труа готовился к торжествам на свой лад.

Наставники продумывали темы панегириков в честь нового короля. Воспитанников заставляли просиживать долгие часы над изучением подробностей предстоящего обряда.

Жорж отплевывался и швырял на пол тяжелые фолианты. Заучивать наизусть, как короновали какого-нибудь Генриха или Карла! Нет, уж если познавать, то не ветошь преданий, а действительность в ее подлинном виде!

— Вы как хотите, — говорил он товарищам, — а я все увижу собственными глазами. Я буду знать, как выпекают королей!

В свою затею он посвятил немногих, взяв с них слово, что те будут немы как рыбы. Заговорщики совместными усилиями подготовили кое-какой провиант на дорогу и собрали небольшие деньги…

Говорят, от Труа до Реймса не менее тридцати лье. Но что такое тридцать лье для здоровых ног, сильного тела и пытливого ума?..

Поход в Реймс доставил массу впечатлений.

Здесь все хранило аромат истории. Чего стоил один Реймский собор, эта величавая громада, сложенная из каменных кружев! А коронационное шествие? А пестрая толпа придворных и ротозеев, съехавшихся чуть ли не со всей Франции? Говоря по чести, если любопытный школяр не был ею смят и раздавлен, то лишь благодаря своему атлетическому сложению да железным кулакам!

Многое он здесь увидел, еще большее — услышал.

Зрители отнюдь не считали нужным держать при себе свои мысли и настроения. А так как среди тьмы людей, не получивших доступа внутрь собора, преобладала беднота, то и реплики мало походили на верноподданнические. Кое-кто, правда, похваливал молодого короля и возлагал надежды на министра Тюрго, но скептики имели явный перевес.

Тюрго — друг народа? Он отменил хлебные законы? Но кому это на пользу, кому, кроме богачей торговцев? Что получил народ, как не новые заплаты? И не отсюда ли мучные бунты? Судачат, будто это лишь начало. Тюрго якобы намерен отменить барщину и уравнять налоговое бремя. Но если это так, то министр-философ лопнет, как мыльный пузырь. Разве допустят господа, чтобы с мужиков сняли барщину, а их самих обложили налогом? Разве позволит Австриячка ущемлять своих именитых друзей? Ведь ни для кого не секрет: и сам-то король прочно сидит у нее под башмаком!..

Шум и крики несколько поутихли лишь в тот момент, когда показалась вереница экипажей, возглавляемая огромной каретой.

Гвардейцы взяли на караул.

Жорж оттеснил оборванного парня, стоявшего в первом ряду, и пробился вплотную к шеренге гвардейцев.

С козел кареты соскочил придворный, распахнул дверцу и согнулся в почтительном поклоне.

Тяжело ступив на подножку, из кареты вывалился молодой одутловатый человек в атласном голубом камзоле и белом парике. На шее у него висела лента с огромным золотым орденом.

Раздались крики: «Да здравствует король!»

Людовик приветливо помахал рукой и направился к воротам собора. Его полное лицо выглядело туповатым и угрюмым. Следом за ним шла молодая женщина, одетая о изысканным вкусом. Нижняя губа красавицы была презрительно оттопырена.

— Австриячка!

— Мадам Дефицит!

Толпа шумела и бурлила, и трудно было понять, чего в ней больше: восторга к королю или ненависти к королеве.

Людовик подходит все ближе. Вот он поравнялся с тем местом, где стоит Жорж. Глаза монарха лениво скользят по голубым мундирам и на мгновение останавливаются на необычном лице молодого провинциала.

Затем королевская чета исчезает в темной пасти ворот.

Да, все было именно так.

Так оно и запомнилось на всю жизнь.

Но обряда коронации Жоржу все же увидеть не довелось. Хотя он пробился почти к самым воротам собора, дальше ходу не было: шеренга гвардейцев стояла нерушимо, как стена. О том, чтобы прорваться сквозь эту преграду, не приходилось и думать. Жорж несколько раз пытался, став на носки, подняться над общим уровнем голов. Но из этого также ничего не вышло. Все равно алтарь был слишком далеко, да и стоять в подобной позе долго было невозможно.

Наконец Жорж устал и успокоился. Плетью обуха не перешибешь. Оставалось примириться, вдыхать удущ; ливый аромат ладана, слушать ненавистное гудение колоколов да терпеливо ждать конца церемонии.

И по мере того как проходили унылые часы ожидания, юноша все чаще возвращался мыслью к вопросу: а зачем, собственно, он сюда так рвался? Что ему за дело до коронации, короля и всей этой сутолоки?.. Теперь впереди долгий путь, неприятности в коллеже, объяснения с дирекцией. И главное — даже не набрал материала для праздничного реферата: ведь не писать же, в самом деле, о том, как простолюдины поносили Австриячку!..

Молодой король также не задержался в Реймсе. На следующий день после коронации он отправился в Париж. Здесь он выслушал торжественную обедню в соборе Нотр-Дам, после чего посетил коллеж Луиле-Гран, патронами которого считались французские монархи. И приветствовал его от лица воспитанников коллежа некий хрупкий юноша, по имени Максимилиан Робеспьер…

Так, в эти июньские дни 1775 года произошли две символические встречи, которые сами по себе, в отрыве от будущего, не имели никакого значения.

Разумеется, будущего не могли знать ни двадцатилетний Людовик, ни шестнадцатилетний Дантон, ни семнадцатилетний Робеспьер.

Ни один из них не имел ни малейшего понятия о том, как и когда пересекутся их жизненные пути.

По окончании коллежа Дантон продолжал жить в Труа. Он собственными средствами заканчивал образование, много читал и одновременно подрабатывал, помогая в делопроизводстве родственникам.

В столице Шампани их было несколько, в том числе два прокурора, судебный пристав и два священника. Особенно любил Жорж навещать своего дядю Николя, кюре из Барбери, небольшого местечка в полутора лье от Труа. Гостя здесь всегда ожидали вкусный обед и заботливые наставления. Последние, впрочем, для Жоржа были бесполезны. Он твердо решил отказаться от духовной карьеры. Колокольный звон остался для него ненавистным на всю жизнь.

В эти годы он неоднократно бывал и в родном Арси.

Милый Арси, крошечный городок, задремавший вдали от большого мира под шелест старых дубов и вязов!

Юноша мечтал: разбогатев и добившись славы, он обязательно вернется сюда и будет жить здесь, в кругу близких, с матерью, отчимом и сестрами…

Но для этого нужно было стать великим адвокатом, потрясти сердца соотечественников, приобрести состояние и независимость.

Для этого нужно было завоевать Париж. Только Париж.

Путь в Арси лежал через столицу.

Окончательное решение Дантон принял в 1780 году. После смерти отца оставалась его доля наследства, которой он мог располагать по своему усмотрению. Но что ему были эти крохи, ему, который мечтал о большой карьере и большом богатстве?

Он, не задумываясь, передал свою долю господину Рекордену, дела которого к этому времени сильно пошатнулись. А сам немедля отправился в новое путешествие, в город гигантских возможностей, на поиски головокружительной карьеры.

Полный бодрости и надежд покидал двадцатилетний юноша родные места. Его путь от Арси до Парижа обошелся ему дешевле, чем прогулка из Труа в Реймс: владелец дилижанса, в котором он отбыл, старый друг семьи Дантонов, ничего не взял за проезд.

Ну, разве не было это хорошим предзнаменованием?..

Увы! Жоржа Дантона Париж принял с черного хода. Вместо широких улиц его встретили узенькие переулки, вместо дворцов — трущобы, вместо веселых сибаритов — мрачные, измученные труженики, вместо успеха — серенькое прозябание.

Дилижанс доставил путешественника на крохотную грязную улочку Жофруа-ль’Анье, где помещался постоялый двор «Черная лошадь». Его владелец, бравый Лайрон, шампанец по происхождению, принимал по преимуществу земляков. Каждому из них были обеспечены плохонькая комната и дешевый стол. Трактирщик не отказывал им также в протекции и добрых советах.

Именно Лайрон порекомендовал Жоржу обратиться к прокурору парламента, господину Вино, проживавшему неподалеку от «Черной лошади» на улице Сен-Луи.

Господин Вино долго и не без интереса рассматривал физиономию своего посетителя. Затем предложил ему сесть.

Работа?.. Гм… Собственно, ему не нужны служащие. Его штат укомплектован. Разве что по переписке бумаг… Вот перо и чернила. Пусть молодой человек покажет свое искусство.

Жоржа бросило в пот. Он писал так отвратительно, что и сам едва разбирал свой почерк! Но он быстро овладел собой, небрежно отодвинул письменные принадлежности и встал.

— Я приехал сюда, — сказал он, — не для того, чтобы стать переписчиком.

Господин Вино вздрогнул от неожиданности, поднял брови и заново оглядел молодого человека. Потом улыбнулся.

— Люблю наглость, — заметил он. — В нашем деле без нее не обойтись.

И Дантон остался у прокурора в качестве клерка.

Конечно, это был не рай. Но это были квартира и стол, а возможно и тропинка к лучшему будущему. Кроме того, у прокурора была молодая жена, которая отнюдь не отвергала стихов и комплиментов напористого арсийца…

Дантон не подозревал, что в нескольких кварталах от его нового пристанища, в конторе другого прокурора, господина Нолло, служил таким же, как и он, клерком такой же, как и он, полный надежд провинциал, по имени Максимилиан Робеспьер.

Впрочем, пока это имя, как и имя Дантона, еще никому и ничего не говорило.

По долгу службы Жорж вскоре переступил порог Дворца правосудия.

Он был ошеломлен.

Сколько шуму и толкотни!

Кругом снуют хлопотливые люди в черных одеждах. Они о чем-то сговариваются друг с другом, спорят, кричат. Между ними там и сям мелькают продавцы брошюр и листков. Растерянные клиенты стараются кого-то поймать, что-то выведать…

Вот на трибуне появился какой-то грязноватый субъект. Он орет с такой силой, что, кажется, стены сейчас треснут…

Дантон откашлялся и хмыкнул.

Ну, с этим он бы смог потягаться. У него луженая глотка, способная выдержать любой искус. Жаль, что здесь выступать ему пока не придется…

Во Дворце правосудия новичок услышал великих юристов Троше и Тарже, познакомился с Дюпором, Панисом и Билло-Варенном. Двое последних, как и он, были клерками.

С какой радостью он встретил здесь своего старого приятеля и однокашника по коллежу, арсийца Жюля Паре!

Паре также прибыл в столицу на поиски своей судьбы. Он не имел работы и с завистью смотрел на более удачливого товарища…

Первое время Дантон жил по-спартански.

Его могучее тело требовало большой физической нагрузки. Шумных улиц центра он избегал, но зато фехтовал, играл в мяч, ежедневно по нескольку раз плавал в Сене.

Если случалось прихворнуть, то и здесь находилось дело. Как-то во время болезни Дантон просмотрел всю «Энциклопедию» — замечательный труд просветителей XVIII века. Он штудировал д’Аламбера, восхищался Бюффоном, хорошо усвоил идеи Монтескье, Руссо и Дидро. Последний был ему особенно близок.

Впрочем, человек практической складки, Жорж Дантон не очень увлекался философами и философией.

Единственной роскошью, которую он себе позволял, был театр. От театра экономный провинциал не мог отказаться. Расин, Корнель и Мольер были его кумирами.

Толкаясь в парламенте и постепенно познавая скрытые пружины жизни, Дантон начал понимать, что без диплома ему ничего не добиться. Но как достать этот проклятый диплом? Сдать экзамен в Сорбонну? Днем работать, а ночи просиживать над учеными трактатами? И так несколько лет подряд!

Нет, на это он теперь не пойдет. И без того уже упущено слишком много времени.

Прислушиваясь к толкам судейской братии, Жорж узнал, что легче всего диплом адвоката получить в Реймсе. Там на это дело смотрели, по-видимому, проще, чем в Париже. Поговаривали даже, что дипломы там запросто продавались и покупались…

Не откладывая дела в долгий ящик, Дантон распрощался с господином Вино, приобрел место в почтовой карете и укатил в Реймс.

Оттуда он вскоре вернулся с желанным дипломом.

Наступил 1786 год.

Пять весен минуло с тех пор, как провинциал появился в Париже. Пять лет исканий, надежд, разочарований.

А чего он добился? Что проку от того, что диплом, наконец, лежит в кармане? Какой толк, что судейский Париж знает Жоржа Дантона?

Он по-прежнему всего лишь адвокат без практики.

И молодой человек в который раз повторяет слова Дидро, изменив лишь имя:

— Как же это могло случиться, милый Жорж, что в Париже есть десять тысяч прекрасных обеденных столов, по пятнадцать или двадцать приборов на каждом, и ни одного для тебя? Есть кошельки, набитые золотом, льющимся направо и налево, и ни одна монета не попадает в твой карман! Тысячи краснобаев без таланта и без достоинств, тысячи ничтожеств, лишенных малейшего обаяния, тысячи подлых, пошлых интриганов — и все хорошо одеты, а ты ходишь оборванцем! Доколе же будешь ты валять дурака?

Нет, надо встряхнуться! Надо действовать! Под лежачий камень вода не течет. Именно теперь Жорж пришел к выводу о необходимости купить должность.

Он изменил свои привычки.

Он стал «господином д’Антоном».

Он записался в масонскую ложу «Девяти Сестер».

Он не избегал больше шумных улиц.

Возвращаясь из Дворца правосудия, молодой адвокат пересекал площадь Дофины, поворачивал вправо, к Пон-Неф, и оказывался на людной Кэ де ль’Эколь. Здесь было много ресторанчиков и кафе.

В одном из них Дантон и нашел свою Габриэль.

Ей только что исполнилось двадцать четыре года.

Она была, бесспорно, хороша.

Быть может, пресыщенный сноб обнаружил бы некоторые дефекты в ее лице и фигуре.

Но если нос ее и был немного толстоват, то чудный овал лица, матовая белизна кожи, чистый красивый лоб — свидетель безмятежной юности, маленький, тонко очерченный рот и, главное, огромные влажные глаза заставляли забыть обо всем остальном.

Полнота? Но это был признак здоровья и силы, не идущий в разрез с грациозностью. При высоком росте и прямом стане она казалась вылепленной руками античного мастера.

В каждом ее взгляде, движении, повороте головы было что-то неуловимо трогательное, наивное и мягкое.

Такая женщина должна была стать верной женой и любящей матерью, сдержанной, чуткой, великодушной.

Дантон понял это.

Что касается Габриэли, то и она правильно разглядела сквозь внешнее безобразие молодого человека главное — могучую силу, несокрушимую энергию и жадную любовь к жизни.

И он стал для нее желанным.

Жорж прямо и без обиняков развил волновавший его сюжет.

Да, пока что он небогат, это верно, но скоро все может измениться. Нужно только, чтобы уважаемый господин Шарпантье ему поверил и помог. Дело в том, что он присмотрел весьма выгодную комбинацию. Некий Гюэ де Пеэи, адвокат при Королевских советах, уже с 1774 года ищет себе заместителя. Он готов продать свою должность со всеми вытекающими из нее привилегиями и доходами за сумму в семьдесят восемь тысяч ливров.

Шарпантье крякнул и широко раскрыл глаза.

Должность за семьдесят восемь тысяч ливров! А не проще ли милому мальчику сделаться китайским императором?..

Дантон улыбнулся.

Да, на первый взгляд все выглядит несколько фантастично. Но на самом деле здесь ничего невозможного нет. Гюэ де Пези продает должность в рассрочку. Немедленно надо уплатить всего пятьдесят шесть тысяч. Десять вносятся при передаче должности, а остальные двенадцать раскладываются на четыре года. Пять тысяч он, Жорж, имеет уже на руках: по его просьбе родные утилизовали часть его наследства и выслали деньги наличными…

Шарпантье снял свой круглый парик и вытер лысину. Он продолжал бестолково смотреть на своего собеседника. Так и есть, сумасшедший! Пять тысяч! Пять тысяч — это, в сущности, ничто. Что же думает милый затейник о следующих пятидесяти одной?

Дантон невозмутимо продолжал.

Следующую часть суммы можно реализовать так. У него есть на примете лицо, которое под поручительство родственников может дать немедленно тридцать шесть тысяч. Об этом уже все договорено. Остаются пятнадцать…

Дантон постарался изобразить одну из своих самых очаровательных улыбок.

Относительно этих пятнадцати он целиком и полностью уповает на своего будущего тестя, если уважаемый господин Шарпантье согласится стать таковым.

Адвокат встал и почтительно поклонился.

Старик сидел, точно пришибленный. Он силился понять и никак не мог. Когда, наконец, понял, еще раз взглянул на Дантона.

На этот раз в его взгляде было уважение и признание. Вот так хватка! Вот так умение браться за дело!

Да, такой далеко пойдет!

Шарпантье поверил молодому человеку и поверил в него. И он почти наверняка знал, что не пожалеет об этом.

Дантону неслыханно повезло.

Он не все рассказал папаше Шарпантье о существе комбинации, участником которой с помощью всесильного случая он оказался.

В том самом доме на одной из наиболее неказистых парижских улиц, где помещалась его скверная квартира, проживала некая мадемуазель Франсуаза Жюли Дюоттуар. Дантон хорошо знал эту уже не первой свежести девицу по Труа, где Франсуаза владела солидной недвижимостью.

Что привело ее в Париж?

Девушка откровенно призналась Жоржу, что вот уже несколько лет влюблена в одного столичного адвоката.

Казалось бы, ничто не мешает их счастью. Но возлюбленный заявил, что не пойдет под венец с Франсуазой, пока не будет обладать достаточными средствами, которые он рассчитывает получить, продав свою должность. Однако вот уже четыре года, как сделано объявление, а провести сделку не удается: то ли все люди обеднели, то ли ослабела тяга к судейским магистратурам…

Жорж чуть не подпрыгнул от радости. Добыча сама плыла к нему в руки! Он сразу увидел, какую пользу можно извлечь из услышанного рассказа. И тотчас же предложил Франсуазе свои услуги.

Мадемуазель хочет соединиться с возлюбленным? Для этого тот вынужден продать свою должность? Ничего нет проще. Покупатель налицо, вот он, сам Жорж Дантон. Правда, у него нет денег. Но мадаммуазель, отнюдь не стесненная в средствах, может его ссудить ради мечты своей жизни?

Франсуаза прослезилась и расцеловала Жоржа. Однако тут же заявила, что всей требуемой суммы дать не может. В ее распоряжении было якобы всего тридцать шесть тысяч, каковые она и согласилась предоставить своему спасителю под нотариально заверенное поручительство его родных.

Нечего и говорить, что Жорж против этого не возражал.

Нечего говорить также, что имя адвоката, продавшего должность, было Гюэ де Пези.

Дальше все пошло, как в сказке, и закончилось самым лучшим из всех возможных концов.

Господин Гюэ де Пези получил искомые деньга, Франсуаза и Габриэль — любящих мужей, старый Шарпантье — многообещающего зятя.

Но всех больше приобрел Жорж Жак Дантон.

Он оказался обладателем красивейшей из женщин и примернейшей из жен, в его распоряжении были выгодная должность и кредит богатого коммерсанта, а впереди открывалась широкая дорога к материальному благополучию и успеху.

Да, этот 1787 год был для него удачным. Он компенсировал за все долгие мытарства и ожидания.

Перелистывая справочник 1788 года «Современный Париж», любопытный читатель мог обнаружить на странице, посвященной Торговому двору, следующее указание:

«№ 1. Кабинет г. д’Антона, адвоката при Королевских советах».

Итак, еще два года назад никому не известный провинциал теперь громко заявил всему Парижу о своем существовании.

Господа клиенты!

Сиятельные принцы, герцоги и маркизы!

Преподобные отцы!

Почтенные буржуа!

Все, кто имеет нужду в адвокате и золото в кошельке, приходите на улицу Кордельеров, к дому № 1, ныряйте в широкую арку, ведущую на Торговый двор, поднимайтесь по парадной лестнице на второй этаж, и там на массивной дубовой двери вы увидите дощечку с той же надписью:

«Кабинет г. д’Антона, адвоката при Королевских советах».

Смело звоните, и отказа не будет!

Ибо обладатель сих апартаментов, человек даровитый и энергичный, который к тому же погашает огромный долг, ныне берется защищать любые дела при одном лишь условии: чтобы они оплачивались большим гонораром!

Сразу вслед за женитьбой Дантон покинул свою неуютную квартиренку на улице Мовез-Пароль. Теперь он должен был начинать настоящую жизнь.

После непродолжительных поисков он остановил свой выбор на Торговом дворе. Здесь в солидном пятиэтажном доме сдавалась обширная квартира. Жорж осмотрел ее и остался доволен.

Вскоре на улице Кордельеров застучали молотки, а еще через короткое время подкатили фуры, доверху загруженные разнообразными предметами.

Прошло два-три месяца, и квартиру в доме № 1 было не узнать.

Стены покрылись тиснеными обоями, цветным шелком, дорогими панелями и зеркалами.

В прихожих и салонах появилась мебель — ореховые и красного дерева шкафы, инкрустированные перламутром и крытые шлифованной медью столы, столики и бюро, пузатые комоды, кресла и пуфы, искусно обтянутые бордовым утрехтским велюром.

В буфетах сверкали дорогие сервизы, кладовые ломились от провизии и вин. И две краснощекие горничные без конца суетились, наводя на все лоск и глянец.

А чего стоил кабинет Дантона!

Письменный стол, крытый зеленым сукном, казался гигантским саркофагом. Справа от стола располагались отделанное бронзой массивное бюро и узкая оттоманка, слева — маленький столик и несколько стульев для посетителей. По стенам тянулись восемь шкафов, плотно набитых книгами, газетами и картонными папками. Убранство комнаты дополняли два высоких бронзовых канделябра, стоявших по обе стороны стола.

Да, теперь господин адвокат мог не краснеть перед своими клиентами. В таких хоромах не было зазорно принять и министра!

Министры действительно появились.

Сам Ломени де Бриен, генеральный контролер финансов и земляк Дантона, ведет с ним переговоры. Его подзащитным становится будущий хранитель государственной печати Луи Франсуа де Барантен. Принц де Монбарей, маркиз Кле де ля Девез, виконты Кайла и многие другие видные аристократы обращаются к нему с просьбами и поручают тяжбы.

И потомок шампанских мужиков Жорж Жак Дантон не подводит своих родовитых доверителей.

В звучных речах он прославляет доблесть знатных на государевой службе и на полях сражений. Он хлопочет об утверждении их титулов и денежных интересов. Он обосновывает их наследственные права и привилегии. Он щедро расшаркивается перед царедворцами и королями.

Правда, очень часто молодой адвокат говорит и о другом.

Он в изобилии защищает дела о буржуазной собственности, о материальных претензиях корпораций и отдельных лиц податного сословия.

Иногда не пренебрегает даже тяжбами ремесленников и крестьян.

И всюду Дантон оказывается на высоте.

Каждый раз он прекрасно играет свою роль.

Сильный, высокий, безобразный, он очень импозантен в своей черной мантии с большим белым жабо, в белом парике и четырехугольном токе.

Когда он поднимался к барьеру, публика настораживалась. Он начинал говорить, и его речь шла под аккомпанемент непрерывных рукоплесканий.

Как он говорил! Голос его был необъятным. Казалось, он может перекричать любую стихию. Он никогда не писал своих речей. Он импровизировал. Импровизировал блестяще. Он мог выступать с равным успехом на любую тему. Почти все дела, за которые он брался, были выиграны.

За два года службы в Королевских советах Дантон достиг многого. Он оплатил меблировку своей квартиры, рассчитался с папашей Шарпантье и приступил к возмещению главного долга.

Для делопроизводства были наняты два клерка: давнишний знакомый Жюль Паре и некто Дефорг, молодой человек, отличавшийся усердием.

В мае 1788 года Габриэль принесла мужу первенца. Дедушка Шарпантье, умиленный этим событием, решился на ответственный шаг.

Он продал кафе «Парнас» и купил благоустроенную ферму в пригороде Парижа, близ Фонтенэ.

Теперь Дантоны, кроме городской квартиры, могли располагать превосходной виллой.

Все продолжало идти как в сказке.

Но 1789 год уже наступил.

Частная жизнь господина д’Антона приближалась к неожиданному кризису.

Франция бурлила, как гигантский котел. Правительство зашло в тупик, и чем дальше, тем более запутывалось в собственных тенетах.

Давно уже ободранные плебеи и мирные буржуа оставили надежды на «доброго» короля Людовика XVI. Толстяк был не лучше своих предшественников. Взбалмошная Антуанетта диктовала министрам законы, подсказанные ей самой придворными любимцами. Тюрго, посягнувший на привилегии знати, быстро получил отставку, а его преемники вернулись к старой песне.

«Мучная война» была лишь прелюдией новых восстаний, охвативших всю страну.

В Версале еще продолжали танцевать и веселиться, но острый дефицит набрасывал петлю на блистательнейший из дворов Европы.

И настал день, когда под дамокловым мечом банкротства правительство оказалось вынужденным вернуться к мысли Тюрго о реформе налоговой системы: без обложения привилегированных сословий — дворянства и духовенства — нечего было и думать о разрешении финансового краха.

Но привилегированные оказали сокрушительный отпор правительству. Тщетно король обращался к нотаблям, тщетно министр Ломени де Бриен давил на парламент.

И тогда-то был брошен лозунг о созыве Генеральных штатов, как последней мере спасения. На это архаическое учреждение, не собиравшееся более ста лет, возлагали надежды и король, и привилегированные, и нация.

Правительство думало, что нашло выход.

В действительности же это был порог революции.

По временам, отвлекаясь от своих обычных дел, Жорж задумывался.

Он связал свою судьбу с магистратурами старой монархии и боялся ее крушения. «Разве Вы не видите, что надвигается лавина?» — писал он своему могущественному доверителю де Барантену в 1788 году.

А при вступлении в должность он произнес необычную речь, последние фразы которой звучали как заклятие:

— Горе тем, кто готовит революцию! Горе тем, кто ее совершит!

Но жизнь не вняла призывам господина д’Антона.