Дао Дзэ Дун

Часть вторая. СЕРЕБРЯНЫЙ МИЛЛИОН и АУТСОРСИНГ СПАСЕНИЯ ДУШ (начало части)

Часть вторая

СЕРЕБРЯНЫЙ МИЛЛИОН

и

АУТСОРСИНГ СПАСЕНИЯ ДУШ

«Благородный муж не инструмент», — сказал Конфуций.

— Благородный муж не инструмент, — повторила за ним через 2500 лет исполнительный директор корпорации Sotechso, супераутсорсер Фатима Обилич, вглядываясь в голографическое изображение креатора Александра Страхова.

— …Высшее совершенство не хочет совершенства, — через восемь десятых секунды ответила ей стоявшая рядом, чуть позади, худенькая девушка в китайской военной фуражке со звездою.

Теперь вся ее одежда была идеально подобрана под эпоху вплоть до шнурков характерной китайской вязки начала тридцатых годов двадцатого века.

— Твой недостаток, Дрозофила, — ты всегда пользуешься заготовками, — заметила Обилич. — Когда-нибудь это подведет тебя, и ты не успеешь за реальностью.

— Пока, наоборот, это помогает мне создавать ее внешний фронт, — не смутилась Дрозофила. — Как и в случае с нашим креатором… Точно в соответствии со стратегией товарища Мао по ведению войны на внешних линиях.

— А сейчас? — испытующе прищурилась Обилич.

— Это работает только там, — на ясном глазу ответила Дрозофила. — Креаторы предсказуемы. А в своем мире я бессильна… Но ты не ошиблась: это была заготовка. На непредвиденный случай.

— Жаль, — сказала Обилич. — А я думала, ты мне скажешь, совпадение ли это: вчера ты его теряешь… ну, хорошо, он просто растворяется в воздухе… а сегодня меня кликает генсек и громоздит намеки, как обвинения? У нас что, в самом деле появился герой, о котором всполошились везде — и на земле, и на небесах?

— А ты разве не подозревала это, когда посылала меня через мембрану? — сделала удивленный вид Дрозофила.

— Хорошо, — кивнула Обилич. — Посмотри и оцени, насколько ситуация может быть серьезной и чем мы рискуем… Повтор файла «один-красный»!

— Здравствуйте, госпожа Обилич, — сказало голографическое изображение Генерального Секретаря ООН Джона Форда по прозвищу Стоящий Бык.

— Доброе утро, Стоящий Бык, — ответило ему голографическое изображение исполнительного директора корпорации Sotechso, Фатимы Обилич. — Как дела?.. Судя по всему, есть волнующая новость? Для нашего круга…

Генеральный секретарь ООН стал единственным человеком на Земле, к которому официально обращались на «ты» — на любом языке, в том числе на английском, с применением местоимения “Thou”, как к Богу. Индеец навахо Джон Форд, которого отец назвал в честь великого режиссера вестернов Джона Форда, — этот индеец был достоин такого обращения. Так считала Фатима Обилич. Ей нравилось называть его на «ты». Ей нравился этот пятидесятилетний индеец с тяжелой бронзовой, мощной головой, нравилась его открытая сильная улыбка. Нравился его широкий синий галстук в желтый горошек — такой галстук вызвал бы у нее рвотный рефлекс, будь он на ком-нибудь другом.

От Джона Форда она не ждала каверз, как от прошлого генсека, маори Иурера. С тех пор, как было принято решение избирать на этот пост только представителей реликтовых племен, Стоящий Бык был первым, кто, по ее мнению, вмещал в себя планету, как и полагается генсеку, а не вертелся вместе со всеми вокруг полярной оси где-то на ее поверхности. При любой ситуации на Земле должен быть какой-то приличный — добрый и непосредственный — заместитель Бога, особенно в те времена, когда в Него никто или почти никто не верит, считала Фатима Обилич. Стоящий Бык годился на эту роль.

— Да, есть над чем подумать… — обезоруживающе улыбнулся генсек. — Вы это видели?

В воздухе повисла еще одна простыня плоского изображения. Точка наблюдения: вспомогательная полицейская камера над аварийной полосой, высота — пять метров над шоссе. На полосе — Spyker «Желтая подводная лодка», позади внедорожник Teheran 79. Дверцы открываются…

Лгать было бессмысленно. Теперь, спустя час после разговора с генсеком, Обилич еще раз убедилась в этом.

— Да, — ответило ее изображение.

— Его досье чисто, — сказал Стоящий Бык. — По этому креатору у нас первый сигнал… Но у меня складывается впечатление, что вы его приметили раньше… Что-то странное вы за ним заметили, и это нормально. Я имею в виду, что нечто заметили именно вы. Аутсорсерам все в этом грешном мире виднее.

— Благодарю за признание, — призрак Фатимы Обилич поклонился призраку Стоящего Быка. — Но и у нас это первый явный сигнал, выводов пока нет.

— Но ведь это ваш человек? — доверительным тоном спросил Стоящий Бык.

Наезд камеры: крупным планом провокационно улыбающееся лицо худенькой девушки в китайской военной фуражке.

— Для него, вернее для нее вы получали накануне доступ на прохождение через мембрану… на предъявителя… или я не в меру подозрителен? — продолжал допрос Стоящий Бык.

Если бы на его месте был маори Иурера, она бы сильно занервничала, но Стоящий Бык разоблачал так дружески и непосредственно, что ее не покидала уверенность, будто все события развиваются как нельзя лучше, в самом правильном направлении.

— Да. Это наш человек, — не колеблясь, кивнула она тогда Стоящему Быку. — Мы решили проверить, действительно ли его психика уже подошла вплотную к возможности влияния на реальность. Он создает нестандартные рекламные паттерны.

— Создавал… — уточнил Стоящий Бык. — И все корпорации в восторге от его креатива. И все экспертизы — чисты… Тем не менее вы решились на достаточно серьезное воздействие за пределами мембраны… В чем загвоздка?

Обилич пронзительно строго глянула на Дрозофилу: «Вот они, твои заготовки!.. Так подставиться!» Дрозофила пожала плечами, не выказывая растерянности.

— Пока не знаем, — честно ответила Обилич. — Но скажи, Бык, ведь для тебя это — первый сигнал, так? А мы этим инцидентом дали тебе подсказку, верно? И заодно подтвердили свои собственные смутные предчувствия…

Обилич снова бросила взгляд на Дрозофилу, теперь — снисходительно-насмешливый. Та изобразила признательное удивление: «Ну вот, сама же видишь, что все устроилось, и, между прочим, все соответствует стратегии.»

— Вербальные намеки не принесли бы пользы, верно? — продолжала она наступать на генсека.

Стоящий Бык принял ее слова без раздражения.

— Отлично! — сказал он. — Повтор эпизода «А».

Крупный план: руки Александра Страхова. В одной — его личный терминал, в другой — карточка-идентификатор девушки. Движения рук.

— Он сделал это открыто, под камерой. Вот что странно… Странно, на мой личный взгляд, — вопросительным тоном проговорил генсек.

— Это действительно странно, — согласилась Обилич. — Если не принять самое простое объяснение. Он сделал это совершенно непосредственно. Не думая о последствиях. Сделал импульсивно. И все. Он еще не ведает, что творит, начав приносить жертвы.

— Креатор, работающий с психотехниками? — выразил сомнение Стоящий Бык. — «Не ведает»? Если так, тогда тем более основательны наши собственные опасения.

— И наши тоже, — кивнула Обилич.

— Ну вот, мы и пришли к полному согласию, — с искренним облегчением вздохнул Стоящий Бык.

— Да, эпизод подтверждает наши опасения, что креатор Александр Страхов представляет собой прямую и явную угрозу для Равновесия… — предложила свое коммюнике встречи Фатима Обилич.

Стоящий Бык сделал паузу, показывая, что до коммюнике еще далеко:

— Я был бы теперь вполне уверен, что речь идет о нейролепре… и только о нейролепре, если бы не последовавшие за этим события. Вы наверняка в курсе…

Обилич ответила с учтивым восточным кивком-поклоном, начистоту:

— До такой степени в курсе, что возникают опасения, не оказались ли мы у него на поводу… В настоящий момент мы не знаем, где он.

— Какое странное совпадение! — совершенно искренне изумился Стоящий Бык: невозможно было предположить, что он не поверил собеседнику, за это Обилич его и уважала. — И мы не знаем. Вот она, оборотная сторона Хартии Прав Личности. После запрета маркеров, кто-то все-таки может исчезнуть, не понятно как и не понятно куда. Или, страшно сказать… У нас что, начался сезон героев?

На этот раз пауза длилась долго, и чем дольше она длилась, тем откровеннее показывал каждый свое отношение к положению дел на планете. Иными словами, тем серьезней это положение становилось с каждой секундой в глазах обоих. Слову «герой» Стоящий Бык придал максимальную степень уважения, а не только высшую степень опасения.

— Мне становится легче, когда я понимаю, что для аутсорсеров вирус нейролепры не опасен… — добавил он, наконец, освобождая собеседника от ответа — слишком значимого, каков бы этот ответ ни был. — Но для нас…

— Ты смотришь очень далеко, Стоящий Бык, — весомо произнесла Обилич, выказывая полное уважение к проницательности генсека. — Я подписываюсь под совместными фрактальными поисками по обеим сторонам мембраны. Готовь соглашение и список команды. Не больше трех человек — это максимум, который сегодня сможет переварить Равновесие. Доступ будет постоянным, но давай договоримся: без нарушений.

— Естественно, — кивнул Стоящий Бык. — Вы — создатель Равновесия, и я полностью принимаю любые ваши указания. Надеюсь, вы тоже проинструктируете вашего бойца Красной Армии докоммунистического Китая насчет нарушений?..

Она не могла сдержать смех при всей серьезности положения дел на планете:

— Ты смотришь еще дальше, чем я предполагала, Стоящий Бык! Так далеко… Я просто потрясена!

Файл закрылся по ее команде.

— Теперь подумай еще раз, как могло случиться, что ты его упустила, и почему он до сих пор нигде не засветился, — обратилась она к Дрозофиле, уже сама удивляясь, что все разговоры идут в таком спокойном и доброжелательном тоне, будто и нет никакого предвестия того, что мир уже готов перевернуться.

Может, и в самом деле нет никаких причин ожидать, что он перевернется, даже если в нем появился… кто?

— У меня нет объяснений, хоть убей! — Видно было, что Дрозофила понимает все правильно и от своей ответственности не отпирается. — Он утром вышел из зоны наблюдения… и все. Когда я проснулась…

— Где? — оборвала ее Обилич.

Дрозофила как-то сразу увяла:

— В соседней комнате…

— Значит, ты с ним не спала?

— Аут с креатором?! — сделала огромные глаза, как у дрозофилы, Дрозофила.

— Перестань кривляться! — отмахнулась Обилич. — Кто об этом здесь не мечтает тайно?.. Разве вопрос только в мембране или доступах?

— Ну да, я не отказалась бы… — отворотила глаза Дрозофила. — А кто бы отказался?.. Он хорош…

— Как герой, да?

Дрозофила поджала губы и промолчала.

— Так что же? — надавила Обилич.

— Похоже, я не в его вкусе, — бросила Дрозофила, признавая поражение. — Похоже, он однолюб…

— Похоже, у нас все-таки появился герой?..

— Похоже, другое! — вдруг обозлилась Дрозофила и решила не сдерживаться. — Похоже, ты делаешь из меня полную идиотку! Ты сама… сама подозреваешь, что он — герой, и просто боишься это признать. Иначе ты не затевала бы всю эту игру с подсказками и намеками… А он, между прочим, сразу принял ее правила и понял все подсказки. Ты обеспечила ему доступ в закрытую зону… Я, вообще, опасаюсь, что его действия в «Небесной стене» могут быть признаны как несанкционированным проход через мембрану… Такого еще никто не делал. И теперь все зависит от Быка, от того, насколько ему нравишься ты.

— Много на себя берешь. Эти опасения — не в твоей компетенции, — резко сказала Обилич, в душе, тем не менее, радуясь тому, что Дрозофила работает хорошо и готова рыть землю дальше.

— А в моей компетенции стрелять креатору прямо в сердце?! — Дрозофила изобразила, как целится из автомата прямо в сердце своему начальнику. — Аут, берущий в руки оружие, — это как? В чьей компетенции?

— Опусти ствол, — велела Обилич.

Дрозофила опустила руку и стала остывать.

— Хороший вопрос, — признала Обилич. — В моей.

— Может, мир уже перевернулся, и… — Дрозофила напряглась, но решилась: — И Равновесию приходит конец…

— Тебя пора сажать в кресло Стоящего Быка, — замяла апокалипсис Фатима Обилич, но заметила, как по спине пробежал холодок. — Но сначала закончи мысль.

— Он понял все подсказки. Ты помогла ему победить в войне. Ты была покровителем… Как Афина для Ахиллеса!

— Бог мой, что ты знаешь! Мифы Древней Греции! — всплеснула руками Обилич. — А я думала, ты из провинции Шанси не выезжаешь! Сегодня просто день откровений!

— И он тебя не подвел, так ведь? — с победным видом спросила Дрозофила.

— Все это еще не доказывает, что он — герой… тем более, что мы имеем дело с талантливым креатором, действительно пытающимся развить способность прямого влияния на реальность, — сказала Обилич. — И предварительный анализ даетсмелые гипотезы.

— Ты как доклад читаешь, — снова перешла в наступление Дрозофила.

— Примерно так и есть, — не обиделась Обилич, она давно лишилась этого свойства, вернее ее лишили. — Предварительный отчет. Я просто хочу, чтобы ты очень ясно осознала две вещи. Первое: ты уже не совсем аут, и жизнь не стоит на месте.

— Не мышонок, не лягушка… а просто Дрозофила, — как-то безрадостно улыбнулась Дрозофила.

— Да, Равновесие — явление динамическое, — признала с научной точки зрения Фатима Обилич. — И слава Богу. И значит, способно выдержать нештатные воздействия… Будем надеяться… Второе: тебе одной придется противостоять трем отлично подготовленным охотникам. Полное восстановление я гарантирую, но не более того. В этой ситуации на твоей стороне и то, что Александр Страхов уже способен легко — как говорится в Писании «дверьми затворенными» — переходить из одной зоны в другую. То, что он смог уйти от тебя, может в критической ситуации стать и твоим козырем. Что это значит?

— Это значит, что у него есть ключ от всех дверей… — уверенно, с непонятным оптимизмом сказала Дрозофила.

— Если так, то, значит, кто он? — нашла причину этого оптимизма Фатима Обилич.

— А почему «одной»? Почему «мне одной»? — вдруг насторожилась Дрозофила, пропустив мимо ушей риторический вопрос.

— А вот теперь начинается самое интересное, — сказала Обилич, всем своим видом скрывая, что к этому «самому интересному» она сама окончательно пришла только что, а не имела полностью готового сюрприза заранее. — Мы будем выяснять, кто ты есть на самом деле, если ты теперь не просто Дрозофила.

Одно прикосновение узором указательного пальца к виртуальной сети над рабочим столом — и воздушная декорация изменилась.

Над столом появилось золотистое кольцо, рассеченное пополам горизонтальной серебряной осью, а слева и справа от кольца возникли полупрозрачные портреты демиургов новой эпохи — Карла Юнга и Джозефа Кемпбелла.

Все знали о «кольце Юнга-Кемпбелла», но единицы имели нейронный доступ к его непосредственному постижению.

— Самое время вспомнить азбучные истины, — сказала Фатима Обилич и ткнула пальцем в верхнюю точку кольца — в «12 часов».

Там загорелась чуть более яркая, чем само кольцо, золотая звездочка. Она стала двигаться против часовой стрелки.

— «Герой отваживается отправиться из мира повседневности в область удивительного и сверхъестественного…» — начала проговаривать Дрозофила «формулу Кемпбелла».

Причем она произносила эту формулу с определенной быстротой: так, что слово «сверхъестественного» пришлось на точку пересечения звездочкой оси, после чего звездочка засияла серебристым светом, как Венера или звезда Вега…

— «…там он встречается с фантастическими силами, — продолжала Дрозофила, — и одерживает решающую победу: из этого исполненного таинств приключения герой возвращается наделенным способностью нести благо своим соплеменникам».

Слово «возвращается» пришлось на второе пересечение оси, после которого звездочка, сразу разгоревшись ярче и сверкая уже красновато-бронзовым огнем, как звезда Бетельгейзе, устремилась к вершине кольца. Как только она достигла вершины — как раз на окончании цитаты, — так сразу погасла, а кольцо разлилось в сияющий солнечный круг.

— Отлично! — похвалила Дрозофилу начальница и снова использовала палец, как указку.

Круг снова превратился в кольцо, звездочка снова сдвинулась влево — и вдруг растеклась отрезком между 12-ю и 11-ю часами.

— Что у нас конкретно? — продолжала экзаменовку Обилич.

— Зов к странствиям, — без запинки ответила Дрозофила.

— Что у нас с первым «отвержением зова»?

— Ответ отрицательный, — уверенно сказала Дрозофила. — Он клюнул мгновенно… Пардон! — потупилась она под резким взглядом начальницы.

— Принятие зова — все десять баллов по шкале Кемпбелла… Так?

— Ответ положительный, — кивнула Дрозофила. — «Десятка»…

Отрезок удлинился до «10-и часов».

— А теперь что? — Обилич не смогла сдержать улыбки, видя, как проясняется и одновременно становится растерянным взгляд Дрозофилы.

— Ну, понятно! Мой выход! — подняла она руки, словно сдаваясь. — Элементарно! Только понять не могу, почему не осознала раньше такой простейшей структуры…

— А потому что не вербализовала вовремя, — мягко, по-матерински, намекнула Обилич. — А теперь вербализуй, вербализуй!

— «Сверхъестественное покровительство», — почти по складам заворожено проговорила Дрозофила.

— Почувствовала ответственность? — снова по-матерински, но уже по-матерински строго спросила Обилич.

Дрозофила вдруг покраснела, приоткрыв рот, и на несколько мгновений превратилась в очень милое существо с почти добрыми глазами. Если бы Страхов увидел ее на развязке такой доброй и почти беззащитной, еще не известно, как повернулось бы дело…

— Теперь понятно, почему «тебе одной»? — риторически спросила Обилич.

Дрозофила молча, покорно покивала.

— Вербализуй, вербализуй, — приказала начальница.

— Что-то мне не легче от этой «сверхъестественности»… — сказала Дрозофила и поджала губы. — Ведь опять заставите стрелять… так?

— Та-ак, — сказала в другом смысле Обилич. — Скромность красит девушку. Скажи прямо, что ты боишься охотников, которых пошлет Бык…

Дрозофила посмотрела на начальницу из-под козырька китайской военной фуражки.

— Это тоже нормально, — подбодрила ее Обилич. — Покровительство гарантирую… Обоим. По праву высшего существа, почти всеведущего и почти всезнающего… которому, однако, человеческое не чуждо. Все — по той же формуле Кемпбелла. Тебя это удовлетворит?

Дрозофила стала улыбаться своей ударной улыбкой — острой, как рыбный нож, вызывающей:

— По праву Magna Mater? Большой Мамы?

— Вот это уже лучше, — одобрила Обилич. — И запомни как руководство к действию: в этой сюжетной структуре ты, вероятно, — его скрытое женское начало, его анима, все, что в нем есть непредсказуемого, непонятного, чреватого… А он, не ровен час, — твое собственное мужское начало. Анимус, да? В сущности, то же само, но твое. По сегодняшним меркам, твоя опасная тень, которую нужно привести в точку полдня… Понимаешь, о чем я? Присмотрись и действуй. Найдешь его — найдешь себя… и все такое, высокое. А я отсюда посмотрю по праву Большой Мамы… Предвкушаю интересную фабулу. Твоя задача проста — найти его раньше, чем его найдут охотники…

Дрозофила картинно взяла под козырек и военным шагом направилась к горизонтальным дверям, встроенным в пол. Когда дверь-площадка стала опускаться, Дрозофила обернулась и сказала:

— Доброе оружие — зловещее оружие.

— Чем дальше уходишь, тем меньше узнаешь, — через семь десятых секунды ответила Фатима Обилич уже погрузившейся под пол китайской фуражке.

«Попала в точку», — подумала Фатима Обилич, оставшись в одиночестве и удивившись, какой действительно точный и своевременный ответ на ситуацию спровоцировала Дрозофила под занавес их встречи. Чем дальше уходишь…

Она подошла к окнам восточной стороны и стала любоваться густым молодым березняком, хорошо промытым сверху солнечными лучами. Свежая зелень клубилась крохотными мазками, тонкие стволы светились белой, глубокой рябью.

Наземная надстройка офисного комплекса Восточного отделения Sotechso, расположенного в последнем глухом уголке Тверской области — Sotechso вовремя успела приобрести здесь два десятка гектаров на болотах, — напоминала огромную летающую тарелку с ленточным иллюминатором по ребру диска.

По принятому аут-правилу «строить не выше деревьев», все наземные сооружения зоны аутсорсинга не превышали высоты пятнадцати метров. Здесь вся наземная часть комплекса представляла собой кабинет руководителя. Это была флагманская «летающая тарелка», и ее экипажем был один человек — Фатима Обилич.

Полусербка-полуалбанка, она вглядывалась в русский березняк, пытаясь постичь душу исчезнувшего в ее мире креатора Александра Страхова.

Одно она видела очень ясно: у них в этом мире было Общее. Общее с большой буквы. Ненависть. Она ненавидела этот мир… В этот момент — весь, за исключением чудесного березняка. И он ненавидел этот мир. Она знала, почему она ненавидит. Но пока не знала, почему ненавидит он, благополучный и успешный Александр Страхов. Кому и почему он хотел отомстить? И только когда она узнает почему, она полностью овладеет ситуацией.

Она любила старые форматы и вышедшие из общего употребления носители. Работая с ними, она чувствовала себя в безопасности. Экранам она никогда не доверяла. Любой экран казался ей специальным зеркалом для подглядывания с той стороны: отсюда видишь только свое лицо, а оттуда видят только твое…

Она разложила перед собой на столе пасьянс из бумажных носителей с базовыми сведениями о креаторе Александре Страхове, в том числе несколько фотографий, также выведенных на бумагу. Она делала это не раз в последние дни, смутно ожидая, как от гадательных карт, какого-то нового расклада, какого-то нового прозрения.

Можно было накопать гору информации. Всю кредитную историю — до последней черной икринки и бумажного платка. Все телефонные разговоры с того момента, как родители подарили Страхову первый мобильник лет тридцать пять назад… Но она была уверена в том, что просеивание мелочей — пустое старательство. Причина — в чем-то большом, явном, просто не оцененном с нужной стороны, не увиденном в нестандартном ракурсе. На Страхова надо посмотреть как-то сверху и под углом… как глазом той полицейской камеры слежения над развязкой.

Александр Артемьевич Страхов, тридцать девять лет. Уже не юноша-герой. Ближе к возрасту Одиссея, успевшего заскучать у Цирцеи. Но все-таки возраст неопределенный, готовых выводов не дающий.

Талантливый, очень успешный креатор с высоким информационным доступом. Спортом не занимался со времен учебы, но лицо волевое, спортивное. Прямоугольный абрис. Крупный, крепкий, чуть выдающийся вперед подбородок, отчетливо прорисованные черты. Нос прямой, с небольшой и мягкой, типично русской округлостью-«картошечкой» на кончике. Глаза ясные, правильно расставленные. Высокий лоб. Хорошие светлые волосы при зачесе назад стоят аккуратным валиком сами, без укладки. Ни намека на полысение. Но выглядит на свой возраст. Единственный и поздний ребенок в семье успешных врачей.

Отец — нейрохирург, доктор наук, уже отошел от дел по причине слабо выраженной дистрофии зрительного нерва. Мать, вот совпадение, — бывший офтальмолог. Живут в Москве, на Крылатских холмах, там же, где родился их сын. Хорошие места, совсем не промзона. Кривая внутренней конфликтности — как кардиограмма мертвеца. Практически идеальная семья!

Их сын — родительская гордость и пример для сверстников. Отличник, в школе увлекался шахматами, стрельбой из пистолета (как предчувствовал, что это пригодится с наступлением эры корпоративных войн!), в институте — волейболом, третий разряд (значит, и командной игре не был чужд, что помогло потом, когда основал фирму). Аффект неполноценности — 0,1. С таким идеальным уровнем самооценки хоть посылай на Луну настоятелем монастыря! Проявление «Эдипова гена» — 0,09 по десятибалльной шкале. Этот мальчик — просто плевок в лицо фрейдистам! Показатель религиозного чувства — 0,1. Просто трезвый, успешный человек от мира сего. Ни атеист с неизбежным глубинным аффектом неполноценности, ни условно верующий с… теперь это называют «синдромом внешней опоры», или «лунным синдромом».

Жена — Елизавета Глебовна Страхова, в девичестве Крамова. Из семьи инженеров-теплотехников… В наше время ее родители, наверно, были бы продвинутыми аутсорсерами, и их дочка уже не встретила бы своего мужественного принца-креатора. Тоже единственный ребенок и тоже в полном порядке по всем показателям. Специальность — дизайнер полигонов второй категории. Уровень информационного доступа — I-7+. В настоящее время — в Капотненском темпоре. Первая криопауза.

Уровень психологической адаптации супруга к пребыванию жены в криопаузе — норма.

Сын Андрей учится в Цюрихском политехническом лицее. Успеваемость хорошая, уравновешен. Серьезно увлекается виртуальной оптикой. Все показатели — опять же, образцовая норма.

Такую семью надо было бы всю заморозить в генетическом банке на Шпицбергене — в качестве ценного отправления в будущее сквозь все грядущие катастрофы… Отличный посадочный материал. Был бы, если бы не…

Если бы Александр Страхов не отказался когда-то от наземного периметра в элитной экологической зоне. «Отказников» на свете немало, но все они — с психическими изъянами, выраженными или скрытыми — фобиями, семейными, сексуальными и прочими проблемами в истории жизни-болезни, с пятизначными суммами по всем шкалам. Всем им — на прием к Юнгу, а нередко и этажом ниже — на кушетку к озабоченному мудрому кролику, доктору Фрейду. Это — раз.

Креатор Александр Страхов создавал такие паттерны продакт плейсмента, которые приводили в восторг заказчиков и приносили им прибыль, но двусмысленность была ясно видна со стороны, из-за мембраны, аутсорсерами с высшим информационным уровнем. Если уточнить, в восточном полушарии эта амбивалентность образов была видна только одному человеку — супепраутсорсеру, исполнительному директору корпорации Sotechso Фатиме Обилич, однофамилице, а по легенде, потомку великого серба Милоша Обилича, убившего турецкого султана в той трагической битве на Косовом поле, которую Бог судил сербам проиграть еще раз… И, что ей очень не хотелось, эта амбивалентность могла быть видна только одному человеку в западном полушарии — полукитайцу-полугреку Чену Полидорису, исполнительному директору аутсорсинговой корпорации Icenture, бизнес-противостояние с которой, как некогда политическое противостояние СССР и США, создало один из важнейших статусов кво мира Равновесия… Это — два.

Если бы креатор Александр Страхов не пошел на жертву — явную и совершенно неадекватную в ситуации стандартного дорожного контакта… Такое мог сделать только человек, заболевший нейролепрой… Но никаких симптомов замечено не было, иначе он и не успел бы совершить эту жертву, как был бы изолирован и отправлен в «зону». Это — три.

Нападение франкфуртской команды оказалось очень кстати для проведения второго этапа операции. Казалось, будто она, Фатима Обилич, эту войну и спровоцировала. Стоящий Бык может такое подозревать. Но это его проблемы.

Теперь есть еще и таинственное исчезновение. Отсутствие информации как ее избыток. Парадокс!

Он что, и вправду герой с ключом от всех дверей?..

Похоже, она пыталась не верить в это еще упорнее, чем Стоящий Бык.

Герой, которого она давно ждала?

Герой, который позволит ей разрушить статус кво и убить очередного турецкого султана?

И может быть, тогда успокоиться…

АРХЕТИП — ВСЕГО ЛИШЬ РОЗНИЧНАЯ ФРАНШИЗА. НО ЭТО САМАЯ ДЕШЕВАЯ И САМАЯ ДОХОДНАЯ РОЗНИЧНАЯ ФРАНШИЗА

Эту истину некогда первым вербализовал именно он, креатор Александр Страхов. Максима прошла по всем медиа и так тотально, что ее автора быстро забыли как лишний привесок. А он, похоже, не возгордился, как и подобает креатору, как сказали бы раньше, от Бога.

В пасьянсе мыслей ей вспомнился крупный проект Страхова «Выпей море!», который принес хорошую прибыль компании Unilever. Компания даже перевела этот слоган из мира сновидений в реальность. Теперь на каждом пакете сока — морской пляж, стройная девушка в шезлонге (молодая семья, группа молодых людей и другие варианты), рядом — большой бокал/бокалы с соком… цвета моря. Вернее — море цвета сока. И слоган. А началось с паттерна, вводимого в сновидения. Unilever стала платить конечному потребителю вот за что: если во сне ему виделось море и он ловил отпускной кайф на пляже, то море было цвета сока в его бокале, стоявшем у шезлонга… И когда потребитель, чувствуя во сне жажду, пил, а потом брал пакет, чтобы добавить сока в бокал, то обязательно видел на пакете слоган «Выпей море!».

Фатиме Обилич казалось, что еще двадцать лет назад такая реклама в мире креаторов сработала бы со знаком «минус», но ничем подкрепить свою гипотезу не могла. Ее информационный уровень лишь позволял ей ясно видеть опасную издевку… Александр Страхов вряд ли признается ей, что почерпнул слоган из древней притчи про раба-баснописца Эзопа и его хозяина Ксанфа. Пьяный Ксанф, надуваясь вином, похвалился своему приятелю, что способен выпить море, а тот потом, уже после похмелья, предъявил Ксанфу условия пари: либо Ксанф и вправду выпивает море, либо отдает свою недвижимость. Ксанф прибежал к мудрому Эзопу, мол, «что делать?!». На что Эзоп и посоветовал хозяину с иезуитской ухмылкой: «Выпей море, Ксанф, выпей море».

Иногда к притче прилагается необязательная концовка. Помытарив хозяина, Эзоп предложил ему решение проблемы: сказать пройдохе-приятелю, что он готов выпить море, но только после того, как тот перекроет все реки, спускающие в море контрафактную воду. А что замышлял Александр Страхов, запуская «вирус Ксанфа» в коллективное бессознательное — вот вопрос!

Но это — мелочь по сравнению с его брендовой коррекцией архетипического образа мудрого старца, символизирующего юнговскую «самость», точку чаемого личностью совершенства.

Сделай такое еще лет тридцать назад какой-нибудь креатор на поле любой религиозной конфессии — что-нибудь вроде «Последнего искушения Христа» или «Сатанинских стихов» — и публичная анафема была бы ему обеспечена, а то и с контрольным выстрелом, если дело о пророке… А теперь — пожалуйста: заказчику нравится, потребитель отдает свои юэны — чистые и кредитные. И ни у кого никаких подозрений. Конечно, мудрый старец из сновидений — не Господь Саваоф и не пророк Мухаммед… Но как эти рекламные эксперты за мембраной, знатоки с высшим информационным доступом, не замечают того, что один злой гений морочит их спекуляцией на понижение?! Воистину, глазами смотрят и не видят, ушами слушают и не слышат. И бесстрашный креатор Страхов знает это и ведает, что творит…

Мудрый седобородый старец сновидений в образе огромного опарыша-мутанта Бибендума, символа компании Michelin! Сотня кредитных юэнов за появление — от покупателей до сих пор нет отбоя. Старец или король с пубертатной банкой Pepsi. «Бери от жизни все!» …А что он еще может взять от жизни?! И однако же семьдесят юэнов за каждый просмотр. И стоимость не повышается — значит, потребителей не убавляется.

А этот проект-провокация, который тоже был принят заказчиком на ура…

НЕ СПРАШИВАЙ, ПО КОМ ЗВОНИТ КОКА-КОЛАКОЛ.

ОН ЗВОНИТ ПО ТЕБЕ!

Она поймала себя на том, что остро завидует ему… и что не успевает за ним. Потому что это он, а не она, вот-вот развалит этот мир, устроив дефолт коллективного бессознательного, обесценив все его ключевые архетипы. Он это сделает, уже палец о палец не ударив… Он это устроит, даже отдыхая себе в криопаузе. Вирусы уже запущены…

Она невольно приложила руку к тому месту на груди, где проходит трахея. Стало немного теплее… Как по клавишам, она легонько постучала пальцами по серебряным звездочкам на льняном френче, символам корпорации Sotechso.

Хватит! Если и дальше его демонизировать, то поражение обеспечено уже в эту минуту… и можно отзывать Дрозофилу и отдавать его охотникам. Но это будет ее поражение, а любое его поражение, любая жертва обернутся его победой…

Нужно найти точку отсчета. Его точку отсчета…

Она повернулась назад, к рабочему месту, и пригляделась издали к «кольцу Кемпбела»…

Ее выход приходится на «семь» или даже на «шесть» часов. «Встреча героя с Богиней Мира». Хозяйка Дома Сна, Кали Черная, да хоть бы и Исида… и черт знает кто еще! Не важно. Теперь — Равновесие, и все они, эти богини, равны. Каждая — всего лишь прибыльная розничная франшиза. Лири торжествует победу: теперь у каждого своя религия… и обошлось без тотальных прививок ЛСД…

Только никакой встречи не случится, если она действительно не будет прозорлива и безжалостна, как эти древние суровые богини…

А может, и вправду пора пустить дело на самотек и дождаться, пока он сам доберется до нее волей-неволей или развалит мир без ее помощи?.. Ответ отрицательный: интуиция подсказывала, что ей, супераутсорсеру — чем не богине! — Фатиме Обилич, уже поздно оставаться пассивным наблюдателем. Что-то внутри — вероятно, пресловутая юнгианская «самость» — корило и толкало… Она предчувствовала, что ей придется выйти из моря его подсознательного и сделать нечто, о чем она еще не догадывается.

Подойдя к столу, она приложила ладонь к сенсору. Из гелевой столешницы всплыл полупрозрачный силиконовый шар управления.

— «Небесная стена», московский офис, — дала команду Фатима Обилич и положила руку на шар.

Невидимые энергетические отростки ее нейронов мгновенно проросли сквозь пространство и соединились с натуральными, белковыми нейронами аутсорсера, ответственного за техническое, энергетическое и информационное обеспечение офисного небоскреба «Небесной стены», а те были подключены ко всем системам здания постоянно.

Момент подключения отдаленно напоминал оргазм. Отдаленно… Но даже при огромном опыте работы и ее способностях аута высшего уровня этот момент всегда переживался, как впервые, как в то мгновение, когда она обнаружила в себе практический талант мониторинга технических систем и дистанционного управления ими — талант, отличающий немногочисленную касту обслуживающего персонала от касты бесчисленных креаторов.

Теперь работу всех коммуникаций — от электрических сетей до систем удаления отходов, — всех портов и излучателей она чувствовала, как движение токов по медным, оптическим и лимфо-гелевым кабелям, вшитым в ее руку… Если бы где-то возникли поломка, сбой, нештатный режим работы, сразу бы начала ощущаться легкая колющая боль. В кисти, если сбой случился в периферийных блоках, или в плече, если в центральных. Один контролируемый, осознанный вздох, одно отработанное волевое усилие — и в нужном режиме включились бы репарационные системы, а если автоматика не справилась, то на место поломки уже слетались бы ауты низшего уровня.

Супераутсорсер Фатима Обилич, имея высший статус, контролировала работу центральных серверов интегрированного управления всеми комплексами зданий, которые находились на генеральном подряде Sotechso. В ее организме сверкал огоньками весь земной шар, как видели раньше его ночную сторону космонавты с околоземной орбиты. Сейчас она спустилась на очень низкий уровень управления… но боги никогда не брезговали спускаться на землю и даже порой принимали совсем непрезентабельные обличья быков, стариков и даже прокаженных…

Молодой аутсорсер, контролирующий «Небесную стену», конечно же, осознавал, что ему сейчас — совершенно неожиданно! — оказана очень высокая честь. Фатима Обилич не замечала помех, которые мог бы вызвать его испуг — не каждый день к тебе подключается высшее начальство! — значит, он знал свое дело и готов был показать свою чистую, прибранную «поляну».

И она ходила по ней, высматривая сама не зная что… Аутсорсер второго разряда был предупрежден заранее не только о корпоративной войне, но и о нештатной ситуации, к ней привязанной. И он постарался изо всех сил. Ремонт в здании был произведен практически мгновенно, все опасные архивы стерты, мониторы были вовремя отключены, никто из менеджеров «Небесной стены» не зафиксировал, где, кто и как тормознул лифты. Иными словами, китайцы не засекли несанкционированный проход через мембрану, а уж ребята из фирмы «ПуЛ» будут молчать, как рыбы.

Александр Страхов там тоже устроил какую-то выходку в индивидуальном режиме, которая, возможно дала бы ей подсказку, но он не оставил за собой никакого следа, никакого сообщения… О чем он хотел договориться со своим врагом, креатором Манфредом Тоддом? Немца не спросишь — и он, и второй, свидетель разговора, уже давно в криопаузе.

Конечно, Дрозофила воспользовалась очень благоприятным моментом… И ей самой, Фатиме Обилич, интуиция в тот момент подсказывала, что вот-вот в мире может произойти нечто запредельное. Может, Дрозофила все-таки поторопилась, и надо было сначала прислушаться к их разговору, уловить смысл, а уж потом валить всех?.. Но и упрекнуть ее в поспешности — никак не упрекнешь.

Она отключилась и глубоко вздохнула, справляясь с легким перепадом кровяного давления.

Она ищет не там. Нужно искать в другом месте. В самой себе. Кто сказал, что он — не ее собственная Тень? Тень Тени, вот забавно!.. Ее собственное мужское начало, анимус. Это вполне возможно, раз уж она еще не испытывает к нему никакого отвращения, уже так долго думая о нем.

Горячо!

Она взяла одно из изображений Александра Страхова, взятое из архива одной из внешних камер слежения Sotechso, делающих дважды в день облеты всех объектов, в том числе и московского подразделения «Небесной стены». Такие неприметные черные мушки… Креатор Страхов стоял за стеклом своего офиса, задумчиво — или отрешенно? — вглядываясь куда-то. В глазах — хроническая инкубация вируса ностальгии, не ниже третьей степени.

Горячо!

Блик на стекле чуть-чуть смазывал его лицо… Ей показалось, что его губы шевелятся? Что он говорит ей?

«Вербализуй…»

Что?!

«Вербализуй…»

Она отложила фотографию и перевела дух.

Казалось, он все еще смотрит на нее сквозь стекло, и между ними пропасть в сотню этажей «Небесной стены».

— Хорошо, я вербализую, — тихо произнесла она и передернулась, чувствуя, что как-то нехорошо, климактерически потеет, захлестнутая волной жара-холода.

Сейчас он — ее Мудрый Старец. Он — ее аналитик. И она начнет говорить. И главное теперь — достичь резонанса с ним, с его ностальгией.

Она ощущала, что прослушки нет, и могла быть в этом уверена. Ее организм легко идентифицировал любые активированные гаджеты в километровом радиусе… Но все-таки включила глушилку, опасаясь, что требующий большой энергии рассказ-монолог может временно погасить ее внутренние мониторы.

— Изволь, если ты так настаиваешь, — начала она по-русски, который знала также хорошо, как немецкий, французский, английский.

Она села поудобнее. Рассказ, видимо, предстоял не короткий, а ерзать, вставать, прохаживаться — в общем, вертеться и суетиться — было не в ее пользу и мешало настройке.

— Ты когда-нибудь был в Кара-Митровице? Скорее всего нет. Там самые красивые места в Косово… Самые красивые места на земле. Такие горы, не очень высокие, видные сразу тремя, а кое-где пятью фронтами, и у каждого фронта свой оттенок утром, днем, вечером… зимой, весной, летом, осенью. И на каждом гребне по монастырю. Было. Такое теперь, наверно, только на Луне есть… Я любила смотреть туда, как вот ты сейчас.

Моего отца звали Радован. Радован Обилич. Серб. А моя мать родилась Ханией Бек. Албанкой. Вот и все. Разлом уже был заложен. Как разлом Святого Андрея в Америке… Это ты должен знать сразу. Землетрясение было неизбежно, хоть неизвестно когда. Никто не мог знать когда.

Отец назвал меня Фатимой.. Он пошел навстречу матери. Так в роду Обиличей родилась девочука с мусульманским именем и фамилией великого героя, убившего предводителя мусульман. И еще скажу сразу, у меня есть младшая сестра. Она, как и ты, креатор. Она в твоем мире. И так уже навсегда. По ту сторону другого разлома, мембраны. Ей дала имя мать и назвала Фатимой. Такого имени для девочки нет ни в одном другом языке, кроме сербского. Это — Тень… Конечно, Тень добрая, оберегающая от зноя, от солнца… Но Тень есть тень. Она, и вправду, моя тень в твоем мире, за мембраной. Талантливая художница. Ее хорошо знают во Франции, в Скандинавии.

Мой отец был электриком. Просто электриком. Но хорошим электриком. У него был талант чуять любые поломки. Это перешло ко мне.

У нас был дом… Прекрасный родной дом!

Фатима Обилич перевела дух. И подумала: а что у Страхова с его родным домом? По досье, все в порядке. И у его отца с матерью проблем со своим родным домом никогда не было…

- Тебе повезло, - сказала она и продолжила свою историю: - Моему отцу, знаешь, всегда очень нравились албанки, а сербки никогда не вдохновляли. Но в чем-то я его понимаю. Я прощаю его однобокое влечение. Я в свое время долго присматривалась к албанцам и сербам, пытаясь понять, к кому я ближе… Хотя все говорили, что я пошла в мать, а сестра — в отца… В зеркале я видела почти албанку… Но я все равно не понимала.

Я расспрашивала иностранцев. И русских, и немцев, и англичан. Статистика не в нашу пользу… или не в их, с какой стороны посмотреть. В Сербии если девушка красива, то она просто идеально красива. Бьет красотой… Но зато привлекательных, ярких, просто сексуальных албанок с решительными взглядами куда больше, их пруд пруди. Они цепляют мужской глаз издали. Они притягивают. Сербская редкая красота останавливает, как ударом. Албанская сразу втягивает в себя. И потом у большинства сербок такой строгий, немилосердный разрез губ…

Так сложилось. В Сербии куда больше красивых статных мужчин, женщины менее заметны. С албанцами наоборот — полно каких-то дремучих неказистых мужиков, повылезших из нор, а красавцев по пальцам пересчитать, зато девки почти все как на подбор… Да так же, кстати, и в Дании… да и у русских, если всерьез разобраться…

В общем, в один прекрасный день отец нашел и привел в дом свою албанку и расписался стать изгоем для своих и чужих. Его брат… Но это рано. Мы жили в нашем доме хорошо, сам знаешь, до какого времени. Ты это время застал — что-то, наверно, видел по телевизору. До того были, конечно, проблемы мелкие. Пару раз отцу пришлось дать в морду кому-то из своих, сербов… Мелочи, мелочи это все, как везде… А потом поползло. Да, точно, как оползень.

Мать стала хмурая, потом перевелась из школы, где учились албанцы, в другую, сербскую. Она преподавала два языка — русский и немецкий. Потом и там стало невесело. Хорошо, что хоть обещали просто убить, а не вырезать «матку поганую».

Потом… потом много чего случилось.

Знаешь, я расскажу только одну историю. У нас там, неподалеку от Кара-Митровиц, было два села. Сербское и албанское… Как-то утром до нас дошли слухи, что албанцы напали на сербов и кого-то убили. А потом пришли слухи, что вроде бы сербы побывали ночью в албанском селе и тоже кого-то убили. Отец тогда очень хотел узнать правду… ну, там, кто начал первым. И знаешь, то, до чего он только и докопался, совсем его… как это сказать по-русски?.. в общем, он руки повесил. Там есть другой городок, Титовица, где больше албанцев. И туда сначала пришли слухи, что напали сербы, а потом уже — что напали албанцы. Отец сел вместе со всеми нами за стол и нарисовал на бумаге большими кружками наши Митровицы, Титовицу, а кружками маленькими — те села. Он провел между ними линии и проставил расстояния. И получилось, что сербское село ближе к нам почти настолько же, насколько албанское ближе к Титовице. Понимаешь, как выходило с движением этих слухов, куда какие быстрее успевали, да? Отец тогда даже ужинать не стал, полную бутылку ракии выпил и лег… И кстати, корпункты BBC и CNN находились в Титовице.

В общем, потом пришли из Белграда военные. Стало потише, но не радостнее. Брат отца, Йован, часто у нас вечерами сидел допоздна. Раньше мы его раз в год видели — он на неделю летом приезжал в гости. Он был полковник, танками командовал. Раньше у нас не курил, потому что мой отец не курил, а теперь — одну за одной. Так и помню эту струйку дыма, бесконечную… Все сидел, почти все время молчал, только на нас смотрел, ракию пил и часто говорил отцу:

— Надо, надо решать, Радо.

Потом он уходил, совсем поздно. И с каждым разом возвращался к нам все мрачнее, отца обзывал «дураком», «тупой деревенщиной», они чуть не подрались по-настоящему, мать разняла.

Он предчувствовал, наверно. У него была идея продуманная — каким-то образом переправить нас всех в Грецию, для начала в Янину. Но отец уперся, любил свою родину, никуда переезжать не хотел, думал, что теперь с военными, с братом-полковником у нас все утрясется… Дом. Он тогда только что новую террасу построил, высокую, внизу под ней яблони росли, весной внизу белый ковер… Дом…

Она перевела дух. Она не понимала, чего не хватает этому успешному креатору Александру Страхову в его пентхаусе на восьмидесятом этаже, он никогда не был беженцем… Никогда и ниоткуда. Он не может знать и чувствовать ничего…

Потом война, бомбежки, военные ушли, пришел KFOR. Первые дни было очень тихо… Потом… Мы как-то ночью проснулись, подумали, что зарницы такие частые. Посмотрели с террасы — а на горах цепь огней. Большой, дальше поменьше, еще меньше. Они качались и как будто двигались к нам, как страшный поезд… Там, на горах, горели монастыри. Мы очень испугались. Так чувствовали, что сейчас появится еще один огонь — ближе, потом еще один — еще ближе… И так прямо до нашего дома.

Вот так оно и оказалось. Нам оставалось жить в этом доме всего два дня.

Фатима Обилич расстегнула пару кнопок на френче и успокоила себя тем, что вот расскажет самое… и сделает перерыв, примет холодный душ — обязательно.

Она стала вербализовать, как через два дня, ближе к вечеру, отца куда-то вызвали, чинить какую-то поломку. Матери тоже не было, она совершенно не помнит, почему матери не было, где мать была… Они с сестрой вернулись из школы, поели что-то, потом она ругала сестру за плохую отметку по геометрии и стала ей объяснять про гипотенузу.

Потом где-то раздался звон стекла и сразу — чей-то крик. Потом была полная тишина. Минуту-другую. Так тихо было, что в ушах заложило. Они сидели похолодевшие, как ледышки. И вдруг снова — резкий звон и крик, и сильный треск, как будто ломалась под напором и расщеплялась совсем сухая доска.

— Прячься! — вдруг закричала она шепотом, вытянула сестру из-за стола и стала заталкивать ее в шкаф с одеждой.

Слава Богу, сестра потеряла дар речи, только глядела огромными глазами. Она затолкала ее между вешалками, бросила ей на голову голубую блузку.

— Только молчи, только молчи! А то нас всех убьют, — прошептала она, придавила дверцу шкафа плечом и провернула ключ.

Потом она схватила со стола надкушенное сестрой большое красное яблоко и кинула его катиться под шкаф.

Потом…

Все, что она видела, все, что с ней делали, осталось в памяти толчками. Так бывало в кинотеатре, когда пленку в проекторе заедало, и на экране начинало все дергаться с остановками, показывая черную перекладину, над которой застывшие ноги, а под ней головы… А потом все начинало пухнуть, плавиться и слепить глаза…

Была раскаленная рожа, вонявшая сливянкой, страшная рука, сжавшая ее горло. Потолок опрокинулся на нее, а потом — рожа. И все у нее внизу стало гореть и пухнуть.

Она кричала:

— Я албанка! Я албанка!

Рожа брызгала в нее сверху слюной и хрипела по-албански:

— Выблядок ты сучий… сучий… албанка она… сучка поганая. — Потом икнула, выронив изо рта ей на лоб горячий сгусток, и куда-то делась.

А потом она увидела, как на нее, накрест, падает тело, и закричала… Она не почувствовала веса этого тела и только кричала и, чем сильнее выдавливала из себя крик, тем тише становилось вокруг…

Потом она увидела перед собой отца, он держал ее на весу, тряс и что-то кричал ей в лицо. Она услышала сквозь свистящую тишину:

— Где Фатима?! Где Фатима?!

И тут сознание сразу вернулась, она указала на шкаф. Отец, поворачивая, сломал ключ, проломил дверь, достал из вороха одежды немую младшую дочку. Младшая сестра не могла говорить еще почти полгода. Наверно, немота спасла ей жизнь, а потом даже помогла в этой жизни устроиться.

Отец потащил их из комнаты. Она вырвалась и полезла под шкаф за сестриным яблоком, отец тянул ее, она визжала и сдалась, только когда вцепилась в пыльное яблоко.

Внизу, в столовой она увидела еще одного албанца. Он сидел на полу, у буфета, в осколках бутылок, широко раскинув ноги и вздрагивая. Из-за ворота у него торчала длинная, толстая, красная соломина… Позже она вспомнила и поняла, что это была не соломина, а сварочный электрод, торчавший у него из шеи.

Еще она сильно испугалась, когда увидела мать, постаревшую лет на десять, где-то оставившую всю свою красоту.

Отец долго держал их в саду, под террасой, под цветущими яблонями и втолковывал одно и то же несколько раз. Он говорил, что это теперь не их дом, что этот дом теперь проклят и нечист, и чтобы очистить это место, его надо сжечь. Он говорил ей, что теперь она отвечает за сестру и должна с ней скрыться у французов вместе с мамой, что он должен уйти и его не будет долго, но потом он их обязательно найдет, сам найдет.

— Запомни, — говорил ей отец. — Ты теперь только албанка. На время. Только албанка. Только так ты спасешься. Запомни. А когда я вернусь, все у нас снова будет по-старому… Я вас не брошу.

Они уже издалека смотрели, как полыхает их дом с новой террасой над яблонями, подожженный отцом.

Потом у нее что-то спрашивали в расположении гарнизона KFOR. Немота и панический взгляд сестры, похоже, стали их удостоверениями беженцев.

Ей сделали укол, она провалилась в черную вату, а потом — это уже было утро другого дня — на нее наводили объектив, и худая светловолосая женщина, пахнувшая морожеными цитрусами, совала ей в лицо микрофон и задавала вопросы, сначала улыбаясь, а потом хмурясь.

— Это были албанцы… — повторяла она этой женщине в микрофон, который угрожающе двигался к ее рту.

— Но ты же сама албанка, — твердила женщина, играя тонкими морщинами, — разве не так?

— Я албанка, — кивала она, как в саду отцу.

— Значит, это не могли быть албанцы… Это, наверно, все же были… кто?.. Кто, если не албанцы?.. Скажи, кто здесь живет, кроме албанцев…

— Но он был албанец, — не отвечала она на подвох.

Микрофон отскочил.

— Все, хватит! — сказала женщина по-французски и обернулась к тому, кто держал большую камеру. — Стирай это дерьмо!

Отступив на шаг, она подозвала молодого парня в красной бейсболке — такого же иностранца, как и она сама, — и стала распекать:

— Почему не готова? Кто привел эту сучку?

— Мне сказали, что готовили… — пожимал плечами парень.

— Кто тебе сказал, идиот?! — разозлилась худая. — Почему сам не натаскивал?! Тут только эту поганую сербскую водку лакаешь!

Она не предполагала, что Фатима понимает французский.

Сестру отправили в реабилитационный центр. Мать взяли переводчицей в гуманитарную миссию. Ее тоже хотели направить на реабилитацию, но потом врач пришел с каким-то человеком, невысоким французом лет сорока, похожим на столичного чиновника, но только с очень приятной доброй улыбкой и еще -— смешным большим носом. Она вспомнила, что видела его несколько раз, когда обедала в столовой для беженцев, замечала, что он пристально вглядывается в нее.

Глоток очень холодного апельсинового соку остудил нервные окончания. Фатима Обилич, что перетерпит без душа… Расслабившись, можно потерять сигнал.

Француз представился, слегка напугав ее поклоном и очень мягким пожатием руки. Ксавье Люк, старший менеджер по набору персонала компании Sotechso, которая «делает повседневную жизнь лучше». Sotechso — Social TechnicSoin, «Общественный технический уход»… Очень приятно, Фатима Обилич…

Мсье Люк сначала заговорил на плохом албанском, но первый же прямой вопрос задал на французском:

— Ты ведь, как и твоя мама, наверно, знаешь французский?

— Да, немного.

— Прекрасно… И русский тоже, наверно?

Это она очень хотела скрыть, но увидела, что отпираться бесполезно.

— Прекрасно! — восхитился француз. — Целых четыре языка в семнадцать лет! Ты ведь в этом году кончаешь школу. Фактически кончила, так?.. А кем ты хочешь стать?

Кем она хотела стать? Теперь… Кем?!

— Наверно, я могла бы переводчицей, как мама… Или учительницей… Только не здесь!

Француз кивнул и с победным видом посмотрел на доктора.

— Хорошо, Фатима, у тебя есть продуманный план, и мы можем тебе помочь его осуществить. Только, чтобы быть переводчицей, надо быть чуть-чуть старше, ты понимаешь… У меня есть предложение. Для начала — хорошая, спокойная работа в спокойном, очень безопасном месте. Хорошая, достойная заработная плата для молодой девушки и… самые фантастические перспективы. Мы работаем во всем мире.

Так она узнала про французскую аутсорсинговую компанию Sotechso, которая, помимо прочего, занималась повсюду организацией общественного питания — в университетах и тюрьмах, на нефтяных платформах и в военных гарнизонах. Пройдет немного времени, и Sotechso будет обеспечивать кухней противостоящие друг другу армии и блоки. НАТО и Российские Вооруженные Силы. Народная Армия Китая и Армия Индии будут есть из одного котла «многообразно и вкусно» то русскую гречку, то итальянскую пасту, то мексиканские кукурузные лепешки с сальсой, и каждый день в войсках будет именоваться «днем какой-нибудь национальной кухни»… А Sotechso, заботясь о своих прибылях, станет сначала одним из важных факторов стабильности и высокой боеспособности стран, потом будет одним из главных международных «мониторов» поддержания разумного паритета сторон и, наконец, окажется — вместе с компанией Icenture — признанным творцом цивилизации Равновесия.

Так она стала официанткой в гарнизоне KFOR на другом конце Косово, а всего через месяц — и «лицом Программы Национальное Многообразие», одним из участников и спонсоров которой была Sotechso. Адаптация служащих из «третьих» стран, инвалидов, матерей-одиночек на разных предприятиях ЕС и все такое… Мсье Люк был страшно доволен и даже предлагал ей участие в конкурсе «Мисс Sotechso», обещал победу. Она согласилась было, но, вспомнив про отца, отказалась: мелькнул страх, а вдруг она как-то подставит его, если высунется… Неприятные люди в строгих костюмах появлялись пару раз и задавали ей вопросы об отце, но ничего не добились. Она и в самом деле ничего не знала — отец не давал о себе знать, как и его брат, объявленный в розыск как «военный преступник».

Хотя это было самое резкое изменение в ее жизни, она этот период запомнила плохо. Очень чистые столы, звенящие звуки, шум подносов, движение и колыхание крупных тел в камуфляжах… Она все воспринимала без чувств, как робот, работала, как робот, но, похоже, работала, как очень хороший робот. То ли за заслуги, то ли за особую симпатию со стороны мсье Люка ей предложили поездку в Париж… То есть предложил сам мсье Люк.

Sotechso открывала свою новую «точку» — ресторан — на Эйфелевой башне, и Ксавье Люк добился, чтобы ее взяли туда стажером в рамках той же гуманитарной программы. Мсье Люк и вправду был хорошим человеком, он помог ей без всяких особых ожиданий на ее счет, но и она во всех отношениях украсила его послужной список.

— Вообрази, ты увидишь самый красивый город мира с высоты птичьего полета, — сказал он и развернул руки, как крылья. — Я уверен, что оттуда ты полетишь уже сама, куда захочешь… Только, когда поднимешься, постарайся не упасть в обморок от всего, что увидишь.

— Я не упаду, — твердо и решительно сказала она, как говорят «я не подведу».

Первые дни она воспринимала, как ненастоящее, как будто она была окружена панорамным телевизионным экраном. В обморок она не падала, никакого возбуждения и восхищения не переживала — телевизор он и есть телевизор.

Она включилась, когда в мире что-то выключилось… Однажды, через неделю после ее приезда в Париж, что-то в ресторане случилось с электрикой за час до закрытия. Свет погас, публика ахнула и глухо зашумела…

А она оцепенела, вдруг пораженная огнями вдали… и облаком аромата, в который она попала. Париж внизу светился и мерцал, а ее поразила двойная цепь больших электрических огней, тянувшаяся по какому-то проспекту до горизонта, что слился с темным, пасмурным небом. Эта цепь пугающе сочеталась в ее восприятии с сильным ароматом подмороженных яблок и цитрусовых. Запах пошел волной от женщины, сидевшей за столиком, рядом с которым она остановилась в миг затемнения. В тот момент она ее практически не видела, но очень ясно вспомнила.

Женщина была совсем не похожа на ту худощавую, высокую и моложавую блондинку с морщинами, которая угрожала ей микрофоном в ее родном Косово, но пахли они обе одинаково… Потом она узнает, что это духи линии Bvlgari, и обе женщины носили на запястье часы Bvlgari. Браслет часов мерцал в темноте цепочками бриллиантовых огоньков. Тогда она поклялась, что не наденет на себя никакой одежды из этого мира, кроме униформы той компании, которая ей будет платить деньги за работу, что все лифчики и трусики на ней будут самого дешевого восточного производства, что на ней никогда не будет никаких брендов, стань она хоть миллионером. И еще она поклялась себе в чем-то, что не могла тогда определить никакими словами, она только чувствовала, что ее непонятная клятва как-то соединена с концом этого освещенного цепью огней проспекта, который она видит с высоты птичьего полета.

С эстрады незнакомый ей человек мягким голосом призвал всех к спокойствию и сказал, что никакой угрозы террористического акта нет, что освещение через пару-тройку минут будет восстановлено и что гостям представилась уникальная возможность увидеть вечерний Париж как он есть.

Ее попросили уйти. Проходя мимо электриков, колдовавших в ярком белом свете фонариков, она заметила, что они копаются не там, и коротко сказала, где место поломки. Они посмотрели на нее. Она не увидела их лиц в контровом освещении, но запомнила их удивленные позы.

На другое утро ее вызвал к себе старший менеджер и спросил, откуда она знала, где обрыв. Она пожала плечами, сказала, что не знает, а просто всегда видит, как и ее отец… Тут она испуганно запнулась.

На другой день ее вызвали опять, и в кабинете она увидела того же менеджера, а еще незнакомого седого человека в очках и мсье Люка, который смотрел на нее с таким интересом, будто вовсе не знал ее, а только что прочел о ней в главных газетах.

Все трое очень доброжелательно поздоровались, усадили ее, и незнакомец в очках положил перед ней большой прямоугольный планшет.

— Вы не могли бы показать нам, где там внутри разрывы цепи? — спросил он.

Она указала пальцем. Седой очкарик положил перед ней маркер:

— Поставьте, пожалуйста, совсем маленькие крестики на этих местах, где вы видите поломку.

Она поставила, потом поставила еще на поверхности четырех планшетов. Она видела дефект так же, как разрыв нити на чулках.

— Пять чистых баллов, — удовлетворенно сказал незнакомец, снял очки и поморгал.

— Девочка, ты себе настоящей цены не знаешь! — восхищенно покачал головой мсье Люк. — И я-то не знал настоящей цены!

— Переводим в группу «индиго»? — вполне равнодушно спросил менеджер.

— Возраст… — колеблясь и размышляя, проговорил седой в очках. — В старшей группе все младше четырнадцати.

— Она что, не заслуживает индивидуальной программы?! — со сдержанным, но не предполагающим контраргументов возмущением удивился мсье Люк.

Уже на следующий день она получила специальный грант на учебу, а уже через два месяца заработала столько, что смогла снять на окраине двухкомнатную квартиру и перевезти к себе сестру, которую по протекции компании устроили в приличный лицей. А еще через неделю знакомая ее матери, побывавшая в Париже сказала ей, что отца убили в стычке с албанцами, и она подумала, что надо как-то расчистить родное Косово, чтобы оно стало хотя бы лет на сто совершенно безвидным и безлюдным, как земля в день творения… И чтобы там только трава и яблони росли сами по себе.

Дом. Дом сгорел вместе с трупами албанцев… Нет, в ней вируса ностальгии не было. Она сделала еще один глоток сока, вынув высокий бокал из ледяной ванночки в рабочем столе.

Может быть, он, креатор Александр Страхов, нашел лучший выход — жить высоко над землей… Но ведь никто никогда не осквернял дом, в котором он родился… Абсурд!.. Но разгадка и ключ к развитию событий —в этом абсурде.

— Указать все места, в которых он проживал больше одного месяца, — дала она запрос.

Она росла и менялась, и вместе с ней изменялась цивилизация.

Ее сознание расширялось внезапно, скачками, и эти скачки совпадали с новыми завоеваниями корпорации. Что-то новое она узнавала о корпорации одновременно с освоением какого-то нового навыка.

Однажды она проснулась, выглянула в окно и увидел работу всех коммуникаций и технических систем пятидесятиэтажного бизнес-центра, возвышавшегося на горизонте, как копошение муравейника и муравьиных ходов в его глубине. И в тот же день Sotechso объявила об открытии нового, самого прогрессивного Единого Сервисного Центра, на платформе которого вскоре, в одночасье, сразу треть крупнейших мировых компаний получили лучшее техническое и IT-обслуживание. Эти компании тогда же приняли рекомендацию Sotechso и подписали Кодекс равных возможностей с большинством ассоциаций мелких предприятий, в свою очередь получившими полный доступ к SSC-платформе Sotechso.

Когда она внезапно открыла в себе способность постоянного мониторинга работы всех электростанций, понизительных подстанций, линий электропередач и кабельных сетей Европейского Сообщества, между Sotechso и другим гигантом глобального аутсорсинга, американской Icenture, был подписан секретный пакт о равном техническом обслуживании центров нанотехнологий. Этот пакт стал преддверием самого великого технологического прорыва со времен освоения огня. Цивилизация изменилась в мгновение ока, когда почти параллельно — как и в случае создания ядерного оружия — на Западе и Востоке были запущены новые промышленные технологии создания материалов и конструкций любой сложности, снизившие в десятки раз себестоимость любого производимого на планете артефакта. Выпуск нового внедорожника Toyota хоть в центре Токио стал обходиться немногим дороже, чем выпуск пластикового пакета в китайской провинции Шанси..

Только совместные действия Sotechso и Icenture, которые на пару уже обладали совокупной возможностью отключить техническое обеспечение практически всех предприятий мира, а заодно и работу всех государственных систем, удержали мир от катастрофы. С их подачи все страны и все корпорации заключили Пакт о стабилизации цен, введении новых механизмов финансовых расчетов и передали власть над рынком ООН, которая, в свою очередь, ввела новую мировую валюту. Цену продукта стала определять «престижная стоимость», складывавшаяся из 368 показателей — от экологических до психоаналитических. XXI век стал веком Скрытой Рекламы, потому что прямую рекламу мир волей или неволей стал обуздывать, опасаясь передоза.

Она часто вспоминала мерцавший в темноте бриллиантами браслет часов, и ей порой казалось, что этот мир обесценила именно она. Невольным усилием воли… И это был первый шаг.

Ее назначили аутсорсером Первого уровня накануне Великой Пандемии. Загадочная болезнь, так и названная «энигмой», предположительно имела вирусное происхождение. Возникнув, как было вычислено впоследствии, в Танзании, примерно в тех же местах, откуда по Земле распространилось разумное человечество, энигма в течение всего одной недели прокатилась «сейсмической волной» по всей планете и так же, как сейсмическая волна, затухла, сократив население, по разным оценкам, на полтора-два миллиарда человек. Происхождение энигмы осталось таким же необъяснимым — грешили на космическую инвазию, — как и тот факт, что поразила она практически только сельскую местность. Летальный исход наступал мгновенно, практически без всяких предваряющих его симптомов. Заболевший не страдал: внезапно распадались все нейронные связи, отскакивали все синаптические «присоски»-окончания клеток в его мозге — и все. Большие регионы Африки, Латинской Америки, Азии в одночасье обезлюдели, и по Указу ООН их закрыли как «новые экологические резервации». В числе таких районов оказалось и Косово, несмотря на наличие там небольших городов.

Эпоха Большого Равновесия наступила через один день после того, как она была назначена Вице-президентом корпорации Sotechso. Войти в тройку президентов она и не стремилась, и не могла физически: президентами выбирались люди бесталанные, не обладавшие способностями психофизиологического мониторинга технологических систем. Но и без таких бесталанных людей уже нельзя было обойтись: их мозг был свободен от прямого восприятия энергетических процессов и потому оказался оптимально пригоден для исполнения общих координационных и руководящих функций.

В день наступления Равновесия все люди на Земле — сначала на Востоке, потом на Западе — проснулись с совершенно новой структурой нейронных связей. Произошел эволюционный скачок, нейрофизиологический upgrade цивилизации. Вероятно, также произошла великая мутация — или, как говорят теперь на Луне, «возгорание Божьей искры», хотя сомнительно, что эта искра была Божьей — миллионы лет назад, когда вечером на дерево залезла обезьяна, а утром с дерева спустился Homosapiens. Утром Равновесия люди по всей Земле проснулись в состоянии, которое было названо «осознанием лимитов потребления».

Еще накануне каждый знал, что способен, скажем, собрать коллекцию автомобилей всех марок и проблема лишь в том, где ее разместить, а сегодня каждый уже чувствовал на уровне скрытой фобии, что если сегодня приобретет машину этой конкретной марки, то уже никак не может приобрести автомобиль той конкретной марки без угрозы распада важнейших нейронных связей мозга. Немногим позже стали вводиться ограничения, получившие название «кредитных бренд-лимитов». Узаконивая эти нейропсихические феномены, они были призваны избавить потребителя от неврозов — от смутно осознаваемых трудностей выбора.

Минувшая цивилизация с ее культурой стала для нового большинства чуждой и непонятной. Новая цивилизация стратифицировалась на прослойки людей с разными информационными уровнями. Высокими, от I-6 и выше, обладали те, у кого в памяти сохранились, а во многих случаях и внезапно — и столь же необъяснимо — возросли массивы информации, связанные с прошлой культурой. Уровни от I-5 и ниже фиксировались по большей части у молодого поколения, перед которым зато открывались неизвестные, но несомненно грандиозные перспективы нейронной загрузки.

Однако полная потеря преемственности была оценена как опасная угроза развитию, и под эгидой ООН была создана программа информационных доступов, направленная на углубление знаний о минувшей цивилизации у определенных категорий креаторов и учащихся школ.

Тогда же цивилизация без всяких конфликтов и кризисов разделилась на две касты — условно низшую, креаторов, и, столь же условно, высшую, обслуживающий персонал аутсорсинговых компаний. Создавать высокий творческий продукт теперь умели миллиарды, а подключаться своими нервными клетками к энергетическим и информационным сетям могли редкие миллионы. Если точнее, примерно один миллион. Но для цивилизации этого было вполне достаточно. Одной тысячи аутсорсеров хватало на обслуживание всего африканского континента, трехсот тысяч — на бесперебойное обслуживание всех систем предельно урбанизированной Европы.

Что удивительно, ни одного аутсорсера не затронула энигма, а вскоре после пандемии мир аутсорсеров полностью, по велению своего естества, отказался от мира брендов. Тогда же возникла мембрана, столь же естественный и легко принятый обеими кастами барьер.

Ее информационный доступ был неограниченный — так же как и доступы руководства аутсорсинговых корпораций, представителей Совбеза ООН и, разумеется, самого Генерального Секретаря. Она уже совершенно не удивилась, когда открыла в себе очередную способность — подключаться через зрительный канал ко всему массиву информации Библиотеки Конгресса США, базе ООН, базе Фонда Билла Гейтса. Этот талант открылся у нее накануне того дня, когда обеими кастами была принята мембрана. И в тот же день она открыла для себя Дао Дзэ Дун, глупую информационную забаву, изобретенную когда-то маргиналами… Но внутренним взором она видела в ней таинственную, необъяснимую силу, она видела, как и в случае с электрическими цепями, что Дао Дзэ Дун пронизывает свои отростками весь новый мир, его новую иерархию, то ли как «теневой мозг» своими нейронами, то ли как виртуальная раковая опухоль своими метастазами… Каков скрытый потенциал эволюции этой «игры в чепуху», она пока не видела, но предчувствовала ее сокрушительное грядущее значение.

…Однажды, когда я засыпала, я почувствовала себя всемогущей, а проснулась посреди ночи в холодном поту. Я думала, что уже охватила своей нервной системой весь мир, что я, наконец-то, получила ключ от всех дверей и вот-вот найду, что сделать с этим миром, чтобы повернуть эту реальность вспять и дойти то той точки, смогу увидеть ее, эту точку, когда все стало неизбежным… ты понимаешь, когда осквернение моего дома стало неизбежным и то, что они сделали со мной, моей сестрой, матерью и моим отцом… Мне казалось, что уже скоро я найду их всех и остановлю раньше, гораздо раньше… даже, может быть, раньше, чем они родились… Но в ту ночь я проснулась в страхе. Мне показалось, что все наоборот — и это они перехитрили меня, они узнали обо мне раньше, чем я смогла добраться до них… может быть, даже раньше, чем я подумала об этом. И все, что я умела и знала больше других, все мои способности, все, чего я добилась, — это всего лишь приманка. Они сказали: ты можешь проглотить весь мир — пожалуйста, глотай весь. Будь драконом, который проглотил солнце, а мы посмотрим этот цирковой фокус и похлопаем в ладоши. И они позволили мне устроить Равновесие… Равновесие — это как немного прожевать мир прежде, чем проглотить его. Вместо себя они подбросили мне этот мир, как приманку в капкане. Понимаешь?

Я могла бы сойти с ума. Может быть, тогда отключились бы все электростанции. Может быть, они этого и хотели.

Все, что я могла в ту ночь, — это сказать себе: все может быть так, а может и наоборот. Тебе не у кого спросить. И даже если ты проглотишь всю вселенную, даже если ты подключишься одновременно ко всем галактикам, ты не узнаешь кто кого… «И знаешь почему? — сказала я себе. — Потому что ты не умеешь верить в Бога ни как твоя бабка Майя, ни как твоя бабка Фатима и никогда этому не научишься, потому что ты никогда не хотела этому учиться, и отец не хотел, а теперь, после Равновесия, поздно… теперь в себе ничего не изменишь. И знаешь почему? Потому что наступила новая эпоха, когда все, чем ты не занимаешься непосредственно, должно быть отдано на аутсорсинг… по-русски это — на «внешний подряд», так? Все, что ты не производишь непосредственно, должны теперь делать другие. В таком разделении труда ведь и заключается смысл эволюции этого мира, так? Развитие человеческого мозга происходило также — клетки все более специализировались… И если, я подумала, вера в Бога — это не то, что ты непосредственно производишь, значит, это теперь должны производить для тебя другие… специальные ауты.» Тогда я подумала: «Так вот для чего они создали фонд Юнга! Вот для чего они финансировали проект «Царство Небесное» и почему все, кто мог тогда предложить аутсорсинг веры, аутсорсинг спасения душ оказались за пределами Земли!»

Вот такое мне пришло на ум той ночью. А утром, еще не проснувшись, я услышала это: «Укрывай себя и развивай огонь». И я подумала, что это — правильно, что это не могут шептать они. Это — то, во что я теперь должна верить. И тот, кто это сказал, научит меня, что делать дальше, и объяснит мне, что было.

А когда я проснулась, я сразу кликнула и открыла текст. Председатель Мао показал мне, что самого сильного врага можно обескровить, только отступая. Система отступлений-окружений — лучшая стратегия, когда ты везде и твой враг везде. Когда тебе принадлежит весь мир, который оккупирован врагом. Создавай систему опорных баз и отступай. Вынуждай врага постоянно окружать тебя и тем самым растягивать свою линию… А система твоих опорных баз должна быть такой, чтобы враг, пытаясь окружить тебя, всегда сам оказывался в еще более широком фрактальном окружении твоих, пусть и маленьких, но смертоносных баз. Я теперь знала, что надо отступать в своем доме, просто представляя весь мир своим домом… Своим домом…

Элитный бумажный носитель с запрошенной информацией уже давно лежал на столе. Еще раз повторив слово «дом», Фатима Обилич взяла лист и поднесла к глазам.

— Показать, что теперь находится в этих координатах… — дала она команду. — Дать картинку.

Поисковик показал.

— Когда произошла смена владельца? Когда было начато строительство периметров на этом участке? — задала она еще два вопроса и, получив ответы, с минуту сидела в задумчивости, а потом заказала душ.

Сверху, прямо посреди директорского кабинета, опустилась прозрачная кабина с опоясывавшими ее прозрачными релингами. Она разделась, повесила одежду на релинги, зашла в кабину. Тридцать секунд ливневого душа при температуре воды 10 градусов — лучшая промывка сознания. Теплый вихревой поток обсушил ее, фен по стандартной программе уложил ее короткие жесткие волосы.

Она неторопливо оделась, провела рукой по волосам, делая это сейчас так, как всегда делала перед сном и сказала:

— Код «Один». Красная линия.

Над столом проявился виртуальный экран, а на нем — Генеральный секретарь ООН Джон Форд Стоящий Бык. У него был второй завтрак: на тарелке золотился холмик сладкой кукурузы, в одной руке он держал ржаной хлебец, в другой — китайские палочки.

— Приятного аппетита, — сказала она.

— Спасибо, — кивнул Стоящий Бык, сидевший в этот момент за столиком с декоративным ободком алюминиевой столешницы, на котором сплетались накладной серебряной косичкой логотипы Sotechso и Icenture. — А вы посвежевшая, как будто с прогулки.

— В некотором смысле я, действительно, хорошо прогулялась, — сказала она. — Извини меня… Это не к столу… Теперь я уверена, у него нейролепра… Какая-то мутировавшая форма, которая дала ему ключ от всех дверей.

— Значит, по-вашему, он не герой, а просто новичок с талантом? — Стоящий Бык изобразил палочками «восьмерку».

— Я этого не сказала, — произнесла она так, чтобы было видно, что она не идет на попятную. — И этого никто не может знать, пока ему не удастся сложить структуру Кемпбелла хотя бы на семьдесят пять процентов… Но это не должно ему удастся, если у него просто нейролепра, ведь так?

— Вам сейчас виднее, может ли на планете появиться герой с нейролепрой… с «просто нейролепрой».

Стоящий Бык как-то подозрительно перестал улыбаться, сцапал палочками пару золотых зернышек и отправил в рот, показывая, что ее информация не настолько весома, чтобы прерывать завтрак.

Фатима Обилич подумала с досадой, что что-то пропустила, чего-то не знает.

— Я просто прошу, чтобы твои люди были с ним осторожнее, — призналась она. — Может, будет лучше, если мы возьмем его своими силами и отправим в «зону», а потом разберемся…

Стоящий Бык внимательно посмотрел на нее с отеческой улыбкой.

— Вы же были вне доступа до того самого момента, как вызвали меня, — сказал он.

— Что-то случилось? — спросила она, почувствовав холодок.

— Первый раз креатор первым сообщает о происходящем супераусорсеру, — заметил Стоящий Бык. — Интересный прецедент… Тех, кого я послал, у вас уже нет, и это надо обсудить, когда вы сами все узнаете из своих источников. Я не хочу вводить картинку из наших источников. В вашей системе координат она даст вам искаженное представление о событии.

— Хорошо, — кивнула Фатима Обилич, чувствуя, что ливневый душ включился снова и она не в силах отключить его. — Я свяжусь с тобой. До скорого!

— До скорого, — сказал генсек и растворился.

— Дро! — позвала она.

— …Ты была вне доступа, ты все отключила, — вторила Стоящему Быку Дрозофила, появившись на его месте.

Дрозофила стояла в вагоне ближнего метро и не то, чтобы была растеряна и напугана, но…

— Не дергайся, — успокоила ее Фатима Обилич. — Ты нашла его?.. — И так было видно, что не нашла. — Хотя бы взяла след?..

— Нет… но он тут уже так успел наследить! — Дрозофила сделала большие глаза. — Посмотри!

— Подожди! — подняла руку Фатима Обилич. — Если ты еще не нашла его, значит, он уже, наверняка, вошел в «пещеру». Подумай, где это может быть. Что может стать для него «пещерой»? А я тоже подумаю.

Дрозофила смотрела на нее непонимающе.

— Соберись, — скомандовала Фатима Обилич. — «Восемь часов» или «Семь тридцать» на кольце Кемпбелла. Герой достигает пещеры, из которой нет выхода. Он обязательно войдет в нее, даже если знает о том, что там его ждет смерть.

«Это я приближаюсь к своей пещере», — подумала она.

— И еще… — не дала она Дрозофиле раскрыть рта. — Сейчас его легче найти, если сначала будешь искать «охотников», которые идут по его следу.

«Если он герой, его уже ничем не остановишь… — подумала она и еще раз внушила себе эту истину: — Его нельзя остановить, можно только скорректировать его цель… Пусть сначала, по дороге, найдет не свой эликсир жизни, а то, что нужно мне.»

— Хорошо, я буду искать «пещеру», — пообещала Дрозофила, глубоко вздохнув. — Только с «охотниками» мы уже опоздали… Ты все-таки посмотри, что он тут у нас сделал.

Фатима Обилич подумала вдруг, что креатор Александр Страхов без всяких усилий и страданий одним маленьким шажком уйдет далеко вперед, достигнет конца цепи огней раньше нее. Кто его пустил?.. И она впервые за много лет испытала приступ сильного страха.

Два дня назад креатор Александр Страхов очнулся под чужим потолком и, вопреки своему обычаю, сразу открыл глаза, потому что никаких снов не было, а то последнее, что он помнил, явно было не сном.

Потолок был не тот. Не тот, что в его офисе. Осознанное различение фактуры плоскостей — один из важных признаков бодрствования.

Он подумал о приятном: о том, что вот-вот увидит Лизу. Она, наверно, уже давно на свободе и ждет его…

Но вместо Лизы над ним, опять как наваждение, появилась остроглазая и востроносая маоистка. Теперь она вся соответствовала теме Великого Похода.

— Доброе утро, хорошо выглядите — сказал он, подумав, что эта назойливая муха совсем не изменилась, пока он отсутствовал на земле, — один вопрос, можно?

— Доброе утро, спасибо, — приветливо и без ехидства в глазах, кивнула девушка, — можно.

— На сколько меня приговорили?

— Не поняла, — моргнула боец Народной Армии, склонившись над ним чуть ниже.

— Сколько месяцев, лет и веков длилась криопаза? — спросил он, шевеля пальцами ног, ноги были холодными.

Девушка снова распрямилась и вздохнула, как будто с облегчением.

— Можете не беспокоиться. Криопазы не было. Вас эвакуировали и полностью реанимировали через два часа.

— Куда? — спросил он, холодея уже целиком.

Девушка повела плечами:

— Что «куда»?

— Куда эвакуировали? — спросил Александр Страхов, догадываясь.

— …Ну, у меня пока нет разрешения вдаваться в подробности… — Девушка стала улыбаться с хитринкой.

С такой улыбкой она, наверно, нажала на газ и без зазрения совести разбила муранский габарит на его Спайкере:

— Сейчас вы за мембраной… Если смотреть с той стороны, из мира креаторов.

Мир вокруг изменился полностью. Изменение такого масштаба происходит в мгновение ока только во сне, но сейчас это произошло наяву. Александр Страхов сразу все понял, резко сел на постели и немного подтянул на себя приятную на ощупь махровую простынь с отвратительными разноцветными драконами. Он был голым в этом мире.

Он закрыл глаза: «Так… Я попал «из мира повседневности в область удивительного и сверхъестественного», и мне предстоит встретиться с фантастическими силами… Первый основной «блок Кемпбелла», верно?..»

— Меня что, переводят на другую работу? — усмехнулся он.

Девушка проявилась в его сознании только смехом и звонкими аплодисментами, он не хотел в этот момент видеть ее лица.

— Браво! — похвалила она его. — Я теперь могу отдыхать, а не работать.

«Прихватили! — обреченно признал он. — Думал отсидеться в криопаузе — хрен тебе!»

Катастрофа выглядела слишком большой, чтобы вызвать упадок, уныние, отчаяние. Реакция была, что обычно в таких случаях, парадоксальной — обреченный триумф воли, зажатой глубоко внутри души, как магма, неизлившаяся из глубин вулкана.

«Сам дурак!» — честно признался он и открыл глаза.

— Я что, чем-то опасен для вашего мира? — спросил он, глядя девушке в глаза.

— А вот этот вопрос уже не ко мне, — твердо сказала она, легко выдерживая его взгляд. — Я только подчиняюсь директиве эвакуировать вас, адаптировать и подготовить к комплексному обследованию. Максимум, что вам грозит, — безболезненная санация без снижения информационного уровня, инфодоступа… и без разных других потерь.

«Потерь будет немало», — приготовился Страхов и спросил еще:

— А что, без этого нельзя было эвакуировать?

— Без чего? — приподняла тонкие бровки девушка.

Страхов ткнул пальцем в сердце, и, посмотрев туда сам, обнаружил, что попал точно в маленькое пятнышко блестящей кожи: ага, все так и было, как он помнил.

— Нельзя, — с девичьей непосредственностью сказала она. — Ауты имеют право эвакуировать только трупы, а не живых людей.

— А кто вам дал санкцию на эвакуацию?

Никто, кроме Комиссии ООН по криогарантиям, не мог дать такой санкции. Он уже до предыдущего вопроса догадался, что акция противозаконна.

— На все ваши вопросы вам скоро ответят люди, доверять которым у вас будет куда больше оснований, — неглупо остановила его девушка в новенькой китайской военной форме 1937 года и продолжила также занудно и обстоятельно, будто по заученному. — Но вы, я вижу, о многом совершенно отчетливо догадываетесь… Вы начали воздействовать на реальность, выйдя за стандартные пределы креатора. Возникла некая угрозу Равновесию… Здесь это было замечено раньше, чем за мембраной, и вы правы — операция не была согласована с ООН. Мне приказано вам это сообщить с особым примечанием: думать о противозаконности операции — не в вашей компетенции. А от себя мне посоветовали кое-что добавить. Там, за мембраной, за вами, наверно, сразу бы прилетел вертолет, и вас бы интернировали в «зону».

Он снова похолодел:

— А что, уже установлено?..

— Ничего не установлено. Вы что, думаете, изолируют только при нейролепре?.. Короче говоря, вы здесь, и это место получше будет. Сейчас убедитесь. Душ — там, — указала она пальцем. — Одежда в шкафу… Я подожду в соседней комнате.

Она резко встала, показывая, что запланированная пресс-конференция по прибытии окончена, и вышла.

«Надо было самому напроситься на войну с «Фроммом»! Еще полгода назад… даже год назад, подставиться и переждать без проблем… Эх!» — подумал он и впервые огляделся.

Спальня была не слишком просторной, не больше сорока метров, а постель — просторной, но явно одноместной. Только эти чертовы драконы резали глаз!.. Стены приятного пастельного, бледно-оранжевого тона. Никаких окон. Буклированное напольное покрытие, явно из натуральной шерсти, оттенка перла-беж. Встроенный шкаф с раздвижными фасадами — один зеркальный — того же оттенка. Точно посреди комнаты довольно стильное креслице с ярко-желтой цветочной обивкой и жесткими буковыми подлокотниками в духе «итальянских 70-х», а над ним дуга цельнометаллического стального светильника в стиле «нью-йоркских 30-х». А прямо над ним встроенный в потолок плафон. Он и давал свет, поскольку окон не было.

Около кресла три книжки в твердых — ого, роскошно ауты живут! — переплетах… У кровати никакой тумбочки.

И вдруг Страхов ощутил тревогу, прислушался и опознал в тревоге опасность, которая излучалась на него отовсюду. Он попытался сосредоточиться… и вдруг понял, что его пугает именно мебель. Это веселое креслице, этот ретро-светильник, шкаф. И кровать под ним тоже быстро копила опасный заряд.

Страхов пригляделся к креслу и понял в чем дело: невозможно было определить его марку и не только марку, но и почерк дизайнера. Он, креатор высокого инфодоступа, не мог опознать бренд!

Он напрягся… Нет, это не клон Ikea для замембранья. Икеей не пахло, вещь была явно топ-класса, отлично детализована. Может быть, точный риплей из эпохи Джо Понти?.. Что-нибудь из эскизов Еро Сааринена? Или специальный аут-заказ, выполненный не теряющим форму Филиппом Старком?… или же столетней старушкой Паолой Навоне?.. Нет. Он бы опознал сразу, без всяких вопросительных знаков в начале экспертизы.

Он встал, бросил на постель простыню, подошел голым к креслу и стал заглядывать в его тайные места. Он никогда такого не делал, потому что всегда знал, какой лейбл и где можно найти, и сейчас чувствовал себя прыщавым подростком, заглядывающем женщине под юбку из-под лестницы…

Никаких лейблов не было! Он качнул светильник, потом с ужасом посмотрел на кровать, на которой, наверно, долго лежал… Мир вокруг стал растекаться и провисать, как внутренности яйца, оброненного точно на край стола…

Он слышал об этом, но не был готов к этому.

Это был мир без брендов! Вообще, без торговых марок!

Реальность вдруг стала сливаться в однородную, бессмысленную, невещественную массу…

Его качнуло, он ухватился обеими руками за спинку кресла — и вдруг струя рвоты вырвалась из горла прямо на яркую обивку сиденья.

Он оттолкнулся от кресла и, падая, успел достичь стены, ударился в нее телом. Организм снова сжался, выбросив желтоватую дугу. Он давно не ел, и ничем, кроме желчи, блевать не мог.

Он добрался по стенам до душа, ожидая, что его там вывернет еще раз, и не ошибся: раковина была не Villeroy&Boch и даже не Jika. Смеситель не Hansgrohe и даже не Rolce Royce. Все было не известно какого, вообще не искусственного происхождения!

Он опустился на колени и стал уже без стыда давиться через бортик ванны. И не сразу заметил, что его трогают за плечо.

Страхов немного повернул голову, держа ее за бортиком.

Девушка протягивала ему высокий стеклянный бокал никакой марки, полный на треть жидкости того же цвета, что выдавливалась из него самого.

— Выпейте, — тихо сказала она с очень ровной мимикой правильного доктора, без сочувствия и без малейшей тени ехидства. — Сразу легче станет.

Он взял бокал и приложил много усилий, чтобы сделать над ванной глоток солоноватой, как слезы, жидкости. Действительно, полегчало сразу.

— Спасибо. А почему заранее не дали? — поинтересовался он.

— Тогда бы вас стало рвать потом, когда закончилось бы действие… Надо, чтобы восприятие сразу прошло фазу начальной адаптации. Это то же самое, что укачивание: мозг с помощью тошноты и рвоты пытается противостоять потоку противоречивых и не идентифицированных сигналов извне.

Говоря, она обошла его, сняла смеситель душа и стала деловито заниматься клинингом ванны — вручную, без применения автоматики. Что значит аут!

— Я знаю механизм морской болезни, — сказал Страхов, все еще стоя на коленях и невольно наблюдая за танцем водяных струек, смывающих гадость в отверстие ванны. — Извините…

— Можно на «ты», как генсека, — весело откликнулась она. — Все нормально, так должно было быть.

— Тогда взаимно, — сказал он. — Я, значит, не первый…

— Первым был Адам, — как будто совсем не шутя, сообщила она.

Страхов подумал, что эта рядовая Красной Армии осведомлена куда лучше, чем прикидывается, а ее социальный статус, ранг, чин в этом мире могут оказаться куда выше, чем кажется со стороны, из замембранья.

Он встал, выпрямился и удивился легкости и силе в только что выжатом теле.

— А вот теперь душ… — проговорил он так, на всякий случай, и перебрался через бортик весь.

Девушка задвинула за ним прозрачный фасад кабины, в долю секунды просканировав Страхова взглядом сверху вниз перед тем, как двинуться на выход.

— Хорошо выглядишь, — сказала она совсем не многозначительно. — Спорт?

— У меня дома тренировочная скальная стена, — громко, гулко откликнулся Страхов из прохладного душа. — Двадцать метров! Можешь звать меня Алексом! Или просто Сашей…

— Двадцать метров! Здорово! — крикнула девушка, тормознув у двери, но не обернувшись. — А меня — Дрозофилой… Или просто Дро!

— Что?! — остолбенел в водяных струйках Страхов.

— Дро-зо-фи-ла! Это мушка такая…

— Я знаю, что мушка, — ответил Страхов, не ожидав от маоистки ни такого прозвища, ни такой способности к самоуничижению.

«Здесь все по-другому, забудь все шкалы и оценки», — велел он себе, а за это время девушка успела выйти.

Из душа Страхов заметил на подзеркальнике два стакана, в одном из них зубная щетка и паста были в пластиковых чехлах — видно, приготовлены для него… После душа он вытерся большим белым — наконец-то без драконов! — полотенцем и запахнулся в белый махровый халат, уже не содрогаясь от неизвестности их происхождения. Судя по размеру, халат приготовили для него заранее.

Вернувшись в комнату, он увидел, что она пуста и безлюдна. Ни на кресле, ни на полу пятен уже не было.

Он посмотрел на шкаф, пытаясь угадать, в какой секции повешена его одежда, — и угадал.

Застегивая сорочку Breitlingfor Chukotka, он заметил отсутствие дырки напротив сердца. Это была точно такая же сорочка, только новая — не простреленная. И еще в шкафу висел пиджак. Точно такой же розовый в пурпурную строчку пиджак …, какой он оставил в своем офисе, когда переоблачался в бронежилет Brioni. Только этот был совсем новым.

«Давно пасли… Вот ты и проверил, что не самый ты умный на свете», — обреченно подумал Страхов и подошел к чистенькому креслу, чтобы посмотреть, какие книжки читает боец Дрозофила.

Кресло было как новенькое, и, может, таким и было… «Развеянные чары» Фэнменлуна, «Незнайка на Луне» Носова, «Мир количества и знаки времени» Генона…

«Не ниже I-8… если по нашим понятиям», — оценил Страхов ее интересы и не расстроился, что эта, в общем-то, малолетка не ниже его по доступу. Было бы куда унизительней, если бы — ниже!

Дрозофила появилась из соседней комнаты, когда Страхов застегивал верхнюю пуговицу сорочки, и он невольно поискал взглядом глазок камеры.

Девушка снова просканировала его сверху вниз, как в ванной, — и с таким же докторским выражением на лице.

— Мы сейчас выйдем позавтракать, — сказала она. — Тебе лучше пока переодеться в наше. Тут есть…

Она открыла другую секцию шкафа и указала на льняной комплект цвета беж, оттенка Е 33-6 по Пантону, и некое подобие кроссовок того же оттенка.

— А почему раньше не сказала? — сделал Страхов сердитый вид.

— Это входит в программу адаптации,— ответила Дрозофила. — Все должно быть постепенно…

— Ага, бах в сердце постепенно так… — пробурчал Страхов. — Хорошо, что хоть ботинки не успел надеть. Терпеть не могу шнурки развязывать.

— Интересная фобия, — откликнулась Дрозофила.

Аутский костюмчик сел на Страхова отлично. «Кроссовки» тоже были точно его размера. Дрозофила нагло заулыбалась.

«Все учли! — злобно подумал Страхов, на всякий случай отвернувшись от нее. — Но ничего, ничего… Я вам тут еще адаптируюсь!»

На выходе он невольно оглянулся и, когда они оказались в коридоре, спросил:

— Это что, гостевая?…

— Да нет, — сделала она неопределенный жест рукой. — Можно считать, моя… Ты же, наверно, слышал — у нас нет такой частной собственности, как у вас. Наши квартиры, дома — это что-то вроде тайм-шера. Мы ведь подвижнее вас. Номады… Кочевники мы, скифы мы…

Она повела его по длинному коридору со стандартной «гостиничной» планировкой — двери с номерами справа и слева.

— Сегодня здесь, завтра там… — добавила она.

— И у вас так принято — никаких реабилитационных центров?.. Сразу в домашних условиях мужчин адаптируют после криопаузы, да?

— У нас нет криопауз. Потому что войн нет, — не поддалась Дрозофила. — И к тому же ты — особый случай. Ты проходишь по программе индивидуальной адаптации.

На выходе из коридора не было, как показалось Страхову, никакой биометрической пропускной системы. Когда они подошли, двери просто раскрылись. А он раскрыл рот.

А когда сделал еще один шаг, раскрыл еще шире.

Сначала он ненароком подумал, что они и вправду вышли прямо в заповедную зону московской станции метро «Комсомсольская»! Но чуть сориентировавшись, посмотрев направо и налево, он понял, что это другое пространство. По своему дизайну оно почти точно копировало станцию, уже десять лет доступную только для посещения экскурсионных туристических групп. И это пространство было гораздо более протяженным. Две «станции» длиною метров триста сходились под широким углом, и выход из коридора приходился точно на внутреннюю сторону угла.

Посмотрев направо и налево, Страхов по привычке закинул голову и стал глядеть вверх. Так он всегда невольно делал в детстве и юности, когда попадал на настоящую станцию метро «Комсомольская». Сколько раз попадал, столько раз поднимал голову и шел, куда было нужно, переходя от одного огромного и роскошного «картуша» с коринской мозаикой к другому.

Тут тоже была мозаика в коринском духе — только не картины из истории русской боевой славы, а что-то другое.

Страхов посмотрел направо и налево — и систематизировал. Здесь над головой сияли картины из истории пиров. Ближайший «картуш» справа показывал пир викингов с ослепительным золотом и серебром утвари под лазурными небесами. «Валхалла…» — предположил Страхов. На левом «картуше» трапезовала явно какая-то славянская дружина времен князя Владимира Красное Солнышко. Причем перспектива — взгляд снизу вверх — была здесь как в «апофеозах» на дворцовых потолках.

Страхов опустил глаза и покачал головой, показывая Дрозофиле, что впечатлен.

— И такое везде? — осторожно поинтересовался он.

— На разных уровнях разные темы, разный дизайн. Есть как на «Маяковской»… — сказала Дрозофила. — Здесь — аллегорическая история кейтеринга.

— Что?! — поразился Страхов.

— Ну, как… общественного питания, — в свою очередь, слегка удивилась она его непониманию.

— Я понимаю про кейтеринг, но… — завис Страхов.

— Но кто-то же там тогда занимался, вроде нас, поставкой продуктов, разработкой меню, приготовлением блюд, сервировкой, подачей… — уже вполне толково объяснила Дрозофила.

— Действительно… — кивнул Страхов, начав подозревать, что с адаптацией у него могут возникнуть неожиданные проблемы. — А пир во время чумы тут где-нибудь показан?

— Может быть… — усмехнулась Дрозофила. — Sotechso обслуживает много закрытых зон.

Страхов отметил еще два существенных отличия от станции «Комсомольской». Путей не было. Платформа была сплошной, а на месте путей, у стен, тянулись в ряд подобия игровых автоматов с вращающимися сиденьями. Примерно через каждые тридцать метров «платформа» делилась поперечными подиумами высотой около двух метров, на которых тоже стояли автоматы. А вдоль «платформы», точно посредине, тянулся… фактически бесконечный «шведский стол», в сравнении с которым пир в Валхалле казался просто аскетическим бизнес-ланчем… Страхов решил не задавать по этому поводу вопросов — пусть адаптация идет своим чередом.

Аутов на этих длиннющих «платформах» — что левой, что правой — было видно человек тридцать, не больше. Кто-то сидел за автоматами, кто-то неторопливо прохаживался, кто-то подходил к «шведскому столу». Все были в униформе, только другой масти — буланой.

Страхов невольно осмотрел себя, свою униформу… и снова вопроса не задал. Потом посмотрел на Дрозофилу — и хотел задать. Но она опередила его.

— Если применять ваши понятия, то меня можно считать фрилансером, «вольным стрелком». Меня отправляют на спецзадания. Здесь или за мембрану. Поэтому для меня униформа не обязательна. А это, — она ткнула в звездочку на фуражке, — просто отражение моих преференций в этом мире… И я им стараюсь следовать, между прочим. Пойдем.

И она повела его не к столу, а к ближайшему автомату.

— Лучше сначала попробовать натощак, — сказала она, заметив, как он бросил взгляд в сторону вкусных вещей.

— Моя главная преференция в этом мире — начать день с кофе… — намекнул он.

— А перед тем, как любовью заниматься, ты кофе пьешь? — обезоруживающе спросила она.

Страхов не нашелся, что ответить.

— Обычно нет… — признался он.

— Вот, — подняла палец Дрозофила. — Для первого раза лучше кровяное давление не трогать. Посмотрим…

Она приложила ладонь к горизонтальной рабочей зоне автомата. В трехмерном темном объеме экрана появилась светящаяся сетка. Она убрала руку и предложила Страхову приложить свою ладонь. Он приложил.

— Представь себе какое-нибудь здание… Как будто ты подлетаешь к нему на вертолете. Сосредоточься на картинке.

— Положим, представил, — сказал Страхов.

— Закрой глаза…

Он закрыл.

И вдруг почувствовал, как внезапно нагрелись ступни, как от них вверх вдруг стали быстро прорастать нервные волокна, кровеносные, лимфатические и еще какие-то, совсем неизвестного назначения и наполнения сосуды… Все эти внутренние коммуникации за несколько секунд доросли до уровня таза… И оттуда будто бы фейерверк взлетел до самого головного мозга… Это было вроде как отдаленное подобие оргазма. Отдаленное. Без эрекции и без более серьезных последствий. Кратковременный, захватывающий дыхание экстаз.

А потом эти виртуальные коммуникации стали прорастать дальше через желудок, легкие, сердце, потом все соединились в две кабельных жилы — сонные артерии — и… вдруг разбежались мелкими волокнами по мозгу. И тогда он понял, что попросту превратился в модель небоскреба… Это было офисное здание корпорации «Небесная стена».

— «Небесная стена»… — констатировал он. — Можно открыть глаза?

— Можно, — сказала Дрозофила.

Он открыл. Дрозофила смотрела на него с большим интересом.

— А сейчас? — спросила она. — Только руку не убирай!

Встроенный в него трехмерный план-схема здания не погас и не рассыпался.

— Здорово! — сказал он.

— Какие ощущения в желудке? — спросила Дрозофила.

— Вполне комфортные, — доложил Страхов.

— Значит, линии кейтеринга сегодня в полном порядке, — объяснила она. — А позвоночник не беспокоит? Никаких болей?

— Нет, — сообщил он.

— Лифтовая система полностью восстановлена… И нигде никаких болевых ощущений? Точно?

— Не чувствую, — признался Страхов.

— В общем, все восстановительные работы проведены в штатном режиме и полностью завершены, — подвела итог инспекции Дрозофила.

— Ух ты! — удивился Страхов совершенно новым ощущениям.

— Что такое? — не шутя, встревожилась Дрозофила.

Страхов вдруг почувствовал, что он убирает руку против своей воли, хотя зрительно рука оставалась неподвижной. Более того, он вдруг ощутил себя «матрешкой», как будто внутри него был еще кто-то и этот кто-то теперь пытался дышать в другом ритме… Он описал ощущения.

Дрозофила быстро прикоснулась указательным пальцем к красному огоньку на рабочей зоне, и он стал зеленым.

Она облегченно вздохнула и улыбнулась:

— Ничего страшного. Это подключился менеджер района с другого уровня. «Небесная стена» в зоне его ответственности.

— Значит, у меня был несанкционированный доступ? — спросил Страхов, уже сожалея о том, что его новая способность обнаружилась при таких обстоятельствах.

Так вот почему им заинтересовались ауты! Или не только поэтому?..

— Ну, такие ситуации бывают… — неопределенно ответила Дрозофила, взмахнув рукой. — Сейчас он получит отчет и успокоится… А теперь закрой глаза, глубоко вздохни и выдохни… а потом сразу убери руку.

Он подчинился…

Небоскреб в нем исчез, погас, как будто ночью в здании отключили электричество, и еще мгновение назад объемно светившаяся башня вдруг пропала на темном фоне небес.

— Впечатляет, — поделился Страхов.

Дрозофила смотрела ему прямо в глаза. В ее взгляде он видел — трудно было в это поверить! — участие… и еще что-то на заднем плане. Было похоже на опаску.

— Добро пожаловать в мир аутов, — вполне буднично и благодушно сказала она.

— Спасибо… Это означает, что меня все же переводят на другую работу? — вполне провокационно спросил он.

— Это означает, что завершен первый этап обследования, — снова не поддалась Дрозофила и пошла, как по писанному, то есть, видимо, по данной ей инструкции. — Результат положительный. Чистые пять баллов. У креатора с высоким доступом обнаружены базовые способности аута… А это уже феномен. На сегодняшний день фактически уникальный.

Страхов не поверил.

— …И это стоит отметить, — сказала она, взывая к его доверию, и двинулась к ближайшему столу.

Впервые Страхов с большой покорностью последовал за ней.

Дрозофила вынула из ледницы за горло большую темную бутылку безо всяких этикеток, наполнила два бокала — оба на одну треть — и кивнула Страхову:

— Думаю, теперь ты понимаешь, почему мы провели проверку на голодный желудок?

— Теперь понимаю, — кивнул Страхов и поднял бокал за тонкую холодную ножку. — Прецеденты были, да?

— …За открытия, — предложила она тост, уйдя от ответа.

Страхов безоговорочно принял тост. Они чокнулись. Это был отличный столовый хрусталь уровня Hermes.

Открытия не заставили себя долго ждать!

Страхов пригубил и поразился. Легенды, доходившие до мира креаторов, оказывались правдивыми!

— Да это же Dom Perignon! — едва перевел он дух.

— Возможно, — пожала плечами Дрозофила.

— Но ведь вы живете без брендов! — не понял он.

— Так и есть, — согласилась Дрозофила. — Мы не знаем, что это. Просто заказываем, и нам там наливают. Комиссии отбирают лучшие продукты — вот и все. Они не ориентируются на марки. Идет только квалификация по составу и качеству. Еда — ведь это не одежда и не автомобили, верно?..

— Верно… в некотором смысле, — с натяжкой, но признал Страхов и сделал еще один осторожный глоток.

Точно — Dom Perignon!

«Все! — приказал он себе. — Тормози! Ты за рулем… За очень большим рулем».

Так получилось, что они поставили свои бокалы одновременно. Дрозофила взяла плод манго, пустила его в автоматическую очистку, а потом взяла кусок с блюда фруктовой вилочкой.

— Я ем только фрукты, — сказала она. — С детства. Это ответ на вопрос, который ты мне не задаешь по этическим соображениям.

— Это в школе дали тебе прозвище? — Страхов догадался, что его пустили ненадолго в «запретный файл».

Не увидев реакции, он сделал вторую попытку:

— …Или родители?

Тень промелькнула по лицу Дрозофилы, глаза похолодели, она отвела взгляд.

— Мои родители были биологами, — сказала она, словно призналась под давлением обстоятельств.

— Извини, — сказал он.

— Ничего, нормально. — Она снова встретилась с ним взглядом. — Они погибли во время энигмы. В числе первых… Может быть, я расскажу. Это надо иногда вербализовывать для очистки психики, верно? Ты это знаешь лучше меня…

Он осторожно кивнул и подумал, что она будет ему благодарна, если он ее сейчас отвлечет.

— А можно еще раз попробовать? — спросил он.

— Конечно! — В ее глазах вспыхнули искорки. — Понравилось быть аутом?

— Еще не распробовал, но что-то в этом есть, — признал он, снова подходя к «приставке».

Дрозофила отправилась за ним с большим красным яблоком.

— Подготовленный аут делает это уже без «приставок», — подначила она.

— Как скажешь, — подчинился он, понимая, что не только адаптация, но и некое тестирование его способностей идут полным ходом, не прекращаясь ни на миг.

Он попробовал, постоял с закрытыми глазами и признался честно:

— Пока не получается…

Грызя яблоко, Дрозофила включила «приставку». С ней у Страхова все получилось без труда — 3D-план его дома на Лубянке врос в него гораздо быстрее, чем до этого офисный центр «Небесной стены». Он отчетливо увидел, что пентхаус на верхнем этаже пуст, там работали только аварийные мониторы. Анна покинула дом… Для нее Стрехов теперь — мумия, дожидающаяся дня воскресения в криопаузе. Промежуточным партнерам запрещалось сообщать срок хранения.

— Что, активировался вирус ностальгии? — спросила Дрозофила, терпеливо дождавшись, когда он отключится.

— Скорее, вирус голода, — усмехнулся Страхов, подошел к столу, поднял крышку первого попавшегося под руку закрытого контейнера из стали — и обомлел.

На судке горкой-валиком лежала черная икра! Килограмма полтора, не меньше!

— Так вот как живет теперь класс-гегемон! — потрясенно проговорил Страхов. — Откуда ж такое богатство, если не секрет?

— Оттуда же, откуда и это… как его?.. — Дрозофила ткнула пальцем в бокал.

— Dom Perignon… — пробормотал Страхов, решив только, что уж эту способность — способность угадывать места, где под крышкой прячется любимое лакомство, надо обязательно скрыть от контролеров. — Карл Маркс такого точно не предвидел.

— Он не предвидел принципа, на котором будет построено наше общество, верно? — заметила Дрозофила, деловито доканчивая огромное и, наверно, страшно сладкое, специальное аутсорсерское яблоко.

С ее словами приходилось согласиться. Мир аутов воплотил принцип, который раньше не приходил в голову ни теоретикам развития цивилизации, ни политикам:

ОТ КАЖДОГО ПО ПОТРЕБНОСТЯМ, КАЖДОМУ ПО СПОСОБНОСТЯМ.

Страхов открыл другой подогреваемый контейнер, широкий и плоский… и даже расстроился вместо того, чтобы восхититься. Неужели, подумал он, весь его великий подрывной план по изменению реальности привел лишь к тому, что теперь он может создавать в ней из ничего в любом месте только то, что любит больше всего есть на завтрак?!

На подогретую тарелку он положил три блина и… в общем, сделал с ними то, что делал всегда. Пока он завершал этот утренний аутский фуршет, Дрозофила переработала зубами эдак третью часть стандартного слоновьего завтрака. Видно было, что плоды земные она может поглощать без остановки и устали.

Определить марку кофе Страхов затруднился и мог только сказать, что кофе отличный.

— Спасибо, — закончив, сказал он с чувством глубокого удовлетворения.

— Кому?! — удивилась Дрозофила.

— …Наверно, партии и правительству, — предположил Страхов.

Дрозофила задумалась. Такой подход для нее был, видимо, нов и чем-то интересен.

— Сегодня еще два небольших программных теста, — сказала она, мысленно вернувшись к программе. — Один здесь, другой в Шанхае.

«Шанхай» Страхов воспринял, как кодовое наименование некого особого блока.

— …А потом личное время, — добавила Дрозофила. — Подумай, чем бы ты хотел закончить день.

Наверно, Страхов выглядел ошарашенным.

— Ну там, прогуляться по лесу… — начала перечислять она. — В какой-нибудь природной зоне. У нас есть большие интактные участки по всему миру… Или еще что-нибудь. Скалолазанием заняться, если ты любишь.

— А есть у вас что-нибудь такое, чего нет у нас? — наконец, пришел в себя Страхов.

— Ну… у меня есть право, скажем, собрать две команды, и ты поиграешь в футбол по-настоящему, — предложила Дрозофила. — На каком-нибудь знаменитом стадионе. Сан-Сиро или Маракана.

— Подожди… Футбола у нас навалом! — опять опешил Страхов.

— Смотря какого, — загадочно улыбнулась Дрозофила. — Это к вопросу о следующем базовом тесте. Ты сыт?

— Пожалуй что… — кивнул Страхов.

— Тогда вперед. — Она прошла в ближайший проем между столов и указала на угол противоположный выходу из жилой зоны. — Нам туда, там подъем на следующий уровень.

Пока они проходили это расстояние, Страхов еще раз огляделся. У обеих сходившихся под углом станций не было глухих концов — там, опять под углом, начинались другие отсеки.

— А там что? — спросил Страхов.

Дрозофила остановилась.

— То же самое, что здесь. И там, и там, — сказала она, раскинув руки в стороны, как доисторический регулировщик движения. — Рабочая зона каждого уровня — это такой пятиугольник, пентагон… или пентаграмма, если хочешь. Внешние стороны пентаграммы, сходящиеся под углами — это и есть станции технического обслуживания сооружений. Внутренние лучи — коридоры жилой зоны. По такому коридору мы сюда вышли… Все остальное внутреннее пространство пентаграммы — жилая зона, хозяйственная зона, инфраструктура… — Она опустила руки и подняла правую, указывая пальцем в потолок. — Мы сейчас на нижнем уровне. Следующий, выше, меньше по площади, третий еще меньше. Так в плане образуется пирамида, вершина которой выходит на поверхность земли…

— Так мы под землей?! — поразился Страхов, хотя об этом можно было давно догадаться по дизайну и антуражу «станции Комсомольская» и отсутствию окон дома у Дрозофилы. — И глубоко?

— Здесь глубина около двухсот пятидесяти метров, — сообщила Дрозофила. — На вершине — центр управления и технического обслуживания самой «пирамиды». Этот пентакль-пирамида обслуживает Москву и ближайшие области. Там, наверху, работают ауты высшего уровня. Они способны воспринимать такое…

Дрозофила не договорила.

— Что? — рискнул поинтересоваться Страхов, раз уж намекнули.

— Я даже не знаю, — с девичьей непосредственностью ответила Дрозофила. — Но не исключаю, что они могут регулировать вулканическую активность, к примеру… движение материковых плит, какие-то климатические параметры…

— Ядерные процессы на Солнце… Скорость движения Солнечной системы в Галактике… — экстраполировал Страхов.

— Может, и это тоже, — даже не улыбнулась Дрозофила, по чему Страхов и решил, что дело вселенского аутсорсинга зашло куда дальше, чем можно себе представить. — Ведь Солнце не вечно, и надо эту проблему как-то решать… Наверно, для этого нас природа и сотворила, как ты думаешь?

— «Нас» — это аутов? — уточнил Страхов.

Дрозофила была сама политкорректность:

— И аутов тоже.

— И ты считаешь, что вас для этого именно природа сотворила? — чем-то — еще сам не понял чем — не удовлетворился Страхов.

— Ну а кто?.. — пожала плечами Дрозофила. — Бог Единый, в которого христиане верят?

— Мусульмане, иудеи… — продолжил Страхов.

— Это же так давно было! — удивилась Дрозофила. — Теперь так только на Луне думают, разве нет? Разве они не все там?

«Может, все-таки чего-то ауты не знают…» — с надеждой подумал Страхов.

Дрозофила спросила уже явно с исследовательским интересом:

— А ты что, думаешь, как они?

Страхов хотел было соврать для пущей путаницы, но не стал, подумал, что не пройдет, и он расколется потом на каком-нибудь хитроумном тесте.

— Я не знаю, — сказал он. — Меня не учили в Бога верить. Я не знаю, как это делается. А как подключиться к аутсорсинговой колонии на Луне, я пока тоже не знаю.

— Меня тоже не учили… И что происходит на Луне, я тоже не знаю. Может, в стадии проекта… Еще какие-нибудь вопросы на этом уровне остались? — повела она рукой, охватывая пространство вокруг.

— Может, потом возникнут, — предположил Страхов.

— Еще вернемся, — сказала Дрозофила и добавила: — Торопиться некуда.

«Проговорилась!» — подумал Страхов и представил себе старое время, спецколонию и осужденного на пожизненное заключение, который с такими вот словами — «торопиться некуда» — уходит с прогулки обратно в помещение.

И он снова, куда отчетливей осознал, что его главная задача — сбежать отсюда. Вопрос — куда?! И еще вопрос — не запланированы ли его мысли и намерения кем-то? С целью какого-то теста… Или еще с какой-то неизвестной целью. Старая история. Еще Лао Цзы подозревал, что не ему бабочка снилась, а это он снится бабочке, затеявшей какой-то заговор против его реальности.

Информации не хватало, и Страхов решил пока удовлетвориться тем, что хотя бы на завтрак будет есть блины с черной икрой, запивая их Периньоном, пусть и лишенным «маршальского мундира» — его законной этикетки.

Думая, он шел к дверям, на которые указала Дрозофила. Двери раздвинулись перед ним, он вошел в какой-то длинный тамбур, остановился, не зная, что делать дальше, и повернулся к Дрозофиле, которая тихо двигалась следом.

Теперь она стояла и смотрела на него так пристально, как будто он что-то украл, а она заметила… Только застала ли она те времена, когда еще кто-то, кроме патологических клептоманов, что-то прихватывал, что плохо лежало? Наверно, сравнение было некорректным.

— Что-то не так? — честно и откровенно спросил Страхов.

— Все так, очень даже так, — протяжно проговорила Дрозофила. — Ты что сейчас сделал?

— Что? — не понял Страхов.

— Ну, перед тем, как войти… Ты же руки не поднимал.

— А что я должен был сделать? — перешел в наступление Страхов.

— Я не знаю…

— А я знаю?! — уже начал злиться он.

— Ну, например, представил себе, как эти двери открываются… — предложила идею Дрозофила. — Как это ты делал раньше у себя, там? Может, ты вспомнил, как смотрел прямо в сканер сетчатки… или, допустим, машинально представил себе какой-нибудь другой биометрический сканер? Было?

— Я ничего не вспоминал, я думал о своем… — И тут Страхов прикусил язык и, бестактно повернувшись к Дрозофиле спиной, спросил: — Мне и дальше идти впереди тебя?

— Если хочешь, — как бы безразлично сказала Дрозофила. — Там, по-моему, тебе все будет понятно. Просто эскалатор.

Страхов пошел вдоль короткого коридора, поводя плечами, — вся его спина вспотела.

Его опять подловили! И на чем! Он поражался сам себе, не знал, то ли радоваться, то ли страшиться, а на заднем плане сознания еще мигала тревожная лампочка вопроса: видит ли Дрозофила, что он догадался о том, что произошло.

А произошло, по всей видимости, необычайное. Опять произошло! В его мире, мире креаторов, ходили слухи-легенды о людях, у которых открылся дар ключа от всех дверей. Их называли «свободными», этих уникумов якобы принимали за своих все биометрические системы допуска… И якобы ООН уже подумывает о том, чтобы ввести кое-где старинные системы допуска вроде ламинированных персональных фотографий с набором данных, а на входах там поставить специальных аутсорсеров, знающих в лицо конкретных персон с допуском… Страхов был когда-то уверен, что, если бы хоть один свободный существовал, он бы знал его имя.

Теперь, могло статься, он одно такое имя узнал…

Но если его дрим-тренинг привел к возникновению еще одной новой способности, то имя этого свободного кое-кто узнал раньше него. Крепко его взяли в оборот, ничего не скажешь!

У эскалатора он вежливо подождал Дрозофилу, она удивилась, улыбнулась мило и шагнула на подъем в паре с ним.

Наверху он также галантно сделал “Ladiesfirst”, не дойдя шагов пять до закрытых дверей. Она не смутилась, не стала настаивать на повторении эксперимента, подняла руку, сканер считал ее ладонь…

Декор этого уровня Страхов определил не сразу, но когда увидел на всех экранах «приставок» сплошной футбол, догадался, что приехал на «станцию «Спортивная», некогда приглашавшую болельщиков в «Лужники».

Здесь «платформа» почти совпадала со стандартными размерами платформы метро, и все «приставки» были заняты аутами в униформе такого же цвета, как на Страхове, только другого оттенка.

«Это, конечно, интереснее, чем кабели тянуть и канализацию сканировать», — объяснил он по-своему местный аншлаг и спросил кстати:

— А что они делают?

— Работают, — ответила Дрозофила. — Попробуй, это интересно.

Она подошла к ближайшей «приставке», поздоровалась с аутом-«болельщиком» и подняла руку так же, как перед дверью. Аут посмотрел на ее руку так, будто сканер был встроен в его глаза, освободил место и вразвалочку отошел к «шведскому столу», не обратив на Страхова никакого внимания.

— Ты лучше сядь, здесь надо расслабиться, — сказала Дрозофила.

Страхов сел во вращающееся, очень удобное офисное кресло. Куда класть руку, он уже знал. Положив, он сразу услышал стандартный «белый шум» футбольного матча, аккуратненько прошитый голосом комментатора.

— Кто хоть играет? — спросил он.

— Расслабься… Сейчас все узнаешь. Просто посиди немного, посмотри, поболей, — давала инструкции Дрозофила.

— Честно говоря, чем-чем, а футболом я никогда не интересовался… Если только финалы чемпионатов мира… ну, и голы в новостях, — признался Страхов. — Не уверен, что результат вашего теста будет корректным.

— А мы это учли, — сказала Дрозофила. — Здесь все такие, как ты. Специально отобраны. В плане футбола — полные нейтралы. Я же говорю, люди работают… Ты попробуй, включись. Отсюда все воспринимается по-другому…

«Интересно все-таки узнать, как долго они меня вели… На каком проекте я засветился? — подумал Страхов, делая вид, что сосредоточенно вглядывается в экран. — Если уж они знают, что футбол мне не по кайфу…»

Секунд через двадцать он уже знал — само собой узналось, — что в высшей лиге московский «Спартак» играет с екатеринбургским «Локомотивом» на таком-то круге чемпионата страны, что в турнирной таблице уральский «Локо» эдак повыше двумя этажами будет… Появилась в памяти и вроде бы ненужная статистика игр, забитых и пропущенных мячей, еще какой-то мусор… Потом Страхов почувствовал, что матч сейчас смотрят в он-лайне примерно сто двадцать тысяч болельщиков, а запись просмотрит аудитория раза в три побольше.

Вскоре Страхов почувствовал, что ему в самом деле уже не совсем до лампочки… и даже становится интересно… только не игра, а само боление. Эмоции зрителей он-лайн создавали необычную какофонию, будто два оркестра пытались одновременно переиграть друг друга, и непонятно было со стороны, что же играет каждый. И вот Страхов почувствовал, что в его силах стать дирижером, привести стихию «звуков» в гармонию и даже, по ходу, выбрать стиль — джаз, классику или что-нибудь легкое, танцевальное…

И он попытался настроиться… и стало ясно, что в этот раз для гармонии звуков «Локо» должен закатить «Спартаку» еще пару мячей в таких-то растаких комбинациях и с таким-то промежутком, а «Спартак» — еще один мяч в ворота «Локо», а в итоге должно стать 4:2 в пользу уральцев… и если так настроить дело, то получится классная блюзовая композиция.

И вот «Локо» заиграл веселее, комментатор взбодрился, и разноцветные столбики гистограммы в информационном секторе экрана чуть-чуть подросли.

— У тебя все отлично получается! — подбодрила за спиной Дрозофила.

Страхов уже, само собой, знал, что гистограмма отражает рейтинг трансляции в ряду других спортивных репортажей, а, кроме того, —накал зрительских эмоций и их спектр, который будет необходимо учитывать в следующих играх команд.

«Музыка» стала проясняться в восприятии Страхова — это была пока легкая, ни к чему не обязывающая эстрадная импровизация.

И «Локо» закатил первый из требуемых мячей.

…И вдруг Страхов понял, что ничего нет, что он смотрит в пустоту, что нет, вообще, никакого матча!

«Музыку» будто разом выключили.

Столбики гистограммы поползли вниз, а под гистограммой стала расти красная горизонтальная полоска.

— Разрешите! — услышал он требовательный голос.

Он убрал руку и поднялся, уступив место «профессиональному оператору».

— Устал? Ничего… — осторожно похлопала его по руке Дрозофила. — Для первого раза достаточно… Кофе покрепче… Не помешает.

Страхов перевел дух, глубоко вздохнул и, пытаясь адаптироваться, сказал:

— Ну-ну…

— Обычная биологическая обратная связь… — не стала делать сенсации Дрозофила. — Постепенно подбираешь в себе такое психофизиологическое состояние, которое приводит к нужному результату.

Она как будто нарочно отвлекала Страхова от сокрушительного открытия, за которое можно было бы выпить и целую бутылку Периньона, а, может, и не стоило. Страхову как бы походя открыли, что нет на планете никакого реального футбола, а есть только виртуальный! Матч, который он видел и которым управлял, происходил в компьютере, и аут-оператор был нужен только для того, чтобы регулировать и направлять эмоции зрителей-болельщиков, которые, свою очередь, по принципу обратной связи, создают сами для себя накал… нюансы накала… эффект новизны… и что-то еще…

— Погоди… Мой друг ездил на финалы! — Он будто проснулся. — А там что, огромная голограмма?!

— Ну, это уж чересчур! — усмехнулась Дрозофила, наливая кофе во вторую чашку. — Хотя идея интересная… Нет, финалы крупных чемпионатов проводятся вживую. Специально. Как подкрепление рефлексов. А все остальное — это то, что ты здесь видишь. Просто оцифровка. Дешево. Удобно. — Вторая чашка предназначалась ему. — Аутсорсинг спортивных соревнований оказался одним из самых прибыльных. И матчи куда интересней, чем в действительности… Ведь болельщики сами их создают, соревнуясь друг с другом, напрягая эмоции. И получают именно то, что хотят через нашего модератора. Никто не разочарован. Никто не свистит.

— А что делают реальные команды в это время? Как они-то финалы проводят? — все не мог успокоиться Страхов, до этого футболом не интересовавшийся. — Ведь надо нормально игру показать…

— А то же, что и все, — непосредственно пояснила Дрозофила. — Тренируются, играют между собой… ну, не для зрителей, продумывают игры, разрабатывают интересные связки и серии комбинаций… отдыхают вместе.

— Это что, как цирковая борьба двести лет назад? — совсем разочаровался Страхов.

— Нет, — твердо ответила Дрозофила. — Финалы играются чисто. И практика показала, что именно при такой технологии живые игры стали гораздо интереснее. Ведь паттерн биологической обратной связи становится устойчивым. Живые матчи теперь тоже как бы создаются зрителями… Каждый чувствует, что он, лично он реально влияет на игру, хотя и не сознает этого.

— И сколько лет эта система держится в секрете?

— Около двадцати…

— Поразительно! — искренне поразился Страхов. — Поразительно то, что до сих нет утечки!

— Но ты же не раскроешь тайны? — фирменно прищурилась Дрозофила.

— Допустим, не раскрою… — предположил Страхов.

— Вот именно… И кто тебе поверит? У креаторов, фанатов футбола, слухи о виртуальных матчах ходили давно. Задолго до того, как все это началось реально. Нормальные, устойчивые слухи. Если такого рода слухи появляются до самого события, если их хотят услышать, что это значит? Это значит, что с одной стороны, люди именно этого хотят, пусть и подсознательно, а с другой, то, что никто в эти слухи никогда всерьез не поверит.

— Это уж точно! — кивнул Страхов.

— У нас о виртуальных матчах знают многие… А кое-кто из аутов высших уровней помнит те, старые, настоящие. Говорят, что скука была ужасная. А виртуальный матч действительно интересен. Он — твой, ты-то как раз участвуешь в нем реально. Куда реальней, чем когда смотришь реальный матч, который гораздо меньше поддается влиянию твоих чувств. Ведь он не интерактивен. Верно? Ты же сейчас это сам почувствовал. Он был внутри тебя. Объемно… напряженно… — И последний аккорд: — Я не знаю, как точнее сказать, я в футболе тоже ничего не понимаю.

Пожалуй, еще один бокал Периньона не помешает, решил Страхов и выпил, не чокаясь, поскольку повода не нашел.

— Вроде адаптировался, — оценил он ситуацию. — Какой тест теперь по плану?

— Шанхай, — сказала Дрозофила. — ОПА…

— Звучит внушительно, — кивнул Страхов. — Объединенная Повстанческая Армия?

— Это тест на расшифровку аббревиатур, — со смехом сказала Дрозофила. — Сразу понятно, что у тебя на уме… Сочувствую… Но пока ОПА — это Отдел правительственного аутсорсинга. Полное название — Отдел аутсорсинга избирательных, парламентских, правительственных и президентских услуг.

— Значит, все президенты и правительства тоже виртуальны? — уже без всякого удивления спросил Страхов. — Ну, это можно было давно предполагать.

— Не совсем, — загадочно улыбнулась Дрозофила. — Все гораздо интересней. Это самый секретный Отдел Sotechso.

— Вот это меня и пугает больше всего — то, что вы так легко открываете мне свои секреты, — заметил Страхов. — За это обычно приходится дорого платить.

— Просто мы уже давно считаем тебя своим, — доверительно пояснила Дрозофила. — Причем аутсорсером очень высокого уровня. Возможно, сам того не осознавая, ты уже имеешь способности супераутсорсера… И теперь мы просто вводим тебя в курс дела, а заодно и сами проверяем, на что ты на базовом уровне способен. Ты сыт?

— Еще как! — сказал Страхов.

Он опять ненавязчиво пропустил Дрозофилу вперед, она не упиралась, хотя улыбкой намекнула, что маневр ей понятен.

Теперь они спускались на эскалаторе и спускались довольно долго, оставив выше и «станцию «Комсомольская», и еще какой-то более глубокий уровень.

Наконец, Дрозофила вывела его на уровень, который выглядел, как самая натуральная станция метро с тремя платформами и, соответственно, четырьмя параллельными путями. Никаких архитектурных украшательств тут не было — просто нормальная функциональная подземка.

Над каждым из тоннелей висели большие информационные панно, каких Страхов в старом метро, уже выведенным из городской инфраструктуры и получившем музейный статус, никогда не видел. Примерно такие висят на железнодорожных вокзалах и в аэропортах.

Информация над тремя из четырех путей, была Страхову совершенно непонятна. На панно были указаны только какие-то «блоки» с трехзначными номерами. Только над одним были указаны условно понятные пункты назначения — Шанхай, Сингапур, Бангалор, Аден — и время то ли отправления, то ли прибытия.

— Там — «короткое» метро, — указала Дрозофила на другие пути. — Можно сказать, областное. А здесь — «длинное». Азиатское направление. Наш скоро.

Вдруг — с холодной волной по телу — Страхов осознал, что не надел своих часов… и даже ни разу не подносил к глазам запястье… Неужто и впрямь адаптировался?! Ведь было похоже, что у аутов со временем какие-то иные отношения…

— Две минуты, — сообщила Дрозофила, заметив на лице Страхова легкую растерянность. — Ты ведь был в Шанхае, когда подбирал кадры для своей фирмы?..

— В Шанхае, — как-то совсем потерялся Страхов.

Нет, с адаптацией пока не все ладилось. Он встряхнулся, и только сейчас догадавшись, что они и впрямь едут на метро в настоящий город Шанхай! Он слышал в своем мире о «длинном» и «коротком» метро аутов, но чтобы — прямые линии от Москвы до Шанхая или Сингапура!.. Об этом даже слухов не было.

— Бывал, — кивнул он.

«Тридцать шесть секунд», — подсказал ему включившийся внутренний счетчик, натренированный в корпоративных маневрах.

Поезд с двадцатиметровой скошенной к носу от конца до начала кабиной подошел через 36 секунд. Весь состав из десяти вагонов был расписан, призванный изображать ненавистного Страхову китайского дракона с оранжевой чешуей и алым гребнем.

Им предстояло быть поглощенными драконом — вполне прямолинейная символика.

Пассажиров было немного, не больше дюжины — фактически по одному на каждый вагон.

Они вошли.

Интерьер напоминал салон бизнес-класса в самолете — широкие удобные кресла, экраны, мини-бар и все такое.

— Садись у окошка, — ехидно улыбнулась Дрозофила. — Посмотришь красивые пейзажи.

— Думаешь, сбегу? — подначил ее, в свою очередь, Страхов.

— А разве ты об этом еще не мечтаешь?! — весело удивилась Дрозофила.

«Ну вот! — подумал Страхов. — Другого выхода они мне и не оставили… Так?»

— Скажи, а здесь час-пик, вообще, бывает? — спросил он ее, когда они устроились.

— Будет, если случится что-нибудь серьезное и где-нибудь потребуется подкрепление, — сказала Дрозофила.

Страхов кивнул, решив не пытать о подробностях…

— У тебя есть план, чем заняться эти полтора часа, пока мы будем в пути? — неясно намекнула Дрозофила.

Никак Страхов не мог адаптироваться!

— Что, до Шанхая всего полтора часа?! — опять удивился он.

— А что, долго? — не поняла Дрозофила.

— Ну, мы там… у себя… такое даже представить не можем. Под землей. За полтора часа. От Москвы до Шанхая?!

— У нас технологии развиваются быстрее… — просто, без всякой горделивости, ответила Дрозофила. — Новое поколение земснарядов, новые системы. Сейчас по договору с Icenture строится прямая линия Москва-Лос-Анджелес. Ее «Горячей» назвали. Это на случай каких-либо глобальных чрезвычайных ситуаций. Новые тоннели и поезда выдерживают землетрясения любой силы… Лекцию продолжаем?

— Дозировано… — с усмешкой попросил Страхов.

Панно над выходом в тамбур отсчитывало предстартовое время.

— Пристегнись, — сказала Дрозофила. — Вначале прижмет немного… Холодная вода, лед — в правом подлокотнике.

Ремни здесь были, как в машине, через плечо — наискось.

Обратный отсчет кончился и погас на «нуле». Состав тронулся очень мягко, почти неощутимо, но уже через несколько секунд Страхова вежливо вдавило в спинку, и еще с полминуты дышать ему было неудобно. Потом дискомфорт ушел. Дрозофила первой облегченно вздохнула и отстегнулась, Страхов последовал ее примеру.

Она сдвинула крышку-жалюзи на подлокотнике и залпом опорожнила половину пластикового стаканчика.

Страхов не обратил бы на это внимание, если бы она сразу следом не опрокинула другой прозрачный стаканчик — с соком, по цвету похожим на апельсиновый. Потом из пола по ее команде поднялся мини-бар, и она достала из фруктового отдела самое крупное яблоко.

На Страхова слегка пахнуло водкой. Очень хорошей, но — водкой!

«Открытия продолжаются…» — подумал Страхов.

Прожевав кусок, Дрозофила снова вытащила прозрачный стаканчик, граммов на пятьдесят заполненный не менее прозрачной жидкостью.

— Ты что, тихушница? — не выдержал Страхов.

— Что? — заморгала Дрозофила блестящими глазами.

— Всегда в одиночку давишь?

Она оставила стаканчик, откинула спинку и откинулась сама.

— Извини, — сказала, выдержав паузу. — Привыкла к одиночеству… Мне сейчас нужно немного крепкого.

— А за компанию? — с напускной обидой протянул Страхов.

— Тебе пока не стоит, — не поворачивая к нему головы, серьезно ответила Дрозофила. — Потерпи до вечера. Еще один тест будет… Там нужно внимание… Можешь заказать сухого или пива. В подлокотнике меню.

Он сдвинул крышку. Электронная панель меню предлагала — Страхов подвигал пальцем по сенсору — полсотни вин, указанных по сортам, составу купажей и крепости, и столько же сортов пива под четырехзначными номерами.

— Первая цифра — район сбора сырья, потом плотность и крепость, — пояснила Дрозофила. — Если полегче, бери в пределах тысячи, это вроде старых немецких драфтов.

— А чешские?

— С трех до четырех тысяч… Только не увлекайся. Все-таки важный тест. От него много зависит.

Страхов набрал наугад.

— Тесты… тесты… — вздохнул он, пока наполнялся высокий бокал. — Я не могу отделаться от ощущения, что меня просто сделали заложником, как в старые времена… Что меня просто похитили для каких-то неизвестных целей и пудрят мозги. Меня-то не спросили. Мои права нарушены. В общем, акция явно противозаконная, и ООН об этом… как я подозреваю, ничего не знает.

— И я не знаю, — дернула плечиками Дрозофила. — Может, так оно и есть. Равновесие держат ауты. И не все можно объяснить ООН.

Она повернула к нему голову. Глаза ее были куда добрее, чем обычно, больше и немного косые… Но говорила она очень четко, как не в одном глазу.

— Ты подошел вплотную к границе Равновесия, ты уже способен воздействовать на него… Ты ведь этого отрицать не можешь?

— Наверно, не могу, — признал Страхов.

— И ты имел… нет, и-ме-ешь осознанное желание воздействовать на него, так? — Интонация была отчетливо прокурорская.

— Вопрос «как»… — уклончиво ответил Страхов, стараясь смотреть прямо в слегка разъезжающиеся зрачки Дрозофилы, даже шею заломило.

— Какое совпадение! — картинно всплеснула руками Дрозофила. — И он еще чем-то не доволен!.. Именно над этим твоим чертовым «как» теперь и ломают головы серьезные люди, разве не ясно?

Страхов скривил дурацкую гримасу.

— «Противозаконно»… Пока разобрались бы с бюрократией и твоими правами, могло быть уже поздно… — На последнем слове Дрозофила сделала апокалипсическое ударение. — Может, энигму упустили только из-за того, что не успели вовремя все согласовать и все подвести под законные основания…

У Страхова по спине пробежал холодок.

— Что… кого-то… вроде меня… что, просто упустили тогда?..

О том, что Равновесие… и, вообще, реальность нового мира может быть настолько хрупкой, он еще не думал. Никогда еще не допускал, что край пропасти может быть так близок.

Дрозофила отвернулась.

— Хотела бы и я знать об этом… Может, и больше тебя… Хотела бы я знать кто… — Она вздохнула тяжело и — о, чудо! — сняла свою китайскую фуражку, оставшись эдаким взъерошенным чертиком.

Страхов решил сдержать улыбку.

Со спинки переднего кресла опустился столик, Дрозофила положила на него фуражку. Рядом, как будто в специально сделанную для этого, выемку — опустила свое яблоко. И… опрокинула еще пятьдесят грамм, запив их соком.

Страхов спохватился и вынул из подлокотника свое пиво, отхлебнул. Отличное, другого и ожидалось!

Дрозофила мило шмыгнула остреньким носом и сказала уже довольно и примирительно:

— Вот меня тоже, считай, украли — и ничего, я неплохо себя чувствую… И никому до этого дела нет.

Она ожидала вопроса, но не дождалась. Страхов выдержал паузу.

Тогда она всем телом, полулежа в кресле, повернулась к Страхову и сказала:

— Все, я готова.

Страхов внутренне собрался и пока остался сидеть, как сидел:

— Я тут не местный, порядков не знаю. Ты уж предупреди…

— Я буду вербализовать, — сказала Дрозофила и положила ему руку на предплечье.

Страхов взял пиво в другую руку.

— Тебе ведь интересно, почему я отличаюсь от других аутов, и, вообще, почему это меня к тебе приставили?

— Я даже не надеялся узнать это, — искренне обрадовался Страхов, хотя, конечно, оставил в сознании маячок недоверия — мало ли, чем она его сейчас загрузит, и где правда, а где нет.

Но, демонстрируя доверие, он повернулся к ней так, чтобы получилась симметрия тел, а разговор — максимально уютным и доверительным.

— Вот и хорошо, — расплывчато, слегка хмельно улыбнулась Дрозофила. — Для тебя это, считай, еще один тест, а для меня… Мне просто надо вербализовать иногда, ты же сам врач, знаешь.

Страхов кивнул — врачом он, считай, был, — и пожалел Дрозофилу, видя, что она жутко одинока в своей свободе разгуливать по миру в старинной китайской форме.

— Заодно и время пройдет. Для разнообразия надо еще кому-то в жилетку поплакаться. Не одной же королеве… — шепотом пробормотала Дрозофила.

— А это кто, королева? — понадеялся Страхов на пьяную утечку, но зря.

— Потом узнаешь, — взмахнула ручкой Дрозофила. — А я, знаешь, я ведь питерская…

— Так я и знал, — не сдержался Страхов и сразу пожалел.

— Как это? — сразу насторожилась Дрозофила.

— А по улыбке, — сам мягко улыбаясь, стал объяснять Страхов. — У питерских девушек улыбка такая — одновременно высокомерная, провокационная и… ну, скажем, опасливая, немного нервная.

— Тоже мне физиономист. Пальцем в небо, — хмыкнула Дрозофила, но не отвернулась. — А у танзанийских?

— У каких?

— У танзанийских девушек?... Меня уже в пять лет в Танзанию увезли… Из двора такого питерского — представь, да? — прямо к зебрам и жирафам в саванну. Там, между прочим, все так улыбаются… Зебры, масаи… геенны.

— Все, молчу… попал, — сдался Страхов, поставил бокал на свой столик, и прикрыл своей рукой ее руку, которая оказалась холодной и хрупкой, с острыми костяшками.

Дрозофила родилась на Охте… Нет, своего настоящего имени она скажет, оно у нее, как у индейцев, секретное-запретное, она его скажет только тому, за кого уж точно замуж выйдет. Проехали!

Родители были микробиологами, оба увлеченные, кандидаты наук. А еще — фанаты Гринписа. Воевали в Питере. Она помнила, как однажды летом ее взяли на большой мост, и туда приехали еще пары с детьми. На вид группа из детского сада под чутким руководством старших осваивала достопримечательность, глазела на проплывавшие низом кораблики, кто-то из взрослых что-то рассказывал им и куда-то показывал, было интересно.

Оказалось же, что они, дети малые, были прикрытием. Кто-то из родителей, не ее, люди с альпинистской подготовкой, двое или трое, забрались на нижнюю сторону моста и там, лазая, как обезьяны, укрепили, где надо, суперпрочные тросы.

А потом все разошлись по домам, пообедали, отдохнули и к ночи — дело было в начале лета, как раз в пору белых ночей, — все собрались снова, но уже не одной кучей на мосту, а рассредоточенными по разным берегам группками — смотреть, что будет. Были еще какие-то незнакомые люди с зачехленными коробками. Потом, когда все расчехлили, оказалось — телевизионщики.

А все было подстроено к тому, что должен был проплывать по Неве какой-то корабль из Евросоюза якобы с опасным химическим грузом, наличие которого скрывалось от общественности. Для чего он приплыл, она не помнит. И вот мосты развели… но не совсем. Между ними провисли эти тросы с транспарантами. Было интересно — как праздничные растяжки над Невским.

Она еще не могла узнать, что там было написано, потом, гораздо позже, родители нарисовали и сказали:

WELCOME ECoPOISONING !!