Дао Дзэ Дун

Часть вторая. (Окончание)

«ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, ЭКоОТРАВЛЕНИЕ !!»

Причем первые две латинские буквы EC были изображены в виде логотипа Евросоюза — EC, — то есть EuropeanCommunity, а маленькое «о» — в виде красного кольца с точкой, которым маркируют боевые отравляющие вещества типа зарина и замана.

Родители очень гордились этой выходкой, как и всеми другими. Акцию потом показывали по телевизору — ее фиксировали с разных точек. Корабль вроде бы так и не остановился, но то ли антенну, то ли всю мачту ему тросом снесло под Троицким мостом.

А потом рядом с ними, на Охте, стали строить небоскреб. «Иглу» Газпрома. Несмотря на все народные протесты.

«Они посадили небо на иглу!» Родители и их друзья, что приходили в гости, часто повторяли эти слова, поэтому она их хорошо запомнила.

У папы с мамой были озабоченные лица, и она пыталась вообразить, как это можно посадить небо на иглу. И однажды ей показалось вдруг, когда она смотрела вверх, что небо — это огромный голубой шарик и все находится в нем… И если шарик посадить на иглу, он что?.. Правильно! Она очень испугалась, рассказала об этом друзьям и воспитательнице — этой ее гринписовской агитацией в младшей группе детсада родители тоже потом гордились и часто об этом эпизоде напоминали. А потом она спросила родителей, когда они за ней пришли… Воспитательница сказала, что такого быть не может, что «посадить на иглу» это теперь значит просто начать строительство очень высокого дома. Подружки ее тоже не сильно испугались и не поверили, что небо может лопнуть… А вот родители переглянулись и сказали, что это очень похоже на правду, но бояться пока не стоит и небо еще можно спасти.

Когда она подросла, родители ее уверяли, что, именно эта ее фантазия окончательно убедила их, что нужно уезжать. Так они решили, когда стало ясно что строительство не остановить и родная Охта вот-вот превратится в жуткий враждебный мир с иглой, проткнувшей небо.

— Представь, они ведь всерьез думали, что не выдержат и сойдут с ума, если останутся и каждый день будут видеть эту… этот голубой «привет от Фрейда»! — В тоне Дрозофилы слышалось все больше осуждения.

— Почему голубой? — не понял Страхов.

— Ну, он же весь стеклянный… — объяснила Дрозофила. — В общем, я не могу понять их. Мир-то всегда меняется, что с этим сделаешь?.. Детство уходит, как-то ведь люди это нормально переживают. Ну, есть ностальгия… Нормально! Теперь и полечиться можно. Кому-то ведь и своих болот жалко было, которые потом Питером застроили… Так ведь, скажи, так?

— Наверно, — кивнул Страхов, с легким удивлением, переходящим в настороженность, замечая, как автобиографический рассказ Дрозофилы подбирается и к его личной, далеко запрятанной боли, и, значит, это все неспроста. — Для кого как…

— Вот и я говорю, ну, застроили любимую полянку детства, жизнь-то ведь не кончается, всегда так было, со всеми, у каждого какую-то любимую полянку отнимают, и все нормально, продолжают жить… а не летят сломя голову туда, где вокруг все, вообще, по-другому и ничто не напоминает о чем-то таком, с чем расстаться невмоготу… Не боятся же люди сойти с ума — потому, наверно, и человечество умнеет.

— Ты это о чем? — пробормотал Страхов, видя, что она уже не с ним говорит, а с тенями родителей опять, наверно, в который уж раз спорит… а заодно, походя, и в его огород такие камешки кидает… прямо, Тунгусские метеориты!

— Да что там! — грустно улыбнулась Дрозофила. — Они обо мне бы подумали… Мне эта игла задницу не колола, вот что! Я бы перетерпела… А был у меня двор, друзья… Они у меня тоже много чего отняли, когда побоялись, видите ли, сойти с ума от новой реальности…

— А двор остался? — спросил Страхов.

— Остался, — сказала Дрозофила.

— Навещаешь?

— Нет. — Глаза ее даже протрезвели. — Я лечилась от ностальгии. Мне это все нельзя — служба такая.

Она завела руку за спину и отработанным движением достала стаканчик, уже наполненный с помощью услужливого автомата.

— Извини, — сказал Страхов. — Я — бывший врач, и у меня рефлекс… Я имею в виду, что тебе, пожалуй, хватит.

— Да? — Дрозофила удивленно заморгала, взглянула в стаканчик. — Спасибо за заботу. На!

И она протянула его прямо под нос Страхову:

— Выпей. Ничего… Нейтрализуем перед прибытием.

Страхов и не собирался отказываться: как это ему, прирожденному исследователю, не продегустировать аутскую водку! Он хапнул и — о, блаженство!

Дрозофила сунула ему в нос свое надкушенное яблоко. От такой чести нельзя было отказываться, хотя первый глоток такой великолепной холодненькой водки грех было и закусывать. Но вежливость превыше всего.

— Спасибо, — сказал он и хрустнул.

— Да не за что, — без воодушевления ответила Дрозофила. — Теперь и тебе хватит… Они, может, и живы остались бы, если бы не поехали…

— А что там, в Танзании, совсем не понравилось? — попытался Страхов хоть чуть-чуть отвести «дорожку» в сторону.

— Ну, почему… — Дрозофила подняла глаза, и просторы саванны отразились в них. — Жирафы, зебры, слоны… Это ж интересно… Но жить там…

В общем, так сошлось, что родителям Дрозофилы предложили европейский грант на длительную работу в Танзании, и они восприняли его, как знак судьбы: «Надо уезжать из этого оскверненного дома!» — ни меньше, не больше.

И стали они жить втроем в Танзании, неподалеку от туристического городка Аруша, на отлично обустроенном «научном хуторке». Хуторок располагался на стыке плантаций кукурузы, и охрана была общей — и для плантаций, и для исследовательского центра.

А главными ее друзьями стали три сторожевых ретривера и серый мерин Мартин.

Родители занимались эпидемиологическими исследованиями, а она… Ее возили в заповедники — Нгоронгоро, на озеро… Потом разрешили кататься на Мартине вокруг хутора. Иногда приезжали врачи — местные, продвинутые африканцы в белых сорочках, галстуках и со своими детьми, очень довольные и очень добрые люди, каких она на севере не видела. И англичане тоже наведывались, холодные и чопорные от мала до велика. В общем, она устраивала свою одинокую реальность, как могла. Потом, в самый черный день это ее умение быть одной очень пригодилось, чтобы не сойти с ума и выжить…

Через год после переезда в Африку родители хотели отправить ее в Англию, учиться. Но как раз началась мода на оффшорные школы, на учебный аутсорсинг. Родителям предложили поучаствовать в новом проекте — совершенно бесплатном и самом что ни на есть продвинутом. Что касается новизны научного рода, тут родители были фанатами прогресса — они сразу согласились. И вот в их домике, стилизованном под масайскую хату уровня «де люкс», появилось трюмо из плазменных панелей и специальная видео-приставка. Когда все включалось и работало, возникало ощущение, что ты сидишь в настоящем классе, а вокруг тебя сидят одноклассники. Учителя объясняли, давали задания на дом, могли вызвать к доске… И девочка по прозвищу Дрозофила вставала и, если надо было что-то писать на доске, то она вставала и поворачивалась спиной к учителю, смотревшему на нее с центрального экрана, потому что доска находилась позади… И была еще одна особенность: на каждом уроке практически все соседи менялись и похулиганить было невозможно, потому что каждый из них оставался у себя дома — кто в Москве, кто в Исламабаде, кто в Лагосе. Но и учителя тоже были далеко, что было немного радостней…

Языков она освоила кучу одним махом. Это тоже потом очень пригодилось — она быстро осваивала любой новый язык, необходимый при выполнении спецзадания.

— А потом — бах! И все. И говорить не с кем стало… — Дрозофила жестко сжала предплечье Страхова, опустила глаза и молчала долго, готовясь вербализовать самое главное — самую тяжелую психическую травму. — Все взяли и умерли. Представляешь?

Слез не было… Конечно, психологи неоднократнопроводили ее через вербализацию, и это нормально, что необходимость в ней периодически возникала вновь.

— Это практически невозможно себе представить, — проговорил Страхов. — Сколько тебе тогда было?

— Уже двенадцать. — По ее голосу можно было понять, что первый «кордон» преодолен. — Знаешь, такие мечты в детстве бывают. Хочу, чтоб я была в мире одна и больше никого — и тогда можно делать, что хочешь, и брать себе все, что хочешь. У меня такие мечты там, в Танзании, часто бывали. И вот оно!.. Ты знаешь, нет ничего страшнее этой мечты, если она начинает сбываться.

— Это уж точно, — кивнул Страхов, вспомнив вдруг про Лизу, лежащую ледяной мумией в Капотненском темпоре, и про сына, занятого учебой в престижном цюрихском лицее… и про Анну тоже, вокруг которой выбивают в этом благополучном и счастливом мире всеобщего Равновесия одного за другим тех, на кого можно хоть ненадолго положиться.

— Знаешь, я на уроке сидела. Литература была, и учитель рассказывал про Маугли. Ничего себе совпадение, а?.. И вдруг так собаки заскулили наружи. И Мартин заржал жалобно. Я подумала, что гиенны пришли… Они в засушливое время иногда приходили по ночам, всякие отбросы искали. Но почему днем? Я почувствовала что-то нехорошее, встала из-за парты и пошла на улицу. Учитель меня окликнул, помню… по имени. Он был последний тогда, кто меня по-русски позвал, по имени. Я сказала, что сейчас приду. Там, на улице, вроде ничего опасного не было. Я пошла в этот, в научный корпус. И, в общем, видишь… Они оба, рядышком, за микроскопами как сидели, так и сидели… Как заснули. Рядом с микроскопом голову на руку положили — и решили поспать… Я подошла… Они не спали. Они как будто там всматривались в предметные стекла снизу, будто с другой стороны хотели рассмотреть эти их препараты… Всю жизнь смотрели на них сверху, через микроскоп, а теперь вдруг решили снизу… будто весь мир перевернулся. И внимательно так смотрели…

Страхов крепко обнял Дрозофилу за плечо и осторожно встряхнул.

— Ничего, ничего, — сказала она. — Скоро уже все… Знаешь. Я сразу поняла, что их уже нет и что я теперь одна. Я тогда даже не испугалась и не плакала. Одна и есть одна. Как оборвалось. Наверно, я предчувствовала, что этот переезд из Питера чем-то таким ужасным закончится… Сначала я хотела пойти на ферму за помощью, но было жалко оставлять Мартина одного, я поехала на нем так, без седла. Наши собаки за мной увязались, это было хорошо, спокойнее. А на ферме я увидела то же самое. Все, где работали, там и остались… И смотрели куда-то очень внимательно, как будто что-то видели страшное, что я сама не видела. Я подумала, что весь мир такой стал, вернулась… а там уже другой урок. Химия! Учитель-индиец увидел меня и спрашивает, почему опаздываю и почему рабочее место не готово. Я ему говорю, что тут все умерли и меня нужно скорее отсюда забрать, а то, наверно, скоро гиенны придут… Он сначала даже не понял, переспросил. Тогда я сказала, что мои родители, наверно, умерли, а на ферме все уж точно умерли, и никого больше нет.

Учитель, который вел урок то ли из Бангалора, то ли из Кейптауна, попросил ее никуда не уходить и сказал, что сейчас же свяжется со спасательными службами. Он еще спросил, где она находится, но тут вся аппаратура погасла, и включить ее оказалось невозможно.

Она понимала, что лучше остаться на «хуторе», но оставаться при мертвых родителях она не могла и уехала, взяв с собой только рацию. Логичней было добраться до Аруши в надежде на помощь или хотя бы на тамошние более мощные средства связи. Но она очень боялась увидеть много мертвых людей, внимательно рассматривающих что-то невидимое…

Буша, саванны она не боялась и поехала в сторону масайских поселений, которые знала. Везде было то же самое. Только на одном хуторе не было совсем никого, хозяева куда-то ушли из хижины и вернуться не успели. Осталась только пара привязанных к ограде ягнят. Их потом сожрали собаки, но тут уж ничего не поделаешь, есть собакам было нечего. И потом они больше недели стойко, геройски держали оборону от гиенн. Зато им с Мартином можно было продержаться там, наверно, всю зиму — около круглой, серой от глинистой пыли масайской хатки, в ямах, было припасено на зиму много овощей, корнеплодов, она научилась есть их сырыми. На первую неделю хватило и фруктов. Неподалеку был колодец.

От этого, ставшего своим, масайского хутора она никуда не отходила, потому что от других хуторов порывы ветра приносили вонь гнилого мяса, мертвечины, и там по ночам жутко буянили и орали гиены.

А потом прилетел вертолет. Он поднял целую бурю. Все было в серой пыли, ничего не видно, и собаки очень долго не могли уняться. Такую страшную птицу они никогда не видели.

— За мной прилетела сама «королева»… Я оказалась уникальным случаем. Они так и не смогли выяснить, как это у двух креаторов ребенок вырос с нейроструктурой аута… Да, какая теперь разница! Главное — это спасло меня от энигмы. Хотя, что лучше, кто знает… Может, лучше было быстренько так исчезнуть с лица земли вместе со всеми крестьянами и скотоводами… Мы там, когда жили, вообще, не заметили, как наступило Равновесие — как помнили все, так и остались помнить, а за брендами мои родители никогда не гонялись. И на рекламу у нас всегда стояли блокировки… И, знаешь, песни все одни и те же папа с мамой по вечерам пели. «Милая моя, солнышко лесное…» — ты такое помнишь? Это что, вообще?

— Да что-то туристское… — ответил Страхов. — Я авторской песней никогда не увлекался.

— А еще «Виноградную косточку в теплую землю зарою…». Жутко тоскливо.

— Был такой Булат Окуджава, хороший поэт, — правильно ответил на классический викторинный (4 кредитных юэна) вопрос креатор Страхов. — Ты права, тоску он умел нагонять.

— У тебя что, десятый уровень? — уважительно поинтересовалась Дрозофила.

— Пока что «восьмерка» с двумя плюсами, — не смутившись, признался Страхов.

— А у меня «девятка», и то я не знаю такого, — сказала Дрозофила. — Знаешь, единственное, чем я горжусь, — это тем, что отказалась тогда уезжать без моих собак и Мартина… Я вот все-таки удивляюсь, почему «королева» тогда со мной так возилась. Могла ведь просто коня усыпить, а заодно и меня на недельку — и все. Нет, вызвала грузовик, где-то даже коневозку нашли. Мартина в Египте пристроили, там не было такого опустошения. А собаки со мной жили еще пять лет, пока я подготовку проходила. Ну вот, я уже третий год как амбивалент высшего уровня.

— Слышал о таких уникумах, но никогда не видел… — сказал Страхов. — И в брендах плавают, и нейролепра им нипочем… Вы, наверно, следующий уровень эволюции человечества.

— Ну да, гоняют этот «уровень» то туда, то сюда…

Дрозофила вдруг встрепенулась, выбралась из-под его руки и озорно посмотрела на него:

— Нет, ну скажи, я все-таки здорово придумала!

— Что?

— Ну, с аварией… Такого теста даже супераут придумать не может. Только я. Как ты раскололся! Ты хоть сам-то понял, что ни один нормальный креатор от штрафного кредита никогда не откажется? Это в вашем мире просто аб-со-лют-но немыслимая жертва!

«Вербализовала!» — усмехнулся про себя Страхов и сказал:

— Я не успел осознать, что во мне тоже родился амбивалент… — И сразу «свернул»: — И много вас таких… спецагентов?

— Военная тайна, — ответила Дрозофила. — Не знаю. Это знают только супераутсорсеры. Мы не должны знать друг друга и не должны встречаться. Мне сказали, что это опасно для Равновесия.

— И часто тебя на такие спецзадания через мембрану посылают? — зашел с другой стороны Страхов.

— На такое… первый раз. — И все, твердо замолчала.

Страхов понял, что про таких, как он сам — были ли они раньше, есть ли они, кто и как — узнать не удастся пока… Всех нестандартных, похоже было, разводили по «одиночным камерам» в разных углах планеты. Больше одного в одном месте — опасность для Равновесия…

— Теперь моя очередь вербализовывать? — вежливо спросил Страхов.

— На обратном пути… — ответила Дрозофила так быстро и четко, будто «очередь» Страхова была поставлена в программу — наверно, так и было. — Интересно будет узнать, чего такого я про тебя не знаю.

— Ладно. Последний вопрос, — осторожно сказал он. — Можно?

— Можно, я же вербализовала… — кивнула Дрозофила.

— Кто тебя произвел в рядовые Красной Армии Китая? — Это было действительно интересно Страхову. — Да еще во времена Великого Похода?

— Можно считать, что сама «королева», — охотно ответила Дрозофила. — Я после Танзании еще долго не могла понять, кто и что я на самом деле. Ну, не находила себе места…

Иногда они начинали разговор с «королевой» фразами из «Дао Дзэ Дуна» — это была часть психологической подготовки амбивалента, посылаемого на спецзадания. И однажды «королева» сказала это:

УКРЫВАЙ СЕБЯ И РАЗВИВАЙ ОГОНЬ

И Дрозофила долго не могла ничего ответить. Она впитывала в себя, как воздух, эту фразу, которая разбегалась по ее нейронам, по ее сосудам силой, собирающей ее всю воедино.

Она вдруг поняла, кто она есть.

И в тот же день она прочитала все основополагающие работы председателя Мао. И поняла, что она — частица Великого Похода, который Красная Армия осилила в 1937 году под руководством товарища Мао. Двенадцать с половиной тысяч километров! И со всех сторон враги! Огромные потери — и все равно впереди неизбежная победа. Когда читала труды товарища Мао, написанные им в той поистине мифической дороге, она поражалась его спокойствию и уверенности. Если приглядеться, редевшая с каждым днем Похода армия товарища Мао двигалась в провинцию Шаньси, только и делая, что отступая и при этом умело окружая «на местах» догонявшие ее части противника. И девочка с именем неприметной фруктовой мушки вдруг осознала, что вся ее жизнь теперь — это такой же Великий Поход под девизом «Окружай, отступая»… Ее родители отступали, не умея окружать. А она должна научиться! Он — боец-партизан Красной Армии, идущей по опасной пустыне в безопасную горную провинцию в Шаньси.

Она решила, что она отныне — партизан, который всегда должен быть окружен вражескими силами, чтобы жить и побеждать. И отступление должно быть долгим — всю жизнь, и только при отступлении длиною в жизнь можно победить такого врага… Вопрос какого? Вопрос кого? И вопрос как?

«Как-то и кого-то…» — вполне удовлетворился такой женской стратегией Страхов, уже чувствуя в Дрозофиле родственную душу.

А он что за боец-партизан? Какой армии? С этим надо было определиться и чем скорее, тем лучше.

— Все, я устала, — сказала Дрозофила, отстранилась и пристегнула ремень. — Я посплю немного…

— Тебя разбудить? — спросил Страхов, приподнимаясь из кресла, чтобы выйти в проход.

— У меня включено, — откликнулась Дрозофила уже с закрытыми глазами. — Биоблок в середине вагона. — Тебе что-нибудь еще надо? Ты сыт?

Страхов чуть не споткнулся. Он постоял над девушкой, думая, что в скором времени ее материнский инстинкт должен найти выход, иначе страшной угрозы Равновесию не миновать!

Она чувствовала, что он стоит над ней, но глаз не открыла — и только предупредила:

— Не забудь потом пристегнуться… скоро приедем.

В биоблоке Страхов не стал искать, где отдельный кран с Периньоном, но был уверен, что, если поискать, найдется между ванн, душевых кабин, шкафов, как оказалось, набитыми полотенцами, зубными щетками, станками и прочими принадлежностями… Пока он справлял нужду по малому, в дверь с другой стороны вошел аут в песочной униформе, как ни в чем ни бывало спустил штаны и сел на ближайший унитаз, вообще, не замечая Страхова. Умели ауты не разбрасываться, а сосредотачиваться на одном, главном!

За десять минут до прибытия Дрозофила резко очнулась, как если бы у нее внутри зазвонил будильник, проверила, пристегнут ли Страхов, а потом сделала себе и ему коктейль, бросив в стаканчики по шипучей таблетке. По вежливо-кисловатому вкусу Страхов решил, что это какой-то аутский аналог алказельцера.

Вокзал в Шанхае ничем не отличался от московского — такой же безлико-функциональный апофеоз горизонталей. Немного оживляли еще непривычную для Страхова обстановку аут-метро только разноцветные иероглифы на инфо-панно.

Страхов с легкой опаской ожидал невероятных красот от здешних рабочих зон. И чем выше поднимали их эскалаторы, тем мужественней собирался он с силами, готовясь к торжественной встрече с какими-нибудь всемирно-сокрушительными, переливающимися всеми цветами радуг и полярных сияний драконами…

«Если это поверхность, то мы с адской глубины едем…» — подумал Страхов, а эскалаторы подняли их на площадку к бесцветным раздвижным дверям.

Дрозофила вперед не двинулась, Страхов — тоже… Оказалось, так и надо. Двери-ширмы разъехались, им навстречу, всего на один шаг выступил высокий красивый китаец явно юго-восточных кровей, одетый в униформу сиреневого оттенка.

Он коротко поклонился и сделал «кругом», приглашая их пристроиться следом.

До следующих дверей, сделанных из какого-то недорогого дерева или просто отделанных шпоном, было десять шагов по полу из того же материала. Следующий отрезок пути был на вид «тиковым», потом — из какого-то более экзотического дерева, потом — из палисандра…

Страхов знал, что, по китайскому обычаю, чем больше на пути гостя дверей, тем с более важным чиновником ожидается встреча за последними… Он немного удивился, когда палисандровое пространство сменилось вишневым, вроде бы куда менее роскошным… «Ноль баллов по знанию китайской символики», — упрекнул себя Страхов.

Провожатый остановился и махнул рукой боковой стене. Открылась небольшая гардеробная комната с комплектами униформы на вешалках-релингах и с широким зеркалом.

— Будьте любезны… — вежливо поклонился китаец Страхову, говоря по-русски практически без акцента. — Вам необходимо переодеться.

— Не торопись, — сказала Дрозофила. — Здесь спешки не бывает…

Двери за Страховым закрылись. Он первым делом пощупал насыщенно фиолетового цвета, с блестящим отливом униформу. Неужели настоящий шелк!.. Беленьких внутренних «флажков» с указанием состава одежды тут, конечно, не найти… Ожерелье из звездочек Sotechso, вкрапленных в ткань на левой груди френча, судя по всему делалось из настоящего серебра.

Предлагались два размера, три роста… и фиолетовые полутуфли-полукроссовки двух размеров и трех вариантов полноты. «Спасибо и на этом», — поблагодарил Страхов за какую-никакую свободу выбора.

В этой шелковой «императорской» униформе он себе понравился. «Борька бы увидал, умер бы от зависти!» — усмехнулся он.

Как только он повернулся лицом в том направлении, откуда вошел, двери-стены разъехались.

Дрозофила и китаец ждали его там же. Дрозофила как всегда успела обзавестись яблоком и не скучала в ожидании. Она и бровью не повела, чем Страхова в глубине его души чуть-чуть задела: с одной стороны, все происходящее подчеркивало его особенность, эксклюзивность, а с другой… Судя по всему, она тоже успела освежиться под душем.

Как и раньше, они встали парой, китаец —впереди… И через три шага вдруг открылось небо.

Они остановились на входе в круговое, метров пятнадцать в диаметре, пространство под прозрачным куполом.

Посреди был круглый, примерно трехметрового диаметра, терминал, вокруг него высокие «барные», с удобными высокими спинками кресла… Кейтериноговое кольцо вокруг терминала составляли неизменные шведские столы. На ближайшем Страхов увидел, помимо прочего, устрицы на льду.

Рабоче-барных мест Страхов насчитал тринадцать и почему-то этим очень удовлетворился… Заняты были, однако, только четыре. Двух «фиолетовых» операторов Страхов определил как китайцев, одного — как скандинава. Четвертый сидел спиной, но по черной, крупно-курчавой шевелюре и плюшевой комплекции можно было бы предположить благополучного представителя полуострова Индостан.

Пол покрывал деревянный, фактурный, вишневого оттенка паркет… и все! Вокруг никаких драконов, фонариков, вееров, монохромной живописи — вообще ничего!

Сопровождавший их китаец поклонился и бесшумно исчез.

— Добро пожаловать в «запретный город», товарищ Страхов, — тихо сказала Дрозофила.

Страхов не нашел ничего лучшего, как только ответить ей китайским поклоном в пол-оборота. Услышав про «запретный город», он невольно обратил свой взор за его пределы. И догадался, что они не на поверхности, а на огромной высоте, раза в два выше его родного пентхауса на Лубянке.

Солнце клонилось к закату, опускаясь в южную сиреневатую дымку, гармонировавшую с униформой аутов. В этой дымке плоско и монохромно проступали геометрические этюды далеких небоскребов. «Шанхай», — констатировал Страхов, узнав некоторые силуэты.

— В хорошую погоду отсюда можно увидеть Москву, — услышал он шепот Дрозофилы и кивнул.

Дрозофила чуть-чуть помолчала и добавила:

— Ну, или остров Пасхи, если захочется разнообразия…

Только тогда Страхов понял, что она шутит, и снова кивнул.

Дрозофила подвела его к терминалу, пригласила в одно из пустых кресел.

Терминал был разграфлен на сектора с сетью маленьких квадратиков. В секторах перед операторами, каждый из которых держал правую ладонь на уже знакомой Страхову унифицированной рабочей зоне, некоторые квадратики светились разными цветами.

— Как ты понимаешь, мы в центре управления, — учтиво напомнила Дрозофила. — Для себя, там, где мы сидим под Тверью…

— Где?! — перебил ее пораженный Страхов.

Дрозофила немного смутилась, как будто осознав, что сболтнула лишнее и, продолжила:

— Ну, там у себя, мы называем этот узел «Шанхайским центром президентского аутсорсинга», хотя это не совсем корректно. Президентское правление — не во всех секторах… Но, по крайней мере, для России такое определение пока годится. Как ты понимаешь, аншлага здесь не бывает, поскольку выборы и прочие рабочие режимы в разных странах не совпадают… Вот для Китая и Швеции сейчас кое-что актуально, поэтому модераторы находятся на местах… Для Китая теперь всегда кое-что актуально…

«Ну да, конечно, с таким-то расширением автономий…» — подумал Страхов, но комментарий решил придержать при себе.

— Сейчас я включу тебе режим симулятора, и ты попробуешь… — сказала Дрозофила.

— …побыть президентом? — не сдержался Страхов.

Дрозофила снисходительно, но бережно улыбнулась.

— На самом деле все гораздо интересней, — сказала она интригующе и сыграла пальцами на ободке терминала какую-то короткую неслышную увертюру. По краю зажглись три зеленых квадратика.

— Валяй! — приказала Дрозофила.

Страхов приложил ладонь к рабочей зоне, поле стало флуоресцировать, а потом свечение сошло с поля только под кисть.

И снова стало происходить как раньше, когда он весь наполнялся грубой строительной и конструкционной материей… но и — по-другому.

Во-первых, двинулось не снизу вверх, а потекло с темечка внутрь мозга…

Поначалу ровный и бессмысленный, как белый шум, информационный массив стал растекаться по коре головного мозга. Потом, как вода на худой крыше, этот массив начал протекать капельками-струйками в глубину полушарий, разливаясь на промежуточных уровнях «лужицами» довольно строгих геометрических форм и образуя в воображении Страхова… что?.. что-то вроде шаблона…

В «шаблоне» стали заполняться разными цветами некие блоки…

Потом информация стала проникать ниже и ниже, приобретая вид гроздьев, нанизанных на ниточки-проволочки…

И вдруг Страхов понял, что такое президент.

ПРЕЗИДЕНТ — ЭТО БЛОГ

Страхов было изрек эту истину вслух, но увидел, что открытие-просветление уже успело стать банальностью…

Дрозофила так душевно прыснула, наблюдая за просветлением в его глазах, что кругом разлетелись яблочные брызги, попав и на терминал, и на щеку Страхова.

Конечно, президент — это обыкновенный блог, интерактивный личный тематический сетевой дневник, ориентированный на внешних пользователей!.. Но поначалу, только-только родившись, такой блог как бы безличен.

Особо продвинутые люди-ауты, «фиолетовые» операторы-модераторы, на определенной, очерченной конвенционными — в конкретном случае государственными — границами территории создают блоги по самым актуальным, животрепещущим темам и стараются привлечь в них как можно больше заинтересованных гостей. Блоги развиваются в соответствии с запланированными режимами и сроками. Создаются динамичные рейтинги самых успешных, самых горячих, самых всеобъемлющих блогов — и в урочный час три-четыре самых-самых выставляются на выборы… Стоп!

Тут Страхов вспомнил, что, хоть и голосует он давно по Интернету, но все же имеет дело не с блогом, а с человеком конкретным, ФИО-помеченным, имеющим трехмерный образ и даже привлекающим внимание специфическими словесными оборотами. Тут просветления не хватило!

— Ты же говорила, что он не виртуален, — не постеснявшись своей озадаченности, проговорил Страхов.

— Ты это… типа, оргазм пережил? — деловито спросила Дрозофила.

— Даже близко не стоял! — честно признался Страхов.

— То есть никакой жизни, — констатировала Дрозофила, — так и должно быть. Потому что это — симулятор, а не настоящий хомо-блог… Когда отсортировываются успешные блоги, под них подбирают наиболее подходящие кандидатуры. Это — хорошо подготовленные, харизматичные люди девятого инфо-уровня. Их объединяют с блогами, понятно?

— Уже почти, — кивнул Страхов, чувствуя, как холодок змейками пробегает по спине.

— Каждый воплощает собой тот или иной блог, — практически закончила свое простое объяснение Дрозофила. — И такой хомо-блог подводят к выборам… Так, собственно, и руководят в течение президентского срока. Посредством базового блога и наших модераторов… Так что никакой виртуальности, все честно и предельно демократично.

— Вот оно, настоящее народовластие! — прозрел Страхов простую и, как ни странно, человечную тайну власти в эпоху Равновесия. — А может, стоило бы об этом всем и знать?

— Тогда всем будет достаточно только блога, его хомо-воплощение станет лишним. Наверху считают, что такой переход пока опасен для Равновесия. Может, когда начнут использовать биоплугины нового поколения…

Страхов вынужден был признать себя полным «чайником».

— Ну, есть, во-первых, биографический плугин по каждому кандидату… — стала популярно пояснять Дрозофила. — В сущности, это тоже самое, что самое древнее эмпэ-три… Биографии кандидатов настраиваются под восприятие каждого отдельного юзера, по обратной связи судят об эффекте, потом делают сводку. Разница только в том, что с этим плугином работает модератор, а не юзер. Еще есть спич-плугин — ну, тот, что для прямого голосового общения с президентом. Этот плугин настраивают уже сами юзеры.

— Никогда не пользовался… — сделал еще одно честное признание Страхов.

— Отстаешь, — пожурила Дрозофила. — Президент, он на то и есть, чтобы с ним общаться напрямую.

— Меня от этого с детства отучали, — отмахнулся Страхов.

— Ну, тогда ты просто не въедешь в плугины нового поколения! — предупредила Дрозофила. — И никого толком выбрать уже не сможешь.

— Да?.. Я подумаю, — пообещал Страхов. — А эти… хомо-воплощения, они кто? Аутсорсеры? — как можно более деликатным тоном спросил он.

— Когда как, — почти равнодушно ответила Дрозофила. — А когда и как, я понятия не имею… В общем, этот тест ты тоже прошел успешно… По меньшей мере на четыре и пять. Поздравляю! Одни всю жизнь выше клининга подняться не могут, а ты — раз, и одним ходом из пешек в ферзи.

— Ну, уж все-таки, наверно, не совсем из пешек, — без смущения поправил Страхов. — Я, считай, давно тренировался, вы не сразу меня прихватили.

— Согласна, — кивнула Дрозофила. — А меня вот сразу… Ну все. Программа первого дня выполнена. Теперь выбор за тобой. Скальная стенка. Футбол… Или просто прогуляемся, на панд поглазеем?

Страхов уже сделал свой выбор априори. И этот выбор необъяснимо ассоциировался с новым для него понятием «хомо-воплощения». Как только он произносил мысленно этот неологизм, так в его воображении он воплощался в сочный кровавый стейк — такой, чтоб свешивался с двух сторон широкой тарелки!

Страхов так честно и признался в своем новом, каннибальском комплексе.

— Тогда нам — в Силикон Пик, — не задумываясь, определила Дрозофила. — Это лучший американский ресторан в Шанхае, и там лучшие стейки. Это недалеко. Вон он.

И она указала в темнеющую просторную даль. Страхов пригляделся и различил тонкий шпиль, почти такой же высокий, как и центр аутсорсинга власти и демократии, в котором он только что успешно прошел тест на фиолетового модератора. «Километров десять будет…» — прикинул он.

— Обратно под землю не полезем, — сказала Дрозофила, заметив его потускневший взгляд. — Прямо отсюда полетим.

Еще один важный вопрос мучил Страхова, и он его задал, как только они на маленьком городском вертолете с автопилотом оторвались от платформы и полетели в направлении шпиля.

— А кто был этот, «индиец»? — спросил он, имея в виду одного из операторов.

Тот, кого при входе в центр, он увидел со спины, имел на френче знак не Sotechso, а вроде как ее главного и единственного конкурента, корпорации Icenture — буковку «С», перечеркнутую, как некогда доллар, вертикальной планкой буквы “I”.

— Ты угадал, — дала ему необъективно высокую оценку Дрозофила. — Это вражеский наблюдатель. Резидент. Мы таких же держим у них. По договору… Для поддержания разумного равновесия.

Только на подлете к SiliconPeak Страхов обратил внимание на десяток разноцветных шаров, дрейфовавших вокруг башни.

Интерьер американского ресторана Силикон Пик слегка напоминал то место, которое они покинули: круглая площадь, в середине кольцевой бар, а столики, установленные на невысокие круглые подиумы, располагались по периметру, у прозрачных стен. Декор — минимальный, хай-тековский, сделан таким неопределенным, будто — специально, чтобы не напоминал благословенную Калифорнию и не вызывал ностальгии даже в латентной форме.

Здесь были одни американцы… И теперь еще они, двое русских. Американцы изредка поглядывали на них — немного озадаченно, опасливо. Но по западной деликатности не таращились.

И вдруг Страхов осознал, что он и Дрозофила находятся сейчас в мире креаторов, в его родном мире! И вокруг — одни креаторы! И это именно он, Страхов в одежде высокопоставленного аута, вызывает недоуменное любопытство окружающих!

— Слушай… А мы здесь как?.. — страшно заинтересовался он.

— Расслабься, — велела Дрозофила. — У нас свободный проход через мембрану. Мы — амбиваленты. И никаких фокусов и чудес — наши идентификаторы вшиты вот сюда.

Она указала на свой левый нагрудный кармашек, где были звездочки Sotechso, по размерам гораздо меньше, чем стандартные на униформах аутов. То есть почти незаметные.

— Здесь нам все двери открыты, — добавила она. — И у нас высший уровень доступа. Все эти вокруг, хоть они и такие крутые, если узнают, кто мы, встанут по стойке «смирно».

— Ну уж… — смутился Страхов, но посмотрел вокруг уже совершенно другими глазами.

Он давно знал о том, что есть в Шанхае такой ресторан и такой клуб, где всбиваются сливки американской «силиконовой диаспоры» — пионеры завоевания Востока. Действительно, все посетители были на вид ровесниками Страхова. Больше половины седатых и плешивых. Ковбойки в стиле 50-х. На крупных задницах и ляжках старые добрые Levi’s.

Стоп!

Страхов осознал, что он снова очутился в родном мире брендов. Но что за чертовщина! — никакой ностальгии, никакого кайфа, никакого «глотка свежего воздуха». Просто констатация! Где ж теперь кайф-то будет?! Что, вот этот «псевдо-оргазм», когда в тебя какой-нибудь бизнес-центр целиком вставляют? И все?!

Страхов глубоко вздохнул, перевел дух и сказал себе «Прорвемся!», потому что больше ничего сказать себе не мог.

В конце концов, эти американские «пионеры» тоже освоились и даже научились ловить кайф, затерянные в китайских просторах. Когда-то, задолго до наступления Равновесия, когда вся Америка уже захлебывалась от желтого аутсорсинга и даже самые крутые интеллектуалы, депрессуя, ждали полного локаута, десять тысяч «силиконщиков» вняли-таки гласу вопиющего в пустыне, а именно — призыву Эдварда Йордана, главного в то время эксперта по IT-аутсорсингу.

Он говорил: вот что, умники, высоких зарплат у вас уже не будет, их поделили, каждую на пятьдесят человек, и уже съели китайцы и индийцы. О временах дот-кома, о тех сумасшедших прибылях на инвестиции в Интернет вообще, забудьте. Это было давно и неправда!

Он говорил: вы умнее их, но здесь, у вас дома, они задавят вас своим напором, потому что на самом деле вы с вашими зашкаливающими IQ ленивы и нелюбопытны, как сурки зимой.

Он говорил: вас спасет только одно — стратегию физического освоения Запада надо перенести из девятнадцатого века в двадцать первый и преобразовать ее в стратегию интеллектуального освоения Востока. Короче, оторвите ваши задницы от мягких кресел, поезжайте в Шанхай, постройте там янки-таун и возьмитесь за такую работу, которую косоглазые еще просто не доросли делать. И это будет ваш последний шанс. И Америки — тоже.

И поехали… Особенно много выехало на исходе первого глобального кризиса. И янки-тауны были основаны в Шанхае и Бангалоре… И, пусть, за меньшие деньги, но какую-никакую уверенность в будущем интеллектуалы диаспоры получили и заодно кое-как среди общей массы желтых коротышек самоутвердились. А тут и Равновесие подоспело.

А Страхову принесли стейк, простого и доброго калифорнийского бургундского от Paul Mason, да еще и с нормальной этикеткой — и вот тут уж он, наконец, расслабился и почувствовал себя в нужное время и в нужном месте.

— Ты еще что-нибудь возьмешь? — спросила Дрозофила, когда его стейк уменьшился примерно на треть.

Страхов сосредоточился и оценил натюрморт… Ему вроде хватало, только вино, пожалуй, стоило повторить. Дрозофила налегала на него не слабее Страхова, умудряясь сочетать его с виноградом, бананами и даже морковкой.

— Может, в туалет заглянешь? — ничуть не стесняясь, спросила Дрозофила.

Страхов так удивился, что воспринял это, как приказ командира, и отправился, куда следовало… Креаторский сортир с его индивидуалистским акцентом, пусть и менее навороченный, чем аутские, все-таки казался более комфортным. Осознавая это, Страхов решил, что хотя бы на уровне спинного мозга он еще не аут, а креатор, и был этим очень удовлетворен.

Пока он отсутствовал, на столик принесли еще одну широкогорлую литровку.

— Ну все, теперь немного оторвемся, — сказала Дрозофила.

Он был не против.

Спустя всего минуту, попивая винцо, он вдруг заметил, что весь ресторан как будто тронулся и стал от них тихонько отъезжать… Он тряхнул головой, посмотрел на бутылку и подумал, что еще рановато…

Однако ресторан и в самом деле отъезжал. Точнее, отъезжали они, сидя за столиком. По краю подиума поднялась прозрачная мембрана, образовав вместе с окном купол с отверстием в вершине. Над ними развернулась диафрагма, и Страхов увидел над собой фиолетовый воздушный шар… Округлая гондола с их столиком совсем оторвалась от своего «порта» в Силикон Пик, будто лепесток от цветка, и они поплыли над ночным мегаполисом.

Шанхай внизу весь мерцал звездами и текучими во все стороны, пересекающимися «млечными путями».

— Красота! — впечатлило Страхова. — Оторвались!.. Может, куда-нибудь, вообще, удерем, и не заметят?.. Как эти, в «Таинственном острове» у Жюля Верна. Слышала?

— Слышала… Читала, — с улыбкой сказала Дрозофила.

Страхов был готов пьяно расцеловать ее, как самого родного человека, повстречавшегося после ста лет разлуки.

— Может, есть еще какой-нибудь… третий мир? — даже размечтался он. — Для тривалентов, например… Нам туда не пора? Признайся, ты ведь, наверно, знаешь, как туда долететь…

— Отсюда туда можно долететь только с помощью «русской рулетки», — словно через боль улыбнувшись, сообщила Дрозофила.

Озадаченный Страхов на мгновение отвлекся, а когда вернулся в реальность, и вовсе оцепенел, глядя на то, что появилось на столе.

А на столе, прямо посредине, появился настоящий — это Страхов сразу определил — древний револьвер крутого калибра.

Страхов отогнал от себя теплый калифорнийско-бургундский кайф и как следует подумал… И решил, что совсем отрываться рискованно…

Он теперь догадался, почему пару раз, по ходу событий, невольно обратил внимание на почти незаметную припухлость у Дрозофилы слева, подмышкой, под кителем бойца Красной Армии.

Он нашел еще один повод, чтобы коротко удивиться, но потом вспомнил, что уже давно нигде не держат на входе-выходе никаких металлодетекторов…

— Можно?.. — спросил Страхов, не шевелясь.

Дрозофила с гордостью кивнула.

Страхов осторожно поднял со стола тяжеленький «ствол», повертел.

— Да ему же лет сто! — выразил он свое восхищение. — Он же из тяжелого железа!

— Это один из трех любимых наганов товарища Мао, — очень скромно заметила Дрозофила.

— Что, прямо самого товарища Мао?! — сразу поверил и еще более восхитился Страхов. — Откуда?!

— Военная тайна… Извини, — потупилась Дрозофила.

— «Зачем», даже не думаю спрашивать. Знаю, что нужен, — сказал Страхов, вглядываясь в девушку. — В Великом Походе без него не обойтись.

— Мы очень хорошо понимаем друг друга, — сказала Дрозофила, и остро, и мягко глядя Страхову в глаза.

Страхов откинул барабан… Полный боекомплект!

— Можно оставить одну… — не тормозила Дрозофила.

— Все пригодятся… Вдруг промажешь с первого, — сказал Страхов, начиная злиться.

Он заправил барабан обратно и приставил наган к виску.

— Так я еще ни разу не пробовал…

— Не сюда… — тоном учителя, уставшего от бестолковости ученика, сказала Дрозофила и протянула руку. — Сюда бесполезно… Вернут…

Страхов с облегчением отдал ей оружие. Дрозофила взяла наган и направила его вверх.

— Вот куда надо, — знающе сказала она. — Главное, кучно. Тут такая высота, что костей не соберешь… Есть надежда, что и они не смогут твоих собрать.

Сердце Страхова застучало пугливо, и этот стук ему очень не понравился.

— Я вижу, ты все рассчитала на все случаи жизни, — сказал он. — Мне до этого еще далеко… Знаешь, мне жалко такой стейк оставлять в стороне от своих костей… И вина еще много пропадет… А у тебя как раз самый сладкий банан остался, он тоже расплющится… Давай закончим, а потом подумаем. На сытый желудок.

— Ты прав, Саша, — очень серьезно сказала Дрозофила, убрала револьвер в холстер и застегнула пуговицу кителя.

Страхов вздохнул с облегчением и принялся за сильно остывший стейк. Вино уже совершенно не расслабляло. Он еще раз с облегчением вздохнул, когда заметил, что «порт» ресторана стал отчетливо приближаться.

После швартовки Страхов привычно полез в карман за карточкой… и не выдержал — заржал до слез.

Дрозофила терпеливо подождала.

— Кто сегодня платит? — с трудом произнес Страхов и снова дико заржал.

Дрозофила подозвала официанта, протянула ему серебристую карточку. Официант раскланялся перед ней, как перед мандарином… или перед самим товарищем Мао. То ли форму бойца Красной Армии зауважал, то ли эксклюзивную аутскую карточку.

— Понял. Сегодня платит фирма, — констатировал Страхов и опять едва договорил.

Всю дорогу — в лифте, потом на эскалаторах, в метро, снова на эскалаторах — он практически ни на что не обращал внимания, а только через каждые пару километров взрывался хохотом. Ржал и извинялся. Извинялся и ржал.

Ориентировочный рефлекс проснулся в нем, только когда они очутились в интерьере, по своему духу и смыслу очень напоминавшем тайм-шерную квартирку Дрозофилы в Москве.

Страхов подумал и решил, что вернуться в Москву за такой короткий срок просто невозможно даже при невероятном технологическом прогрессе в мире аутсорсеров.

— Это что за гостиница? — сплоховал он.

— У нас не бывает гостиниц, — сказала Дрозофила, о чем он был обязан догадаться. — Завтра поедем обратно. А теперь отбой. Хочешь, иди в душ первым.

«Ого! — подумал Страхов, вспомнив туалет в поезде Москва-Шанхай. — Все-таки мы, амбиваленты, — другая раса.»

— Иди ты, — сказал он. — Я пока отдышусь.

Пока Дрозофила плескалась, он освоился уже куда более умело. Быстро нашел, где из глухой на вид стены выдвигается мини-бар с соками, льдом и прочим обширным ассортиментом. На минималистской книжной полочке он среди прочих обнаружил те же книги, что в Москве валялись у кресла, и не удивился… Потом огляделся — и не удивился также тому, что здесь, вообще, нет никаких видеотерминалов…

«Очень хорошо!», — адаптировался он, взял томик про Незнайку, сел в кресло, поставил бокал с грейпфрутовым соком на пол — и даже отвлекся минут на пять.

— Свободно, — услышал он и поднял глаза.

Дрозофила стояла так, как если бы уже вполне сознательно прошла мимо него, потом заметила, что он совсем отключился, и чуть задержалась на ходу…

Она была совсем другая. Практически белая и пушистая. В белом, гипетрофировано махровом халате, босая и совершенно без китайско-армейской кепки. Черты ее удивительно смягчились — явно от того, что ее сильно клонило в сон. Розовенькое, даже пухленькое личико свеженькой школьницы-выпускницы. Глазки немножко прикрытые, немножко косые, совсем уж не пугливые и не агрессивные. И главный брендовый признак — черные перышки во все стороны, тоже выглядевшие совсем не колюче, а беспомощно-въерошенно… Манга натуральная, мечта японских пенсионеров с любым уровнем доступа.

— Чудесно выглядишь, — сказал Страхов, и его кинуло в жар.

— Угу, — не сказала ритуального «спасибо» девушка. — Спорт. Каждое утро триста метров баттерфляем. Если захочешь, это — здесь. Через мою комнату, левая дверь. Не перепутай. Там еще есть двери. Попадешь в другие спальни.

— Это у каждого аута… извини, амбивалента, по несколько спален? — удивился Страхов.

— Нет, там просто другие люди живут. У нас ведь все квартиры связаны еще и внутренними дверями. Каждый и… ну, каждая семья может, по способностям, занимать любое число комнат… У нас есть специальные схемы. У меня сейчас забронировано две спальни — вот и все. Можно пристегнуть еще одну… если очень захочешь.

Страхов попытался представить себе жилые зоны аутов. Получалась некая жуткая, однородная и бескрайняя сотовая структура.

Но вся эта аутская экзотика совершенно бледнела по сравнению с Дрозофилой, обновленной душем. Страхов не мог оторвать от нее глаз, убеждая себя, что вот-вот он адаптируется и все пройдет.

Он вспоминал то свое категорическое «нет» на автомобильной развязке… Она совершенно не в его вкусе. Потом — еще одно, в трезвом уме и твердой памяти осознанное «нет» в поезде, когда он обнимал ее за плечи. Конечно, «нет»… Но теперь его снизу вверх, куда мощнее и живее какого-то, пусть хоть стоэтажного бизнес-центра с потреблением энергии выше 10 баллов, неудержимо подпирало «да». Абсолютно полное равновесие в мире наступит, когда и секс мы будем отдавать на аутсорсинг, как функцию, тормозящую создание бизнес-активов и выполнение непосредственных деловых обязанностей… Вот о чем кстати подумал Страхов.

— Спокойной ночи, Саша, — сказала Дрозофила и продолжила свой путь.

— Спокойной ночи, Дро… — невольно откликнулся Страхов и, когда дверь ее спальни отодвинулась, позвал: — Дро…

— А? — через плечо откликнулась Дрозофила.

— Ты сыта? — спросил он.

Дрозофила развернулась и привалилась плечом к косяку, вполне определенно держа руки в карманах халата.

— Саша, ты ведь ждешь и любишь свою жену… Это — главное, что прописано в твоем досье, — с сонным благодушным видом проговорила она.

Страхов снова восхитился ею. Но теперь уже не просто так, а всеобъемлюще.

— Это в «десятку», Дро, — сказал он с чувством. — Это теперь главное, что можно написать в моем досье.

— Ждать, в общем-то, недолго осталось, — подбодрила она его. — Лучше всего, Саша, если мы, по крайней мере, тоже подождем немного… Впереди еще много разных тестов и, вообще, всего…

— Ты точно могла бы стать главным советником у товарища Мао! — только и нашелся он, что ответить.

— Спасибо. — Дрозофила, наконец, нашла в словах Страхова комплимент.

— Извини… — Если бы в нем не было литра с небольшим калифорнийского бургундского, он, конечно, тормознул бы еще на «товарище Мао». — Ты знаешь обо мне гораздо больше, чем я о тебе. Извини… Это так, чтоб я мог учитывать… У тебя есть кто-нибудь?

— Все нормально, — сказала четко Дрозофила, показывая, что между ними любые вопросы допустимы. — Я жду… В Танзании я научилась ждать.

— Ты очень хорошая, — сказал Страхов.

— Ты тоже нормальный, — сказала она.

— «Лучше царству быть маленьким, а населению редким», — сказал Страхов и подумал о том, как безнадежно обесценил Дао Дзэ Дун все первоисточники.

— «Пусть будут видны соседние селения/ И оттуда доносятся лай собак и крик петухов, А люди до самой старости и смерти друг с другом не знаются», — закончила, пушисто улыбаясь, Дрозофила ту же главу из Дао-Дэ Цзин. — Спокойной ночи.

— И тебе… — улыбнулся Страхов.

…И долго не мог избавиться от ощущения, что она знала наперед его «подачу» и ее ответ был подготовлен заранее.

Сон… Тот самый сон-инструкция продолжился этой ночью. Если это и вправду была ночь.

Когда между стенами стало совсем узко, что-то твердое начало давить в кармане на бедро и мешать продвигаться дальше… Он сунул руку, чтобы вынуть это — и вдруг обнаружил-вспомнил, что это у него револьвер. Полностью заряженный револьвер… он с ним приехал на юг… и совершенно про него забыл, пока заселялся в этой каптерке… и он бы отбился… не надо было удирать, лезть в этот непонятный проход… нужно вернуться… и перестрелять их всех из темноты… они не успеют среагировать…

Он подался немного назад, повернулся… и увидел в полутьме, там, откуда он шел, всего в двух шагах… глухую стену!

Страхов резко открыл глаза — и поначалу испытал испуг.

Во-первых, обычно он, пробудившись, никогда не открывал глаза сразу, если перед этим видел сон.

Он натренировал себя так: сначала, стоя перед дверьми в явь, анализировать увиденное, а уж потом открывать их. И уже то, что он вышел из штатного режима, повергло его в стресс, как если бы там, в своем мире креаторов, он вышел из дома, забыв надеть любимые Q&Q…

Во-вторых, открыв глаза, он не увидел ничего, кроме тьмы. И подумал, что это — еще одна, особая фаза сновидения, в котором его окончательно порабощает темное замкнутое пространство.

В мире креаторов при открытии глаз, если дело было ночью, в комнате автоматически включался ненавязчивый ночник, а если — светлым утром, то автоматически раздвигались, поднимались шторы, жалюзи и любые другие защищавшие от солнечного света экраны…

Тем не менее, он быстро адаптировался — пошарил ладонью по стене, нашел сенсор выключателя и… решил подождать. Сначала нужно было разобраться с новым эпизодом бесконечного сна

Чьо-то еще было перед тем, как он попал в тупик… Да, было. Вот он кладет бесполезный карабин на стол, в страхе оглядывается и видит, что рядом со старым, дряхлым шкафом в стене есть дверь с дыркой вместо ручки.

Он спешит к двери — там всего два шага, и он чувствует себя уже в большей безопасности, когда оказывается под прикрытием шкафа… Он сует палец в дырку с острыми краями, тянет дверь на себя, и она, по счастью, легко поддается.

За ней, в полутьме, он видит решетчатую металлическую площадку лестницы, ведущей только вниз. Совершенно непонятно что там — то ли темное открытое пространство между постройкой и склоном, то ли колодец. Но главное — только там, внизу, спасение!

Ступая на площадку, он сразу закрывает дверь за собой, снова сунув палец в дырку от ручки, теперь с другой стороны.

Он спешит по лестнице вниз, стараясь не грохать ногами по железным, из прутьев, ступеням, и попадает в пустой коридор, уходящий во тьму.

Он не бежит, но быстро идет по коридору, и тот становится все уже, уже, уже… Вот уже надо протискиваться — и он вдруг начинает понимать, что выхода здесь может не быть, а это — просто склад… Склад чего?.. Неизвестно чего, и думать некогда… И тут что-то начинает давить в кармане, все плотнее прижатое к стене…

Он останавливается, отступает на несколько шагов, чтобы можно было без труда сунуть руку в карман.

Револьвер!

В темноте уже невозможно различить, каково это оружие на вид. Как-то — наверно, по весу, а вовсе не по памяти — он определяет, что револьвер полностью заряжен. Шесть пуль. На каждого по одной. И как он о нем раньше не вспомнил?!

…Но так даже правильно. Стрелять из-за стола в окно — совсем не с лучшей позиции. А теперь он вернется, поднимется — и из-за двери откроет по ним огонь… Они ведь уже наверняка все набились в эту каптерку и рыщут, потеряв бдительность…

Он отступает еще на шаг, поворачивается… И различает перед собой абсолютно глухую стену! Вспышка ужаса…

Ни одного бренда!

Ни одного показа!

Анализируя сон, Страхов поразился, что за дверью и на всем его пути от двери до невыносимого сужения в коридоре не было ни одного показа, не появилось ни одной марки! Сон был чистым! Никакого продакт плейсмента! Ни-ка-ко-го!

Вот оно — руководство к действию. Он получил личное — пусть пока непредсказуемое пространство, — которым он обязан воспользоваться без промедления…

Вперед! Только вперед, в ту древнюю глубину подсознания, которой еще не достигли, в которую еще не просочились бренды.

Стоп! Или это просто проекция мира аутов? Эти неведомые тупики… Что это? Что может свидетельствовать о том, что это не ловушка? Ничего! Только его уверенность в том, что все ловушки теперь — необходимая часть программы. Его собственной программы. Ловушка как необходимость быстрого самоотчета. Только и всего.

И только вперед! Назад пути нет! Там — глухая стена! Он сам ее и поставил… Трусоватое сознание хочет вернуться и пристрелить аниму, женскую часть души, которая сейчас направляет его на верный, хоть и нелегкий, совсем незнакомый путь.

Конечно же, Дрозофила — его анима. Умненькая девушка-подросток с хорошей партизанской подготовкой… и в сущности, беспомощная. Готовая стрельнуть вверх, в купол воздушного шара, на котором никуда нельзя удрать, а только — покататься в вышине и снова пришвартоваться к благополучному сытому миру. Эпоха «Таинственных островов» кончилась. В «Наутилус», подводный мавзолей капитана Немо, водят детишек поглазеть на мумию и ее коллекцию вымерших диковин. Вулкан оброс коттеджами. Пираты наняты аниматорами в системе аутсорсинга пляжных услуг…

И вообще, секс со своей анимой невозможен. Точнее возможен, но запретен. Это просто форма инцеста, ведущего к вырождению.

И он сам — часть души Дрозофилы. Он — скрытое в ней мужское начало, анимус, которое она тоже старается познать в меру своих сил и, познав, обрести равновесие и полноту внутри себя. Она знает о нем многое, но не главное, и этого главного он не знает сам. И когда узнает, наступит полнота. «Самость», как называл полноту личности великий Карл Юнг. «Самость», так явно созвучную в русском языке с «сытостью» и полным самодовольством… Самости, Selbst, сытому швейцарцу Юнгу было более чем достаточно. Все его демоны, рядившиеся сказочными духами и божками, вели-тянули его к ней, чтобы потом поджарить эту упитанную, откормленную Selbst-самость на вертеле, и выложить посреди пиршественного стола в Валхалле, ждущей своего последнего часа.

И он, Страхов, тоже до нее доберется… До Валхаллы. И он уже знает, что будет в ней и с ней делать, чтобы завершить свою программу и создать новую реальность. Уж он тогда стрельнет в этот надутый круглый шар Selbst’a. Снизу вверх! Кучно! Прямо в эту горловину, куда нагоняют горячий адский воздух, чтобы шар-Самость спокойно и эффектно держался в высокой пустоте. Как вам такое, герр Юнг? Как вам там, в путешествии на вашем вечном воздушном шарике Самости?

Страхов снова поднял руку. И снова передумал. Он сел на кровати и еще несколько минут посидел, собираясь с мыслями.

Который час?

Какая разница!

Глаза стали привыкать к темноте. Он все видел вокруг и, наконец, осознал, что комната среагировала-таки на его позу и подала ему очень слабое, очень равномерное освещение. Такая полутьма бывает в пасмурную сухую ночь на границе рассвета. Здешняя полутьма, вероятно, соответствовала времени суток. Похоже, свечение излучалось всеми стенами сразу…

Страхов поднялся, подумал про «умыться и принять душ» и вычеркнул этот пункт из плана: чем меньше сигналов о том, что он бодрствует и, вообще, существует, тем лучше.

Никакой одежды, кроме выбора свежей фиолетовой униформы, шкаф ему не предлагал.

Он оделся, сделал ручкой через закрытую дверь Дрозофиле и пошел к внешней двери.

Дверь не открылась.

Сначала он помялся перед дверью без удивления и опаски. Потом постоял перед ней по стойке «смирно», предполагая, что сканер не может настроиться… Потом подумал, не стоит ли включить свет. Потом он коснулся двери рукой, она не поддалась. Было ясно, что, если он на нее надавит, результат будет тот же… Ручки не было. «Что-то не то», — наконец, догадался спросонку Страхов, вернулся в комнату и снова сел на постель.

Должна быть подсказка! Где?

Там, во сне, у двери тоже не было ручки… была дырка… А на самой двери какой-то полуистлевший постер… или афишка… что-то типа древних «Песняров». А над ними что?.. Какие-то звездочки… красные звездочки… Звездочки!

Страхов глубоко вздохнул и сказал про себя: «Ну, ты молодец!»

Похвала адресовалась не себе любимому, а Дрозофиле. Конечно, она догадалась, что у него в нейронных цепях уже образовался ключ от всех дверей. Конечно, она не сомневалась в том, что он соберется от нее удрать, не сказав «большое спасибо»…

На что она могла настроить сканер-замок выхода? Ни один ее биометрический параметр не годился… Ключ от всех дверей — это и есть мифический универсальный биометрический ключ, действующий, вероятно, по принципу усиленной отраженной волны…

Если бы она могла, то повесила бы на дверь древний амбарный замок… Она, наверно, могла, если уж обзавелась бывшей собственностью самого председателя Мао. Но посчитала, что достаточно будет просто звездочки. Ведь он — не боец Красной Армии Китая. Откуда у него может оказаться такая звездочка?

Страхов едва не на цыпочках подошел к двери Дрозофилы. «Извинюсь, — приготовился он. — Она все поймет по-своему…» Дверь в ее спальню открылась.

Страхов сделал один шаг вперед, остановился и стал приглядываться.

Дрозофила спала на широкой кровати лицом к стене.

Она сделала целых три ошибки! Первая ошибка —звездочка. Нужно было использовать что-то другое, что Страхов не догадался бы найти… Вторая ошибка — она выпила вина немножко больше, чем следовало, понадеявшись на звездочку, и потому заснула глубже, чем следовало. И третья — выпив лишнее, она небрежно обошлась со звездочкой, точнее своей форменной фуражкой: не укрыла ее, не спрятала, а вместе с формой просто бросила на кресло.

Страхов подошел к креслу, взял фуражку — и увидел под ней револьвер. Один из любимых наганов товарища Мао, заправленный в холстер, валялся тут же, на сиденье. Четвертая ошибка! Если только это ошибки, а не подсказки…

«Извини, ты сама предложила… — сказал про себя Страхов, аккуратно вынул револьвер и прибрал его в свой карман. — Верну с покаянием…»

Надо было, конечно, поцеловать ее на прощанье…

«Извини… — сказал он. — Согласен на любой штраф».

И вышел.

Он постарался натянуть фуражку на голову и приблизился к входной двери, слегка подогнув колени…

Сработало!

Страхов вышел совсем, дверь закрылась, и он на секунду испугался, что Дрозофила оказалась в западне и тайм-шерная квартирка уже не выпустит ее наружу никогда… «Да ведь у них тут кротовые норы с ходами!» — вспомнил он и успокоился. И успокоился еще больше, подумав, что если сейчас она проснется, то ей придется искать обходные пути.

Он снял фуражку и аккуратненько положил ее около двери… В путь!

Дорогу с вокзала он запомнил, несмотря на то, что был тогда в смешливом, дурацком настроении. Коридор, эскалатор, коридор, коридор, эскалатор…

Оказавшись на вокзале, он уверенно определил перрон «дальнего метро».

Но на всех табло были сплошь иероглифы… Страхов, глядя на них, еще раз убедил себя в том, что делает все правильно — искать здесь, в Шанхае «то, не знаю что», не стоит, тут легче «засветиться».

«Как бы узнать, когда поезд на Москву?» — нетерпеливо подумал он.

Использование справочного терминала исключалось.

Пока он вертелся, на его путь стал стремительно втекать из тоннеля белоснежный, с голубой полосой по борту, состав.

«Главное — скорее уехать отсюда. И чем больше крюк, тем лучше, — разумно подумал Страхов и зашел в вагон. — Посмотрим, как возьмут след».

Он проснулся, когда его потянуло вперед и ремень надавил на грудь…

Он подержал глаза закрытыми… Пусто! Никакого сновидения не было.

«Это же остановка!» — вдруг осознал он, встрепенулся, отстегнулся и поспешил — но не бегом, ни в коем случае не бегом! — выйти из поезда.

Пока он осматривался в новом пространстве, двери закрылись, и поезд ушел.

Странным был этот вокзал. Перрон выглядел правильным шестиугольником со стороной примерно пятидесятиметровой длины. Путей было всего два — на стороне, где стоял Страхов, и на противоположной. Но это здесь, внизу. Высоко над головой Страхова друг над другом пересекались, соответствуя направлениям сторон «перрона», полупрозрачные трубы, внутри которых, судя по циклопическим размерам труб и висячим платформам при них, тоже ходили поезда. Прямо в центре перрона находился эскалатор с выходами на эти платформы. Всего путей получалось, по счету, шесть, но эскалатор поднимался выше них, верхним маршем уходя за пределы несведенного свода.

Табло над туннелем, куда ушел поезд, указывало на английском два пункта назначения: Capetown и Lisbon.

Страхова, однако, привлек путь наверх. «Интересно, где я сейчас…» — подумал он. И двинулся на эскалатор.

Лестница в итоге подняла его на один короткий марш над куполом и выплеснула в ровно освещенный коридор, кончавшийся закрытыми дверями. Такого рода пространство было Страхову знакомо. Вполне возможно, он повернул бы обратно, решив не рисковать и не выяснять, какого цвета униформу носят за теми дверями, но надпись — золотыми буквами, шрифтом Arial — очень удивила его, и любопытство пересилило.

REALE UBER ALES

Carl Jung

Страхов хорошо знал творчество Карла Юнга, но такой заметной фразы — «Реальность превыше всего» — он в работах доктора не помнил…

Он подошел к дверям — они открылись. Дальше был отсек с точно такого же, бледно-голубого цвета, плоскостями пола, стен и потолка. Пустой и безлюдный, длиной в десяток шагов. С потолка свисало табло, вежливо приветствовавшее Страхова бегущей строкой на разных языках — «Добро пожаловать». Он решился-таки пожаловать и, как только ступил в пространство отсека, так двери позади него закрылись, а в глазах Страхова сверкнула зеленая нитка — его просканировали. Он обругал себя: похоже, любопытство оказалось излишним.

— Хай! Ваш язык, пожалуйста, — сказал бархатно-синтетический женский голос.

— Английский, если можно, — ответил Страхов.

— Спасибо, — сказал голос. — Добро пожаловать. На предварительных этапах вами достигнут высший уровень. Если теперь вы достигнете цели с первой попытки, вы обретете средство высшей власти…

«Вот черт! — выругался про себя Страхов. — Не вовремя!»

— Вы обладаете правами ви-ай-пи, — продолжали информировать Страхова о важности его персоны. — Выбор защиты любой. Выбор оружия любой.

«За что боролся, на то и напоролся», — старался не терять присутствия духа Страхов.

Из левой стены выехала решетка с навешанными на нее средствами личной защиты: шлем, легкий бронескафандр с вместительной разгрузкой, высокие десантные ботинки и много всякой мелочи — респиратор, очки, какие-то наручные приборы. Ни на чем никаких марок! Из правой стены выехал стенд с ассортиментом ручного оружия: автоматы различных систем, пистолеты, запасные магазины, гранаты…

Страхов рефлекторно экипировался, как это делал во время корпоративных учений. Фиолетовый костюм аутсорсера-управленца он не снял — тот не мешал надеть все поверх.

Экипировавшись, Страхов опустил руки и стал безропотно ждать.

— Извините, вам необходимы навигатор, респиратор и радиометр, — напомнил голос. — Наденьте их, пожалуйста.

Надевать респиратор не было никакого желания, но он подчинился.

— Активируйте навигатор, пожалуйста, — продолжал командовать голос гостем-випом.

Страхов включил на левом запястье гаджет, напоминающий старинный прибор GPS: на экранчике появилась пустая сетка и яркая красная стрелка, видимо, показывающая нужное направление. Он попытался разобраться и с радиометром, но ему сказали, что тот пригодится только в «центральной активной зоне».

Опустевшая левая решетка убралась в стену.

— Вы закончили выбор оружия? — спросили Страхова.

— Да, — сказал он, и правая решетка тоже убралась.

Он сделал было шаг вперед, к следующим дверям, но его остановили очень странным предупреждением:

— Вы не сделали выбор вероисповедания.

— Что?! — поразился Страхов.

Он не ослышался: вновь прозвучало слово “creed”.

— Я — буддист, — сдерживая иронию, ответил Страхов.

— Error, — бесстрастно констатировал женский голос. — Повторите выбор.

Страхов немного подумал и назвал веру своих предков.

— Спасибо, — синтетически поблагодарили его. — Активирован «режим крестоносца». Фонд желает вам успеха.

Двери впереди разъехались — и Страхов увидел темноту.

Он сделал несколько шагов вперед — и понял, что оказался на поверхности земли. Он стоял на склоне, поросшем, судя по темным абрисам, невысокими деревьями. Впереди была тьма с неровным, осколочным краем, над которым поднималось усеянное звездами небо. Небо выглядело чуть более светлым, чем плоская тьма под ним.

Страхов взглянул на навигатор и ничего не понял. Только увидел, что стрелка изменила цвет на зеленый, а так куда указывала — вперед, — туда и продолжала указывать.

«VIP я или не VIP?», — подумал Страхов и активировал радиометр. Тот показывал норму, и Страхов снял респиратор.

Пахло прокаленным южным летом, песчаной почвой, чем-то хвойным и еще чем-то незнакомым.

«Подождут», — подумал Страхов и оглянулся: позади него осталось маленькое, бункерного вида строение с аварийным светильником над дверями.

Страхов посмотрел под ноги: внизу была живая земля с редкой и непонятной травою.

Никакие выводы в голову не лезли, кроме одного: что сюда из Шанхая он доехал гораздо быстрее, чем из Москвы в Шанхай, раз еще ночь.

Между тем, глаза стали привыкать к темноте, и то, что различил Страхов впереди, на другой стороне ущелья или большого оврага, показалось ему крепостной стеной, за которой теснился какой-то очень старый город. Смутно проявлялся за стеной из тьмы большой желтоватый купол. А на этой стороне, слева… Приглядевшись, Страхов удивился: на фоне неба он различил маковки несомненно православной церкви.

«Я уже в России! — немного возбудившись и обретя больше уверенности в себе, подумал он. — Интересно, где? Похоже, где-то на юге… А может, еще не в России… В Крыму… Или, вообще, в Болгарии…»

Градус уверенности резко понизился. Страхов вспомнил про «режим крестоносца», английское приветствие, надпись на немецком… Биты информации стыковались плохо. Страхов почувствовал в себе злость и решил перекипеть: «Никуда не пойду, буду ждать утра. Посмотрим, как среагируют. Я — VIP. И пусть мимо меня пронесут трупы моих врагов…»

Он сделал еще шаг, прикинул место, куда присесть, сел на землю, положил автомат рядом с собой, снял шлем… В бронекостюме было ни жарко, ни холодно, но без шлема сразу почувствовалась слабая ночная прохлада, и она показалась очень приятной. Страхов лег на спину, заложил руки под затылок и вздохнул: давно он так вот не смотрел на звезды, лежа на траве, пусть и редкой-жухлой, как здешняя…

Сверху, от бункерной постройки донесся едва слышный свист, но Страхов, как VIP, решил не реагировать.

— Извините, сэр…

Страхов решил не двигаться, чтобы не выказать беспокойства.

— Сэр, у вас все в порядке?

Над ним, на фоне звездного неба освещенный сбоку бункерной лампочкой, появился высокий, представительный, седовласый и седобородый человек лет шестидесяти в бесцветном плаще с эмблемой на левой груди — трилистником фонда Юнга, стилизованном под трехмерную систему координат.

«Ага! Я просто попал в аттракцион Фонда! Сейчас все само прояснится…» — прозорливо подумал Страхов и сказал:

— Здравствуйте. Спасибо. У меня все в порядке. Просто небольшая передышка.

Незнакомец неторопливо отпил из банки Pepsi — и Страхов немного напрягся. Именно таким — высоким, седобородым и не дряхлым человеком — он представлял себе архетипический образ Мудрого Старца или Короля, олицетворяющий, по Юнгу, самость, полноту личности. Именно таким он его себе рисовал, когда создавал паттерн продакт плейсмента для компании Pepsiсо… Банки Pepsi должны были — по его, Страхову, тайному замыслу — превратиться в глубинные бомбы, сбрасываемые в коллективное бессознательное. «Бери от жизни все!» — мощнейщий залп по Selbst’у попсовыми жестяными банками.

«Мудрый Старец» с меткой Фонда Юнга на одежде опустил руку.

— Похоже, вы и так уже вполне счастливы. Без этих… «средств высшей власти», — аккуратно прозондировал он Страхова. — Звездное небо над головой и нравственный закон в душе… Верно?

Страхов кивнул.

— Вы позволите присесть? — спросил воплощенный архетипический образ.

Страхов повторил кивок, который получался снизу вверх.

Незнакомец неторопливо устроился рядом, только на спину не лег. Попахивало от него отнюдь не Pepsi, а чем-то крепким.

— Извините, я по долгу службы обязан услышать от вас определенную устную информацию, — ненавязчиво проговорил он. — Я не получил о вас никакого сообщения. Не было, повторяю, никакого сообщения. Это странно… Вы совсем не похожи на игрока. Вы — инспектор?..

— Возможно… — отнюдь не вызывающе ответил Страхов, подумав, что теперь главное — выяснить у «архетипа», как добраться… ну, скажем, до Санкт-Петербурга, а там уж — рукой подать.

— Я готов дать вам устный отчет… — сказал «архетип». — Хотя он будет предельно краток… За отчетный срок — только два игрока третьего уровня. И одна экскурсия — двое аутсорсеров из западного Центра управления. Вот и все за год. Точнее за триста девяносто пять дней.

— Таких аутсорсеров? — спросил Страхов, вытаскивая из-под бронескостюма воротничок фиолетового френча.

«Архетип» взглянул на воротничок, потом пристально посмотрел Страхову в глаза. От него еще сильнее запахло спиртным. «На виски похоже», — подумал Страхов.

— Странно, что не было сообщения, — пробормотал почти про себя «архетип». — Я не знал, что аутсорсеры высшего уровня тоже начали играть… А может, вы хотите совместить с обзорной экскурсией?.. Понимаете… Извините, что повторяюсь… Мне для отчета перед Фондом все равно необходима базовая информация о вас. Вы же знаете, у нас здесь нет камер слежения, и не используется сканирование личности. Только устный отчет. Такова установка Фонда.

— Но ведь мой уровень был определен… — заметил Страхов.

— Но вы же показали на входе свой пропуск… — напомнил ему «архетип».

«Ключ от всех дверей… — подумал Страхов. — Оказывается, у него есть и минусы».

— Скажите, если бы я в качестве вероисповедания выбрал ислам, какой режим был бы активирован? — зашел он с другой стороны.

— «Режим сарацина», конечно… — ответил «архетип».

Страхов вгляделся в крепостную стену, в купол за ней… Он вдруг вновь — такое уже с ним случалось — почувствовал, что его видно со всех сторон, что весь мир уже знает о нем, а этот Мудрый Старец просто обхаживает его, для чего-то тянет время.

— А если бы — иудаизм, то что, «режим Маккавеев»? — отгоняя от себя параноидальные идеи, спросил Страхов.

— Хорошая идея… — усмехнулся «архетип». — Нобыл бы избран более скромный вариант. Хотя и не менее героический. Скажем, «режим бойца Пальмаха» или… Вы что-нибудь слышали о Шестидневной войне?

Реальность накрыла Страхова, как волна цунами. Он резко сел. Перевел дух.

Он случайно вышел из поезда на платформе «Иерусалим»! Случайно, да?!

И теперь он просто сидит на склоне Масличной горы, где дьявольский фонд Юнга устраивает теперь эксклюзивную забаву — «Завоевание Иерусалима» в ассортименте… А также проводит обзорные экскурсии.

— У меня восьмой уровень три плюс, — ответил Страхов.

— Тогда вы, конечно, слышали, — с облегчением проговорил «архетип».

— А какой режим лучше? — Задавая вопрос, Страхов не стал сдерживать иронии.

«Архетип» помолчал, глядя вдаль, на Святой Город… и ответил без всякой иронии:

— Это хорошо, что вы не инспектор… Знаете что, молодой человек. Когда я жил в России… а потом в Украине… в городе Vinnitsa… правда, тогда это был еще даже Советский Союз. У меня был друг. Когда его спрашивали, кто он, он отвечал, что сефард… Иногда он даже сам говорил, когда его никто не спрашивал: «Я — сефард». И знаете, ему многие верили, потому что там никто никогда не видел сефардов. Вы понимаете, что я имею в виду?

— Да, конечно, — ответил Страхов по-русски. — Как не понять…

Теперь он смотрел вдаль, а «архетип» вглядывался в его профиль.

— Получается, что я очень давно не видел русских, — заговорил «архетип» с характерным западенским акцентом, — раз они так изменились, что я не признал. Добро пожаловать в святой город Иерушалом.

Все, что позволял знать о фонде Юнга высокий информационный уровень Страхова, было — он это прекрасно понимал — внешней скорлупой…

Фонд объявил о своем существовании за несколько лет до наступления Равновесия. Поначалу он позиционировал себя, как организация, созданная крупнейшими информационными провайдерами с целью практического развития идей всесильной аналитической психологии Карла Юнга и, как искомое, — творческой активности креаторов. Первым ощутимым результатом деятельности Фонда стали разработка и внедрение новых операционных и поисковых систем, содержавших в себе игровой элемент квеста. Работая с этими системами нового поколения каждый пользователь должен был отождествить себя с каким-либо мифологическим или сказочным героем, таким образом выбирая себе тип виртуальной реальности, в которую он попадал, включив компьютер. Любой, даже самый примитивный поиск, превращался в игру-поход с призами, бонусами или какими-то не слишком значимыми потерями.

Противники идеи не сомневались, что теперь все-все на Земле страшно затормозится… Однако ошиблись. Проведенные вскоре исследования показали, что творческая активность населения повысилась, средний IQ человечества стал расти, развитие высоких технологий ускорилось.

Спустя примерно полтора года Forbes представил Фонд самой богатой некоммерческой организацией мира, что никого не удивило, и практически одновременно с этим «разоблачением» Фонд выступил с неожиданной инициативой. Фонд заявил о необходимости равновесия в «конфессиональном распределении», недвусмысленно намекнув о том, что бесконтрольная исламская экспансия уже серьезно угрожает «базовым блокам» коллективного бессознательного западной цивилизации. Была объявлена программа «новой христианской волны». Фонд выделил, согласно его же пресс-релизам, около триллиона юэнов для поддержания уже существующих и строительства новых монастырей. Было предложено равное финансирование всех христианских конфессий, особенно «коптского анклава» с его огромным опытом выживания в исламской реальности. Каждому из протестантских течений было предложено создание большой орбитальной станции, несущей функцию информационной базы и телевизионной студии с выделенным каналом.

Следующим шагом было объявление о начале проекта «Царство Небесное». Церковь получила возможность первой осваивать космическое пространство и планеты, которые будет постепенно заселять человечество. Ведь если Церковь начнет отставать от переселенцев, то будет неуклонно расти вероятность возникновения тоталитарных деструктивных сект в замкнутых коллективах-пространствах, окруженных предельно враждебной природной средой. Худшей перспективой представлялось появление где-нибудь — скажем, на Марсе — скрывающей свои кровавые культы цивилизации типа майя, которую придется потом выкорчевывать с помощью новых конкистадоров…

На безлюдной Луне стали строить миссии с прицелом на будущее. Телевидение начало показывать фантастические картины, ставшие реальностью: величественные соборы и монастырские крепости, построенные посреди лунных цирков и накрытые полупрозрачными защитными куполами. Копия собора Святого Петра в Риме в море Изобилия… Нотр-Дам на берегу моря Спокойствия…Храм Василия Блаженного у моря Ясности…

Вскоре на Земле было отмечено резкое снижение посещаемости христианских храмов. Исламские СМИ стали воодушевленно муссировать эту ситуацию, но развить новую стратегию пропаганды не успели — по земному шару прокатилась волной-цунами эпидемия энигмы, и из исламского мира сведения стали приходить отрывочные…

Мир разом изменился, и в один из главных мифов нового мира переросли слухи о том, что все истинно верующие земляне успели переселиться на Луну… В том числе и мусульмане — на ее обратную, не видимую с Земли сторону, которую стали называть на арабском «чистой стороной Луны», что звучало небезосновательно после разных лунных экспедиций, оставивших на передней стороне Луны много западного сора, флагов и эмблем.

— Согласитесь, довольно странно: сесть не на тот поезд и случайно оказаться в Иерусалиме? — заметил Страхов.

Вопрос во всех смыслах был риторическим.

Страхов подумал, что не сможет еще долго добраться до своей цели, если не будет задавать этому архетипическому Мудрецу вопросы, так или иначе его, Страхова, разоблачающие.

Архетипический Мудрец некоторое время молчал, углубленный в себя.

— Если вы не игрок… и если вы не инспектор… и если вы сами не знаете кто… я готов поверить в это… то тогда, собственно, кто? — В режиме неторопливого рассуждения Мудрец глядел не на Страхова, а на Святой Город. — У вас есть предположения?

— Может быть, они возникнут, если я буду знать, кого в этом сюжете представляете вы… — парировал Страхов. — Если учесть выбранный мой «режим крестоносца»…

— Водки не хотите? — перебил его Мудрец. — Или виски?

— Спасибо, позже, — сказал Страхов.

— А мне пора немного… — сказал Мудрец. — В каком режиме брать — с этикеткой или без?

Страхов хотел спросить «это как?», но успел догадаться: если бы он позиционировал себя в качестве аута, то Мудрец, строго соблюдая законы новой природы, вернулся бы с «голой» бутылкой, а в случае креатора этикетка была бы жизненно необходимой, ведь креатора при виде «голой» бутылки стошнило бы совершенно не оправданно. Архетипический мудрец был в курсе…

— Мне все равно, — ответил Страхов.

— Вот это и есть ответ на вопрос, — заметил Мудрец, тяжело поднимаясь и оставляя Страхова хорошенько подумать над его словами.

Наступал очередной момент истины, точнее момент бифуркации реальности. Мудрец ушел, чтобы либо сдать его, Страхова, с потрохами высшим силам, либо просто выпить, либо — для того, чтобы оперативно сделать и то, и другое. В результате этого выбора вот-вот должна была наступить одна из двух реальностей — либо созданная Страховым , согласно его подрывному плану, либо противостоящая ему. Укрыться от любой было негде.

Мудрец вернулся с бутылкой, предваряемый с двух шагов волной легкого аромата старого виски.

— Извините, я забыл представиться, когда уходил, — сказал он, снова подсаживаясь рядом. — Чтобы вы успели подумать в одиночестве о том, кого я представляю в вашем подсознании… Я здесь — Смотритель Маяка. Заметьте, самый первый.

О существовании такой должности в Фонде Юнга знали все, чей информационный уровень был выше «пятерки плюс». Некогда Фонд предложил особую жизнь-игру под названием «Смотритель Маяка». Речь тогда действительно шла о каких-то маяках, для работы на которых требовались несемейные мужчины старше сорока, готовые рискнуть — прожить в полной изоляции на определенной пищевой и информационной поддержке до конца своих дней. Цена вопроса исчислялась мифически огромной зарплатой-пенсией, непонятно только для чего в этих условиях нужной. Впрочем, наличие близких родственников — родителей, сестер, братьев — не запрещалось. Желающих, как сообщали СМИ, оказалось много, но отобраны были всего трое или четверо уникумов…

Страхов силился вспомнить, чем эти «избранные» были уникальны… В пресс-релизах говорилось только об уникальности их нейрофизиологического статуса.

— Что-то не похоже это место на мыс у океана, — заметил Страхов. — И одиночество у вас… мне так кажется, не слишком уж катастрофическое.

— С какой стороны посмотреть… — вполне оптимистично сказал Смотритель Маяка. — Чем святой город Иерусалим не маяк?.. Пусть даже такой, какой он есть теперь. Чем Елеонская гора не маяк для вас, если вы избрали режим «крестоносца»? И появление кораблей на горизонте… чем вы сами не «корабль» в этой жизни. Банальный образ, но, увы, вся жизнь состоит именно из банальных образов.

— Если так… то я в вашей реальности получаюсь чем-то вроде «Летучего Голландца»… — метафорически подумал Страхов.

— …то есть чем-то вроде легендарного, даже мифического героя, — как бы невзначай, без всякого нажима, расшифровал метафору Смотритель.

На мгновение Страхов почувствовал себя в необъятной, вселенской пустоте. Пустота вызвала у него парадоксальную реакцию — приступ клаустрофобии, страха замкнутого пространства. Он схватился взглядом за крепостные стены, как хватаются пальцами за выступы отвесной скалы, болтаясь над пропастью… Город стал светлее, а небо над ним стало чуть темнее и гуще — близилось утро, и солнце должно было подняться у него за спиной…

Герой?! Что, все уже предопределено? «Глубинные бомбы» не поразили цель?.. А только вытолкнули его самого наверх — и теперь он, пытавшийся скрыть свой заговор от всех, оказался-таки у всех на виду… и все скандируют «Давай! Делай, что задумал!» И вместо цели, которой он хотел достичь, он против своей воли достиг ее «надира» — той «высшей цели», которую так искусно рекламировал и так последовательно промотировал великий и ужасный герр Карл Юнг… Его демон победил, его программа успешно завершается?

— Ну, и чем можно заняться герою в Иерусалиме? —растерянно вопросил Страхов. — Если святой город пуст…

Страхов располагал только базовым информационным блоком по теме… Незадолго до наступления Равновесия некая антиглобалистская террористическая организация, считая, что все мировые конфликты происходят из борьбы за обладанием Иерусалимом, взорвала в Старом Городе «грязную бомбу». Все население в радиусе двадцати километров было эвакуировано, и Иерусалим был объявлен «закрытым городом» минимум на пятьдесят лет…

— Вы хотите заранее знать, чем герой отличается от «крестоносца»? — ответил вопросом на вопрос Смотритель Маяка.

— В равной степени — от «сарацина» и «бойца Пальмаха», — уточнил Страхов.

— Вы, наверно, помните, как к доктору Юнгу пришли в гости крестоносцы? Настоящие крестоносцы…

Страхов честно признался, что упустил этот эпизод из внимания.

— Я подчеркну, что доктор совершенно серьезно описывал их бесцеремонное вторжение в его швейцарский дом. Пришли незваные, хлопали дверями, как невоспитанные полтергейсты… А потом очень рассерженно, будто это он был во всем виноват, сообщили ему, что не нашли в Иерусалиме того, что там искали… А что они здесь искали, доктор Юнг нам не раскрыл, унес секрет в могилу. Он, видимо, считал, что каждый ищет свое… Jedemdas Seine.

— История двадцать первого века показывает, что доктор Юнг действительно мог быть виновником, — дал Страхов волю чувствам. — Крестоносцы — не последние жалобщики в его доме, это факт… Выходит, герой, по-вашему, это — тот, кто в итоге не пойдет к доктору Юнгу жаловаться на его врачебные ошибки?

— Интересный поворот мысли! — отметил смотритель и сделал глоток не Pepsi.

Страхов не стал приглядываться, есть ли этикетка на бутылке или нет. Может, и вправду такое безразличие к знакам и символам — один из признаков героя?..

— А игроки находили то, что искали?

Страхов был уверен, что не получит ответа на этот явно противоправный вопрос!

— Я не знаю программы, — ответил Смотритель. — Это не входит в мои обязанности. При мне никто оттуда не возвращался. Видимо, выход только там, по ту сторону, За Львиными вратами.

Он указал на проявившуюся в утреннем сумраке дорогу, что спускалась с горы, а потом вновь поднималась — к городским воротам, располагавшимся у правого угла крепостного периметра. Пыль и песок давно покрыли асфальт, и теперь это была практически настоящая грунтовая дорога, эксклюзивный раритет в новом прекрасном мире. Реликт.

— И какие препятствия предусмотрены программой, мне тоже не известно… — Смотритель Маяка деликатно тронул носком грубого ботинка лежавший между ним и Страховым автомат АКМ-300. — И не может быть известно по причине, вам вполне понятной.

— Я так и не получил ответа «нет» на вопрос, знаете ли вы, чем герой отличается от «крестоносца»? — настойчиво заметил Страхов.

— Вот теперь я понимаю, в чем заключается моя функция «волшебного помощника» по схеме Кемпбелла, — приободрился Смотритель Маяка. — Знаток легенд и преданий… Не беспокойтесь, просто так эти предания и легенды узнать невозможно. В наше время они устно не передаются и в базовые доступы в качестве запретного плода не входят. Это вам не Дао Дзэ Дун… Я получил свод преданий по программе индивидуальной подготовки Смотрителя Маяка. В схему появления христианского героя включено только одно. Часть христиан, переселившихся на Луну, утверждают, что огонь, самовозгоравшийся в Храме Гроба, впервые перестал появляться в год наступления Равновесия. Другие уверены, что это случилось после энигмы. И если придет настоящий герой…

— …этот огонь снова возгорится? — На Страхова эта «легенда лунных христиан» не произвела никакого впечатления. — Это совсем не укладывается в программу Второго Пришествия, о котором написано в Библии. Я бы сказал, что такого героя придумал сам доктор Юнг для поддержки своих идей достижения Самости и душевного равновесия. Если бы он жил в наше время…

— Вам еще не кажется, что ваше место уже не здесь, а на Луне? — с необидной иронией поинтересовался Смотритель Маяка.

— Я подумаю об том завтра, — сказал Страхов, а про себя подумал: «Похоже, он меня заложил… Только не суетись». — На досуге…

— Вот вам еще одна идея для размышления. — Смотритель Маяка нашел повод для еще одной подсказки, необходимой то ли для Страхова, то ли для самого себя. — Сами знаете, при долгом одиночестве порой странные мысли посещают. Вот заметьте, герр Юнг с детства очень не любил историю про проповедника Иешуа… Герр Юнг пытался вместить Иешуа в самого себя как один из важных архетипических образов… Отец Юнга был пастором. В глазах сына — вполне неудачным пастором, слабым, неполным человеком… В общем, неудачно в этой семье получилось… Не удалось герру Юнгу пристроить в себе Иешуа для полноты своей личности. И вот представьте себе, приходит мне в голову такая еретическая мысль, что от того, что наш герр-благодетель отменил так называемое Второе Пришествие, вроде как и Машиах теперь задерживается на неопределенный срок… Такая вот нехорошая мысль у бывшего потенциального бойца Пальмаха… Может быть, теперь все должно произойти на Луне, а не здесь, на Земле? Раз теперь здесь Равновесие, и к приходу любого настоящего героя уже все для него готово… Готовая инфраструктура, так сказать…

— Инфраструктура?! — поразился Страхов ивспотел.

— Я не знаю, как это лучше назвать, — повел плечами Смотритель Маяка. — Вам виднее… Какая-то система, которая обеспечивает герою комфорт и безопасность… Ну, и весь… как это теперь сказать по-русски…выбор аттракционов… полный, так сказать, ассортимент… Чего еще герою и его поклонникам надо? А раз так, сами понимаете, им и надеяться нечего…

— Вот черт! — выругался Страхов, вытер пот со лба и поднялся на ноги.

Перспектива стала совсем неопределенной. Дорога превратилась в щель — не протиснуться…

Золотой купол за крепостной стеной уже сиял.

Страхов посмотрел левее, на маковки православной церкви.

— А там что? В периметре? — спросил он.

— Где? — не понял Смотритель Маяка.

— За оградой…

— Гефсиманский сад… Бывшее владение францисканского ордена…

— Там открыто? — как-то бесцельно поинтересовался Страхов, вспоминая, что давно среди зелени не прогуливался ради приятного релакса.

— Вы меняете режим на «обзорную экскурсию»? — ответил вопросом на вопрос Смотритель маяка.

— Пока не знаю, — сказал Страхов и посмотрел на бутылку.

Смотритель протянул ее:

— Пожалуй, вам пора прояснить намерения.

Страхов не отказался. Инфраструктура работала отменно. Виски было отличным. Марку Страхов определить не смог и не огорчился по этому поводу — продвижение налицо.

Намерения, действительно, прояснились. Страхов отдал бутылку — и сделал один шаг по направлению к городу.

— Если вы не меняете режим, не забудьте… — напомнил в спину Смотритель Маяка.

Страхов оглянулся. Мудрец-Смотритель снова тронул носком ботинка аккуратно положенный на кочку автомат АКМ-300.

— Я не знаю, в каком месте активируется «режим крестоносца», — грустно улыбнулся Мудрец-Смотритель. — Может быть, уже здесь или за той оградой.

Страхов неопределенно махнул рукой, демонстрируя «режим ожидания». Он отстегнул кирасу бронекостюма и вздохнул полной грудью… Он вспомнил, что так пахнет землей в августе… Почему в августе?

— Мне больше не нужно никакого режима, — помыслил он вслух. — Я — не крестоносец. И уж точно не герой. Я даже не знаю, что мне тут искать. В общем, завоевание Иерусалима откладывается до лучших времен.

Он вдруг вспомнил какие-то древние слова, явно не из Дао Дзэ Дуна.

— Не помню, откуда это. «Смотрю глазами — и не вижу, слушаю ушами — и не слышу»… — блаженно проговорил он, не поворачиваясь к собеседнику. — А вы не помните?

И услышал в ответ:

— Вы цитируете не совсем правильно…

— Да? А как?.. — Страхов сначала повернул голову, а потом за ней повернулся весь.

Левой рукой седобородый Смотритель Маяка довольно небрежно, слегка повалив, держал бутылку, а правой рукой довольно уверенно держал на весу автомат АКМ-300.

Сначала Страхов увидел вспышку, потом услышал легкую дробь хлопков… Но за миг до этого — тело своим природным, глубинным разумом все поняло гораздо быстрее — он дернулся в сторону, с линии огня, поэтому и дуло с дымком и огоньком увидел уже не анфас, а в боковом ракурсе. Одна пуля шаркнула по защищенному предплечью.

В прыжке Страхов развернулся к стрелявшему своей бронированной спиной, упал на бок, скрючился и стал перекатываться вниз по склону, пытаясь вытащить из-за пояса любимый наган товарища Мао. Наконец, удалось!.. Но перед этим дробь ударов больно, будто заклепки вбивали в Страхова, хлестнула вдоль позвоночника снизу, обожгло шею. Страхов перевернулся на другой бок, лицом к опасности, и трижды выстрелил сквозь завесу пыли.

Силуэт, видный сквозь пыль, повалился, как плоская мишень на стрельбище.

Страхов полежал, как лежал, пока не улеглась пыль.

Смотритель Маяка громоздился выше по склону темной кочкой.

Стараясь ползти бесшумно, Страхов стал пробираться наверх по дуге, а когда оказался над Смотрителем Маяка, осторожно пополз к нему сверху, держа ориентиром и целью его голову.

Смотритель Маяка лежал на спине. Пули кучно пробили ему грудь, как оказалось, не защищенную никакими фирменными бронями. Он был еще жив, хрипло, толчками дышал, с уголка рта стекала образцово смертельная струйка крови.

Страхов со злостью отпихнул ногой от его руки АКМ-300 и с еще большей злостью занялся осмотром пострадавшего.

— Какого черта! — выругался он. — Где анестетик?! Где SOS-активатор?!

— Ничего больше не нужно, молодой человек, — прошептал Смотритель Маяка, щурясь и улыбаясь, как от щекотки. — Программа полностью выполнена. Благодарю вас.

— Какого черта! — прорычал Страхов. — Я зашел сюда, к вам, только чтобы спросить, как мне до дома доехать!

Он поднял повалившуюся вместе с хозяином бутылку и вылил остатки спиртного на пробоины в его груди. Смотритель Маяка поморщился.

— А вы говорите, что не герой, — вязко задвигались его губы. — Героя невозможно остановить. Ничем. Пока он сам не остановится… Что и требовалось доказать… А у всех остальных выход только там.

— Где активатор? — снова спросил Страхов, шаря по одежде Смотрителя Маяка в надежде найти какой-нибудь прицепленный к ней гаджет.

— Не беспокойтесь, я его снял, — улыбнулся умирающий архетипический Мудрец. — Вы оказали мне большую услугу. Вам пора. А я сам дождусь. Все хорошо. Мне не больно.

— За каким дьяволом все это было?! — беспомощно злясь, все еще шарил Страхов.

— Это входило в программу… — все тише отвечал Смотритель Маяка.

— Какую, к черту, программу?! Чью?! Вы что, настоящее убийство на меня хотите повесить?! Это что, «герой» по-вашему?! — Злости прибавилось, потому что Страхов уже знал — ответа не получит.

— Это эвтаназия, молодой человек… а это две большие разницы, — еще вполне внятно и старательно ответил архетипический Мудрец. — И здесь вы — часть моей программы. Теперь все умирают так… понарошку… И уже нет другого способа выбраться отсюда, как только дождаться героя. Я этот мир ненавижу так же, как и вы. Мы с вами одной крови… Если вам больше по душе «режим крестоносца», то вы должны знать, откуда это… Ныне отпускаешь раба твоего… твоего… с миром… Извините, я уже переврал немного… Память уже не та…

Силы и жизнь стали стремительно покидать Смотрителя Маяка, как последние песчинки в воронке часов.

Страхов подхватил его и понес к дверям бункера. Двери открылись. Он вошел, не оглядываясь, пронес Смотрителя Маяка немного вглубь, положил его на пол — в той зоне, которая, как ему казалось, наверняка должна была находиться под видеонаблюдением — сбросил с себя там же все части бронекостюма и двинулся дальше.

Остановившись, то есть уже двигаясь пассивно на эскалаторе, он вспомнил, как обожгло шею, и вновь почувствовал жжение. Он осторожно провел по шее рукой и увидел на ней алый мазок с темными крошками запекшейся крови.

«Кто тут хренов герой?!» — спросил он себя с острым желанием разрядить в героя оставшуюся половину барабана, если только его увидит в зеркале.

Это была правильная мысль!

До цели хватило еще одного марш-броска. Больше вынужденных пересадок не было

В Капотненской «заморозке» ни один бежевый аут не обратил на него никакого внимания. Наверно, они замечали только сбои в работе технологических систем в зоне своей ответственности. Кайфа быть виртуальным небоскребом или городской сетью водоотводов было вполне достаточно для заполнения сознания… Страхов успокаивал себя таким выводом.

Добравшись до пространственной цели сложными путями вроде траектории испуганной мухи Страхов сделал пятиминутную передышку. У шведского стола для аутсорсеров он перевел дух, макая свежую тигровую креветку в соус кари.

Система управления темпором была, как понимал Страхов, стандартной: зал, круглый пульт управления в его центре и пара дугообразных «шведских столов».

Страхов вспомнил о четырех пересадках, оценил потраченное на дорогу время — эх, где они, родимые Q&Q? где-то же неподалеку! — и осознал, что плутал по свету, вернее по подземному миру аутсорсеров не так уж долго. Часа два, не больше!

Первую свою идею, что поддерживала его дух всю дорогу, он признал ребяческой. Идея была поднять Лизу, удрать с ней куда-нибудь на край света, скрыться от всех. Раз он герой, значит, его и вправду уже ничто не сможет остановить. Но настоящие древние мифы — все кончаются плохо. «Они жили долго и счастливо и умерли в один день» — поздняя фальшивка, редукция, колыбельная для пугливых детишек. В первоначальной, первой свежести истории про Одиссея, его убивает собственный сын Телемах, который вырос и не признал отца в вернувшемся бродяге. Привет Фрейду и всем его допотопным персонажам! И если уж «дело героя» дошло до повторения пройденного… Нет, этой программе — полный «отбой».

Но было необходимо предупредить Лизу о том, что он отбывает очень надолго. Необходимо поднять ее, все ей объяснить, убедить… Она поймет, простит, всплакнет, и он всплакнет вместе с ней — и это будет новая легенда. Это часть программы «нового героя». По другому не может поступить герой, которого ничем нельзя остановить.

Страхов встал напротив бежевого аута, медитировавшего на глубины темпора, положил руку на пульт — и сразу провалился в Тартар.

Всего его тело вдруг разом — с макушки до пяток — стало очень легким и пористым, как шоколад или пластбетон. Тонкие стенки между неисчислимыми порами-пузырьками были холодными, и внутри каждой было какое-то твердое семечко. Страхов стал, как погремушка. Потрясти — зашумит… И тут он понял, что это за «семечки». И понял, что он — не пористый шоколад с маком, не пластбетонная болванка, и не погремушка, а — колумбарий.

Нужно было теперь сосредоточиться, чтобы найти в себе, в одной из внутренних пор, замороженную семечку-Лизу и — дать команду на подъем. На преждевременную и, значит, противозаконную реанимацию?

«К черту «противозаконную»! Ты — герой, а для героя нет ничего противозаконного», — убедил себя Страхов.

Поры складывались в пояса… в слои поясов… отдельные сектора этих поясов увеличивались в воображении Страхова в режиме zoom’a. Он начинал смутно различать обнаженные тела, затопленные в холодном биологическом геле… чужие тела… он отталкивал их от себя… и пояса начинали вращаться, как барабаны уже исчезнувших в минувшей эпохе игровых автоматов… как эти барабаны с картинками, сливавшимися на такой скорости, что не позволяла возможности зафиксировать взглядом нужную комбинацию и остановить вращение. Попадались пустые пояса, с порами без геля и тел… Страхов слышал шум, белый шум, состоявший из тысяч одновременно произносимых и потому неразличимых имен… чужих имен… Он пытался выделить в этом шуме какие-то участки, очистить их, профильтровать… ему уже ясно слышались имена… чужие имена… ни одно не откликалось в нем сильным ударом сердца.

Страхов не находил Лизу в этом рукотворном Капотненском тартаре…

Но он не отчаялся, он решил сделать короткую передышку и повторить погружение…

Он осторожно убрал руку с пульта, вздохнул — и вдруг ощутил холод не внутри себя, а на поверхности тела. Он весь был в холодном поту…

Самое верное было — выпить чашечку кофе. Страхов отошел к столу, сделал себе двойной эспрессо. И, поднося чашку к губам, едва не опрокинул ее себе на грудь.

«Не может быть! Только не это!» — сказал он себе и сразу понял, что, напротив, как раз «должно быть» и «только это».

В зал управления темпором вели три лучевых коридора. Двери одного из них, прямо перед глазами Страхова открылись, и с растерянными, робкими, но очень дружелюбными улыбками ему навстречу двинулись трое. Впереди Борис Эйхерманн, за ним следом — справа Пин Пион, слева Ник Ситарам.

«Ее же там прихватили!», — подумал Страхов о Пин Пион и вспомнил, что в его личном мире амбивалента законы повседневного мира отменены.

Он сделал глоток кофе.

— Привет! — сказал он. — Добро пожаловать за мембрану!

— Привет, Саша! — сказал Борис, одетый в свой повседневный костюм…

Он был без бронежилета Armani Casa, и Страхов оценил по достоинству большую затею.

Ник поднял руку. Пин Пион сделала короткий поклон.

— Кофе? Чай?.. Или покрепче? — спросил Страхов на правах хозяина.

Он бросил косой взгляд на бежевого аута — тот оставался не от мира сего.

— Кто меня нашел? Вы? Или те кто вас послал? — спросил Страхов.

Борис виновато улыбнулся и вынул из внутреннего грудного кармана карточку Страхова:

— Нам сказали, что, когда ты будешь в Москве, она тебя найдет… Это было задание от самого генсека ООН. Ты понимаешь…

- Значит, вы и есть охотники? – с горечью усмехнулся Страхов.

- Кто?! Охотники?.. – искренне удивился Борис.

Права была Пин Пион! Идентификаторами не бросаются. Они за это наказывают… Страхов не дезактивировал карточку, а она всегда знает местонахождение хозяина. Выходит, он все время был на крючке!.. Стоп! А почему тогда его раньше не взяли?..

«Реальность амбивалентна — ты этого сам хотел! Принимай ее, как есть» — приказал он и глянул на Пин Пион. И увидел, что китаянка тоже говорит ему взглядом: «Я же тебе говорила, что этого делать нельзя».

Страхов приободрился: ситуация не безнадежна, один человек в чужой команде на его стороне… Да, была команда своя, а стала чужая — реальностью не играются…

«Если бы ты знал, что они сделали с твоим футболом, ты бы тоже перешел на мою сторону», — мысленно сказал он Борису.

— А ты знаешь, нам не засчитали победу, — словно поймав волну его мысли (почему «словно»? просто поймал — и все!), но не уловив ее точного смысла, безрадостно сообщил Борис.

— Почему? — искренне расстроился Страхов.

— Да ты там перемудрил что-то… — Борис залпом допил кофе и развел руками. — А то по какой-таки причине мы здесь? Это нам надо?

— А отказаться нельзя было? — тянул время Страхов, краем глаза приглядывая за Ником.

— Директива пришла прямо от генсека ООН, — развел руками Борис. — Всем троим, каждому по отдельности. Согласись, такое не каждый день случается.

— Значит, выхода не было, — признал Страхов. — Чем грозили-то?

— Фирму закрыть. Снизить уровни. Чем еще-то? — снова развел руками Борис. — Но проблема-таки в другом. Мы не понимаем, что ты задумал… Мы ведь вроде одна команда…

— А что если у меня эн-эль, и я скрываюсь? — намекнул Страхов на нейролепру.

Борис зримо подался назад, хотя сдержался и не отступил. Ник и Пин Пион даже не вздрогнули, только левая рука Ника как-то скованно застряла в кармане брюк.

— Ладно, Саш, ты нас так не пугай, — растерянно улыбнулся Борис. — Если бы это была эн-эль, не нас бы посылали искать тебя и уговаривать по-хорошему.

— Уговаривать на что?

— Ну… тормознуть и встретиться с генсеком, — сказал Борис.

У Страхова сердце упало: «Все, выхода нет!»

– Ты ведь, похоже, какое-то глобальное открытие сделал… такое что… типа, туши свет… Да? — видя реакцию Страхова, доверительно поинтересовался Борис.

— Знать бы, «туши» или «включай»… — честно поделился сомнениями Страхов. — Боря… У тебя есть ручка и листок бумаги?

— У меня?! Ручка и листок бумаги?! — поразился Борис Эйхерманн.

— У меня есть, Саша, — сказала Пин Пион и протянула перламутровый карандашик и декоративный блокнотик с бегущим муаром и маленькими трепещущими бабочками.

По счастью, в Китае осталась бумага!

Страхов написал два завещания. На одном листке для Бориса — … На другом — для Ника: … Он сложил первый листок пополам и сунул его Борису в нагрудный карман. Он сложил пополам второй листок и оставил его на столе перед Ником.

— Возьмите, ребята. Это будет наш с вами корпоративный секрет, Прочитаете потом… Сами поймете, когда, — дал он инструкцию, все еще оставаясь «майором» и главой фирмы «ПуЛ». — Считайте это компенсацией… Как говорится, все, чем мог…

Ник, показав взглядом, что все их движения может фиксировать скрытая камера, убрал листок во внутренний карман.

«Они поймут…» — успокоил себя Страхов.

— Я знаю, — кивнул он Нику. — Но ничего. Ведь я вас привел к успеху, верно?

— Да разве кто спорит, Саша?! — по-дружески, но с нажимом упрекнул его Борис.

— Ну, и значит, я за все отвечаю, — подытожил Страхов. — И я вас очень прошу извинить меня за все это…

Он сделал круговой жест рукой.

— О чем ты говоришь, Саша! — прямо-таки со стоном выдавил из себя Борис.

— Тогда я вам кое-что покажу, и мы перейдем к главному, — в формате директивы сказал Страхов и уверенно, но осторожно двинулся к пульту, стараясь не терять из поля зрения всех троих.

Он заметил, что Ник все так же, то есть напряженно, держит руку в кармане, и сделал вывод: «У него там эта… усыплялка чертова!»

Он положил руку на пульт, сосредоточился, осмелившись закрыть глаза, и сделал всасывающий вдох.

Спустя десять секунд в стене открылись четыре соты, и наружу, окутанные азотным парком выдвинулись четыре полупрозрачных саркофага.

Все, кроме бежевого аута, с любопытством посмотрели на них.

— В одном из таких «зимует» моя жена… — с грустью проговорил Страхов. — Говорят, это не очень скучно…

Борис зачем-то полез во внутренний карман пиджака.

В следующий миг Страхов произвел два выстрела из любимого нагана товарища Мао. Первый — в Ника, подозрительно долго державшего руку в кармане. Второй — в своего лучшего друга, Бориса Эйхерманна, раз теперь все умирали понарошку, часа на два, как мечтал когда-то Том Сойер.

Не исключалось, что друзья и коллеги пришли за ним в бронежилетах… но он не мог в этой жизни, в которой умирают понарошку, — даже в такой жизни он никогда бы не смог целить друзьям в голову… Еще до того, как оба упали, дуло древнего, надежного нагана товарища Мао с двух шагов нацелилось в сердце маленькой соотечественнице товарища Мао.

Пин Пион даже не побледнела.

— Я никогда не стану стрелять тебе в сердце, Саша, — тихо сказала она. — Даже если меня заставят.

— И я тоже никогда не буду в тебя стрелять, — сказал Страхов, подумав: «Но сегодня, Пин, тебе, придется это сделать».

Он знал, что спустя несколько минут обязательно скажет это вслух.

Он посмотрел направо, налево — Борис Эйхерманн и Ник Ситарам, раскинувшись на полу, сосредоточенно смотрели в небо, затянутое толщей земли. Бронежилетов на них явно не было. Те, кто наблюдали за движениями Страхова, похоже, недооценили его возможностей… Или мир Равновесия еще не достиг совершенства, обремененный декларацией прав, оставшейся в наследство от минувшей эпохи…

— Там у Ника что в кармане, парализующий гаджет? — спросил Страхов, опустив оружие.

Заниматься мародерством даже из любопытства и оправдания поступка он не собирался.

— У меня тоже, — тихо призналась Пин Пион, вынула из кармана штучку, похожую на двустворчатую ракушку, и положила ее на «шведский стол».

Страхов на миг похолодел: она могла это сделать прямо сейчас! Но не сделала!

— Спасибо, Пин, — поперхнувшись, сказал он.

— Не за что, Саша, — сказала Пин Пион. — Если тебе нужно помочь, я могу тебе помочь, Саша… Что бы ты ни задумал… я знаю, это очень нужно…

— У тебя еще есть какое-нибудь оружие? — спросил Страхов.

— У Бориса, — ответила Пин Пион. — Ему дали. Я сама достану, Саша. Тебе это не надо делать.

Она присела на корточки и достала из холстера, находившегося у Бориса подмышкой, легкий пистолет Bosch-Siemens.

— Они сказали ему применять в самом крайнем случае… — пояснила Пин Пион. — Но в таком случае применять обязательно.

Тяжелая холодная вина оставалась на сердце Страхова, но от нее теперь отваливались огромные куски, как айсберги от края таявшей Антарктиды.

— Я понимаю… — кивнул Страхов.

— Борис не хотел стрелять, — сказала без упрека Пин Пион.

— Я знаю, — кивнул Страхов.

От того, что отваливались айсберги, теплее на сердце не становилось.

— Ты готова? — спросил он.

— Конечно, Саша, — кивнула-поклонилась по-китайски Пин Пион.

— Только сначала я уложу ребят в режим реанимации и в паузу на самый короткий срок.

Он поднял вакантные саркофаги, и все сделал сам, даже не следя за китаянкой. Он доверял ей, а она просто стояла на месте, не двигаясь и этим подтверждая его доверие.

Потрудившись, — Борис был не из легких! — Страхов перевел дух. Потом он подозвал китаянку к пульту управления, попросил положить руку на зону активации… положил свою руку поверх ее кисти и подержал так полминуты.

Впервые Страхов видел Пин Пион такой покрасневшей. Но и всего-то. В остальном она не теряла эталонной восточной невозмутимости..

— Все, — сказал Страхов, подумав, что покраснеть сильнее у нее уже не получится. — Когда я буду полностью готов в капсуле, ты нажмешь вот сюда. — Он указал на красный прямоугольник, находившийся на нижним краю пульта. — А потом… Я вижу, что ты уже знаешь, что тебе надо будет сделать потом…

— Да, Саша, — кивнула-поклонилась Пин Пион, а потом потянулась к Страхову и прошептала ему в ухо: — Я уверена, что я уже знаю, что мне будет нужно сделать. Я тебя не выдам. Тебя будут искать, а ты затаишься и переждешь У тебя будет больше терпения.

- Умница, - кивнул Страхов и в ответ подышал в маленькое ушко китаянки: - Я пережду. Или поиски… Или конец света.

Пин Пион отстранилась и удивленно посмотрела на него. Про конец света не надо было говорить.

Страхов разделся догола и искоса заметил, что Пин Пион действительно не смогла покраснеть сильнее. Он бросил короткий взгляд на бежевого аута. Тот стоял, как статуя, держа руку на своем участке пульта, и был, похоже, в полном ауте.

Страхов был совершенно уверен, что, даже если их инсценировка будет зафиксирована камерами или бессознательным взглядом аута, все равно такого «ключа», каким теперь обладал он, враг не имеет… В противном случае, выхода действительно нет, а правда только в словах Смотрителя Маяка.

Он забрался живьем в саркофаг, лег на спину, немного поерзал на прохладной мягкой подложке и улыбнулся.

— Тут все делается автоматически, кроме одного, — сказал он. — «Заморозка» не примет меня живым, да? Она не активируется.

— Я все понимаю, Саша, — совсем уж тихо проговорила Пин Пион. — Я готова…

И подойдя вплотную к саркофагу, спросила шепотом:

— А что делать с этим?..

— Не обращай на него внимания, он ничего не видит, — ответил Страхов.

Пин Пион посмотрела внимательно ему в глаза, нахмурилась и тяжело вздохнула:

— В какое место, Саша?

Страхов легко нашел на ощупь кругленькое пятнышко против сердца:

— Вот сюда…

Пин Пион нахмурилась еще строже и пошевелила губами, что-то неслышно проговорив. Судя по всему, на своем родном языке. А потом ее лицо просветлело.

— Саша, мы обязательно встретимся в следующей жизни, — траги-оптимистично сказала она.

— Конечно, в какой-нибудь встретимся, — поддержал, подбодрил ее Страхов.

— Саша, можно я тебя поцелую? — спросила она, и Страхов признал, что был неправ: она сумела покраснеть еще сильнее.

— Конечно, Пин, — вздохнул он невольно и глубоко, как она.

Пин Пион пригнулась и только прикоснулась губами к его губам.

— Больше нельзя, а то я не смогу, — виновато оправдалась она.

Глаза ее заблестели.

— Все прекрасно, Пин, — подбодрил ее Страхов, чувствуя, что все его тело — и душа тоже — так потеплели, что как бы теперь «заморозка» не справилась. — Давай, пора.

Сердце забилось.

«Это же антимиф! — вдруг пришло ему в голову. — Принц целовал девушку, и она просыпалась в ледяном гробу… А тут в точности наоборот. Ну, ты молодец!» — подумал он на этот раз уже не про Пин Пион, а про себя.

— Готов, Саша? — приготовилась Пин Пион.

— Готов. — Страхов уже давно был готов.

— Пока… — попрощалась Пин Пион.

— Пока, Пин, — улыбнулся ей напоследок Страхов.

Пин Пион отвела глаза и подвела к его груди руку с пистолетом Bosch-Siemens.

Страхов отлично запомнил ее виноватую улыбку, а вот выстрела совсем не запомнил…

«Хороши «охотники»! — грустно усмехнулась Фатима Обилич, разглядывая на картинке изображения трех тел, введенных в «архив» Капотненского темпора. — Гуманист навахо! Стоящий Бык он и есть стоящий. Думал, что сможет потихоньку договориться…»

Системы слежения оказались дезактивированы. Ровно на тот период, когда креатор Страхов находился в центре. Сканирование памяти аута шестого разряда ничего не дало. Креатор Страхов вошел во все системы, электронные и живые, и отключил все!

Фатиму Обилич очень интересовало, сделал он это осознанно или же еще не представляет всех своих стремительно развивающихся возможностей влиять на реальность… Были основания предполагать, что настоящей себе цены креатор Страхов еще не знает.

— Я так понимаю, они уже в капсулах и пока без определенного срока хранения. Да? — спросила она.

Дрозофила молча кивнула, а потом добавила:

— Он сам положил их на щадящий режим, больше некому было так сделать…

«Вот где он нашел себе Пещеру Смерти и Посвящения! Десять баллов!.. — признала достижение креатора Страхова Фатима Обилич. — Герой нашего времени, черт его побери!»

— Подними капсулы, вызывай «изолятор» и жди меня, — отдала она распоряжения. — Я скоро буду.

— Я включила поисковик, — явно собралась возразить Дрозофила. — Если по горячим следам мы его найдем, я должна…

— Не найдем, — перебила ее Обилич.

— Почему?!

— Он там.

— Где?! — растерялась Дрозофила.

— Сиди на месте и жди, — приказала ей Фатима Обилич и отключила связь.

«Хочешь, что все делалось правильно, делай все сама», — вспомнила Фатима Обилич старую горькую истину.

Она долго рассматривала по очереди три тела, погруженные в холодный гель, похожий на разведенные чернила. Кто теперь знает о тех чернилах?.. У каждого из трех дырка в сердце. Можно, конечно, признать, что креатор Александр Страхов стрелок хоть куда… но что-то все-таки не то и не так.

Проще всего было вообразить, что он взял и быстренько перестрелял их — своих сотрудников, призванных в ряды «охотников» индейского вождя человечества, — когда понял, что вот-вот прихватят его самого. Нормальный рефлекс в новом прекрасном мире. Но именно на такое простое объяснение креатор Страхов, видно, и рассчитывал, маскируясь…

Рядом дулась Дрозофила, обиженная, что ее так долго держат в неведении.

Дырки, хотя уже почти затянулись, были серьезные…

— Из чего он стрелял? — жестко спросила-потребовала Фатима Обилич.

Дрозофила протянула ей на указательном пальце старинный револьвер. Он болтался на кольце курка, и Обилич сначала разглядела его со стороны.

Надо было тогда самой идти, а не ее посылать, с грустью подумала она. Да, девушка-уникум, таких сейчас не найдешь, сообразительности много, только выдержки никакой… И все эти детские погремушки!.. Откуда у нее такая тяжелая старая пушка с мощной убойной силой?

— Откуда он взял такую дикую пушку? — прижала она Дрозофилу.

— У меня украл, — не стала та отпираться, но и глаз не опустила.

— А ты у кого?.. — надавила Фатима Обилич.

— Я не крала! — гордо сказала Дрозофила. — Мне его в Шанхае один старый коллекционер подарил.

— Как увидел тебя в этой красноармейской фуражке, так сразу и подарил, — догадалась Обилич.

— Так примерно и было, — подтвердила Дрозофила.

— …Прямо с комплектом боеприпасов, — так и поверила Фатима Обилич. — С бойком и с не просверленным стволом… Это — музейная вещь. Если бы ты была просто аутом или просто креатором, знаешь, что бы тебе за это было?

— Как будто не знаю! — дернула плечиками Дрозофила.

— Перед заданием будешь сдавать, — изрекла Обилич свой приговор и вернула оружие.

Дрозофила была нужна ей в уравновешенном состоянии. Да и дочка почти… И та почти радостно пообещала:

— Буду!

«Почему я уверена, что он здесь?» — спросила себя Фатима Обилич, а Дрозофилу спросила о другом:

— А у них было оружие? Какое?

— Два паралика… — стала докладывать Дрозофила.

— Это не оружие, — перебила ее Обилич.

— Я не договорила, — дернула плечиками Дрозофила. — Один пистолет Bosch-Siemens, калибр… Это оружие?

— Стрелял?

— Один выстрел.

«Что и требовалось доказать!» — с облегчением вздохнула Фатима Обилич и подошла к пульту.

— Начинай, — велела она.

— Что?

— Ищи его.

Дрозофила замерла на шесть с половиной секунд… и вдруг вся расцвела.

— Ну и дура же я! — признала она и положила ладонь на пульт.

Фатима Обилич на всякий случай подошла ближе к ней, чтобы в случае нештатной ситуации вовремя поддержать — в самом буквальном смысле. И она физически ощутила, как от Дрозофилы дохнуло мертвецким холодом.

— Ух ты! — Это резко вздохнула Дрозофила, будто спрыгнув в холодное море, вздрогнула и потянулась вверх, едва не встав на цыпочки. — Я чувствую себя набитым холодильником… Нет…

Она кашлянула, кадычок у нее заходил вверх-вниз — и она, разом побледнев, ссутулилась-пригнулась к пульту.

— Ты как? — подалась к ней еще ближе Обилич.

— Меня сейчас просто вырвет, Фати… — с давящейся хрипотцой проговорила тихо Дрозофила.

Обилич положила ей ладонь между лопаток.

— Дыши глубже, выпрямись, отвлекись, — дала она необходимые инструкции. — Представь себе, что это — просто мороженая рыба… Просто рыба. Мороженая.

Дрозофила с усилием выпрямилась, так же, с усилием, расправила плечи и перевела дух. Все ее лицо покрылось прозрачными дробинками пота.

— Спасибо, Фати.

— Теперь ищи, — скомандовала ей Обилич. — Ищи по зонам с максимальными сроками.

Дрозофила закрыла глаза и не раньше, чем спустя двадцать пять секунд, доложила:

— Вот тут есть… Тут, вообще, без срока!

— Там с тяжелыми генетическими нарушениями. Лежат до востребования, — пояснила Обилич. — Двигайся дальше…

— Подожди, тут в стороне еще какой-то темный угол есть, — путешествовала в затерянном мире «заморозки» Дрозофила. — Это что?.. Пятнадцать лет… Двадцать лет. Прямо, как мамонты в мерзлоте! —

— Тоже не то, — ответила Обилич. — Последние уголовники доравновесной эпохи. Убийцы в основном. Лучше поищи в блоке корпоративных войн и только по московскому региону… Все-таки ему это ближе.

Дрозофила вновь оцепенела.

Фатима Обилич убрала руку с ее спины и стала внимательно всматриваться в ее профиль. Что-то было не так. Похоже, креатор Александр Страхов продвинулся в своей мифической пещере куда дальше, чем она могла ожидать… даже дальше, чем она могла вообразить.

— Я не вижу его, — заворожено, как медиум, прошептала Дрозофила. — Я не вижу ни его, ни его жены… — И уже громче, почти панически: — Фати, я его не вижу!

Ледяные такие мурашки пробежали по спине супераутсорсера Фатимы Обилич. Хоть бы кто теперь положил ей самой руку между лопаток… Неоткуда было ждать поддержки. Даже великий и ужасный Стоящий Бык тут не годился, стой он непоколебимо, как скала.

Она опустила свою ладонь на пульт. «Заморозка» вошла в нее, провернулась стремительно вокруг своей оси, как зимний смерч на пустом поле.

— Сейчас найдем, не дергайся, — сказала она Дрозофиле и себе.

Но креатора Александра Страхова нигде не было.

Фатима Обилич почувствовала странный, сложный, как бы интерферирующий сигнал, который смазывал ориентиры и всю систему координат. Пульт запомнил ладонь Александра Страхова… Но это не могла быть его ладонь — слишком маленькая для мужчины и с нехарактерным для мужчины вегетативным фоном.

И вдруг наступило просветление.

— Что?! — спросила Дрозофила.

— Он сделал наложение, — ответила Обилич и поняла, что просто еще раз повторила вслух свой вывод. — Он — гениальный разрушитель системы координат! Со следующей попытки он спутает меридианы с широтами… И это будет только начало.

— Я не понимаю, Фати, — потерялась Дрозофила, так и стоявшая у пульта не открывая глаз.

— Скоро поймешь, — соврала ей Обилич, просто чтобы подбодрить. — Там есть китаянка, которая работала с ним.

— Я ее держу, — доложила Дрозофила. — И остальных двух…

— Знаю. Молодец! — держала она сама Дрозофилу. — Теперь поднимай ее.

— Поднимать?!

— Поднимай эту замороженную русалку.

Спустя минуту из стеновой соты выдвинулся полупрозрачный саркофаг. Вокруг него закрутились и пропали холодные азотные вихри.

— Заливная рыба по-шанхайски, — позволила себе черную шутку Фатима Обилич, просто чтобы подготовить не имевшую паталогоанатомического опыта Дрозофилу.

Она запустила необходимую программу, и крышка саркофага откинулась.

Китаянка парила в густом голубовато-зеленоватом геле, обнаженная и вся обнятая щупальцами реанимационной системы.

Фатима Обилич набрала код на пульте, в изголовье саркофага, и от верхней части левой груди китаянки убрался красный червь-присоска.

Входное отверстие было уже «законопачено», все внутренние повреждения ликвидированы — регенеративные процессы шли в штатном режиме.

Обилич пригляделась к ране и еще раз честно призналась себе, что ищет встречи, исход которой абсолютно непредсказуем. И этим человеком, встреча с которым уже неизбежна, она собирается управлять. Это то же самое, что управлять револьвером, который выбран для игры в «русскую рулету»!

— Ты должна знать, Дро, он в нее не стрелял, — сказала она.

— А кто же?! — сделала большие глаза Дрозофила.

— В нее стреляла любовь, — мощно изрекла Фатима Обилич.

Дрозофила непонимающе, а потому оборонительно улыбнулась:

— Это что, цитата из Шекспира?

— Не обижайся, Дро… — сказала Обилич. — Ты это сама должна понять. И когда ты это поймешь — а такой момент когда-нибудь наступит — ты станешь гораздо сильнее меня… А теперь тебе придется мне помочь. Только пока больше ни о чем не спрашивай. Просто делай — и все… если сможешь.

Она набрала следующий код, и все щупальца раскрутились и убрались. Тело повисло в геле, покачиваясь. Фатима Обилич, перегнувшись через изголовье, быстро опустила руки в жутко холодный гель, подхватила китаянку под мышки и рывком подняла из саркофага. Руки ломило от вязкого холода.

— Вынимай ее за ноги! — скомандовала она. — Только быстро, а то руки онемеют!

С перекошенным лицом Дрозофила выполнила приказ.

— Отпускай! — велела Фатима Обилич.

Голые ступни шлепнулись об пол, и вся китаянка чуть не выскользнула из рук Фатимы Обилич на пол, вправду как холодная скользкая рыба. Смертельный холод передавался от нее…

Фатима Обилич потащила китаянку к пульту.

Дрозофила была бледнее китаянки, хоть и сама держалась на ногах.

— Почему ее нельзя было сначала разбудить?! — сиплым голосом повозмущалась она.

— Нельзя, Дро, нельзя, — медленно, но верно холодея, ответила Фатима Обилич. — Если ее разбудить, она откажется делать то, что я ей прикажу. Она нанесет повреждения своей рабочей руке — и тогда все, конец, мы его уже не найдем.

— А заставить? Нас же двое! — выступила Дрозофила.

— Вин Чун… Второй дан, — сообщила Фатима Обилич. — Она успеет положить нас обеих… Ты сможешь подержать ее, как я? — Фатима Обилич посмотрела в глаза Дрозофиле и поняла, что та не сможет. — Хорошо, просто приложи ее ладонь, когда я скажу, и держи так.

И она повалила китаянку ничком прямо на пульт.

— Давай! — приказала она Дрозофиле. — Прямо на рабочую зону.

Дрозофила взяла двумя руками — за запястье и за кисть — маленькую руку китаянки и приложила к рабочей зоне. И тут же сама почти легла на пульт ничком — ее стало рвать. Белесая жижа с кусочками экзотических фруктов разлилась в стороны, потекла вниз по операционным квадратикам рабочих зон.

— Держи! Только держи! — закричала Фатима Обилич.

«Сейчас тут встанут все мертвецы, — обреченно подумала она. — Все мертвецы встанут судить нас… Все мертвецы…»

Реальность началась с запаха сосны, опускавшегося сверху, и запаха палой хвои, которым тянуло снизу.

Страхов потянул носом, глубоко вздохнул, открыл глаза и увидел над собой ветки невысоких сосен, а за ними высокое лазурное небо. Было хорошо.

Сон так не мог начинаться. Только реальность может начинаться с запаха, вслед за которым проявляется объемное изображение… А реальность сейчас превыше всего…

Страхов повернул голову сначала налево, потом направо. Шея была как деревянная, отозвалась тупой болью.

Первый радиус восприятия охватил пространство саркофага, из которого был откачен гель. Страхов взялся за его край и попытался приподняться, чтобы охватить взглядом следующий радиус реальности, но тело оказалось как неподъемная железная болванка. Он снова бухнулся на спину, но не отчаялся, а решил подышать и позже повторить попытку.

И вдруг над ним склонилась женщина. Если бы она была блондинкой с голубыми или даже золотистыми глазами, Страхов допустил бы, что это ангел. Ангел в ослепительно белых одеждах… пусть и со звездочками Sotechso на френче. «Ангелы — это ведь аутсорсинг спасения душ», — подумал Страхов… Но она была брюнеткой. Брюнеткой с темно-карими глазами. Женщина лет сорока с идеально правильным, красивым, чуть продолговатым лицом балканского типа. С короткой, очень равномерной стрижкой без пробора.

— Добро пожаловать в чистилище, — сказала она с легким, позванивающим акцентом, после чего стремительным движением приставила к плечу Страхова какую-то штучку.

Штучка ужалила, но не больно — и от плеча по всему телу сразу стало разливаться тепло.

— Это вроде чашечки кофе утром в постель, — сказала женщина. — А до настоящего кофе дотянитесь сами. Одежда в вертолете. Только не делайте рывков. Двигайтесь в щадящем режиме.

Страхов поднялся из саркофага с приятным осадком недовольства — не дали ему самому справиться с телом и размяться…

Второй радиус реальности охватил большую зеленую поляну, вертолет (Страхов, порывшись в памяти восьмого три плюса уровня, назвал бы его «штурмовым»), торчавшую из вертолета коленчатую ферму-стрелу с саркофагом на конце и, соответственно, со Страховым внутри саркофага, женщину в белоснежном брючном мундире и… ставшую уже вездесущей и неизменной девушку Дрозофилу в идеально отглаженном мундире и красноармейской фуражке.

Дрозофила сидела на раскладном стульчике около раскладного столика, который, как понял Страхов, играл здесь роль аутского «шведского стола» походного типа. Около него ровненько стояли еще два раскладных стульчика, явно ожидавших, что на них вот-вот присядут.

— Привет! — помахал он Дрозофиле из саркофага и улыбнулся.

— Привет! — вполне адекватно помахала она ему и улыбнулась.

Совершенно голый и совершенно невозмутимый, Страхов выбрался из саркофага, поднялся по удобному трапу в вертолет и сразу увидел предназначенную для него одежду. Она не была форменно аутской, но и лейблов на ней тоже никаких не было. Не заметил Страхов и товарной мимикрии под какой-то бренд. Это была просто новая одежда — белая майка, желтая хлопковая водолазка, оранжевые джинсы и полукеды и черная блестящая курточка из какого-то продвинутого кожзаменителя. Курточка Страхову очень приглянулась.

Рядом с вешалкой была душевая кабина со всем необходимым для только проснувшегося поутру мужчины. Страхов, не торопясь — да и силы не позволяли, мышцы не освободились от скованности, — привел себя в порядок, оделся, все явственней чувствуя свежий утренний голод, а потом солидно подал себя из вертолета к столу.

Выводов и заключений Страхов по дороге не делал, только констатировал, что перезимовать ему не дали, нашли и подняли, но хорошо это или плохо, победа или поражение, судить было невозможно, поскольку было не ясно, в какой реальности это произошло. Его или чужой… Окружающий пейзаж пока обнадеживал…

— Доброе утро, — сказал Страхов, — если это утро… Приятного аппетита.

Дамы, пившие кофе и тем намекавшие, что время завтрака, а не ужина, поблагодарили.

Страхов представился той, что была явно старше по званию и уже нравилась Страхову.

Та представилась в ответ, даже поднявшись со складного стульчика.

— Это что, кульминационный момент? — сообразил Страхов, приятно осознавая, что мозги его так быстро оттаяли. — Эпизод «Встреча с Богиней» на кольце Кемпбелла?

Супераутсорсер Фатима Обилич не удивилась, а поощрительно улыбнулась и ответила в меру обещающе:

— Вполне возможно… Плотный завтрак кульминационному эпизоду не помешает.

Блинов и черной икры Страхов не нашел, но не обиделся, а вполне удовлетворился трехзвездным континетальным завтраком на природе: форель слабосоленая, три вида сыра, три вида ветчины, оладьи, яйца, два вида масла, три вида джема, три вида йогурта, мюсли, булочки.

Свое приподнятое настроение Страхов объяснить не мог, только ясно чувствовал, что не будет одурачен этой новой реальностью, то ли созданной им самим, то ли загруженной ему в сознание по принуждению… Не важно! Страхов удовлетворенно чувствовал патовое состояние мироздания. Промазывая соленым маслом теплую булочку, он сдержанно, не выдавая настороженности, огляделся.

Третий радиус восприятия охватил границы плотного хвойного леса. Периметра видно не было, а, если этот периметр существовал, то здесь, в границах пикника, совсем не ощущался… Сосны, которые Страхов увидел из саркофага в момент пробуждения и которые показались ему чуть ли не секвойями, были совсем молоденькими деревцами с нежными гибкими стволиками…

«Перезимовать не удалось», — вновь ясно осознал Страхов, видя эту молодую поросль, но, опять же, не расстроился. Что-то в обстановке совсем не располагало к депрессивной рефлексии и пораженческим настроениям.

— А можно поинтересоваться, в каких декорациях снимаем кульминационный эпизод «Встречи с богиней»? — спросил он.

Дамы заговорщически переглянулись и поморщились.

Он заметил, что между ним и дамами вьется немало всякой мошкары, как бы намеренно рассеивая его внимание. Одна черная точка успела влипнуть в масло. Он подцепил ее ножом, скинул резким движением и заметил:

— Мошк’а, однако… Странно, что не кусает.

Супераутсорсер в белом мундире озорно прищурилась:

— Репеллент… Извините, мне пришлось обработать вас самой перед пробуждением…

— Всего? — прикинул Страхов.

— Всего, — кивнула она и как будто слегка смутилась.

Любовь вошла в нее, как когда-то вошел в нее первый в ее жизни небоскреб — без всякого тактильного контакта с какими-либо сенсорами, пультами, рабочими зонами…

Как только она увидела его в саркофаге, поднятом из глубин капотненского тартара... так сразу и вместилась в нее вся любовь. И эта любовь был им, креатором Александром Страховым — новым героем, убивающим реальность и убегающим от реальности.

И уже тогда, в саркофаге, он вовсе не какзался таким холодным, как любившая его и пустившая две пули в два сердца — его и свое — китайская мороженая русалка.

Фатима Обилич постигла, что только такого мужчину она и могла полюбить в своей жизни — такого, какого сама поднимет из гроба, оживит, а потом, очень скоро, навсегда-безвозвратно отправит в другой опасный мир. А это значит — убьет его для себя… Вновь.

Она в ту минуту окончательно удостоверилась, что он — герой, потому что она могла полюбить только героя.

И она постигла, что, раз в этом сюжете ей строго уготована роль Великой Богини, то она куда более несвободна, чем он. Она уже не в силах покинуть кольцо Юнга-Кемпбелла. Есть только один выбор — либо, по сюжету, она от него зачнет, либо нет. Если нет, значит, он сможет все сделать сам и сделает. Если да, то ей, по сюжету, придется горевать о нем вдвойне… И ждать нового витка. Долго.

— Западно-Сибирская равнина, — сообщила она ему. — Примерно двести километров южнее Сибирской Зоны…

— Вот это да! — перестал он промазывать булку и остро вгляделся ей в глаза. — Значит, эн-эль?

— В вашем случае нейролепра — это, вероятно, один из многочисленных побочных эффектов… Такой незначительный эффект, что им можно пренебречь.

Он, продолжая стоять в режиме фуршета, откусил от булки, неторопливо пожевал, проглотил, сделал глоток кофе. Потом глубоко вздохнул и осмотрелся по сторонам.

— …Из чего следует, что меня ищет весь мир, а нашли только вы, — сказал он, на ее глазах мудро и обреченно улыбнувшись. — И теперь хотите перепрятать…

Она почувствовала, что любит его все сильнее и с этим нужно срочно что-то делать.

— И еще из этого следует, что вы — герой, — сказала она и заметила, что ей стало легче. — Это уже практически установлено независимой экспертизой. И вам придется поверить мне… Всему, что я скажу. Если это формат «Встречи с Богиней», ничего иного вам не остается.

— Вы можете предложить другой формат? — спросил он.

— Нет, — признала она.

— Я так и думал, — кивнул он. — Мне тоже ничего более интересного пока не снилось… Значит, пока нам с вами по пути.

И тут она воодушевилась.

— Замечательно! — сказала она и поднялась на ноги. — Мне нужно задать точное направление и дать кое-какие инструкции. Я очень надеюсь, что эти инструкции не войдут в противоречие с вашими планами изменить реальность.

Она вгляделась в него так, будто приготовилась втянуть в себя целый Париж, как когда-то пыталась.

— Я очень надеюсь, что сам не войду в противоречие со своими планами… — в свою очередь, признался он, легко и непринужденно рассеяв ее внимание. — Задавайте.

— Это — там, — указала она в северную сторону, где лес ровно и неторопливо взбирался на небольшое возвышение. — Не больше километра. Пойдемте.

Когда они прошли метров пятьдесят, он вдруг сказал:

— Извините… Мне нужно сказать несколько слов Дрозофиле.

Она, конечно, догадалась, что герой нарочно отмерил именно такую дистанцию.

Он вернулся к столику, где Дрозофила осталась стеречь еду и вертолет, и, судя по жестикуляции и движениям тела, извинился еще раз — на этот раз перед Дрозофилой. Легко было догадаться, что речь там шла о его побеге и о любимом револьвере товарища Мао.

Пока не возникало подозрений, что Дрозофила готова пойти за героем, так же как и она — до конца.

Она вздохнула с облегчением, заметив, что долгих объяснений креатору Страхову не потребовалось. Дрозофила сидела как сидела, слегка развалившись и расставив ноги, без напряжения и учащенного дыхания. И махнула руками на креатора Александра Страхова совсем не обиженно — мол, все нормально, все понятно, иди, не задерживайся…

В лесу, от земли в небеса, как всегда бывает весной, мощно поднимался земной, травяной, корневой аромат. Не хватало только остренькой, бодрящей хвойной сырости, любимой Страховым с детства. Аромат был сухой и пряный, практически средиземноморский. Но уже ничего не поделаешь — климат повсюду изменился — и куда-то менялся дальше, так что наслаждаться в Сибири и этим, знакомым с юности, с первых путешествий по свету еще в родительском сопровождении, — наслаждаться этим средиземноморским ароматом пора было торопиться, пока и он не испарился и не уступил место какому-нибудь марокканскому…

Страхов не был в настоящем лесу уже лет десять, и этот лес ему нравился. Он этому далекому и совсем незнакомому лесу доверял несмотря на то, что вполне допускал, что лес ненастоящий… Потому что в жизни настоящего героя все становится ненастоящим — любой предмет и любая обстановка. Потому что всякий предмет в жизни настоящего героя, за которым наблюдают земля и небо, становится символичным, знаковым и значимым, потому-то и не естественным, не принадлежащем самому себе, будь проклят всемогущий доктор Юнг с его великим откровением о мифах и сновидениях.

Вот и лес, конечно же, был теперь — для героя хоть в сновидении, хоть наяву — ни чем иным, как чистым символом вселенского подсознательного, где, наконец, совершилась его героическая встреча с Царственной Богиней. И теперь, после всех его приключений, после встреч со стражами порога и прохождения смертной пещеры, она, эта богиня, выводит его через пространство уже практически дружественного бессознательного на ту символическую вершину, где он узнает главную истину… И свершится, черт побери доктора Юнга и иже с ним, мистический брак. «Шесть часов» на кольце Кемпбелла. Точка надира. Как там у Кемпбелла сказано… «Мистический брак с царственной богиней мира символизирует полное господство героя над жизнью; ибо женщина есть жизнь, а герой есть познавший ее господин» — глава вторая, «Инициация».

В этот самый миг супераутсорсер в белой форме вполне символично запнулась то ли за корень, то ли за кочку. И он галантно подхватил богиню и удивился тому, что у этой женщины с волевым лицом и сильными руками, силу которых он ощутил особо, когда подавал ей свою руку, помогая перелезать через упавшие стволы, — у этой женщины тело мягкое и неупругое, совсем не волевое, не тренированное гиперфитнессами…

Желание колыхнулось в нем, но он вспомнил живо, что Лиза там, в «заморозке», а ему суждено тут возиться с богиней мира и обретать полноту своей личности по неизбежной программе Юнга, надувать этот «воздушный шар» самости, заполняя его дымом всех древних мифов и посвящений… «Рвану я его, рвану! — клялся себе Страхов. — Герой я или не герой!»

Он легко скакал через всякие буреломы и радовался тому, что в хорошей форме.

Но выйти настоящим героем на вершину не удалось. Наверху он вдруг осознал, что периметра нет, а если и есть, то он так же далек, как неощутимый даже самыми мощными телескопами край наблюдаемой Вселенной…

Перед Страховым открылся обозримый, но для его сознания чересчур широкий простор лесов и прочих ландшафтных деталей Западно-Сибирской равнины. Он вдруг ощутил озноб и страх — и стал весь мучительно, не в силах справиться с собой, сгибаться и скрючиваться.

— Что, плохо? — участливо спросила царственная богиня мира.

— Меня сейчас вырвет… — доложил он как есть.

И ощутил ее теплую ладонь между лопаток. И сразу наступило облегчение. Он распрямился… И хотел уже было шагнуть вперед, оторваться-освободиться от ее легкой приятной ладони и повернуться к ней лицом и поблагодарить ее… И вдруг осознал, что не в силах оторваться от ее ладони.

Так — просто приложив свою ладонь к его спине между лопаток, — она держала его теперь над пропастью, которую он теперь боялся увидеть, опустив взгляд. Под подошвами было пусто. Этажей восемьдесят, не меньше. Край тверди был рядом, но — позади. А назад пути уже не было. А двинуться, подать ногу назад и означало в тот же миг сорваться вниз… Лучше было, приятнее было смотреть только вперед, на простор теплой и сухой тайги Западно-Сибирской равнины. И отдаться ее теплой руке, не век же она будет держать его над пропастью с ровным, как стеклянная стена небоскреба, обрывом.

И он отдался. И вдруг стал всасываться весь в теплую легкую ладонь. Сначала внизу, под животом, все вспухло — и он решил, что сейчас случится, как в подростковом сне. Без всякой радости. Но тут все возбуждение втянулось выше, разбежалось то ли по нервам, то ли по кровеносным сосудам, где-то сливаясь в узлы и отдаваясь мягкой и почти приятной болью, и вновь рассеиваясь, и по всем стволам и каналам поднимаясь вверх, к мозгу. «Да это прямо как у чертовых тантристов!» — воскликнул про себя Страхов, стараясь понять, секс это или не секс.

И вдруг понял, что он, креатор Александр Страхов, и есть обыкновенный небоскреб — скажем так, мультифункциональный бизнес-центр, — который взят целиком на обслуживание аутсорсинговой корпорацией Sotechso. Она, в лице ее исполнительного директора Фатимы Обилич, втянула его в себя — целиком. Ему оказана большая честь — его «интегральные сервисы» обслуживал сам супераутсорсер.

И тут аутсорсинг добрался до его мозга. Вроде бы ничего страшного не произошло, только покалывающие ручейки побежали по полушариям… Но он вдруг начал против своей воли вспоминать все очень родное, давнее, заповедное… Ему пришлось открывать один за другим все свои особо засекреченные файлы и массивы памяти и делать это без всякого сопротивления и сожаления.

— Ты просто смотри вперед, — повелела она, тихо перейдя на «ты». — Сейчас ты многое узнаешь.

Она как будто отвлекла его, сбила с дорожки, по которой он пошел внутрь себя, пытаясь улизнуть и самостоятельно найти причины и следствия своего провала. И понять, зачем он понадобился ей…

— Давно я такого простора не видел, — сказал он, пытаясь отвлечься, рассеяться и, значит, укрыться хоть на миг.

В самой глубокой глубине сознания появился страх, что если он оторвется от ее ладони, то просто весь выключится. Сердце и мозг выключатся — и все. Аутсорсинг заставлял себя уважать.

– Похоже, это агорафобия, — сказал он квалифицированно, как врач.

— Нет, — твердо сказала богиня-супераутсорсер. — Это наоборот. Боязнь замкнутого пространства. Клаустрофобия.

С ее всемогущей ладонью на спине Страхов понимал, что придется признать ее правоту.

— У тебя клаустрофобия, — с гипнотической властностью повторила она, сильнее нажимая на «ты». — Чем шире пространство вокруг, тем оно для тебя уже и страшнее. Чем шире мир вокруг, который ты видишь, тем больше твоя уверенность в том, что он замкнут и безысходен.

Конечно, она была права!

— Находящееся в бесконечном движении не достигает предела, — вдруг вспомнил он один из жизненных таг-лайнов из «Дао Дзэ Дуна».

— Умеющий ходить, не оставляет следов, — ответила она, и ему показалось, что она отвечала одновременно с вопросом и слова ответа чередуются со словами вопроса, входя в них, как гребенка в гребенку и порождая новую, очень действенную бессмыслицу.

— Почему? — спросил он, чего нельзя было делать по правилам «Дао Дзэ Дуна».

— Это я и хотела спросить у тебя, — сказала богиня-супераутсорсер за спиной у креатора Страхова и вновь тантрически втянула в себя воздух, так что креатор Страхов снова пережил глубокое утробное чувство. — Мы сейчас оба станем искать ответ. Ты просто смотри вперед… Смотри.

Он подчинился, стал смотреть. Он замечал, что реальность — высокоэкологичный простор перед его глазами — и открывающийся простор беспорядочных воспоминаний как бы меняются местами. Лес был внутри него, а образы, запечатленные в мозге, разлились наружу.

Она, богиня аутсорсинга у него за спиной, пускала веером импульсы по нейронным связям в его мозге, стимулировала нейроны, вызывала определенные образы, потому что пыталась найти ответ «почему». Почему — он?

Он видел очень обыкновенные картины. Он видел просто какие-то банальные города с коробками, башнями и башенками, потом каких-то незнакомых людей в лодках, сбившихся посреди большого водоема на фоне какой-то торчащей из воды неподалеку, облезшей колокольни (знакомый кадр из какого-то старого фильма), потом каких-то коров и старушек в белых платочках на улицах новостроек (тоже, несомненно, кадр из какого-то старого фильма про ностальгию). Потом он видел самого себя: как он любил делать в детстве летом — едва проснувшись, выбегать из дома прямо вперед в прохладный, бескрайний, пахнущий грибами и крапивой лес, нырнуть в подлесок или под большую елку, спустить трусы и, напряженно наблюдая за утренней жизнью прозрачных, светящихся комариков, сладостно опорожниться…

Он видел и ясно и просто понимал, что всем, миллиардам людей, приходилось расставаться с детством практически по программе Юнга, оставлять первый дом, как-то смиряться с этим, ностальгировать, спиваться или не спиваться… просто жить в новом прекрасном мире, в периметре — там, где уже не как в детстве, которое он провел в таком доме, перед которым раскатывался в бесконечность вселенной простор лесов, а позади дома раскатывался простор поля, и весь мир каждое утро раскрывался в его сознании из этого дома, как большой цветок, и это было волшебное чувство, которое переживали до него миллиарды людей, а потом просто нормально смирялись с познанным периметром…

И он увидел, как незадолго до прихода Равновесия стали размечать его мир на новые, всеобъемлющие периметры — человечество размечало свою зону, это происходило сразу по всему земному шару — и в Сибири, и на пляжах Калифорнии, и в Амазонии, и в Тибете — и когда он однажды проснулся, то увидел, что просто леса и просто поля больше не стало. Это было очень просто, очевидно и даже не интересно. Ему тогда оставили очень узкий проход до шоссе, до этой спрессованной, сдавленной асфальтовой трубы, по которой можно добраться до города. А от дома до спрессованной трубы-дороги ему был оставлен узкий полутемный проход между двумя глухими рифлеными заборами-пилами… Там, между этими глухими ограждениями чужих периметров, воняло сырой глиной, железом и соляркой… Вы знаете, что такое солярка?

— У меня десятый уровень… — скромно ответила богиня. — Лучше будет говорить мне «ты»…

— Извините… Извини… — С переходом на «ты» в нем робко колыхнулось желание, но подчинилось высшей цели. — А потом пришло Равновесие, и я понял, что полнота личности, эта самая самость — это и есть такой большой красивый дом в периметре, за которым, в сущности, и нет ничего, кроме этой помоечной железной, глиняной вони. Где бы он ни был, этот твой дом и периметр. Хоть на Луне.

— Вот как! — очень важное поняла про него богиня. — Ты ведь даже не родился в том месте… Тебя родители вывозили туда на лето — и все… Ты даже не знаешь, как бывает, когда к тебе в дом приходит настоящий враг…

— Я не знаю, что такое настоящий враг, — честно признался он. — Просто наш дом так стоял…

— Я знаю, как он стоял, — перебила его богиня. — Очень символично стоял… Загадка именно в том, что до тебя были миллиарды людей, переживших то же самое, но только ты дошел до корня мести. Ты не потерял, в сущности, и сотой доли того, что теряли миллиарды, не способные изменить реальность. Ты что, герой? Кто тебя избрал?

Страхов видел мир Равновесия, как тихую, ровную воду всемирного коллективного бессознательного. Но теперь достаточно бросить один камешек, чтобы поднялось цунами. Мир Равновесия очень хрупок. Как в допотопные времена, когда то там, то здесь появлялся какой-нибудь великий герой, который запросто, пусть и напрягши все силы, мог изменить мир, изменить ненадолго, но весь — украсть огонь, победить Гидру. Но если теперь он герой — он, креатор Александр Страхов, герой — значит, должно было быть и теперь, в эпоху Равновесия немало мифологических героев — то там, то здесь. Куда они все подевались? Исчезли… У Равновесия есть средство защиты.

Она права: он шел только вперед и вниз, к корню мести, в глубину подсознательного, с глубинными бомбами красного цвета.

Он увидел, кто его избрал. Он увидел перед собой это умное профессорское лицо. Его избрал тот, которого он, конечно же, поклялся убить. Он, креатор Страхов, свалил на него вину за все, ведь полнота его личности, эта проклятая самость, если только она и объявлена и утверждена как «полнота», Selbst uber Ales — это тот же периметр, уничтожить который можно только… В общем, раз ты не научился молиться до Равновесия, то анализируй сны, иди туда, обвязавшись связками банок “Coca Cola”, как гранатами — а там будь что будет.

— И вот ты разрываешь кольцо мифов… Допустим, всем мифам конец. И какую реальность ты получишь? — услышал он в себе то ли свой голос, то ли голос оффшорный, голос аутсорсинга. — Ты хочешь простора. Какой простор ты откроешь? Из какого места будет тогда разворачиваться твой новый прекрасный мир без периметров?

И он не увидел впереди ни бескрайнего леса, ни воспоминаний — а увидел не воспринимаемую никакими чувствами бездну, которую он, казалось, хочет открыть, чтобы вздохнуть полной грудью вакуума. Чтобы выскочить вон из этого мира периметров и сладостно опорожниться, как в детстве под кустом, за его пределами.

Она, супераутсорсер Фатима Обилич, чувствовала, как он легко и податливо вместился в нее весь — и это был лучший небоскреб в ее жизни, и она сделала огромное усилие, чтобы сдержаться… ибо если бы она сама подалась и сдалась, то, наверно, не устояла бы на ногах и потеряла бы его гораздо раньше, чем обязана была потерять. И когда открылась бездна, в которую он вошел, и когда эта бездна вошла в нее саму и в мгновение ока, как вакуумная бомба, опустошила все ее сосуды и нервные стволы, она нашла в себе силы еще раз сдержаться и не умереть. Она оказалась куда сильнее, чем предполагала.

Бездна, в которой невозможно было устроить никакую инфраструктуру, куда невозможно и незачем было прокладывать любые коммуникации, бездна, которая не требовала ни службы reception, ни call-center, вообще никаких «интегрированных сервисов», вся вместилась в ней и оцепенела, как бы ожидая ее воли. Это было ни с чем не сравнимое чувство! Даже контроль над всей энергетической сферой цивилизации Равновесия, над всеми коммуникациями и фасилитис земного шара не мог сравниться с новой возможностью, с новой силой, с этим потенциалом воли, которым она еще не знала, как воспользоваться…

И вдруг она увидела новое: как тонкие кровяные ручейки начинают пронизывать сетью со всех сторон, пронизывать сферически эту бездну. Всемирная сеть Интернета со всей ее информационной и энергетической мощью была жалким, ничтожным и совершенно бескровным подобием сети этих живых и настырных ручейков-сосудов, заполнявших бездну вполне упорядоченным, геометрическим образом. В бездне создавались ячейки… Периметры! И эта сеть ручейков была не что иное как «Дао Дзэ Дун» — триста мудрых, с человеческой точки зрения, фраз-ниточек, вытянутых за кончики из разных мудрых учений и сплетаемых с рекламными слоганами по принципу детской игры в чепуху… Когда новый герой, креатор Александр Страхов, довершит свое дело по разрушению коллективного бессознательного, эта новая сеть заполнит бездну и, наконец, сделает мир по-настоящему бессмысленным и мудро-безличным. Вот чем, оказывается, должно завершиться развитие этой цивилизации… Но был еще один шанс. Ее шанс — вернуть мир в то мгновение, когда она взяла со стола яблоко, объясняя младшей сестре смысл и цель гипотенузы.

Теперь она была обязана полностью переключить его восприятие… Она вздохнула и сделала свободный выдох. Ей почудилось, что страшные ручейки стали прорастать из бездны в реальность, растекаться в ней, щекоча ее лицо, верхнюю губу. Она провела пальцами левой руки по своему лбу — это был пот. Она коснулась двумя пальцами верхней губы и посмотрела — это была кровь, два тонких ручейка крови из носа. Очень символично: пот и кровь — самый банальный и самый действенный образ-клише.

Часы подтвердили, что с того момента, когда она приложила свою ладонь к его спине-пульту, между лопаток, прошло не больше сорока шести секунд.

— Теперь смотри в эту реальность! — велела она.

Он увидел перед собой тот же простор, только преображенный в четкое трехмерное изображение GOOGLE Earth, живую карту, на которой задали направление движения — и они стремительно полетели-пронеслись, спустя мгновение зависнув в ракурсе примерно 40 градусов на северо-запад, немного в стороне от слияния двух больших белесых рек и покрытой красивым хвойным бором возвышенности. Никаких периметров там видно не было. Искусственным рельефным артефактом выдавался только широкий архитектурный пень диаметром не меньше сотни метров, как бы оставшийся от аккуратно спиленной Вавилонской башни.

Страхов догадался и удивился. Он видел 3D-изображение района одной из «мертвых зон» на Земле, общедоступный мониторинг которых, в том числе посредством программ GOOGLEEarth Live и GOOGLEEarth Flashback, был запрещен одним из пунктов Первой директивы ООН.

— Это же спил башни Фостера!

— Точно! — откликнулась сзади богиня.

Это был спил уничтоженной башни Нормана Фостера, величайшего архитектурного лицемера двадцатого века, натыкавшего по всему миру, в самых красивых местах, километровой высоты стеклянные фаллосы. Местные власти и энергетические олигархии жаждали воплощенного величия, и он им давал это величие в виде очередной башни башен, умело скрывая свои истинные намерения изменить реальность с помощью этих новых кельтских столбов-менгиров. Он хотел разбудить древних богов буквально, грубо, зримо.

— Район Сибирской зоны. — Она сказала это, зная, что креатор Страхов уже сориентировался, но было важно поддерживать его, чуть-чуть подталкивать в нужном направлении.

Просто нужно было его подготовить. Шаг за шагом. По плану.

— Я понимаю, здесь изолятор для всех зараженных нейролепрой, — достаточно спокойно констатировал свою участь креатор Страхов. — Но я не вижу никаких домов… Сплошная экология. По-моему, то, что я вижу, — вообще, не реальность.

— Я вижу то же самое, — подбодрила она его. — Это действительно не реальность, а сборка. Мы тоже не можем обойти все запреты. Одно ясно: место красивое, оно называется Самаровский Чугас и включено в Экологический Фонд ООН.

— Знаю-знаю, — бросил через левое плечо креатор Страхов. — И живут они здесь долго и счастливо… И умрут в один день, как в Помпеях. Можешь не успокаивать… В чем моя задача? Героя, зараженного нейролепрой?

Он вспомнил, что был один такой в Истории прокаженный герой — благородный король Иерусалимского королевства Бодуэн Четвертый, однажды разгромивший войска сарацин, лежа на носилках и распадаясь на зловонные куски…

— И это тоже был ты?! — услышал он возглас, и рука богини чуть не отпустила его в свободное падение на Западно-Сибирскую равнину.

А кто же еще?!

— Смотрителя Маяка оживили? — спросил он.

— Фонд Юнга не присылает нам пресс-релизов и инфо-писем, — ответила она. — Можно надеяться, что да… Хотя мне надо было догадаться, почему по миру стали отключаться системы мониторинга. То там, то здесь. Как ты туда попал?

— Ты все равно не поверишь, — усмехнулся он. — Совершенно случайно.

— Хотела бы я узнать, какие у тебя еще есть возможности, — с нескрываемой завистью сказала богиня.

Страхов посмотрел налево и направо, посмотрел вниз. Странно и не страшно было вот так висеть в пустом пространстве над 3D-сборкой Западно-Сибирской равнины. Высота совсем не чувствовалась, будто он смотрел в экранчик своего терминала. И ветра никакого не было, и прохлады небесной — тоже.

— Все еще впереди, — сказал он без оптимизма…

— Верно. Все! — воодушевленно подхватила богиня. — Твой путь лежит туда, а другого нет. В реальности. По закону ООН, обязательному для всех, у кого выявлены симптомы эн-эль. Наверно, у тебя есть выбор: прятаться и бежать всю жизнь, отключая системы мониторинга, но тебя будут искать тоже постоянно. Разве это цель?.. Хотя я не знаю твоей программы героя. Ее никто не знает.

— Я так понимаю, выбор предлагаешь именно ты… — прагматично перебил ее Страхов. — А без твоей поддержки никакого выбора у меня нет и не будет. В реальности… По стандартному сценарию, я должен быть изолирован и доставлен вертолетом в зону, где и проведу остаток дней. И вполне возможно, мне там будет хорошо, как в детстве, потому что периметр зоны очень широк и ограждения не видно, у меня будет свой дом в высокоэкологичном районе, перед домом будет красивый лес, а позади луг. Круг замкнется. Герой заслужил покой… Что от меня хочешь ты?

— Чтобы ты уничтожил Фонд Юнга, — изрекла богиня.

Он судорожно вздохнул и снова на миг испугался, что от такого резкого вздоха может оторваться от ее руки и упасть вниз… Но куда это — вниз»? Эффектная была иллюзия!

Вероятно, ему предлагали такой выгодный союз и такую мощную поддержку, о которой он мог в начале своего пути только мечтать. Но было чувство, будто он все потерял.

— Надо же… Оказывается, я не оригинален! — вербализовал он свое огорчение. — Зачем тебе?

— Сейчас увидишь, — сказала богиня аутсорсинга.

Ландшафт стал стремительно проваливаться вниз и мельчать — и уже через несколько мгновений Страхов увидел перед собой весь земной шар, бэкграундом которому служила плоская, стилизованная темно-фиолетовая вселенная, крупно посоленная звездочками.

Он увидел, как земной шар то ли под ним, то ли перед ним окутался редкой золотистой сеткой с разнокалиберными, неправильной формы ячейками и яркими пухлыми узлами, видимо, совпадавшими с координатами Нью-Йорка, Лондона, Цюриха, Люксембурга, Москвы, Дюбаи, Токио, Шанхая… Сеть авиамаршрутов? Основных инфо-потоков? Конечно, сеть прохождения основных финансовых потоков!.. Но вот узлы стали вдруг быстро тускнеть, а в других местах, и только в двух, стали зарождаться и быстро распухать новые узлы. И это были места, где раньше вовсе не было никаких узлов! Через эти точки на глобусе раньше даже не проходило никаких «Шелковых финансовых путей». Только что там было пусто, как в джунглях, как в тайге! Потому что в этих местах действительно были джунгли, и была тайга. Два новых узла светились и разгорались на глобусе соответственно в юго-западной части Амазонии и в Западной Сибири — как легко было догадаться, как раз в районе Самаровского Чугаса. На Земле перед глазами Страхова остались только два узла, как два магнитных полюса, между которыми легла дуговая сеть нового «магнитно-финансового поля»! И каждый из узлов был больше и ярче тех, бывших, вместе взятых.

— То, что ты видел в начале, — услышал он голос богини аутсорсинга, — было до Равновесия, а потом — то, что стало при Равновесии.

Значит, теперь на Земле всего два центра, оттуда исходило инвестирование Всего, Что Заслуживает Инвестирования… И оба центра были расположены в местах, где, по всем картам, не было ничего, кроме джунглей и тайги, разросшихся вволю после волны энигмы… А где же теперь государства и олигархии, как главные источники инвестирования?! И как же теперь выглядит в реальности структура рыночной конкуренции?!

— Тепло, но не горячо, — услышал он довольно-таки одобрительное замечание богини за левым плечом. — Ты на верном пути, но сначала нужно поставить более конкретную топографическую задачу.

Необходимая подсказка и — прозрение! Чтобы раскрыть тайну, нужно сначала осознать, что это — действительно тайна!

Центры, откуда производилось Большое Инвестирование, и которые занимались неким взаимным регулированием финансовых потоков на земном шаре, находились в зонах полной изоляции. В зонах, куда отправляли больных нейролепрой!

— Это подобия Форта Нокс… — пояснила сзади богиня, предлагая сравнение с золотым складом США. — Только системы защиты созданы новые. Более эффективные… Потому что на самом деле больше нет в Америке Форта Нокс… Нет нигде никаких фортов ноксов. И нет ни у каких государств никаких золотовалютных резервов. Нет ничего. Есть только то, что ты видишь. Есть только Фонд Юнга, и у него — все деньги мира. Фонд Юнга поддерживает Равновесие, а не мы. У Sotechso годовой оборот больше триллиона чистых юэнов. И у Icenture — то же самое… Но все финансовые потоки проходят через эти точки. На самом деле миром правит Фонд Юнга. Он поддерживает равновесие между нами и Icenture, как когда-то между Америкой и Советским Союзом. Ну, и ООН тут кстати — для проведения открытых решений и создания фона осознанного благополучия.

Мир оказался совсем другим, чем он себе его представлял — хотя, положа руку на сердце, он никогда не пытался его представить и создать ясную картину-периметр. Вдаваться же сейчас в подробности было явно излишним.

— Значит, ты меня туда посылаешь… — вербализовал Страхов. — Потому что сама ты не можешь прямо отсюда вдохнуть их и просто выдохнуть в вакуум вселенной.

— Я уже сказала — они защищены, — ответила богиня. — Они не связаны ни с какими энергетическими системами внешнего мира.

— Сама ты туда пройти не можешь, как я понимаю, но считаешь, что я смогу…

— Только надеюсь, — сказала богиня.

— А если они там уже осознают угрозу, которую я несу?..

— Тогда почему ты еще жив? — резонно заметила богиня и добавила еще резонней: — И почему еще жива я, если начала подкоп гораздо раньше тебя?.. Мы оба? Я хочу знать, кто финансирует все… Потому что подозреваю вот что… То, что именно эти люди когда-то инвестировали в объединение Европы. И это не какие-нибудь государственные институты. И это не какие-нибудь олигархи. Потому что они уничтожили всех олигархов.

— Как уничтожили?! — поразился Страхов.

— В буквальном смысле, — ответила богиня. — Это была такая маленькая, целенаправленная победоносная энигма. Все остальное было делом техники. Точнее — информационных технологий…

«Я подумаю об этом завтра», — снова подумал Страхов, вспомнив благодаря своему доступу, какая другая «богиня», ревностная хранительница своего периметра-поместья под названием Тара, всегда следовала этому принципу.

Он решил вернуться к теме и спросил:

— Если я готов, то могу я все-таки знать «зачем»? Или неизвестность конечной цели — преимущество героя?

— Время… — откликнулась богиня.

— Не понял, — признался Страхов.

— Главный принцип капитализма «Время — деньги» приобретет буквальный смысл, — сказала богиня. — Это есть смысл эволюции нашей реальности. И я полагаю, что цивилизация уже подошла к этой точке… Когда-то деньги взорвали твою страну изнутри. Уверяю тебя, Советский союз погубила не гонка вооружений, и не подрывная сила Америки, и не какой-то ваш советский застой. Деньги. Они как бы принадлежали партии, но слишком долго не принадлежали никому. Они были безличны — вот проблема. Деньги не могут быть слишком долго ничьи. Как земля. Их становилось все больше, они прорывались из швов, это как из переполненных труб… В Африку куда-то, во что угодно… На самом деле, это так. Их в Советском Союзе становилось все больше, и люди, которые ими распоряжались, но не обладали ими так же, как своими женщинами, все сильнее впадали в финансовую шизофрению. Чем больше есть денег, тем виднее их небытие… Расщепление восприятия. Это и есть шизофрения, так? Просто началась цепная реакция. Деньги сами стали расщепляться. Они стали расщепляться по людям, по реальным владельцам. Расщепляясь, деньги просто материализовались… Да. И так они взорвали Союз изнутри, они взорвали его пространство. И я знаю, что когда их станет совсем много на Земле, они так же взорвут время… Я не могу это объяснить, но, наверно, скоро смогу показать тебе… Я думаю, что ты стремишься к той же цели, что и я. Но еще не осознаешь, какова эта цель в реальности.

Страхов чувствовал, что уже перегружен тайными знаниями, хотя и продолжал ощущать несказанную легкость в теле.

— Ты идешь? —

От него требовалось окончательное решение.

Страхов еще разок посмотрел на весь мир со стороны. В последний, как ему подумалось.

— Я иду, — сказал он.

— Не бойся, — сказала богиня.

И вдруг он, Страхов, превратился в метеорит. Земля стала стремительно приближаться, как на развертке GOOGLEEarth при выборе места и решительном клике.

Периферия размазалась в глазах разноцветными центробежными лучами, а центральная часть стала стремительно дробиться и рассыпаться на бессмысленные и бесчисленные детали.

Судя по направлению падения, ему предстояло стать Тунгусским метеоритом. А может так и надо, успел он подумать сначала весело, — врезаться болидом прямо в этот новый форт нокс, ба-бах, и все. Километровая воронка и вывал леса до горизонтов…

А может она так и хочет, успел подумать он в последний миг уже со страхом. И зажмурился.

И в тот же миг осознал, что стоит, что уверенно и крепко давит подошвами на твердую землю… хотя и не такую твердую, плоскую и определенную, как в городе.

Он открыл глаза и увидел перед собой все, что видел перед началом удивительного полета — леса, Сибирь и все такое.

Он вздохнул — и вдруг ощутил свободу, какую еще никогда не ощущал. На его спине, между лопатками, больше не было руки богини аутсорсинга, его отпустили… По прямой… И только по прямой!

— Александр, — услышал он позади тихий голос, уже совсем не голос богини.

Он повернулся назад — и остолбенел.

Богиня аутсорсинга Фатима Обилич была белее своего белого льняного мундира. Сверху вниз почти по всему мундиру были прочерчены темно-алые пунктиры. У нее носом сильно шла кровь. А глаза были ясные и блестели.

— Что с тобой?! — выдохнул он, лихорадочно соображая, как и чем может помочь женщине тут, в неопределенном периметре без инфраструктуры.

— Я… — Она качнулась к нему и уперлась правой ладонью ему в грудь. — Ничего… Просто немного устала…

Он было поддержал ее, но она резко оттолкнулась от него, чтобы стать прямо и свободно, но равновесия не получилось, и она стала валиться навзничь.

Страхов рванулся к ней, подхватил за плечи, но она оказалась такой бессильно-мягкой, что перехватить поудобнее не получилось, а только — притормозить ее падение и оказаться прямо над ней, на своих расставленных в стороны коленях, упершихся в мягкую захвоенную почву.

— Я что-то могу?.. Или сбегать за аптечкой?

Что, в самом деле, можно было придумать?

— Александр… — Она с трудом подняла руку и коснулась его подбородка, ясный взгляд совершенно не вязался с ее немочью. — Ты можешь… Ты все сможешь, если решишь… Только если ты сейчас не сделаешь этого сам, я, наверно… может быть, я действительно умру… странно… странное чувство.

У Страхова сперло дыхание, все внутри сжалось и стиснулось невыносимо.

— Я все понимаю, — проговорила она и вдруг сильно взяла его за локоть, будто, стоя, оперлась на него. — Но ты должен понимать, что ты уже совсем в другом мире… и ты больше никогда увидишь своей жены и своего сына. Никогда.

Верно! Никогда! Потому что по прямой…

Ведь он сам к этому шел! К этому «никогда»! К этой прямой.

В нем сердце оборвалось и полетело вниз, в пропасть, мимо зеркальной стены небоскреба. С высоты никак не меньше восьмидесяти этажей…

Он опустил голову и уткнулся лбом в ее китель — совсем рядом с серебряными звездочками корпорации Sotechso. А она взяла его рукой за шею. Как за спасательный круг, подумал он, а как такой круг поможет при падении с ускорением в 9,8G?

«Тем лучше…» — подумала девушка по прозвищу Дрозофила, когда увидела их вдалеке.

Она сидела долго и не двигалась и всматривалась в плотную зеленую щетину леса, и у нее хватило терпения не пропустить момент, когда они материализовались двумя фигурками — белой и разноцветной — на высокоэкологичном бэкграунде.

Дрозофила сразу увидела, что все случилось, и подумала: «Тем лучше…».

«Шесть часов» на кольце Кемпбелла.

Что он, пусть и герой из героев, мог противопоставить ей, исполнительному директору корпорации Sotechso, воплотившей роль Богини Мира? Ее силе. Ее предназначению в вечном сюжете. Что он мог захотеть ей противопоставить? Если он герой, тогда она уж точно богиня, и он подчинился, чтобы получить свою долю власти и силы. Долю героя.

Тем лучше. Значит, ей дается шанс разорвать кольцо.

Весь белый мундир супераутсорсера сверху донизу забрызган кровью. Ну конечно, по сюжету богиня только так и должна потерять девственность.

Она дождалась их так же терпеливо, чувствуя, как стареет с каждым их шагом навстречу, чувствуя, как роль переходит к ней, наваливается тяжестью…

Нет! Время нужно остановить вовремя…

Она рывком подалась вперед из складного садового кресла, сама при этом словно складываясь в стойку бегуна на короткую дистанцию.

Потом распрямилась, шагнула навстречу.

— Мы готовы, — сказала ей Фатима Обилич, супераутсорсер.

Дрозофила на миг опешила: такой покорной улыбки, таких мягких покорных губ у супераутсорсера Фатимы Обилич она никогда не видела.

— Я тоже готова, Фати, — сказала она. — Я теперь готова сказать тебе что знаю. Только сейчас.

— Хорошо, — впервые устало и покорно улыбнулась ей Фатима Обилич.

— Это ты убила моих родителей, — сказала Дрозофила. — Это ты сделала энигму. Это ты сделала Равновесие.

— Да? — покорно сказала Фатима Обилич. — Возможно…

— Это ты родила меня заново, — призналась Дрозофила. — Я больше не могу…

Сил оставалось только на четыре и три десятых секунды, она это знала.

— Дальше мы должны идти сами. Прости меня, — скороговоркой закончила она, достала револьвер и выстрелила Фатиме Обилич прямо в сердце.

Она вздрогнула только от того, что увидела, как неправдоподобно вздрогнул и скрючился весь креатор Александр Страхов.

Выстрел был страшно громким, оглушительным. Страхов весь содрогнулся и скрючился. Одно он ощутил сразу — что богини больше нет рядом с ним. Старый наган председателя Мао стрелял очень сильно, а из чужой руки — пугающе сильно. Пуля ударила богиню и отбросила ее назад, навзничь…

Теперь ей уже не поможешь ничем.

Когда он перевел дух и распрямился, то увидел, что дуло знакомого ему до боли нагана направлено в него. Прямо в сердце.

— Зачем? — спросил он.

— Ты уже слышал, — сказала она. — У меня не было другого выхода. Мир должен измениться.

Он повернулся вполоборота: богиня лежала на спине с закрытыми глазами.

— Пусть, — согласился он. — Я только положу ее в капсулу, и ты мне все объяснишь…

— Не двигайся! — вдруг истерично взвизгнула Дрозофила. — Не трогай ее! Я просто убью тебя и все!

Страхов попытался собраться с мыслями. Страха смерти не было, и это-то пугало его — он боялся сделать неверный шаг, сказать неверное, не под страхом, слово.

— Но ведь это уже убийство первой степени, Дро… — проговорил он, даже радуясь, что его охватывает какая-никакая растерянность. — Это настоящее убийство, и что с тобой будет?

— Саша, я знаю. — В голосе Дрозофилы, напротив, стала мощно прорастать уверенность в себе. — Но другого выхода нет. Иначе не разорвешь кольцо Кемпбелла. Я знаю. Но я знаю, есть еще какой-то мир. Она будет там и встретится с моими родителями. И они посмотрят друг на друга и со всем разберутся… Но сейчас она останется здесь. А мы улетим. Мы должны изменить мир. Ты ведь тоже хочешь… У тебя эн-эль, но нас вдвоем точно никто не остановит. Помнишь воздушный шар? Я выстрелила вверх, прямо в купол — вот и все. Все системы мира сейчас управляются из Шанхая. Я проведу тебя через мембрану, а ты умеешь глушить мониторы. Вместе мы непобедимы. Ты заразишь креаторов, они изменятся, и ты соберешь общину, которая изменит мир. А я выведу из строя системы. Это будет самая великая партизанская война. Второй Великий Поход…

Страхову стало не по себе. Он-то думал зарегистрировать «копирайт» на свою идею, а попал в конец очереди.

— Зачем? — спросил он.

И вдруг воодушевился, подумав, что она и вправду может нажать на курок. Но дуло дрогнуло перед ним.

— Что значит «зачем»? — спросила Дрозофила.

— Каким будет наш новый прекрасный мир, ты знаешь? — задал он вопрос понятнее.

— Этого нельзя знать, потому что когда знаешь, в конце получается все наоборот, — четко и ясно ответила Дрозофила. — Так было у нас и даже в Китае. Поэтому был прав только Че Гевара. Надо все время менять мир, иначе он закоснеет, и мы все станем рабами… ну, очень богатыми рабами. Ты думаешь, Христос знал, каким должен быть мир после?..

— Христос? — удивился Страхов и решил. — Вот что, Дро…

Ее глаза изменились, стадии глубже и… покорней.

— Меня зовут Мария, — негромким, надтреснутым голосом сказала она. — Ты можешь меня звать по имени. Ты — свободный и, значит, не соврешь. Скажи, что ты идешь со мной. Я поверю, если ты скажешь. Если нет, я стреляю в тебя.

«Значит, еще возможно…» — с надеждой подумал Страхов.

Его сильный взгляд убедил ее — она не ошиблась. Только он мог стать ее мужчиной, героем.

— Мария, сначала я иду, чтобы положить ее в капсулу и поставить на реанимацию, — сказал он. — А потом или ты в меня стреляешь, или я иду с тобой.

— Нет! — вскрикнула она и поняла, что сделала ошибку.

Цифры — «4,3 секунды» — вспыхнули перед ее глазами, загораживая цель.

— «Умеющий связывать, не пользуется веревкой»… — сказал он «Дао Дзэ Дун».

Она запнулась, почувствовав укол в сердце. Она увидела накатывающую серую ватную мглу, хотела сказать, но не знала что, и только заметила, что мир стал быстро клониться к закату и куда-то влево…

— Боги умеют оживать сами… — констатировал Страхов, видя, как поднимается с земли богиня аутсорсинга.

Сам он не шевелился, у него как будто ноги вросли в землю.

— Похоже так… — хрипло отозвалась супераутсорсер Фатима Обилич, с трудом добиваясь сидячего положения. — Кто-то об этом писал…

— Ницше, кажется… — вспомнил Страхов.

— Ницше тоже… — согласилась богиня. — Восьмой уровень… Как больно бьет это старое оружие!

Она потерла левую грудь, продырявленное место на мундире, поморщилась.

— Могу себе представить, — неловко посочувствовал Страхов, он знал, что говорит.

— Лучше помоги, а не «представляй»… — укоризненно взглянула на него богиня.

Тут он ожил и бросился помогать. Она была какой-то неудобной, чересчур мягкой, чтобы помогать фрагментарно — подхватывать под руку или под плечи, и он просто подхватил ее на руки всю. Она тихонько застонала и стала слабо выбиваться из его рук. Он поставил ее на ноги.

— Все. Хорошо. — Она уверенно, но нежно отстранила его, уперев ладонь в его грудь.

Он отвернулся и посмотрел на Марию. Она лежала на правом боку, так и вытянув вперед руку с револьвером. Почти по стойке «смирно». И фуражка бойца Красной Армии Китая не свалилась с ее головы.

— Я предчувствовала такое… — сказала Фатима Обилич. — Только честно скажу, не знала точно — от кого… Бронежилет не лишняя вещь…

— Да, — кивнул Страхов. — Даже для богини… А я его, представь себе, не заметил.

— Да, даже для богини. — Супераутсорсер вздохнула и выдохнула со стоном. — Больно бьет… Бедная девочка.

— Но ты-то позволишь мне уложить ее в «заморозку»… — Страхов остро посмотрел на нее.

— Тридцать процентов вопроса, семьдесят процентов приказа, — мягко усмехнулась богиня. — Это лишнее. Это — простой стингер.

Она раскрыла ладонь и показала Страхову «ракушку» парализатора:

— Дро скоро очнется, и я дам ей воды. Бедная девочка… С ней придется поработать.

— Ты все слышала? — спросил Страхов. — Или была без сознания?

— Шок был, да, — кивнула богиня. — Некоторое время я не помню. Помню что-то про Че Гевару, и еще она сказала про Христа… — Взгляд богини прояснился, она посмотрела на Страхова как-то так, с восхищением. — И она сказала тебе свое имя! Какая честь!

— Ты вовремя успела, — констатировал Страхов, почувствовав легкий холодок.

Силы возвращались к богине. Слегка пошатываясь, она сделала пару шагов вперед, нагнулась, забрала из руки девушки оружие, а потом опустилась на колени, тронула девушку и уложила на спину.

— Александр, не исключено, что она права, — спокойно сказала богиня аутсорсинга. — Может быть, во всем действительно виновата я. Не исключено. Поэтому больше ничего не остается…

— Ты хочешь проверить, виновата ты или нет? — Страхов тут же пожалел, что задал этот вопрос.

Фатима Обилич не ответила. Она поднялась, повернулась к Страхову и сказала:

— Тебе пора.

Страхов кивнул, обошел ее и сам опустился на колени, чтобы поднять девушку Марию и отнести ее в вертолет.

— Не надо! Не трогай! — велела богиня. — Мы остаемся здесь. Ты летишь один. Этот вертолет и есть «изолятор». Программа автопилота активирована…

Страхов оставил Марию, поднялся и посмотрел на богиню. В душу лезло дурное предчувствие.

— Не беспокойся, — сказала богиня, двинувшись к нему навстречу. — Я вызову корпоративный транспорт, нас заберут… Раздевайся.

Он все понял и пошел к капсуле.

— А куда одежду… — кстати спросил он.

— Я заберу, оставляй прямо здесь, на земле, — сказала богиня. — Тебе понравилась одежда? Как я подобрала?

— У тебя отличный вкус, — сказал Страхов, уже освобождаясь от футболки. — Жаль… Я бы еще поносил.

Он развесил одежку на веточках сосны, поежился под ветерком и полез в капсулу.

— Как насчет репеллента? — спросил он, устроившись.

— Мертвецам репелленты ни к чему, — сказала богиня, глядя на него сверху, с высоты сосновых крон.

Оказывается, предчувствие не подвело. Страхов снова поежился и вздохнул, пытаясь унять забившееся сердце.

— Не бойся, — успокоила его богиня. — Так всегда делается. Мембрана зоны — другая, там индикаторы нарушения периметра реагируют на все живые теплокровные объекты… Скафандр не поможет. Все равно включится жесткое поле. Понимаешь?

— Понимаю, — ответил Страхов и действительно успокоился: становится мертвецом уже входило в привычку. — Все зараженные доставляются в зону на «изоляторе» в мертвом виде.

— Точно! — подтвердила богиня.

— А кто сказал, что их там оживляют? — резонно поинтересовался Страхов.

— Я не знаю, что там с ними делают, но знаю точно, что в мире Равновесия, здесь на Земле, никого не убивают, — с чувством сказала богиня. — А я знаю бэкграунд Равновесия.

— Я тебе доверяю, — второй раз успокоился Страхов.

— Доверяешь, но не веришь? — улыбнулась богиня почти так же, как улыбалась Дрозофила.

— Вера — это то же, что Рай, — улыбнулся в ответ Страхов. — Хочется, чтобы она была там, куда когда-нибудь попадешь… Слушай, Фати, я мерзну. Давай уже!

Как будто тучка зашла на солнце: Фатима Обилич нахмурилась, что-то сделала рукой и перед глазами Страхова появился пистолет без марки, какой-то суперпистолет.

Страхову он не понравился.

— Не надо Фати, — сказал он. — Возьми старый добрый наган товарища Мао, мне он почти как друг.

Брови богини приподнялись, но суперпистолет она сразу убрала.

— Он же так больно бьет! — удивилась она.

— Бьет — значит, любит, — пошутил Страхов. — Давай!

Богиня на несколько мгновений исчезла и появилась снова — с наганом в правой руке.

— Тяжелый… — сказала она.

— Давай! — снова скомандовал Страхов.

Богиня неловко взвела курок.

Страхов подумал, что ей надо помочь.

— Фати, поцелуй меня перед смертью, — попросил он.

Револьвер на миг оцепенел в руке богини, она опустила руку, приблизилась к Страхову, посмотрела ему в глаза.

«Какая женщина!.. Только губы слишком жесткие и сухие… — подумал Страхов. — Этот сюжет счастливым поцелуем не кончится — точно!»

— Удачи тебе, Александр Македонский, великий завоеватель реальности. Не пропадай, — тихо сказала она и поцеловала его в губы.

Он запомнил ее поцелуй, ее жесткие и сухие губы, а выстрела в сердце совсем не запомнил.