Дарованная Гладиатору

Глава 2 Кезон

«Кезон! Кезон!» — скандирует толпа, когда я, стиснув рукоять своего окровавленного меча, переступаю через мёртвое тело.

Мой последний на сегодня оставшийся в живых противник, судорожно сглатывает. В его глазах застыли страх и паника. Он знает о моей репутации. О ней знает весь Рим.

Девяносто восемь боёв на арене, самая длинная череда в истории Рима, и я всё ещё жив. А вот его спустя несколько минут уже не будет.

Противник отступает. Страх и паника в его глазах сменяется поражением.

Он такой же раб, как и я. Судя по его смуглой коже, скорее всего был пленён где-то на южных окраинах империи и доставлен сюда.

Интересно, его история так же печальна, как моя? Убитая семья… Пленение ребёнком… Десятилетия боли и страданий от кнута.

Неважно. Для меня он не более чем труп, ожидающий своего часа.

Так же, как и все остальные люди или звери, которые выходили на эту арену, мою арену. Они не более чем реквизит в моём шоу.

Их печальные истории заканчиваются на мне.

От моих рук… Моего меча или копья.

Но я не чувствую себя за это виноватым. Я делаю им одолжение.

Они должны благодарить меня за то, что я положил конец их многострадальной жизни.

Противник бежит от меня, только деваться ему всё равно некуда.

Толпа неистовствует.

Я же, ухмыльнувшись, снимаю кожаную броню с груди, позволяя ей упасть на песок. Прохладный ветерок щекочет моё разгорячённое потное тело.

Толпа в переполненном Колизее, одурманенная кровавым зрелищем, взрывается овациями. Сегодня, в этот пасмурный летний день, здесь собрались, наверное, все жители Рима. В том числе и Император.

Император Веспасий встаёт с трона в своей роскошной ложе. В его растрёпанных волосах блестит золотая корона, а рядом полуголые рабыни, с потухшими мёртвыми взглядами, повисшие на его руках. Он безжалостный и кровожадный правитель. Народ Рима уже устал от его безответственных, эгоистичных поступков и решений.

Говорят, он самый сильный человек в мире, но я знаю, что мог бы раздавить его череп голыми руками, если бы подобрался к нему близко. Никто не может быть сильнее меня.

Император смотрит на меня и ухмыляется.

— Прикончи его! — кричит он, и толпа ревёт в знак одобрения.

Нет сомнений, что он говорит это мне. У моего противника нет ни единого шанса. Он всё время держался в стороне, пока я расправлялся с дюжиной человек из его отряда. Он единственный кто остался.

Желая поскорее закончить бой, поворачиваюсь к противнику и иду к нему.

Он мечется в панике. И я его понимаю.

Я самый высокий гладиатор в стенах Колизея. На арене я сражался с воинами со всего мира, но даже самые высокие из них, едва достигали моего подбородка. Я крушил их черепа голыми руками без особых усилий, гипнотизируя зрителей кровавым зрелищем.

Я так же силён, как могучие звери, которых именуют медведями. Я ловок и быстр как клыкастые монстры, привезённые сюда из Карфагена. Их именуют тиграми и львами. Знаю это, потому что сталкивался с ними с оружием и без, и каждый раз выходил победителем.

Девяносто восемь сражений. Все они начинают сливаться воедино.

Септимус, мой хозяин, обещал мне освобождение, если я выиграю сто боёв.

Свобода уже так близко.

Как только я убью этого дрожащего передо мной противника, она станет ещё на шаг ближе.

Противник подбегает к одному из своих мёртвых друзей и хватает копье, лежащее рядом с трупом. Расставив ноги, бросает в меня копье, даже не прицелившись как следует.

Копье свистит, рассекая воздух, приближаясь ко мне.

Я с лёгкостью перехватываю его.

Оглушительный рёв толпы проносится по трибунам. Я поворачиваю копье в руке и сжимаю.

Прицеливаюсь и бросаю в сторону вновь убегающего противника.

Копьё как вольная птица летит по воздуху и вонзается в спину противника. Он замертво падает на песок.

Я поворачиваюсь к Императору, одетому в расшитые золотом одежды. Он хлопает в ладоши и ликует вместе со своими поданными.

Ещё два боя, и я свободен.

И что дальше? Что я вообще буду делать?

Моя многолетняя мечта вновь закрадывается в разум. …

Я приплываю к маленькому островку у берегов Крита, где вода такая голубая, что на глаза наворачиваются слезы. На островке так много дичи, что желудок никогда больше не будет урчать от голода. У меня дом на холмах, где я живу с красавицей женой и шестерыми сыновьями…

Встряхнув головой, прогоняю свою несбыточную мечту. Какие сыновья? Какая семья? Такие как я, созданы убивать, а не любить.

В конце концов, это всего лишь мечта.

Я уже знаю, что буду делать, когда выиграю свой сотый бой.

Буду делать то, что делал всегда.

Я буду убивать.

Здесь, на арене.

Останусь гладиатором, но, по крайней мере, буду свободен.

И позволю мечте о лучшей жизни с любимой женщиной, умереть вместе с моими поверженными противниками.

— Кезон Винициус… — раздаётся за дверью голос моего хозяина, и он входит в мою камеру.

Я живу в подвале Колизея в отдельной от других гладиаторов камере, где даже есть топчан. Все эти «блага» достались мне благодаря моим победам.

Септимус, довольный моей сегодняшней победой, бросает мне корзину полную еды.

— …Ты сделал меня одним из самых богатых людей Рима.

Я беру из корзины большое яблоко и за один раз откусываю половину.

— Убийства всегда делают тебя голодным, — ухмыляется он, когда я запихиваю вторую половину яблока в рот. — Тебя это тоже возбуждает?

— Если ты вытащишь свой член, я его отрежу.

Он, запрокинув голову, громко смеётся. Если бы какой-нибудь другой раб в Империи пригрозил отрубить член своему хозяину, он был бы уже мёртв, но я приношу Септимусу слишком много денег, поэтому он терпит.

— Ты отвергал каждую девушку, которую я тебе предлагал, — скалится он. — Сегодня я предлагаю тебе сразу шесть.

Септимус вновь выходит в коридор и отдаёт кому-то приказ.

— Приведите сюда девочек!

Я качаю головой и ругаюсь себе под нос, пока он запихивает в мою камеру одну девушку за другой. Они выстраиваются в ряд и, съёжившись, стараются не смотреть на монстра перед ними.

Понимаю, как выгляжу в их глазах. Я полная противоположность тем хорошеньким юношам, ухаживавших за ними в их деревнях, пока не пришли работорговцы, не убили их семьи и не пленили их.

Я человек-гора, покрытый шрамами.

Схватив из корзины морковку, ломаю её напополам, избегая испуганных взглядов девушек. Ненавижу то, как они на меня смотрят. Как будто я какой-то дикий мерзкий зверь, который собирается их сожрать.

Почему Септимус так поступает со мной?

Я знаю, о чём каждая из них думает. Они все молят своих богов пощадить их.

— Я оставляю тебя наслаждаться победой, — Септимус идёт к двери.

Одна из девушек жалобно всхлипывает, и я бросаю на неё взгляд. У неё красивое лицо, но она с трудом сдерживает слезы. Ещё двое уже плачут.

Они выглядят такими же испуганными, как и те, кто стоял передо мной на арене. Я хорошо знаю этот взгляд. Ужас. Паника. Я был проклят богами таким лицом и гротескным телом. Все, кого я вижу, боятся меня. Все, на кого я смотрю, опускают глаза, моля своих богов, чтобы я пощадил их.

Я ненавижу это.

Почему Септимус так мучает меня?

Я убью любого, кого он поставит передо мной, и в обмен всё, что прошу, это чтобы меня оставили в покое, но он даже этого не может мне дать.

— Забери их с собой, — ворчу, снова опуская взгляд на еду. Раскалываю руками несколько грецких орехов и запихиваю их в рот. Девочки вздыхают от облегчения.

— Они все девственницы. Куплены специально для тебя.

Я пронизываю Септимуса грозным взглядом. Он, поглаживая рукоять своего меча, висящего на боку, отступает назад, но если я решу нанести ему удар, меч его не спасёт.

Септимус родился в Риме в семье богатого торговца. Он одевается в расшитую золотом и драгоценными камнями одежду, которую привозят из самых дальних уголков мира. Его богатство оплачивается страданиями других. Он работорговец, но единственный человек, который когда-либо обращался со мной хорошо. У меня отдельная камера только благодаря Септимусу.

— Я больше не буду просить тебя снова, — предупреждаю я. — Забери их.

Если я ещё увижу хоть один взгляд, наполненный ужасом, то сам воткну меч в своё сердце.

— Вон отсюда! Вон!!! — рявкает Септимус, хватая девушек и вышвыривая их обратно в коридор.

Я блуждаю взглядом по девушке, стоящей в конце, и сердце до боли сжимается в груди от невинности, излучаемой ею.

Желание… Необходимость… Разрывают каждую клеточку моего тела.

Если эта девушка не будет моей, я сожгу дотла Империю. Проткну мечом каждое живое существо, которое вздумает попытаться удержать меня подальше от неё.

Она не прячется от меня, как другие девушки, а наоборот, смотрит с любопытством. Её светлые волосы всклокочены, красивое когда-то платье в грязи и изорвано. У неё тёмные круги под глазами, но в них полыхает такой огонь, который не может погасить даже рабство.

— Я сказал вон отсюда! — рявкает Септимус, хватая её за руку.

Она всхлипывает, когда он оттаскивает её от меня.

— Отпусти её, — рычу я.

Септимус тут же отпускает её. И выбегает из камеры, заметив мой хищный свирепый взгляд. Он захлопывает дверь и запирает её на ключ прежде, чем я успеваю заставить его заплатить за прикосновение к моей девушке.

— Рад, что мне наконец-то удалось найти ту, что тебе понравилась, Кезон, — раздаётся его голос за дверью. — Наслаждайся её невинностью.

И он уходит. Желание выбить дверь и задушить Септимуса за то, что он посмел говорить непристойности о ней, сильно, но не настолько как желание остаться рядом с ней. Чувствую, как оно проникает в каждую частичку меня, преображая и превращая во что-то новое. В мужчину, чья одержимость этой девушкой стоит превыше всего остального.

— Не бойся, — шепчу, медленно подходя к ней. Она едва достаёт мне до груди. Такая крошечная. Такая идеальная.

— Я и не боюсь, — отвечает девушка, приподняв голову и глядя мне прямо в глаза.

Мне кажется словно она, пробившись взглядом сквозь мою огрубевшую суровую внешность, заглядывает мне прямо в душу, которая отныне принадлежит ей.

Я не могу перестать смотреть на неё. Она самое прекрасное, что я когда-либо видел.

Безупречная кожа, которая выглядит мягкой, словно самый нежный шёлк. Губы сладкие, как спелый сочный персик. Волосы, от которых мурашки бегут по коже любого мужчины, которому посчастливилось прикоснуться к ним.

Стиснув руки в кулаки, я зачарованно смотрю на неё сверху вниз. Ей не место здесь, в этой камере. Её место на Олимпе рядом с богинями. Рядом с Венерой.

И тут меня осеняет…

Должно быть, это она и есть.

— Венера? — шепчу я.

Девушка прищуривается от смущения.

— Нет, — её тоненький голосок заставляет моё сердце гулко стучать, как копыта легиона лошадей, идущих на войну.

— Ты богиня? — продолжаю допытываться я. Тянусь к ней, но тут же опускаю дрожащие руки. Она слишком совершенна, чтобы к ней прикасался такой жалкий зверь, как я.

— Нет. Я рабыня. Как и ты.

Благоговейный трепет, охвативший моё тело, быстро сменяется яростью, которую я не знаю, смогу ли контролировать.

Рабыня?

Мысль о других мужчинах с их грязными руками на её белоснежной коже приводит меня в ярость. Жар опаляет меня и я, стиснув зубы, безумно желаю выследить их всех и заставить заплатить самым жестоким способом. Эта девушка – моя единственная. И только я могу прикасаться к ней.

— Ты больше не рабыня, — клянусь ей и всем богам Олимпа. — Отныне ты принадлежишь мне.

— Теперь я твоя рабыня? — она съёживается, как другие женщины, брошенные к моим ногам.

— Нет, — отвечаю и нежно прикасаюсь к её волосам. Пропускаю шелковистые светлые пряди сквозь пальцы, — но ты принадлежишь мне. Ни один другой мужчина отныне не прикоснётся к тебе и не посмотрит на твоё девственное тело похотливым взглядом. Иначе, клянусь, я – Кезон Винициус – вырву их глаза из глазниц и разорву их тела голыми руками.

Влажный воздух в камере начинает потрескивать вокруг нас. Девушка блуждает взглядом по моим испещрённым шрамами гигантским рукам. Шрамы я получил от порезов в сражениях от давно умерших противников и не только.

Работорговцы всегда пользовались моей силой. Я часами тащил повозки по полям и был выносливее волов. Я дробил камень в глубине самых тёмных шахт, где воздух был настолько густым, что невозможно было дышать. Я убил множество воинов и диковинных зверей, окрашивая песок Колизея в алый цвет. И делал всё это для своих хозяев, но единственное, что я никогда не сделаю, так это не верну им свою богиню. Пусть даже против меня выстроится легион спартанских солдат. Никому не удастся вырвать её из моих рук.

— Я и не сомневаюсь, — кивает она, осторожно беря меня за руку. — С такими-то руками сам Юпитер дрожал бы у твоих ног.

Моё сердце гулко колотится как военные барабаны, когда она проводит кончиками пальцев по моим чудовищным шрамам на руках. Её рука такая маленькая по сравнению с моей.

— Ты гладиатор?

— Да, — мой голос такой глубокий и грубый по сравнению с её. Мой, как рычание дикаря, её, как сладкая песнь Каллиопы.

— Я слышала о гладиаторах Рима. Они самые смелые и безжалостные воины в мире, сражающиеся за господство и славу.

— Перед тобой самый могущественный гладиатор всех времён.

Она вздыхает и блуждает взглядом по моему грубому лицу и огромному телу.

— Ты убивал людей?

— Да. Много.

— Но ты ведь не убьёшь меня?

Я стискиваю зубы.

Как может кто-то хотеть украсть у мира эту красоту?

Хочу, чтобы её глаза всегда светились от счастья, и она улыбалась. Мысль о том, что кто-то захочет убить её, вызывает дрожь.

— Отныне и навеки я твой страж. Клянусь тебе, моя Венера. Я буду защищать тебя до последней капли крови.

Она поднимает руку и нежно проводит ладонью по моей заросшей щетиной щеке.

— Но почему? Я всего лишь рабыня. Жалкое неблагодарное отродье, как мне говорили.

— Кто говорил? — рычу сквозь стиснутые зубы. Я разорву любого, кто посмел ей это сказать.

— Так… Люди из моего прошлого, — отвечает она и вздыхает. — И я не Венера.

— Для меня ты богиня, — отчаянно пытаюсь заставить её понять, что она всё для меня. — И я буду поклоняться тебе. Как тебя зовут?

— Элоиза, — отвечает она и облизывает кончиком языка пухлую губку. Мой член тут же начинает твердеть.

— Пойдём, Элоиза. У тебя усталый вид. Я знаю, что быть рабом нелегко, но клянусь тебе, эти дни останутся в прошлом.

Девушка окидывает взглядом мою камеру. Вёдра с водой, топчан в углу устланный соломой.

— Да, я устала, — шепчет она, глядя на меня снизу вверх. Усталость ясно читается в её взгляде и хрупком тельце.

Интересно, когда Элоиза в последний раз хорошо спала ночью?

— Тогда ложись и спи спокойно. Со мной ты в безопасности.

Она вздыхает, ложась на убогий жёсткий топчан. А я клянусь себе, что когда-нибудь девушка будет спать на простынях из нежнейшего шёлка, и ни в чём не будет нуждаться.

Зверь-защитник во мне пристально наблюдает, как она, свернувшись клубочком, подтягивает колени к груди. Глухой рык рвётся из горла, когда я смотрю на очертания её попки скрытой под грязным платьем. Боги, какие ещё искушения таятся под ним.

Я напрягаюсь. Пытаюсь не обращать внимания на тяжесть в паху, но это невыполнимая задача. Моей Венере нужен сон. Я хочу дать ей всё, что она только пожелает. Всё, что нужно её телу. Но, а сейчас Элоиза нуждается в отдыхе.

Я планирую простоять рядом с ней всю ночь, оберегая каждую секунду её сна.

Но она вдруг поворачивается ко мне и, не открывая глаз, шепчет:

— Ты можешь лечь со мной?

— Я сделаю всё, что ты пожелаешь, моя Венера, — забираюсь на топчан и сдвигаю её к стене, чтобы ненароком не придавить.

— Ещё мне нужно, чтобы кто-нибудь обнял меня, — шепчет она, отворачиваясь к стене. — Ты можешь меня обнять?

Я осторожно обнимаю её, и Элоиза, вцепившись мне в руку, вскоре расслабляется. Её дыхание становится глубже. Сон одолевает её.

Я же не сплю. Вдыхаю пьянящий аромат её волос. Чувствую, как пышная грудь прижимается к моей руке, и гадаю, что же такого сделал и настолько угодил богам, что они подарили мне эту невинную красавицу.

Член каменный, но я держу себя в узде, не желая пока осквернять девственную красоту. Для этого у нас ещё будет много времени, но, а сейчас я просто хочу обнимать её, как Элоиза и просила.

Среди ночи моя Венера поворачивается на спину, и я, любуясь неземной красотой её личика, понимаю, что бесповоротно влюблён.

Рассвет медленно вползает в крошечное окошко камеры.

И впервые в жизни мне есть что терять.