Datura Fastuosa

ГЛАВА ПЯТАЯ Сновидение. Губительные подарки Фермино. Утешение и надежда

Можно догадаться, что сумятица, возникшая в душе Евгения, не дала ему заснуть всю долгую ночь. Когда же за окном наконец забрезжило утро, он впал в странную дремоту, более всего похожую на дурман, некое пограничное состояние между сном и бодрствованием. И тут ему вновь привиделся в ослепительном сиянии, в невероятной прелести образ невесты, который уже однажды являлся ему в сновидении, и это вновь вызвало в нем ужасную внутреннюю борьбу, из которой тогда он вышел победителем.

«Как, — вопрошало видение сладостным голоском, — как, ты бежишь меня? Ты сомневаешься, что я твоя? Ты считаешь, что счастье любви навеки потеряно для тебя? Подними же глаза! Благоухающими розами, цветущими миртами украшен наш брачный чертог! Приди же, мой возлюбленный, мои сладостный жених, я жду тебя! Прильни к моей груди!»

Легко, словно дыхание, на лице невесты проступили черты Гретхен, но когда фигура приблизилась, простирая руки, чтобы его обнять, он увидел, что это — графиня Габриэла.

Охваченный неистовым жаром, Евгений также хотел обнять небесное видение, но на него словно напал ледяной столбняк, он не мог пошевелиться, в то время как видение все бледнело, испуганно дрожало и, казалось, испускало предсмертные вздохи.

Из груди юноши вырвался крик ужаса.

— Господин Евгений, господин Евгений! Проснитесь, вы кричите во сне, вам снится что-то страшное! — прозвучал у его уха чей-то громкий голос.

Евгений очнулся от своего сонного состояния, яркое солнце светило ему прямо в лицо. Слова, пробудившие его, произнесла служанка, она же сообщила ему, что с утра к ним уже приходил незнакомый господин и имел разговор с госпожой профессоршей, а сейчас госпожа профессорша находятся в саду. Они очень беспокоятся из-за долгого сна господина Евгения, так как предполагают, что молодой господин заболели. Кофе уже готов и накрыт в саду.

Евгений быстро оделся и спустился в сад, стараясь подавить возбуждение, вызванное зловещим сном.

Он был немало удивлен, найдя в саду профессоршу, склонившуюся над великолепным, царственным экземпляром Datura Fastuosa и вдыхавшую сладостный аромат ее пышных, воронкообразных цветов.

— Ай-ай-ай, соня, сколько можно спать! — упрекнула его профессорша. — Знаете ли вы, юноша, что здесь уже побывал ваш иностранный друг и хотел с вами поговорить. Признаюсь, я была не права в своем отношении к этому испанскому господину и придала слишком большое значение своим недобрым предчувствиям! Подумать только, милый Евгений, этот роскошный куст Datura Fastuosa ваш друг приказал доставить сюда из графского сада, потому что слышал от вас, что я особенно люблю это растение. Значит, находясь в том раю, вы думали о своей матушке, милый Евгений? Прекрасная Datura получит у нас достойный уход…

Евгений не знал, что ему думать о поступке Фермино. Он почти готов был поверить, что испанец хотел подобной любезностью загладить незаслуженно злую насмешку, которую он позволил себе, говоря о брачном союзе Евгения, истинного характера которого он не понимал.

Профессорша сообщила Евгению, что испанец вновь приглашает его прийти вечером в графский сад. Мягкое добродушие, исходившее сегодня от почтенной дамы, подействовало на истерзанную душу юноши как целительный бальзам. Ему ведь казалось, что его чувство к графине Габриэле является столь возвышенным, что не может иметь ничего общего с его привычными жизненными потребностями. Евгений не считал это чувство обычной любовью, связанной с чувственным желанием или любовным наслаждением. Более того, он находил, что его чувство будет даже оскорблено малейшим намеком на плотское вожделение, хотя тот ужасный сон должен был бы навести его на совсем иные мысли. В результате Евгений был в это утро таким веселым и радостным, каким домашние давно уже его не видели, и старая профессорша была слишком простодушна, чтобы заметить в его веселости непонятную напряженность.

Только Гретхен, прозорливое дитя, не изменила своего мнения, что господин Евгений сделался совсем другим, нежели прежде, тогда как профессорша искренне поверила, что юноша наконец-то освободился от всего чуждого и наносного и возвратился в свой привычный мир.

— Ах, — говорила малышка, — все же он относится к нам совсем не так, как прежде. Он только делает приветливый вид, чтобы мы не спрашивали его о том, о чем он не хочет нам говорить.

Евгении нашел своего друга в одном из помещений большой теплицы, где тот занимался фильтрованием каких-то жидкостей, которые он затем разливал в маленькие колбочки.

— Я работаю, — сказал Фермино вошедшему юноше, — в сущности, по твоей прямой специальности, хотя и совсем иначе, чем ты это когда-либо делал.

Он рассказал Евгению, что занят тайным изготовлением разнообразных субстанций, которые способствуют особой красоте, улучшают внешний вид растений, цветов, кустов и т. д., оттого в их саду все так цветет и благоухает. Фермино открыл маленький шкафчик, в котором Евгений увидел большое количество разнообразных колбочек и коробочек.

— Здесь, — пояснил Фермино, — находится целое собрание тайных средств, чье действие может тебе показаться поистине удивительным.

То были либо эликсир, либо порошок, которые, будучи примешаны к земле или к воде, необыкновенно улучшали цвет или аромат того или иного цветка, придавали пышность и красоту тому или иному растению.

— Попробуй, например, — продолжал Фермино, — попробуй добавить несколько капель этого сока в воду, затем обрызгай этой водой из лейки, подобно легкому дождику, Rosa centifolia, и ты поразишься, как быстро и необыкновенно пышно распустятся ее бутоны. Но еще поразительнее действие этого, похожего на пыль, порошка. Его засыпают в чашечку цветка, он смешивается там с пыльцой и усиливает цветочный аромат, не изменяя его природы. Этот порошок неоценим для многих видов — например, для той же Datura Fastuosa, но использовать его следует очень осторожно. Крошечная щепотка, половина того количества, что содержится в этой колбочке, мгновенно отправит на тот свет самого здорового и сильного человека, причем выглядеть это будет как внезапный нервный удар, без каких-либо признаков отравления. Возьмите, Евгений, я дарю вам этот порошок. Пусть ваши опыты с ним будут удачными, но будьте осторожны и помните о том, какой опасной силой обладает эта невидимая, лишенная цвета и запаха, субстанция.

Фермино протянул Евгению маленькую, плотно закупоренную колбочку, которую тот, заметив в саду графиню Габриэлу, машинально сунул в карман.

Надобно сказать, что графиня Габриэла, внешне — сама любовь и сладострастие, в совершенстве обладала искусством прирожденного кокетства, которое дарит лишь предвкушение наслаждения и тем пробуждает в любящей груди неугасимую жажду и пылкую страсть. Благодаря своему умелому поведению кокетка неуклонно разжигала в груди юноши все более мощный и всепожирающий пожар. Теперь лишь те часы, те мгновения, что он проводил с ней, воспринимались им как истинная жизнь; его дом казался ему унылым узилищем, профессорша — злым духом, благодаря примитивному обману сбившим его с толку и заманившим в это мрачное узилище. Он не замечал ни глубокую, молчаливую скорбь, снедавшую профессоршу, ни слезы, проливаемые Гретхен, когда он не удостаивал ее даже взглядом и не отвечал ни на одно ее ласковое слово.

Так минуло несколько недель. Как-то утром Фермино вновь появился в доме Евгения. Во всем его существе ощущалась странная напряженность, указывавшая на то, что произошло нечто необычное.

После нескольких незначащих слов он пристально взглянул на Евгения и произнес резким, подчеркнуто ироническим тоном:

— Евгений… ты любишь графиню, и обладать ею — предел твоих мечтаний?

— Несчастный! — вне себя, вскричал Евгений. — Несчастный! Убийственной рукой ты рассекаешь мне грудь и уничтожаешь мой рай! Ах, что я говорю? Нет! Ты вырываешь безумного из ослепляющего его опьянения. Я люблю Габриэлу… люблю ее так, как еще ни один человек здесь не любил… но эта любовь ведет меня лишь к гибельному концу!

— С этим я не могу согласиться, — холодно произнес Фермино.

— Обладать ею, — повторил Евгений, — о Боже, обладать ею! Жалкий нищий, мечтающий завладеть брильянтом из перуанских копей! Неудачник, влачащий среди мелочной, убогой обстановки свою никем не понятую, пропащую жизнь! Человек, у которого нет за душой ничего, кроме пылкого желания и безутешного отчаянья… И она… она… Габриэла!

— Евгений, — продолжал Фермино, — я, право, не знаю, почему твоя, хотя и достойная некоторого сожаления жизнь делает тебя таким малодушным. Любящее сердце должно гордо и дерзко стремиться к высшей награде.

— Не надо, — перебил его Евгений, — не пробуждай во мне призрачных надежд, которые могут лишь усугубить мои страдания!

— Гм, — возразил Фермино, — уж не знаю, назвать ли призрачной надеждой или безутешным страданием, если человеку отвечают на его любовь ответной любовью, да еще такой страстной, которая может вспыхнуть только в груди женщины.

Евгений был готов вспылить.

— Спокойно, — удержал его Фермино, — ты дашь волю своим чувствам, когда я все скажу и удалюсь, а пока внимательно меня выслушай!

— Мне совершенно достоверно известно, — продолжал Фермино, — что графиня Габриэла искренне тебя любит; любит страстно, с тем всепожирающим, сокрушительным огнем, что может пылать лишь в сердце испанки. Она живет одним тобой, принадлежит одному тебе! Так что не такой уж ты жалкий бедняк, не такой уж пропащий неудачник, погрязший в мелочном, убогом существовании; нет, любовь Габриэлы одаряет тебя бесконечным богатством, ты стоишь у врат сверкающего рая, он для тебя открыт! Не думай, что твое общественное положение воспрепятствует соединению с графиней. Существуют некоторые обстоятельства, которые вполне могут заставить гордого испанского графа позабыть о своем высоком рождении и от всей души пожелать принять тебя в качестве зятя. Да, дорогой мой Евгений, если бы только некто открыл тебе все эти обстоятельства, я бы мог избегнуть подозрения, что злонамеренно многое от тебя утаиваю. Но — увы! — пока мне лучше молчать. Лучше и потому, что именно сейчас над твоей любовью нависла мрачная, темная туча. Можешь не сомневаться, что я ничего не сказал графине о твоей семейной жизни, и мне совершенно непонятно, откуда она смогла проведать, что ты женат, да еще на старухе, которой за шестьдесят. Габриэла открыла мне свое сердце, она вне себя от отчаянья и муки. То она проклинает мгновение, когда впервые тебя увидела, и осыпает тебя проклятиями; то вновь называет тебя нежнейшими именами и оплакивает себя и свою безумную любовь. Она не хочет тебя больше видеть, так она…

— Милостивый Боже! — вскричал Евгений. — Разве есть для меня более жестокая смерть?

— Так она решила в первые мгновения своего любовного отчаяния и безумия, — плутовски улыбаясь, продолжил Фермино. — И все же я надеюсь, что сегодня в полночь ты ее увидишь. В этот час в нашей теплице расцветет цереус, редчайший сорт кактуса, огромные цветы которого, как тебе известно, начнут увядать уже с первыми лучами солнца. Насколько граф терпеть не может пряный, едкий аромат этих цветов, настолько их обожает графиня Габриэла. Вернее сказать, склонная к мечтательности душа Габриэлы видит в таинственности этого цветения величественную мистерию любви и смерти: в единую ночь почти мгновенное воспарение к мигу величайшего блаженства и столь же быстрое увядание. Несмотря на свои боль и отчаянье, графиня непременно придет сегодня вечером в теплицу, где я тебя предварительно спрячу. Подумай сам о средствах, с помощью которых ты наконец сможешь освободиться от своих оков, бежать из своей темницы. Все это я препоручаю твоей любви и твоей путеводной звезде. Тебя мне жаль больше, чем графиню, и потому я приложу все усилия, чтобы помочь тебе достигнуть полного счастья.

Едва Фермино оставил юношу, как к нему в комнату вошла профессорша.

— Евгений, — сказала она с глубокой, повергающей в уныние серьезностью почтенной матроны, — Евгений, так далее между нами продолжаться не может!

И тут в голове юноши, подобно яркой молнии, блеснула внезапная мысль, что их союз не так уж нерасторжим, ведь причиной судебного развода могла бы явиться хотя бы разница в возрасте.

— Да, — воскликнул он с торжествующей насмешкой, — да, госпожа профессорша, вы совершенно правы, так далее продолжаться не может! Пришел конец нашим отношениям, порожденным безрассудным обманом, влекущим меня к гибели. Разлука… развод… я согласен на все!

— Как? — проговорила она дрожащим голосом. — Меня, которая сама тебя предостерегала, когда ты предпочел безумную мирскую жизнь спокойствию и миру в душе, меня, свою любящую мать, ты хочешь сделать беззащитной жертвой злобных насмешек и издевательств? Нет, Евгений, ты так не поступишь! Ты не посмеешь! Сатана ослепил тебя! Опомнись, приди в себя! Неужто Дело дошло до того, что ты ненавидишь свою мать, заботившуюся о тебе и лелеявшую тебя, ничего не желавшую, кроме твоего теперешнего и вечного блага? Неужто ты действительно хочешь теперь со мной расстаться? Ах, Евгений, для нашего развода не потребуется земного судьи! Скоро, очень скоро это свершится, Небесный Отец отзовет меня из этой печальной земной юдоли. Когда, позабытая своим сыном, я буду покоиться во гробе, тогда и наслаждайся вновь обретенной свободой… тем призрачным счастьем, что сулят тебе соблазны мирского бытия.

Голос профессорши пресекся и утонул в потоке слез, которые она медленно стирала с покрасневших глаз носовым платком.

Сердце юноши еще не настолько окаменело, чтобы его не могла пронять такая глубокая и мучительная скорбь почтенной дамы. Евгений понял, что любой его шаг к разводу не только принесет ей позор, но и, возможно, смерть. Нет, таким путем он не хотел обрести свободу. Он решил затаиться, терпеть, гибнуть, но… «Габриэла!» — вдруг громко зазвучало у него в мозгу, и в душе вновь вспыхнула неудержимая, лютая злоба к старухе.