Дела плоти. Интимная жизнь людей Средневековья в пространстве судебной полемики

ЗАКЛЮЧЕНИЕ О казусах и контекстах

Вернемся еще раз к самому началу — к вопросу, с которого мы начали разговор о частной и интимной жизни французов эпохи Средневековья и Нового времени, к проблеме источников и методов подобного исследования.

Хочется надеяться, что мне в какой-то степени удалось продемонстрировать, насколько полезными, с точки зрения изучения истории повседневности, могут оказаться материалы судебных расследований, насколько интересными и яркими предстают в них судьбы самых обыкновенных людей прошлого, как много мы можем узнать не только об их собственных жизненных перипетиях, но и об общекультурных ценностях, свойственных западноевропейскому обществу тех далеких эпох: о понимании чести и достоинства, любви и брака, ненависти и предательства, свободы воли и счастья. Индивидуальные стратегии поведения, которые подчас избирали мои герои, далеко не всегда соответствовали этим общим ориентирам — но тем и ценны для нас их истории, позволяющие лишний раз понять, что из любого правила всегда находятся исключения. И этим наблюдением мы также обязаны столь специфическому источнику, как материалы судебной практики, поскольку каждое уголовное расследование — о какой бы эпохе мы ни говорили — всегда остается абсолютно уникальным, рассказывающим о единичном случае, о конкретных людях с их сугубо личными переживаниями и поступками.

Мы узнали о том, что содомия (в любых ее проявлениях) всегда рассматривалась как преступление, карающееся смертью, но Перро Фавареску и Бернардо де Монжё все же удалось избежать подобной участи, поскольку они додумались выставить себя невольными жертвами своего могущественного хозяина, советника Парижского парламента Раймона Дюрана. Мы выяснили, что излюбленным способом мести добропорядочного средневекового француза за измену жены являлось убийство соперника и ссылка неверной супруги в монастырь, но, тем не менее, Бридуль де Мезьер обратился с этим вопросом в суд, дабы получить право самолично распоряжаться судьбой Жанны де Брем, а заодно и ее богатым наследством. Мы были совершенно уверены в исключительно женском характере такого ремесла как проституция, что, однако, не помешало английскому бисексуалу Джону Райкнеру воспользоваться именно им ради достойного заработка. Мы точно также полагали, что профессия палача — удел одних лишь мужчин, но история Маргариты Ле Петур доказала, что и здесь мы отчасти заблуждались. Наконец, одержимость привычно воспринималась нами как явление, находившееся на протяжении всего Нового времени в «ведении» церковных властей и даже, возможно, выдуманное ими — но похождения Марты Броссье убедили нас, что подобный «недуг» легко можно использовать как хитроумную уловку, дабы вырваться из-под родительской опеки и получить хоть толику личной свободы.

Избранные нашими героями стратегии поведения, их изворотливость, их стремление к личному успеху и счастью не могут не удивлять и не восхищать. Другой вопрос, являются ли их истории объектом, достойным специального изучения. Или все они представляют собой всего лишь частности, не заслуживающие внимания исследователя.

С одной стороны, речь вроде бы идет об истории повседневности и частной жизни, т. е. не только об индивидуальных, но и — и, возможно, в первую очередь — о коллективных практиках, т. е. о традиционных действиях, направленных прежде всего на диалог индивидов, на организацию взаимодействия участников общения[1230]. Ведь из рассказов о конкретных персонажах прошлого мы узнаем массу важных для понимания принципов функционирования общества эпохи Средневековья и Нового времени деталей. Эти сведения касаются и допустимого для заключения брака возраста жениха и невесты, и желательного равенства их социальных статусов и условий вступления в повторный союз, и отношения к незаконнорожденным детям или к сексуальным девиациям, и понимания личной чести мужчины и женщины.

С другой стороны, все эти сведения представлены в наших казусах отнюдь не систематически: они хаотично разбросаны по ним в виде крохотных обрывков информации, которые требуют от исследователя большой дополнительной работы по изучению контекста, в рамках которого может быть описана та или иная история и который позволит ее проблематизировать. Иными словами, на первый взгляд может показаться, что сами эти случаи из прошлого не могут считаться самоценным объектом анализа, что их следует «поднять» на высоту генерализирующей истории, включив в «большой нарратив»[1231], — иначе они останутся столь мелкими и незначительными, что и говорить о них особого смысла не будет.

Но почему бы не переменить угол зрения и не рассмотреть те жеса-мые, казалось бы, незначительные события, происходившие в жизни одного конкретного человека, с позиций микроистории? Конечно, о таком подходе сказано уже немало, но в данном случае я бы сослалась на работы Ю.Л. Бессмертного, зачинателя микроисторических штудий в отечественной исторической науке. Именно он первым предложил оторваться от созерцания народных масс, общественных классов, сословий и корпораций и попытаться разглядеть за их сомкнутыми рядами отдельного homo privatus — человека частного, чьи интересы и устремления далеко не всегда соответствовали некой умозрительной норме и соотносились с мнением большинства[1232]. Именно так, как мне кажется, и родился подход к изучению обществ прошлого через казус, описание и анализ которого не только уточняет общий и, возможно, уже известный нам исторический контекст, но и делает его живым и по-настоящему интересным для читателя.

Ю.Л. Бессмертный успел сделать многое для того, чтобы этот homo privatus стал нам лучше знаком. И дело его, хочется надеяться, живо. Его ученики постарались пойти дальше, предположив и, как кажется, вполне успешно продемонстрировав, что «казусом» может стать не только поведение и(или) мировосприятие отдельного человека. «Казусом» является и текст, созданный им, — сам документ, к какому бы виду или жанру он ни относился и в какую бы эпоху ни появился[1233]. Частные письма, воспоминания, дневники, но также хроники, хозяйственные документы, травелоги, миниатюры и фрески — все эти источники так или иначе несут на себе печать «казусности», нужно лишь уметь ее разглядеть.

Подобный подход, подобный взгляд на тексты смещает нас, вне всякого сомнения, из области «чистого» исторического исследования в область практического источниковедения. Не думаю, однако, что подобный поворот следует драматизировать. Напротив, он дает нам по крайней мере одно важное преимущество: он действительно позволяет проблематизировать историю повседневности и частной жизни, играя на противоречии, сравнивая и сталкивая коллективные представления людей прошлого и их индивидуальные стратегии поведения.

Это, впрочем, не означает, что изучать подобные вопросы с позиций микроистории значительно легче, нежели создавать «большой нарратив». Казуса без контекста не существует: только на общем фоне, зная многое о традициях и обычаях наших предков, мы можем судить о ком-то из них как о предприимчивых, хитрых или просто очень особенных людях, имевших собственные представления о жизни и отважившихся на изменения в ней. И точно также без знания контекста мы не можем в полной мере оценить уникальную информацию источников, мимо которой мы легко могли бы проскочить на пути к генерализирующим обобщениям.

Мы не смогли бы, к примеру, по достоинству оценить степень наглости и самоуверенности Колетт Ла Бюкет, не знай мы биографии ее бывшего возлюбленного, Жана Ле Мерсье, и того, насколько важной в данном случае оказалась его непосредственная близость к персоне французского короля. Мы совершенно точно упустили бы из виду вскользь упомянутые Пьером де л’Этуалем слухи о занятиях Марты Броссье проституцией, которые в результате позволили нам связать ее личную историю, начавшуюся в Роморантене, с историей ее шумного «успеха» в Париже, не располагай мы информацией о традиционном отношении к одинокой молодой женщине, бытовавшем во французском обществе Средних веков и Нового времени. И по той же самой причине мы бы сочли довольно банальными жалобы Масет де Рюйи на ее не сложившуюся семейную жизнь. Мы бы восприняли как очередной исторический «анекдот» все россказни о «предательстве» Гийома де Флави, сочиненные авторами XVI–XIX вв„если бы не понимали, как в действительности появились эти выдумки и на каких реальных событиях из жизни бравого капитана Компьеня они основывались. Мы бы не заметили абсолютно невинное, на первый взгляд, сообщение отца Ришара о бракосочетании Маргариты Ле Петур, состоявшемся якобы в стенах тюрьмы, не располагай мы сведениями об исключительной популярности обычая «свадьбы под виселицей» во Французском королевстве и его колониях.

Не повторяющаяся ни в каком ином тексте информация одного конкретного источника обретает, таким образом, совершенно особую ценность только в том случае, если мы в состоянии оценить эту ее уникальность на более общем фоне, если можем выделить ее из контекста и понять, о чем она нам говорит. Как следствие, малое количество сведений о том или ином персонаже прошлого, отчасти и превращающее его случай в казус, далеко не всегда играет историку на руку. Мы убедились в этом на примере историй Раймона Дюрана, Джона Райкне-ра, Колетт Ла Бюкет и отчасти Масет де Рюйи. В рассказах о них нам приходилось опираться на единичные дела, происходящие из архивов Парижа и Лондона и не имеющие ни начала, ни конца: нам не удалось прочесть показаний всех действующих лиц этих уголовные расследований, мы не узнали всех подробностей существования наших героев до того, как они оказались в суде, и уж тем более нам остается лишь догадываться о том, как сложилась их судьба после. А потому те версии их историй, которые я предложила выше, являются не только фрагментарными, но и весьма условными, возможно, не учитывающими каких-то важных обстоятельств, которые навсегда канули во тьму веков.

Впрочем, когда информации о герое оказывается слишком много, историку также часто бывает не под силу представить читателям одну-единственную и при этом истинную картину событий. Наиболее наглядно, как мне кажется, это продемонстрировали рассказы из третьей части книги — истории Гийома де Флави, Марты Броссье и Маргариты Ле Петур. Об этих персонажах сохранилось огромное количество источников самого разного происхождения: к судебным регистрам добавились и воспоминания современников, и официальная переписка, и церковные документы, и хронистика, и сочинения профессиональных историков, и художественные произведения. При этом каждый автор видел в судьбах упомянутых персонажей что-то свое, а потому все эти многочисленные свидетельства явились в конечном итоге не более чем различными интерпретациями событий прошлого, среди которых отыскать правду оказалось еще сложнее, нежели в наших первых историях, опиравшихся на единичные документы.

И все же отчаиваться не стоит. Напротив, трудности, встающие на пути постижения секретов прошлого, как мне кажется, должны лишь подогревать наш интерес к героям давно минувших эпох и прежде всего-к самым обычным людям, которые любили и ненавидели, мстили друг другу, ссорились или дружили, женились и рожали детей — в общем, вели повседневную жизнь со всеми ее радостями и печалями, узнать о которых, на мой взгляд, оказывается столь же интересно и поучительно, как о событиях «большой истории»…