Дело Гэлтона

Глава 8

Я пошел к телефону-автомату и стал искать в телефонном справочнике фамилию Чэда Боллинга. Я не надеялся найти его, ведь прошло более двадцати лет. Но мне все еще везло. Я нашел его адрес, телефон и позвонил ему.

Трубку взяла женщина:

— Резиденция Боллинга.

— Мистер Боллинг свободен?

— Свободен для чего? — спросила она резко.

— Речь идет о публикации в журнале стихотворения. Моя фамилия Арчер, — добавил я, стараясь говорить, как богатый издатель.

— Ясно, — голос ее подобрел. — Я не знаю, где находится Чэд в настоящий момент. И боюсь, что он не приедет домой обедать. Но знаю, что вечером он будет в «Слушающем ухе».

— В «Слушающем ухе»?

— Это ночной клуб. Чэд должен читать там лекцию. Если вы интересуетесь поэзией, вам будет интересно послушать.

— А когда это будет?

— Кажется, в десять.

Я взял напрокат машину и поехал по берегу бухты в город. Там запарковал машину на центральной площади под названием Юнион-сквер. Над освещенными башнями отелей небо превратилось из серого в темно-синее. Сырая прохлада стала надвигаться со стороны моря: я это почувствовал, несмотря на одежду. Даже цветные фонари, горящие вокруг площади, казалось, выделяли прохладу.

Купив пинту виски, чтобы согреться, я снял номер в отеле «Солсбери», расположенном на маленькой боковой улочке, где я всегда останавливался, когда бывал в Сан-Франциско. Дежурный в отеле был новым. Они часто меняются. Этот был пожилым, уставшим человеком, движущимся к могиле. Лицо его было бледным, взгляд потухшим. Он неохотно протянул мне ключ от номера:

— У вас нет багажа, сэр?

Я показал ему бутылку виски в бумажном пакете. Он даже не улыбнулся.

— У меня украли машину.

— Это плохо. — Он смотрел на меня недоверчиво, даже подозрительно, сквозь свое старинное пенсне. — Боюсь, вам придется заплатить за номер заранее.

— Хорошо. — Я протянул ему пять долларов и попросил дать мне чек.

Служащий отеля, поднимавший меня вверх на старого типа открытом лифте с железной решеткой, поднимал меня на этом лифте раз двадцать, не меньше. Мы пожали друг другу руки. Его рука была скрюченной артритом.

— Как дела, Кони?

— Прекрасно, мистер Арчер, прекрасно. Я сейчас пью новое лекарство — фенилбута... дальше не помню. Оно мне очень помогает.

Он вышел из лифта и сделал что-то вроде пируэта в подтверждение своих слов. Когда-то он танцевал в балете. Он протанцевал вместе со мной вдоль коридора до моего номера.

— Что привело вас в город? — спросил он, когда мы вошли в номер. Для жителей Сан-Франциско существовал всего один город в мире.

— Прилетел сюда немного поразвлечься.

— Я думал, что мировой центр развлечений — это Голливуд.

— Хочется разнообразия, — ответил я. — Вы что-нибудь слышали о новом клубе под названием «Слушающее ухо»?

— Да, но это не для вас. — Он покачал своей седой головой. — Надеюсь, вы прилетели сюда не для того, чтобы там побывать.

— А что с этим клубом?

— Да ничего. Это какой-то подвальчик для любителей культуры. Что-то вроде бистро, где люди собираются, чтобы послушать, как читают стихи под музыку. Это не в вашем духе.

— Вкусы меняются. Теперь я интересуюсь более высокими материями.

Он широко улыбнулся, показав мне все свои оставшиеся зубы.

— Старика не обманешь, — сказал он.

— Вам знакомо такое имя — Чэд Боллинг?

— Конечно. Он повсюду себя рекламирует. — Кони с беспокойством на меня посмотрел. — Вы действительно заинтересовались поэзией, мистер Арчер? Я имею в виду ту, которую читают под музыку?

— Я всегда мечтал о чем-нибудь высоком. Например, о хорошей французской кухне по доступной цене. Поэтому я взял такси и поехал в ресторан «Риц — собака породы пудель», где готовили французские блюда. Я хорошо пообедал. Когда закончил есть, было около десяти.

«Слушающее ухо» освещалось темно-синими фонарями. Оркестр играл «Синюю рапсодию». Он состоял из пианиста, контрабаса, трубы и множества барабанов. Музыка казалась очень современной. Я не взял с собой логарифмическую линейку, но и на глаз было видно, что музыканты сыгрались. Время от времени они кивали друг другу и улыбались, как менестрели, летающие ночью в безвоздушном пространстве.

Пианист, казалось, был у них главным. Он улыбался чаще других и, когда мелодия заканчивалась, принимал аплодисменты публики более снисходительно, чем другие. Потом он вдруг снова склонялся над клавишами, напоминая сумасшедшего ученого.

Официантка, которая принесла мне виски с водой, покачивая бедрами, могла бы работать в любом ночном клубе. Однако публика, присутствовавшая здесь, отличалась от публики ночных клубов. Большинство составляла молодежь с серьезными лицами. Многие девушки были коротко подстрижены и время от времени проводили пальцами, как расческой, по своим прямым волосам. Волосы большинства юношей были длиннее, чем у девушек, но они реже, чем девушки, расчесывали их своими пальцами. Вместо этого гладили свои бороды.

Еще мелодия, сыгранная оркестром, не имела особого успеха. В зале зажегся свет. Сквозь синюю занавесь в задней части зала вышел худощавый мужчина средних лет. Пианист протянул ему руку и помог разместиться на сцене вместе с оркестром. Аудитория зааплодировала. Худощавый мужчина поклонился, опустив подбородок на черную бабочку, красовавшуюся на его рубашке вместо галстука. Аплодисменты усилились.

— Представляю вам мистера Чэда Боллинга, — произнес пианист, — магистра всех искусств, певца песен, которые стоит петь, художника, рисующего картины, которые стоит рисовать, писателя мистера Чэда Боллинга!

Аплодисменты продолжались еще некоторое время. Поэт поднял руку, как бы благословляя аудиторию, и аплодисменты прекратились.

— Спасибо, друзья, — сказал он. — С помощью моего молодого талантливого друга Фингерса Донато я хочу представить на ваш суд сегодня, если мне позволят голосовые связки, мою последнюю поэму. — Рот его скривился. Он как бы насмехался над собой. — Это не печеночный паштет, а кое-что посложнее.

Он помолчал. Музыкальные инструменты стали издавать какие-то тихие звуки. Боллинг достал из внутреннего кармана пиджака свернутую рукопись и развернул ее.

— "Смерть — это табу", — сказал он и начал напевать хриплым призывным голосом, напомнившим мне зазывал на карнавалах. Боллинг пел, что под утро он сидел в аллее пьяниц, где ангелы пьют консервированное тепло, и слушал музыку. Вдруг он услышал шаги. Кажется, к нему подошла девушка и спросила его, что он делает в этой долине смерти. Девушка сказала ему, что смерть — это последний шанс, и пригласила его к себе домой в свою постель.

Он сказал, что секс — это последний шанс, и оказался не прав. Он услышал, что трубит рог. Девушка исчезла, как призрак. А он остался ни с чем в этой темной аллее.

Пока ударник и контрабасист содрогали крышу помещения, в котором находился ночной клуб, Боллинг тоже усилил свой голос и стал петь во всю мочь. Он пел, как искал эту девушку где только возможно, перечисляя множество улиц и площадей Сан-Франциско, и, наконец, нашел своего сфинкса возле рынка, где она поглощала спиртное. Они напились и стали танцевать до упаду на золотом асфальте.

В конце концов девушка упала на свою кровать, и они стали наслаждаться любовью. «Я уношусь к звездам», — сказала девушка. И он стал пить концентрированный адский нектар, целуя ее в губы. Все это продолжалось довольно долго, пока музыка завывала и подхихикивала. И вот девушке удалось его убедить, что смерть — это последний шанс. Я не знаю, что она имела в виду. Но она знала, потому что, оказывается, была мертвой. «До свиданья, мистер», — сказала она ему. Или он сказал, что она ему так сказала. «До свиданья, сестренка», — ответил он.

Аудитория молчала, не будучи уверенной, закончил он свои излияния или еще нет. Потом послышались бурные аплодисменты, сопровождаемые возгласами «браво». Боллинг стоял, поджав губы, поглощая овации, как малыш, сосущий сладкую воду через соломинку. Нижняя часть его лица показывала, что он получает удовольствие. Но глаза были удивленными. Его рот растянулся в клоунскую улыбку.

— Спасибо, котятки. Я рад, что вы поняли меня. А теперь послушайте следующее.

Он прочел стихотворение о семи бедных заблудших душах, потом о безбородых чудаках из сумасшедшего дома, которые собирались стать гуру и проповедовать новую правду жизни. Тут я уже больше не мог слушать, отключился и стал ждать, когда же все это кончится. Ждать пришлось долго. После чтения поэм наступила раздача автографов, ответы на вопросы, приглашения к столикам, чтобы вместе выпить.

Была уже почти полночь, когда Боллинг распрощался со своими поклонниками и направился к двери. Я встал и пошел за ним. Крупная девица с голодными глазами появилась между нами. Она взяла Боллинга за руку и начала что-то говорить ему в ухо, немного наклонившись, потому что она была выше его.

Он отрицательно покачал головой:

— Извини, детка, я женат. И потом я значительно старше тебя, я мог бы быть твоим отцом.

— Годы ничего не значат, — ответила она. — Женская мудрость не имеет возраста.

— Вот и докажи это, дорогая.

Он освободил руку, которую она держала. Трагически сжимая на груди широкий черный свитер, она спросила:

— Ведь я некрасивая, правда?

— Ты красавица. Греческие моряки с удовольствием пригласили бы тебя разбить бутылку шампанского о корабль, спущенный в воду. Свяжись с ними.

Он погладил ее по голове и вышел. Я нагнал его на тротуаре, когда он останавливал такси.

— Мистер Боллинг, у вас есть минутка времени?

— Это зависит от того, зачем это вам.

— Хочу выпить с вами и задать несколько вопросов.

— Я достаточно выпил. Уже поздно. Я очень устал. Почему бы вам не написать мне письмо? Напишите.

— Я не умею писать.

— Хотите сказать, что вы не непризнанный литературный гений? — обрадовался он. — Я думал, что все люди — литераторы.

— Я детектив. Ищу одного человека. Вы могли его знать.

Такси появилось из-за угла и остановилось у тротуара. Он попросил водителя подождать.

— А как его зовут?

— Джон Браун.

— О, я прекрасно его знал. Это было в Харперс-Ферри. Я старше, чем выгляжу. — Он автоматически продолжал паясничать, оценивая меня.

— В 1936 году вы опубликовали его стихотворение в журнале «Зубило».

— Мне очень жаль, что вы подняли этот вопрос. Это ужасное название для журнала. Поэтому он и закрылся.

— Стихотворение называлось «Луна».

— Боюсь, я все забыл. С тех пор утекло много воды. Я знал Джона Брауна в тридцатых годах. Что с ним произошло?

— Именно это я и пытаюсь узнать.

— Хорошо. Я выпью с вами, но только не в «Ухе», хорошо? Я устал от всего этого.

Боллинг отпустил такси, и мы прошли футов шестьдесят до ближайшего бара. Пара старушек, сидевших на двух высоких стульях в центре бара, уставилась на нас, когда мы вошли. В баре больше никого не было, кроме коматозного бармена. Он долго вставал со своего стула, чтобы налить нам пару стаканов.

Мы сели в одном из кабинетов, и я показал Боллингу фотографии Тони Гэлтона.

— Вы узнаете его?

— Кажется, узнаю. Мы с ним одно время переписывались, но виделись всего раз или два. Два раза. Он приезжал к нам, когда мы жили в Сосалито. А потом в одно воскресенье, когда я проезжал по побережью в районе Луна-Бэй, заехал к ним.

— Они жили в Луна-Бэй?

— В нескольких милях от города, в старом доме на берегу океана. Я потратил много времени, чтобы найти их, несмотря на то, что Браун рассказал мне, как к нему проехать. Я вспомнил, он просил меня никому не говорить, где он живет. Он только мне дал свой адрес. Не знаю, почему он выделил меня. Ему очень хотелось, чтобы я побывал у него и увидел его сына. Возможно, он в какой-то степени относился ко мне как к отцу, хотя я был немногим его старше.

— У него был сын?

— Да, у них был маленький ребенок. Он только что родился. Отец обожал маленького Джона. Они были довольно трогательной семьей.

Боллинг говорил мягко. Вдали от толпы и музыки это был совсем другой человек. Как все актеры, он перед публикой был одним, а в личной жизни совсем другим. Обе стороны его натуры были притворством, но он мне больше нравился в личной беседе.

— Вы видели его жену?

— А как же! Она сидела на крыльце с ребенком на руках, когда я приехал. Она кормила его грудью. У нее были прекрасные белые груди, и она совершенно не стеснялась, что я видел, как она кормит ребенка. Все это прекрасно выглядело на фоне океана. Я попытался написать об этом стихотворение, но у меня ничего не получилось. В общем-то я ее совершенно не знал.

— А как она выглядела?

— Очень привлекательная, я бы сказал, на вид. Она почти не разговаривала. Откровенно говоря, она просто коверкала английский язык. Думаю, она привлекала Брауна своим невежеством. Я знал молодых писателей и художников, которые влюблялись именно в таких женщин. Сам в молодости был таким, когда переживал предфрейдовский период. — Он косо улыбнулся. — Это означает — до того, как научился анализировать.

— А вы помните, как ее звали?

— Миссис Браун? Как ее звали? — Он отрицательно покачал головой. — Извините. В поэме я называл ее Стелла Марис — звезда моря. Но это вам не может помочь, ведь так?

— А вы не можете мне сказать, в какое время вы там были? Должно быть, в конце 1936 года?

— Да, где-то около Рождества. До Рождества. Я привез ребенку погремушки. Браун был очень доволен. — Боллинг взялся за подбородок и потянул его вниз, удлиняя свое лицо. — Странно, но после этого я о нем ничего не слышал.

— А вы пытались с ним еще увидеться?

— Нет, не пытался. Он мог решить, что я не хочу с ним общаться. Возможно, это так и было. Хотя сам я этого не понимал. Кругом полно было молодых писателей, трудно общаться со всеми. Я занимался в то время интересной работой, и многие из них приходили ко мне. Откровенно говоря, я не вспоминал о Брауне до сегодняшнего дня. Он все еще живет на побережье?

— Я не знаю. А чем он занимался в Луна-Бэй, он не говорил вам?

— Пытался написать роман. Он вроде бы не работал, и я не могу себе представить, на что они жили. Но нельзя сказать, что у них совсем не было денег. У них была няня, которая ухаживала за ребенком и за матерью.

— Няня?

— Думаю, это была, скорее, сиделка. Молодая девушка, обслуживающая больных, и все такое прочее, — добавил он неопределенно.

— А вы помните, как она выглядела?

— Я помню ее великолепные глаза. Живые черные глаза, не спускавшие с меня взгляда. Не думаю, что она одобряла литераторов.

— А вы с ней разговаривали?

— Возможно, разговаривал. У меня было впечатление, что она единственный здравомыслящий человек в этом доме. Браун и его жена, казалось, жили в заоблачном мире.

— Что вы имеете в виду?

— Они были далеки от обычной жизни. Я их не критикую за это. Я тоже так когда-то жил. Бог его знает, может быть, я и сейчас так живу. — Он улыбнулся мне своей клоунской улыбкой. — Нельзя стать Гамлетом, не потеряв своего Я. Но не будем обо мне.

— Вернемся к сиделке. Вы не можете вспомнить ее имя?

— Не смогу. Уверен.

— А если я назову вам, вспомните?

— Сомневаюсь. Но давайте попробуем.

— Мэриан Каллиган, — сказал я. — К-а-л-л-и-г-а-н.

— Оно мне ничего не напоминает. Извините. Боллинг допил свой коктейль и осмотрелся вокруг, как будто бы ожидал, что сейчас что-то произойдет. А я подумал: то, что должно было произойти с этим человеком, в основном уже произошло. Выражение его лица менялось, как будто бы он менял маски. Но под этими масками, я видел, он был смущен.

— Давайте еще выпьем, — сказал он. — Теперь плачу я. У меня полно денег. Я сейчас хорошо заработал в «Ухе». — Но даже это его практичное высказывание звучало фальшиво.

Пока я расталкивал бармена, Боллинг рассматривал фотографии, которые я оставил на столе.

— Приятный мальчик, этот Джон. Это действительно он. Возможно, был талантлив. Но не от мира сего, совершенно точно — не от мира сего. Откуда у него деньги на лошадь и на теннис?

— Он из очень богатой семьи.

— Боже праведный, не говорите мне, что он пропавший наследник! Поэтому вы и разыскиваете его?

— Именно поэтому.

— Долго же они ждали!

— Вы правы. А вы не можете мне рассказать, как добраться до дома, где жили Брауны, когда вы были у них в гостях?

— Боюсь, рассказать не смогу. Но проводить могу.

— Когда?

— Завтра утром, если вас это устроит?

— Вы очень любезны. Спасибо.

— Не за что. Мне нравился Джон Браун. И потом, я не был в Луна-Бэй несметное количество лет. Может быть, это посещение вернет мне молодость.

— Может быть, — сказал я, а про себя подумал, что вряд ли.

Он тоже этому не верил.