Дело не в размере

7

Я секунды три сидела неподвижно, не в силах произнести ни слова.

Потом меня понесло:

– О! Папа! Привет! Прости! Я сразу не узнала твой голос. У меня… У меня сегодня был тяжелый день.

– Я в курсе, – устало ответил папа.

Как тут не устать, вкалывая с 10 до 20 в федеральной тюрьме, куда вас упекли за уклонение от уплаты налогов?

– Это случилось в твоем общежитии? Это там нашли голову девушки?

– Не в общежитии, а в резиденции, – автоматически поправила я. – Да. Вот ужас, правда? – Я судорожно пыталась сообразить, зачем он позвонил.

Сегодня не праздник. Не мой день рождения. Не его день рождения. Точно нет, у него в декабре.

В чем причина? Мой папа не из тех, кто может поднять трубку и позвонить просто так, чтобы поболтать. В особенности сейчас, когда ему разрешено звонить только за счет вызываемого абонента и в строго отведенное для этого время (он отбывает срок в одном из самых «теплых местечек» во Флориде – в федеральной тюрьме «Эглин»).

Минуточку, Этот звонок не из той серии. Никакой оператор не сообщал мне, что звонок за мой счет.

– Пап, – сказала я, – откуда ты звонишь? Ты все еще в «Эглине»?

О чем я? Куда он денется? Если бы его выпустили, я бы наверняка об этом узнала.

Вот только… от кого? Мама с ним не общается с тех пор, как переехала в Буэнос-Айрес с моими деньгами. Впрочем, меня она тоже общением не балует.

– Понимаешь, какая штука, малыш, – проговорил папа, – меня выпустили.

– Правда? – Я прислушалась к себе, пытаясь понять, что я по этому поводу чувствую… ничего.

То есть я, конечно, люблю папу. Но, по правде говоря, я не видела его очень долго, мама никогда не брала меня на свидания с ним. Она сильно злилась на него за то, что он потерял все свои деньги, и ей пришлось работать (в качестве моего агента и продюсера).

А когда я стала достаточно взрослой, да еще после всего, что со мной случилось, у меня уже не было сил ехать во Флориду. Мы с папой никогда не были близки, общались просто из вежливости, а не как родитель с ребенком. Спасибо мамочке.

– Здорово! – сказала я и заглянула в коробку, чтобы посчитать оставшиеся кусочки курицы.

Я решила оставить грудки для Купера, он их очень любит.

– И где ты сейчас?

– Забавно, что ты об этом спросила. Я звоню тебе из кафе на Вашингтон-сквер. Хочешь выйти ко мне и выпить по чашечке кофе?

Такое у меня просто не укладывается в голове. Целыми месяцами со мной не происходит ничего из ряда вон выходящего. Мои дни заполнены прогулками с собакой, работой и просмотром старых серий «Золотых девушек». И вдруг – бац!

В один день в кастрюле на плите обнаруживается голова, мне предлагают спеть в пабе «У Джо» ни с кем иным, как с супер-мега-рок-звездой Фрэнком Робийярдом, мой папа выходит из тюрьмы и просит, чтобы я с ним встретилась.

Почему ничего никогда не случается в разбивочку? Допустим, в один день обнаруживается голова, в другой – Фрэнк просит меня выступить с ним, в третий – звонит папа и сообщает, что он не в тюрьме, а в моем городе.

Но нам не дано выбирать.

Если бы было дано, я бы не стала есть столько курицы перед встречей с папой. Когда я увидела его сидящим в нашей тошниловке – я сумела хорошенько рассмотреть его прежде, чем он меня увидел – у меня свело кишки.

Не так свело, как при виде головы Линдси, тогда я испугалась. Просто вид моего отца сильно меня опечалил.

Может, потому, что он сам выглядел печальным. Печальным и очень худым. Это был уже не тот плечистый игрок в гольф, которого я видела два десятка лет назад вне комнаты свиданий тюрьмы «Эглин», а лишь оболочка от него, тощая, с седыми волосами и еще более седыми усами и бородой.

И все-таки, когда он взглянул в мою сторону и заметил, что я стою в дверях, его лицо изменилось. Не то, чтобы оно выразило радость. Он растянул губы в улыбке, которая ни как не повлияла на его грустные усталые глаза, такие же голубые, как и мои собственные. И точно такие же тревожные.

Что бы вы сказали отцу, отношения с которым у вас были всегда какими-то… несуществующими, даже когда вы жили с ним вместе?

Я сказала:

– Привет, пап, – И села за его столик.

Что я еще могла ему сказать?

– Хизер! – Он наклонился над столом и взял мою руку.

Пальцы по сравнению с моими были теплыми. Я ответила на его рукопожатие и улыбнулась.

– Вот так сюрприз, – проговорила я. – Когда ты вышел?

– На прошлой неделе. Хотел позвонить тебе сразу же, но не был уверен, что ты будешь рада меня видеть.

– Я очень рада тебя видеть, папа. – Я на него зла не держу.

Конечно, с его стороны, не слишком здорово не платить налоги долгие годы. Но ведь он не с моих денег не платил налоги, не так ли? И не своровал их у меня, как мамочка.

– Когда ты сюда приехал? Я имею в виду в наш город?

– Сегодня утром. На автобусе. Прекрасный повод полюбоваться страной. – Подошла официантка, и он посмотрел на меня вопросительно. – Ты ужинала?

– Да, – сказала я. – Я сыта. Но чашка горячего шоколада пришлась бы очень кстати. – Последние слова были адресованы официантке. – Со взбитыми сливками.

Папа заказал куриную лапшу и кофе. Официантка кивнула и удалилась. Она выглядела рассеянной, возможно, волновалась из-за надвигающегося бурана, о котором возвещал из телевизора, висящего над стойкой, ведущий первого канала.

– Итак, – продолжила я, – на автобусе. – Я почему-то никак не могла выбросить из головы Моргана Фримена, едущего навстречу свободе в фильме «Побег из «Шоушенка».

Ничего удивительного, Морган Фримен в этом фильме тоже был заключенным.

– А ты ничего не нарушил? Тебе можно выезжать из Флориды?

– Не беспокойся, малыш, – сказал папа, похлопывая меня по руке. – У меня все под контролем. На этот раз.

– Прекрасно, – ответила я. – Просто здорово.

– Что слышно о маме? – поинтересовался он.

Я заметила, что он старается не смотреть мне в глаза. Он старательно кидал ложку за ложкой сахара в свой кофе.

– С тех пор как она улетела в Буэнос-Айрес, опустошив мой счет? Ни черта больше не слышно.

Папа поджал губы и покачал головой. Он все-таки поднял на меня взгляд.

– Мне очень жаль, Хизер, – сказал он. – Ты даже не представляешь насколько. Твоя мама не была такой. Не понимаю, как это могло произойти.

– Правда? А я-то как раз все прекрасно понимаю, – сказала я.

Официантка принесла суп и мой горячий шоколад.

– Да? – Папа стал уплетать суп так, будто ел впервые за этот день.

Для такого тощего парня, как он, аппетит у него был просто прекрасный.

– И что именно?

– У нее от такого жирного куска просто память отшибло, – заявила я.

– Хизер, – сказал папа, отрываясь от супа, – не говори так. Мама тебя очень любит. Просто она никогда не была сильной женщиной. Я уверен, что забрать твои деньги не ее идея. Я склонен думать, что это Риккардо ее заставил.

Я склонна думать совсем по-другому, но промолчу, потому что не хочу спорить по этому поводу.

– А ты о ней что-нибудь слышал?

– Уже давно – ничего, – ответил папа, открывая одну пачку крекеров, которые подали к супу. – Я это заслужил.

– Не вини себя, папа. – Я почувствовала, что живот снова скрутило.

Только на этот раз сжалось немного выше от желудка. В непосредственной близости от сердца. Видимо, от жалости.

– Она тоже вряд ли бы завоевала титул «Мама года».

Папа покачал головой.

– Бедная Хизер, – сказал он со вздохом. – Когда на не бесах все выбирали себе родителей, ты тянула жребий после дней.

– Не знаю, – сказала я, вдруг почувствовав, что волнуюсь. – По-моему, все хорошо. У меня есть работа, прекрасное жилье и… скоро я стану бакалавром.

Папа удивился и обрадовался.

– Как здорово! В Нью-Йорк-колледже?

Я кивнула.

– Я получила льготы, потому что работаю там. Мне нужно сдать вступительный экзамен по математике, и я начну учиться, но…

– А по какой специальности ты будешь учиться? – заинтересовался папа. – Музыка? Наверняка это будет музыка. Ты всегда была талантливым ребенком.

– Видишь ли, – сказала я, – я буду изучать криминальное право.

Папа был потрясен.

– Боже правый! – сказал он. – Почему? Ты хочешь работать в полиции?

– Не знаю. – Я была слишком смущена, чтобы сказать правду… сказать, что со степенью бакалавра по криминальному праву Купер может взять меня в качестве своего партнера по бизнесу, и мы вместе будем расследовать преступления.

Как Ремингтон и Стил. Или Харт и Харт.

Как грустно, что все мои фантазии выстроены под впечатлением телешоу восьмидесятых годов.

– Ты должна изучать теорию музыки, – твердо сказал папа. – Это поможет тебе в написании песен.

Я вспыхнула. Совсем забыла, что к Рождеству посылала папе диск с записями песен. О чем я тогда думала?

– Я уже стара для карьеры певицы. Ты видел этих девушек на MTV? Я больше не могу косить мини-юбки. У меня целлюлит.

– Не глупи, – успокоился папа. – Ты прекрасно выглядишь. А если стесняешься, носи брюки.

Брюки. Порой папа меня просто убивает.

– Какой стыд, нет, какой грех зарывать богом данный талант в землю!

– Знаешь, я не считаю, что он у меня есть. Я уже пробовала выступать на сцене. По-моему, сейчас самое время попробовать себя в чем-то другом.

– В криминальном праве? – расстроился папа. – В этом твой талант?

– По крайней мере, если я буду этим заниматься, меня не закидают гнилыми помидорами, – заметила я.

– Да кто посмеет! – закричал папа и положил ложку. – Ты поешь, как ангел! Твои песни намного лучше тех, что передают по радио. Помнишь, та девица, которая поет про какие-то бугры или глыбы? Или эта Трейси Трес, на которой женится твой бывший парень в эти выходные, почему она на видео полуголая?

Я постаралась спрятать улыбку.

– Таня Трейс, – поправила я. – Это самый популярный клип на MTV.

– Неважно, – твердо сказал папа. – Все равно – это мусор.

– Кстати, пап. – Я решила сменить тему, пока он не слишком перевозбудился. – Ты пробыл в «Эглине» почти… 20 лет. Что ты собираешься делать на свободе?

– Есть кое-какие задумки. Некоторые кажутся очень перспективными.

– Да? Прекрасно. Ты останешься здесь, в Нью-Йорке?

– Да, – проговорил папа.

Я заметила, что уверенность в его голосе снова исчезла, он опять не смотрел мне в глаза.

Хо-хо.

– Пап, – сказала я, так как у меня в животе появилось совсем новое ощущение.

Это не было ужасом или жалостью. Это был страх.

– Ты позвонил мне только для того, чтобы встретиться и вспомнить старые времена или что-то другое задумал?

– Разумеется, я хотел тебя видеть, – сказал папа чересчур строго. – Ты же моя дочь, в конце концов.

– Прекрасно, – заметила я, – но…

– Почему ты решила, что есть «но»?

– Потому что мне уже не девять лет. Я знаю, что всегда и у всего есть «но».

Он снова положил ложку на стол и глубоко вздохнул.

– Ладно, – сказал он, – «но» действительно есть.

И рассказал мне, в чем оно заключается.