Дело о радиоактивном кобальте

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Автобус завода Сен-Гобэн быстро шел по прекрасной автомобильной дороге, ведущей в Лилль. Мы, молодежь, расположились сзади; остальные места заняли плотные мужчины — инженеры и техники, приехавшие из провинции для осмотра завода в Шантрене. Даже Бетти, единственная представительница слабого пола среди пассажиров автобуса, не советовала нам выдавать наших серьезных намерений. Нам нужно было сдерживаться, хотя наше присутствие вызвало у этих господ-провинциалов самые недоброжелательные комментарии. Они были унижены в своем достоинстве, что их поставили на один уровень с «детским садом». Сопровождавший нас молодой инженер, большой весельчак, держался примерно такого же мнения. Но, поскольку он был приставлен к нам, он старался изо всех сил разряжать атмосферу шутками. В общем два клана в автобусе были чем-то вроде оливкового масла и уксуса. И хотя мы были в меньшинстве, нам страшно хотелось ответить подчеркнуто-холодной корректностью на враждебность попутчиков.

Сен-Дени остался далеко позади, автобус приближался к аэропорту Бурже. Навстречу нам все чаще попадались автомобили с тяжелыми грузами. Скоро мы проехали лес Санли и от города с тем же названием направились в Компьен. Дорога начала кружить, и инженер завода обратил наше внимание на знаменитые песчаные карьеры, поставлявшие сырье заводам Шантрена.

Когда мы миновали Шантрен, горы угля и первые мощенные камнем улицы напомнили нам о приближении севера. Часовенка в каком-нибудь поселке с красивым названием, домики рабочих чередовались с заводами — первыми признаками севера с его гигантской индустриальной мощью. Мы обратили внимание на большое кирпичное здание завода и вслед за тем, вскоре после поворота, увидели высокие трубы Сен-Гобэна.

Автобус скоро достиг решетчатой изгороди завода и примерно через километр, свернув вправо, остановился у места назначения. Мы вышли, и инженер проводил нас в обширный конференц-зал, где наш взгляд привлекли витрины, на которых демонстрировались изделия Компании Сен-Гобэн, известные во всей Франции: бутылки различных форм и размеров, медицинское и лабораторное стекло, стекло для автомобилей и витрин, изоляторы для линий высокого напряжения и многое другое. Оконное стекло прекрасной прозрачности, длиной в двадцать пять метров, украшало всю стену зала. Оно было изготовлено итальянским предприятием Сен-Гобэна. По другую сторону зала помещался большой макет стекловаренного производства Шантрен.

Нам предстояло осмотреть только один из производственных агрегатов, так как другой еще только устанавливался. Трубы, которые мы видели, были сейчас лишними. Они относились к периоду, когда в печах изготовляли только кухонную посуду и сервизы, то есть ко времени основания Сен-Гобэна, XVII веку, эпохе Людовика XIV.

Затем мы вышли на большой двор, часть которого была превращена в парк. Над нашими головами проплывали вагонетки подвесной дороги, перевозившие песок и другие материалы для производства стекла. Вагонетки доставляли сырье прямо на баржи, направлявшиеся с грузами непосредственно в Шантрен; там эти грузы сбрасывались в огромные цементные резервуары. Нам объяснили, что песок составляет 75 % сырья, используемого для производства стекла, и что стекловаренным печам требуется ежедневно 75 тонн песка. Кроме того, добавляют углекислую соду, известняк и в малых количествах доломит, горный шпат, не говоря уже о «примеси» — толченом стекле. Все эти элементы составляют в печи массу, из которой получается стекло, но каждый входит в нее в строгой пропорции. Поэтому, начиная с цементных резервуаров, транспортные средства доставляют материалы на автоматические весы. Там их взвешивают отдельно. Каждые девять минут открываются люки, выбрасывая составные части в их точной дозировке на один и тот же транспортер, по которому их направляют в печь.

Все происходило, как по нотам и обходилось без помощи рук человека.

Вслед за нашим гидом мы вошли в стекловаренный цех. Он был настолько грандиозен по размеру, что еле виднелся его конец. Ошеломленные товарищи прижались ко мне. То же невольное ощущение сплотило и другую группу экскурсантов.

Это была инстинктивная защитная реакция, вызванная при виде огромных размеров зала и колоссального агрегата, занимавшего середину зала и терявшегося где-то вдали. Все были поражены величием машин, их умным, автоматическим действием. Людей не было, если не считать нескольких техников, находившихся в небольших застекленных галереях вдоль стен, с обеих сторон. Там циферблаты, рукоятки управления, разноцветные лампы и тысячи других контрольных приборов составляли два огромных щита, которые также свидетельствовали о невероятной степени автоматизации производства.

Первой составной частью агрегата была построенная из кремнеземных кирпичей и огнеупорных материалов печь величиной в трехэтажный дом.

Прямоугольный бассейн вмещал 850 тонн расплавленного стекла. Во внешней стенке бассейна имелись большие контрольные отверстия. Это позволило нам, вооружившись из предосторожности защитными дымчатыми стеклами, заглянуть внутрь на клокочущую, искрящуюся лаву. Казалось, мы на краю кратера вулкана во время извержения. Мы узнали, что там поддерживалась температура 1550 градусов. Но при выходе внизу, где находились «губы» печи, температура падала уже до 1100 градусов. Стеклянная масса попадала в пространство под прокатными валами, которые охлаждались холодной водой. Стекло, прокатанное ъ охлажденное, превращалось в ленту 2,58 метра ширины — сначала мягкую и подвижную, как лава, затем — темно-красную, оранжевую и наконец — прозрачную и твердую, т. е. в необработанное стекло. Лента длиной в 4 километра! Сто семьдесят тонн ежедневно выходило из печей Шантрена. Эту ленту стекла охлаждали постепенно, регулируя напряжение: нельзя допускать, чтобы «сердцевина» стекла была горячее, чем поверхность; это могло привести к появлению трещин в стекле. Постепенное охлаждение происходило в туннеле длиной 70 метров; на этом пути температура стекла падала до 400 градусов.

Из любопытства мы побежали к другому концу туннеля: «стекольная» лента выходила оттуда и продолжала охлаждаться на воздухе. Стекло зеленого бутылочного цвета сохраняло на своей поверхности царапины, небольшие волны, образовавшиеся, когда оно было еще в пластическом состоянии. Необходимо было его выровнять и отшлифовать.

Действительно, стекло «приглаживалось» во время первой обработки, но самый процесс шлифовки поразил нас. Пройдя через туннель охлаждения, стекольная лента оказывалась под двумя трехтонными шайбами, двигавшимися в противоположных направлениях и выравнивавшими ленту с обеих сторон. При движении шайб раздавленный на поверхности ленты песок сыпался в воду. Пятнадцать пар одинаковых шайб двигались непрерывно. Но раздавленный песок с каждым разом становился все мельче. Диаметр зерен уменьшался с полумиллиметра до двадцатипятитысячных миллиметра при прохождении последней пары шлифовальных шайб.

Как происходила очистка и распределение зерен песка. Я насторожился, слушая объяснения нашего гида. Насколько я понял из его объяснения, песок удалялся в ходе обработки. В общем это давало брак в 25 тонн стекла, и в то же время 50 тонн песка обращались в пыль. Это нас просто ошеломило: но весь процесс двусторонней шлифовки был весьма экономичен, и таким образом достигалась абсолютная гладкость обеих поверхностей.

Я подумал, не применялся ли при этом способе шлифовки какой-либо радиоактивный элемент? Я понятия об этом не имел, но если радиоактивный кобальт где-то применялся… то весьма возможно и при подобном производственном процессе…

Короче, я подошел к Голове-яйцу и прошептал ему на ухо мои предположения. Я не без грусти заметил, что парень совершенно забыл о цели нашего посещения Сен-Гобэна. Я сделал вывод, что и остальные «сыщики» ничем от него не отличались, так как их внимание было поглощено показанными нам необычными вещами.

Голова-яйцо сразу же мне повиновался. Я увидел, что он присоединился к группе техников и подошел к нашему гиду, который разглагольствовал, как долгоиграющая пластинка. Я не мог видеть, что там происходило, но вскоре я заметил, что Голова-яйцо возвращается ко мне.

— Ну, что он тебе сказал?

— Ничего, — ответил он смущенный. — Он смотрел на меня с недоумением. Вот и все.

— Он тебе не сказал, что радиоактивный кобальт…

— Ничего, говорю тебе. Если бы я приставал, он бы меня выругал…

Я пожал плечами и подошел к Бетти посоветоваться. Она также считала, что мы должны попытаться «прощупать» инженера в другой раз.

Мы остановились в конце потока, где автомат, снабженный огромным алмазом, разрезал ленту на квадраты. Теперь они проходили полировку, придававшую стеклу абсолютную гладкость и прозрачность. Полировка происходила посредством сотни полирующих кругов, снабженных фетровой прокладкой м смоченных в окиси железа с очень тонкими зернами, так называемым крокусом. Техники проверяли качество полировки новым способом…

Инженер Компании объявил нам, что здесь на каждый квадратный метр приходится 30 граммов стекла-брака… Тут я отважно возник перед нашим гидом:

— Скажите, пожалуйста, не применяются ли радиоактивные элементы в контрольных приборах?

Инженер, — у него, несмотря на молодость, были морщины вокруг глаз и брови, похожие на восклицательные знаки, — явно смутился:

— Мое дитя, — сказал он, — вы слишком любопытны. Знайте, что на нашем заводе есть секреты производства. К тому же мы сейчас накануне пуска системы…

Я не дал ему окончить, а пошел напропалую.

— Мсье, — сказал я, — мы хотели бы узнать как можно больше.

Я уверен, если бы г-н Даву был здесь…

— Как, — удивился инженер, — вы знаете г-на Даву?

— Прекрасно, — ответил я, набравшись храбрости.

— В таком случае вы можете обратиться к нему…

— Как? — отозвался я, бледнея.

— Он приедет сюда, чтобы встретиться с вами,

Я попался в капкан. Говоря, что я хорошо знаю Даву, — отца Клода, — я хотел просто-напросто получить от нашего гида более подробные сведения. Но меня поймали на слове. И скоро всем станет ясно, что я солгал. Как же мне выкрутиться из такого положения?

В это время-другие посетители дошли почти до конца производственной линии. С потолка спускались огромные резиновые присосы. Они присасывались к стеклам, отсвечивавшим тысячами лучей, поднимали их в воздух и укладывали на пюпитры.

Затем квадратные стекла шли в моечные машины и, наконец, высушивались. Мы пробежали всю производственную линию завода-автомата и оказались в зале технического контроля. Здесь — резкая разница! — людям возвращались их права. В огромном машинном зале было почти пусто. Зал технического контроля, выкрашенный в черный цвет, чтобы ослабить утомительное отсвечивание от стекол, гудел от присутствия сотен рабочих. При помощи девяти сильных ламп проверяли, нет ли каких-либо случайных дефектов в цветных стеклах. Наконец сотни резчиков наносили алмазом линию отреза, а их помощники в кожаных перчатках сбрасывали отходы стекла в «корзину». Таким образом, стекло принимало нужную форму больших и малых квадратов, прямоугольников, ромбов. Почти всех геометрических фигур!

Однако изделия переправляли в новые печи, — меньшие, чем те, где происходило плавление, — для закалки. Выпуклое или прямое стекло становилось небьющимся и пригодным для автомобилей, иллюминаторов и т. д. Обработанные таким образом закаленные стекла перевозили в упаковочный цех, откуда в специальных ящиках отправляли во все концы мира.

Мы проследили за всем процессом изготовления стекла. Экскурсия была окончена.

Выйдя на территорию завода, я был одновременно и очарован, и опечален. Мы увидели массу интересных вещей, но для нашего следствия… ничего. Да, полный крах. Бетти, Боксер, Мяч, Маленький Луи и другие товарищи окружили меня. И в их глазах я читал только один вопрос: «Ну, какие же наши успехи?».

— Что же теперь будем делать? — грустно спросил Мяч.

Я не успел ответить — нас уже позвали в автобус. Удрученные неудачей, мы садились один за другим. Но в дороге нас ожидала новость, когда мы оказались перед зданием, где происходили приемы.

— Компания Сен-Гобэн приглашает вас выпить по бокалу, — произнес молодой инженер.

В зале была толчея, так как, правду сказать, после долгой экскурсии всем очень хотелось пить. В глубине конференц-зала находился длинный буфет. Официанты в белом откупоривали бутылки шампанского. Вот как все было великолепно в Сен-Гобэне…

Я начал посматривать на входную дверь. Как я и ожидал, скоро у подъезда остановилась машина. Застекленную дверь отворил элегантный мужчина. Я бросился ему навстречу.

— Вы мсье Даву? — спросил я, задыхаясь. — Я Матье. Я товарищ Клода по классу. Все здесь ученики лицея Генриха IV. Мы…

Господин Даву, у которого был орлиный нос, посмотрел на меня испытующе и холодно:

— Как, вы воспитанники лицея Генриха IV?

— Да, мсье.

— И Клод — с вами?

— Нет, — ответил я, краснея. — Он не знал… Это… неожиданное посещение.

— Вот как, — сказал Даву, и, несмотря на его улыбку, мне показалось, что у него вытянулось лицо.

Он прошел в глубь зала, положив мне руку на плечо. Хотя меня от волнения прошиб холодный пот, я ликовал. Для инженера и техника, свидетелей моих неблагоразумных высказываний, теперь уже было ясно, что мы с Даву — по меньшей мере старые знакомые.

Г-н Даву пожал всем руки и поднял бокал в честь посетителей. Бетти подала мне тайный знак. Овладев собой, я стал рядом с г-ном Даву и во весь голос задал ему вопрос: применяются ли при изготовлении стекла радиоактивные изотопы?

— Господа, — обратился г-н Даву к гостям из провинции, — принимая во внимание занимаемую мной должность, я должен был бы обойти так резко поставленный вопрос. Но не закономерна ли любознательность молодежи? Не правда ли, что этим мальчикам, нашим сыновьям, предстоит в будущем трудиться и здесь, на заводах Сен-Гобэна? Да что говорить — не им ли принадлежит будущее нашей индустрии, нашей страны? Слушай меня, сынок, — теперь он обратился непосредственно ко мне. — В принципе, — я говорю в принципе, — изотопы применяются, чтобы обеспечить некоторым, предназначенным для длительного употребления материалам одинаковую плотность. Как это происходит? Представим себе какое-либо вещество, подверженное облучению. Часть лучей поглотится веществом. Интенсивность излучения после выхода из вещества будет меньше, чем при входе. Величина поглощения находится в зависимости от природы и плотности поглощающего вещества. Поэтому, чтобы проверить плотность вещества, например каучука, пластмассы, металла, — в том числе и стекла, — поступают следующим образом: под движущуюся полосу поглощающего вещества помещают источник излучения, а сверху — ионизационную камеру, которая служит детектором («обнаруживателем») лучей, проходящих через вещество. Чем вещество плотнее, тем больше поглощение; чем тоньше, тем оно прозрачнее для лучей. Если назначение детектора — проверять плотность выпускаемой продукции, то с помощью его можно устранять все отклонения плотности от нормы. Когда плотность оказывается больше или меньше, чем заданная, зажигаются красная или зеленая лампа. Соединяя с реле этот прибор, можно автоматически управлять производственным процессом.

— В общем, — заключил я, — это новый принцип…

— Я не сказал ничего подобного! — пытался защищаться г-н Даву, и его лицо вытянулось. — Не скрою, однако, что работаю сейчас над прибором, основанным на только что высказанных мною положениях…

Вся наша группка необычайно оживилась, Бетти бросила мне сверкающий взгляд, как бы говорящий: «Ну, вот, наконец! Слава богу!» Я еле скрыл волнение.

— И вы пользуетесь радиоактивным кобальтом как источником радиации?

Г-н Даву чуть не подпрыгнул в ответ на мой вопрос. Я прочел на его лице удивление, граничащее со страхом. Попал ли я в цель? Поразил ли г-на Даву мой вопрос? Как бы то ни было, на миг у — него округлились зрачки, как у орла, смотрящего на добычу. Наконец, он закончил изменившимся и резким голосом:

— Можно применять гамма-лучи любого радиоактивного элемента…

Мне показалось благоразумным больше не спрашивать. К тому же г-н Даву отвернулся от меня, чтобы покончить с моими вопросами. Скоро он удалился, а мы, посетители, заняли свои места в автобусе.

Возвращение в Париж было более шумным, чем приезд. Во всяком случае это относилось к молодежи. Не говоря о том, что у нас произошла разрядка нервного напряжения, мы имели тысячу оснований быть довольными. Казалось, тайна кобальта вскоре должна проясниться.