К этому времени я уже понял, что Петров по характеру был индивидуалистом, и все его личные устремления были типично индивидуалистскими, а в его конкретном случае ещё и деформированными многими годами приспособленчества к деспотической власти. По ходу повествования эту особенность его личности следует постоянно иметь в виду для понимания характера разворачивающихся событий, так как именно эта особенность в значительной мере объясняет, почему Петров после двух лет, проведенных в Австралии, стал вести (при моем содействии) образ жизни, который фактически привел его к двойной жизни.

Находясь со мной, Петров проявлял интерес к хорошей еде, хорошим напиткам, любил пошутить, ценил аристократическую обстановку, а также приятную и легкую атмосферу в компании. В своем посольстве это был Петров официальное лицо, деловой, подозрительный человек, который никому не доверял, требовательный педант, который следил за тем, чтобы все сотрудники посольства, включая посла, неизменно были официальными лицами, всегда готовыми подчинить свои личные интересы высшим потребностям Советского государства.

Между этими двумя ипостасями Петрова пролегала глубокая пропасть, и в этом заключалась причина его неудовлетворенности. Его коллеги раздражали его, посол вызывал его гнев. По его мнению, им недоставало понимания того, каким должен быть образцовый сотрудник советского загранучреждения, каковым он, безусловно, считал себя. Но Петров не понимал того, что не они нарушают образцовый стереотип поведения, а он сам. При его новом взгляде на вещи именно образец вызывал его раздражение и неприязнь.

Проницательный и беспристрастный сторонний наблюдатель даже с поверхностным знанием психологии заметил бы то, чего сам Петров не мог увидеть. Под влиянием нового образа жизни личность Петрова незаметно для него самого изменилась. теперь он смотрел на своих коллег глазами западного человека.

Другим фактором, сильно влиявшим в то время на сознание Петрова и способствовавшим возрастанию его неприязни к советскому посольству, был ограниченный характер его частной жизни. Личная жизнь советского официального лица никогда не бывает частной. Это в особенности относилось к Петрову, так как его жена также была далеко не последним сотрудником посольства. Помимо общения со мной, Петров едва ли имел какую-либо другую частную жизнь. Это привносило в обстановку факторы, которые ещё больше способствовали выполнению моей задачи. В глазах Петрова мы состояли в сговоре не только против правительства Австралии в силу нашей с ним шпионской деятельности, но и против советского посольства в силу нашей скрытой от него частной жизни.

Глава Семнадцатая

Время от времени я сообщал Норту мои впечатления об основных проблемах Петрова и об изменениях, происходящих в его мировоззрении и характере личности. Моя точка зрения состояла в том, что если кто-либо в советском посольстве и был готов к переходу на Запад, так это Петров и по той причине, что он, как личность, был более подготовлен к такому переходу, чем другие сотрудники посольства.

Явным показателем изменений в настроениях Петрова был его, хотя и эпизодический, но растущий интерес к бизнесу и его возможностям. Это было абсолютно не в характере прежнего Петрова - преданного советского служащего. И, хотя его рассуждения были скорее теоретическими и умозрительными, но они проявились реально.

Петров вел себя как человек, имеющий хорошую работу, который читает объявления о найме на работу просто из праздного любопытства. Однажды мы с ним проходили мимо многоквартирного дома, продававшегося с аукциона. Петров прочитал объявление, посмотрел на здание и сказал: Что-нибудь вроде этого и нам бы с вами не помешало.

Эти перемены в Петрове весьма усложняли наши отношения. Если уже на этой стадии он, может и не всерьез, но уже примерял к себе мысль о побеге, то я был последним среди тех, кому он мог бы поведать о ней. Но мне также приходилось действовать осторожно, так как я не мог выходить за пределы отведенной мне роли, чтобы не вызвать у Петрова подозрений, что я допускаю возможность совершения им действий, несовместимых со статусом сотрудника советского посольства.

Это было то время, когда мне нужно было продвигаться медленно и не раскрыть мои карты. Тем не менее, даже в такой сложной ситуации я не мог бездействовать. Необходимо было проверять намеки Петрова хотя бы на предмет их искренности.

Как подвергать Петрова такой проверке, не вызывая его подозрений ? В то время мы часто закусывали в кафе на Кингс Кросс под названием Адрия, которое содержал поляк по имени Джордж Чоментовский, один из нескольких настоящих поваров в этих местах.

Джордж хорошо знал ресторанное дело и блюда, которые он готовил, были великолепны. Петров любил это кафе и вскоре стал одним из его уважаемых и желанных клиентов. Здесь его знали, как бизнесмена из Мельбурна, и он, демонстрируя свою приверженность западным ценностям, явно получал удовольствие от этой роли. Обычно он рассказывал всем, кто был готов его слушать - Джорджу, официантам и официанткам - о своем магазине одежды. Иногда он говорил об одежде как настоящий знаток. Роль бизнесмена ему явно нравилась, так как он стал говорить о своих благоприятных коммерческих возможностях все чаще.

Когда выяснилось, что Джордж хочет, даже очень хочет найти партнера, у меня появился шанс проверить Петрова.

Я сказал Джорджу, что заинтересован в таком партнерстве и попытаюсь найти те две тысячи долларов, которые он хотел бы получить за долю партнера в его деле. Я уже продумал, как подключить к этому делу Петрова, но, прежде чем действовать, я проработал каждую деталь во всей этой ситуации, чтобы в случае проведения оперативной проверки она не вызывала никаких сомнений.

Хороший агент всегда действует, исходя из предположения, что его оппонент готовит ловушку, и поэтому при подготовке плана любого мероприятия всегда предусматривает возможность его проверки. Агента проверяют всегда, вне зависимости от степени доверия к нему, как со стороны своих, так и со стороны противника, поэтому один его неправильный шаг может привести к тому, что вся возведенная им конструкция обрушится на него же.

Ошибкой может стать сущий пустяк. Если, например, я сообщу Петрову о возможностях для бизнеса там, где на самом деле ничего нет, а он проведет проверку, то сразу же поймет, что я вел двойную игру. В данном случае он, вероятно, и проверял, и если делал это, то, без сомнения, был удовлетворен, так как Джордж уже ждал моего ответа на его предложение.

Я вышел с этим предложением к Петрову напрямую.

Джордж хочет взять меня в партнеры на половинную долю, за которую он запросил две тысячи долларов. - У меня нет всей этой суммы, - сказал я. Хотите вложить в это дело тысячу долларов вместе со мной ?

Мое предложение предусматривало, что мы с ним будем партнерами, но Джордж ничего не будет знать об участии Петрова в деле.

- Мы подпишем с вами отдельное соглашение, - сказал я Петрову.

- Мне не нужно никакого соглашения, - ответил он. - Для меня достаточно вашего слова.

Продолжая разговор дальше, Петров сообщил, что сможет достать тысячу долларов и добавил: Деньги - не главное. Прежде, чем войти в дело, нам важно побольше узнать о самом Джордже. Посмотрите, что вы сможете сделать в этом плане. Выясните, что о нем известно. Попытайтесь узнать, когда и где он родился, где находятся его родственники и все остальное, что сочтете достойным внимания. В любом случае, даже если и не с Джорджем, но нам все равно нужно найти какой-нибудь бизнес, чтобы делать деньги.

То, как Петров воспользовался ситуацией, чтобы продолжить разговор о предложенной сделке в отношении кафе Адрия показало, что он далеко не глуп. Его поручение произвести проверку Джорджа и собрать сведения о его биографии было не только правильным подходом к бизнесу. Оно придавало нашим планам такой характер, что они выглядели, как часть его разведывательной работы по линии МВД.

Таким путем Петров обеспечил себе хорошее прикрытие. Он защитил себя с моей стороны, если бы выяснилось, что я его обманываю, и обеспечил себе легенду на случай проверки его действий со стороны его службы.

В мае 1953 года Петров сообщил мне, что они с женой должны вскоре выехать обратно в Советский Союз. Он не уточнил даты отъезда, но сказал, что они будут отсутствовать от трех до шести месяцев. Однако, в его поведения просматривались признаки беспокойства, которые могли означать, что он истолковывает указание об отъезде, как отзыв из командировки.

Настал критический момент. Казалось, что если Петров когда либо помышлял о побеге, то наступило самое подходящее время. Однако, к несчастью, он оказался не готов к этому.

Тщательно все обдумав, я пришел к выводу, что пока ничего нельзя сделать, и мне остается только надеяться на благоприятное развитие ситуации в оставшееся время до отъезда, дата которого мне, кстати, была пока не известна.

Когда несколько дней спустя Петров вновь оказался в Сиднее, у меня возникло впечатление, что появились новые возможности. Он вошел в мой офис какой-то искусственной походкой с видом потерянным и подавленным.

- У меня произошло что-то ужасное с глазами, - сказал он мне. - Мой левый глаз почти не видит, а правый тоже не совсем в порядке. Почти все время я вижу перед собой плывущие черные пятна.

Петров открывал и закрывал глаза, как будто надеялся, что от этого пятна исчезнут. Я сказал, что устрою ему консультацию у доктора Бекета, хирурга-офтальмолога, с которым я совместно снимал офис на улице Маккуэри.

Я раздумывал над значением последних поворотов событий. Их последовательность была такова: вначале Петров интересуется возможностями организации бизнеса, затем он проявляет беспокойство в связи с предстоящим отъездом в Москву и, наконец, происходит драматическое осложнение состояния его глаза.

Причин делать поспешные выводы не было, но появились основания для вопроса: Является ли это осложнение состояния глаза совпадением по времени с предстоящим отъездом, или это просто маневр с целью отложить отъезд ? Если верно последнее предположение, то это открывало огромные новые возможности и добавляло новые осложнения. Я потратил многие часы на продумывание моих последующих действий и почувствовал, что смогу сохранить контроль над развитием ситуации при условии полного содействия со стороны Службы безопасности.

На протяжении последнего периода времени у меня появились основания полагать, что Служба безопасности скептически относится к моим выводам о том, что Петров мог бы перейти на Запад. Внешним проявлением такой позиции Службы были многочисленные проявления некоторого раздражения. Одним из примеров послужил вопрос об аренде мною квартиры на Пойнт Пайпер, которая, как мне представлялось, должна была дать существенные преимущества в моей работе с Петровым. Поэтому ещё до подписания арендного договора я обратился в Службу с просьбой о предоставлении мне субсидии для оплаты аренды, и её руководство обещало рассмотреть этот вопрос.

Впоследствии, уже после оформления договора руководство отказало в субсидии без всяких объяснений, и я остался с дорогостоящей квартирой, которую бы никогда не стал арендовать, если бы не стояла задача создания более благоприятных условий для работы в интересах Службы безопасности.

Были и другие причины, по которым Службе следовало бы помочь мне в оплате квартиры. Одна из них состояла в том, что даже если Петров и не перейдет на Запад, то он уже стал источником такой ценной информации, что я вполне мог рассчитывать на готовность Службы пойти на существенные затраты, чтобы получать от него и в дальнейшем подобного рода информацию.

Мое финансовое положение ухудшалось так быстро, что я попросил руководство Службы пересмотреть свое решение. И вновь оно отказало и опять без объяснений.

Последовавшее за этим нервное расстройство, не способствовало появлению желания решать сложные проблемы, возникающие в ходе моего общения с Петровым. Для меня Служба безопасности была символом государства, для которого я работал, жертвуя многим и в личном плане, и в финансовом отношении. Я считал, что заслужил положительной оценки, какого-то поощрения, и если люди, которые должны были оценить мою деятельность, оказались не готовы сделать это, тогда у меня, по-видимому, больше не оставалось стимулов для продолжения этой деятельности.

- Ради чего, черт побери, я занимаюсь всем этим? - часто спрашивал я себя. И, отвечая себе, вынужден был признать, что для тех, кто глубоко втянулся в эту игру, она представляет интерес сама по себе.

А потом снова вопрос к себе: Вношу ли я какой-нибудь вклад в те усилия, которые имеют целью остановить распространение тирании?

Не знаю, можно ли было ответить на этот вопрос положительно, но мне казалось, что я, хоть в небольшой степени, но способствовал облегчению страданий угнетенных, в том числе и угнетенных советских людей. Я также считал, что помогаю, может быть и в небольшой мере, поставить барьер против коммунизма в самой Австралии, и утешал себя мыслью о том, что, в конечном счете, правительственное ведомство не обязательно отражает чувства народа.

Несмотря на все это, я испытывал определенное чувство обиды из-за того, что Служба безопасности, которая должна была оказывать мне содействие, на самом деле сознательно отбивала у меня желание к работе. Я пришел к выводу, что мне необходимо поставить вопрос ребром и прояснить ситуацию.

Для ускорения прямого обмена мнениями я встретился с Нортом и продиктовал ему мое заявление об отказе от сотрудничества. В пылу раздражения я не слишком заботился о стиле, но в моем письме я сказал именно то, что хотел:

Генеральному Директору Службы безопасности.

Уважаемый сэр,

Я хочу представить Вам мое заявление о прекращении сотрудничества с даты, которая будет нами совместно согласована позднее.

В этом отношении дата предстоящего отъезда Петрова меня вполне устроит.

Причины моего отказа от сотрудничества, о котором я заявляю с сожалением, следующие:

(1) Я считаю, что форма Вашего отказа компенсировать мне оплату за арендованную мною квартиру, была неподобающей и оскорбительной для меня, особенно с учетом того, что я направил мою просьбу о финансовом содействии несколько месяцев назад (и до сих пор не получил на неё ответа).

В этой связи я хотел бы пояснить, что при аренде этой квартиры я руководствовался соображениями развития моих отношений с Петровым, что, как я понимаю, впоследствии оправдалось, а также тем, что наличие у меня этой квартиры снизит расходы по другим статьям.

(2) Затяжки в рассмотрении моей просьбы (как последней, так и до этого других) обычно создавали для меня затруднения, так как в ряде ситуаций в ходе моего сотрудничества с Вами, мне приходилось принимать немедленные решения.

Едва ли стоит объяснять, что если, прежде чем принять решение, я вынужден долго ожидать мнения Службы в отношении дальнейших действий, то мои возможности вести работу сильно сокращаются.

(3) Вашу настойчивость в проведении осмотра моей квартиры в мое отсутствие я расцениваю как признак того, что Вы испытываете ко мне определенное недоверие..

Я также считаю, что отказ выделить мне финансовую субсидию является результатом недооценки с Вашей стороны складывающейся ситуации.

(4) В течение длительного периода времени у меня сохраняется впечатление, что мой телефон прослушивается.

Поскольку мне хотелось бы верить, что это одна из мер по обеспечению моей безопасности, то полагаю, что можно было бы поставить меня в известность об этом.

Вышеизложенное дает возможность почувствовать различие между приносящей удовлетворение работой в коллективе и выполнением обязанностей на плохо оплачиваемой должности.

Я чувствую, что продолжение той работы, которую я проводил для Вас до этого, отвечает общественным интересам, и что те значительные суммы финансовых средств (государственных средств), которые были затрачены на мою деятельность, только сейчас начинают приносить отдачу.

Поэтому я буду рад пересмотреть мое решение об отказе от сотрудничества, если Ваш ответ убедит меня в том, что мои сомнения и обиды лишены оснований.

Как можно заметить, в заявлении особо подчеркнуто, что прекращение сотрудничества должно произойти после отъезда Петрова, поскольку, каков бы ни был результат лично для меня, мне бы хотелось сохранить преемственность в той работе, которую я вел. Я постарался изложить свое заявление в такой форме, чтобы Служба, если она этого хочет, имела возможность устранить разногласия между нами.

На следующий день мне в офис позвонил Норт. Он передал мне распоряжение немедленно прекратить оперативную работу. Я был буквально ошеломлен, так как при всей той неудовлетворенности, которую я испытывал из-за отношения Службы к моей работе, я никогда не мог подумать, что они придают ей такое ничтожное значение, что готовы просто бросить её.

Такое развитие событий поставило передо мной деликатную проблему морального характера. Даже если Служба безопасности и не понимала её, то я то знал, что мои отношения с Петровым достигли той стадии и приобрели такой характер, что их невозможно так просто прервать и забыть. Мне необходимо было найти какую-то форму их продолжения. Уже теперь, оглядываясь в прошлое, я могу честно сказать, что действия, которые я решил предпринять, не были продиктованы заботой о себе самом. Мною руководила лишь мысль о том, что работа, которую я так давно начал, должна быть продолжена и желательно мною, так как никто кроме меня не мог продолжить её с такой же степенью вероятности положительного результата. И уж если противоречия между Службой и мной преодолеть не удастся, только тогда её придется передать кому-то другому.

Должен сказать, что решаясь на дальнейшие действия, я осознавал, что вынуждаю Службу безопасности предпринять в этой ситуации решительные действия, так как я весьма долго был секретным агентом и понимал, что она узнает о предпринятых мною шагах весьма скоро.

Глава Восемнадцатая

Мне казалось, что наилучшим вариантом для меня было бы связаться с представительством спецслужб Соединенных Штатов Америки в Австралии, так как направление, в котором развивалось дело Петрова, могло стать предметом совместной заинтересованности Австралии и США. Если в Австралии имелось представительство разведки США, то оно, несомненно, должно было проявить готовность включиться в это дело.

Моим первым побуждением было связаться с Гарри Малленсом - в свое время вице-консулом США в Сиднее, а ныне - сотрудником консульского отдела посольства США в Канберре. Будучи знаком с ним лично, я поехал к нему домой в Килару - один из пригородов Сиднея, чтобы обсудить в беседе с ним этот вопрос в надежде, что он сообщит о этом генеральному консулу.

Я рассказал ему, что являясь агентом Австралийского Агентства по Разведке и Безопасности, я принимал участие в деятельности, имеющей международное значение, которая может представить интерес для США, и что мои отношения с Агентством уже прерваны.

Я высказал мысль о том, что если в Австралии есть подразделение спецслужбы США, которая могла бы заинтересоваться этим делом, то я готов сотрудничать с ней при соблюдении двух условий. Первое условие - получение согласия австралийского правительства на мою работу со спецслужбой Соединенных Штатов. И второе заключается в том, что я ни при каких условиях не стану сообщать информацию об Австралийском Агентстве по разведке и безопасности.

Малленс ответил, что согласен с моей точкой зрения о совпадении интересов Австралии и Соединенных Штатов в такого рода ситуации, но само дело в том виде, как я его схематично обрисовал, не относится к компетенции консульской службы. Тем не менее, он пообещал, что проинформирует о нем генерального консула.

На следующий день в субботу 17 мая я связался с Биллом Барнуэллом из Федеральной службы расследований, который, как оказалось, занялся активной политической деятельностью в своем районе проживания Мэнли, одном из самых известных морских курортов.

Для того, чтобы понять, с какой целью я связался с Барнуэллом, необходимо уяснить различие между Федеральной службой расследований (ФСР) и Австралийским Агентством по Разведке и Безопасности (ААРБ).

ФСР - старая служба и её сотрудники завидуют сотрудникам более молодой и престижной ААРБ, хотя и отрицают это. Причиной зависти сотрудников ФСР является то, что Агентство по Разведке и Безопасности забрало у них значительную часть престижной работы. Но обе службы и поныне в некоторых областях дублируют друг друга, и я чувствовал, что ФСР может воспользоваться представившейся возможностью для того, чтобы отличиться в такой выигрышном мероприятии, в котором я был задействован.

Барнуэлл выслушал мой рассказ об основных моментах моего противостояния со Службой безопасности и сказал, что, по возможности, окажет помощь, так как должен признать, что в течение нескольких лет относился ко мне с большим предубеждением.

Читатель помнит, что Барнуэлл был моим первым куратором с самого начала моей оперативной деятельности по линии государственной безопасности. Потом наши отношения прервались, а я играл предназначенную мне роль настолько естественно, что Билл пришел к выводу, что его "многообещающий ученик" стал коммунистом. Он испытал большое облегчение, когда узнал, что не ошибся в своем доверии ко мне.

Билл согласился с тем, что проведенная работа слишком важна, чтобы её можно было просто так бросить, но сказал, что сложившаяся ситуация носит весьма щекотливый характер.

- Я не смогу многого сделать, - сказал он мне. - Мне нужно поговорить со Стариком (Черный Джек Галлеган) и выслушать его мнение. Позвони мне в офис в понедельник и я сообщу тебе о результате.

Воскресенье стало для меня тяжелым днем. Я не представлял, как все обернется. Ели дела пойдут скверно, меня могут обвинить в разглашении секретных сведений, в передаче секретов американцам и даже в попытке продать их соперничающей правительственной организации, что правительственными чиновниками рассматривалось как одно из серьезнейших нарушений служебной этики.

Не получил успокоения я и в понедельник, когда позвонил Биллу и услышал от него следующее:

- Я ничего не могу сделать. Только что переговорил со Стариком и он сказал, что мы не можем вмешиваться ни при каких обстоятельствах. Если ты сам решишь обратиться с этим вопросом выше - дело твое.

Такой удар по моим надеждам я переживал не очень долго, так как спустя несколько часов новый телефонный звонок подтвердил, что я был прав, когда предполагал, что мои действия скоро станут известны Службе безопасности.

Норт по телефону сообщил мне следующее:

- Ваше заявление об отказе от сотрудничества принято на ваших условиях, то есть вы продолжаете работу до отъезда известного вам лица, а тем временем встречаетесь с моим другом (Ричардсом) для обсуждения сложившейся ситуации.

Норт хотел сказать, что мне следует действовать обычным порядком, и если в беседе с Ричардсом разногласия удастся уладить, тогда мое заявлении будет считаться утратившим силу. Моя игра оказалась успешной, и я вздохнул с облегчением. Я позвонил Малленсу, попросил его забыть о нашем с ним разговоре и сразу же снова переключил все свое внимание на Петрова.

Петров все ещё маялся со своим глазом, и когда он прибыл в Сидней 19 мая, я восстановил наши отношения с ним на том же уровне, на котором они были прерваны, с ощущением, что за время перерыва ничего не изменилось.

Мы отправились на прием к доктору Бекету, который, осмотрев Петрова, заявил, что у него воспаление сетчатки и зрительного нерва. Бекет порекомендовал Петрову лечь в больницу и сказал, что до выздоровления следует отказаться от мысли о возвращении в Советский Союз. Он вручил Петрову письмо к доктору Лоджу из Канберры с просьбой устроить его в больницу.

Я внимательно наблюдал за поведением Петрова во время его медицинской консультации и слышал все его ответы на вопросы доктора Бекета. Любая подробность могла объяснить мне мотивы его поведения.

У меня сложилось впечатление, что в голосе Петрова явно слышались нотки удовлетворения при словах Бекета о том, что в настоящее время ему следует выбросить из головы мысль о поездке домой.

- Значит вы считаете, что мне сейчас не следует ехать, не так ли? спросил он. Складывалось впечатление, что он хотел вновь услышать четко сформулированное мнение врача, чтобы ощутить чувство уверенности.

Чем больше я анализировал настроение Петрова и его поведение, тем более приходил к убеждению, что он намеренно использует свои жалобы на недомогание для того, чтобы избежать возвращения в Советский Союз. Согласно моей оценке ситуации у Петрова на руках была история его болезни и он, зная, что в результате её на сетчатке остаются постоянные шрамы, теперь сознательно использовал это в своих целях.

Эти выводы в значительной мере определили характер моих дальнейших действий. Оценив все за и против, я поговорил с Нортом и высказал ему мое мнение, что в такой обстановке имеется пятидесятипроцентная вероятность перехода Петрова на Запад, при условии оказании на него соответствующего влияния и предоставления ему достаточных гарантий. Я также сказал, что Службе безопасности следует определиться, целесообразно ли вести дело к такому исходу.

- Такие дела не решаются экспромтом, - предупредил я его. - Необходимо принять во внимание ряд весьма важных факторов. Не исключено, например, что в долгосрочной перспективе переход Петрова на Запад может привести к негативным последствиям.

Я подчеркнул, что сразу же после ухода Петрова выяснится моя истинная роль в этом деле и, в итоге, моя ценность, как агента, упадет до нуля. С другой стороны, если мы позволим Петрову возвратиться в Москву, тогда меня передадут на связь замене Петрова, причем со значительным оперативным заделом, что создаст условия для укрепления доверия ко мне со стороны сотрудников посольства.

Я обратил внимание на необходимость взвесить негативные последствия перехода на Запад такого человека как Петров. По моему мнению, с чисто разведывательной точки зрения не имело большого значения перейдет он или нет, так как я очень глубоко вовлечен в его оперативную деятельность и осведомлен о ней.

Я часто думал, что если смотреть на вещи с этой точки зрения, то было бы лучше, чтобы Петров не уходил на Запад. Если он не уйдет, тогда мы сохраним возможность продолжения оперативной игры с противником, и в случае какой-нибудь кризисной ситуации у меня будет возможность парализовать деятельность всей советской шпионской сети в Австралии.

Впоследствии, уже после перехода Петрова на Запад я обнаружил признаки того, что существовал план на случай кризисной ситуации, влекущей за собой выезд советского посольства из Австралии, который предусматривал передачу мне полномочий главы советской шпионской сети в Австралии. По терминологии советской разведки он называется руководителем нелегальной резидентуры МВД в стране.

Но политическое планирование не входило в мои обязанности. Моя роль заключалась в том, чтобы сообщать мое мнение в отношении складывающейся ситуации, а директорам Службы безопасности предстояло определять линию дальнейших действий.

В ходе моего разговора с Нортом я сказал ему, что если осуществлять какой-то зондирующий подход к Петрову, то делать это должно нейтральное лицо. Я выдвинул это предложение исходя из того, что вне зависимости от дальнейшего развития событий, мне не хотелось выявления на этой стадии моей причастности к делу, а Служба безопасности не могла напрямую проявить свою причастность, так как сразу же возникли бы подозрения о наличии каких-то отношений между Службой и мной.

Я подчеркнул, что подобранное для зондирующего подхода лицо должно быть известно Петрову, иметь, согласно его критериям, хорошее общественное положение и связи в правительственных кругах и, конечно, быть человеком опытным и искусным в проведении беседы оперативного характера.

Я считал, что зондирующий подход будет иметь значение из-за того влияния, которое он окажет на Петрова. На него произведет впечатление и он будет более расположен выслушать обращение, исходящее от влиятельного и уважаемого человека, а по форме искреннее и реалистичное. Я настоятельно рекомендовал, чтобы проведение беседы планировалось в общественном месте с приятной обстановкой, так как Петров хорошо реагирует на такие условия.

Я также коснулся условий, которые следовало бы предложить Петрову. Для любого сотрудника советского загранучреждения было два основных фактора, препятствующих принятию решения о переходе на Запад - во-первых, страх перед материальной необеспеченностью и опасения физического насилия со стороны своих бывших товарищей.

Я настаивал, чтобы основным содержанием зондирующей беседы стало обсуждение условий, гарантированно избавляющих Петрова от этих страхов и опасений. Появление других сдерживающих факторов было очень маловероятно.

Норт обратил внимание на мои замечания и пообещал передать их по назначению.

На этом на данный период моя роль в деле заканчивалась. Зная, что Петров находится в Канберре в больнице, я мог снова посвятить часть моего времени различным группам движения сторонников мира, о которых я в последнее время вспоминал не часто.

Через пять дней Норт встретился со мной. Он сказал, что в Службе хотели бы, чтобы я, как можно скорее, отправился в Канберру и побеседовал с Петровым, который все ещё находился в больнице. Они считали, что Петрова вскоре могут выписать по окончании лечения, и полагали целесообразным провести с ним беседу в спокойной больничной атмосфере.

Норт вытащил лист с машинописным текстом и зачитал из него ряд вопросов, которые Служба подготовила для того, чтобы я задал их Петрову. Эти вопросы, подготовленные с целью выяснения его физического состояния, будущих намерений и длительности срока, в течение которого он намеревался находиться в Австралии, показались мне неуклюжими и ненужными.

Во - первых, естественным подход получился бы тогда, когда всю инициативу оставили бы на мое усмотрение в соответствии с ходом развития событий, освободив меня от ограничений слишком подробного инструктажа. Во вторых, вся концепция подхода была слишком наивной, так как основывалась на необоснованном предположении, что Петров будет искренне и правдиво отвечать на любой поставленный ему вопрос.

Некоторые из вопросов были плохо продуманы, и их включение в список подтверждало мое подозрение о том, что руководство Службы не имело представления о менталитете советского человека русского происхождения. Это объяснялось отсутствием у них знаний о жизни в Советском Союзе. Это естественно, так как у них не было информации из первых рук об условиях жизни там, и очевидно, они не приложили серьезных усилий к тому, чтобы восполнить пробелы путем целенаправленного чтения специально подобранной литературы.

У меня также сложилось впечатление, что им не удалось усвоить суть моих отчетов в отношении характера Петрова, так как выяснилось, что они не поняли ни его менталитет, ни эмоциональный склад натуры и, таким образом, оказались неспособны оценить, какова будет его наиболее вероятная реакция в той или иной ситуации.

Например, в подготовленном Службой списке был такой вопрос: Как вы оцениваете курс лечения, который прошли в этой больнице. Как он выглядит в сравнении с лечением в советских больницах ?

Этот вопрос был явно абсурдным, если не сказать больше. Ни один сотрудник советского загранпредставительства, даже если он находится на грани перехода на Запад, никогда не ответит на него в неблагоприятном для Советского Союза духе. А для меня задать такой вопрос означало бы проявить себя в абсолютно несвойственной мне манере.

По мере того, как Норт вслух зачитывал вопросы из принесенного им списка, мне становилось все труднее скрывать мое раздражение. Он, по-видимому, почувствовал его, потому что в какой-то момент отошел от предписанной ему официальной роли и произнес: Ну, мистер Бейкер, остальное я не буду дочитывать, так как вы, очевидно, будете исходить из развития ситуации на месте.

Это был единственный раз, когда Бялогуский вынужден был отреагировать на свой оперативный псевдоним "Бейкер", не отвечая на слова Норта.

Несмотря на наличие у меня подготовленного списка вопросов, мне предстояла поездка в Канберру далеко не развлекательного характера. Нужно было хорошо подготовиться к ней, чтобы убедительно объяснить Петрову причины моего визита к нему, а также предложить ему основу легенды для объяснения причин моего визита перед сотрудниками советского посольства.

Я запасся письмом от доктора Бекета с перечнем новых инструкций по курсу лечения болезни Петрова. Конечно они предназначались не для Петрова, так как он сразу же понял бы, что это слишком незначительный повод, чтобы я из-за этого отправился к нему в Канберру. Это предназначалось для объяснения причин моего визита перед его коллегами по посольству. Для самого Петрова у меня было весьма убедительное объяснение моего визита помимо моей личной озабоченности состоянием его здоровья, а именно необходимость принятия немедленного решения в связи с нашим планируемым совместным участием в рискованном вложении денег в кафе Адрия.

Джордж сказал мне, уж не знаю, искренне или нет, что ему приходится заниматься многими делами одновременно, поэтому он хотел бы, чтобы решение по выдвинутому им предложению было принято быстро, а кроме того в более значительном объеме, чем он предлагал в прошлый раз. Теперь вместо пая в размере две тысячи долларов, он предлагал мне вложить в его дело четыре тысячи долларов.

Глава Девятнадцатая

По прибытии в Канберру я выяснил, что Петров уже выписался из больницы. Тем не менее, я встретился с ним в офисе доктора Лоджа, где он лечился амбулаторно. Я вручил ему письмо доктора Бекета, подождал, пока он прошел медицинский осмотр и затем пригласил его на ленч. Подготовленное мною предложение по участию в бизнесе оказалось для него даже более привлекательным, чем я ожидал. Петров очень им заинтересовался.

- Я приехал, - сообщил я ему, - в связи с тем, что дело с приобретением пая в кафе Адрия достигло решающей стадии. Джорджу нужно быстрое решение по этому вопросу и теперь он хочет, чтобы пай составлял не две, а четыре тысячи долларов. Это означает по две тысячи на каждого из нас. Можете вы быстро найти две тысячи долларов ?

Петров пришел в весьма возбужденное состояние. - Две тысячи ! Благоприятная возможность, но две тысячи долларов . . . . На целую тысячу долларов больше. В настоящий момент я не вижу, где можно раздобыть больше тысячи долларов.

Он подумал в течение одной - двух секунд. - Поддерживайте контакт с Джорджем. Это слишком хороший шанс, чтобы его упустить.

До конца ленча Петров неоднократно возвращался к этой теме и его последние слова перед моим отлетом в Сидней были опять о том же: Было бы хорошо бы, если бы это дело удалось.

Поскольку отношения у нас с Петровым складывались так благоприятно, в какой-то момент я решил задать ему тот самый глупый вопрос из списка Службы безопасности по поводу сравнения условий лечения в австралийских и советских больницах.

- Владимир, как вам понравились условия лечения в нашей больнице?

- Хороши, очень хороши.

- По вашему мнению советские больницы лучше или хуже?

Какую-то долю секунды Владимир помедлил. Затем произнес с застывшим лицом и отсутствующим выражением во взгляде: Лучше.

Я вспоминаю этот эпизод только потому, что видел, что Петров говорил неправду. То, что он говорил неправду в этом конкретном эпизоде, не имело особого значения. Важно было именно это отсутствующее выражение во взгляде, которое его выдало.

Почти с самых наших первых встреч с Петровым я пытался обнаружить у него какие-то манеры и оттенки поведения, которые бы свидетельствовали о его истинных мыслях и настроении - нечаянный неосознанный жест, движение, порыв, которые иногда так много значат. В течение многих месяцев я не находил в нем ничего такого, что выдавало бы его истинное настроение. Он что-то замышлял, что-то лгал, но выражение его лица обычно оставалось неизменным. Лицо не меняло выражения, и я не замечал в нем каких-либо физических проявлений, которые показывали бы, что он возмущен, удивлен или раздражен. Оно всегда сохраняло бесстрастное выражение .

Затем постепенно я стал замечать, что, когда он что-то замышляет или лжет, его выдают его глаза - это отсутствующее выражение во взгляде было одним из таких проявлений. Обычно ничто другое не менялось - выдавали его только глаза.

Я вернулся из Канберры с ответами на все вопросы, которые интересовали Службу безопасности, но это ничего не добавило к тому, что мне было известно уже задолго до этого.

Прошло около недели прежде, чем мы снова встретились с Петровым. Он приехал в Сидней со вторым секретарем Кислицыным, и оба явились ко мне в офис. Почти сразу же стало ясно, что Кислицын прибыл для того, чтобы перепроверить информацию о состоянии здоровья Петрова. Очевидно, это приобрело для посольства большое значение.

Ясно стало и то, что Петров в присутствии Кислицына ведет себя неестественно и гнет какую-то свою линию. С трагическим выражением на лице он говорил о неблагоприятном для него стечении обстоятельств ввиду того, что состояние здоровья не позволяет ему сесть на самолет и отправиться домой на Родину. В то же время он на все лады жаловался по поводу того, как тяжело жить с такой болезнью, как у него. Я демонстративно проявлял сочувствие к нему и поддерживал его версию о плохом состоянии здоровья, считая необходимым помочь Петрову в проведении избранной им линии поведения.

Я заметил, что вначале все это не произвело на Кислицына особого впечатления, однако затем по ходу беседы его отношение стало меняться и под конец он тоже проникся сочувствием к Петрову.

- Не расстраивайтесь, Владимир Михайлович, - сказал он, - здоровье должно восстановиться. И не беспокойтесь из-за самолета. Когда поправитесь, тогда и улетите. Но, главное - надо поправиться.

Я понял, что мои подозрения по поводу каких-то сложностей в отношениях Петрова со своим начальством в посольстве и в Москве были не напрасны. Я также понял, что слова Кислицына надо трактовать так, что Петров выиграл первый раунд в борьбе с послом в своем противодействии указанию об отъезде на Родину. С этого момента у Петрова стало происходить постепенное улучшение зрения.

Примерно в это же время я получил письмо, направленное в мой офис, в котором находился запечатанный конверт с просьбой ко мне передать его в советское посольство. Я без колебаний вскрыл его и обнаружил внутри длинное, написанное мелким почерком письмо, которое подписал Джон Готтштейн с адресом на почтовый ящик 92 в почтовом отделении в городе Мэрриквилл.

Готтштейн писал, что он по профессии психолог и случайно получил доступ к переписке между некими лицами из Австралии и американским армейским капитаном на Гаваях. По-видимому этот капитан был завсегдатаем публичного дома, который содержала женщина - агент американской секретной службы. Капитан был человеком либеральных политических взглядов и с симпатией относился к социалистическим идеям. Готтштейн писал, что сочетание у этого капитана интереса к сексу с его социалистической ориентацией может представить интерес для советских агентов на Гаваях. Готтштейн заявил в письме, что если бы советское посольство снабдило его порнографическими фотографиями, то он смог бы заинтересовать ими капитана и взять его под свой контроль. Он просил денег для финансирования изложенной им операции и вознаграждения за свои услуги. В качестве демонстрации своих оперативных возможностей он сообщал фамилии пяти известных коммунистов.

Петрова в городе не было, так что у Службы безопасности было достаточно времени, чтобы сфотографировать письмо и вернуть его мне.

Когда Петров ознакомился с письмом, он сразу же сказал: Все это ерунда. Это дело рук Службы безопасности. Отошлите письмо обратно к Готтштейну.

В присутствии Петрова я написал Готтштейну ответ следующего содержания: Получил Ваше письмо с просьбой переправить его в советское посольство. Хочу поставить Вас в известность о том, что не могу его туда передать, так как у меня нет контактов с посольством, хотя по роду моей профессиональной деятельности я посещаю некоторых его сотрудников, которых привлекает мое знание русского языка. Я расцениваю направление Вами в мой адрес подобного письма как весьма безответственную акцию и, в случае её повторения, буду вынужден поставить в известность соответствующие органы.

Вложив записку с таким текстом вместе с полученным письмом в конверт, я отправил его Готтштейну.

Однако история на этом не закончилась. Несколько дней спустя я получил другое написанное от руки письмо с тем же обратным адресом и подписанное Джоном Готтштейном. В нем утверждалось, что первое полученное мною письмо судя по всему было поддельным, и высказывались комментарии по поводу того мастерства, с каким был воспроизведен его почерк.

Через несколько дней после визита ко мне Петрова и Кислицына - это было 17 июля - доктор Бекетт поинтересовался у меня, как чувствует себя Петров. Он сказал, что его случай весьма любопытный, и он хотел бы встретиться с ним в следующий его приезд в Сидней.

На следующей встрече с Петровым я договорился с ним о визите к Бекету, и когда 23 июля он вновь прибыл в Сидней, я, как обычно, отправился туда вместе с ним. Моя роль заключалась в том, чтобы присутствовать во время медосмотра Петрова. На этот раз Бекет заявил, что в моем присутствии во время осмотра нет особой необходимости и, к моему удивлению, предложил, чтобы я отправился прогуляться или по моим делам. Я вышел из офиса в недоумении: В чем дело? - спрашивал я себя. Бекетт явно хотел избавиться от меня и, по-видимому, ему нужно было поговорить с Петровым один на один. Какое дело мог он обсуждать с Петровым?

Возвращаясь обратно через сорок пять минут, я все ещё продолжал задавать себе подобные вопросы. Петров уже вышел из врачебного кабинета и выглядел взволнованным. Таким выбитым из колеи я видел его впервые. Едва сев в мою машину, он буквально взорвался. - Это сукин сын. Его следует опасаться. Он связан со Службой безопасности.

- Почему? Что случилось?

- Он осмотрел меня как обычно, а затем спросил, как мне нравится Австралия. Я ответил, что это приятная страна, в которой много еды и хороших напитков. Затем он сообщил, что узнал из письма доктора Лоджа, что вскоре я уезжаю в Москву. А потом сказал, что если мне нравится эта страна, так почему бы мне здесь не остаться. Мол, бывший чешский консул остался и правильно сделал.

- Боже праведный, неужели он сказал все это?

- Именно это он и сказал. Более того, он заявил, что знает одного человека из Службы безопасности, который мог бы помочь мне, если бы я проявил желание остаться.

- Черт побери, и что же вы ему ответили?

- Я ответил ему, что не останусь потому, что не могу сделать этого. Мой долг возвратиться на родину, когда меня вызывают. Он, конечно, странный человек этот Бекет. Было бы неплохо встретиться с ним снова и вытянуть из него побольше информации.

Грубая работа Службы становилась просто опасной. Это был невероятно глупый риск, ставящий под угрозу все, над чем я работал. Кроме того и я сам подвергался прямой опасности, так как вполне мог стать объектом мести, если бы Петров пришел к выводу - а он легко мог прийти к такому выводу - что я агент Службы безопасности. Он знал, что мы с Бекетом совместно используем одну и ту же приемную для пациентов, и только на одном этом основании мог логично предположить, что у нас с ним близкие отношения. Именно я привел Петрова к Бекету и, следовательно, в глазах Петрова я поручался за его надежность. Петров был бы более чем прав, посчитав именно меня стоящим за действиями Бекета.

И уже сейчас, после того, как у меня было время спокойно и всесторонне обдумать ситуацию, я, как и тогда уверен, что единственное, что спасло наши отношения было то, что я оказался вместе с Петровым сразу же после его ухода от Бекета. Я смог направить его гнев в узкие рамки его недавнего разговора с Бекетом и таким образом удержать его от более широкого анализа ситуации. Однако, у меня была возможность сделать это только потому, что я пользовался его полным и безграничным доверием.

Я задавался вопросом, почему Служба безопасности пустилась в такую опасную рискованную игру? Что она надеялась выиграть и каковы были её шансы на успех? Единственный вывод, к которому я пришел, заключался в том, что это была неуклюжая и плохо продуманная попытка реализовать на практике мою мысль о том, что если осуществлять зондирующий подход к Петрову, то делать это следует в солидной, открытой манере и через кого-то из нейтральных лиц, пользующихся доверием Петрова.

Анализируя эту неудачу, я спрашивал себя, почему Служба безопасности не выбрала кого-нибудь более подходящего для проведения такой работы. Хуже они просто не могли придумать. Они все сделали вопреки моим рекомендациям рекомендациям человека, который близко изучал Петрова и почти не попытались заранее выяснить, располагает ли лицо, которому они решили поручить выполнение этой чрезвычайно деликатной задачи, соответствующими качествами для её выполнения.

Моя рекомендация состояла в том, что для успеха зондирующего подхода к Петрову, его следовало осуществлять через человека, который в представлении Петрова занимал высокое положение в обществе. Какова бы ни была профессиональная репутация Бекета, он был лишь одним из сотен специалистов на Маккуэри стрит, а для Петрова - всего лишь специалистом по глазным болезням. Уже только по этой причине действия Службы можно охарактеризовать как грубую ошибку.

Едва ли можно было сказать что-либо положительное и об умении выбранного ею человека вести переговоры. События говорят сами за себя. Ничего хуже того, что сделал доктор Бекет в ходе своего зондажа, нельзя и представить, вне зависимости от того, сам ли он все это придумал, или это идея Службы безопасности. Врач во время профессиональной беседы с пациентом, являющимся высокопоставленным сотрудником советского посольства, вдруг ни с того ни с сего заводит разговор о его переходе на Запад, а тот, конечно, воспринимает подобный разговор как удар грома с ясного неба.

У Петрова были все основания для того, чтобы прийти в ярость, но ещё больше для испуга из-за того, что почти незнакомый человек принялся говорить с ним о вещах, которые он сам не осмеливался произнести даже в глубине души.

По-видимому, в Службе безопасности никому и в голову не пришла мысль о создании соответствующей атмосферы, необходимой для обсуждения такого рода вопросов. Никто не попытался сделать обстановку более дружеской, представить Бекета в глазах Петрова как человека состоятельного и влиятельного в обществе, внушить Петрову ощущение уверенности и безопасности и убедить его, что если он примет сделанное ему предложение, то власти обязуются уважать и соблюдать все данные ему гарантии. Служба безопасности даже не удосужилась посоветоваться со мной в отношении личных качеств Бекета и его пригодности для выполнения такой задачи.

Было ли это, - задавался я вопросом, - новым свидетельством недостатка доверия ко мне, или Служба решила, что Петров уже готов к побегу, а от меня пора избавляться?

Для меня так и остались непонятны истинные причины таких действий Службы, но, когда я вспоминаю о них, у меня от возмущения закипает кровь.

В тот же вечер я встретился с Нортом и первое, что я сказал ему были следующие слова: Ну, вот на нашем горизонте появилась новая звезда! Блистательный новый агент - доктор Бекет.

Норт промолчал, и я понял, что он не тот человек, перед которым можно демонстрировать мой сарказм, так как если он что-либо и знал о решении руководства Службы по этому делу, то не имел права обсуждать его со мной. Я вручил ему мой очередной отчет о работе, который на этот раз включал в себя несколько моих комментариев по поводу методов работы Службы безопасности. Я до сих пор благодарен всевышнему за то, что это мероприятие Службы не привело к резким переменам в моих отношениях с Петровым. По-видимому, он настолько мне доверял и в такой степени был поглощен своими собственными проблемами, что не придал большого значения этому инциденту.

Петров как обычно продолжал приезжать в Сидней и по-прежнему останавливался у меня. Мы вместе вели разведывательную работу в интересах Советского Союза, иногда выделяя время для отдыха и развлечений в кафе и ночных клубах.

По-видимому, Петров уже оставил в прошлом инцидент с Бекетом, но я все ещё находился под его впечатлением. В мыслях я все время возвращался к действиям Службы и все более и более понимал, что моя лояльность по отношению к ней не находила с её стороны взаимности. Это создавало в моем сознании преувеличенное ощущение раскола в наших отношениях, которое в более благоприятной обстановке я уже давно бы забыл. Я спрашивал себя: Зачем я делаю это? Зачем продолжаю все это? Чем настойчивее я искал ответ на эти вопросы, тем больше убеждался, что необходимо прояснить обстановку.

Когда я возобновил работу после периода неопределенности, последовавшего в результате направления в Службу моего заявления о прекращении агентурного сотрудничества, была достигнута договоренность проведении встречи между мной и заместителем директора Службы Дж. Р. Ричардсом. Однако, она так и не состоялась. Ричардс то уезжал из города, то был слишком занят, а потом у него проявились внушающие опасения симптомы болезни желудка. Я воспринимал эту ситуацию философски до тех пор, пока не произошел эпизод с Бекетом.

Возможно, если бы состоялась наша встреча с Ричардсом, то мы смогли бы сгладить имеющиеся между нами разногласия, но поскольку этого не произошло, то я решил выдвинуть свои собственные конкретные предложения.

Служба по-прежнему выплачивала мне за использование в оперативных целях моего рабочего времени двадцать долларов в неделю плюс оперативные расходы, по которым я представлял детальные отчеты. В течение последних шести месяцев мои оперативные расходы, не считая издержек на аренду квартиры, составляли ежемесячно тридцать пять долларов и постоянно возрастали.

Подготовка детальных отчетов по оперативным расходам превратилась в весьма серьезную проблему. Во первых, довольно обременительным стало все это ежедневно записывать, но более всего меня раздражала необходимость искать место для скрытного хранения записей и отчетов. Особенно остро это почувствовалось с тех пор, как Петров стал у меня частым гостем. Стоило этим записям попасть не в те руки, и оперативной игре пришел бы конец.

Я решил обратиться к руководству Службы с просьбой объединить выплаты по обеим статьям, то есть двадцать долларов и тридцать пять долларов - в одну выплату в размере пятьдесят пять долларов в неделю, а уж из неё я бы оплачивал мои оперативные расходы.

Служба без промедления ответила на мою просьбу отказом. Я обратился с новой просьбой о пересмотре решения, и вновь она была отвергнута. Однако, когда я попросил отпуск без содержания, мне его немедленно предоставили.

В принципе ситуация от этого практически не изменилась. Я оставался в Сиднее, как обычно встречался с Петровым, контактировал с Нортом и передавал ему мои отчеты. Фактически я находился в отпуске только номинально разница была лишь в том, что Служба не выплачивала мне возмещение моих расходов.

Хотя мой отпуск был только номинальным, для меня он имел определенное значение. Я получил возможность предпринимать некоторые действия, которые, как я полагал, были бы невозможны, если бы официально я находился при исполнении обязанностей. Еще раньше я решил, что мое положение следует полностью пересмотреть. Ричардс наверняка не примет меня. Я анализировал ситуацию, чтобы решить, как мне вести себя дальше.

Руководитель Австралийского Агентства по разведке и безопасности полковник Спрай был непосредственным начальником Ричардса, но я не считал его тем человеком, встречи с которым мне следовало бы добиваться. Правильно или нет, но я считал, что позиция Ричардса пользовалась поддержкой полковника Спрая. В любом случае Спрай находился в Мельбурне и не было никакой гарантии, что если я отправлюсь туда, то он примет меня.

Агентство и его руководитель несут ответственность только перед премьер - министром страны. Исходя из этого, я решил попытаться получить аудиенцию у премьер - министра. Я считал, что значение для государства дальнейшего развития событий в этом оперативном деле оправдывает такую линию моих действий.

Я позвонил из Сиднея личному секретарю премьер - министра (мистер Джофф Йинд), который согласился встретиться со мной на следующее утро.

На следующий день, на встрече с Йиндом я передал ему запечатанный конверт, адресованный премьер - министру. В письме, находившемся в конверте, я объяснил, что я - агент, назвал свой оперативный псевдоним Джек Бейкер и попросил премьер - министра об аудиенции по важному и срочному вопросу.

Йинд предложил мне приехать позднее. Во время происшедшей позднее встречи он объяснил мне, что премьер - министр наделил его полномочиями действовать от его имени, при этом в качестве подтверждения перед ним лежало мое вскрытое письмо к мистеру Мензису.

Когда во время моего второго приезда я запарковал мою машину около резиденции премьер - министра, я оказался в двадцати ярдах от автомашины советского посольства, из которой вышел посол Лифанов. Как я узнал позднее, он приехал к премьер - министру с официальным прощальным визитом в связи со своим предстоящим отъездом из Австралии. В течение всего времени, что я сидел в кабинете Йинда, я мог слышать голос Лифанова в соседнем кабинете.

Глава двадцатая

Одна из причин, по которой я добивался аудиенции у премьер-министра, заключалась в том, что Петров, по всей видимости, одержал верх в борьбе за отсрочку своего возвращение в Советский Союз. Это существенно увеличило перспективы его перехода на Запад, так как новые мероприятия по оказанию на него влияния в этом направлении можно было проводить без спешки. Однако полученное преимущество совсем не означало, что можно было ослабить меры предосторожности при организации выхода на премьер - министра. Тот факт, что мы были недалеко от успеха, был для меня ещё одним аргументом в пользу необходимости осмотрительных действий. А после той игры, которую устроила Служба безопасности с участием Бекетта, мне представлялось в высшей степени необходимым мое дальнейшее участие в этом деле с тем, чтобы его окончательно не сорвали.

Добиваясь встречи с премьер-министром, я стремился четко отработать свою позицию и избавиться от переполнявшего меня раздражения. С этой целью я намеревался сделать упор на вопросе об оплате, которую я получал от Службы безопасности. Сам по себе этот вопрос мог показаться несущественным, но, по моему мнению, Служба сама сделала его весьма значительным в своей работе со мной. Я чувствовал, что если бы мне удалось доказать свою правоту в этом вопросе и, таким образом, сломать сложившуюся практику, тогда бы открылись возможности для решения и других осложняющих обстановку проблем. Использование для разрешения кризиса в отношениях вопроса о денежных выплатах избавляло меня от необходимости раскрывать какие-либо секретные данные, которые принадлежали Службе безопасности.

Когда Йинд сказал мне, что имеет полномочия действовать от имени премьер-министра, я изложил ему проблему точно так же, как я бы это сделал перед самим мистером Мензисом. Я полагал, что Йинд точно передаст суть того, что мне нужно было довести до его шефа.

Йинд, по-видимому, был весьма удивлен всем тем, что я изложил ему. Он сказал, что ему трудно поверить, что такое отношение ко мне исходило от руководства Агентства. Обычно считается, сказал он, что Агентство умеет приобретать друзей и оказывать влияние на людей.

Беседа закончилась на благожелательной ноте. Йинд пообещал, что в следующую свою встречу с полковником Спраем, которая состоится, вероятно, на следующей неделе, он затронет этот вопрос в беседе с ним и проинформирует его о том, что премьер-министр проявил к этому делу повышенное внимание.

Я выехал из Канберры в Сидней в приподнятом настроении, полагая, что мой спор со Службой безопасности находится во власти третейского судьи единственного судьи, возможного в данной ситуации. Я считал, что отныне есть все шансы на то, что мои трудности уладятся и дальнейшие отношения станут ровнее.

Однако в моем офисе меня ожидал сюрприз - в приемной среди пациентов сидел Петров. Когда я подошел к нему и взглянул на него, мне показалось, что у него что-то на уме. Не исключено, что он был в курсе моей поездки в Канберру. Возможно, что посол Лифанов или его шофер видели меня там и уже сообщили ему об этом.

Я решил, что наилучший способ избавиться от подозрений Петрова - это рассказать ему правду, или по крайней мере ту её часть, которая окажется необходимой. Я позвал его в кабинет.

- У меня сегодня был тяжелый день, - пояснил я. - Я только что вернулся из Канберры.

Эти слова не вызвали у Петрова особого удивления. - Из Канберры?, повторил он вслед за мной. - Почему же вы не заехали навестить меня?

Я ответил, что со мной была дама. Я знал, что Петров не сочтет такое объяснение странным или неуместным и, судя по всему, оно его полностью устроило.

Мое чувство удовлетворения от беседы в Канберре длилось несколько дней, однако, когда прошла неделя, а никакой реакции не последовало, я снова позвонил Йинду. Он сообщил, что беседовал со Спраем, и я могу быть уверен, что дела вскоре будут урегулированы..

Они и действительно были абсолютно урегулированы. Через два или три дня меня вызвал к себе Норт и с мрачным видом объявил мне, что я уволен.

_ Не могу этому поверить, - сказал я.

А затем началась странная игра, в которой Служба безопасности настаивала на том, что я уволен, а я, полностью полагаясь на то, что мне говорил Йинд, продолжал считать себя не уволенным.

Несколько дней такой дискуссии не убедили меня, и я все ещё был уверен в своей правоте, когда от Норта последовал решительный вызов на встречу, но встречаться со мной должен был не он сам.

- Мне дано указание передать вам, чтобы вы прибыли в определенное место (он его назвал), где вас уже будут ожидать для беседы. Тему беседы вам уточнят на месте.

Когда я постучал в дверь офиса, в который меня направили, её открыл мужчина, который был мне известен, как представитель Службы безопасности, но я не знал его имени.

- Давайте побеседуем, не называя имен, мистер Бейкер, - сказал он.

Мне это не понравилось, так как единственное имя, которое он намерен был не называть, было его собственное имя, а в том деле, которым мы занимались, я рисковал больше, чем любой официальный сотрудник Службы. Однако я промолчал.

- Я пришел к вам с сообщением от полковника Спрая, - продолжил мой скрытный собеседник. - Он поручил мне передать вам, что ваше сотрудничество со Службой окончено, и вы должны немедленно прекратить вашу деятельность в этом плане. Он также просил меня довести до вашего сведения, что именно он руководит Агентством по разведке и безопасности, а не премьер-министр.

Я продолжал хранить молчание, чувствуя, что ещё не все сказано.

- Вам следует иметь в виду, что мы осведомлены о том, что некоторое время назад вы связывались с американцами и предлагали им свои услуги.

Здесь я прервал его. - В то время, когда я связывался с американцами, я не работал на Службу безопасности. Я не предлагал американцам моих услуг, а только сказал им, что если у них есть здесь представительство разведывательных служб и их заинтересует моя информация, то я мог бы предложить им мои услуги при условии согласия на это австралийского правительства.

Я говорил, конечно, несколько дольше, понимая в то же время, что спорить в такой ситуации означало напрасно терять время. В конце концов, он был только посланцем. Однако я задал ему ещё один вопрос, так как все ещё помнил о положительной реакции на мое обращение Йинда.

- Скажите, решение полковника Спрая окончательное ?

- Абсолютно окончательное.

Такой развитие событий меня просто потрясло. Я обратился к главе государства, и его полномочный представитель, судя по всему, сразу разобрался в существе этого вопроса, проявил понимание моей позиции и, по крайней мере, дал мне основания надеяться, что вопрос будет решен благожелательно. Я обратился к единственному доступному для секретного агента апелляционному суду и обнаружил, что его вердикт не обязателен для исполнения государственными служащими, с которыми я был связан отношениями сотрудничества.

Тот факт, что полковник Спрай оказался способен небрежно бросить мне "проваливай", со всей очевидностью свидетельствовал о том, что он не представлял себе сложности сложившейся ситуации. Полковнику Спраю легко было распорядиться, чтобы я немедленно прекратил всю мою агентурную деятельность, но для меня выполнить его указание было очень не просто. Я сплел плотную паутину и в некоторой степени сам запутался в ней так же, как и другие.

При определенной изобретательности я, несомненно, мог бы постепенно выпутаться из этой ситуации, но чем больше я думал об этом, тем яснее мне становилось, что мои контакты с Петровым и советским посольством следует продолжить. В какой-то степени моя позиция определялась моим самолюбием, но также было и твердое убеждение, что, исходя из национальных интересов страны, было просто необходимо довести до логического завершения тот план, который я разработал и реализовывал.

Мои соображения по поводу отношений с Петровым и важности их доведения до логического результата частично отражены в следующем моем письме:

Генеральному директору Агентства по разведке и безопасности..

Уважаемый сэр,

Мне сообщили, что моему сотрудничеству с вашей Службой положен конец. У меня складывается впечатление, что, действуя таким образом, вы поставили ведомственное высокомерие выше государственных интересов и принципа честности в отношениях. Однако теперь это полностью дело вашей совести.

Исходя из моего долгого и разностороннего опыта негласной агентурной работы, а также непосредственного знания советских методов разведывательной деятельности и советского менталитета, я хочу изложить здесь несколько пунктов конструктивной критики, которую я искренне надеюсь вы воспримете с тем же чувством, с которым она мною вам высказана.

1. "Работа в составе команды!" Это выражение я очень часто слышал от ваших сотрудников и в ходе выполнения моих обязанностей я остро понял её необходимость именно потому, что её то, как раз, и не было.

Как я указал в моем заявлении от мая месяца об отставке, мне постоянно мешали в работе и вызывали раздражение затяжки, с которыми Служба относилась к моим запросам. Вы придерживались принципа не отвечать на любые, даже предполагаемые вопросы, хотя они и не затрагивали внутренней безопасности вашей Службы. Такое отношение послужило причиной большого числа моих личных и, в том числ,е финансовых трудностей, так как зачастую я был вынужден принимать решения на месте, исходя из обстановки, и брать на себя обязательства (например в вопросе об аренде квартире), не будучи уверен в том, что получу на это ваше согласие.

Бюрократические методы работы в вашей Службе мешают действиям в составе команды и глушат инициативу. Я полагаю, что немалое число ваших агентов после некоторого периода сотрудничества с вами начинают идти по линии наименьшего сопротивления, упуская многие появляющиеся возможности.

Любой настоящий агент должен играть отведенную ему роль круглые сутки. Но, что происходит в выходные дни и в нерабочие часы (с 9 часов вечера до 5 часов утра)?

Я, например, мог переговорить с курирующим меня оперработником только в том случае, если оставлял ему номер телефона того места, где я предполагал находиться, чтобы он мог туда позвонить.

В большинстве случаев это невозможно. А наиболее существенная часть моей агентурной работы проходила по вечерам и выходным дням. Тем не менее, я так и не получил домашнего телефона моего куратора (мистера Норта) и очень часто оставался без так нужного мне совета оперработника.

Работа в составе команды? Ну давайте обратимся к истории с доктором Бекетом. В результате моей нелегкой работы, возможность успешного зондирующего подхода к Петрову оказалась вполне реальной. Тем не менее, без всякой консультации со мной подход был сделан через доктора Бекета. Был выбран самый неподходящий для этого человек, который своими неуклюжими действиями разрушил всякую надежду на успех этого дела. Если бы перед тем, как инструктировать доктора Бекета, вы воспользовались бы моими знаниями менталитета советских людей и, в частности, Петрова, результат был бы совсем иной. И всего-то, что вам требовалось, так это часовая беседа с человеком, который мог оценить все "за и против" предполагаемого мероприятия.

Вот вам и работа в составе команды.

2. Атмосфера подозрительности; соблюдение такта.

Я считаю, что агентурную работу в борьбе с советским коммунизмом лучше всего могли бы вести ученые и крупные специалисты своего дела без всякой политической окраски, так как представители этих двух профессиональных групп пользуются наибольшим уважением в Советском Союзе, а советская агентура у нас в стране тратит на их разработку больше всего усилий.

Если ваш агент художник или известный ученый, и вы доверяете ему поддерживать оперативные связи с агентурой потенциального противника, то такое же доверие должно присутствовать и в личных отношениях с ним сотрудников вашей Службы.

Вероятно вы согласитесь с тем, что настоящий агент вынужден в какой-то степени становиться "агентом-двойником" в техническом значении этого слова, поскольку он старается стать полезным и нужным противнику для того, чтобы завоевать его доверие. Однако его лояльность всегда остается на одной стороне, и он не позволит себе отклонится от пути, ведущего к конечной цели. Тем не менее, я согласен с тем, что все вышесказанное не означает, что можно ослабить бдительность и пренебречь возможностью превращения агента в "агента-двойника". Однако наличие такой возможности ни при каких обстоятельствах не должно порождать атмосферу подозрительности. Недопустимо давать агенту почувствовать, что его тоже подозревают, и поэтому в отношениях с тем, кого я называю опытным агентом, требуется избегать подозрительности и соблюдать, по возможности, больше такта.

В заключение я хотел бы выразить мою признательность и высокую оценку профессионализму и чувству такта, проявленному по отношению ко мне вашим сотрудником Нортом. До него господа Барнуэлл, Галеган, Браунли, Ист, Скотт и другие своим благожелательным отношением и практическим содействием также в значительной мере помогли мне в личном плане и в работе.

Перечитывая это послание, я понимаю теперь, как часто выражение "двойной агент" неправильно используется и интерпретируется, причем иногда даже людьми, чье знание политики должно было бы дать им боле четкое понимание значения этого выражения.

Любой агент должен делать вид, что сотрудничает с противником, и чем успешнее он делает это, тем более создается впечатление, что он работает под руководством противника. Иногда, с согласия своих кураторов, ему приходится передавать противнику информацию и случается, что обстоятельства вынуждают его принимать от противника денежное вознаграждение.

Однако, такого рода действия не превращают его в агента-двойника, по крайней мере до тех пор, пока он остается лоялен своему первоначальному работодателю. Эта лояльность может быть продемонстрирована только одним образом: честным информированием о происходящем того, кому он с самого начала отдал свою лояльность и с кем он должен согласовывать все свои действия.

Тот, кто действительно является агентом-двойником, не сохраняет лояльности ни той ни другой стороне. Обычно он действует исключительно ради личной выгоды и в конечном итоге, фактически противопоставив себя обеим сторонам, кончает очень плохо.

Хотя я и считал, что мне следует продолжить работу, которую я вел в отношении Петрова и советского посольства, мое представление о перспективах этой работы на будущее отнюдь не прояснилось, когда я увидел Норта, и как я полагал, в последний раз.

Встреча проходила весьма своеобразно, так как она свела двух людей, которые, несмотря на связывающую их личную дружбу, вынуждены были сохранять в отношениях дистанцию, вызванную всем ходом развития событий. Вместе с письмом я вручил Норту все записи и документы, которые связывали меня со Службой безопасности. Это завершило официальный разрыв.

Я понял, что в одиночку не смогу продолжить эту работу, так как этому воспрепятствует даже нехватка денег, тем не менее я решил положиться на ход событий, надеясь на какую-либо перемену.

Я полностью отдавал себе отчет в связанных с этим опасностях. Если до настоящего времени у меня были веские основания для поддержания отношений с Петровым, то теперь моя активность в этом направления будет вызывать подозрения и может, если Служба безопасности сочтет необходимым, привести меня к конфликту с законом. Критически оценив ситуацию, я в качестве меры предосторожности начал вести детальную запись событий, как я это делал в своих агентурных отчетах. Помимо её значения в качестве меры предосторожности, она была полезной и с точки зрения накопления информации.

Глава двадцать первая

Разумеется, Петров даже не подозревал обо всей этой закулисной драме и приходил ко мне как и прежде.

Однажды он пригласил меня в отель Кирктон на улице Дарлингхёрст в Кингс Кроссе, где нередко вечерами собирались сотрудники советского посольства. На этот раз вечеринка состоялась в честь одного из так называемых "новых австралийцев", который собирался уезжать в Советский Союз. Все было довольно непритязательно - и участники, и окружение, и угощение - бренди и копченая колбаса салями. Привычка к нелегким жизненным условиям, по-видимому, глубоко укоренилась в советских людях. Они могли свободно и без какого-либо усилия над собой принимать такую смесь пищи и напитков, которая оказалась бы чревата неблагоприятными последствиями для любого другого. Для них бренди под салями - весьма приятное угощение, а портвейн с солеными огурцами абсолютно не вреден. Они поглощают и то и другое с явным удовольствием.

Их манера пить спиртное делает их гастрономические обычаи ещё более впечатляющими. Им не свойственно манерничать с изысканными винными бокалами, предназначенными для того, чтобы потягивать напиток маленькими глотками. Они используют более удобную посуду - например пивные кружки - и пьют их содержимое как любители пива, утоляющие жажду в жаркий полдень.

При этом, как правило, напиток, каков бы он ни был, следует осушить залпом. Едва ли нужно говорить о том, что даже с людьми, привычными к такой манере употребления спиртного, нередко случаются досадные неприятности. Я припоминаю одну вечеринку, в которой принимали участие Петров и его посольский водитель Кучаренко. Последний, будучи в этот вечер свободным, решил сопровождать Петрова. Петров же, у которого на этот вечер была назначена встреча со мной, хотел избавиться от своего сопровождающего. Кучаренко не воспринимал его намеков и, несмотря на то, что вечеринка близилась к концу, продолжал крутиться рядом.

Петров, поняв, что от него не избавиться, пригласил нас к себе домой выпить. После одной или двух рюмок рома нам с Петровым обоим пришла в голову мысль о том, что если бы удалось напоить Кучаренко довольно изрядно, он бы улегся спать и оставил нас в покое.

Петров не стал тратить время на тонкие уловки. Она взял бутылку рома, налил полный стакан, вручил его Кучаренко и сказал: Давай, выпей это.

- А как вы с доктором? - спросил Кучаренко.

- Мне не нужно, - сказал я. - Я не смогу выпить столько. И вы не сможете.

- Я не смогу? - с вызовом произнес Кучаренко и проглотил огненную жидкость залпом.

- Не наливайте ему больше, - сказал я Петрову.

- Почему это? - агрессивно спросил Кучаренко и на этот раз сам налил себе полный стакан.

Он и его осушил его до дна и теперь, уже из упрямства, воспринимал наши высказывания, как сомнения в его способности выдержать такое количество спиртного. Когда он одолел третий стакан и был все ещё на ногах я, как врач, почувствовал, что пора положить этому конец. Дальше, подумал я, будет уже опасно.

- Нам пора домой, Владимир, - сказал я, смирившись с тем, что нам от него не отделаться, если он решит нас сопровождать.

- Я поеду с вами, - произнес Кучаренко. Он сделал один шаг по направлению к двери и со всего маху грохнулся на пол.

Мы затащили его на кровать. - Так ему будет лучше, - сказал Петров.

Однако, вернемся к вечеринке с бренди и колбасой салями в честь отъезда "нового австралийца". Она как раз только стала приобретать оживленный характер - бренди был того сорта, который действует довольно быстро - когда появился высокий светловолосый молодой мужчина с военной выправкой и с холодным жестким взглядом невыразительных глаз.

Петров представил его, назвав фамилию Платкайс, и сразу стало ясно, что он сотрудник посольства. Платкайс не присоединился к компании. Он сказал, в другой комнате находится Кислицын и хочет, чтобы по завершении этой прощальной вечеринки, мы перешли к нему.

- Как вам нравятся эти ублюдки? - спросил Петров, когда позднее мы вышли из комнаты. - Они слишком высокого о себе мнения, чтобы выпить вместе с этими простыми ребятами. У нас с вами много общего. И вы выпьете с ними, невзирая ни на что.

Несмотря на отмеченное Петровым высокомерие первой компании, обстановка в комнате Кислицына немногим отличалась от нее. Только теперь у нас был один стакан на четверых и мы пили полными стаканами портвейн вместо бренди.

Когда портвейн пьют таким образом, это быстро развязывает языки, и молчаливый Платкайс вскоре стал таким же говорливым, как и все остальные. Он был из старших офицеров танковых войск и начал рассказывать нам, как собаки использовались для борьбы с немецкими танками.

Собак приучали искать и находить пищу под танками, и когда ожидалось немецкое наступление, собак долго выдерживали без пищи. При появлении танков собак выпускали, привязав к их телам мины. Они немедленно бросались туда, где по привычке ожидали найти пищу - под танки, и там мины взрывались.

От этой истории Платкайс перешел к летающим блюдцам. Несомненно, он верил, что летающие блюдца существуют, и что многие из тех, о которых появились сообщения, были советского происхождения.

Уже несколько недель Петров находился в хорошем расположении духа. Он, по всей видимости, одержал верх над послом Лифановым, как я догадался ещё до этого, увидев посла во время его прощального визита к премьер-министру.

Зрение Петрова улучшилось и теперь от него не слышно было разговоров о пошатнувшемся здоровье. Очевидно, он прогнал от себя мысль о возвращении в Советский Союз.

Нового советского посла Генералова я впервые увидел в Канберре на приеме в день советского национального праздника 7 ноября 1953 года. Я обещал супругам Кларк взять их с собой туда, но в последний момент пришлось им отказать, так как Петров попросил меня довезти до Канберры первого секретаря посольства Вислых и его супругу.

Самым ярким моментом этого путешествия был обед в греческом кафе в городке Гулбёрн, который мы начали с шотландского виски, предложенного мною, и икры, выставленной Вислых, который, как я заметил, любил выпить, хотя и пытался скрыть это. Когда мы приехали в Канберру, Кислицын встретил нас в новом доме супругов Вислых закуской и невероятным сочетанием австралийского виски и портвейна.

Прием ничем особенным не запомнился, за исключением того факта, что на нем я впервые встретил мадам Олье. Эта невысокая среднего возраста женщина показалась мне довольно жеманной. Здесь также был мельбурнский предприниматель Васильев, которого я уже упоминал, как одного из друзей Петрова, а также доктор Джон Бэртон бывший секретарь министерства иностранных дел. Но я сконцентрировал своей внимание на супругах Хили и ребятах из посольства.

Перед отъездом из Канберры я обедал у Петровых и узнал от них, что с новым послом им не повезло, по-видимому, так же, как и с прежним. На протяжении всего обеда миссис Петрова выражала недовольство в отношении сотрудников посольства и, в особенности, в отношении нового посла Генералова. Она чувствовала, что другие женщины завидовали её лучшей, чем у них одежде, её более изысканному вкусу, а также тому, что она располагает существенно большим количеством денег на расходы. Я удивился проявленному ею интересу к событиями делового мира в Сиднее.

Она постоянно изводила Петрова просьбами купить ей шубу за 450 долларов. Он выглядел при этом так же, как выглядят все мужья в подобных обстоятельствах, и в этом случае я испытывал неподдельное сочувствие к моему русскому другу.

Они оба жаловались на несправедливое отношение к ним в посольстве, а Петров заметил, что Дуся очень напряженно работала и поедет вместе с ним немного отдохнуть в Сидней.

Тогда я отметил в своем дневнике: Создается впечатление, что их что-то тревожит.

Я снова встретился с Петровым через две недели. Он позвонил ко мне в офис и предложил встретиться на улице Джордж Стрит рядом с Русским общественным клубом в тот же вечер в восемь часов.

В начале девятого часа я сидел в своей машине с погашенными огнями недалеко от клуба, когда в проеме двери клуба появилась фигура Петрова. Быстро шагнув в сторону, он растворился в темноте и с полминуты стоял, прислонившись к стене здания. Резко взглянув налево и направо, как будто желая убедиться, что путь свободен, он быстро подошел к машине и с неожиданным для него проворством быстро сел в нее.

Петров, по-видимому, опасался слежки, а я был уже готов тронуться. Мы оба не произнесли ни слова, но меня бы не удивило, если бы за ним оказалось наружное наблюдение. Что ещё могла сделать Служба безопасности в такой ситуации? Я более не передавал ей информации о Петрове, поэтому ей оставалось только поставить за ним наружное наблюдение. Однако у Петрова в этом деле был слишком большой опыт, чтобы такая тактика работы по нему оказалась успешной.

С его появлением в машине возникла атмосфера напряженности и тайного сговора. Она не могла быть результатом такого незначительного эпизода, который я только что наблюдал, и который для Петрова был просто детской игрой. Мне очень хотелось узнать, что происходит, но я молчал, будучи уверен, что раньше или позже он сам объяснит ситуацию.

После того, как мы проехали молча минуту или две, он сообщил, что ему необходимо встретиться с одним ученым, дом которого находится в пригороде у моря, но прежде нужно позвонить с городского телефона-автомата. Характерно, что когда мы подъехали к телефонной будке, Петров не смог найти у себя нужный номер телефона, однако у него обнаружился листок с фамилией - Мистер Y.

- Давайте мне листок, - сказал я, - я найду его адрес и номер телефона. Однако в телефонной книге такой фамилии не оказалось. Петров настаивал, что ему обязательно нужно встретиться с этим человеком в этот вечер и, поскольку однажды он уже был у него дома, то он считал, что мы сможем найти это место, если поедем искать на машине. После долгих поисков мы действительно нашли дом, но так как на наш стук в дверь никто не отвечал, Петров решил оставить записку: - Мы увидимся с ним завтра днем.

Я был удивлен той настойчивостью и срочностью, с которой действовал Петров. Поскольку точно так же он вел себя и на следующий день, когда я подхватил его в свою машину, то я отметил в своем дневнике: Он продолжает вести себя странно.

Когда мы подъехали к дому мистера Y, Петров повернулся боком на переднем сидении и стал смотреть назад на дорогу, пытаясь выявить слежку. Я посодействовал ему, выбрав окольный путь. Мистер Y встретил нас у себя дома и познакомил с женой и всей семьей. Петров не говорил мне раньше о мистере Y, ничего он не сказал также и о том, что ему нужно от него.

После долгого разговора шепотом мистер Y вытащил и передал Петрову большой сверток, в котором, как я выяснил позднее, находились научный журнал, два сосуда с чем-то и ещё маленький сверток, упакованный в рождественскую упаковочную бумагу. Я до сих пор не знаю, что было в бутылках и в свертке, но мистер Y старался создать впечатление, что содержимое свертка является подарком для Петрова. Я не поверил этому, так как Петров не сделал ни одной попытки отказаться, с которыми он обычно принимал подарки. Все выглядело так, будто он ожидал получить эти вещи в результате какой-то предварительной договоренности. Позднее он показал мне только журнал.

Фамилии ученых X и Y фигурируют в оперативных делах Службы безопасности, но поскольку они не были названы в ходе заседаний Королевской комиссии, мне бы тоже не хотелось называть их и здесь.

Далее я выяснил, что странная манера поведения Петрова никоим образом не связана с той операцией, которую мы с ним провели.

Рано утром следующего дня, когда я ещё не пришел в себя ото сна, он разбудил меня, но не только это было причиной того, что я вначале никак не мог сообразить, о чем он мне толковал. Петров, несмотря на ранний час, изрядно выпил - не настолько, чтобы совсем опьянеть, но вполне достаточно для того, чтобы быть на взводе и вести себя весьма агрессивно. По ходу его рассказа я понял, что произошло. Он долго предавался размышлениям по поводу своих трудностей в жизни, а затем, чтобы отвлечься, выпил рюмку. Потом он принял ещё семь таких же рюмок для того, чтобы поделиться своими трудностей с тем человеком, которому он доверяет.

Пока я приходил в себя, Петров вылил целый поток ругательств в адрес посла. Наконец он прекратил ругаться и, обращаясь напрямую ко мне заявил: Этот человек не терпит правды. Знаешь, что произошло? Дуся уволена.

Мне потребовалось некоторое время, чтобы собраться с мыслями и никак это не комментировать.

- После стольких лет честной и самоотверженной работы он уволил её только за то, что она высказалась в отношении него на собрании сотрудников посольства.

Эти регулярно проводимые собрания сотрудников посольства предназначались для того, чтобы поднять трудовую активность и энтузиазм коллектива. Они немного напоминали атмосферу некоторых собраний евангелистов, где участники публично каются в своих грехах и сообщают о грехах своих соседей. Кто-то из сотрудников поведает о допущенных им оплошностях, о случайных отклонениях от партийной линии или о порочных привычках; а иногда кто-то сообщит о негативных моментах, которые он подметил у своих коллег. В заключение посол, который обычно возглавляет такие собрания, вынесет кому-то выговор, прочитает нотацию и даст указание, или же дарует прощение.

По всей видимости, на последнем собрании посол резко высказался против Петровой за её отношение к жене посла. Он утверждал, что она ведет себя по отношению к жене посла неучтиво и не скрывает своей вражды ней. В качестве непростительного примера такого поведения он привел случай, когда Петрова выразила свое неодобрение к ней тем, что швырнула в неё какое-то кондитерское изделие, кажется торт, но не ясно, какой именно.

Излишне говорить о том, что такие обвинения вызвали резкий отпор со стороны супругов Петровых, в результате чего, они оказались в изоляции и лишились поддержки всего персонала посольства. Вероятно, Петров был прав, утверждая, что эти люди себе на уме и повели себя так, как им выгодней.

Произнося передо мной всю эту тираду, Петров высказывал все, что у него накопилось.

- Бедняжка Дуся, вот такова благодарность за твое самопожертвование, за работу по вечерам и выходным дням. Она вела всю бухгалтерскую работу и вдобавок выполняла функции секретаря посла. Но больше всего обидно потому, что она была такой добросовестной в работе, которая ей все заменяла в жизни. И вот появляется какой-то паршивый чиновник - карьерист и увольняет её лишь потому, что не терпит критики в свой адрес..

- Господин Генералов, - насмешливо произнес он, - господин Генералов ещё один представитель этой проклятой высшей касты. Это они - новые правители.

Ну, и все в таком духе. Суть его высказываний сводилась к тому, что новая бюрократическая каста пришла на смену аристократии царского режима, что она такая же замкнутая клика, безжалостная и жестокая, и ей так же наплевать на простого человека.

По-видимому, у Петрова была навязчивая идея в отношении Генералова.

- Я всего достиг тяжелым трудом и лишениями. У Генералова двое сыновей. Им не о чем беспокоиться. Их папаша проследит за тем, чтобы они попали в дипломатическое учебное заведение. О них позаботятся и, они получат прекрасные должности, вне зависимости от того, достойны они их или нет.

Когда он на момент сделал паузу, я произнес:

- Не могу поверить, что Дусю уволили. Какая несправедливость!.

Я старательно подбирал слова. - Судя по всему, увольняя Дусю, они хотят досадить вам. И их первый шаг - убрать с дороги её.

- Я знаю это. С тех пор, как её уволили, Дуся все время плачет. Дошло до того, что мы оба считаем лучшим выходом пустить себе пулю в висок.

Я как мог успокоил Петрова, сказав, что такие разговоры совершенно бессмысленны и я не хочу воспринимать их всерьез.

- В той жизни, которой вы живете, вы, конечно, можете так говорить, Майкл. Я бы все отдал за то, чтобы оказаться на вашем месте. Вы приходите и уходите, когда захотите, и вы самм себе хозяин. Над вами никто не стоит. Я скажу вам, что лучше работать здесь в артели на дорожном строительстве, чем жить всю жизнь в ежедневном страхе.

Я снова постарался успокоить Петрова. - Прежде всего, выбросьте из головы всякую мысль о самоубийстве. В любой ситуации - можете рассчитывать на меня. Приходите ко мне в мой дом и живите. Займемся каким-нибудь бизнесом, и не о чем будет тужить. Разумеется, это касается также и Дуси.

- Сейчас она меня более всего тревожит. Я прихожу в отчаяние, видя её в таком состоянии. И все из-за этой гниды Генералова.

Мне необходимо было сохранить контроль над ситуацией. Прежде всего, важно было ограничить конфликт рамками личной ссоры между Петровым и Генераловым. Я ни в коем случае не должен был резко изменить мою линию поведения человека, симпатизирующего Советскому Союзу, и дать Петрову основания полагать, что счел его вспышку выпадом против Советской системы. Это было бы совершенно неправильно, так как, независимо от того, что он имел против советской правящей касты, он на этой стадии был все ещё предан прежним революционным идеалам. А вот если продолжать трактовать ситуацию как конфликт между Петровым и Генераловым, тогда у меня не было причин сдерживать свою открытую поддержку эмоциональной вспышки Петрова.

Я знал, что на его разговоры о самоубийстве не следует обращать особого внимания, но меня очень интересовало, какими причинами все это было вызвано. Мне представлялось, что на все это был только один ответ Петров намеренно обостряет эту ситуацию до масштабов выбора между жизнью и смертью для того, чтобы эмоционально до такой степени крепко привязать меня к себе, чтобы для меня все остальные соображения отошли на задний план. Другими словами он хотел, чтобы верность дружбе перевесила мою политическую лояльность. Наверняка было только это, потому что он бы никогда не решился на такую рискованную игру, если бы не считал цель стоящей этого риска.

Что могло произойти, если Петров просчитался ? Одно мое слово там, где это нужно - а для Петрова я все ещё был советским агентом - означало бы трагический конец не только для Петрова, но и для его жены.

С такими мыслями я продолжал беседовать с Петровым до тех пор, пока не убедил его вернуться в советское посольство в Канберре. Он понял, что может рассчитывать на меня, и что если возникнет кризис, то у него есть убежище, где можно укрыться.

Проблема работы с Петровым, как бы она ни была сложна сама по себе, стала казаться сравнительно менее значительной рядом с более важной, о которой мне приходилось постоянно думать - я ведь более не был агентом Службы безопасности. При нормальных ранее существовавших у меня возможностях для оперативной работы, все представлялось весьма однозначно у меня в руках находился сотрудник советского посольства, который, как мне точно известно, готов изменить своей стране.

Каким должен был быть мой следующий шаг? Я подумал об обращении в газеты по крайней мере в одну из них так как у меня были контакты с газетой Сидней Морниниг Геральд, однако сразу же отказался от этой мысли. Я понимал, что без санкции цензуры на публикацию такого материала обращение к прессе будет бесполезным. Я задавался вопросом, следует ли мне представить дело Петрова, как уже свершившийся факт. Должен признаться, что такая идея представлялась мне как возможность досадить тем людям, которые, как я считал, обошлись со мной подло. И снова я отверг и эту мысль, так как по ходу этого дела неизбежно предстояли контакты с официальными ведомствами.

Это вновь вернуло меня к мысли о Службе безопасности и, по зрелому размышлению, дружеские чувства и признательность к Норту, с которым я проработал так много лет, склонили меня к возобновлению контакта с Агентством..

Испытывая недобрые предчувствия, я позвонил Норту. Какова будет официальная реакция? Я не знал, захочет ли он встретиться со мной или даже выслушать меня. Я заново отчетливо припомнил мою беседу с мистером "Давайте обойдемся без имен", который сообщил мне, что решение обойтись без моих услуг принято окончательно.

Норт выслушал меня, попросил извинения за небольшую паузу (по-видимому, для консультаций с руководством) и вернувшись к телефону сказал: Мы будем очень рады видеть вас, мистер Бейкер.

Глава Двадцать вторая.

Не могу сказать, что Служба безопасности расстелила передо мной красную ковровую дорожку, но, по крайней мере, Джек Бейкер вернулся к прежней деятельности в результате официального решения. Большое примирение состоялось четыре дня спустя после того, как я рассказал Норту об эмоциональном взрыве Петрова. Со мной встретились Норт и Ричардс, который официально вел это дело до самого его завершения.

- Вы должны полностью отдавать себе отчет в том, насколько все это важно, - заявил Ричардс с самого начала. - Необходимо, - продолжал он, чтобы мы встретились с Петровым как можно скорее после того, как он примет решение о переходе на Запад. Мы будем ждать четкого проявления его собственного желания в этом отношении. Я беседовал с полковником Спраем, и это его прямое указание. Все дело будет реализовываться через нас. Иначе вы будете нести ответственность за безопасность Петрова.

Сотрудничество со Службой безопасности и работа по этому делу начались по моей инициативе, поэтому я подумал, что их позиция, изложенная Ричардсом, была, мягко говоря, странной. Однако вслух я ничего не произнес. В любом случае заявление о возложении на меня ответственности за безопасность Петрова было сущим вздором - закон не требует от гражданина, чтобы он нес за кого-то ответственность.

Ричардс не стал более продолжать в таком духе и оказался весьма любезным и даже щедрым, когда мы стали обсуждать основу, на которой я должен был возобновить агентурную работу. - Не стесняйте себя в расходах, сказал он. - Деньги более не станут предметом дискуссии.

Далее разговор пошел уже о конкретных вещах. Я четко дал понять, что впредь не стану работать по старой системе, представляя детальные отчеты о финансовых расходах. Это, как помнит читатель, было принципиальным вопросом, на котором мы разошлись со Службой безопасности. Теперь договоренность должна была быть достигнута на основе того, что предлагал я - общая сумма в пятьдесят пять долларов в неделю, из которой я буду брать и на мои собственные расходы.

Служба согласилась с пунктом об общей сумме на расходы, но предложила сорок пять долларов в неделю с оговоркой о том, что я могу запросить дополнительные средства, если у меня будут особые траты. В конечном итоге она предложила выплатить мне сто долларов в качестве компенсации моих расходов и затрат на автомашину (включая поездку в Канберру) в течение тех двух месяцев, которые я провел с Петровым в интересах Службы.

Я не стал спорить по поводу размера суммы, добившись согласия по вопросу, который лежал в основе нашей размолвки. В то время я записал в моем дневнике: Отношения наладились, и я очень рад, что восстановил контакт с ними.

Вечером того же дня, когда мы со Службой уладили наши разногласия, а это было 27 ноября 1953 года, ко мне домой приехал Петров. Он все ещё был очень озабочен, хотя та истерия, которая проявилась у него во время нашей последней встречи, уже прошла. Вопреки обыкновению Петров предпочел остаться у меня в квартире и никуда не ехать очевидно, ему хотелось спокойной беседы со мной.

Поставив рядом с нами пару бокалов с напитком и удобно усевшись в легком кресле, Петров начал разговор. И тут выяснилось, что в его голове полно историй об успешном устройстве жизни многих новых австралийских поселенцев. Видно было, что он уделил этому вопросу много внимания, так как приводил массу примеров.

- Ну вот хотя бы случай с тем человеком, - продолжал он. Проработав пару лет на лесозаготовках и скопив денег, он теперь купил лесопилку. А взять пример с другим. Он начинал работать шофером, а теперь у него целый парк грузовиков. Я сам беседовал с этими ребятами, и все было именно так.

Более всего ему нравились примеры успеха людей, работавших на земле, а среди них он предпочитал тех, кто занимался выращиванием цыплят на ферме.

Ход его мыслей принял настолько однозначный характер, что я не побоялся задать ему прямой вопрос: - Если бы у вас был выбор, то какое из этих занятий вы предпочли бы ?

- Разведение цыплят на ферме, - ответил он, и мне показалось, что он сказал это так же, как сказали бы в разных местах тысячи других людей, решивших, что настало время заняться практическим делом.

Теперь можно было не опасаясь дать понять Петрову, что если его мечты идут в таком направлении, то я мог бы помочь в их осуществлении. В ходе этого разговора я четко высказался в том плане, что инициативный и предприимчивый в Австралии человек может очень хорошо устроиться.

- Я тоже обратил внимание, - произнес я, - что много новых австралийцев, прибывших сюда без гроша в кармане, сейчас в финансовом отношении крепко стоят на ногах. И мне кажется, что любой энергичный человек, имеющий стимул и желание работать, просто обречен на успех.

- Да, Австралия - это процветающая страна, - отозвался Петров.

- Здесь людям не знакомы нужда и лишения. Знаете, я родился в Сибири и все, чего я достиг, досталось мне тяжелым трудом.

Петров отвел глаза и замолчал. Казалось, он забыл о моем присутствии. Сейчас его мысли были далеко и он вспоминал свое детство у себя на родине стране безбрежных просторов, бескрайних темных лесов и заснеженной тундры; стране, где время не имело значения, так как не о чем было особенно вспомнить и нечего ожидать, где человек работал как скотина и умирал как скотина в духооте тесных деревянных изб.

- Я родом из крестьянской семьи и мои родители не умели ни читать, ни писать. Отец умер, когда я был ещё маленьким его убило молнией. Мне тогда было семь лет и отца я помню смутно. Мы с матерью и двумя братьями - Иваном и Александром - жили в небольшой деревне Лариха в Тюменской области. Лариха не отличалась от других сибирских деревень она так же была фактически отрезана бескрайней тундрой от остального мира, от его забот и радостей. Семь месяцев в году у нас была зима, и снег лежал по пояс. Весной все утопало по колено в непролазной грязи, и в нашей деревне с трудом можно было пересечь улицу.

- Да. Жизнь была тяжелая и, чтобы выжить, приходилось быть стойким. Мы с братьями спали на полу в переполненной комнате. Постелью служила охапка соломы. Через год после смерти отца я пошел в школу в нашей деревне - это было с 1915 по 1917 год. Революция завершила мою учебу - все школы оказались закрыты. Следующие два года я вынужден был сидеть дома с матерью. В двенадцать лет мне пришлось начать работать, чтобы семья смогла выжить. С тех пор как умер отец, дела шли все хуже и хуже, и наша небольшая семья уже оказалась на грани голода. Мне, несмотря на мой юный возраст, не оставалось другого выбора, кроме как искать какую-то работу.

- Мне повезло. Деревенский кузнец взял меня к себе учеником. Работа была очень тяжелой. Я едва мог поднять некоторые из рабочих инструментов, однако я крепился. Все-таки это было лучше, чем голодать. В первый год освоения ремесла мне ничего не платили, но кормили. За второй год я заработал девять рублей - это выходило по несколько английских шиллингов в неделю. Девять рублей в год - это конечно не много, но все-таки поддержка семье. Позднее, когда я освоил ремесло, я стал получать больше, однако все равно приходилось не легко.

- Пока буду жив, никогда не забуду эти долгие восемь лет моей работы в подмастерьях у деревенского кузнеца. Только представьте себе подъем зимой в пять утра, когда температура на дворе намного ниже нуля, а солнце появляется не раньше восьми часов утра. Помню, как я вылезал из моей соломенной постели еле продрав глаза, плескал ледяной водой на лицо, чтобы окончательно прийти в себя и затем изо всех сил бежал, опасаясь опоздать на работу. Работал я до восьми или девяти вечера, возвращался домой еле живой от усталости и, как подкошенный, валился на свою соломенную постель прямо в одежде.

Работая у кузнеца, Петров вступил в местную комсомольскую ячейку молодежную коммунистическую организацию. Затем его направили на учебу в Свердловск - один из крупнейших промышленных центров Сибири на транссибирской магистрали. Город был назван по имени одного из деятелей революции и некогда был провинциальным населенным пунктом с числом жителей в пятьдесят-шестьдесят тысяч человек, поблизости от которого располагалось одно из земельных владений царя Николая. Здесь в конце концов революционеры и казнили царя и его семью.

В настоящее время этот город с населением около полутора миллионов человек является символом новой промышленной Советской России. В нем, как и во многих других советских городах, старое и новое во внешнем облике плохо сочетаются. Рядом со старыми строениями возвышаются современные здания и громадные корпуса промышленных предприятий.

Крупный новый город рос согласно советскому плану индустриализации Урала и Сибири, а также, исходя из необходимости вывести тяжелую промышленность из районов возможных бомбежек противника. В 30-х годах в этой работе были достигнуты большие результаты, но они стали ещё более впечатляющими с началом Второй мировой войны после нападения Германии на Советский Союз.

Петров легко адаптировался к новой обстановке и делал такие успехи, что уже в 1927 году стал членом партии большевиков, что было не совсем обычно для молодого человека двадцати лет от роду. В последующие несколько лет он быстро продвинулся по партийной линии. Его первое назначение на крупный партийный пост состоялось в г.Серов за Уралом, где он стал работать партийным организатором молодежи в профсоюзе металлургов.

В 1930 году его призвали на службу в Военно-морской флот и направили на базу Балтийского флота в Кронштадте около Ленинграда. Он служил как на самой базе, так и на одном из эскадренных миноносцев и демобилизовался в звании старшины. Петров любил вспоминать о своей службе на флоте. - Хорошее тогда было времечко, без забот, - сказал он. - Нам было хорошо и на берегу и в море.

Петров продолжил рассказывать о своей службе во флоте, однако в отношении последующих лет был не очень словоохотлив. Он рассказал о некоем периоде работы в Москве, о своем назначении в 1942 году на пост в советское посольство в Швеции, однако обошел молчанием характер своей работы там. Он говорил довольно много, но, в основном, о самой Швеции. Это были его первые впечатления о заграничной жизни, и они запомнились ему надолго.

- Вы знаете, Майкл, - сказал он, - Швеция тоже очень приятная страна и жить там очень не плохо. Во время моего пребывания там мне хотелось узнать её получше, но круг моих знакомых был довольно ограничен и мне приходилось быть довольно осмотрительным во всех действиях и поездках. Там рядом со мной не было такого человека, с которым можно было бы проводить время, как с вами здесь.

По ходу рассказа Петрова отдельные фрагменты наших прежних бесед занимали свое место в общей картине его взглядов и мировоззрения, которая становилась целостной и довольно четкой.

Когда представилась возможность, я вновь повторил мое прежнее предложение о помощи. - Послушайте, Владимир, - сказал я, - если в какой-то момент вы почувствуете желание заняться бизнесом, я готов войти в дело вместе с вами. Думаю, что смогу раздобыть в банке некоторую сумму денег, и это поможет нам обоим.

Мы уже забыли об истории с кафе Адрия; за несколько дней до этого Петров ясно дал понять, что достать требуемую сумму денег - выше его возможностей.

Мы долго обсуждали различные варианты организации бизнеса и отправились спать лишь далеко за полночь.

Информируя об этом на следующий день Норта, я сказал: - По моему мнению, Петров серьезно рассматривает возможность остаться в Австралии, но, конечно, прямо ничего не скажет до самого последнего момента.

В течение нескольких последующих дней я обдумывал, какой лучше сделать следующий шаг. Мне казалось, что если Петров мечтает о ферме по выращиванию цыплят, тогда наилучшим решением было бы подыскать подходящую ферму и посмотреть, не проявит ли он к ней интерес. Это не только послужило бы проверкой искренности его намерений, но и в случае, если он действительно решил перейти на Запад, обеспечило бы ему хотя бы на какое-то время занятие и средства к жизни.

Я подыскал подходящую ферму в районе Касл Хилл и представил мой план на рассмотрение в Службу безопасности. У них не возникло возражений и спустя несколько дней они разрешили мне действовать в подготовленном мною направлении.

Ферма принадлежала знакомой мне супружеской паре по фамилии Макмоу. Доктор Лео Макмоу работал стоматологом в местечке Параматта и держал ферму в качестве хобби. Я позвонил ему и его жене и сообщил им, что у меня есть потенциальный покупатель - новый австралиец из числа моих пациентов. Мы договорились, что я привезу его посмотреть ферму в следующее воскресенье.

С Петровым я начал разговор издалека.

- У меня совсем неожиданно появилась перспектива получить некоторую сумму денег, - сказал я ему. - Я держал несколько акций компании "Ампол эксплорейшн", а в результате последнего бума на фондовой бирже их цена теперь поднялась до уровня от тысячи восемьсот до двух тысяч долларов. Кроме этого у меня есть кое-какие сбережения, и я уверен, что мне удастся получить ссуду в банке. С учетом всего этого я считаю, что у меня на руках окажется сумма денег порядка нескольких тысяч долларов. Расспросив кое-кого из моих знакомых, я узнал, где продается ферма по выращиванию цыплят, и мне представляется, что это может быть хорошим вариантом. Мне бы хотелось, чтобы вы взглянули на эту ферму и сообщили мне ваше мнение, поскольку вы разбираетесь в этом деле лучше, чем я.

Владимир отреагировал на мои слова положительно, и это позволило мне продвинуться немного дальше.

- Было бы хорошо, если бы вы выступили в качестве долевого покупателя. Вам было бы легче торговаться с владельцем, чем мне, так как он мой друг. Я представлю вас как Питера Карпича (это имя мы использовали ранее) и вы сможете впоследствии постоянно выступать под этим именем.

Петров очень заинтересовался моим сообщением. На ленче в кафе Адрия он не стал принимать спиртного и очень беспокоился, как бы мы не опоздали к назначенному часу встречи на ферме.

По дороге к местечку Параматта он спросил меня, не в ту ли это сторону, что и дорога на Канберру? И, судя по всему, остался весьма удовлетворен, когда я заверил его, что это совсем в противоположном направлении.

Ферма, носящая название "Райская усадьба", Петрову понравилась. Ему приглянулся дом, и он с удовлетворением отметил наличие системы горячего водоснабжения, электричества и холодильника. Ферма располагалась на земельном участке площадью в пять акров8, и он настоял, чтобы мы осмотрели её полностью. Он пришел к выводу, что ферма явно запущена, так как при наличии помещений и оборудования для выращивания пятисот голов птицы, птичьего стада на ферме практически не было. Когда я оперся на проволочную ограду, она завалилась на землю. - Здесь нужно будет изрядно поработать, сказал Петров.

Когда мы вернулись в дом, он заговорил о своих планах построить дополнительные помещения для содержания птицы. К этому времени у него уже вылетело из головы, что ему следовало выступать в качестве долевого покупателя. Он уже видел себя новым владельцем фермы. Однако ему хватило практичности, чтобы понять, что пройдет ещё изрядно времени, прежде чем ферма станет рентабельной. Вернувшись в дом, он поинтересовался у миссис Макмоу, где они берут корма.

Мы обсудили цену и условия оплаты, и сошлись на девяти тысячах долларов - шесть тысяч - сразу наличными, а остальное - в рассрочку. Когда речь зашла о том, что в эту сумму не вошла стоимость мебели, Петров сказал мне по-русски: - Мне эта мебель не нужна. Я куплю новую мебель - более легкую по стилю и более современную.

На обратном пути Петров только и говорил об этой ферме и особенно нахваливал место её расположения. Я решил, что пришло время, когда можно сказать ему все напрямик.

- Послушайте, Владимир, - обратился я к нему. - Я должен поставить вас в известность о том, что не смогу взять все это на себя. У меня врачебная практика в Сиднее и я, скорее всего, не смогу оставлять её при отъездах на ферму. Для вас пришел момент решать, интересует ли вас это дело. Ферма будет приобретена на ваше имя - то есть на имя Карпич - и станет вашей, если вы этого хотите.

Петров понял, что я намерен отдать ферму ему. Он для вида стал слабо возражать: - Ферма все равно останется вашей. Я только буду следить за ней для вас.

- Ничего подобного, - сказал я. - Ферма будет вашей собственностью. Я буду рад видеть вас её владельцем и знать, что в любое время могу приехать к вам в гости.

Петров не мог скрыть своего удовлетворения от того, что вскоре он станет владельцем фермы.

- Переговорите об этом с вашей женой, - предложил я, - и как можно скорее дайте мне знать о вашем решении. Как вы сами то считаете, каково оно будет?

- Полагаю, что все будет в порядке. Думаю, что мы сможем заняться этим делом.

Вернувшись домой, мы выпили за успех предстоящей сделки.

К концу дня мы отправились на прием в новый дом чехословацкого консула Кафки. Этот вечер мне очень запомнился. Присутствовало около пятидесяти гостей, в том числе наиболее известные фигуры из Коммунистической партии, сотрудники чехословацкого консульства и Советского посольства, а также радикальные профсоюзные лидеры и видные сторонники Коммунистической партии, работа с которыми считалась перспективной.

Было много ликера, а чешский национальный спиртной напиток сливовица буквально лился рекой. Обычная сдержанность исчезла в шуме дружеского веселья.

Некоторые из гостей, разогретые сливовицей, принялись похваляться своей силой и затеяли различные турниры с целью продемонстрировать её. Апогеем этого стал поединок по армрестлингу между Кафкой и коммунистическим секретарем профсоюза котельщиков Хью Грантом.

Но значение этого вечера заключалось в другом. Для меня стало ясно, что отныне между Петровым и мной должен будет установиться совершенно иной характер отношений.

Перед выездом из дома Петров спросил меня, знаю ли я адрес.

- Да, - ответил я и дал старый адрес Кафки.

- Это не тот, теперь он живет в районе Дуврских холмов. Разве вы не знаете ? Не приходилось бывать у него ?

Петров попытался поймать меня на этом, и я знал почему. Теперь для него стало опасным мое общение с его старыми знакомыми. Мы были с ним в сговоре, который, по каким меркам ни суди, находился в противоречии с его должностными обязанностям сотрудника советского посольства. Ему необходимо было не допустить утечки информации об этом, следовательно, нельзя было пренебречь даже малейшей мерой предосторожности. Он мог доверять мне - ведь ему пришлось войти со мной в сделку - но он не мог допустить неосторожного поступка с моей стороны. Он исходил из логичной посылки о том, что чем меньше у меня возможностей проговориться, тем лучше.

Это было началом настойчивых попыток Петрова ослабить мои связи с моими знакомыми - радикалами и держать меня подальше от его коллег по советскому посольству. Продолжение последовало на следующее утро после вечеринки, когда я повез его в аэропорт Маскот на самолет в Канберру. Он начал с разговора о том, что супруги Кларк стали относиться ко мне с неприязнью. Он явно преувеличивал в очевидной попытке посеять между нами отчуждение, а я подыгрывал ему, пока мы не пришли к общему выводу: Черт с ними, с супругами Кларк, не будем больше с ними встречаться.

Затем Петров сказал, что мне следует держаться подальше людей, подобных Антонову.

- И тогда, - сказал он, - мы сможем заниматься бизнесом.

По его словам я понял, что он имел в виду птицеферму.

Он также был явно против организаций сторонников мира. - Там много разного сброда, поэтому не нужно иметь с ними никаких дел.

Несмотря на все это, а также на долгий опыт работы в условиях конспирации, Петров все ещё не принял окончательного решения в отношении своих будущих действий. Это стало ясно, когда он посоветовал мне принять приглашение участвовать в работе научной группы Конференции по проблемам войны и мира. Это была та связь, которую сотрудник советского посольства Петров - а на этой стадии он все ещё был сотрудником посольства с довольно неопределенной перспективой на будущее - пока не мог позволить себе разорвать.

Тем не менее, рекомендуя мне прекратить связи с коммунистами, Петров проводил логичную линию. Каким бы ни было его решение - переходить на Запад или нет - его интересам на перспективу лучше отвечало сохранение со мной тесных отношений. Наши отношения дошли уже до такой стадии, когда его планы на будущее становились моими планами. Никакой альтернативы уже не осталось, кроме как продолжать эту игру дальше и позволить ему руководить моими действиями. Я не мог ни при каких обстоятельствах позволить себе быть слишком умным и самостоятельным.

Загрузка...