Дело Сен-Фиакра

Глава 2 Молитвенник

— Вы тоже сюда? — спросил врач, едва покойницу уложили на кровать. — Не поможете ли? Одному мне ее не раздеть.

— Сейчас разыщем горничную, — отозвался Мегрэ.

И действительно, Жан поднялся наверх и вскоре привел женщину лет тридцати, которая, едва переступив порог спальни, принялась испуганно озираться.

— Убирайтесь! — рявкнул Мегрэ слугам, которые только того и ждали.

Внимательно оглядев Жана с головы до ног, он за рукав потянул его к амбразуре окна.

— Какие у вас отношения с сыном графини?

— Но… Я…

Юноша выглядел на редкость тщедушным, и полосатая пижама сомнительной свежести отнюдь не прибавляла ему импозантности. Он старательно отводил глаза.

При этом руки его ни секунды не оставались в покое: он то и дело хрустел суставами пальцев, нещадно выламывая и выкручивая их.

— Погодите, — перебил его комиссар. — Поговорим начистоту, незачем попусту терять время.

Тем временем за тяжелой дубовой дверью спальни раздевали покойницу — слышались шаги, скрип пружинного матраса, негромкие распоряжения Бушардона.

— Какое положение вы занимали в замке на самом деле? Как давно вы здесь живете?

— Уже четыре года.

— А до этого вы были знакомы с графиней де Сен-Фиакр?

— Я… То есть меня представили ей общие друзья. После банкротства небольшого лионского банка мои родители разорились. Вот я и поступил на службу к графине личным секретарем. Был кем-то вроде доверенного лица…

— Погодите, а чем вы занимались раньше?

— Путешествовал, писал статьи по искусству.

Мегрэ даже не улыбнулся: атмосфера этого дома совершенно не располагала не то что к веселью, но даже к иронии.

Громадное здание замка выглядело снаружи довольно внушительно, но стоило войти внутрь, и вы попадали в атмосферу запустения. Все было таким же жалким и замызганным, как пижама этого секретаришки. Уродливая, допотопная мебель, покрытая толстым слоем пыли; множество дурацких, никому не нужных безделушек. Обои, драпировки, обивка мебели — все выглядело выцветшим и полинялым.

Местами обои выгорели не так сильно: видно, раньше там стояли какие-то вещи, которых теперь не было и в помине. И, разумеется, исчезло все самое ценное.

— Вы сделались любовником графини.

— Каждый человек волен любить того, кого…

— Болван! — буркнул Мегрэ, повернувшись спиной к собеседнику.

И без того все было ясно. Достаточно было увидеть этого господина, на мгновение окунуться в атмосферу старого замка: взгляды слуг были красноречивей всяких слов!

— Известно ли вам, что сын графини сейчас приедет?

— Нет. Какое мне дело до этого?

Он по-прежнему отводил взгляд. И все так же выламывал себе пальцы.

— Мне нужно одеться. Здесь холодно. Но почему полиция вмешивается в эту историю?

— В самом деле, пойдите оденьтесь.

Мегрэ толкнул дверь в спальню графини, стараясь не смотреть в сторону кровати, где лежало нагое тело покойной.

Спальня была под стать замку — слишком большая и холодная, заставленная случайными старыми вещами.

Мегрэ хотел было облокотиться на мраморную доску камина, но заметил, что она разбита.

— Вы что-нибудь обнаружили? — обратился комиссар к Бушардону. — Погодите. Оставьте нас на минутку, мадемуазель.

Он закрыл дверь за горничной, подошел к окну и прижался лбом к стеклу, рассеянно глядя на засыпанный сухими листьями парк, утопавший в серой дымке.

— Ничего нового не могу вам сообщить. Смерть произошла от внезапной остановки сердца.

— А от чего это могло случиться?

Неопределенно махнув рукой, врач накинул на покойницу одеяло, подошел к Мегрэ и принялся раскуривать трубку.

— Возможно, от волнения. А может, она сильно озябла. В церкви было холодно?

— Напротив! Вы, разумеется, не обнаружили никаких следов ранения?

— Ни единого!

— И следов от инъекции нет?

— Мне тоже пришло это в голову. Но я ничего не нашел. Яд тоже следует исключить. Сами видите, трудно предположить, что…

Комиссар отличался редкой твердолобостью. Слева под деревьями он видел красную крышу дома управляющего: дома, где он родился.

— В двух словах… Что вы можете сказать о жизни в замке? — вполголоса спросил он.

— Вы уже знаете не меньше моего. Графиня была из тех женщин, которых лет до сорока — сорока пяти не в чем упрекнуть. Но муж умер, сын уехал учиться в Париж…

— А что происходило здесь?

— Стали появляться секретари. Одни исчезали быстро, другие задерживались на какое-то время. Последнего вы видели сами.

— Она была богата?

— Замок заложен. Из четырех ферм — три проданы. Антиквары то и дело увозят последние ценные вещи.

— А что же сын?

— Я мало его знаю. Говорят, тот еще тип!

— Благодарю вас.

Мегрэ пошел к двери. Бушардон двинулся за ним.

— Между нами, я не прочь узнать, каким образом вы оказались в церкви как раз сегодня утром.

— В самом деле, это странно.

— По-моему, я где-то вас видел.

— Вполне возможно.

И Мегрэ торопливо зашагал по коридору. Он не выспался, и в голове у него слегка гудело. А может, его и в самом деле продуло в гостинице у Мари Татен. Тут он заметил, что по лестнице спускается Жан: юноша сменил пижаму на серый костюм, но на ногах у него по-прежнему красовались шлепанцы. Внезапно послышался рев автомобильного мотора без глушителя: к дому кто-то подъехал.

Это оказался небольшой зеленовато-желтый гоночный автомобиль, тесный и неудобный. Через несколько минут в вестибюле появился мужчина в кожаном пальто. Сняв гоночный шлем, он воскликнул:

— Эй, кто-нибудь! Спите вы все, что ли?

Тут он заметил Мегрэ и окинул его недоуменным взглядом.

— Что здесь такое…

— Тс-с! Мне нужно с вами поговорить.

Жан, бледный и встревоженный, стоял рядом с комиссаром. Проходя мимо него, граф де Сен-Фиакр легонько ткнул его кулаком в плечо и шутливо бросил:

— Ты все еще здесь, гаденыш!

Казалось, он не питает к Жану особой вражды: в голосе его звучало одно лишь глубокое презрение.

— Надеюсь, ничего страшного здесь не случилось?

— Сегодня утром в церкви скончалась ваша матушка.

Морису де Сен-Фиакру было тридцать лет — ровно столько же, сколько и Жану. Они были одного роста, но граф был крупнее, к тому же склонен к полноте. Все его существо излучало бодрость, радость, какое-то удальство.

Одежда, особенно кожаное пальто, лишь подчеркивала это впечатление. Светлые глаза его глядели весело и задорно.

Тем не менее слова Мегрэ заставили его нахмуриться.

— Что такое?

— Идите сюда.

— Ничего себе! Да я…

— Что «да я»?

— Ничего. Где она?

Теперь он выглядел ошеломленным, сбитым с толку.

Войдя в спальню, он чуть приподнял край одеяла и поглядел на бескровное лицо покойницы. Никаких проявлений скорби не последовало. Он не пролил ни слезинки, не позволил себе ни единого драматического жеста.

Лишь прошептал:

— Бедная старушенция.

Жан решил было, что ему тоже следует войти в спальню, но, едва завидев его, молодой граф вскричал:

— Эй, ты, вон отсюда!

Он занервничал. Забегал по спальне. Наткнулся на доктора.

— От чего она умерла, Бушардон?

— Сердце остановилось, господин Морис. Но, возможно, комиссар знает об этом побольше моего.

Граф живо обернулся к Мегрэ.

— Так вы из полиции? Что здесь такое…

— Не могли бы вы уделить мне несколько минут? Мне хотелось бы немного пройтись. Вы будете здесь, доктор?

— Я как раз собирался на охоту и…

— Значит, вам придется поохотиться как-нибудь в другой раз.

Морис де Сен-Фиакр шел за Мегрэ, задумчиво глядя себе под ноги. Когда они добрались до главной аллеи парка, как раз закончилась семичасовая месса, и прихожане, которых было теперь гораздо больше, чем на ранней мессе, выходили из церкви и собирались небольшими группками на паперти. Иные уже отправились на кладбище, и над кладбищенской оградой виднелись их головы.

По мере того, как светало, становилось все холоднее: студеный северо-восточный ветер кружил сухие листья над деревенской площадью, над прудом Богородицы.

Мегрэ принялся набивать трубку. Как знать, быть может, ради этого он и выманил молодого графа на улицу. Но ведь врач-то курил прямо в спальне покойной.

Да и сам Мегрэ привык курить где угодно.

Но только не в замке. Это было совершенно особое место, в юности олицетворявшее для него все самое недостижимое.

— Сегодня граф вызвал меня в библиотеку. Мы работали вместе, — бывало, с гордостью сообщал его отец.

В те времена совсем еще юный Жюль Мегрэ не раз почтительно провожал глазами детскую коляску, которую кормилица возила по парку. Тогдашний младенец и был нынешний граф Морис де Сен-Фиакр.

— Кому выгодна смерть вашей матушки?

— Не понимаю. Доктор ведь сказал…

Морис заволновался. Жесты его сделались резкими, порывистыми. Он поспешно схватил протянутую комиссаром бумагу, в которой сообщалось о готовящемся преступлении.

— Что это значит? Бушардон говорит, что у нее остановилось сердце и что…

— Но эту остановку сердца кто-то предвидел за две недели.

Издали на них с любопытством поглядывали крестьяне. Потихоньку, словно следуя за ходом своих мыслей, собеседники подошли к церкви.

— Что привело вас в замок сегодня утром?

— Об этом я и думаю, — с трудом выговорил Морис де Сен-Фиакр. — Вы спросили меня, кому выгодна… Так вот. Один человек, несомненно, заинтересован в смерти моей матери. Я сам.

Он вовсе не шутил и выглядел крайне озабоченным, что не помешало ему окликнуть по имени проезжавшего мимо велосипедиста и поздороваться с ним.

— Раз вы из полиции, значит, уже сообразили, что к чему. Да и каналья Бушардон уж конечно не преминул рассказать вам… Мать была несчастной старой женщиной. Отец умер. Я уехал. По-моему, она слегка свихнулась, когда осталась совсем одна. Сначала не вылезала из церкви. Потом…

— Молодые секретари?

— Мне кажется, это совсем не то, что вы думаете и на что намекал Бушардон. Ни в коей мере не порок. Просто потребность в нежности. Потребность о ком-то заботиться. Чтобы эти молодые люди могли воспользоваться ее помощью и заботой, могли выйти в люди. Представьте, это не мешало ей оставаться крайне набожной. Наверняка у нее бывали тяжелейшие моменты раскаяния, когда она терзалась, разрываемая верой в Бога и этой… этим…

— Так вы говорите, вам выгодно…

— Знаете, от нашего семейного состояния мало что осталось. А у таких людей, как этот парень, руки загребущие, сами видели. Думаю, года через три-четыре и вовсе ничего не осталось бы.

Морис де Сен-Фиакр вышел из дому без шляпы.

Проведя рукой по волосам, он заглянул в глаза Мегрэ, чуть помолчал и добавил:

— Остается сказать, что я приехал, чтобы попросить у матери сорок тысяч франков. Я должен оплатить один чек, иначе он окажется без обеспечения. Видите, как все складывается.

Граф сорвал ветку с живой изгороди, вдоль которой они шли. Казалось, он изо всех сил старается овладеть собой.

— Мало того, я еще привез с собой Мари Васильефф.

— Мари Васильефф?

— Это моя любовница. Когда я выезжал из Мулена, она еще спала. С нее вполне станется нанять машину и явиться сюда прямо сейчас. Да, что и говорить — полный букет!

В гостинице у Мари Татен, где попивали ром несколько мужчин, уже потушили керосиновые лампы. Пофыркивал перед отправлением полупустой автобус на Мулен.

— Не заслужила она такого! — задумчиво произнес Морис.

— Кто?

— Мама.

В эту минуту, несмотря на весьма солидные габариты, он походил на обиженного ребенка. Кто знает, может быть, теперь он с трудом сдерживал слезы.

Меж тем собеседники кружили вокруг церкви, то сворачивая к пруду, то вновь возвращаясь к храму.

— Послушайте, комиссар. Но ведь это невозможно. Не может быть, чтобы ее действительно убили. У меня просто в голове не укладывается.

Мегрэ и сам столь напряженно размышлял об этом, что временами забывал о своем спутнике. Он тщательно воскрешал в памяти малейшие детали заутрени.

Графиня сидела на своей фамильной скамье. Никто к ней не подходил. Она причастилась. Затем опустилась на колени, закрыв лицо руками. Потом открыла молитвенник. Чуть погодя вновь закрыла лицо руками…

— Погодите минутку.

Мегрэ по ступенькам поднялся на крыльцо и вошел в церковь, где ризничий уже готовил алтарь к обедне.

Звонарь, грубоватого вида крестьянин в тяжелых подбитых гвоздями башмаках, выравнивал ряды стульев.

Комиссар прошел прямо к скамьям для именитых прихожан и окликнул сторожа, который обернулся на его голос.

— Кто взял молитвенник?

— Какой молитвенник?

— Молитвенник графини. Он остался здесь.

— Вы уверены?

— Ну-ка, поди сюда! — велел Мегрэ звонарю. — Ты не видел, тут не было молитвенника?

— Я?

То ли он в самом деле был туп до идиотизма, то ли притворялся. Мегрэ нервничал. В глубине нефа он заметил Мориса де Сен-Фиакра.

— Кто подходил к этой скамье?

— Жена врача сидела во время второй мессы.

— Я думал, доктор не ходит в церковь.

— Он-то, может, и не ходит. А вот его жена…

— Ладно. Объявите всей деревне, что того, кто принесет мне этот молитвенник, ждет солидное вознаграждение.

— В замке?

— Нет. У Мари Татен.

Когда комиссар вышел на улицу, оказалось, что Морис де Сен-Фиакр дожидается его.

— Я ничего не понял в этой истории с молитвенником.

— У нее остановилось сердце, не так ли? Вполне вероятно, что причиной тому было сильное волнение. И произошло это сразу после причастия, то есть тогда, когда графиня раскрыла молитвенник. Представьте себе, а вдруг в молитвеннике…

Но молодой граф обескураженно покачал головой.

— Не представляю, чтобы какая-нибудь новость до такой степени потрясла мою мать. К тому же это было бы так… так омерзительно…

Тяжело вздохнув, он мрачно поглядел в сторону замка.

— Пойдемте чего-нибудь выпьем.

Но направились они не к замку, а в гостиницу, где их появление вызвало некоторое замешательство. Четверо крестьян, до этого спокойно попивавших себе вино, вдруг почувствовали себя явно не в своей тарелке. Они поздоровались с новыми гостями почтительно, даже слегка боязливо.

Из кухни, на ходу вытирая руки о фартук, примчалась Мари Татен и запричитала:

— Господин Морис, я никак не могу опомниться, такая горестная новость! Бедная наша графиня!

Кто-кто, а она плакала, не скрывая слез. Наверное, всякий раз, когда в деревне кто-нибудь умирал, она обливалась горючими слезами.

— Вы ведь тоже были у мессы, правда? — обратилась она к Мегрэ, словно призывая его в свидетели. — Подумать только — никто ничего не заметил! Мне рассказали, когда я уже вернулась сюда…

Человек всегда чувствует себя неловко, если в подобных ситуациях ведет себя более сдержанно, чем посторонние, которым вроде бы не с чего так уж убиваться.

Морис выслушивал соболезнования, стараясь сдержать раздражение, и, чтобы скрыть замешательство, направился к этажерке, взял оттуда бутылку рома и наполнил две стопки.

Плечи у него затряслись, он залпом выпил стопку и обратился к Мегрэ:

— По-моему, я простыл; видно, утром продуло в машине.

— В наших краях всегда все простужены, господин Морис… — отозвалась Мари Татен. И, обращаясь к Мегрэ, заметила: — Вам бы тоже не мешало поберечься: я слышала, как вы кашляли ночью.

Крестьяне собрались уходить. Печка раскалилась докрасна.

— И ведь в такой день! — причитала Мари Татен.

Из-за ее косоглазия было непонятно, к кому она обращается — к Мегрэ или к молодому графу.

— Не хотите ли перекусить? Надо же, я была так потрясена, когда мне сообщили о несчастье, что даже забыла переодеться.

Однако она ограничилась тем, что надела фартук поверх своего черного платья, которое надевала только в церковь. Шляпка ее осталась сиротливо лежать на столе.

После второй стопки рома Морис де Сен-Фиакр вопросительно поглядел на Мегрэ, словно ожидая его дальнейших распоряжений.

— Идемте, — сказал комиссар.

— Вы придете обедать? Я зарезала курочку и…

Но мужчины уже вышли на улицу. Перед церковью стояло несколько двуколок, хозяева которых, не выпрягая лошадей, привязали их к тополям, росшим у храма.

Над кладбищенской оградой там и сям виднелись головы прихожан. Единственным ярким пятном во дворе замка была желтая спортивная машина графа.

— Чек кроссирован?[2]

— Да, но завтра же он будет представлен к оплате.

— Вы много работаете?

Ответом ему было молчание. Тишину нарушал лишь звук их шагов по подмерзшей дороге, шелест гонимых ветром сухих листьев да пофыркивание лошадей.

— Видите ли, я, что называется, шалопай, человек никчемный. За что только я не брался! Да вот — эти самые сорок тысяч франков! На эти деньги я хотел основать киностудию. А до этого был вкладчиком одной радиокомпании.

Справа, со стороны пруда Богородицы, донесся приглушенный звук выстрела. Показался охотник, размашисто шагавший к добыче, над которой заливалась лаем его собака.

— Это Готье, наш управляющий, — пояснил Морис. — Видимо, отправился на охоту еще до того, как…

И тут граф вдруг потерял контроль над собой: лицо его исказилось, он яростно топнул ногой и, казалось, вот-вот разрыдается.

— Бедная старушенция! — выдавил он сквозь зубы, стараясь унять дрожь губ. — Это… это так мерзко! А этот гаденыш Жан, он…

И тут, словно по волшебству, они заметили двух мужчин, прохаживавшихся по двору замка: это были Бушардон и Жан Метейе. Похоже, секретарь яростно доказывал что-то — так неистово размахивал он худыми руками.

Временами ветер приносил аромат хризантем.