Дело Уичерли

Глава 2

Колледж Болдер-Бич находился в парке, на самом краю одноименного курортного городка, между тесно застроенным клочком суши и безбрежным океаном. Это был один из тех оазисов науки, которые в последние годы в огромном количестве вырастали по всей Калифорнии, дабы научить уму-разуму всех тех, кто был зачат в суровые дни войны. Здания из стекла и бетона были такой строгой формы, такими новенькими, что в окружающий пейзаж не вписывались никак. Искусственными казались и высаженные перед колледжем пальмы, и другие деревья, которые на ветру, дувшем с моря, походили на раскрытый веер.

Даже молодые люди, что сидели на траве или сновали со своими учебниками из корпуса в корпус, были какими-то ненастоящими и напоминали скорее статистов в студенческом мюзикле с буколическими мотивами.

Один совсем еще молодой парнишка, чем-то напоминавший Робинзона Крузо, проводил нас в административный корпус, где я расстался с Гомером Уичерли, который застыл у входа, с потерянным видом озираясь по сторонам.

Такой, впрочем, потеряется где угодно. Пока мы ехали, он успел немного рассказать о себе и о своей семье. Гомер и его сестра Элен были потомками переселенцев, с чьей фермы и повел свое начало Медоу-Фармс. Из рассказа своего спутника я уяснил себе, что род его постепенно вырождался: энергичный дед Гомера Уичерли построил ферму на голом месте, можно сказать в пустыне; отец нашел нефть и основал акционерное общество; Гомер же был лишь номинальным главой этого общества, а фактическим — муж Элен, Карл Тревор, который заправлял всеми делами в своей конторе в Сан-Франциско. Остановив машину перед студенческим пансионом, где жила Феба, я достал свой блокнотик и на всякий случай записал туда имя Тревора и его адрес. Жил он в Вудсайде.

Агенту по продаже недвижимости Осеано-авеню показалась бы раем, архитектору же — сущим адом: вдоль дороги, тесно прижавшись друг к другу, выстроились одинаковые коробки многоквартирных домов, на пустых участках спешно строились новые здания. Трущобы здесь давали прибыль, а прибыль рождала трущобы.

На доме под номером 221, опоясанном рядами балкончиков трехэтажном здании, висела скромная вывеска с нарисованными на ней пальмами — «Студенческий пансион „Океанские пальмы“». Я постучал в дверь с цифрой «один».

Дверь приоткрылась, и на площадку — с опаской, словно в ожидании налогового инспектора — выглянула пожилая массивная женщина.

— Вы хозяйка пансиона?

— Я управляющая, — поправила она меня. — Свободных комнат до осени не предвидится.

— А я совсем по другому вопросу. Меня прислал к вам мистер Уичерли.

— Отец пропавшей девицы? — переспросила она, помолчав.

— Именно. Мы рассчитывали узнать у вас кое-какие подробности. Можно войти?

Она оглядела меня с ног до головы без всякого энтузиазма. Чувствовалось, что от жизни она давно уже не ждала ничего хорошего.

— У меня со студентками хлопот почти не бывает. Можно сказать, вообще не бывает. А вы случаем не из полиции?

— Я — частный сыщик. Зовут Арчер. Пожалуйста, расскажите все, что вам известно про Фебу Уичерли.

— Я ее толком не знала. Моя совесть чиста.

Совесть чиста, а в дом не пускает.

— Вы бы лучше к администрации колледжа обратились.

Если пропадает студентка, отвечают они, а не я. Подумать только, сбежала неизвестно куда и неизвестно с кем! Я тух ни при чем, она и жила-то здесь всего два месяца, даже меньше.

— Как она себя вела?

— Как вела? Как все. И вообще, если разобраться, я вам отвечать не обязана. Идите в колледж — там и спрашивайте.

— Этим в данный момент занимается сам мистер Уичерли. Полагаю, в колледже будут довольны, если узнают, что вы нам помогли.

Она задумалась и прикусила верхнюю губу. Торчащие во все стороны черные волоски на ее тяжелом подбородке угрожающе вздрогнули.

— Ладно, входите.

В комнате пахло ладаном и одинокой старостью. Из черной рамки стоявшего на пианино портрета улыбался мужчина с квадратным лицом и длинными усами. Стены были увешаны всевозможными изречениями, одно из которых гласило: «Огромному замку так же далеко до небес, как и крохотной лачуге». Откуда-то сверху в эту тихую обитель врывались громкие звуки радио.

— Я миссис Донкастер, — представилась хозяйка. — Садитесь, если найдете куда.

В этой заставленной хламом, душной комнате места не было только мне одному. Поискав глазами, куда бы сесть, я опустился наконец в кресло-качалку, которое, стоило мне шевельнуться, издавало жалобный скрип. Миссис Донкастер пристроилась неподалеку.

— То, что произошло, для меня большой удар, — заговорила она. — У меня ведь со студентками забот никаких. Если у них и бывают неприятности — мелкие, разумеется, — они всегда обращаются за советом ко мне. Стараюсь помочь, чем могу, — муж ведь у меня был священником.

Она кивнула в сторону портрета и расчувствовалась:

— Бедная Феба! Знать бы, что с ней!

— А какого вы мнения о случившемся?

— Я вам прямо скажу, ей здесь не нравилось. Она ведь в таких условиях жить не привыкла, вот и сбежала — уехала и нашла себе место получше. Деньги у нее водились, свобода неограниченная — делай что хочешь. Между нами говоря, ей родители слишком много свободы давали. А этот ваш мистер Уичерли тоже хорош: бросил девчонку на произвол судьбы, а сам по морям плавает. Куда это годится?

— Скажите, Феба забрала с собой вещи, когда уезжала?

— Нет, хотя вещей у нее полно было. Ничего, надо будет — другие купит. Вот машину забрала.

— А какая у нее была машина?

— Маленькая, зеленого цвета. Немецкая. Кажется, «фольксваген». Она ее здесь купила, так что выяснить это не сложно. У большинства студентов, между прочим, своих машин нет — и слава богу.

— Вам, я вижу, Феба Уичерли не очень нравилась?

— Я этого не говорила. — Старуха с опаской покосилась на меня, как будто я обвинил ее в том, что она упекла девушку за решетку. — Говорю же, я ее почти не видела. Только и знала, что на своей зеленой машине разъезжать. Ей не до меня было.

— А как она училась?

— Понятия не имею. Это вы в колледже спрашивайте — им виднее. При мне она ни разу книги не раскрыла. Впрочем, с ее способностями, может, это и не обязательно.

— А что, она считалась... считается способной?

— Вроде бы. Вы обо всем этом с ее соседкой по комнате поговорите. Долли Лэнг — девушка хорошая, честная, она вам всю правду расскажет, ничего не утаит. У нее своя точка зрения.

— А сейчас Долли дома?

— Кажется, да. Позвонить ей?

Миссис Донкастер хотела было встать, но я ее опередил:

— Одну минуту. Немного погодя, если можно. Какая же у Долли точка зрения?

— Это уж пускай она вам сама рассказывает. — Старуха заколебалась. — Насчет Фебы мы с Долли кое в чем расходимся.

— В чем же?

— Долли считает, что Феба собиралась вернуться, а я так не думаю. Собиралась бы — вернулась. А раз не вернулась, значит, не хотела. Мисс Уичерли — особа капризная. Ей, видите ли, условия наши не нравились, распорядок. Ей свободу да веселье подавай.

— Она что же, вслух об этом говорила?

— Говорить, может, и не говорила, но я-то сразу поняла, с кем дело имею. Только вселилась — первым же делом мои занавески сняла и свои повесила. Даже разрешения не спросила.

— Погодите, но раз Феба повесила занавески, значит, никуда убегать отсюда она в ближайшее время не собиралась. Так ведь получается.

— Это у вас так получается, а у меня совсем иначе. Просто, по-моему, у этой богачки ветер в голове, вот и все! Ей же на всех, кроме себя, наплевать. Кукла балованная!

Наступило неловкое молчание. На лице миссис Донкастер изобразилось смятение, складки на подбородке расправились, а полные раскаяния и даже страха глаза встретились с глазами улыбающегося усатого мужчины на портрете.

— Простите, — сказал она, обращаясь к портрету, а не ко мне. — Я так расстроена, что говорю бог весть что. — Она встала и направилась к двери. — Я сейчас приведу сюда Долли.

— Не беспокойтесь, я сам к ней подымусь. Мне все равно хотелось осмотреть комнату. Какой номер?

— Седьмой, на втором этаже. — Ее тучная фигура застыла в узком дверном проеме.

— Вы все мне рассказали про Фебу? — допытывался я. — Про ее увлечения, например, вам ничего не известно?

— Откуда мне знать про ее амуры? Она мне не докладывала. — Челюсть старухи в этот момент была похожа на захлопнувшуюся мышеловку. Отзывчивая особа, ничего не скажешь.

По внешней лестнице я поднялся на второй этаж. За дверью под номером «семь» стрекотала пишущая машинка. Я постучал.

— Войдите, — послышался усталый женский голос.

У зашторенного окна, за письменным столом, на котором стояла зажженная лампа, в большом, с чужого плеча белом свитере из искусственной шерсти и в широких синих брюках сидела, обхватив коленями ножку стула, маленькая, нескладная, коротко стриженная девица, очень смахивающая на кролика. В глазах у нее застыло нечто, отдаленно напоминающее мысль.

— Мисс Лэнг, мне хотелось бы с вами поговорить. Вы сейчас очень заняты?

— Не то слово, — ответила девица, даже не пошевелившись. Затем, с безысходным видом дернув себя за челку, она изобразила на лице кривую улыбочку: — Сегодня в три часа дня я должна сдавать курсовую по социологии, от нее зависит моя оценка в полугодии, а у меня совершенно голова не работает. Вы что-нибудь знаете о причинах детской преступности?

— О детской преступности я знаю столько, что мог бы целую книгу написать.

Она просияла:

— Что вы говорите! Так вы социолог?

— Почти. Я — сыщик.

— Потрясающе. Может, тогда вы мне подскажете: кто больше виноват в детской преступности — сами дети или родители? А то у меня совершенно голова не работает.

— Это я уже слышал.

— Правда? Извините. Так кто же все-таки виноват — родители или дети?

— Если честно, то, по-моему, ни те, ни другие. Вообще, пора бы нам перестать обвинять друг друга. Когда дети обвиняют родителей во всех своих бедах, а родители — детей во всех их грехах, отношения между ними лучше не становятся. Надо не других винить, а к себе повнимательней присматриваться.

— Здорово! — одобрила она. — Как бы теперь это записать, чтобы звучало нормально? — Она оттопырила нижнюю губу. — «Деструктивное поведение внутри семейной ячейки...» Что скажете?

— Ужас! Терпеть не могу научного жаргона. Впрочем, мисс Лэнг, я пришел к вам не для того, чтобы на социологические темы беседовать. Я к вам по поручению мистера Уичерли...

Тут губки девушки сложились в кружочек, кожа на лице приобрела какой-то землистый оттенок, а изо рта вырвалось непроизвольное «Ой!». Она постарела на глазах.

— Неудивительно, что я никак не могу сосредоточиться, — сказала она наконец. — Надо же быть такой дурой — сбежала, никого не предупредив! Уже два месяца в себя прийти не могу. Ночью в холодном поту просыпаюсь. Как подумаю, что с ней могло случиться, — страшно становится.

— И что же, по-вашему, с ней могло случиться?

— Лучше не думать. Ночью ведь всегда самые нехорошие мысли в голову лезут. Вспомните пьесу Элиота про Суини[2]. Мы ее по английской литературе недавно проходили: «Девушку каждый должен убить».

Долли покосилась на меня с таким видом, словно я и есть Суини, который пришел ее убить. Потом, расцепив ноги, «завязанные узлом» вокруг ножки стула, она вскочила, маленьким бело-синим мячиком прокатилась по комнате, уселась с ногами, спиной к стене, на кушетку, уперлась подбородком в колени и уставилась на меня. В ее зрачках настольная лампа отражалась начищенными медяками.

— У вас есть основания думать, что ее убили? — спросил я, повернувшись к ней вместе со стулом и загородив лампу.

— Нет, — ответила она писклявым голоском. — Просто мне очень за нее страшно. Миссис Донкастер да и все остальные считают, что Феба сбежала. Я тоже одно время так думала. А теперь мне кажется, что она собиралась вернуться. Я даже в этом уверена.

— Почему?

— По многим причинам. Во-первых, она захватила с собой только легкую сумку с одной сменой белья.

— Она хотела провести выходные в Сан-Франциско?

— По-моему, да. Во всяком случае, перед отъездом Феба сказала мне, что мы увидимся в понедельник: у нее в девять утра было занятие, на котором она собиралась присутствовать.

— Феба была с вами откровенна, мисс Лэнг?

Долли утвердительно кивнула головой, угодив подбородком в колено. В черных зрачках опять вспыхнул желтый огонек от настольной лампы.

— Я Фебу знаю совсем недавно, она же приехала только в сентябре. Но мы с ней сошлись быстро. Соображала она хорошо и иногда мне помогала. Она ведь на последнем курсе училась. — Опять прошедшее время! — А я только на втором. Кроме того, в нашей судьбе много общего.

— Расскажите.

— У нас обеих родители разошлись. Про ситуацию в своей семье рассказывать не буду — это к делу не относится, а у Фебы дома обстановка была ужасной: отец с матерью ссорились постоянно, пока наконец прошлым летом не развелись. Феба очень из-за развода расстраивалась, говорила, что теперь у нее нет дома.

— А на чьей она была стороне?

— На стороне отца. Ее мать, насколько я поняла, вышла за него замуж из-за денег. Впрочем, Феба говорила, что они оба хороши — ведут себя, как дети. — Она осеклась. — Опять я про родителей и детей. Вам, наверно, надоело, мистер... Вы, кажется, не назвались.

Я назвался.

— Она часто говорила о матери?

— Практически никогда.

— А мать с ней поддерживала связь?

— Мне, во всяком случае, об этом ничего не известно. Вряд ли.

— Феба знала, где в настоящее время живет ее мать?

— Если и знала, то мне об этом ничего не говорила.

— Значит, нет никаких оснований считать, что в данный момент она живет у матери?

— Маловероятно. Она ведь на мать злилась. И было за что.

— Она когда-нибудь говорила вам, почему?

— Напрямую — никогда, — Долли опять выпятила губу, словно подыскивала нужное слово. — Скорее, намекала. Как-то ночью мы разговорились по душам, и Феба рассказала мне про какие-то анонимные письма. Первый раз они пришли за год до развода, когда Феба приехала из Стэнфорда домой на пасхальные каникулы. Она вскрыла одно из них и прочла какие-то гадости про свою мать.

— Что именно?

— В письме говорилось, что она изменяет своему мужу, — выпалила Долли. — Причем, насколько я понимаю, Феба автору письма поверила. Еще она почему-то сказала, что в этих письмах виновата она сама и что из-за них, по сути дела, разошлись родители.

— Не значит ли это, что она их и написала?

— Едва ли. Я не поняла, что она хотела этим сказать, и стала допытываться, но наш разговор явно действовал ей на нервы, а наутро, когда я заговорила на ту же тему, Феба сделала вид, что она вообще мне ничего не рассказывала. — На лице Долли появилось какое-то загадочное выражение. — Напрасно, наверно, я все это вам говорю.

— Мне, кроме вас, Долли, не к кому обратиться. Скажите, когда произошел этот разговор?

— За неделю до ее исчезновения. В тот же вечер, помню, она рассказала мне, что ее отец собирается в плаванье.

— И как же Феба отнеслась к его планам?

— Хуже некуда. Она ведь сама хотела уехать — только не с ним.

— Не понимаю.

— Чего ж тут непонятного? Она собиралась сесть на пароход и уплыть в Китай. Одна, без него. Но наверняка никуда не поехала.

— Откуда вы знаете?

— Сначала она решила закончить колледж. Ей очень хотелось получить диплом, найти работу, встать на ноги и ни от кого не зависеть.

— И в первую очередь от отца?

— Да. И потом, неужели вы думаете, что молоденькая девушка отправится в далекое путешествие, не захватив с собой туалеты: вечерние платья, свитера, горы обуви, сумки, куртки. Даже роскошное светлое пальто с бобровым воротником — и то не взяла, а ведь ему цены нет!

— Где оно?

— В подвале, вместе с другими ее вещами. Я их туда относить не хотела, это миссис Донкастер настояла. — Долли заерзала на кушетке, садясь поудобнее. — Свинство, конечно, но что я-то могла поделать? Платить за двоих мне не по карману. Пришлось искать себе другую соседку. К тому же миссис Донкастер в конце концов убедила меня, что Феба попросту отправилась с отцом в плавание. Я и сама до вчерашнего дня так думала.

— Почему миссис Донкастер так решила?

— Что значит «почему»? — Девушка замялась. — Пришло в голову, и все тут.

— Не могла же ей эта идея просто так прийти в голову?

— Видите ли, — начала Долли, помолчав с минуту, — миссис Донкастер очень хотелось, чтобы Феба... — Девушка осеклась. — Поймите меня правильно...

— ...чтобы Феба не вернулась?

— Да... Зла она ей, разумеется, не желала, но была очень рада, что Феба исчезла. Она надеялась, что девушка уехала навсегда, и все время твердила мне, что в самое ближайшее время Феба обязательно даст о себе знать. Пришлет письмо откуда-нибудь из Новой Зеландии или из Гонконга с просьбой прислать свои вещи. Но такого письма, как видите, до сих пор нет.

— Не понимаю, чем все-таки руководствуется миссис Донкастер? Ей что же, просто не нравится ваша соседка?

— Да она ее на дух не переносит. Впрочем, против Фебы лично она ничего не имеет. Я вовсе не хочу сказать, что миссис Донкастер в это дело замешана.

— В какое дело?

— В историю с Фебой. Она жива, не знаете?

— Не знаю. Давайте-ка лучше вернемся к миссис Донкастер. Почему она ненавидела Фебу?

— Почему ненавидела? Да это же элементарно. — У Долли все было или «элементарно», или «очень сложно». — Мне не хотелось бы его сюда путать, парень он неплохой, но все дело в том, что Бобби Донкастер влюбился в Фебу. По уши. Ходил сам не свой. А миссис Донкастер это не нравилось.

— Феба отвечала ему взаимностью?

— Вроде бы. В отличие от Бобби она о своих чувствах помалкивала. Но, честно говоря... — Тут она спохватилась и, замолчав, замигала своими круглыми блестящими глазами.

— Вы что-то хотели сказать?

— Нет, ничего.

— А мне показалось, что хотели.

— Ненавижу сплетни. И совать нос в чужие дела тоже не хочу.

— В чужие дела сую нос я, а не вы. Поймите, Долли, дело серьезное. Да вы это и сами знаете. Чем больше вы расскажете мне про Фебу, тем больше вероятности, что я ее разыщу. Так что же вы хотели сказать?

Она опять заерзала и наконец уселась по-турецки.

— Мне кажется, Феба перевелась в наш колледж из-за Бобби. Мне она в этом ни разу не признавалась, но однажды, когда разговор зашел о нем, обмолвилась, что познакомилась с Бобби летом на пляже, и тот уговорил ее записаться в Болдер-Бич.

— И комнату снять у его матери?

— Этого миссис Донкастер не знает. И я тоже. — Долли с опаской посмотрела на меня. — Только не подумайте, что между ними что-то было. Феба не такая. Да и Бобби тоже. Он хотел на ней жениться.

— Мне надо поговорить с ним.

— Это не сложно. Возвращаясь из колледжа, я слышала стук молотка из подвала. Бобби там серфинг мастерит.

— Сколько Бобби лет?

— Двадцать один. Столько же, сколько Фебе. Но он вам ничего особенного про нее не расскажет. Бобби ведь ее толком не знал. Ее знала только я, да и то не до конца. Феба — человек сложный.

— Что вы хотите этим сказать?

— Сложный. Она умела скрывать свои мысли. Смеется, бывало, болтает без умолку, а сама в этот момент думает о своем. О чем — не знаю, не спрашивайте. Может, о родителях. Может, о чем-нибудь еще.

— У нее были, кроме вас, друзья?

— По-настоящему близких не было. Она ведь прожила здесь меньше двух месяцев. Мы встретились с ней в квартирном бюро. Нам обеим нужна была соседка по комнате, причем мне — обязательно старшекурсница, чтобы жить в городе, а не на территории колледжа. Мне Феба ужасно понравилась. Она ведь, как и я, со странностями — мы сразу же нашли общий язык.

— А что в ней было странного?

— Мне трудно сказать. Я плохой психолог. Феба бывала очень разной, иногда язвительной, а иногда в себе замыкалась. Впрочем, и я тоже не больно-то общительная — так что мы друг другу вполне подходили.

— Она часто бывала в подавленном настроении?

— Случалось. Иногда в такую тоску впадала, что еле ноги волочила. А иногда, наоборот, была душой общества.

— А отчего она тосковала?

— От жизни, — совершенно серьезно ответила Долли.

— Мысли о самоубийстве ей в голову не приходили?

— Да, мы с ней часто говорили о том, как лучше покончить с собой. Помню, как-то мы обсуждали, кому какой способ больше подходит. Я, например, принадлежу к тем людям, которые норовят с моста в воду броситься. Типичная истеричка.

— А Феба?

— Она сказала, что предпочитает застрелиться. Самая быстрая смерть.

— У нее был пистолет?

— Про Фебу не знаю, а вот у ее отца в Медоу-Фармс целая коллекция пистолетов есть. Фебу это очень раздражало. Нет, она бы никогда не застрелилась. Все это одни разговоры. На самом ведь деле она огнестрельного оружия боялась. Неврастеничка — как, впрочем, и все симпатичные люди.

Главное — никогда не противоречить свидетелю.

Я встал и опять подставил стул к письменному столу. В пишущую машинку был вложен наполовину отпечатанный лист бумаги с заголовком: «Доротея Лэнг. „Психические основы детской преступности“». Я пробежал глазами последнее неоконченное предложение: «Многие специалисты считают, что в антиобщественном поведении преобладают социоэкономические факторы; существует, однако, иная точка зрения, согласно которой отсутствие любви...»

Буква "е" выпадала из строки. Любопытно...