Демократия и тоталитаризм

XIII. Советская Конституция — фикция и действительность

Коммунистический режим часто называют идеократией — настолько часто государство ссылается на свою идеологию и настаивает на приверженности ей. Необходимо сопоставлять идеологию и действительность. Это особенно важно, когда речь идет о режиме, который в большей степени, чем любой другой, основан на идеологии.

Иногда достаточно уверовать в ложную идею, чтобы сделать ее истинной. Если граждане страны не верят в существование классов, то в определенной мере классы и в самом деле исчезают, коль скоро они определяются осознанным противопоставлением групп внутри социума.

Вернемся к точке отсчета, к революции. Советский режим возник в результате революции, то есть насилия большевики захватили власть в ноябре 1917 года. В январе 1918 года достоялись выборы — вероятно, первые и последние свободные выборы в западном смысле слова. Свободно избранное Учредительное собрание было разогнано через несколько дней, потому что значительное большинство его было враждебно большевикам.

Советский режим, разумеется, не был изначально конституционным. Повторяю: все или почти все режимы в таком положении неконституционны. Но чаще всего режим, установленный путем насилия, стремится стать конституционным. Иначе говоря, принимает Конституцию, в соответствии с которой будут назначаться правители и осуществляться власть. В этом отношении советский режим подобен всем режимам на свете: он принял Конституцию и даже, точнее говоря, три. Первая относится к 1918 году, вторая — к 1924 году, а третья, все еще действующая, к 1936 году. У них много общих черт, но есть и кое-какие различия.

На стилистике первой Конституции, одобренной 10 июля 1918 года V съездом Советов, еще сказывалась революция. В ней говорилось о диктатуре пролетариата, сильном и централизованном правительстве, представители эксплуататорских классов лишались права голоса, как и права занимать государственные должности. К таким классам были отнесены купцы, священники, монахи, помещики. Основные права в 1918 году предоставлялись только трудящимся. Между крестьянами и рабочими вводилось неравенство. Крестьяне, не очень склонные к поддержке режима, могли иметь только 1 депутата в Совете от 120 тысяч избирателей, да и выборы проходили в два этапа. Зато в городах 1 депутат избирался прямыми выборами от 25 000 избирателей.

Если верить Конституции, советский режим был конституционно-плюралистическим. Декларировалось, что высшая власть принадлежит Всероссийскому съезду Советов, депутаты которого получали полномочия на основе всеобщего избирательного права. Между сессиями заседал Центральный исполнительный комитет в составе 200 человек, избиравшихся съездом Советов, и этот Центральный исполнительный комитет в свою очередь избирал Совет Народных Комиссаров, то есть Совет Министров.

О коммунистической партии не было сказано ни слова. На бумаге режим вполне сопоставим с режимами Запада: представительное собрание избирало постоянный комитет, который в свою очередь назначал носителей исполнительной власти. Все это как нельзя больше соответствовало западным представлениям о парламентском режиме. Но эта конституция не имела никакого значения, поскольку реальная власть принадлежала коммунистической партии.

В 1924 году была принята новая Конституция, несколько отличная от предыдущей. В 1918 году режим еще не укрепился во всех губерниях царской империи. С 1918 по 1924 год революция распространилась на все эти территории — или, если вы предпочитаете другое выражение, большевики восстановили единство царской империи.

Идеологическое заявление, открывавшее Конституцию, определяло в качестве цели СССР объединение всех рабочих во всемирную советскую республику. Во второй части провозглашалось, что главные республики свободно объединяются в единое федеральное государство; на бумаге эти республики по-прежнему пользовались правом выхода из его состава. Сохранялось различие избирательной системы между городом и деревней: в одном случае 1 депутат представлял 120 000 избирателей, а в другом—25 000. Других коренных изменений не было: по-прежнему имелся парламент, сформированный на основе выборов, но теперь уже двухпалатный, причем одна палата избиралась прямым голосованием всего населения, а другая представляла национальности и именовалась Советом Национальностей. Предусматривалось, что обе палаты должны одобрять все декреты и постановления, принимаемые исполнительной властью, что все законы принимаются от имени исполнительного совета, который (опять-таки на бумаге) формировался на основе выборов. Кроме того, в Конституции предусматривалось создание правовой системы. Как и в 1918 году, о коммунистической партии не говорилось. Это была типичная западная конституция, без малейшего упоминания о коммунистической партии — решающего фактора жизни в СССР по словам самих граждан этой страны.

Все еще действующая (с незначительными изменениями) Конституция 1936 года представляет собой весьма интересный документ. В ней шестнадцать глав. Вначале говорится об общественном устройстве страны: о законах собственности, о государственном устройстве, о высших органах государственной власти Советского Союза, затем о союзных республиках. Далее в Конституции рассматривается управление государством, затем на уровне союзных республик и, наконец, на местном уровне. Определяются также судебный аппарат, основные права и обязанности граждан, избирательная система. Две последние главы описывают флаг, указывают столицу Советского Союза и, наконец, определяют порядок пересмотра Конституции.

Этот текст можно считать более передовым, чем аналогичные западные, потому что в нем рассматриваются принципы, на которых основано не только государство, но и общество, и подробно определяется организация власти на всех уровнях — от союзного государства до избирательных округов. По своей сути режим тот же, что определен в двух предыдущих Конституциях, хотя есть и новые черты. О враждующих классах больше не говорится ни слова, нет дискриминирующих различий между городом и деревней, следы этого исторического противопоставления формально исчезли. Высшая власть — у палат парламента: образуя вместе Верховный Совет, они избирают Совет Министров (уже не Совет Народных Комиссаров). Список министерств включен в Конституцию. Он несколько раз пересматривался. У советских депутатов есть право обращаться с запросами: если депутат обратился с запросом к министру, тот должен дать ответ в течение трех дней.

Повторим: если бы эти конституционные тексты воспринимались всерьез, то можно было бы сказать, что у французского и советского режимов нет принципиальных различий.

Нам известно, как известно и советским гражданам, что все это фикция. Конституционные тексты — фикция. Депутаты избираются свободно, но свободно стать кандидатом нельзя. Поскольку список кандидатов — единственный, остается лишь выбор между голосованием «за» или неучастием в голосовании. Ясно, что 99 % избирателей (а то и больше) предпочитают голосовать «за». По своему характеру эти выборы отличаются от западных. Их результаты предсказуемы — и предсказаны, колебания в процентах поданных голосов весьма незначительны.

Что касается заседаний обеих палат парламента, то ход их также в значительной мере известен заранее — если не гражданам, то, во всяком случае, правителям. В своих речах депутаты чаще всего одобряют министров. Бывают, конечно, и критические выступления, но и они разворачиваются по заранее разработанному сценарию (во всяком случае, в основных чертах).

У палат — короткие сессии. Это, так сказать, — представления, приветственные церемонии для выражения согласия управляемых с правителями.

Теоретически у всех управляемых есть основные права: свобода слова, свобода печати, свобода собраний. Личность священна, жилище неприкосновенно, гарантируется соблюдение всех требований Habeas corpus, всех официально провозглашаемых свобод. Однако при реализации прав есть два ограничения. Первое определяет сама Конституция: права могут реализовываться «в соответствии с интересами трудящихся». Весь вопрос в том, кто определяет эти интересы. Второе ограничение — во всяком случае, в некоторые периоды советской истории — необязательность подчинения министерства внутренних дел и полиции юридическим правилам и Конституции.

Новым стало то, что впервые в Конституции Советского Союза дважды упоминается коммунистическая партия. В статье 141 указывается: кандидаты для участия в выборах должны отбираться некими общественными организациями, и среди них — коммунистическая партия, которой отведено скромное место наравне с профсоюзами. В статье 126 указывается, что наиболее активные граждане Советского Союза организуются в коммунистическую партию, которая образует передовой отряд трудящегося народа.

Каково же значение того, что содержится в Конституции? Чем объяснить результаты выборов? Для чего составлять столь подробные Конституции, никак не отражающие реальное функционирование власти?

Часто отвечают так: это инсценировка в назидание загранице. Раз Запад придает значение конституционным правилам, ему показывают, что даже в этом отношении учиться у него нечему. Вспомним: Конституцию 1936 года принимали в период угрозы со стороны национал-социализма и существования Народного фронта. Одной из причин того, что понадобилась новая Конституция, могло стать желание продемонстрировать мировой общественности: по духу советский режим приближается к западным конституционным режимам, он диаметрально противоположен фашистской тирании или национал-социализму.

СССР стремится показать Западу, что делает различие между партией и государством. При отсутствии такого юридического различия сама возможность отношений между Советским Союзом и прочими государствами была бы под вопросом. Партия не отказывается от учения о мировой революции, следовательно, требуется, хотя бы в теории, чтобы Советское государство коренным образом отличалось от партии, которая руководствуется экспансионистскими устремлениями.

Налицо и желание продемонстрировать единодушие народа. Правители не сомневаются в одобрении управляемых, но приветственные церемонии содействуют поддержке режима со стороны граждан: организация энтузиазма и единодушия — психологический прием, цель которого — обеспечить единство народа и правителей. Единство это, даже фиктивное, крепнет в процессе самовыражения.

Остается, однако, основной вопрос: насколько правители, теоретики и граждане верят в значение, масштабность и действенность конституционных фикций? Суждено ли, по их мнению, этим фикциям когда-нибудь претвориться в жизнь? Перед нами серьезная проблема. Фашистский или национал-социалистский режимы заявляли о своей враждебности демократическим принципам, коммунистический же режим провозглашает веру в демократические принципы, даже если таковые не реализуются на практике. Все это нуждается в разъяснении.

Еще раз вернемся к исходной точке. Большевистская партия выделилась из всей российской социал-демократии, где составляла экстремистскую фракцию, располагавшую большинством. Захватив власть с помощью оружия, большевики считают себя представителями пролетариата, а не тиранического меньшинства. Как же большевики видят свою власть в свете марксистского учения?

Рассмотрим сначала, что такое само марксистское учение. Прежде всего, это попытка объяснить функционирование общества через экономическую инфраструктуру. Это также объяснение истории, по которому современные общества развиваются от капитализма к социализму. Но в марксистском учении не содержится точных указаний на то, какими должны быть экономика и политическая власть при социализме.

У большевиков было всего две направляющие идеи в экономике: общественная собственность на средства производства и планирование. Они немедленно установили общественную собственность на средства производства, попытались планировать экономику и методом проб и ошибок создали механизм хозяйственного руководства, который легко оправдать ссылкой на Маркса, коль скоро Маркс никогда не говорил, как следует организовать экономику.

В политике положение было более сложным, так как в этом отношении марксистское учение сводилось к тезису: государство — орудие господства и эксплуатации одного класса другим. Марксистское предвидение будущего носило анархистский (с устранением враждующих классов государство отомрет) или, по крайней мере, се н-си монисте кий характер. Фридрих Энгельс часто пользовался формулировкой: «Руководство вещами придет на смену управлению людьми». Маркс говорил о диктатуре пролетариата применительно к переходному периоду построения социализма. Но что должна представлять собой диктатура пролетариата? Это понятие можно толковать совершенно по-разному. С одной стороны, диктатура пролетариата должна уподобиться Парижской коммуне 1871 года, ведь Маркс писал: если вы хотите знать, что такое диктатура пролетариата, посмотрите на Парижскую коммуну. С другой стороны, диктатура пролетариата должна быть по сути якобинской — абсолютной властью террористического и централизованного типа.

Большевики немедленно нашли выход из положения: пролетариат представлен большевистской партией, которая, обладая абсолютной властью, реализует марксистскую идею диктатуры пролетариата. С идеологической точки зрения такой выход вполне удовлетворителен и оправдывает монопольную власть партии, которая должна обладать всей полнотой власти, поскольку представляет пролетариат, а диктатура пролетариата означает промежуточный этап между капитализмом и социализмом.

Такое оправдание партийного всевластия на основе марксистского тезиса о диктатуре пролетариата сразу же приводит к определенным последствиям. Первое из них — запрет на существование других социалистических партий. Когда большевики брали власть, по крайней мере еще одна партия — а именно меньшевики — заявляла о приверженности Марксу. Коль скоро большевистская партия по определению и была пролетариатом, то несогласные с ней меньшевики не могли не оказаться предателями. Отсюда — совершенно логичный вывод, сделанный Зиновьевым: «Когда большевики у власти, место меньшевиков — в тюрьме». Если коммунистическая партия — единственная представительница пролетариата, то лишь предатели по отношению к истине, а значит, и к пролетариату, могут заявлять, что представляют интересы рабочих. Предатели должны быть ликвидированы. Иными словами, идеологическое учение приводило к мысли об исключительном праве на толкование истины.

Но эта формулировка порождала другие трудности: если государство — орудие одного класса в борьбе с другим, то, по логике, оно отомрет с исчезновением классов. Если пролетариат — эксплуатируемый класс, он, по определению, перестает быть таковым, оказавшись у власти. Пролетариат в марксистском значении слова перестает быть пролетариатом с того момента, как он у власти.

С другой стороны, класс определяется через собственность на средства производства. Нет частной собственности на средства производства — нет больше и классов. Но если нет классов, раз нет частной собственности на средства производства, то чему же соответствует диктатура пролетариата? С отсутствием эксплуатации больше нет пролетариата, нет и враждующих классов, для чего же нужна диктатура?

Подобные идеологические вопросы возникают в режиме, установленном большевиками.

Как же на них отвечают советские люди? СССР — государство рабочих и крестьян; сохраняются отличающиеся друг от друга, но уже не враждующие между собой классы. Коммунистическая партия объединяет наиболее активных граждан, ее можно сравнить со школьным учителем. Становится вполне понятной идеология коммунистической партии, передового отряда рабочих и крестьян, учителя всего советского народа.

И все же остается трудность, связанная с отправной точкой: если единственная причина существования государства — это эксплуатация одного класса другим, зачем же нужно государство с того момента, когда антагонистических классов нет, и почему оно постоянно стремится стать сильнее и сильнее?

Незадолго до смерти Сталин дал ответ на этот вопрос. Он сказал: государству, прежде чем оно исчезнет, надлежит укрепляться. С диалектической точки зрения — удовлетворительный ответ: перед тем как разрушиться и исчезнуть, государство, так сказать, достигнет совершенства. СССР все более укрепляется, ведь его окружают капиталистические государства. Нужна все более сильная держава, потому что социализм еще не стал всемирным. Но тем самым напрашивается вывод: учение, согласно которому государство — только орудие для эксплуатации одного класса другим, неверно. Государство необходимо, пока человечество не станет единым. Пока не возникнет всемирная держава, отдельные государства будут призваны руководить отдельными сообществами.

Вторая сталинская формулировка была удивительной: классовая борьба усиливается по мере построения социализма. Удивительной, потому что перед нами полный логический бред. Классы были определены через свое отношение к средствам производства: для наличия враждующих классов требуется класс, завладевший средствами производства. В советском обществе больше нет частной собственности на средства производства, и единственная собственность, которая не является общественной (не считая приусадебных участков) — собственность колхозная, то есть кооперативная. Но даже под воздействием сталинского бреда нельзя говорить, будто классовая борьба — это борьба советского общества против кооперативной собственности колхозов. Для усиления классовой борьбы нужны, во-первых, классы, а во-вторых — оторванность классов от средств производства. Еще сохраняется, очевидно, точка зрения, что враги — это уцелевшие представители прежних классов — помещики, банкиры, купцы, предприниматели. Но ведь у классов, составлявших меньшинство общества, с утратой собственности и богатства не остается никакого могущества. Спрашивается, каким образом, через тридцать лет после революции, бывшие (раз нет частных банков) банкиры могли вновь стать врагами, с которыми должно бороться Советское государство.

Обострение классовой борьбы по мере построения социализма может означать или борьбу против уцелевших представителей прежних классов, что нелепо, или же борьбу против классов, возникших внутри общества с коллективной собственностью, что тоже нелепо, так как по марксистскому учению при коллективной собственности на средства производства классов быть не может.

Угадывается, правда, наличие в обществе каких-то иных учений и идеологий. В СССР правители и управляемые — такие же люди, как и все прочие, стоит лишь оторваться от ритуальных формулировок. Им известно, что формулировки не несут никакого конкретного смысла, и они прибегают к нескольким полуподпольным тезисам. Согласно одному из них, важно создать совершенно новое общество, нового — социалистического — человека. Сохранение абсолютной власти партии обусловлено не уцелевшими элементами прежних привилегированных классов и даже не внешней угрозой, а требованиями воспитания. Наделенный властью учитель необходим, чтобы создать общество, соответствующее социалистическому идеалу, и человека, соответствующего ценностям социализма.

Четкую идеологическую основу режима создать не удается из-за заблуждений теории, на которую опираются большевики.

В области экономики советские люди проделали огромную работу, не имеющую, однако, ничего общего с исходным представлением Маркса о социализме. По Марксу, социализм должен стать преемником капитализма, усвоить его достижения и сделать всеобщим достоянием блага, создаваемые производительными силами. Советские люди открыли метод индустриализации, у которого есть как преимущества, так и недостатки; он может быть более совершенен, чем индустриализация на Западе, но не имеет ничего общего с изначальным представлением Маркса о роли социализма.

В политической области расхождение между тем, что хотели и что смогли сделать большевики, еще разительнее. Они исходили из идеи о временной диктатуре во имя конечной анархии. Что же они совершили? Они открыли систему, у которой есть свои преимущества и недостатки, и современный способ удержания абсолютной власти; они создали государство, которому не угрожает паралич из-за раздоров между гражданами и между партиями.

Сами того не желая, большевики опровергли собственную теорию, согласно которой социализм — это наследник капитализма, и не может установиться до определенного уровня развития производительных сил, и иначе, чем наследник капитализма. Поразительнейшим образом они продемонстрировали, что тип государства, который они называют социалистическим, может сформироваться на любой стадии экономического развития, лишь бы власть оказалась в руках марксистско-ленинской партии. Революция такого типа более или менее вероятна в зависимости от экономических обстоятельств, но возможна она повсюду. Они создали государство, опирающееся на единую партию, оставляющую за собой исключительное право на идеологию и на политическую деятельность, — то есть тип государства, неведомый марксистам до 1917 года и который большевики тоже никак не могли предвидеть. Распространенное выражение: «Люди творят свою историю, но не понимают историю, которую творят» — без всякого сомнения применимо к ученикам самого Маркса. Все плохое и хорошее, что сотворили большевики, не соответствует их исходным представлениям о том, что следовало или хотелось сотворить.

Теперь понятно расхождение между конституционными фикциями и действительностью. Большевикам все еще не удалось полностью примирить свое учение, остающееся по направленности и целям демократическим, с практикой однопартийного государства, порожденного обстоятельствами. Ошибочно предположение, будто конституционные фикции лишены смысла, что они всего лишь примитивные уловки или потемкинские деревни. Пока провозглашается во всеуслышание верность демократической конституции, есть надежда, что в режиме могут произойти демократические перемены. Провозглашая верность демократии, государство заявляет об одной из возможных конечных целей своего развития.

На деле, однако, расхождение между официальной идеологией и практикой при этом режиме сильнее, чем при любом другом, а полуофициальные идеологические схемы, например, возвеличивание роли партии в создании промышленности, оказываются ближе к действительности.

Теперь рассмотрим партию. Вначале мы вновь сталкиваемся все с тем же явлением: у партии есть устав, который, однако, не играет в ее жизни особой роли. Как Конституция расходится с практикой, так и партийный устав чрезвычайно далек от реальной жизни.

XIX съезд — это съезд обожествления Сталина, Генерального секретаря ЦК. Ораторы один за другим поют хвалу железному человеку, восторгаясь его гениальностью. Затем — XX съезд, и новый Генеральный секретарь произносит знаменитую речь, ставшую известной на Западе. Тот, кто на XIX съезде воспевал Сталина, курил ему фимиам, теперь выступает с разоблачениями множества преступлений, совершенных во время царствования Сталина. Новая версия происходившего столь же далека от истины, как и предыдущая. В выступлении Хрущева на XX съезде есть и правда — некоторые факты нам уже были известны, однако есть и суждения, которые представляются нам ложными, поскольку противоречат рассказам очевидцев (например — оценка роли Сталина в годы войны). На обоих съездах речи произносились по одному и тому же образцу, награждались одними и теми же аплодисментами. Выступали одни и те же, одни и те же аплодировали, только ораторы говорили иначе, но диаметрально противоположные высказывания покрывали одинаково восторженные аплодисменты.

Как же обстоят дела в партии? В этой связи возникает три вопроса.

Первый: о выборах. Штаб ли партии назначает тех, кто приходит на съезд, чтобы аплодировать ораторам, или же делегатов избирают рядовые партийцы? Короче, кто назначает тех, кому предстоит аплодировать правителям?

Второй вопрос: кто принимает решения? Или, другими словами, кто какие решения принимает? На каком уровне? Один человек или несколько? Что это за люди?

Третий вопрос: какова степень единства партии? Допускается ли существование группировок, и есть ли они? Какая судьба уготована инакомыслящим?

Разумеется, с точки зрения теории и идеологии партия всегда едина, монолитна, как и неизменно един советский народ; ей неведомы раздоры. Тем не менее часто встречаются предатели, кого на Западе называют диссидентами, или инакомыслящими.

Ответы на эти вопросы различны в разные периоды истории русской большевистской партии. Упрощенно можно выделить пять этапов.

Первый прошел до взятия власти. После взятия власти и при жизни Ленина практика партии стала иной. Третий этап — время борьбы между преемниками, с 1923 по 1930 год. Четвертый этап ознаменован всемогуществом Сталина: между 1930 и 1953 годами. Ныне идет пятый этап, когда разворачивается борьба между его преемниками и утверждается новый стиль в жизни партии.

Первый этап, включающий в себя историю партии до взятия большевиками власти, — это время революционной партии, которая по большей части находилась в подполье. Теоретические основы партии такого типа разработал Ленин в 1903 году в своей знаменитой книге «Что делать?»: рабочие сами по себе не могут стать революционерами, они приспосабливаются к капиталистическому обществу, ограничиваются профсоюзной борьбой за удовлетворение своих требований. Партия, необходимая для выполнения исторической задачи пролетариата, должна быть партией профессиональных революционеров. Это — немногочисленная партия, подчиненная власти штаба в соответствии с учением о демократическом централизме; дисциплина — строжайшая; свободное обсуждение разрешается до принятия решений, но принятым решениям должны подчиниться все.

В ту пору подпольный штаб внутри царской России или штаб, находившийся за пределами страны, оказывали важнейшее влияние. Выборы делегатов действительно проводились, но делегациями легко было манипулировать. Этим словом я обозначаю искусство штаба или секретариата партии отбирать тех, кого направляли на съезд различные секции и кто будет выбирать высший орган, то есть Центральный Комитет.

Такая практика не нова для Запада. Французской социалистической партии известны все эти приемы. В принципе, делегатов на съезды партии избирают рядовые члены, но у секретарей секций и федераций есть способы оказывать на делегатов давление. Генеральный секретарь оказывает значительное влияние на федерации. Правда, он недостаточно свободен, чтобы проводить политику, против которой выступили бы широкие партийные массы, но и не массы в конечном счете определяют политику партии. Есть взаимная (или диалектическая) связь между настроениями рядовых членов партии и возможностями штаба. Центрального Комитета или Политбюро.

Таков, следовательно, первый этап. Партия состоит из революционеров-профессионалов и руководствуется принципом демократического централизма. Делегаты съезда — выборные, но выборы в большей или меньшей степени под контролем штаба. Ленин, мастерски владевший искусством управлять партийными съездами, почти всегда умел навязать им свою волю.

Второй этап, начавшийся еще при жизни Ленина, после победы в гражданской войне, охватывает стабилизацию режима и партии. В некоторых отношениях практика напоминала революционную, но теперь она стала более явной, а споры — более резкими.

Деспотизм какого-то одного лидера или даже Политбюро в целом был еще не очевиден. На каждом съезде разворачивались страстные дискуссии между фракциями. Ленин нередко оказывался в меньшинстве как в Политбюро, так и в Центральном Комитете, и если он все же постоянно брал верх, то лишь потому, что соратники чуть ли не слепо ему верили: опыт почти всегда подтверждал его правоту.

В этот период партия обзаводится также бюрократической структурой. Став многочисленнее, она играет все более значительную роль в управлении государством. Секретариат начинает применять прием, доведенный до совершенства на следующем этапе: все чаще секретари не избираются, а назначаются. Когда секретариат партии стал назначать секретарей секций или федераций и, косвенным путем, представителей на съездах, реальная власть переходит от массы партийцев к горстке руководителей в Центральном Комитете, в Политбюро или секретариате.

Третий этап связан с победой Сталина над своими соперниками и укреплением системы, при которой руководителей партии стали не выбирать, а назначать, а пост Генерального секретаря, занимаемый Сталиным, стал господствующей высотой, откуда можно держать в руках всю партию. Добился этого Сталин с помощью полуконституционных приемов. Чтобы одержать победу в каждый данный момент, он создавал новое большинство. Вначале Сталин вступил в союз с левыми, то есть Зиновьевым и Каменевым, против Троцкого, затем с правыми, то есть с Бухариным, против Зиновьева и Каменева, помирившихся с Троцким, В иных случаях, когда Сталин чувствовал угрозу в Политбюро, он обеспечивал себе большинство в Центральном Комитете. В конечном счете каждая из побед Сталина завоевана на съезде или во всяком случае закреплена там. Осуществляя личный контроль над назначениями внутри партии, Сталину всегда удавалось заручиться большинством.

Апелляция к большинству так никогда и не исчезала из официальных текстов Союза Советских Социалистических Республик. Такая официальная верность принципу еще не гарантирует возврата общества от абсолютной власти одного человека к конституционному механизму, но может содействовать этому. Внутри партии это оказалось невозможным, поскольку те, кому надлежало оценивать политику Генерального секретаря, самим же Генеральным секретарем и назначались. Сталин пользовался безоговорочной поддержкой своих назначенцев. Но все же поддержка подтверждалась голосованием, и та система, которая возникла после смерти Ленина, созрела для перерождения. Оно должно было наступить рано или поздно.

На четвертом этапе, когда Сталин имел абсолютную власть, главные решения он принимал единолично. Его окружали соратники, с которыми он хоть и совещался в Политбюро, но всегда навязывал свою волю. Начиная с 1934 года, он внушал им страх. Фракции беспощадно ликвидируются — не только политически, но и физически. Настоящие или мнимые противники внутри партии объявляются предателями. Их либо торжественно судят и приговаривают к смертной казни на основе «признаний», либо без всяких церемоний убивают в тюрьмах.

Любое движение в такой системе явно исходит сверху, а массы вынуждены подчиняться. Это не означает, что народ обязательно настроен враждебно по отношению к власти. Когда явная враждебность связана с крайним риском, количество официальных противников неизбежно сокращается: ведь героев никогда не бывает слишком много. К тому же решения, принимаемые одним лидером, могут отвечать интересам масс. Но раз мы пытаемся локализовать власть, нужно сказать, что она, вне всякого сомнения, сосредоточена на вершине иерархии партии, в руках одного человека. У меня есть все основания сделать такой вывод, поскольку это говорят ныне сами преемники Сталина.

Ситуация вновь меняется на пятом этапе. В свое время движение шло в какой-то степени от пролетариата к партии, от партии к Центральному Комитету, от Центрального Комитета к Политбюро и от Политбюро к Генеральному секретарю. Теперь происходит обратное движение, и отныне речи не может быть о сосредоточении власти в руках одного человека. Разворачивается и соперничество между преемниками Сталина, напоминающее соперничество 1923–1930 годов.

Есть и другие схожие черты. В 1923–1930 годах не применялись методы физического устранения противников. Ленин рекомендовал соратникам не подражать великим деятелям французской революции и не заниматься взаимным истреблением. Он вменил им в обязанность не переступать то, что называл «кровавой чертой». Ее и не переступали четырнадцать лет. С 1917 по 1934 год борьба между большевистскими лидерами была ожесточенной, однако побежденных не приговаривали к смерти. Даже Троцкий был отправлен сначала в Среднюю Азию, а затем вовсе изгнан из СССР, но не предан суду. Внутрипартийных противников стали судить и казнить, начиная с 1934 года, то есть с убийства Кирова и «великой чистки». Создается впечатление, что со времени смерти Сталина его преемники тоже приняли решение больше не переступать «кровавую черту»: противников устраняют, но — политически, а не физически. У этого правила есть исключения, и наиболее известное — дело маршала Берии, убитого, вероятно, по техническим соображениям. Глава министерства внутренних дел или полиции в режиме такого рода — чересчур опасное лицо, чтобы применять к нему конституционные методы воздействия. Кроме него, главные оппозиционеры все еще здравствуют, получив назначения на второстепенные посты подальше от Москвы.

Подобные явления, поражающие некоторых наблюдателей, означают возврат к тому, что делалось в 1923–1930 годах. Зиновьев, Каменев, Бухарин и прочие находились на второстепенных постах после того, как потерпели поражение, вплоть до своего исключения из партии. Сегодня, как и вчера, у фракций нет права на существование. Но (во всяком случае, временно) с враждебными, так называемыми «антипартийными» группировками больше не обращаются как с агентами международного капитализма; фракционеры считаются политическими противниками, жертвами заблуждений, но не предателями.

Решения по-прежнему принимаются на высшем уровне, но, пожалуй, не единолично, а группой. Это называется коллегиальным руководством.

Борьба между преемниками Сталина проходит в типичном стиле большевистской партии второго и третьего этапов, то есть со смесью формальной приверженности принципу большинства и скрытой хитрости. Чтобы нанести поражение какой-либо группе, против нее всякий раз образуют большинство: будь то в Политбюро (как случилось впервые, когда Маленкову пришлось отказаться от ряда своих функций) или в Центральном Комитете, при последнем кризисе, когда Хрущев, не получив большинства в Политбюро, воззвал к Центральному Комитету, где большинством располагал.

Таким образом, власть пока продолжает оставаться на вершине, а не в массах, однако количество тех, кто влияет на принятие решений, увеличилось. Советский Союз вышел из экстремальной фазы, в ходе которой побежденные во фракционной борьбе оказывались под угрозой немедленной гибели.