Демон против люфтваффе

Глава одиннадцатая Месть

Ванятка не вякал дня три. Мысли прочесть не может, но какой шторм во мне бушует, ему очевидно. Боится, что влезу в очередную задницу с отчаянья, и оба полетим в преисподнюю вверх тормашками.

Пумпур отстранил меня от полётов. Я даже не возмутился, сходил на похороны Марии. В войну много похорон. Говорят, должно всё разрывать изнутри? Нет, просто задеревенело.

Придя в себя, чисто выбрился, надраил ботинки и отправился в штаб ПВО Мадрида.

– Пётр Ионович, просьба есть.

– Ну?

– Слетать на разведку. Можно в паре или на "эр-пятом".

Комбриг посмотрел зло.

– Так, нормально воевать не собираешься. Решил личной местью заняться.

– Никак нет. Чем по одному нелюдей в небе отлавливать, провести штурмовку их базы "Чайками".

– То есть героическое самоубийство. Благородно, но – нет!

– Самоубийство, это если бы нацепил парашют и погнал на авось в одиночку. Предлагаю разведать и долбануть их по-правильному. Но вы правы. Пока не расквитаюсь по личному, трудно.

Он отказал. Затем через двое суток вызвал и протянул фотографии с того аэродрома. Я впился в них глазами.

– Наглецы, товарищ комбриг. Стоят плотно, рядами, как на выставке.

– Их пробовали щипать на СБ. Потеряли три машины. С тех пор бомбёжки и штурмовки за линией фронта не рекомендованы.

– Значит, нужно малыми силами – вчетвером или даже вдвоём.

Пумпур развернул карту, достал циркуль.

– Сто десять километров. Четверых не пущу. У нас главная задача – прикрытие Центрального фронта. Ищи добровольца-напарника и дуй, – он порылся в столе и вытащил газету с фотографиями Герники. – Завтра Первое Мая, поздравьте товарищей фашистов, чтоб праздник запомнился.

– Спасибо, Пётр Ионович!

После пожаров в Гернике остались одни руины. Погибших хоронили сотнями, если не тысячами, сплошь гражданское население. Но сухая арифметика не в силах объяснить, почему смерть множества незнакомых людей не затмит утрату единственного.

Понятно, что вызвался Копец. Обидные клички нужно только так смывать – дерзким вылетом. Мы подвесили рядки осколочных бомб по пару кило. Мелочь, а плотно выстроенные аэропланы повредит. Повезёт – и подожжёт. Стартовали ночью, у обоих приличный опыт играть в сову, с запасом времени, так что к франкистскому аэродрому выползли с первыми проблесками рассвета, плавно снижаясь на малых оборотах движков.

По сравнению с фото практически ничего не изменилось. На И-15 никакого бомбового прицела нет, я высыпал гостинцы, проносясь над длинным строем "Хейнкелей", Ваня рядом отполировал "Фиаты". Полный газ, вверх, разошлись виражами в противоположные стороны. Копец подальше от разворошённого муравейника, наверно, меня глазами высматривает – вместе шлёпать домой веселее. Извини, есть неоконченные дела. И я спикировал на лётное поле по второму разу, нажав на гашетку.

Сразу трудно понять, где земля, стоянки заволокло дымом. Пулемётные трассы со всех сторон, только уж больно суматошно. Может, и не видят цель. Толпа народу несётся сломя голову, к машинам или в убежище, летуны или техники – не знаю. Слишком поздно засёк их, стрелять бесполезно – трассы выше голов пройдут, и так несусь в метре от грунта. Бах! Что-то задел винтом и, кажется, стойкой шасси, из-за широкого капота не разобрать. Последняя очередь хлестнула вдогонку, ручку на себя… не тут-то было. "Чатос" захлебнулся в наборе высоты. По курсу – скалы. Перемахнул, едва не шваркнув брюхом по камням, и мотор заглох окончательно.

Впереди сужается ущелье, выхода не видно, внизу кошмар. Высота небольшая, метров двести. Будь что будет! Глаза мазнули в последний раз по фотографии Марии, и моя тушка вывалилась через левый борт на крыло, оттуда – вниз.

Купол наполнился, когда до острых гранитных зубьев осталось всего ничего. Последнее, что услышал, был треск ломающихся костей…

"Марк! Марк!"

О, Ванятка проснулся. Мы в Испании или в преисподней? Судя по стиснувшей парашютной подвеске, мы не в том милом месте, где я кантовался девятнадцать веков.

"Скажи, паразит, ты нормально понимаешь испанский, коль выяснил моё имя из болтовни с Марией?"

"С пятого на десятое. Не врубился, чего тебя к евреям занесло. Кстати, не находишь, что в нашем положении оно – не самая актуальная проблема?"

Может быть. Но я горжусь собой. Вон как заговорил напарник, витиевато даже. Когда вселился в него – был сплошное полено советико, дубовое и сучковатое. Глядишь, из комсомольца человека сделаю.

Интересно, когда меня обнаружат коллеги Мёльдерса? Вроде поветлело. Смотрю на часы. Ай да крепкая голова у военлёта Бутакова, меньше десяти минут в отключке. В глубине ущелья вьётся неприятный дымок. Прости, "семёрочка", с поля боя у Мадрида тебя вытащил, здесь – увы.

С трудом подтянул и собрал купол, утрамбовав его в неаккуратный ком. Вовремя, с севера донеслось характерное ж-ж-ж авиационного мотора, кто-то решил меня проведать. Надеюсь, поверят, что пилото русо успешно отдал концы в обломках биплана.

Что удивительно, только одна лодыжка треснула. Можно сказать, целёхонек. Из инвентаря имеются "маузер" с запасным магазином, карта, НЗ и, строго говоря, на этом всё.

"Есть два варианта. Пешком сто десять кэмэ. По скалам да ущельям двести наберутся. Мы во вражеском тылу, подходящих документов нет, испанский язык с акцентом. Шансы близки к нулю. Зато под боком аэродром, там заправленные "Фиаты". Можно сказать, ждут".

"Хочешь, чтоб как у Степана – голову оторвали?"

"А ты собрался жить вечно? – уел я его как однажды Копец меня. – Боевую задачу выполнили, матчасть и живую силу покрошили. Если сами вернёмся – это сверхплановая премия, которую никто не обещал".

Скомячил плотнее парашют и понемногу полез, аккуратно наступая на едва залеченную лодыжку. Его можно было бы и кинуть, но отлёживаться на голых камнях – простите, я и так натерпелся. Жалкие три километра с трудом преодолел за полдня и окончательно убедился, что выбраться на юг к республиканцам не смог бы.

Там нашёл выемку между валунами, устроил лежбище, откуда рассмотрел аэродром. Зрение у военлёта Бутакова соколиное, с другим в ВВС не берут. Интересно, сколько Жуан Рохо запишет в рапорте уничтоженных машин? По-моему, в утиль отправилось четыре загоревшихся. Остальных латают.

Не откладывая в долгий ящик, вражины к вечеру похороны затеяли, пять тел накрыли флагами, если правильно разглядел. Может, от бомб, кого-то винтом в фарш покромсал.

"Месть получилась?"

"Глупое дело. Марию из преисподней не вернёшь и грехов с неё не спишешь. С жителями Герники тоже".

"Тогда зачем?"

"За год на земле снова обычным человеком стал, с такими же страстями и глупостями. Тысячелетняя мудрость побоку, когда кровь перед глазами свет застит. Но ты прав, я выпустил пар. Выкрутимся – буду впредь осторожнее, обещаю".

Легко сказать. Вижу, что четвёрку "Фиатов", вернувшуюся из вылета, обхаживают, заправляют. Можно, конечно, пробовать затесаться в их славные ряды утром, но уж больно я не похож на чёрных ангелов Муссолини. Те щеголяют в униформе, у меня абы что, серое от ползанья по скалам и осыпям. Да и круглая ваняткина ряха на макаронника не тянет, даже в лётном шлеме и при опущенных очках. И я пополз вперёд.

Слышал, что есть специалисты, умеющие беззвучно передвигаться хоть по куче гравия. Не наш профиль. Поэтому линию внешнего оцепления миновал, когда садились "Савои", перебивая шуршание камней звуками моторов. За сотню метров от стоянок стянул шлем. Светло-русый, издалека сойду за истинного арийца. Там нагло, в открытую и решительным шагом потопал к "Фиату".

Часовой бессовестно закурил, облокотившись о крыло и демонстрируя полное пренебрежение к правилам караульной службы. Я обругал его по-немецки. Он аж варежку открыл от удивления. Нацисты, конечно, союзники, но не настолько близкие родственники, чтобы обкладывать всякими "швайн шайзе" благородного римского воина, курнувшего на часах.

Я утихомирил гнев и потребовал караульного начальника на жутковатой смеси немецких и испанских слов. Макаронник завертел головой, решая сложную дилемму. Позвать надо бы, пусть лейтенант разбирается со скандальным и удивительно неопрятным арийцем, но пост покидать не есть гут. В общем, он не убежал, залепетал что-то в своё оправдание и вынудил меня к варианту "Б", познакомившись с подарком из Альбасете. Второй раз применяю "маузер", на этот – как ударный инструмент.

"Фиаты" заводятся хорошо, не нужно ни автостартёра, ни архаичного "контакт-есть контакт". Не прогревая, двинул вперёд и сразу рванул рукоятку на полный газ, не заботясь о рулёжке. Взлетел поперёк поля, чуть не скапотивал на ямке от нашего с Копецом безобразия, чуть не столкнулся с заходившим на посадку "Хейнкелем". Количество "чуть" и "едва" складывается невероятное, словно командировавший меня ангел пристроился на крыле и вручную руководил Фортуной. Даже не обстреляли толком.

Не прошло четверти часа, далеко внизу мелькнула линия фронта. Иду на максимуме высоты, сколько выдерживаю без кислородного оборудования. Жаловаться, что в кабине не нашёл маску для дыхания, было бы сверхнаглостью. Холодно – жуть. Окоченевшими мозгами пытаюсь сообразить, куда приземлиться-то, на вражеской машине и с чёрным крестом на киле. Ванятка о том же задумался.

"В Кото – опасно. Обстреляют зенитки, да и наши могут влепить, если близко крутятся".

"Ненавижу, когда ты прав".

Взял восточнее, обогнул нашу базу, снизился достаточно резко и притёр "Фиата" на просёлочной дороге. Навстречу выехал грузовик, чей экипаж совершенно мне не обрадовался. Хоть проорал им: пилото русо из Кото, разведчик я на аэроплано фашисто, испанцы щёлкнули затворами винтовок и прочим образом показали нерасположение. Надеюсь, новые зубы за пару дней вырастут. Только когда удалось им втемяшить, что прошу доставить меня на авиабазу в Кото, а у "Фиата" охрану учредить, прекратили пинать и кинули в кузов грузовика. Потом извинились, объяснили – русос этот аэродром называют Soto, благодаря чему и приняли меня за фалангиста. А в марках самолётов и знаках различия на обшивке они не разбираются. Вот такое Первое Мая.

Успел точнёхонько на свои поминки, вторые за испанскую эпопею. Копец видел дым из останков "семёрки" и сделал однозначный вывод. Наверх ушёл доклад с отчётом об уничтоженных на земле одиннадцати машинах врага и предложением наградить медалью Героя Советского Союза, посмертно. Моё оживление изменило ситуацию лишь частично – про Героя забыть, без этого к чему-то представлен за ночной "Юнкерс", а четыре сожжённых нами самолёта так и остались одиннадцатью.

Без "Чайки" я на неделю примёрз к земле, где меня и настиг орден "Красного Знамени". Долорес Ибаррури вручила испанскую медальку. Снова митинг, вопли "Вива эль партидо коммуниста де Эспанья!" А самого нужного человека нет. Теперь Пассионарию сопровождает другой корреспондент "Республики". От Марии на память остался только деревянный матросик из бука – попелье.

Получив, наконец, нового И-15 с бортовым номером 11, в память о первомайской приписке, я попал в эскадрилью под командованием испанца Андре Гарсия Лакалье. Оттого на киле моего "Чатос" появился символ подразделения – мультяшный Микки-Маус. Честно говоря, с выбором эмблемы они лопухнулись. По слухам, с Маусом на фюзеляже "Хейнкеля" пиратствует эскадрилья Мёльдерса.

Служить с испанцем оказалось гораздо приятнее. Меньше дебильного формализма. В первую очередь, он позволяет летать парами и четвёрками. Прибывших из Союза крупных специалистов почему-то выбешивают именно пары, и они с воплем "вредительство!" тут же кидаются наводить порядок.

Май и начало июня прошли сравнительно спокойно. Снизилась интенсивность налётов франкистов, теперь мы уже сами забираемся на север за линию фронта в поисках встреч. Я завалил "Хейнкель-46". Пять воздушных побед дали право считаться "асом". Ас по-французски означает туз, по-английски ass – задница. Или дурак. Поэтому мне больше по душе немецкое "эксперт", но красные отцы-командиры английского не знают, как, впрочем, и других языков кроме командно-матерного. Оттого укоренился "асс". Лучше с двумя "эс" – смешнее.

Часть наших перебросили на север, в Бильбао, где развернулись бои за страну басков. А Лакалье поручил мне пренеприятное задание.

– Пабло, пехота жалуется, что с севера прилетает одинокий "Чатос" с нашим триколором, кружит над линиями обороны и снова уходит на север – разведчик бошей. Командование приказало отловить его и сбить либо принудить к посадке. Ты единственный ас в моей эскадрилье. Утром вылетай.

– С Зайцевым, команданте?

– Нет. Наши считают, что пара или четвёрка спугнёт разведчика.

Моя пятая точка, олицетворяющая единственную ass в эскадрилье, то есть задницу дурака, пригодного к таким поручениям, сжалась от недоброго предчувствия.

– Андре, если одного, то лучше "Ишака" посылать. Представь – буду к северу от Мадрида болтаться, одинокий "Чатос".

– Командование не уточнило, что мы на курносых. Велели послать одну машину на перехват, и приказы не обсуждаются. Они гарантировали, что все авиационные части предупреждены – больше никто в зону поиска не отправится.

По влажным глазам Лакалье, любимца сеньорит, заметно, что сам он не сильно в гарантию верит. Потому и сказал напоследок:

– Смотри, осторожнее.

Прогноз моего шестого органа чувств оправдался уже над столицей, когда встречно-параллельным курсом пронеслась двойка И-16. Я покачал крыльями, помахал рукой. Разве что попой не покрутил, изображая максимальное радушие. Куда там! Выписали вираж и зашли в хвост. Стрелять начали метров с пятисот. Значит – зелёная молодёжь, и в том шанс на спасение.

Спикировал. Не будут же стрелять сверху вниз – там город, люди. У самых крыш сбросил газ и зашёл на посадку вдоль широкого проспекта, машин мало… Очередь цепляет верхнюю консоль, перкаль сносит в лохмотья. "Ишак" метрах в пятидесяти. В смысле – ишак в кабине, животное! Даю газ. Вправо-влево особо не уйдёшь, виляю как могу. Пусть размах крыла раз в пять-семь меньше расстояния между домами, кажется, что сёрбаю кончиками по стенкам. Широкая улица кончается, площадь… Спасибо, Мария, за прогулки по городу. Ручку влево и чуть на себя, вписываюсь в поворот и снова несусь по проспекту, впереди растёт огромный собор, до него секунды четыре, успеваю оглянуться.

"Ишак" висит на хвосте, пока не стреляет. Второго не увидел. По уму на месте ведомого я бы отстал и ждал на двухстах метрах, пока одинокий "Чатос" выскочит из уличного лабиринта. Перед самым собором вжимаюсь вправо, буквально кожей чувствуя, как вихрь от винта срывает занавески в открытых окнах… Энергично двигаю ручку, даю педаль, и маленькая курносая машина на максимальных оборотах моторчика уходит от собора в сторону в считанных метрах от его колонн. Слабо так вывернуть на И-16? Сзади доносится ба-бах, на миг перекрывший рёв моего движка. Сбавляю обороты и выравниваюсь, наблюдая незабываемую картину. Из фасада – дым, прощальный привет крылатого осла, его напарник, увязавшийся следом, взмывает вверх, практически поставив машину на свечу. Но разгона-то у него не хватает! В общем, ни высоты, ни скорости. Из виража хорошо видно, как он заваливается и устремляется вниз во вращении. В мире не родилось пилота, способного в такой ситуации вытащить машину из штопора или покинуть её. Второй столб дыма поднялся в квартале от первого.

Зарулив на стоянку, я тут же потребовал, чтобы осмотрели мои пулемёты. ПВ-1 куда надёжнее ШКАСов, даже пробных выстрелов не делал. Потом побежал писать рапорт – был атакован двумя И-16, огонь не открывал, преследователи разбились из-за ошибок в пилотировании, прервал выполнение задания из-за повреждения крыла.

От полётов отстранили, комиссия, разбирательство, короче – Советский Союз в миниатюре. Выяснилось, что ишачили два испанца, прошедших ускоренную лётную подготовку в Кировабаде, поднялись всего во второй раз над Пиренеями, их комэск ни о каком особом задании не осведомлён, а об одинокой "Чайке" все наслышаны. В общем, привычный испанский бардак, мне предъявить нечего, но, как говорится, неприятный осадок остался.

И тогда ситуацию спас Яша Смушкевич, командующий силами ПВО Мадрида, включающими нашу эскадрилью. Выручил, ничего не скажешь. Хитрый еврей проявил бюрократическую мудрость – отправил меня с глаз подальше на медкомиссию. Там правильно инструктированные врачи, оставив без внимания демонически замечательное здоровье подопытного, написали: "Абсолютно необходим продолжительный отдых с прохождением соответствующего курса лечения, иначе в ближайшее время лётчик может оказаться не способным к службе ввиду крайнего физического и нервного истощения".

Я покинул Кото, оно же Сото, с тяжёлыми чувствами. Маленькая ровная площадка, до войны – обычный ипподром. Здесь столько потеряно… И то, что обретено, тоже потеряно. Зато научился летать и хоть на шажок продвинулся к выполнению миссии, ради которой меня выкинуло в мир живых.

Ангел меня не тревожит. Но у крылатого есть особые средства. Постоянно чувствую его незримое присутствие, а невидимые весы измеряют каждый поступок по единственному критерию – насколько сумел нагадить нацистам. Уверен, что небесная сволочь недовольна скромностью успехов.