Демон против люфтваффе

Глава седьмая Над всей Испанией безоблачное… некогда рассматривать облака!

Товарищ Пумпур Пётр Ионович огорошил нас пачкой новостей. Первое. Пароход с самолётами не только не прибыл в страну, но, похоже, из Союза не отчалил. Второе. Германцы и итальянцы ждать не намерены. На стороне мятежников летают макаронники Муссолини на "Фиатах", а немцы прислали "Хейнкели". Третье. По слухам, нацисты не собираются ограничиваться поставкой железа, будут сами пилотировать. Но никому не удалось пока сбить "Хейнкель" и проверить – что за сардина в этой консерве. Четвёртое. Республиканская авиация как род войск не существует практически. Аэропланы старые, большей частью неисправные. Одним словом, посланцы из СССР в ожидании матчасти обязаны изучить обстановку и готовиться к встрече своих.

Ясно. Изображать бурное и активное ничегонеделанье. Нет уж, тем более запахло реальной схваткой с нациками.

– Товарищ комбриг, а где ближайший аэродром хоть с чем-то местным летучим?

Пумпур метнул в меня обычный советский взгляд: тебе больше всех надо? Неожиданно мои попутчики засуетились. Им тоже невтерпёж, воевать охота, а не водку пьянствовать. Женька Ерлыкин прямо заявил, что приехал не груши карданом околачивать. Нет самолётов – возьмёт винтовку и врага саблей порубит, как Чапаев.

– Рядом нет ничего. Хули делать? Приказываю – двум добровольцам двигать в Альбасете, возьмёте переводчика недобитого. Хули с вас толку… Остальные – со мной в Мадрид.

Наутро мы с Ваней Копецом погрузились в древний "Форд". Пётр Григорьевич на правах старшего по возрасту полез в кабину к водителю, нас определил в кузов. Тёзка заартачился и заявил, что он главный.

– Кто сказал? – включил непонятку наш гид.

– Пётр Ионович…

– При испанцах называйте его "полковник Хулио". Так сказать, для конспирации.

Мы сразу догадались, откуда такая партийная кличка – по любимому словечку Пумпура.

– Кстати, а как он меня величает? – переводчик прищурился подобно Ильичу на плакате.

Копец смутился, а я не смолчал.

– Недобитый.

– Ага… Значит, надеется потом добить. Ещё посмотрим. Вот что, молодые люди, разницу в возрасте не отменит ни Бог, ни воинский начальник. Извольте иметь уважение.

Хлопнула дверца, я залез в кузов, не пытаясь объяснить, что родился в Риме в десятом году после Рождества Христова. По меркам смертных, мне давно положены покой и пенсия. Вечный покой.

Ехали долго, медленно и по отвратительным дорогам. Затратили больше суток на плёвое, в общем-то, расстояние. На одной из многочисленных остановок спросил Григорьича, что он забыл у республиканцев.

– Не могу сказать, что они мне по душе. Марксисты вообще напоминают тех, кто красный террор учинили.

Копец недовольно засопел, а белый продолжил.

– Однако же я офицер Русской императорской армии. Мир кто с германцем подписал – большевики. Моя армия войну не закончила. Подробности нужны? Одной достаточно. Мы никакой химии не держали. В битве тоже должны быть свои законы и ограничения, человечьи и Божеские. Я под Гродно служил, когда кайзеровцы на нас газы пустили. А иприт и хлор, молодые люди, не разбирают – армеец ли в окопе или партикулярный в квартире. Куда ветёр унёс, там и смерть. А уж сколько выживших, но не жильцов, с обожжёнными лёгкими! Словом, не имеет германская нация права на существование. Мало их англичане с французами в Версале прижали. Такое дело. Поэтому как Гитлер заявил про помощь другу Франко, я сюда примчался. Стар уже, в окопах не боец. Стало быть, военный переводчик да советник. Ещё вопросы, господа красные соколы?

У меня не нашлось. Недобитый белогвардеец имеет мотивацию того же типа, что и меня в преисподней снабдили. Он воюет не за, а против. Но тёзка не угомонился.

– А немца раздавим, против красных пойдёшь, белая шкура?

– Пусть вас это не тревожит, юноша. Вы даже не представляете, насколько трудно Германию одолеть, раз ей ожить позволили. Не забывайте, вы такие же русские, заблудшие, и наша Гражданская война – сплошная ошибка. Со временем сами поймёте.

Кого же он мне напоминает? Всепрощенец… Но Копецу не до тонких материй, партия и правительство учат оставлять за собой последнее слово.

– Для вас – точно, ошибка. А Красная Армия Ленина-Сталина доказала свою правоту!

Я не стал встревать с разъяснениями о главенствующей роли Троцкого в Красной Армии времён Гражданской войны и о неоднозначности происходившего в России. Парень хороший, простой как рубль, ему ни к чему историческая правда. Только вперёд – и к чёрту детали.

Наш недобиток прав, у германской нации в числе иных качеств есть уникальная способность вызывать к себе жгучую ненависть других народов. Ничто так не объединяет Европу, как повод набить немцу морду.

Аэродром Альбасеты встретил нас на рассвете пейзажем авиационной свалки. По нему явно франкисты прогулялись, но и до них тут не слишком роскошно было.

Григорьич перекинулся парой слов с человеком в гражданской одежде, представленным капитаном республиканской армии Хименасом. Нашу парочку обозвал "авиадорес русос". Испанец обрадовался.

– Вива русия! – улыбка стала ещё шире. Но когда узнал, что соколы уже здесь, а крылья – увы, посмурнел.

Он устроил экскурсию. Краса и гордость местной бомбардировочной авиации – пассажирские "Фоккеры" F.VII двадцать лохматого года выпуска – наличествуют в количестве 2 (двух) штук. В пять рядов и семь шеренг. Да, на них поставили турели и присобачили бомбовую подвеску, но моторы изношены, запчастей нет. Короче, бомбардировщиков нет.

Не намного моложе "Ньюпоры" NiD 52, французские истребители, безнадёжно устаревшие лет пять назад. Их десяток, только половина – сравнительно исправных, пилотов не хватает. Отправили в СССР на учёбу ещё до войны, не дождались…

– Так мы же лётчики! – дёрнулся Копец.

– Отлично, камарадос! В Альбасете казармы резервистов, фалангисты бомбят его с десяти до одиннадцати утра как по расписанию. Прикажу готовить два "Ньюпора" к полёту!

Даже Григорьич удивился. Я же накинулся на напарника чуть не с кулаками.

– Совсем сдурел, военлёт? Эти гробы хотя бы проверить в воздухе нужно!

А он так небрежно:

– Вот в бою и опробуем. Или ты собрался жить вечно?

Ну почему у этих русских не бывает разумной середины? Или "снижаем аварийность", или очертя голову тигру в пасть. Спросил Ванятку, он лишь плечами пожал, насколько это возможно для души, отключённой от управления телом. Кажется, я догадался. Если разобьёмся вдрызг, здесь за аварийность никто не вздрючит, это крайне впечатляющая причина.

Прибежали механики, засуетились. Неторопливо вышел худощавый мужчина в гражданских брюках и рубахе, рука забинтована и на перевязи. Тонкие усики, лицо интеллигентное. Похоже – офицер. Какого дьявола они форму не носят? Потом выясню.

– Салуд, русия!

– Салуд, амиго, – ответил я и тут же был зачислен в ряды спецов по местному языку. Во всяком случае, наш переводчик вместе с Хименосом взяли на себя Копеца, а раненый повёл меня к другой птичке.

– Капитан Хуан Алонсо. Это – мой "Ньюпор".

Он сопроводил речь красноречивыми жестами, даже Ванятка понял. На обшивке машины заплаты. Вот откуда ранение Алонсо. Надо же, в таком состоянии посадил. Не уверен, что, будучи вполне здоровым, я справлюсь с аэропланом. А воевать на нём…

Через полчаса у кабины появился Копец.

– Скажи, Бутаков, ты на И-пятом летал?

– Не-а.

– "Ньюпор" на него больше чем на И-15 похож. Догнать франкистов разве что с пикирования получится. В десять набираем высоту и ждём. Скажи честно, сколько в этом году налетал?

– Четыре часа.

– Не густо. Я – куда больше. Значит, иду первым. Если старушки "Арадо" пожалуют, с ними порезвимся. Хуже, если "Юнкерсы" пятьдесят вторые. На прикрытии могут быть "Хейнкели" или "Фиаты", не менее четырёх штук.

– Тогда нам точно – капец.

– Не звизди раньше времени. С высоты кидаемся на бомберов. Потом нас догоняют истребители. "Ньюпор" – тихоходный, наверняка круче горизонтальный вираж закладывает. Главное – головой верти и не катись по прямой, если гад тебе в хвост зайдёт.

С таким запасом авиационной и житейской мудрости я скинул коричневый пиджак из закромов НКВД, нацепил испанскую лётную куртку и подогнал лямки парашюта. Без чего-то в десять утра механик Хосе завёл мне мотор, по старинке дёргая рукой за лопасть винта. Прогрелись, и я за "Ньюпором" Копеца потянулся на взлёт.

Сравнить поведение француза с И-15 не могу, я и советский самолёт плохо знаю. Одно очевидно – видимость куда лучше. Верхнее крыло прямое, без изгиба а-ля "Чайка", нижнее очень короткое. Пулемётов два, калибр 7.7 мм, скорострельность не ахти. Они находятся передо мной, должны стрелять через винт. Ну, или по винту, если синхронизатор откажет. Прицел совершенно другой, примитивный до ужаса. Хотя – какая разница, если вообще ни разу в жизни в воздухе не стрелял. А на земле – только из ТТ, да из лука когда-то. Воин, мать вашу, гроза франкистов-фалангистов.

Плавными кругами мы забрались в прохладные три тысячи метров. Небо – ни облачка надо всей Испанией. Хорошо для загара, плохо для бегства. В облака не спрячешься при их отсутствии.

На среднем газу попривык к управлению. Машинка медлительная, но чуткая. Зато больше двухсот в горизонтали не хочет, хоть плачь.

Передний "Ньюпор" тоже пробует управляться, покачался крыльями вправо-влево. А, это сигнал даёт. Увидел, с севера восемь точек идёт. И четыре сверху.

Пока они приближались, Копец ещё полтыщи набрал, я за ним как хвостик. Восьмёрка на снижение отправилась. Хорошо видно, что это небольшие бипланы. Значит, "Арадо-68" с мелкими бомбочками на внешней подвеске. Прикрывают их истребители, "Хейнкели" или "Фиаты", не научился отличать, они на нас никак не реагируют. Мой ведущий перевернулся через крыло и сверзился вниз в крутом пикировании. Делать нечего, нельзя разрушать коллектив. Полубочка, ручку на себя, газ убрать… О, чёрт!

Мы с тёзкой – психи. "Арадо", избавившись от бомбы, превратится в истребитель, его скорость на сотню больше чем у "Ньюпора". Если называть вещи своими именами, пара неопытных пилотов сломя голову атакует дюжину фалангистов, у которых современные самолёты и явно не первый боевой вылет.

Ветер отчаянно засвистел в расчалках, загудела бипланная коробка. Лёгкая тупорылая машина раскочегарилась до трёх сотен. Наверно, мы проскочили перед носом четвёрки истребителей, я их просто из виду потерял, удерживаясь за килем ведущего и пытаясь рассмотреть германские "Арадо", перестроившиеся в линию для поочерёдного бомбометания по компактной цели.

Вместо захода "по науке" в хвост заднему биплану, Ваня ввалился прямо в центр их цепочки, открыв пальбу издалека. Я чуть подправил угол пикирования, чтоб его не догонять, и рассыпал горох из "гочкисов" куда-то в сторону двух задних бомбардировщиков.

Просвистел вниз мимо обстрелянного "Арадо". Кажется, будь на законцовке плоскости лишний слой краски, сёрбнул бы немца. Покрутил головой, никого не увидел в опасном соседстве. Сектор газа вперёд, выравниваемся… И оранжевые трассы чуть выше крыла, два "Хейнкеля" прошмыгнули так близко, что "Ньюпор" основательно тряхнуло. Видно, там умельцы не многим лучше меня, не попали в тихоход на весьма умеренной крутости манёвра. Теперь не выпускаю их из видимости. Копец пропал. Думаю, его вторая пара "Фиатов" жучит.

Я снизился к аэродрому Альбасете и заложил самый крутой вираж, метрах в пятистах над лётным полем. Видел зенитные спарки у испанцев. Помогите, а? Молчат. Может, боятся задеть пилото русо. Резко из левого виража в правый, мимо проносятся огненные струи, а потом и крылатые огневые точки. Доворачиваю им вслед – поздно, далеко уже, и на следующий заход навострились. Когда же у вас топливо кончится?

Решили, что на очередную атаку точно хватит. Оценив вёрткость "Ньюпора", они растянулись метров на триста. Соскочив резко вправо от атаки переднего, я обречённо увидел, что задний уверенно скользнул внутрь моей дуги поворота. Если не будет пытаться стать точно в хвост, а правильно рассчитает упреждение под небольшим углом… Рассчитал! Раненая французская лошадь затряслась как в лихорадке. Меня ударило в спину и ниже, из-под капота рвануло пламя. Тянусь рукой к привязному ремню. Высота метров шестьсот, надо прыгать… Но если задница пробита, пуля могла испортить парашют! Или нет?

Зажигание выключил, но мотор и так обрезало. Снижаюсь, выравниваюсь, пробую оглянуться, несмотря на адскую боль в спине и брюхе. "Хейнкели" близко, но не стреляют. Джентльмены… Если выживу, учтивость вам дорого обойдётся.

"Садимся, Ванятка. Тебе не скучно?"

"… твою… в…"

М-да, не очень-то пассажир красноречив на прощание. За миг до удара в редкий кустарник отстегнул ремень. Знаю, в теории лучше оставаться пришпиленным к креслу, но прошу принять поправку на иной метаболизм, подправленный демоническим присутствием. И так, упираюсь правой ногой в приборную доску. Левая не слушается… Удар! Треск, грохот, истребитель ломает шасси, скребёт по винограднику, поворачивается. Машину поставило на крыло практически вертикально, я вылетел из кабины и на какое-то время потерял сознание.

Очнулся от звука близкого взрыва. Долбануло в останках "Ньюпора". Верно, бензиновые пары в опустевшем баке. Я не авиационный инженер, но и мне очевидно – чудо французской техники отлеталось.

"Мы тоже".

"Ой, я вслух подумал? Извини, если потревожил".

Комсорг ответил матом. Не прав, товарищ, объяснял же ему про греховность сквернословия. Впрочем, размах верхнего крыла у "Ньюпора" двенадцать метров. То есть грохнулись мы с шести метров, как из окна двухэтажного дома. А до этого ссыпались с шестисот. Неудивительно, что парень немного нервный. Ладно, пора заняться собой.

Я не без труда встал и избавился от парашюта. Потом забросил его в кострище, туда же полетели куртка и рубашка. Пуля зацепила почку и вышла через верхушку печени, застряв в приборной доске. Пройдёт несколько десятков минут, на спине и животе останутся лишь шрамы. Если что, испанские католики объявят меня святым, а испанские коммунисты резко потребуют материалистического объяснения. А так – две царапины, давно зажили. Дырку под штанами скрывать не собираюсь, поэтому придётся сдаться местным коновалам, пусть заодно пулю вытащат.

До аэродрома плёлся добрый час и первым делом увидел "Ньюпор" Ивана, которому пришёл капец прямо на полосе. В смысле – самолёту, виновник переполоха нарисовался тут же, с виду целый и невредимый, если не считать хромоты. Бросился меня тискать, испанцы набежали с криками: ура, недобитый появился. Наверно, я странно смотрелся со стороны, с голым торсом, в саже, с потёками крови на животе, спине и штанах. Копец моргает глазами внутри светлых пятен от очков, остальная поверхность физиономии нежно тонирована сажей.

– Вань, мы в первом же полёте оба "Ньюпора" угробили. Нас судить будут?

– Ты чо! Испанцы в восторге. "Арадо" побросали бомбы где попало, перепугались пилоты с неожиданности. Сегодня впервые за две недели ни одного убитого от бомбёжки!

– Вива авиадорес русос! – вторят ему испанцы, а тут ещё Григорьевич добавил:

– Они наперебой уверяют, что один немец задымил. Вы – герои. Не ранен, кстати?

– Малость. Что-то в заднице лишнее завелось.

Хименас и Алонсо поразились, что за обедом я ровно сел в кресло на оба полупопия. Не бывает смешных ран, любая может вывести бойца из строя. С Мировой войны известно, лётчик часто ловит пули спиной и седалищем. Работа такая. Объяснил им: нормально, царапина. Потом попросил Хименаса записать этот вылет испанским пилотам.

– Синьоры, мы даже в республиканскую армию ещё не зачислены. Да и не считаю вылет удачным. Вы воюете гораздо дольше. Вам и слава.

Испанцы переглянулись, изумились, потом снова "вива, русия", бокалы с вином, какие-то мужики с гитарой… Я позволил нам с Ваняткой слегка окосеть.

Солнце решительно направилось к западным горам, когда мы с Алонсо вышли покурить. Я старательно коверкал испанский язык, вставлял множество русских и ненужных слов вроде "испаньола нихт ферштейн", но в целом позволял говорить со мной на местном наречии.

– Амиго Хуан, чего форму не носишь?

Он чуть смутился. Оказывается, практически всё офицерство приняло сторону мятежников. В глазах республиканцев человек в офицерской форме – заведомый фалангист. Поэтому проще по гражданке, что он и нам советует.

В нашу беседу вклинилось стрекотание авиационного движка. Двукрылый одномоторный птиц описал круг на высоте метров шестьсот-семьсот.

– Fiat Cr.32, – заметил привычный Алонсо. – С юго-востока припёрся. Какого дьявола он тут забыл. Новичок?

Я на миг представил себя на месте молодого начинающего летуна, коим и в самом деле являюсь. Допустим, на остатках топлива тяну домой, вижу аэродром… Эврика! В темпе выгнав алкоголь из мозгов, прыгнул к ящику с дымовыми шашками, стукнул одну о каблук и швырнул на поле. Присаживайся, мол, синьор фашист, тебя здесь ждут.

Итальянец прогулялся чуть ниже, сориентировался на полосатую колбасу и аккуратно притёрся против ветра, заглушив мотор неподалёку от нас. Вылез – действительно молодой. Хименас приказал его в комендатуру увезти, а то родственники погибших под бомбами не дай Бог про макаронника узнают – здесь армагедец начнётся.

Хосе с механиком "Ньюпора", загубленного моим напарником, без спросу залезли в "Фиат", мотор завели. Радостные такие доложили: всё в порядке, боекомплект полный, нужно лишь топлива долить. Я даже не стал уточнять, как они без руководств разобрались в незнакомом иностранном аппарате. Но вижу – не лгут.

Смотрю, у Вани Копеца аж слюна потекла. Современный самолёт! Практически новый. Он попробовал забраться и приуныл – ногу расшиб капитально. А мне швы на попе не мешают. И, невольно начиная заражаться русской авиационной сумасшедшинкой, я объявил Хименасу: до темноты делаю пробный вылет, утром встречаю бомберов на "Фиате".

Уже укладываясь спать, позвал на внутренний совет шизофрению.

"Вань, тот же Хименас – куда более опытный лётчик. Может, ну его на… Пусть испанец летит".

"Ты чо! Сами справимся. Только… дай порулить. Хоть после взлёта. Можно?"

И как ему отказать?

Утром механики сумели удивить. Велел закрасить чёрные франкистские полосы, оставить машину чисто белой. А они на киле и плоскостях сокола нарисовали. Хорошо хоть не красного, для загадочности – синего. Фиг знает каких ВВС этот истребитель.

Я забрался на четыре тысячи и принял к востоку. Оттуда солнце по утрам, высмотреть одинокую точку не просто. Поэтому, думаю, и не заметили.

Ждать на этот раз пришлось долго. Ванятка напилотировался до посинения, тем более – наверху и в самом деле прохладно. Когда датчик топлива тревожно накренил стрелку влево, появились гости. На этот раз много. Бомбардировщики покрупнее вчерашних "Арадо", трёхмоторные, четвёрка "Хейнкелей", пара "Фиатов". Вперёд! Только двинул рукоятку газа, мотор зачихал. Твою ж… Всё время забываю. У итальянского самолёта управление карбюратором сделано по-дебильному, наоборот. Ручку на себя – полный газ, понеслась, родимая.

Фашисты расположились выгоднее, но мне германцы нужны. Глупо, конечно, когда они на одной стороне воюют. Попробуй с ангелом поспорь… Ему не заржавеет записать итальянского пилота в излишние сопутствующие потери и накинуть в довесок пару лет в преисподней.

Эскадра не торопится, "Юнкерсы" сравнительно тихоходные. И я ненавязчиво подполз к "Хейнкелю" чуть ниже хвоста. Не дёргается. Чего "Фиата" бояться? И вообще, нет у республиканцев машин, на которых легко разогнаться до двухсот двадцати километров в час в горизонтали.

Я подкрался настолько близко, что рассмотрел смешные стремена – подножки по сторонам кабины для удобства путешествий в неё и обратно. Потом по-неопытности ввалился в струю от винта, чуть не штопорнул. Снова приблизился, резко выдохнул воздух, как Ванятка перед приёмом ста грамм, и потянул ручку на себя, вдавив гашетку до упора… Бам-бам-бам-бам!! Это не сухой треск мелкотравчатой спарки "Ньюпора". Крупнокалиберные стволы заработали как отбойный молоток. И не страшно, что даже с такого расстояния девяносто процентов пуль отправились за молоком. От "Хейнкеля" ошмётки полетели!

Тут же заранее обдуманные действия. Машину в левый вираж к солнцу, ручку газа на себя до упора и с плавным снижением убегаем, убегаем… Не умею воздушный бой вести, так лучше и не пытаться. Со временем научусь.

Головой крутанул до треска позвонков. "Хейнкель" получил своё, пара за мной сворачивает, но куда им! В пикировании они не быстрее "Фиата". Не знают, что у меня топлива минут на двадцать. Им далеко на базу возвращаться, не на последних же каплях горючего.

А на земле поразился, до чего испанцы умеют найти повод для радости. Я не сорвал атаку бомберов, как мы вчера с Копецом. "Юнкерсы" от души приложились. Но сбитый "Хейнкель" – чем не повод для праздника?

Его пилот выпрыгнул с парашютом. Везунчик, с такого расстояния да крупнокалиберным – никакая бронеспинка не спасёт. Если только не… Я отогнал эту мысль прочь. Оказалось – зря.

– Иван, сбитый немец вас видеть хочет.

Мне не понравился голос Григорьевича. Что, падаль начнёт права качать – не было на "Фиате" опознавательных знаков правительственных ВВС? Были, очки купи! Я всё же зашёл в караулку аэродрома.

Довольно приятный мужик в лётной форме, симпатичный даже, если не считать фингала. Ну, с этим у испанцев быстро. Небольшие усики, прямой тонкий нос, грустные и внимательные глаза.

Сделал вид, что говорю по-испански, скрывая русскую принадлежность. Белогвардеец с трудом понимает ломаную речь и переводит на немецкий.

Сбитый представился обер-лейтенантом Вернером Мёльдерсом, легион "Кондор", Люфтваффе. Утверждает, что считает себя весьма опытным пилотом. Почему тогда плёлся в хвосте?

На ходу придумываю себе испанское погоняло – лейтенант Пабло Муэрте, республиканская армия. Немец глянул чуть разочарованно. Потом обронил: всё в руце Божьей, и я едва удержался, чтобы не подпрыгнуть до потолка. Велел Григорьевичу и испанцам свалить, оставив меня с пленником наедине.

Латынь – мёртвый язык добрую тысячу лет, если не больше. Он же – всеобщий разговорный в преисподней, изменяется, развивается. Мёльдерс специально или рефлекторно сказанул про руку Божью на латыни двадцатого века! Не утруждаясь виражами вокруг да около, я спросил на том же загробном диалекте:

– Имя в прошлой жизни, быстро! Дата смерти?

– Манфред фон Рихтгофен, погиб 21 апреля 1918 года. Простите, а вы? Только не надо – "здесь я задаю вопросы". В преисподней наслушался.

– Скажу чуть позже… коллега. Вы – Красный Барон?!

– К вашим услугам.

– Ранены?

– В ногу и в поясницу. Зажило.

Значит, не такой я безнадёжный стрелок. Если из четырёх стволов да с тридцати метров.

– Последний вопрос: кто и зачем вас подселил к Мёльдерсу?

Лётчик улыбнулся и промолчал. Губа, кстати, у него тоже разбита.

– Подсказываю: семнадцатая канцелярия шестого небесного уровня.

– Нет. Соотечественники. Провели тайный обряд, призвали. Теперь в случае смерти я не вернусь преисподнюю, в германский сектор, а в другого аса вселюсь.

– Кого уничтожать приказано? Русских? Испанцев?

– Русских. Точнее – советских. А также французов и англичан, если они выступят врагами Рейха. Остальных сбивать по необходимости. Вы обещали информацию о себе.

– Начальник отряда. Задание противоположное – мочить немцев. Слушайте, барон, нас стравили между собой… Зачем?

– Не могу знать, – снова лёгкая улыбка на синеватых губах. – Я же не вертухай, простой зэ-га. Способности, полученные благодаря преисподней, имеются, но не чета вашим. Зато истребительный опыт больше.

Снова башня, более тонкий обряд. Вызвать молодую грешную душу неизмеримо проще, чем ветерана с моим послужным списком. Затем запихнуть её в тело избранного живого, не считаясь с уровнем греховности, как отправивший меня щепетильный ангел. Технически это возможно. Неужели в Анэнербе смогли восстановить обстоятельства моего вызова, учесть опыт и снова нашалить?

– Позвольте предположить: кроме магического приказа ещё морально мотивировали?

– Так точно. Рассказали про красный террор, коллективизацию, планы мировой революции. А также британскую и французскую угрозу Германии в ответ на нарушение Версальских условий. Разве враньё?

– Нет, – я вцепился пальцами в стриженый ёжик на голове, основательно пропотевший, несмотря на холод в открытой кабине "Фиата". – И у нацистов, и у большевиков масса мерзких качеств. Вот и разбирались бы друг с другом. Но кто-то из преисподней лоббирует, чтобы такие вызовы продолжались, а мы быстрее взаимоуничтожались.

– Ничего не могу поделать. Если меня расстреляете, вселюсь в другого пилота, – напомнил Мёльдерс.

– Слышал. Убивать не буду. Знайте же – ваши подвиги здесь наверняка увеличат срок до Благодати.

Мёльдерс-Рихтгофен напрягся, потом оценил откровенность и проявил благородство.

– Запомните: Эрик Хартманн. А на вашей стороне кто?

– О других не знаю. Не могу гарантировать, что их нет. Прощайте.

Я вышел из караулки натурально на ватных ногах. Красная Россия, меня с тобой ни хрена не связывает, кроме разве что пассажира в голове. Ну, пытал тысячи твоих покойных граждан, какая разница? Отчего же мерзко на моей бесовской душе при известии, что Анэнербе на борьбу с тобой мобилизует загробный мир?