Дэмономания

Приложение

Готовя «Дэмономанию» к новому изданию (2008), автор внес в текст ряд изменений — главным образом исключил пересказы предшествующих событий, но также и некоторые фрагменты исторической части романа, которые тем не менее достаточно интересны, и мы представляем их вниманию читателя.

I, глава 12. После абзаца «Оглядываясь на того юношу...»:

Поляк Коперник показал, что Солнце является центром, вокруг которого обращаются Земля и Луна, и Бруно стало очевидно (хотя этого поляк не доказывал и не утверждал), что если Земля и планеты движутся вокруг Солнца, тогда Земля сама является планетой — звездой, как и прочие, что опоясывают Солнце, — огромные создания, каждое из которых обладает своей природой. Нету хрустальных сфер, несущих планеты, что бы ни утверждал Аристотель, а если и были когда-то, то больше их нет; теперь один лишь Эрос ведет их кружными путями. Восьмая сфера разбилась вдребезги, и звезды, когда-то приклеенные, прилипшие, пришпиленные к ней или на ней нарисованные, разлетелись во все стороны, в бесконечность.

А коль скоро такая революция свершилась на небесах, она бушевала и в душе Джордано. Если звезды перемещаются на другие места, они должны переместиться и на внутренних небесах. Человек, знающий это, может влиять на события, следуя своим целям и достигая желаемого; он может изгнать с неба (внутреннего, внешнего — не важно, откуда начинать) прежнее собрание пороков, слабостей, страстей и грехов, которым старые боги позволили заселить небеса, и установить вместо них силу, мудрость, знание — добродетели, противоположные порокам, но и родственные им, — вместе с новыми образами, животными и предметами, которые воплощают эти свойства.

Итак, в марте 1584 года, когда приятный речной воздух Темзы достигал даже той мансарды, где работал Бруно, открыв окно в мир, — Джордано созвал конгресс богов (он писал как мог быстро, но не поспевал за мыслью).

Он позвал Аполлона и Диану (то есть Солнце и Луну), а также Венеру, Марса, Меркурия, Сатурна — звездных богов, от которых мы получаем свой характер. И конечно, батюшку Юпитера с Минервой, Мудростью его, и Юноной, его супругой.

Так вот, Юпитер ощущает бремя лет[658] (сохнет тело, и разжижается мозг; сыплется песок, и падают зубы; золотится кожа, и серебрится волос; при ходьбе я трясусь, а сидя цепенею; меха у волынки отвисли, а сам инструмент укоротился). Венера, которой все эти разговоры о старости совсем не по нраву, пытается возражать, но отцу лучше знать: Ах, Венера, Венера! Неужели ты раз навсегда не задумаешься над нашим положением и, в частности, над своим? Подумай-ка, справедливо ли воображают о нас люди, будто тот, кто стар — вечно стар, кто молод — вечно молод. Не думаешь ли ты, что если там наши изображения и портреты представляют всегда одно и то же зрелище, так и здесь не происходит никаких изменений и перемен в нашем телесном составе? Хотя на деле мы меняемся, и меняемся, и меняемся снова.

Юпитер решил, что на небесах нужна реформа. Почему, спрашивает он, все так, как оно есть, а не иначе? Спрошу лишь для примера: почему это Треугольник получил четыре звезды, вблизи головы Медузы под задней частью Андромеды и над рогами Овна? К чему? А без причины; просто боги любят треугольники[659]. Чем заслужил пятнадцать звезд Дельфин? Тем, что был сводником между Нептуном и Амфитритой[660]. Почему Змеедержец приобрел со своею змейкой целых тридцать шесть звезд? Велели мы когда-то, вот и все.

Бруно смеялся и писал быстро и споро, как жнец, что складывает в скирды снопы зерна. Он не сочинял, просто записывал; ему вовсе не было необходимости переносить на бумагу свое ludibrium, небесную проказу или комедию, разве только для того, чтобы ее прочли другие, сам-то он ни слова не забудет. Для справок имелась иллюстрированная копия большого звездного атласа Гигина[661], в котором содержались все древние истории (копия была не материальная — ее он продал давно, — но внутренняя копия с той копии, совершенная и удобная для перелистывания).

Бруно очинил новое перо. Он решил посвятить книгу сэру Филипу Сидни, улыбчивому рыцарю, единственному из встреченных им англичан, кто сможет ее понять. Ноздри Бруно раздулись, и он вдохнул воздух весны.

Шестнадцать лет спустя, в страшном 1600 году, Святая Палата в Риме готовила sommario[662] по делу заключенного под стражу еретика Джордано Бруно. Помимо откровенно богохульных воззрений — а этот человек требовал позволения объяснять и отстаивать их перед самим Папой! — имелся факт написания во время пребывания в (протестантской) Англии книги под названием «Изгнание торжествующего зверя»: заглавие это все, и в частности Папа, легко поняли, не видя в глаза самой книги, тем более что у Святой Палаты ее и вправду не было[663] — впрочем, хватало других произведений Ноланца. Папа, имя которого означало Милосердие (Климент), так или иначе, уже имел к тому времени готовое решение. Бруно надлежало передать мирским властям: ибо сама церковь, конечно, не могла приговорить человека к смерти.

I, глава 14. Вместо абзаца «Со временем духи возвратили...» и следующих:

Со временем духи возвратили все сожженные книги. Фиал драгоценного порошка, потраченного Келли, был также восполнен веществом, похожим на высушенную кровь с серебром; время его близко, сказали они, но пока еще не наступило.

Свидетелем всему этому был один итальянский священник, ставший участником собраний перед кристаллом и почти членом семейства; звали его Франческо Пуччи[664], они познакомились с ним в Кракове, и он последовал за духовидцами в Прагу; этот Пуччи когда-то учился в Оксфорде и там, очевидно, отрекся от прежней веры; он знал, что конец света наступит в 1600 году, но каждого сможет спасти подлинная вера, если поспешить, ибо времени осталось мало.

Да, подтвердили ангелы, времени осталось мало.

Джон Ди, почти ко всякому человеку относившийся с любовью и доверием, вскоре невзлюбил отца Пуччи. Тот и вправду еженедельно навещал папского нунция в Праге, потому что тайком вновь обратился в католическую веру, а может, никогда и не покидал ее, все это время оставаясь агентом Рима (к этой мысли пришел Ди); вследствие доносов Пуччи англичане были вызваны к нунцию: Giovanni Dii e suo compagno, autori d’una nuova superstitione[665], докладывал тот в Рим, и хотя прямо их в ереси не обвинили, но из Праги выслали. Приказ подписал сам император, вероятно, во время одного из приступов суеверного страха.

Все они боятся, размышлял Джон Ди: боятся нового, даже если оно исходит из уст Самого Бога; боятся душ человеческих, словно злых собак, которых надо держать на цепи, чтобы не кусались.

Лишившись пристанища, они поехали из Праги в Лейпциг, вернулись в Краков, переехали в Эрфурт. Там их догнал Пуччи с известием, что они могут вернуться, если отрекутся от магического искусства: им только нужно поехать вместе с ним в Рим и дать объяснение; если решат, что они не еретики — а ведь так и будет? — все закончится хорошо. Они отказались, и Ди стал размышлять, как же избавиться от Пуччи «тихим и честным способом»[666].

II, глава 1. Предложение «Он смолчал, когда...» заканчивалось:

...смолчал, даже когда омерзительный отец Пуччи объявился там вновь и был привечен[667].

II, глава 1. В абзаце «К вечеру в тех краях...» читалось:

Путники, которым длинный летний день и ночь полнолуния сулили быстрое продвижение к цели, укрывались в тавернах и монастырях, а когда буря уж совсем разошлась, стучались даже в запертые на засов двери бедняков. Одним из таких путников был Джордано Бруно. Покинув Париж, он провел два года в Виттенберге, среди скромных добрых лютеран, преподавал и писал [...].

[Далее шел рассказ о пребывании Бруно в Виттенберге, перенесенный в начало главы 4.]

II, глава 2. После абзаца «Мадими так и предсказывала...»:

В труде De magia[668] Бруно перечислял девять видов таковой[669]; первый — чудодейства эгиптян, еврейских каббалистов и индийских гимнософистов[670], римских sapientes[671]; второй — применение actives к passives для превращения одной вещи в другую, как происходит в алхимии; третий — плутовство факиров и мошенников, создающих видимость чуда. Пятой по счету шла магия печатей и чисел, шестым — поклонение Высшим Силам с помощью ритуалов и жертвоприношений (коими можно по неосторожности привлечь в душу могущественного дэмона). И так далее. В немецком трактире, уже уложив мешок и уплатив по счету, Бруно вытащил книгу и дописал десятый вид: магия, приобретенная по соглашению с Дьяволом; сию разновидность вообще не стоило поминать в ряду девяти остальных, ей и так стали придавать уж слишком много значения, «только не мудрецы и даже не педанты-грамматики, но bardocuculli [безмозглые кукушки][672], вроде авторов “Malleus Maleficarum”». А между тем по ту сторону трактирной стены толпа спешила на церковную площадь, где столб для аутодафе уже высился посреди груды хвороста.

[...]

Даже выходя из ворот того города, Джордано Бруно чувствовал в воздухе запах пепла.

III, глава 1. После абзаца «Откуда они пришли...»:

Да, конечно. Однако есть и другой Орфей, пришедший незваным, но с такой же определенностью:

III, глава 5. После абзаца «Но кто все это говорил? Кто?»:

На другом берегу моря, в одной из бременских конюшен, была заперта огромная карета Джона Ди; мачту с нее сняли, однако о повозке не забыли. Двадцать лет спустя люди еще рассказывали, как проезжала она под их окнами — грохотали по булыжнику обитые железом колеса, но подковы не звенели, словно карета свободно катилась с горы. Кое-кто и видел ее; ученые, наблюдавшие на башнях вместе с Гермесом Трижды-величайшим Большую Медведицу, узрели из высоких окон картину, верно, вызванную к жизни их тайными занятиями: то ли залитая лунным светом дорога превратилась в реку, то ли... Кроме того, ветра не было, ни малейшего дуновения, — записал один из них; карету словно влекла память об иной ночи, когда ветер действительно дул. Двигалась повозка очень быстро; когда мудрецы выбегали на дорогу, ее уж и следа не было.

А еще через несколько лет в тех же самых землях, через которые она проехала, — подобно грому далекой пушки, долетевшему гораздо позже того, как показался дымок, поднялся фурор по поводу нежданно объявившихся рыцарей Розы и Креста[673] (Rosenkreutzer), объявивших о Всеобщей Реформации Всей Видимой Вселенной. Император Рудольф умер в 1612 году[674], и вскоре, когда вся Европа ожидала грядущих событий, в Касселе (городе, где Джон Ди расстался с лошадьми) появилась маленькая книжка с длинным названием[675]: «Allgemeine und General Reformation, der gantzen weiten Welt. Beneben der Fama Fraternitatis, des Loblichen Ordens des Rosencreutzes»[676] и т. д. и т. п., повествующая о «славном Братстве», доселе неслыханном, о том, как оно взрастало в тайне, как члены его странствовали, исцеляя недужных (искусство, которому препоручил их основатель Братства, называемый «Брат Х. Р. К.», или «Христиан Розенкрейц»); платьем неотличимые от соседей[677] — ибо им велено было применяться одеждой к обычаям страны, — переговаривались они на тайном языке, используя знаки, по которым узнавали друг друга. Но теперь, однако, наступило время откровения, внезапного расцвета наук и искусств, дабы «человек постиг свое величие, и почему он именуется Микрокосмосом, и сколь далеко познания его охватывают Натуру»[678]: ибо в потайном удаленном месте найдена и открыта дверь, за которой давным-давно был захоронен отец Христиан Розенкрейц. И хоть в тот склеп никогда не проникали солнечные лучи, но он освещался внутренним солнцем! И добродетельный старец (златокожий и седобородый) сжимал в руках — книгу! Собственно говоря, «Книгу М»[679]. А вокруг были начертаны имена всех братьев, которые состояли в братстве в прошлом и будут состоять в грядущем[680]. Так утверждала «Fama Fraternitatis».

Кто были эти люди? Появились брошюры с просьбами объявиться, помочь сейчас же, немедля, пока еще не все потеряно, принять в свои ряды — или с намеком, что автор сам принадлежит к братству, но не властен заявить об этом прямо. А может быть, они не благодетели, а ниспровергатели; может быть, это деисты, социниане[681], скрытые иезуиты? Некоторые уверяли, что так и есть, и даже еще хуже. Невидимое братство? Оно действует среди нас, практикует магические искусства — во благо, по его же уверениям, — и пользуется поддержкой сил, которые не решается назвать? Изловить их, повесить, колесовать.

А что же Ди? Да: та самая «Книга М». Год спустя был опубликован новый манифест розенкрейцеров, продолжение изумительной истории; этот трактат («Confessio»[682]) был напечатан вместе с «кратким рассмотрением тайной истории» некоего Филиппа а Габеллы, о котором никто до тех пор и с тех пор не слыхал[683]; и было это краткое рассмотрение не чем иным, как пересказом «Monas hieroglyphica» Джона Ди, представленным в виде языка знаков.

Джон Ди к тому времени уже умер и покоился на Мортлейкском кладбище в надежде на Воскресение. Его легендарной повозки более не существовало. Но о чем же еще думал некий Теофил Швайгхарт (так он назвался)[684], когда в 1618 году опубликовал книгу под названием «Speculum sophicum Rhodo-Stauroticum»[685], славящую Братство и снабженную маленьким оттиском с изображением Collegium fraternitatis[686] в виде большого здания на колесах, движимого распростертыми машущими крыльями?

Невидимая Коллегия незаметно движется среди нас. В окнах здания видны Братья, погруженные в святую работу по исследованию Натуры через Искусство, хотя чем именно они занимаются, не очень понятно. Послания — маленькие сложенные письма — летят к зданию и от него на собственных крыльях; сверху его благословляет Тетраграмматон, а простецы — набожные, растерянные или ничего не подозревающие — наблюдают за движением Коллегии, вероятно, тут же забывая о ней — или не совсем забывая.

Не забыть до конца и никогда в точности не вспомнить: изображение швайгхартовской Коллегии, что бы художник ни подразумевал, вырвалось из его рук, отделилось от книги (теперь уже хладной и нечитаемой) и в свой срок появилось в дешевом сборнике мифов и легенд, изданном в 1920-е годы, на титуле которого стояло имя, не более осязаемое, чем «Теофил Швайгхарт» или «Филипп а Габелла»: «Словарь Демиургов, Дьяволов и Дэмонов Человечества» Алексиса Пэна де Сент-Фалля.

III, глава 6. В абзаце «Однажды зимним днем 1952 года...» читалось:

Вот и картинка: крылатый фургон едет без лошади, сам по себе, а внутри у него — таинственные пассажиры. В той же книге он нашел знак Коллегии, знак Джона Ди, которым впоследствии помечал учебники, себя самого и своих кузенов. Он знал (из этой книги), что он и прочие Невидимки — изгнанники здесь, путники, странники; что, хоть и носят они одежду этой страны и говорят на местном языке почти как туземцы, их родина — не эти изрытые холмы, угольный дым и запустение, но страна далекая, да и нет ее на картах, уже нет.

Эгипет.