Готовя «Дэмономанию» к новому изданию (2008), автор внес в текст ряд изменений — главным образом исключил пересказы предшествующих событий, но также и некоторые фрагменты исторической части романа, которые тем не менее достаточно интересны, и мы представляем их вниманию читателя.
I, глава 12. После абзаца «Оглядываясь на того юношу...»:
Поляк Коперник показал, что Солнце является центром, вокруг которого обращаются Земля и Луна, и Бруно стало очевидно (хотя этого поляк не доказывал и не утверждал), что если Земля и планеты движутся вокруг Солнца, тогда Земля сама является планетой — звездой, как и прочие, что опоясывают Солнце, — огромные создания, каждое из которых обладает своей природой. Нету хрустальных сфер, несущих планеты, что бы ни утверждал Аристотель, а если и были когда-то, то больше их нет; теперь один лишь Эрос ведет их кружными путями. Восьмая сфера разбилась вдребезги, и звезды, когда-то приклеенные, прилипшие, пришпиленные к ней или на ней нарисованные, разлетелись во все стороны, в бесконечность.
А коль скоро такая революция свершилась на небесах, она бушевала и в душе Джордано. Если звезды перемещаются на другие места, они должны переместиться и на внутренних небесах. Человек, знающий это, может влиять на события, следуя своим целям и достигая желаемого; он может изгнать с неба (внутреннего, внешнего — не важно, откуда начинать) прежнее собрание пороков, слабостей, страстей и грехов, которым старые боги позволили заселить небеса, и установить вместо них силу, мудрость, знание — добродетели, противоположные порокам, но и родственные им, — вместе с новыми образами, животными и предметами, которые воплощают эти свойства.
Итак, в марте 1584 года, когда приятный речной воздух Темзы достигал даже той мансарды, где работал Бруно, открыв окно в мир, — Джордано созвал конгресс богов (он писал как мог быстро, но не поспевал за мыслью).
Он позвал Аполлона и Диану (то есть Солнце и Луну), а также Венеру, Марса, Меркурия, Сатурна — звездных богов, от которых мы получаем свой характер. И конечно, батюшку Юпитера с Минервой, Мудростью его, и Юноной, его супругой.
Так вот, Юпитер ощущает бремя лет[658] (сохнет тело, и разжижается мозг; сыплется песок, и падают зубы; золотится кожа, и серебрится волос; при ходьбе я трясусь, а сидя цепенею; меха у волынки отвисли, а сам инструмент укоротился). Венера, которой все эти разговоры о старости совсем не по нраву, пытается возражать, но отцу лучше знать: Ах, Венера, Венера! Неужели ты раз навсегда не задумаешься над нашим положением и, в частности, над своим? Подумай-ка, справедливо ли воображают о нас люди, будто тот, кто стар — вечно стар, кто молод — вечно молод. Не думаешь ли ты, что если там наши изображения и портреты представляют всегда одно и то же зрелище, так и здесь не происходит никаких изменений и перемен в нашем телесном составе? Хотя на деле мы меняемся, и меняемся, и меняемся снова.
Юпитер решил, что на небесах нужна реформа. Почему, спрашивает он, все так, как оно есть, а не иначе? Спрошу лишь для примера: почему это Треугольник получил четыре звезды, вблизи головы Медузы под задней частью Андромеды и над рогами Овна? К чему? А без причины; просто боги любят треугольники[659]. Чем заслужил пятнадцать звезд Дельфин? Тем, что был сводником между Нептуном и Амфитритой[660]. Почему Змеедержец приобрел со своею змейкой целых тридцать шесть звезд? Велели мы когда-то, вот и все.
Бруно смеялся и писал быстро и споро, как жнец, что складывает в скирды снопы зерна. Он не сочинял, просто записывал; ему вовсе не было необходимости переносить на бумагу свое ludibrium, небесную проказу или комедию, разве только для того, чтобы ее прочли другие, сам-то он ни слова не забудет. Для справок имелась иллюстрированная копия большого звездного атласа Гигина[661], в котором содержались все древние истории (копия была не материальная — ее он продал давно, — но внутренняя копия с той копии, совершенная и удобная для перелистывания).
Так ВПЕРЕД ЖЕ, О БОГИ! Сбросим с неба эти маски, статуи, фигуры, образы, портреты, истории нашей жадности, страстности, похищений, злобы и позора. Разберемся прежде всего с небом, которое мысленно внутри нас есть, а затем уже в мире, который телесно представляется нашим очам. Сбросим прочь с неба нашей души МЕДВЕДИЦУ Порочности, СТРЕЛУ Злословья, КОНЬКА Легкомыслия, БОЛЬШОГО ПСА Алчности, МАЛОГО ПСА Лести. Выгоним от нас ГЕРКУЛЕСА Насилия, ЛИРУ Заговора, ТРЕУГОЛЬНИК Неблагочестия, ВОЛОПАСА Непостоянства, ЦЕФЕЯ Жестокости. Прочь от нас, ДРАКОН Зависти, также и ЛЕБЕДЬ Неблагоразумия, и ГИДРА Вожделения. Долой от нас, КИТ Чревоугодия, ОРИОН Гнева, РЕКА Излишеств, ГОРГОНА Невежества.
Бруно очинил новое перо. Он решил посвятить книгу сэру Филипу Сидни, улыбчивому рыцарю, единственному из встреченных им англичан, кто сможет ее понять. Ноздри Бруно раздулись, и он вдохнул воздух весны.
Шестнадцать лет спустя, в страшном 1600 году, Святая Палата в Риме готовила sommario[662] по делу заключенного под стражу еретика Джордано Бруно. Помимо откровенно богохульных воззрений — а этот человек требовал позволения объяснять и отстаивать их перед самим Папой! — имелся факт написания во время пребывания в (протестантской) Англии книги под названием «Изгнание торжествующего зверя»: заглавие это все, и в частности Папа, легко поняли, не видя в глаза самой книги, тем более что у Святой Палаты ее и вправду не было[663] — впрочем, хватало других произведений Ноланца. Папа, имя которого означало Милосердие (Климент), так или иначе, уже имел к тому времени готовое решение. Бруно надлежало передать мирским властям: ибо сама церковь, конечно, не могла приговорить человека к смерти.
I, глава 14. Вместо абзаца «Со временем духи возвратили...» и следующих:
Со временем духи возвратили все сожженные книги. Фиал драгоценного порошка, потраченного Келли, был также восполнен веществом, похожим на высушенную кровь с серебром; время его близко, сказали они, но пока еще не наступило.
Свидетелем всему этому был один итальянский священник, ставший участником собраний перед кристаллом и почти членом семейства; звали его Франческо Пуччи[664], они познакомились с ним в Кракове, и он последовал за духовидцами в Прагу; этот Пуччи когда-то учился в Оксфорде и там, очевидно, отрекся от прежней веры; он знал, что конец света наступит в 1600 году, но каждого сможет спасти подлинная вера, если поспешить, ибо времени осталось мало.
Да, подтвердили ангелы, времени осталось мало.
Джон Ди, почти ко всякому человеку относившийся с любовью и доверием, вскоре невзлюбил отца Пуччи. Тот и вправду еженедельно навещал папского нунция в Праге, потому что тайком вновь обратился в католическую веру, а может, никогда и не покидал ее, все это время оставаясь агентом Рима (к этой мысли пришел Ди); вследствие доносов Пуччи англичане были вызваны к нунцию: Giovanni Dii e suo compagno, autori d’una nuova superstitione[665], докладывал тот в Рим, и хотя прямо их в ереси не обвинили, но из Праги выслали. Приказ подписал сам император, вероятно, во время одного из приступов суеверного страха.
Все они боятся, размышлял Джон Ди: боятся нового, даже если оно исходит из уст Самого Бога; боятся душ человеческих, словно злых собак, которых надо держать на цепи, чтобы не кусались.
Лишившись пристанища, они поехали из Праги в Лейпциг, вернулись в Краков, переехали в Эрфурт. Там их догнал Пуччи с известием, что они могут вернуться, если отрекутся от магического искусства: им только нужно поехать вместе с ним в Рим и дать объяснение; если решат, что они не еретики — а ведь так и будет? — все закончится хорошо. Они отказались, и Ди стал размышлять, как же избавиться от Пуччи «тихим и честным способом»[666].
II, глава 1. Предложение «Он смолчал, когда...» заканчивалось:
...смолчал, даже когда омерзительный отец Пуччи объявился там вновь и был привечен[667].
II, глава 1. В абзаце «К вечеру в тех краях...» читалось:
Путники, которым длинный летний день и ночь полнолуния сулили быстрое продвижение к цели, укрывались в тавернах и монастырях, а когда буря уж совсем разошлась, стучались даже в запертые на засов двери бедняков. Одним из таких путников был Джордано Бруно. Покинув Париж, он провел два года в Виттенберге, среди скромных добрых лютеран, преподавал и писал [...].
[Далее шел рассказ о пребывании Бруно в Виттенберге, перенесенный в начало главы 4.]
II, глава 2. После абзаца «Мадими так и предсказывала...»:
В труде De magia[668] Бруно перечислял девять видов таковой[669]; первый — чудодейства эгиптян, еврейских каббалистов и индийских гимнософистов[670], римских sapientes[671]; второй — применение actives к passives для превращения одной вещи в другую, как происходит в алхимии; третий — плутовство факиров и мошенников, создающих видимость чуда. Пятой по счету шла магия печатей и чисел, шестым — поклонение Высшим Силам с помощью ритуалов и жертвоприношений (коими можно по неосторожности привлечь в душу могущественного дэмона). И так далее. В немецком трактире, уже уложив мешок и уплатив по счету, Бруно вытащил книгу и дописал десятый вид: магия, приобретенная по соглашению с Дьяволом; сию разновидность вообще не стоило поминать в ряду девяти остальных, ей и так стали придавать уж слишком много значения, «только не мудрецы и даже не педанты-грамматики, но bardocuculli [безмозглые кукушки][672], вроде авторов “Malleus Maleficarum”». А между тем по ту сторону трактирной стены толпа спешила на церковную площадь, где столб для аутодафе уже высился посреди груды хвороста.
[...]
Даже выходя из ворот того города, Джордано Бруно чувствовал в воздухе запах пепла.
III, глава 1. После абзаца «Откуда они пришли...»:
Образ Орфея: красивый молодой человек с лютней, его музыку слушают, собравшись вокруг, притихшие животные.
Да, конечно. Однако есть и другой Орфей, пришедший незваным, но с такой же определенностью:
Черный царь на черном троне, перед ним высокий мужчина неистово и противоестественно совокупляется с темной женщиной.
III, глава 5. После абзаца «Но кто все это говорил? Кто?»:
На другом берегу моря, в одной из бременских конюшен, была заперта огромная карета Джона Ди; мачту с нее сняли, однако о повозке не забыли. Двадцать лет спустя люди еще рассказывали, как проезжала она под их окнами — грохотали по булыжнику обитые железом колеса, но подковы не звенели, словно карета свободно катилась с горы. Кое-кто и видел ее; ученые, наблюдавшие на башнях вместе с Гермесом Трижды-величайшим Большую Медведицу, узрели из высоких окон картину, верно, вызванную к жизни их тайными занятиями: то ли залитая лунным светом дорога превратилась в реку, то ли... Кроме того, ветра не было, ни малейшего дуновения, — записал один из них; карету словно влекла память об иной ночи, когда ветер действительно дул. Двигалась повозка очень быстро; когда мудрецы выбегали на дорогу, ее уж и следа не было.
А еще через несколько лет в тех же самых землях, через которые она проехала, — подобно грому далекой пушки, долетевшему гораздо позже того, как показался дымок, поднялся фурор по поводу нежданно объявившихся рыцарей Розы и Креста[673] (Rosenkreutzer), объявивших о Всеобщей Реформации Всей Видимой Вселенной. Император Рудольф умер в 1612 году[674], и вскоре, когда вся Европа ожидала грядущих событий, в Касселе (городе, где Джон Ди расстался с лошадьми) появилась маленькая книжка с длинным названием[675]: «Allgemeine und General Reformation, der gantzen weiten Welt. Beneben der Fama Fraternitatis, des Loblichen Ordens des Rosencreutzes»[676] и т. д. и т. п., повествующая о «славном Братстве», доселе неслыханном, о том, как оно взрастало в тайне, как члены его странствовали, исцеляя недужных (искусство, которому препоручил их основатель Братства, называемый «Брат Х. Р. К.», или «Христиан Розенкрейц»); платьем неотличимые от соседей[677] — ибо им велено было применяться одеждой к обычаям страны, — переговаривались они на тайном языке, используя знаки, по которым узнавали друг друга. Но теперь, однако, наступило время откровения, внезапного расцвета наук и искусств, дабы «человек постиг свое величие, и почему он именуется Микрокосмосом, и сколь далеко познания его охватывают Натуру»[678]: ибо в потайном удаленном месте найдена и открыта дверь, за которой давным-давно был захоронен отец Христиан Розенкрейц. И хоть в тот склеп никогда не проникали солнечные лучи, но он освещался внутренним солнцем! И добродетельный старец (златокожий и седобородый) сжимал в руках — книгу! Собственно говоря, «Книгу М»[679]. А вокруг были начертаны имена всех братьев, которые состояли в братстве в прошлом и будут состоять в грядущем[680]. Так утверждала «Fama Fraternitatis».
Кто были эти люди? Появились брошюры с просьбами объявиться, помочь сейчас же, немедля, пока еще не все потеряно, принять в свои ряды — или с намеком, что автор сам принадлежит к братству, но не властен заявить об этом прямо. А может быть, они не благодетели, а ниспровергатели; может быть, это деисты, социниане[681], скрытые иезуиты? Некоторые уверяли, что так и есть, и даже еще хуже. Невидимое братство? Оно действует среди нас, практикует магические искусства — во благо, по его же уверениям, — и пользуется поддержкой сил, которые не решается назвать? Изловить их, повесить, колесовать.
А что же Ди? Да: та самая «Книга М». Год спустя был опубликован новый манифест розенкрейцеров, продолжение изумительной истории; этот трактат («Confessio»[682]) был напечатан вместе с «кратким рассмотрением тайной истории» некоего Филиппа а Габеллы, о котором никто до тех пор и с тех пор не слыхал[683]; и было это краткое рассмотрение не чем иным, как пересказом «Monas hieroglyphica» Джона Ди, представленным в виде языка знаков.
Джон Ди к тому времени уже умер и покоился на Мортлейкском кладбище в надежде на Воскресение. Его легендарной повозки более не существовало. Но о чем же еще думал некий Теофил Швайгхарт (так он назвался)[684], когда в 1618 году опубликовал книгу под названием «Speculum sophicum Rhodo-Stauroticum»[685], славящую Братство и снабженную маленьким оттиском с изображением Collegium fraternitatis[686] в виде большого здания на колесах, движимого распростертыми машущими крыльями?
Невидимая Коллегия незаметно движется среди нас. В окнах здания видны Братья, погруженные в святую работу по исследованию Натуры через Искусство, хотя чем именно они занимаются, не очень понятно. Послания — маленькие сложенные письма — летят к зданию и от него на собственных крыльях; сверху его благословляет Тетраграмматон, а простецы — набожные, растерянные или ничего не подозревающие — наблюдают за движением Коллегии, вероятно, тут же забывая о ней — или не совсем забывая.
Не забыть до конца и никогда в точности не вспомнить: изображение швайгхартовской Коллегии, что бы художник ни подразумевал, вырвалось из его рук, отделилось от книги (теперь уже хладной и нечитаемой) и в свой срок появилось в дешевом сборнике мифов и легенд, изданном в 1920-е годы, на титуле которого стояло имя, не более осязаемое, чем «Теофил Швайгхарт» или «Филипп а Габелла»: «Словарь Демиургов, Дьяволов и Дэмонов Человечества» Алексиса Пэна де Сент-Фалля.
III, глава 6. В абзаце «Однажды зимним днем 1952 года...» читалось:
Вот и картинка: крылатый фургон едет без лошади, сам по себе, а внутри у него — таинственные пассажиры. В той же книге он нашел знак Коллегии, знак Джона Ди, которым впоследствии помечал учебники, себя самого и своих кузенов. Он знал (из этой книги), что он и прочие Невидимки — изгнанники здесь, путники, странники; что, хоть и носят они одежду этой страны и говорят на местном языке почти как туземцы, их родина — не эти изрытые холмы, угольный дым и запустение, но страна далекая, да и нет ее на картах, уже нет.
Эгипет.