День курсанта

Уборка картофеля

Обучаясь в школе, институте, выезжали на уборку картофеля, хмеля! Великолепное времяпрепровождение! Идешь за комбайном картофелеуборочным, собираешь картошку с земли, складываешь в ведра, потом в мешки ссыпаешь, а затем их на машину.

Свежий воздух, девчонки, друзья! Вечером по стакану вина или стопочку водочки и на танцы под магнитофон! Здорово!

Примерно также рассуждали все.

Ага! Как же мы заблуждались!

Привезли на машинах в чистое поле. Огромное поле, от горизонта до горизонта. Посередине этого поля — овраг. Там наш лагерь. Четыре палатки. Только не те, в которых мы жили, а побольше. Кол, на него палатка натянута, растяжки. Только почти низа у палаток нет. Списанные какие-то, полусгнившие. Вместо матрасов — солома. Одеял, подушек нет. Рядом полевая кухня.

Спать — прижавшись друг к другу, пилотку разворачиваешь и натягиваешь на уши. И комары! Толпы! Кучи комаров! По утрам уже иней. Откуда эти кровопийцы морозоустойчивые взялись? Мутанты кемеровские! Наверное, специально их местные вывели, мстят военным!

Утренний туман со всего поля спускается в этот овраг.

— Рота! Подъем! Строиться!

Все выползают в шинелях, поеживаются.

— Холодно!

— Мокро!

— Сейчас погонят на зарядку!

— Зема, что, совсем с ума сошел?

— А ты, что, не знал?

Все спали, прижавшись друг к другу, как сельди в банке или кильки в «Братской могиле». Так теплее, да, и комариные атаки переживать тоже легче.

Недалеко от палатки лежит Правдоха. Лицо все облеплено комарами. И лежит, не как мы. А на сырой от росы траве. Мы спали все скрюченные, скованные холодом. Этот же… Раскинув крестом руки, на спине. Как мертвый…

— Парни, кажется, Правдоха помер!

— Да, ну, на хуй!

— Смотри, как лежит!

— Выкатился и замерз, что ли?

— Пиздец!!!

— Что делать-то?

— И не шевелится!

— Морда вся в комарах!

— Эй, Прадоха! Подъем, сука! Ты чего разлегся-то?! — Гурыч легонько пихает в бок Олега носком сапога.

Никакой реакции.

Вроде и помер, а брать его боязно. Покойник. Вдруг от какой заразы преставился-то!

— Эй, Олег! Вставай! — Буга пинает его руку.

Рука летит и падает на недвижимое тело.

— Если помер — часы мои!

— Да, ну, на хуй! С чего он умер-то!

Пальцы на руке пошевелились.

— Живой, гад!

— А ну, поднимем!

— Оживим!

В армии сострадание быстро уходит! Рядом стоящие несколько раз попинали тело на земле. Правдюков застонал, зашевелился, сонно отмахиваясь как от комаров, так и от пинков.

— Эй! Вы чего?!

— Ты, чего, морда сучья?

— Мы думали, что ты сдох!

— Некоторые уже на часы твои глаз положили!

— Думали, что с телом делать!

Правдюков схватился за часы, проверяя, на месте они или нет.

— Не боись! Мы только хотели!

— А помер бы — сняли бы.

— Не пропадать же добру.

— Покойнику имущество не положено.

— Ты чего, урод, из палатки выкатился?

— Ночью в туалет пошел, а когда вернулся, то мое место было занято. Вот сбоку и лег возле Попа. А тот, наверное, и вытолкнул меня.

— Ну, да, Женек такое может.

— А потом и уснул на улице.

— Так холодно и комары. Вон, посмотри на свою морду! Один большой комариный укус! Как же ты ничего не почувствовал, гад?

— Заебался, наверное. — Олег пожал плечами.

Действительно, все лицо было опухшее от комариной атаки. Он достал одеколон и начал протирать лицо и руки.

Земцов и офицеры спали в кунге машины, Земцов в своих спортивных трусах, кроссовках, бодр, свеж, побрит, от него валит пар. Ему весело и интересно.

— Оправиться! Построение через пять минут. Форма одежды — два. Голый торс!

— Товарищ капитан! Какая вторая форма!

— Сдохнем же! Холодно!

— Я уже кашляю!

— Ладно! — Зема пританцовывает на месте, ведя «бой с тенью». — Уговорили! На физзарядку форма одежды три! Чего вы приуныли? Сюда вас привезли на машинах! Я предлагал, чтобы мы совершили марш-бросок, но полковник Радченко мне сказал, что ваша энергия нужна при копке картошки! Поэтому будете плохо копать, я вам обратно устрою марш-бросок! Красота! Без оружия, ОЗК, противогазов, только вещмешок! Беги — любуйся природой! Согласны?

— Нет!

— Только не бегать!

— У меня ноги еще не зажили!

— Я сразу сдохну!

— Пристрелите меня здесь и закопайте вместо картошки!

— Не искушай меня, курсант! Ой, не искушай!

Разделись и побежали! Из оврага выбрались, а там по колее от машины. Ротный рядом бежит, подгоняет отстающих. Земля влажная, облепляет сапоги. Выдираем их, плевать уже на все, на красоту формы. Ни форма, а один большой комок грязи.

Завтрак был хорош! Масла и сахара — двойная пайка. Да, и приготовленная на полевой кухне еда для одной роты — вкусна и хороша!

Отошли покурить.

— Дай сигарету!

— Хуй, завернутый, в газету заменяет сигарету!

— Да, ладно, дай! Не успел в чипок сбегать перед отправкой, теперь буду весь колхоз без курева!

— Вот и бросай курить!

— Ага! В этой сырости и бросишь курить!

— Еще бы водки или спирта выдавали!

— Будет тебе и водка, и пиво с коньяком!

— На полигоне не померли, а этот колхоз точно доконает!

— Да, ладно, не нойте! Кормят же нормально!

— Бровченко! Тебе бы только пожрать! Боров хренов!

— Рота, строиться!

Отвели на участок.

Часть поля убрана. Нам достался огромнейший участок. Только вся разница от предыдущего опыта была такова, что картошка была в земле. Ни лопат, ни вил. Как прапорщик — ответственный за уборку пояснил, что полковник Радченко сказал, что тогда курсанты порежут, побьют, травмируют картошку.

Строй заржал.

— Травмировать картошку!

— Это же надо такое придумать!

— А чем копать-то?

— Можно руками, а также вот привезли тару пустую на растопку, можете дощечками от ящиков!

Вот такого никто не ожидал!

Норма на день — до хрена и трошки еще!!! От рассвета до заката. Не выполнили норму — от подъема до подъема!

Благо, что почти у каждого был нож. Разобрали тару от овощей, обстругали кое-как, придали вид каких-то лопаток. Да, чтобы заноз поменьше было. И начали копать эту картошку! Это же надо было такое придумать! Палками-копалками!

«Лопатки» ломались, земля была порой утрамбованная, как камень, руками выкапывали картошку!

А прапорщик — злыдень, шел сзади проверял качество работы иногда, поддевая какой-нибудь клубень. И как ябеда, кричал кому-нибудь из взводных:

— Товарищ капитан! Товарищ капитан! А курсанты здесь картошку пропустили!

И возвращались назад мы, и ломая ноги, раздирая руки в кровь, выкапывали ненавистную всем картошку.

— Блядь!

— Ненавижу прапорщиков!

— Теперь понимаю, что ефрейтор в армии — это фигня, а вот прапорщик — самая что ни на есть гнида!

— Давить таких надо!

— Танками!

— Может, прибьем этого стукача, да, присыплем здесь, а?

— На удобрение?

— Хорошее удобрение получится!

— Почему?

— Да, в нем говна больше, чем воды.

— Не зря его Радченко отрядил для контроля!

— Ну, да, есть же нормальные прапорщики! Вон, начальник вещевого склада — нормальный мужик! С пониманием! И форму поменяет, и договориться можно, чтобы сапоги подбить, еще что-нибудь.

— А этот…

— Носит же земля таких гадов!

— Курица — не птица! Прапорщик — не офицер!

После ужина оказалось, что мы не выполнили свою норму и погнали снова на поле. Машины под погрузку стояли сзади и освещали нам фронт работ.

Офицеры в свете фар наблюдали за нами. Постукивая палочкой по голенищу своего хромового сапога. Периодически выковыривая из земли очередную картофелину, подзывая курсантов назад, что бы те убрали свой брак в работе. Неестественное, сюрреалистическая картина. Светит полная луна, на поле медленно едут пять грузовиков, освещают фарами несколько стоящих офицеров и больше сотни фигур курсантов в шинелях, подогнув полы шинели спереди и сзади, ползают на коленях, вырывая картошку из земли.

И комары! Толпы, тучи комаров над каждым курсантом. Фары машин, как будто специально для комаров освещают наши тела. Нате, мол, жрите, не промахнитесь! Мы вам цель подсветим, так удобнее атаковать и жрать этих гадов — курсантов!

Прямо можно рисовать одну из картин ада. Рабы — не рабы. Вроде как, для собственного пропитания стараемся, но не таким же способом!

Потом отбой! Все вповалку, прижавшись друг к другу, поджав ноги в сапогах, вещмешок под голову, ворот шинели поднят. Руки втянуты в рукава шинели, или рукав в рукав. Некоторые чтобы было теплее голове, засовывают голову в вещмешок. Перед отправкой был шмон, отбирали все «вшивники». Короткий, тяжелый сон. И комары не дают покоя. Жужжат! Кружат! Впиваются, сосут. И снова визгливое жужжание тысяч, десятков тысяч насекомых.

Утром снова построение. Зарядка. Земцов, видя наше физическое состояние, проводит ее по укороченной программе. Казалось, что сил уже нет. И эта картошка, комары и это поле никогда уже не кончится. И все мы здесь умрем. Если сначала были шутки-прибаутки, истории об уборке картошки в детстве, юности, то сейчас все это сменилось тихой злостью, отупением.

Периодически вспыхивают из-за пустяков ссоры на грани драки. Разминают все. Обидчики расходятся на разные концы поля. Поле большое, никто никому не мешает. Пошел осенний дождь. Моросящий. Мелкий. Подлый.

— Ну, все! Конец мучениям! Спасибо, Господи, за ниспосланный дождь!

— Ну, все! Небо обложено. Сегодня и завтра — выходной! Отоспимся!

— Шабаш!

— Рота! Строиться! На обед! После обеда взять плащ-палатки и на поле! — Земцова просто так не возьмешь!

Поставленная задача должна быть выполнена четко и в срок!

Теперь мы уже вспоминали сухую погоду как что-то прекрасное, красивое и далекое!

Офицеры в плащ-накидках стоят, контролируют нашу работу. А мы в шинелях, сверху плащ-палатки по-прежнему ковыряем землю. Теперь уже машины вязнут в раскисшей земле. Собранную картошку приходится таскать на край поля. Но теперь можно спать с заходом солнца.

Иуда-прапорщик кусает себе локти. План не выполняется. Радченко его грозится в порошок. Он прыгает, как шавка, вокруг ротного и взводных, умоляет выгнать нас в поле, чтобы собрать еще пару ходок ненавистного нам картофеля.

— Товарищ капитан, — это он к Барову. — А, вон там ваши курсанты плохо выкопали. Много оставили!

— Товарищ прапорщик! Идите на хуй! Вы заметили недостаток — сами и устраняйте!

Молодец капитан Баров! Молодец!

Мы греемся, сушимся вокруг костра, несмотря на капающий дождь, напряженно вслушиваемся в разговор между злыднем-прапором и ротным.

— Товарищ прапорщик, прикажите машинам освещать нам поле, тогда и пойдем копать дальше. А так в темноте — не получится.

— А, может, факелы сделаем, а? — заискивающе молвил враг рода курсантского. — Я и сам могу светить, где копать. Одни светят, вторые копают, а, товарищ капитан? Меня полковник Радченко самого на картошку пустит!

— Не хочешь, чтобы пустил — идите на… — Земцов выдержал паузу, мы замерли от предстоящего мата. — На поле, копайте картошку. Сами.

Высунул руку из плащ-накидки.

— Дождь, товарищ прапорщик. Дождь. Ни один факел не выдержит. И, кажется, — он посмотрел на небо — усиливается. Внимание, сорок вторая рота! Замкомвзодам проверить наличие личного состава, доложить командирам взводов, через десять минут — отбой!

Дважды не надо было отдавать эту команду. На час раньше лечь спать, а не идти на поле!

Дождь то шел, то прекращался, ветер немного подсушивал поле. За неделю все вымотались. Офицеры тоже устали. Когда прапорщик что-то показывал взводным, что курсанты пропустили там сям картошку, они просто делали вид, что не слышат этого мелкого беса с погонами-прапорщиками. Он поначалу сам выгребал эту картошку из земли, а потом тоже забил на это дело.

Фигура его сгорбилась, плечи опустились, он ждал, что полковник Радченко его самого очистит, как картофелину, и засунет в котел для варки. Он ненавидел нас, а мы ненавидели его. Нас больше и ненависть наша коллективная. И офицеры были на нашей стороне, что тоже есть хорошо! Да, мы этого упыря в своей ненависти сварим и растворим!

И удавить же его тихо нельзя! Поле большое. Прикопать бы его до весны. До посадки картофеля! У него задача, чтобы мы собрали картошку. А нам уже плевать на все. Нам хотелось домой — в казарму, где тепло, где есть вода, помыться, и спать раздетыми на чистых простынях, как белые люди!

И понимаем, что полевой выход был тяжел сам по себе, но казался уже не таким уж сложным. На этом картофельном поле тяжелее.

И вот нас в пятницу вечером везут в родное, милое, драгоценное, теплое, уютное, по-домашнему теплое училище!

Земцов приказал старшине, что два дня роту не гонять, а чиститься, стираться, гладиться!

Это же, как праздник! Почти, как увольнение!