День курсанта

Первый семестр

Все постепенно втянулись в учебу-службу.

Комбат Старун периодически пытался устраивать шмон, но все сходило по-тихому. Не хватало ума ему и офицерам в роте, что все запрещенное можно прятать в вещмешках, которые в особых клетках под замком.

Конечно, находили по мелочи, но такого как раньше, не было. Вроде, и успокаивался комбат и ротный насчет вшивников. Только по-прежнему у «Чапаева» местного Василия Ивановича осталась дурная привычка. Он приходил в роты с сигаретой во рту, прикуривал ее, быстро перемещался по казарме, швыряя спичку, а то и стряхивая пепел. На обратном пути он останавливался возле своей же спички или пепла, что стряхнул минуту назад, и орал на все спальное помещение:

— Земцов! Иппиегомать! Курцы! Наряд — снять к ебеней матери!

И снимали парней. Потом вечером снова заступать. Ничего хорошего. И снова за комбатом носились с утроенной энергией, подбирая его пепел и спички.

С вхождением в службу начались самоходы. Ночью покорять сердца и тела особ женского пола города Кемерово!

И это несмотря на то, что в случае поимки, в лучшем случае, отсидишь на «губе» суток трое, ну, в отпуск зимний можешь задержаться и не поехать. А то и вообще вылететь из училища в войска. Но желание женской ласки не останавливало желающих.

Рядом проходила тропа Хошимина, которая звала, манила. Вечером в курилке, из окон было видно, как наши старшие товарищи из различных батальонов устремляются в город, потом возвращаются оттуда.

Иногда устраивали офицеры засады на тропе, но никого еще не ловили. Прячась в тени, подобно опытным охотникам, ждали когда зверь выйдет на тропу, но зверь-курсант, верхним чутьем чуя опасность, уходил запасными тропочками.

А то и вообще были случаи, которые передавались из уста в уста, как внештатный начальник гауптвахты капитан Вытрещак, по кличке «Вася, вытри щеку», одел курсантскую шинель и встал возле забора. Вот очередной самоходчик собирается спрыгнуть с забора, Вася протягивает к нему руки, вроде, как помочь, но тот видит, что не друг его ждет. С удивлением опознает Васю и воплем:

— Бля! Вася, вытри щеку! На! Держи!

Спрыгивает с забора и уже в полете, со всей дури бьет его по голове бутылкой портвейна, что нес в казарму. Бутылка была неслабая, 0,7 литра. У капитана была на голове шапка офицерская с курсантской кокардой. Она-то и спасла его голову от разрушения. Ну, и, наверное, долгий опыт службы в армии, также привнес в безопасность свою толику.

Например, мозг ссыхается, а кость утолщается. Короче, Вася выжил, даже сознание не потерял. Только принял портвейн из разбившейся бутылки за свою кровь и долго и истошно орал. Прибежал в медсанчасть за первой помощью. Когда его обтерли и успокоили, что кроме шишки на голове, безнадежно испорченной формы, даже сотрясения мозга нет. Видимо, оттого, что и мозга-то нет. Сотрясать нечего. Один мозжечок остался. Налили ему немного спирта, вкололи укол от столбняка и отправили восвояси.

Так вот, первым в самоходе «залетел» бывший солдат, а ныне курсант Егоров. Его быстро вычислили, Вертков пришел ночью и пересчитал по головам и иным конечностям спящих. Нет Егорова.

Меня как «замка» подняли. Я тер глаза и божился, что не знаю, где он прячется. Но когда дежурному по роте было сказано, что он поутру вылетит из училища, как пробка из шампанского — быстро, шумно, показательно, тот сознался, что Егоров ушел около двадцати трех. И оставил адресок, если будет возможность отправить за ним дневального в случае шухера. Съездили с Вертковым на шальном, заблудшем трамвае на Южный, в частном секторе отыскали нужный дом и подняли довольного Егорова. И девчонка у него была хорошая… Я бы сам с такой познакомился. Она, дуреха, цеплялась за него, как будто его на расстрел уводят. Плакала, заламывала руки.

Как ночью добираться?

— Егоров, твой залет, воин? — Вертков строго спросил.

— Мой! — тот лишь понуро кивнул головой.

— Ну, тогда лови такси и вези нас в казарму.

Егоров долго стоял у обочины, пытаясь кого-нибудь остановить. Никто не останавливался. Пошли пешком.

Ну, а поутру Вертков подал рапорт о «подвигах» Егорова, и того отправили дослуживать в войска. Было печально смотреть, хоть и не в ладах я с ним был, когда он перешил погоны черные, с двумя желтыми полосками и буквой «К» (курсант) на черные с буквами «СА» (Советская Армия).

Все подходили и прощались. Было жалко. Егоров сам с трудом сдерживал слезы в глазах.

— Жалко парня, — сидя в курилке, мы обсуждали Егорова.

— Я даже предлагал ему соврать Земе, что, мол, девчонка беременная!

— Да, я видел, как она за ним убивалась, будто мы гестаповцы, поймали партизана и сейчас поведем пытать, а потом расстреляем, — я хмуро плюнул под ноги.

— Так Егоров сказал, что ему плевать на девку. Лучше уж снова в войска, чем жениться на ней!

— Офигеть!

— Не говори!

— Я думал, что у него любовь.

— Ага, любовь! Просто «шишка» зачесалась.

Следующим «залетчиком» был Колька Панкратов. Этого вычислил дежурный по училищу. Тоже путем подсчета конечностей спящих.

Как Коля не «мазался», мол, в соседнем батальоне печатал фотографии у земляков, и его «земы» клялись и божились, целовали «Устав внутренней Службы», что Колька был с ними. Не верили ему и все тут!

Но до конца не пойманный, значит, — не самоходчик.

Сидели на сампо уныло. Не прошло и недели, как снова может уйти член нашего взвода. Думали, как Панкрата отмазать. Предлагали всякие предложения, в том числе и сходить, переговорить с кем-то там. Поручиться за Кольку. Но как-то неубедительно все звучало.

Шкребтий Юра вкрадчиво произнес:

— После окончания же мы все в Афган поедем?

— Ну, поедем и что?

Народ недоумевал.

— Коля, ты напиши рапорт, что осознал. Обязуюсь больше такого не повторять. А после окончания училища направить служить в Афганистан.

— Мысль! Молодец, Юрок! — Фомич хлопнул маленького по сравнению с ним Шкребтия.

— Ну, ты, Бандера, и загнул!

— Ну, ты и еврей!

— Когда хохол родился — еврей заплакал!

— А этот с Западной Украины! Значит, католический еврей! То есть хохол! Запутался совсем!

— Не забудь добавить, что обязуешься в Афгане смыть свой позор кровью!

— Лучше вражеской!

— Бля! Это настолько по-идиотски звучит, что, пожалуй, и сработает!

— Может сработать!

— Так, что в рапорте писать, сознаться, что в самоходе был?

— Если ты идиот, то сознавайся, а так просто напиши, что ходил печатать фотки для ротной стенгазеты в соседний бат. Вот это и признавай. Тут, вроде, как и идейная хрень. Активист, комсомолец, ударник. Ради этого дела общественного по ночам не сплю. Ну, да, нарушил, что после отбоя пошел. Попался вот за это, и не казните, меня добрый дяденька начальник училища, а отправь после выпуска исполнять интернациональный долг в горно-пустынную местность с жарким климатом.

— Ну, ты и загнул! «Добрый дяденька начальник училища»! Нашел добренького полковника Панкратова! Ха!

— Это так, для образа.

— А это мысль!

— А, может, пойти к нему на прием и сказать, что ты его родственник?

— Не надо. Тогда точно выгонит. Образцово-показательно расстреляет, то есть выгонит из училища! Перед строем на большом разводе спорят погоны.

— На фиг такой позор! Лучше сразу застрелиться.

— Да уж, позор на всю жизнь! Погоны сорвать! До гроба не отмоешься от этого.

Помолчали. Каждый мысленно представил, как это стыдно. Не дай Бог!

На том и порешили. Колька сел писать рапорт, мы все ему помогали, только раза с пятого одобрили вариант рапорта. Кратко, емко, понятно, доходчиво.

Так как командира взвода у нас штатного не было, я подписал внизу:

«Ходатайствую по существу рапорта курсанта Панкратова». Подпись, дата.

— Пиши аккуратно!

— Твой почерк потом хрен кто разберет!

— Да, стараюсь я! — огрызался я, тщательно, чтобы было понятно, выводил буквы.

И, действительно, Кольку оставили. Черт знает, что сработало, но его оставили. Мы даже обсуждали, представляя, как принесли начальнику училища рапорт панкратовский, подписанный всеми, тот прочитал. И скупая командирская слеза скатилась по полковничьему лицу. Он ее смахнул и начертал резко, размашисто резолюцию, мол, оставить курсанта Панкратова служить, а потом отправить в ДРА для выполнения интернационального долга.

Публично был наказан суточный наряд, который допустил несанкционированный выход Кольки из казармы в ночное время суток. Панкрату отмерили пять нарядов вне очереди. Тяжело, конечно, но не смертельно. Главное, что остался он учиться и служить. А все остальное — ерунда. Разберемся!

И еще. На негласном совете роты в курилке было принято такое соломоново решение. Если хочешь идти в самоход — через окно. Наряд суточный не подставлять.

Старун пообещал, что если кто из наряда выпустит самовольщика из казармы, то вместе с ним вылетит из училища. Ну, а на месте дежурного или дневального по роте мог оказаться каждый.

Казарма старой постройки. Потолки высокие. Второй этаж. Примерно, как в нормальном панельном доме — третий этаж. Что делать?

Если связать простыни, то можно и попробовать.

Теперь уже делали хитрее. В каптерке брали подменку, в ней ходили в самоход. Форма должна лежать на стуле, когда «по ногам» считают, также обращают внимание на наличие формы и сапог. Под одеяло — свернутую шинель. Их никто не считает.

Двое товарищей, а то и трое держат простынь, любитель женского пола спускается вниз. Тут есть и несколько способов спуска. Просто обвязаться, и товарищи тебя спускают вниз. Второй способ, когда просто держишься, и тебя также спускают. И когда простыни держат, а ты спускаешься, перебирая руками.

Из третьего взвода Ильгиз Сакаев и Олег Иванов решили сходить за забор. Стали вдвоем сразу спускаться вниз, где-то на уровне потолка первого этажа, пола второго этажа, увидели в кустах притаившегося дежурного по училищу.

— Шухер! Дежурный по училищу!

Иванов отпускает руки, падает вниз, сверху на него — Сакаев.

Подрываются и, Сакаев поддерживает Иванова, тот сильно хромает, устремляются в подъезд родной роты. Залет, конечно. Но палево конкретное, если сейчас дежурный поднимется и пересчитает по головам…

Дежурный по училищу вместо того, чтобы рвануть вслед за хромающей и не очень фигурами, пытается поймать кусок простыни, что еще свисает сверху. Он даже поймал ее. Но четверо молодых могучих курсантов стали поднимать ее наверх. Заодно втягивая внутрь и дежурного по училищу. Протащив часть пути, поняв, от чего тяжело, кто-то выглянул наружу.

— Охуеть! Дежурный!

— Бросай!

— Это моя простыня! Не дам! Старшина потом голову снимет, когда белье менять.

— Поднимем, а потом простынь отберем!

— Бросай на хрен!

— Я тебе свою отдам! У меня зема каптер — договорюсь!

Дежурный слышал все эти переговоры, и понял, что если сейчас его втянут наверх, то потом могут и отпустить, а лететь почти с десятиметровой высоты — страшновато. Отпускается сам. Пустая простыня взлетает наверх, исчезает в темном проеме окна.

Дежурный по училищу бежит наверх, в нашу роту. Но там все чинно и благородно. Суточный наряд не спит, драит казарму, не покладая рук.

— Кто сейчас вбегал?

— Никто!

У дежурного и дневальных честные, удивленные лица. На все расспросы, угрозы, увещевания, снова угрозы, наряд стоит на своем. Никого не было. Может, вам, товарищ подполковник, все это примерекалось?

А вы уверены, что это окна нашей роты были, а не соседей через стенку — сорок третьей? Точно?

Кто вас пытался втащить в окно на простыне? Это точно? Может, вам того? Нехорошо? Водички принести? Да, никто над вами не издевается! Есть! Никак нет! Все поутру доложим командиру роты!

Дежурный просчитал всю роту дважды. Все на месте.

Что-то бурча под нос, дежурный удалился прочь.

История на этом не заканчивается. Примерно через час по-прежнему томимые любовной лихорадкой, Сакаев и Иванов вновь решили испытать судьбу. Но явно это был не их день.

Дежурный снова встал в засаду и не ошибся в своих расчетах. Он тоже был когда-то курсантом. И тоже ходил в самоход. Он — опытный! Он знает! А ежели чего советский курсант захочет, то добьется и пофигу ему все препятствия!

Первым полез Сакаев.

— Ты — первый! Если и полечу вниз, то на тебя! — Олег был категоричен.

И вот уже когда они были на том же месте, что и первый раз, из темноты вышел… дежурный по училищу!

Теперь первым вниз с матами шепотом полетел Ильгиз, за ним — Иванов. Товарищи наверху не стали ждать, затащили моментально связку простыней наверх, захлопнули окно.

Сакаев и Иванов со вновь ушибленными коленями рванули в родную казарму. Сакаев по пути выдернул кол, что придерживал трубы, приготовленные для ремонта казармы. С ужасным грохотом, звоном трубы раскатились, дежурный, чтобы остаться с целыми ногами, остановился. Этого времени хватило, чтобы двое хромых, поддерживая друг друга, как два раненых пингвина, ушли от погони. Доковыляли до родного этажа. Там их дневальные бегом, почти на руках, дотащили до кроватей.

Спустя секунд тридцать появился в дверях… Правильно, дежурный по училищу! Он был красен от злости и обиды, полон решимости довести до конца и поймать самоходчиков.

Грохот от раскатившихся труб разбудил многих курсантов, и они, лениво жмурясь на свету, почесывая различные места, медленно брели в туалет. Справить нужду, да перекурить.

Дежурный буйствовал, бушевал. Сначала потребовал разбудить старшину, потом замкомвзводов. Ну, а потом уже и всю роту.

Ничего не понимая, все построились на «взлетке», старшина провел перекличку. Все на месте.

Во время поверки дежурный по училищу ходил вдоль строя, пытаясь опознать, кто же там парашютировался в темноте. Не смог.

Потом обратился с пламенной речью, призывая выйти добровольно самовольщиков. Ага! Ищи дурака!

Кто-то уже не выдержал:

— Товарищ подполковник! Вы завтра днем спать будете, а мы учиться целый день! Ну, не ходят в нашей роте в самоходы. Вы в соседней роте спросите. Может, это они ходили?

— Ага! Они это могут!

— Нас постоянно путают.

— Точно! Они ходят в самоходы, а нас проверяют. Их проверьте, товарищ подполковник!

— А, может, вы сами в темноте трубы развалили, споткнулись, а на нас сейчас все свалить желаете?

Дежурный аж подпрыгнул на месте. Но ничего он не мог ни сделать, ни сказать. Нет самоходчиков, а трубы раскатаны. Радченко за такие вещи по голове не погладит!

Поорав еще минут десять, дежурный удалился. А Сакаев с Ивановым еще несколько дней ходили в конце строя походкой Паниковского, заботливо поддерживая друг друга.

Вся рота тихо смеялась над ними, ничего не говоря офицерам. Те пытались учинить разбор полетов, но так как нечего было предъявить, то и разбора не получилось. По указанию комбата, с каждой роты выделили курсантов, и они закатили раскатившиеся трубы назад.

Сакаев пытался сослаться на слабое здоровье, но его с Ивановым быстро отрядили в команду. Никто не заставлял идти во второй раз. Тогда бы и трубы были на месте.

На этом злоключения Ильгиза не закончились. Через неделю, когда колени зажили, и походка перестала быть вихляющей, как у старой шлюхи из портового города, курсант Сакаев снова отправился в ночной поход к своей даме сердца. Снова связка простыней, три человека держат простыни… И опять дежурный по училищу в засаде…

И… это уже не смешно. Но Сакаев бросает простыню и… опять падает. На этот раз падает в полной темноте на колени.

Дежурный с криком: «Стой! Стрелять буду!» бросается за ним. Дежурный вытаскивает пистолет!

Но Сакаев непрост! Его так просто не возьмешь, даже с пистолетом! Он бросается прочь от дежурного. Походка привычно вихляющая. Но! Выучка Земцова она и есть, и никуда не уйдет! Что-что, а бегать мы научились! Ильгиз, подобно зайцу делает круг через малый плац, чипок, автомобильную кафедру, потом становится на свой же след и возвращается в казарму…

И как прежде, врывается в казарму дежурный, а там… тишина. Спит казарма, дневальные мирно трут пол и зеркала в бытовке, очки в туалете уже надраены. Все спят.

Тот кричит что-то невнятное. Оно и понятно, он же не бегает по утрам на физзарядке с капитаном Земцовым. И поэтому не способен на такие длительные забеги!

Снова «Рота! Подъем! Строиться на взлетке! Форма одежды — свободная!»

Курсанты подрываются. Все сонные. Злые. Сколько можно уже по ночам подрывать! Заколебали уже эти дежурные!

Ищите самоходчиков в других ротах. Их дрочите! Задрали уже!

Почти все бурчат под нос, выстраиваясь на поверку. Сакаев давно же раздевшись, взъерошив короткие волосы, с сонным похуистическим видом стоит в строю. Всех проверили. Все на месте. Даже и кого не было, кто-то должен был проорать «Я». Казарма маленькая, на такую «китайскую» роту не рассчитано. Наши взводные офицеры мало, что знали всех курсантов по голосу, подстраховывались, вызывали курсанта, он выходил из строя, и шел в спальное помещение. А этот… Даже, если бы и не было Сакаева, он бы и не понял этого. В ту ночь человек десять было в самоходе. Дежурный еще побегал вдоль строя, вглядываясь в лица, в надежде опознать бегуна. Не нашел. Так и ушел не солоно хлебавши.

У Сакаева не на шутку разболелись колени. Что делать? Тащить в санчасть — дежурный тоже не дурак. Сопоставит все и поймет. Сакаеву для анестезии налили одеколона. Буквально заставили выпить. Он не хотел, но что делать? Надо, Ильгиз, надо! Поутру у него поднялась температура.

Думали — придумали. Когда рота спускалась на физзарядку утром, а на построении присутствовал командир третьего взвода капитан Тропин, то он сам видел, как на лестнице курсант Сакаев поскользнулся и упал. Курсанты его подняли. Лицо бледное, мокрое от пота. Что делать? Конечно же, несколько курсантов подхватили товарища и под руководством командира взвода отнесли в медсанчасть. Ну, а там… Вызвали «Скорую», отвезли в больницу. КОЛЕННЫЕ ЧАШЕЧКИ БЫЛИ СЛОМАНЫ!!! И Сакаев с такими переломами уходил от погони!

Все, кто был в курсе его подвигов, были восхищены и поражены. Ильгиза положили в городскую больницу на две недели. Где этот хитрый курсант-первокурсник познакомился с медсестрой и… закрутил небольшую любовь! Молодец, мужик!

И продолжились самоходы! Если посмотреть с тыльной стороны на здание, то черные полосы от следов — дорожки. От поддонника до низа. Зачастую приходилось подниматься наверх по простыням. Офицеры караулили у входа в казарму или же особо вредный дежурный по роте стоял. Некоторые сержанты из сорок первой роты также старались выслужиться и пытались сдавать самоходчиков из сорок второй роты. Вот такие они люди! Уроды! Чмыри! Гондоны и пидарасы! Не все, конечно, но были, были… Ключко поощрял стукачество, в отличие от ненавидимого нами Земцова.

Как-то утром Земцов построил роту, принял доклад. Скомандовал:

— Курсант Лучшев!

— Я!

— Выйти из строя!

Олег Лучшев из третьего взвода вышел, четко развернулся лицом к строю.

— Так вот, товарищи курсанты! Сегодня курсант Лучшев находился в самовольной отлучке!

— Никак нет, товарищ капитан! — Олег стоял, как рак, красный.

— Я знаю, товарищ курсант! Я констатирую этот факт! Но не я вас поймал! Не командиры взводов вас поймали! А вас заложили! Так, товарищи курсанты! Запомните! Я — ненавижу стукачей! Выйди из строя и доложи при всех! Это — настоящий поступок, а бегать ко мне и закладывать товарищей — стыдно и позорно! Я запрещаю ходить ко мне ябедничать на товарищей! Если узнаю, что кто-то бегает к комбату, замполиту или еще к кому-то, а я узнаю! Накажу сурово! Со всей пролетарской ненавистью и жестокостью! Беспощадно! Вплоть до отчисления из училища! Всем понятно?

— Так точно! — нестройно ответила рота, пораженная тирадой, наполненной гневом Земцовым.

— Не понял. Не слышу. Всем все понятно?

— Так точно! — рота ревела уже.

— Курсант Лучшев!

— Я!

— За слабую строевую подготовку лишаю вас очередного увольнения!

— Есть лишение увольнения! — отдал честь Лучшев.

— Вам все понятно, товарищ курсант?

— Так точно!

— Встать в строй!

— Есть!

Четким строевым шагом Олег встал в строй.

Рота потом еще несколько дней обсуждала поступок Земцова. То, что это был поступок, никто не сомневался. Вот так отрубить стукачей от себя. Раз и навсегда. Это вызывает уважение. Конечно, он нас ебет и в хвост, и в гриву, но поступает как мужик! Вернее, как настоящий офицер. Это поневоле вызывает уважение.

В отличие от той же сорок первой роты, где стукачество было возведено в ранг обязательных вещей.

Сорок первая особо в самоходы не ходила, хотя и размещалась на первом этаже, открывай окно, и вот она, в трех метрах, — тропа Хошимина. Но нет. Все боялись, что поутру товарищ заложит ротному. Конечно, Зема далеко не сахар в меду, но после его гневной речи, мы его зауважали. Крепко зауважали.

Тем временем все шло своим чередом. Учеба, самоподготовка, наряды. Изнуряющая обстановка с дураком Бударацким. Этот деградант, имея под рукой график дежурных по роте, это когда, кто командир, по очереди ходит дежурным по роте, каждую вечернюю поверку спрашивает, кто от каждого взвода идет в наряд. Всего получалось четыре человека. Дежурный. Два дневальных и один «официант». Тот, кто накрывал на роту в столовой, потом моет посуду за всей ротой. Должность хлопотная, но кому-то надо было кормить нашу роту. И так в каждой роте училища.

Получалось, что четыре взвода, от каждого по одному человеку. Мы, на сержантских должностях, спокойно распределили между собой график — очередь. А Коле Бударацкому было лень смотреть. Поэтому он просто поднимал голову, а стоял он, как правило, напротив Бугаевского из моего взвода, либо Муратова — «комода» первого взвода.

Вот и зашли они «на орбиту». Бугаевский и Муратов. «Через день на ремень».

Вечером сменился с наряда часов в двадцать. С утра, как вся рота. Зарядка, утренний осмотр, завтрак, потом учеба до обеда. Потом четыре часа на подготовку к наряду и снова в наряд. А на занятиях никого не ебет был в наряде, болел или еще какая-то уважительная причина. Ладно, если еще тема несекретная, можно взять у товарища конспект и ночью переписать, изучить учебник, что-то спросить. Никто не откажет. А вот, если секретная тема… то хоть волком вой. Никто тебе не вытащит секретную тетрадь и учебник секретный в казарму не притащит. Это — табу! Могут вкратце рассказать о чем речь шла, но подробности, да кто же их помнит. Это надо учебник или конспект смотреть. Зачастую многие конспекты представляли собой «график засыпания». Это когда поначалу слушаешь, а потом засыпаешь на ходу, и ручка медленно, но неуклонно сползает вправо вниз. Просыпаешься, либо тебя в бок толкают, и снова пишешь, пишешь, а потом… снова вправо, вниз. Если аудитория большая, где сидит вся рота, а то и несколько рот, то тогда есть возможность залезть под парту, где тебя не увидит препод, и спокойненько продрыхнуть всю лекцию. Особенно хорошо спать на «Истории КПСС» и прочей гуманитарной фигне.

Хорошо быть гуманитарием. Например, замполитом. «Мели, Емеля, твоя неделя!» А вот попробуй поспать на физике, когда лекции читает начальник кафедры грозный Матвеев. Или на высшей математике, когда Кубрак читает.

Что у одного, что у другого была задача — внести в наши головы свой предмет.

Мне-то благо, что все это было повторением, да, еще в усеченном виде. Термодинамику по физике в училище проходили, так, боком, вскользь, зато раздел по электричеству — тщательно. По высшей математике тоже все относительно. В гражданском ВУЗе этот предмет более углубленно студенты «грызли».

А каково было парням из сельской местности, когда они торчали в нарядах из-за старшины, а потом должны были докладывать на семинаре или писать контрольную работу. Вот и получалось, что из-за бездельника и дуролома Буды, страдали толковые парни.

Старшины пользовались привилегиями со стороны командования. Держи роту за горло, а экзамены ротный сдаст. Но старшины — выходцы из войск других рот грызли гранит. Пусть у них не очень-то получалось, а старшина наш был любителем прохалявить занятия. То, что он на всех лекциях спал бессовестно — отдельная тема.

Преподаватели его уже просто загоняли на последние ряды, а некоторые выгоняли с лекций.

Ему это понравилось и он начал просто приводить роту на занятия, а потом идти в казарму и под видом важных дел «давить массу» в каптерке. Все бы ничего, но и приобщил к этому пагубному делу и своего каптера — моего подчиненного Юру Алексеева. Мол, Бог не выдаст, а свинья не съест. То есть, ротный прикроет.

Ротный ротным, но когда ты туп, как пробка, и даже представители национальных республик, плохо говорящие по-русски, на семинарах более толковы, чем ты, то у преподавателей как-то закрадываются сомнения о твоих умственных способностях.

Тем более, что многие занятия нужно было «брать задницей». Например, ту же самую Азбуку Морзе, и тренироваться в классах, принимая и передавая группы на время, постоянно требовалось наращивать скорость приема и передачи.

Закончилось тем, что Бугаевсому до чертиков надоело быть «на орбите» и он как-то нашел где-то искусственный цветок и воткнул его себе в куртку, под пуговицу.

Заходит ротный в расположение. Дневальный:

— Рота! Смирно! Дежурный по роте, на выход!

Буга несется, за несколько шагов переходит на строевой шаг и докладывает:

— Товарищ капитан! Во время Вашего отсутствия происшествий не случилось! Рота занимается согласно распорядка дня! Дежурный по роте курсант Бугаевский! — четко шаг в сторону.

Молодцеватая выправка. Ни дать, ни взять — красавец.

Зема:

— Вольно!

— Рота, вольно! — орет в сторону спального помещения Хохол.

— А это что, товарищ курсант? — ротный пальцем задевает цветок, торчащий у дежурного по роте.

— Для меня, товарищ капитан, каждый наряд как праздник! — радостно рапортует ему Бугаевский.

Ротный смотрит на него и понимает, что у Сереги явно «крыша съехала». Ему уже все по хую. В глазах читается и в его посеревшем от усталости лице. А у него ключи от оружейки, где много-много автоматов и немало патронов. Пусть и в цинках, на случай войны, но если сорвется курсант, то много дел может натворить. Не сразу его выкуришь из укрепленного помещения, да еще вооруженного до зубов. А, может, и с собой что-нибудь сделать. Лют, конечно, Земцов, но не дурак, далеко не дурак.

Отпустил Бугу дальше нести службу и зашел в каптерку, там старшина сидел. Минут через пять комроты вышел к себе в канцелярию, а за ним Бударацкий с листами наряда.

— Бугаевский! Дежурный!

— Я!

Буга снова подходит строевым шагом к старшине, как и ротному, и четко рапортует, что прибыл по его приказанию. Цветочек на месте.

Буда выдирает цветок, кидает на пол, топчет в припадке ярости.

— Ты что, ротному жаловался? Да, ты знаешь, что со стукачами в войсках делают?

— Никак нет! Не жаловался! — Буга безмятежно улыбается, глядя в глаза старшине.

Ему уже все равно. Он на грани чего-то там. Или спать сейчас упадет и будет ему по фигу на всех, или кому-нибудь в морду даст. На «губу» отправят, а там все равно отоспится.

И думает Серега, что дернись, старшина, и зубы я тебе выставлю. Вокруг собрались многие курсанты. Кто-то просто из любопытства, а наш взвод понимал, что возможна драка.

Бывшие солдаты тоже подтянулись. Они, по привычке, были на стороне старшины роты.

Ну, что же, драка, так драка. Давно ничего не было. Дело было у тумбочки дневального. Дневальным стоял на тумбочке Андрюха Кириллович, он тоже напрягся. Этот не подведет. Олег Алтухов тоже пробирался сквозь зевак. Взвод подтягивался. Данданов Женя просто так, между делом снял ремень с пояса и аккуратно, просто так, не для драки, туго намотал его на руку, вроде как, бляху начистить, а кто знает, может, кому-то и ебало.

Старшина еще не видит, что происходит вокруг, и продолжает орать на Сергея:

— Так что же вы ему сказали?

— Доложил, что наряд для меня как праздник! — Буга по-прежнему улыбался самой, что ни на есть похуистской улыбкой.

— Ты знаешь, как он меня заебал! Ты знаешь?! А…

Но не успел он закончить, как дежурный по роте ему докладывает:

— Никак нет, не знаю!

— Он мне такого наговорил! А все потому, что вы, товарищ курсант, стукач!

— Я — не стукач! — Буга начал краснеть, адреналин в кровь попер, улыбку стерло.

Мгновение и уже не улыбка, а оскал воина перед дракой, и весь красный. Буда не успокаивается, сам себя распаляет, накаливая обстановку вокруг.

Благо, что Тихонов подошел:

— Спокойно. Спокойно! Не стучал Бугаевский. Не стучал! Я сам все видел. А то, что он много по нарядам ходит, так это все поправимо. Правильно, старшина? — и уже более настойчиво, обращаясь к старшине — Правильно, старшина? — пытается его увести в каптерку.

— Ты что?! Ты куда меня тянешь? — Бударацкий пытается вырваться из объятий Тихонова.

— Потом, потом, Коля, я тебе объясню. Все объясню! Пошли! — Тихонов настойчиво толкнул старшину в сторону каптерки.

И уже на ходу, обернулся ко всем:

— Что стоите? Разойдись! Ничего не будет.

— Чего не будет? — Бударацкий снова пытается вырваться из объятий Тихонова.

— Идем, идем, ничего уже не будет. И Слава Богу! Что ничего не будет.

Мы обступили Бугу.

— Молодец, Хохол!

— Это ты здорово с цветком придумал!

— Все, Серега, сойдешь с «орбиты»!

— Да, ладно! — Буга отмахивался от нас — Надоело уже все! Как в карты проигранный.

— Справедливость восторжествовала!

— Ты сам-то понял, что сказал? Справедливость в армии?

— Ну, ты и сказал!

— Спасибо Земцову.

— Ну, да, быстро врубился, что происходит.

— И помог.

Когда в выходные нет увольнений, а у нас их нет, то становится тоскливо. В армии самая большая проблема — Большая Скука.

Из-за самоходов взводные, а сейчас и ротный почти все время проводят с нами. Построения каждый час. Поверка. И не просто, а кого зовут, тот выходит из строя. Не смотаешься за забор. Только вот скоро в клубе какой-то запыленный фильм. Благо, что хоть не объявил ротный спортивный праздник. На улице — хмарь, дождь. В такую погоду поспать бы. Но ротный запретил. Выспишься днем — ночью на приключения потянет. Тоска.

— Рота, строиться! — кричит дневальный.

Выходит Зема. В своих трусах и кроссовках.

— Ну, сейчас устроим забег по центральной аллее под дождем!

— Я только форму постирал и погладил!

— Задолбал уже он уже этими кроссами!

— И так уже лучше всех в училище бегаем!

— Значит так, рота! — начал Зема, прохаживаясь пружинистым шагом — Устроим поединок по боксу! Мигаль, Дива!

— Я!

— Я!

— Выйти из строя! Вы — рефери! Три раунда по три минуты! Кто победит — увольнение. Прямо сейчас! Ну что, согласны?

— Так точно!

Казалось, что окна вылетят от нашего восторженного рева!

Порвем ротного! Это же счастье — набить ему морду за все издевательства над нами!

Нам тогда было по семнадцать — восемнадцать лет. И как наивны мы были!

Но вперед!

И начались поединки! Ротный легко уходил от всех атак, поддевая легко то корпус, то голову курсантов. А иногда и заканчивалось нокаутом и нокдауном.

Сам я в азарте кинулся на Сергея Алексеевича в атаку. Передо мной было уже пятеро, которых он победил, он вытирал лоб и грудь от пота. Дышал ртом. Ага! Значит, можно! Значит, нужно! Отомстить за все обиды, что накопились у меня на него! У всей роты! Не фиг нас дрочить! Сейчас я тебя достану, капитан!

Мы закружились в танце, пытаясь обнаружить брешь в обороне противника. Делали ложные выпады, я уклонился, ротный ушел красиво, незаметно в сторону. Был вот здесь, ан, и нет его!

Есть у меня друг Костя Подоляко. Он несколько месяцев ходил в секцию по боксу. Пока нос не перебили на тренировке. Кое-что показывал. Здесь же не уличная драка!

Делаю ложный выпад правой, корпус наклоняю влево, сейчас, думаю, хук с левой, да по печени!

Бля! Сижу на заднице на полу и мотаю головой. Ничего не понял! Рефери считает надо мной! Чего считаешь?! Да, я сейчас этого ротного порву!!! Пытаюсь встать, но снова сажусь на свою пятую точку, кручу головой, пытаясь прийти в сознание. Слышу как вдалеке:

— Девять, десять! Все!

Меня поднимают, поддерживая за руки, расшнуровывают перчатки. Другой претендент на победу уже рвется в бой.

Придерживаясь за стены бреду к умывальнику, разглядываю харю.

Ротный приложил меня в нижнюю челюсть слева. Синяк будет. Зубы целы. Несколько раз открыл рот, подвигал челюсть вправо-влево. Все на месте! Но, как красиво, быстро и незаметно! Я оценил его мастерство!

Из спального помещения слышны подбадривающие крики болельщиков, а потом грохот мебели. Судя по разочарованным вздохам и стонам, победа опять осталась за ротным.

Стрельнул сигарету, посмотрел через мутное стекло и дождь, там виден кусочек улицы. Эх, свобода! Воля! Набил бы ротному — получил бы «увольняшку».

Через минуту заходит очередной поверженный. У того большая красная шишка на лбу. Видя наши взгляды, поясняет:

— Когда летел, о тумбочку шарахнулся.

— А куда он тебе попал?

— По печени зарядил, — потер ушибленный бок.

Умывается.

— Славка, есть курить?

— Сам стрельнул, — кивок в сторону Балмина из первого взвода.

— Не дам! Если я всех буду угощать, кого Зема нокаутировал, у меня пачка сигарет за полчаса разойдется! Не дам! Свои курите!

— Я оставлю! — сделал пару глубоких затяжек, отдал бычок.

— Спасибо.

— Да, ладно! Жаль, что Зема выиграл. В увольнение хочется.

— А все-таки он дал нам шанс набить ему морду! Не получилось.

— Если он с Мигалем бился или с Дивой, то, может, что и получилось бы. А с нами он как со щенками, разделался. Да, уж.

— Но дал шанс.

— Факт.

— Ненавидите? Есть претензии — одевай перчатки. Бей!

Из спального помещения снова разочарованный стон. Опять курсант проиграл.

— Все, я пошел! — Балмин решительно направился на выход. — А то у меня с вами никаких сигарет не хватит!

В этот раз ни у кого не получилось справиться с ротным и пойти в увольнение. Зато было о чем поговорить целую неделю. Даже нашлись стратеги, кто тщательно разбирали каждый бой. Все искали брешь в обороне Земцова. И думала рота, кого из бойцов готовить для боя с командиром роты. Были горячие головы, которые говорили, что у ротного свинчатка в перчатках. Нельзя же вот так всех укладывать на пол!

Но те, кто побывал на полу, знали, что только спортивное мастерство привело к честной победе.

Появилось желание победить. А, что для этого надо? Правильно! Тренироваться! Тренироваться! Тренироваться! И не только бокс, но и просто общефизическая подготовка! Перекладина есть в углу «взлетки», там же штанга с «блинами», гантели.

И вечерами подтягивались, делали подъем переворотом, склепку и прочее. Вечером в этом спортивном уголке было много народу. Никто никого не торопил, но спортивные снаряды не простаивали. Впереди зачет по физо. Не сдашь — в отпуск не поедешь. Все прозрачно и понятно.

Серега Сухих из моего взвода старается. Он и так по физо — отличник. Полностью оправдывает свою фамилию и кличку «Сухой». Как заведенный, делает подъем переворотом.

Многие уже бросили свои дела, считают.

— Сколько уже?

— Сорок четыре!

— Ух, ты!

— Смотри, опускается полностью на вытянутые руки!

— Серега! Голова не кружится?

— Хватит!

— Дай другим покачаться!

Когда уже перевалило за девяносто, все, кто были, с восхищением считают хором, поддерживая Сухого!

После сто первого раза Серега спрыгнул с перекладины, как положено, руки вперед, ноги вместе, с небольшим сгибанием в коленях.

Все зааплодировали. Это стоило уважения.

Здоровяк Валерка Будаев («Буданыч») из четвертого взвода пытался сделать склепку на перекладине. Раскачивается. Раз, другой, третий, сильнее. Еще сильнее, не получается, срывается упражнение. Ничего, он упорный. Снова подтягивается и раскачивается. Раз, другой. Скрипит перекладина… и… срывается с растяжек, и Валерка, уже хорошо раскачавшись, вперед ногами, благо, что в сапогах, летит в стену…

Все происходит быстро. Кто видит, наблюдает как Буданыч медленно, ломая лыжи, что стояли у стены, ломает стену, а она двойная из ДСП, и почти весь входит в стену. Вернее, уже в сорок четвертую роту, что была за стенкой.

Шум был такой, что все побросали свои дела. Прибежали.

— Что случилось?

— Буданыч решил в самоход через стенку свалить.

— Вообще у мужика крыша съехала от спермотоксикоза!

— Чего ржете! — Валерка висел в стене — Помогите! А, то уж мочи нет! Да, погодите вы, не толкайтесь! — это уже к сорок третьей роте, которая пыталась его вытолкнуть или втащить.

— Валера, смотри, сапоги спиздят!

— Ага, эти из сорок четвертой могут!

— Или штаны снимут и того… Отымеют. Они тоже в увал не ходят!

Общими усилиями вырвали Валеру из плена. Осматриваем дыру, с той стороны тоже курсанты.

— О, привет!

— Привет!

Забавно вот так общаться. Объясняли парням, что произошло. Посмеялись. Для них это тоже было полной неожиданностью, когда лыжи слетают с креплений, с грохотом падают, потом стена ломается, и из дыры чьи-то сапоги и объемный зад. Что за дела такие?

Ноги дергаются. Некоторые предлагали проверить карманы, может, курево есть, а то мелочишка какая завалялась.

Потом поняли, что все не просто так, и надо с ним определяться. Или толкать в сорок вторую роту, или к себе тянуть. А он брыкается. Думал, поди, что с него сапоги снимают. К человеку с полным расположением. А он брыкается!

Перекладину быстро поставили на место. Только пользоваться ею надо аккуратно — полы сгнили и плохо держали растяжку. Зато некоторые быстро смекнули, что перекрытия деревянные, и поэтому можно спрятать там что-нибудь. Например, вшивник, спиртное или еще что-нибудь, что запрещено в армии.

Пришел Баров — ответственный по роте до отбоя. Осмотрел дыру, перекладину, поломанные лыжи.

— Ну, что, Будаев, стоимость лыж удержим с твоей получки в стократном размере!

— Почему в стократном? Товарищ капитан, я же не виноват!

— Это тебе кажется, что не виноват! А если сегодня ночью война? Как же мы без лыж будем наступать, а?

— Какие лыжи?

— Осень же на дворе!

— А что, по-твоему, мы должны наступать без лыж? А если наступление затянется на несколько месяцев? — Баров как всегда издевался в своей привычной манере. — Вот, если не погибнешь, то и будем высчитывать деньги с тебя в пользу государства или «Фонд озеленения Луны», а еще в Фонд Мира. Тогда и войны не будет. Наступать не будем. Лыжи не понадобятся.

Поутру доложили ротному, тот — комбату. Приходила целая комиссия. Сначала во главе с комбатом, он все, как всегда, засыпал пеплом от сигареты, потом приходил полковник Радченко со своей свитой. Наряд вешался. Не просто порядок наводить, а особенный, так, чтобы все сияло.

Старун заглянул в несколько тумбочек, перевернул несколько кроватей, нашел несколько носков, попутно «отодрал» ротного.

Наряд заправил кровати, убрал сигаретный пепел после комбата, затер пол. Пришел Радченко. Осмотрел дыру в стене. Долго сокрушался по поводу поломанных лыж. Приказал списать, получить новые. Долго обсуждал со свитой, а может, стоит удержать стоимость лыж с денежного довольствия курсантов или ротного.

Как наряд рассказывал, Баров, прямо как в воду смотрел. Но ротные и взводные настойчиво объяснили уважаемой комиссии, что сие происшествие стало возможным лишь потому, что казарма гниет. И в этом вины нет ни курсантов, ни офицеров, может, недогляд тыловых служб? Радченко с украинским акцентом поворчал по поводу, что слишком умных набрали взводных и ротных, поэтому и казарма разрушается. Надо бережно относиться к вверенному имуществу.

А казарма действительно начала разрушаться. Канализация между вторым и первым этажами постоянно забивалась. И в сорок первой роте часто были потопы из фекалий, что шли от нас. То же самое и в сорок третьей.

Трубы завозили, складировали за нашей казармой, планировали ремонт летом.

Между казармами нашего — четвертого батальона и второго батальона меняли трубы. Осень, по ночам ледок схватывает землю свежевырытую.

А как батальон пройдется несколько раз по этой земле, то размесит все в грязь и растащит эту грязь по всей дороге. Потом пачкает крыльцо, ступени, в казарму несет.

Батальон строится перед казармой, чтобы идти на самоподготовку. Комбат идет по дороге. Ноги разъезжаются у подполковника, он машет руками, балансирует, чтобы не плюхнутся в эту размазню.

Весь батальон, затаив дыхание, гадает, упадет или нет. Не упал…

— Батальон, смирно! Товарищ подполковник…

— Иппиегомать! Вашу мать! Отставить самоподготовку! В казарму! За тряпками! Мыть дорогу! Иппиего мать! Выполнять! Всех сгною на губе, если через час не будет чисто!!!

И вот четыреста курсантов в темнеющих кемеровских сумерках, драят дорогу! Кто-то таскает воду, кто-то трет дорогу. Также драят крыльца. Через час не успели, зато через три часа дорога была чистая!!! Отмыли тряпками дорогу. Так, что по ней ходит было страшно. Испачкаем! Сбегали куда-то, сперли несколько досок, умельцы из батальона сколотили их, перебросили через землю, чтобы больше не наступать, не таскать грязь.

На наши упражнения на свежем воздухе сбежалось смотреть все училище. Такого еще не было! Дорогу тряпками!!!! Как бы этот дурной опыт не переняли другие комбаты!!! А то и САМ начальник училища!

Но все имеет свои последствия. Каждый поступок, каждое действие находит свое отражение в будущем.

Утро. Батальон уже пришел c физической зарядки. Сорок вторая рота построилась на улице на завтрак. В темноте стоит комбат. Только нечеткая тень, да огонек сигареты выдает его присутствие. Затягивается он так глубоко, что видно часть его лица. Благо, что вовремя заметили, подсказали старшине. Ладно, Коля — старшина — дурачок местный. А с комбатом кому охота связываться! Этот-то дурак отменный!

— Рота! Равняйся! Смирно! Равнение налево!

На полусогнутых, плохой из старшины строевик, подошел к комбату:

— Товарищ подполковник! Сорок вторая рота построена на завтрак! Старшина роты младший сержант Бударацкий!

— Вольно! — лениво махнул Старун.

— Вольно! — продублировал старшина.

Комбат засунул сигарету в рот, до этого он прятал ее в левом кулаке, когда отдавал честь и принимал доклад. Правая рука с сигаретой, левая заложена за спину, стоит, приподнимаясь, покачиваясь на носках сапог. То вверх, то вниз. Вверх-вниз, закладывает правую руку за спину. Вверх-вниз. Сигарета перемещается из одного угла рта в другой.

— Медленно как-то строитесь, сорок вторая рота! Медленно! С ленцой выходите из роты. Некоторые, даже успели покурить, смотрю. Я вот так понаблюдаю, да, проведу с вами занятия по построению на улице. На скорость.

— Угу! Если мы будем выбегать, так казарма завалиться, — кто-то шепотом в строю прокомментировал речь комбата.

— Как в самоходы бегать, так резво. Вон, всю стену под окнами исчертили своими сапогами!!! Сорок первой роте сломали подоконники. Альпинисты, иппиегомать!!! Скоро стекла ломать начнете!!! А как построиться быстро — так не получается у вас! Ну, ничего! Скоро я до вас доберусь! У вас самая «залетная» рота в батальоне! Я вам вольницу-то закручу, что через зад будете дышать. Старшина!

— Я!

— Бегом до столовой! Чтобы протряслись и подумали, стоит ли ходить в самоходы!

И бегом мы отправились завтракать.

Комбат тем временем прохаживался в тени, наблюдая, как роты выходят на построение.

Сорок третья вывалилась. Следом за ними вышел дневальный по роте курсант Килин. Отошел в тень, курит. Из-за суеты не видит комбата. А он у него маячит за спиной, в тени.

— Килин!!! Иппиегомать! Курец! Попался!

Килин подскочил на месте! Сигарету в урну.

— Товарищ подполковник! — заикаясь, начал дневальный.

— Рота вышла на завтрак! Дневальные обязаны! Подчеркиваю — ОБЯЗАНЫ!! Наводить порядок, а не курить по утренней прохладе! Расслабились вы там, в сорок третьей роте! Ну, ничего! Я до вас доберусь! Устроились сорок вторая и сорок третья на втором этаже! Как у Христа за пазухой! Что стоишь? Бегом марш! Сейчас приду и проверю. За что отвечаешь? За лестницу?

— Так точно!

— Вот с лестницы и начну! Чего стоишь?

— Есть!

Испуганный Килин рванул наверх со скоростью бурундука.

Комбат выебал сорок третью роту. Потом повторил эту же процедуру с сорок четвертой ротой, сорок первой.

Комбат зашел в подъезд, где располагались сорок третья и сорок четвертая роты.

Дверь в сорок четвертую роту открыта. Комбат достал сигарету, прикурил от своего же окурка. Окурок бросил на пол.

Дневальный стоит на тумбочке, ни жив, ни мертв. Комбат еще не вошел в расположение роты, но вот он! Перед дверью стоит. Как привидение.

Дневальный уже почти поднял руку, чтобы отдать честь и закричать, срывая голос на фальцет:

— Рота! Смирно! Дневальный по роте, на выход!!!

Но Старун, словно издеваясь, стоит перед порогом роты, покачиваясь на носках. Вверх-вниз, руки заложены за спину, сигарета совершает привычные движения из одного угла рта в другой, фильтр изжеван в тряпку.

Покачавшись, «Чапай» погрозил дневальному пальцем и направился вверх в сорок третью роту.

Ну, а там… а там добросовестный дневальный Килин протер лестницу, а она по моде была до этого натерта мастикой… Осень, утро, от открытой двери тянет морозцем… Ледок затянул ступени…

Комбат поднялся на восемь ступеней. Потом подошва сапога заскользила.

Василий Иванович начал выписывать пируэты, чтобы не упасть. Он хватался за стены, перила, воздух, пытаясь удержать равновесие. Только законы физики, увы, действуют и в армии тоже…

Комбату удалось развернуться на сто восемьдесят градусов. И!!!.. Бумс! Бух-бух-бух!!!

С воплем:

— Килин! Блядь!

Комбат рухнул на задницу…

Все восемь ступеней комбат скользил на своей командирской попе по обледенелым, обильно натертым ступеням… Комбат пытался остановить, замедлить свое скольжение вниз. Хватался за перила, стены, воздух. Но… Как и в предыдущих попытках — безуспешно.

Внизу он схватился за перила. По силе инерции его развернуло направо.

Комбат въехал, перескочив порог, в расположение сорок четвертой роты.

Дневальный сделал то, к чему он долго готовился внутренне, четко приложив руку к головному убору:

— Рота! Сми-и-и-ирно!

— Иппиегомать! — было ему ответом от комбата.

— Рота вольно! — опешил дневальный.

Подбежали к комбату, помогли подняться. Ни на секунду не переставая материться, комбат охал, ощупывая свой зад.

— Иппиегомать! Килин! Сгною! Расстреляю! Запорю! На орбиту! На «губу» до выпуска!!! Отчислю! Иппиегомать!

Помогли комбату добрести до медсанчасти.

У комбата оказался сломан копчик. Или как в батальоне говорили:

— Килин комбату хвост поломал!

Хлопали по плечу, благодарили. Три недели комбат был на больничном. Все это время Килин трясся, отомстит ему комбат или нет. Какую изощренную пытку он придумает. Сколько суток Килину придется провести на губе и поедет ли он в отпуск? А, может, вообще за увечье — поломанный хвост, вообще выгонит из училища?! Все ходили и утешали Килина. Угощали сигаретами, в чипке — сладостями. Знаменитость и уважаемый человек!

Но, надо отдать должное комбату, он не стал мстить. Просто вышел и строго-настрого приказал, чтобы лестницы, крыльцо всегда были чистыми и СУХИМИ!

Началась подготовка батальона к ПЕРВОМУ КАРАУЛУ!

Первый раз нам предстояло заступить в караул. Первый караул — это в самом училище. Второй караул — в учебном центре. Плюс наряд по столовой в училище. И служба на трех КПП.

Первый караул — это шесть постов. Первый пост — у Знамени Училища. С одной стороны — красота. В тепле. Только ты стоишь напротив оперативного дежурного по училищу и дежурного по училищу. Мимо тебя ходят по первому этажу и начальник училища, и все его заместители. Они тебе честь отдают, а ты принимаешь положение «смирно» и «равнение направо» в сторону проходящих. Не очень-то хорошо.

Начальник караула — капитан Вертков. Я — помощник начальника караула. Начальники отделений — два разводящих и один выводной на гауптвахте.

Одно хорошо, что наша рота еще и по столовой заступает, значит, можно покушать повкуснее.

Только предшествовала этому длительная подготовка. Теоретическая подготовка. Знание обязанностей в карауле. Чем часовой отличается от караульного. Что запрещается часовому. Как действовать при различных ситуациях. Например, стоишь ты на посту, а тебе приспичило в туалет. Ну, все, больше мочи нет. Просто хоть в штаны делай! А запрещено часовому отлить, а то и того больше! Что делать-то? А несение караульной службы в мирное время — выполнение боевой задачи! Это тебе не в тапки ссать!

Вызываешь разводящего с подменой. Тот берет под временную охранупост, пока ты гадишь за углом. Товарищ тебе потом за это «спасибо» не скажет.

Курить тоже охота, а два часа нельзя! Поймают — получишь по полной. Как сказал капитан Баров в своей манере по этому поводу:

— Полетели светлячки поебаться, да, на окурок напоролись! Так что и вам, товарищи курсанты, не советую курить на посту, можно с поста сразу на гауптвахту загреметь под охрану своих товарищей.

— Сразу — не получится. Нужно, чтобы врач согласовал!

— Военный врач, на то он и военный врач. Ему командир прикажет, так он тебя признает годным.

— А если, например, у меня гайморит? Что тогда делать?

— Гайморит — не геморрой! Но тоже неприятно. Поэтому — не курите, ибо это вредно, как для здоровья, так и губительно для вашей дальнейшей карьеры, а пока — службы!

— Товарищ капитан, а что делать, если на посту пожар? Часовому нельзя отвлекаться, а тут пожар? Понятно, что в караулку доложить, а дальше что делать-то?

— Ссыте на печать, ребятки! Чтобы потом установили, что пожар был изнутри склада или хранилища, а не снаружи, и что печать цела. Никто не взломал дверь, и вы не проспали нарушителя поста. Тогда не посадят, а, может, и наградят… Орденом Сутулого с закруткой на спине!

Нам не сильно-то улыбалось скакать по вводным в карауле, поэтому, по совету старших товарищей, решили обезвредить на ночь Верткова. Как? Очень просто — димедрол. Пару — тройку таблеток в чай и все! Начкар благополучно дрыхнет всю ночь на радость всем окружающим!

На караульном городке разбирали все возможные случаи. В том числе, если часовой не уверен, что перед ним находятся проверяющие или смена караула. Он обязан принять все меры, чтобы удостовериться в этом. Ну, а для этого можно спросить что угодно, что известно коллективу.

Бадалов усмехнулся своей азиатской улыбкой:

— Ну, все, разводящие, вешайтесь! Я вас такими вопросами задолбаю, и если не ответите — расстреляю.

— А на хер тогда тебя вообще менять-то? — Мазур спокойно на него смотрел. — Поставили тебя на пост, да, и забыли. Пришли через сутки, ты к нам навстречу выскочишь с хлебом-солью! Умник с инициативой выискался!

— А еще просто можно сделать. В Уставе же просто написано, что если нет возможности поменять, типа, все погибли, командир роты тебя сменит. Вот и прикинь, мы уже через сутки сменились, а потом посмотрели, а одного автомата нет! Идти на пост, не имеем права, мы уже не караул! Вот и Зему за тобой отправим!

— Ну, тогда я ротному все расскажу, он вам глаз на жопу натянет!

Через посты проходила еще одна тропа Хошимина, по которой курсанты ходили и возвращались из самохода. Но когда заступал первый курс в свой первый караул, все завязывали ходить этой дорогой. У страха глаза велики, может, сдуру пристрелить и ему ничего не будет! А у тебя полные штаны страха. Да еще и в грязь положит. Нафиг! В это время возрастала нагрузка на других направлениях.

В караул выдавались патроны определенной серии. Они не совпадали с теми, которые давали на учебные стрельбы. Если курсант спросонья или по забывчивости выстрелит при разряжении, заряжании оружия, то фиг ты патрон заменишь! И начнутся проверки, объяснения, никто за это по голове не погладит, в том числе и начальника караула. Все получат на орехи!

Поэтому, неизвестно какими правдами или неправдами, какими путями, но по училищу бродило не больше десяти патронов заветной караульной серии. Взводные передавали их друг другу как самое ценное, что было у них. Обычных патронов у каждого офицера — как у дурака махорки. А вот «караульные» патроны — очень, очень мало!

И пошли мы в первый караул! Сказать, что не волновались — мало сказать! Потели, как на экзамене при поступлении!

Каждому выдали по сто двадцать патронов — четыре рожка. В караульном помещении в опечатанном сургучом ящике есть еще по три БК (боевому комплекту) на каждый автомат. И гранаты. По пять штук на каждое лицо караула. А также есть там же и гранаты оборонительные — Ф-1. Но эти, ну, на фиг! Нужно еще самому не попасть под эти осколки! Будем надеяться, что обойдется, и не будем держать мы оборону от врагов!

И потопали мы на развод суточного наряда. В 18:00 на большом плацу. Дежурный по училищу подходит к каждому, осматривает, опрашивает его. Обязанности и что запрещается часовому. Весь развод уже устал. Четвертый курс уже откровенно разговаривает между собой, кажется, что еще немного, и он закурит прямо на плацу.

Дежурный по училищу сам нервничает. Ему неуютно, что в его дежурство заступает первый курс. Он сам не будет спать, а постоянно будет в напряжении.

И вот он подзывает начкара и показывает ему бумажку. Там пароль и отзыв. Два города, например, «Вологда — Владивосток». Это, если не дежурный по училищу придет проверять ночью, чтобы допустили иное лицо в караульное помещение. Вертков мне потом сказал этот пароль. На всякий случай. Я заметил, что в армии все готовятся к смерти. Неосознанно, но страхуются, что вот я умру, погибну, чтобы дальше могли выполнять задачу, а не терялись, как слепые щенки. Наверное, в этом есть свой смысл.

Пусть мне и не положено знать этот пароль, но с одной стороны — доверие командира, а с другой, он возложил на меня ответственность, что в случае чего, я полностью несу ответственность за караул.

— Что хорошо в карауле, так это то, что Зема не достанет и старшина тоже!

— Старшина — точно, а Зема, если захочет, то и здесь нас достанет!

— Я же имею право не пускать ротного в караульное помещение?

— Конечно, имеешь, но обязан доложить о прибытии начкару, а тот — запустит. Если не запустит, то он ему назавтра штык-нож загонит с проворотом.

— Надеюсь, что обойдется!

— Да, тебе в карауле хватит всего, что и про Зему забудешь!

— Хоть и начало октября, а на зимнюю форму не перешли, вот в пилотке и будешь мерзнуть на посту.

— Да, уж, холодно!

— Вот-вот и я про то.

— Уши отвалятся!

— Хоть бы дождя не было!

— Да, нет, небо, вроде чистое.

— Дождя не будет, а будет холодно!

— Ладно, разберемся!

За разговорами подошли к караульному помещению, там маячил часовой, охраняющий вход в караулку.

Вертков сходил в караульное помещение. Переговорил со старым начкаром, махнул нам рукой. А принимали мы караульное помещение и караул у… четвертого курса!

Конечно, они не драили помещение, все было медленно и лениво. Мол, салаги, не суетитесь! И так все нормально!

Посты также быстро сдали. Через каждый час — доклад с постов, что все в порядке. Задержка в пять минут — дежурная смена несется на выручку. Поэтому часы сверили.

Все шло нормально. Отправили людей с термосами за ужином. Своя же рота! И порции побольше, и мяса не пожалели! Других обсосали, но своим-то! Святое дело! Так делали все. Своих подхарчить всегда надо! Остальные — обойдутся!

Был и термос с чаем… Я принес Верткову ужин и чай. Ложкой в ложке размололи в пыль три таблетки снотворного. В кружку. Сахара побольше. Своего не жалко! Лишь бы сладко почивал ночью командир и нас не дрочил вводными, типа, пожар на третьем посту. И тогда дежурная смена хватает огнетушители в караулке по штуке в руку и несется, как ошпаренная, на пост. Где имитирует тушение пожара.

Кушай, наш любимый командир, пей чай и через час спать укладывайся!

Мы сами были в предвкушении, что ночь пройдет спокойненько.

Через стекло, что было между комнатой начкара и комнатой бодрствующей смены, наблюдали, как Вертков флегматично жует невкусный ужин.

Ну, же… ну! Чай! Мы все глаза проглядели! Готовы были орать, как в театре кричат звезде сцены: «Просим! Просим!» Или: «Пей до дна! Пей до дна!»

Вертков пригубил чай, потом закурил и вышел на улицу, покурить. Кружку с чаем взял с собой.

— Я тоже люблю сигарету с чаем или кофеем выкурить, — я пожал плечами.

Через минут пять начкар вернулся в помещение. Отдал грязную посуду, поблагодарил за ужин.

Мы вышли покурить на улицу. Там стоял часовым Блохин Серега.

— Серый, что Вертков делал?

— Ничего не делал.

— По секундам расскажи, что он делал!

— Да я откуда знаю!

— Я изображал, что усиленно несу службу. Хрен его знает, может, какую вводную подбросит.

— Хорошо, что ты видел?

— Ну, курил он.

— Понятно. Чай пил?

— Нет не пил!

— Откуда знаешь?

— Да, он как вышел, так сразу и вылил его.

— Тьфу ты!

— А что случилось? Чай плохой был на ужине?

— Нормальный чай! Не переживай, оставили тебе и смене на постах, и пожрать, и чаю тоже!

— Хитрый Вертков!

— Почуял Слон что-то!

— Опытный!

— На мякине не проведешь!

— А, может, кто и вложил!

— Могли и вложить. Тут ухо востро держать надо!

— Правильно, в курилке обсуждали, как усыпить Борю, где снотворное достать, вся рота слышала, мог и враг подслушать!

— Жаль!

— Ладно! Скоро смена постов! Будет ночь вводных!

И была ночь вводных! И нападение на караульное помещение отражали, и на пост с огнетушителями бегали. Все было!

Кого меняли с постов, рассказывали, кто где курил, кто где мочился так, чтобы незаметно было.

Валерка Лунев с первого поста пришел:

— Задолбался я на этом посту! Больше не ставьте меня в караул туда! Я серьезно говорю! Ни покурить, ни походить. Да, и вставки в погонах достали! — он содрал с себя китель, начал вытаскивать вставки из погон — Плечо отваливается, как будто топором рубанули. Да, и погон пачкается. Достало уже! Стоишь, как манекен, и лупишься на оперативного, а он на тебя. То он книжку читать начинает, так можешь немного плечами подергать, чтобы кровь разогнать! Нет! Все, на первый пост я больше хочу! Ну, на фиг это тепло и уют. Все ходят и пялятся на тебя, как на зебру в зоопарке, а ты им честь отдавай! Я там, правда, небольшую щель между плиток в стене нашел. Туда потихоньку, чтобы оперативный не увидел, пододвинулся, благо, что подставка для часового широкая, и туда, так тихо, рукоятку от затвора автомата вогнал. Чуть опустился, он и повис на стенке. Плечо немного отдыхает. Дежурный по училищу приперся. Что-то ходит по коридору туда-сюда, не сидится ему в «аквариуме» вместе с оперативным. Сидели бы, да, в шахматы играли. Бродит туда-сюда, на меня поглядывает, как голодная собака на кость. И чего-то ко мне ломанулся. Соскучился, блядь такая! Ну, я чуть вперед дернулся, чтобы затвор из стенки вытащить. А он не вытаскивается! Я дерг, дерг. Чуть сильнее! Ну, думаю, сейчас обвалю на себя полстены и знамя училищное тоже под руинами погреблю, а меня потом тут же у этой стенки и расстреляют. Благо, что и кабинет особиста почти напротив. Далеко ходить не нужно. Но выдернулся автомат, быстро повис на плече. Я валенком прикинулся, смотрю прямо перед собой, то есть на оперативного дежурного. Дежурный по училищу подходит ко мне и осматривается, вроде даже как принюхивается. Потом спрашивает: «А ты здесь случаем, не куришь?» А мне что делать? Говорить нельзя. Может, он меня, сука проверяет, а потом вызовет Верткова и скажет, что я Устав нарушаю. Мотаю головой. В Уставе ничего же не написано, что головой мотать нельзя. Может, я мух отгоняю, как кобыла на пастбище. Кто знает. А этот все ходит! И находит недалеко от меня хороший такой «бычок». Нажорный такой! Его еще курить — не перекурить! На двоих точно хватило бы! Поднимает его. Нюхает! Я чуть с «полки» не упал. Ну, думаю, сейчас заныкает и потом покурит! А он, оказывается, проверял, не свежий ли это бычок! Я, что идиот? В первый караул, на первом посту и курить! Там полный штаб офицеров! Начальник училища на месте! Бачурин на месте! Оперативный не спит, а я у знамени с сигаретой в зубах! Но, значит, курят часовые по ночам, когда оперативный дрыхнет, а дежурный по училищу по ротам бродит, проверяет службу! И это надо учесть тем, кто будет заступать на первый пост! Но я, братцы, как хотите, не пойду туда больше! Хоть куда, только не туда! Хоть «ковбоем» в столовую!

Как словом, так и делом, пришел дежурный по училищу. Помяни черта, он и появится! Он обязан проверять несение службы караулом не реже двух раз за дежурство. Один раз ночью, другой — днем. Ночка выдалась еще та! Нам от Верткова досталось, а тут этот дежурный со своими взводными! Глаза уже слипаются! Спать охота!

Этому дежурному вздумалось проверить несение службы на постах. И пошли мы с ним и караульным Матвеевым. И надо же было так сложиться, что Бадалов стоит на посту.

— Ну, все, сейчас Умид начнет спрашивать родословную Земцова, чтобы убедиться, что это мы. А потом дежурный по училищу нам матку на изнанку вывернет! — шепчет Мотя.

— Я Бадалычу сам все выверну! В другой раз пусть строит из себя защитника Родины, мать его!

— Стой, кто идет?! — крик из темноты.

— Помощник начальника караула с проверяющим! — отвечаю я, вглядываясь в темноту.

Ни фига не видно, куда он заныкался?

— Помощник начальника караула, ко мне! Остальные на месте!

Иду на пост, понять не могу, где Бадалов. А он встал за угол и оттуда выглядывает одним глазом.

— Умид, не выделывайся, дежурный по училищу пришел караул проверять. Не надо долго нас мариновать!

— Понял! — Умид сделал уставное лицо. — Так пойдет?

— Пойдет! — кивнул я.

— Продолжить движение! — скомандовал я подполковнику и Матвееву.

И тот потопал вперед. И ничего не скажешь. Оба мы — при исполнении. И у нас сто двадцать патронов и автомат. А у него ПМ с шестнадцатью патронами в кобуре.

— Курсант Бадалов! Временно сдать пост! Курсант Матвеев, принять пост под временное наблюдение!

— Есть!

— Есть!

Дежурный как увидел узбека, так начал его атаковать вопросами. Что находится под охраной, какими печатями опечатывается, где границы поста и прочее…

Но Бадалов — парень умный и грамотный. Все выучил, от зубов отлетало, как от стены горох. Молодец!

Дежурный остался тоже довольным.

Утром пришел ротный. Конечно же, его запустили в караульное помещение. Он обошел все, пообщался с Вертковым.

Только все успокоилось, Вертков сам начал кемарить, а мне, по распорядку разрешалось немного поспать, прибыли комбат с замполитом.

Эти тоже походили, засунули нос, где им было интересно.

Старун по привычке дымил везде. Но окурки не бросал, где попало. Аккуратно тушил о свой каблук и кидал в урну. Пепел, правда, сорил везде. Но не орал свое привычное: «Иппиегомать! Курцы! Сниму с наряда!» Потому что это — не суточный наряд в казарме, а караул! И назначается приказом по училищу. И не подчиняется временно комбату. Прикажет начкар, выполняя команду сверху, и возьмем под охрану и комбата, и кого угодно! Да, и зачем по пустякам мучить людей мелкими придирками. Вот отстоит он свое, придет в казарму, сдаст оружие, и все, комбат, он — твой! Можешь объявить несметное количество нарядов, даже на «губу» засунуть. Ты там хозяин. Ну, а здесь — почетный гость. Да, уважаем, знаем, что вернемся в казарму, и снова ты можешь кричать все, что хочешь. А мы, выпучив глаза, будем орать: «Есть! Так точно! Никак нет! Ура!»

Когда все проверяющие ушли, перебив сон, выпил крепкого чая, вышел покурить на улицу. Время к обеду. Бодрствующая смена пошла в столовую за пищей.

Там уже были многие из караула. Кто покурить, кто глотнуть свежего воздуха, уж больно был спертый воздух в караульном помещении.

— Не думал, что караул так тяжело.

— Не говори. Наряд в казарме — ерунда по сравнению с караулом.

— Ладно, сейчас осень. Неприятно, пережить можно. А что зимой будет? Холодно. Сибирь все-таки. Как мороз двинет, так ни один тулуп не спасет.

— Одно дело стоять два часа на посту сейчас. А зимой и ночью.

— Это здесь, в городе всегда теплее, а вот во втором карауле, в Ягуновке!

— Ага, особенно на вышке.

— По автопарку можешь погулять, спрятать от ветра куда-нибудь, а в мороз на вышке.

— Не бойтесь, парни, когда мороз под тридцатник и ниже — ветра нет. Все стоит и трещит.

— Что трещит-то?

— А все! Деревья, здания. Собственные яйца. Все. И тишина. Особенно за городом.

— Не пугай. Мне уже холодно от твоих слов!

— А у вас, что, дома такого не бывает?

— У нас в Украине тепло. Самое большое зимой −5. Если чуть ниже — все, школы закрывают, стихийное бедствие. Троллейбусы не ходят, трамваи стоят. Техника иначе устроена. Для высоких температур, а не для низких. Ну, а про такие морозы, только в программе «Время» показывают, где какая погода.

— Ага, знаю я эту технику для жарких стран! — я сплюнул табак, попавший на язык. — У меня дед крановщиком после войны всю жизнь проработал. Два раза со своим краном падал. Один раз, когда в сорокаградусный мороз одна из опор башенного крана подломилась, и он со всей высоты завалился. Благо, хоть на дом, что строили. Комиссия приехала, стали разбираться, опору выдернули, на экспертизу. Оказалось, что какой-то мудак в снабжении напутал и прислал в Сибирь вот такой жароустойчивый кран.

— Ну, а морозоустойчивый, как пить дать — в Среднюю Азию!

— Не знаю, — я пожал плечами. — Дед говорил, что еще удивился, отчего такой слабый калорифер в кабине. Почти не греет, да, еще из-за этого стекла замерзают. Сами делали обогреватели, да устанавливали. А попробуй на такого дурака такую тяжесть подними-ка! А все, оказывается, просто было. Напутали. Могли люди погибнуть от такого распиздяйства!

— А представь, Славка, что какой-нибудь строитель в Средней Азии очень удивился, когда обнаружил своей кабине огромный обогреватель! На улице жара, да еще такая бандура под ногами болтается!

— М-да, уж. У нас в стране все, как в армии — квадратное катаем, а круглое носим!

— Точно! Главное — ничему не удивляться!

— Если будешь удивляться, так и останешься полжизни стоять, открыв рот, пытаясь переварить, что вокруг-то происходит.

— В армии проще. Тормозишь — зайдешь «на орбиту». По нарядам полетаешь, и перестанешь удивляться, и отобьет охоту раз и навсегда пытаться понять, а что же вокруг происходит, и зачем это нужно, а можно ведь все сделать короче и правильнее.

— Ага, как в том анекдоте: «Товарищ курсант, возьмите лом и подметите плац!» «Но, ведь можно все сделать быстрее и качественнее, если я возьму метлу!» «Я не хочу, чтобы вы это делали быстро и качественно! Я хочу, чтобы вы заебались!»

Вот и подошел к концу первый караул в нашей службе. Сдаешь патроны, снимаешь пилотку, вытаскиваешь один патрон из магазина и тыльной частью его выколачиваешь все остальные в пилотку. Потом вставляешь в деревянные плашки. Там отверстия уже насверлены. Вставил, смотришь, все ли на месте. Нет патрона — всему караулу кранты. Пока не найдешь — будешь искать.

У всех все на месте.

Ну, вот и караульное помещение блестит, патроны на месте, часовых с постов своих поменяли. Казарма — дом родной! Оружие чистить потом будем! Ужин и подготовка ко сну!!!!

Но не все так просто в армии. Вроде после караула спать, но распорядок дня есть распорядок дня! Хоть ты и смертельно устал, но ты в строю. Долбоебизм армейский? Привыкай, ибо ты — в армии!

Вот и ответственный по роте капитан Баров в своей ироничной манере командует:

— В 21:00 всем собраться в районе программы «Время» для просмотра телевизора!

— Товарищ капитан! Разрешите не смотреть! Я постирать хотел форму!

— Товарищ курсант, надо чувствовать пульс и биение времени — смотрите программу «Время»!

— Ну, товарищ капитан…

— Брысь к телевизору!

— Есть!

Сиди, подшивайся, болтай с товарищем, но ты обязан находиться в курсе всех событий в стране и мире. Газеты особо никто не читает. Пока не видит дневальный и замполит, выдираются из подшивки и, сидя на очке, читаются. А что могут писать в «Красной Звезде»? Укрепляй боеспособность нашей Родины.

Мы и так ее повышаем. Учимся. Службу несем, в самоходы умеренно ходим. Правда, начали выпивать… Для дезинфекции.

На улице холодно. Одним чаем уже не согреешься перед сном после вечерней прогулки.

Бутылка одеколона на троих.

На гражданке мужики берут бутылку водки на троих, а у нас флакон одеколона.

Путем многочисленных проб и ошибок пришли к выводу, что лучше сей продукт потреблять в чистом виде.

При смешивании оного с водой, он становится белым, как молоко, иногда выпадает осадок, что тоже не есть аппетитно и положительно для здоровья употребляющих.

В роте появились эстеты, предпочитающие «Шипр» «Русскому лесу». Кто-то зациклился на «Саше». Ну, а «Тройной», если появлялся в военторговском магазине, покупали не глядя. Пожалуй — самое лучше изобретение советской парфюмерной промышленности!

Флакончик с парфюмерной жидкостью выливался на троих, чокались, выдох, не дышать! В рот! При этом желательно, чтобы он сразу прокатился в желудок! Не в рот, а потом, подержав, проглотить! Так можно и слизистую рта спалить, а также, с непривычки, и блевануть недолго.

Проглотил, потом, не водой! Ни в коем случае! А то пойдет реакция с выделением газа, и тоже можно побежать в туалет, будет полоскать. Надо чего-нибудь в рот кинуть, пожевать. Хлебушек подойдет. А вот потом уже, можно и чайку горяченького пошвыркать. Ну, а уже после этого и на вечернюю прогулку и поверку.

На прогулке в поздней осени — ранней сибирской зиме, и строевые песни лучше поются!

Левка Ситников порой пытался хулиганить, когда старшина отсутствовал на прогулке и ее проводил кто-то из «замков». Лева орал из репертуара Розенбаума: «Нинка, как картинка, с фраером гребет» или еще что-нибудь в этом роде. Рота охотно подпевала. «По долинам и по взгорьям» уже всем до чертиков надоела.

Подошли к казарме. Перед поверкой есть несколько минут. Можно на улице покурить, можно и в казарму подняться. Перекрывая голоса роты, крик Фила:

— Сорок вторая рота, предупреждаю, если кто-то у меня еще раз сопрет одеколон — накажу! И так, чтобы потом без обид было!

Мелкое воровство из тумбочек — бич казармы. То пасту зубную уведут, то еще что-нибудь. Мелочь, конечно, копеечная, но неприятно. Мало того, что самому может не достаться то, что тебе очень сейчас нужно, например, одеколон после бритья, а то и зубы почистить нечем. Так еще взводный, проверяя тумбочки, обнаружит, что «мыльно-рыльных» принадлежностей у тебя нет. Будет отчитывать. Многие делали так, в ящик, разделенный на две половины (моя и соседа) клали мыло, что Родина выдавала, типа «Банное», а тем, что сам пользовался — вниз тумбочки.

В курилке смеясь, обсуждали, как Сынок поймает и накажет воришку?

— Наверное, капкан поставит?

— Вряд ли. Там места мало.

— Мышеловку?

— Тоже мысль. Главное, чтобы взводного он не поймал в эту мышеловку или Зему.

— Я бы посмеялся по этому поводу.

— Посмотрим.

Через несколько дней в курилке мы спросили у Филатова:

— Ну, что поймал вора, что у тебя из тумбочки что-то тырил?

— А зачем мне ловить его? — Фил хитро подмигнул. — Пусть милиция ловит, ей за это деньги платят!

— Так, что ты сделал?

— Как что? Очень просто. Я наказал вора. Повадился у меня какой-то алкаш одеколон воровать. Мне из дома как-то прислали хороший «О'Жен». Сперли. Я целых два дня ходил, обнюхивал роту. Не унюхал. Купил простецкий! Опять «ушел». Третий флакон. Три бутылки за неделю! Достало! Вот тогда и объявил роте, что накажу вора.

— Мышеловку поставил?

— Ни фига! Я в бутылку от одеколона помочился и положил в тумбочку. Бутылка ушла… теперь уже два дня лежит флакон с одеколоном. Никто не трогает!

Мы заржали!

— Молодец, Сынок!

— Надо же было додуматься!

— Представляю, как кто-то хлебнул!

— И ведь молчит!

— А, что ему к Филатову прибежать и морду бить, что он его мочи хлебнул?!

— Тьфу!

— Долго думал?

— Долго! — признался Филатов. — Поначалу думал заряженный конденсатор в тумбочку положить. Думаю, ну, шарахнет его несильно. А дальше? Долбанет правую руку, он левой туда полезет и назло сопрет очередной флакон! А тут уж наверняка! Слышали вчера грохот?

— Когда?

— Ночью?

— Нет, я сплю как убитый!

— Я тоже сплю. Хоть из пушки над ухом стреляй, только команду «Подъем» слышу.

— Вара Крохалев в самоход пошел.

— И что?

— Пошел, как все нормальные — через окно. Ну, а сами знаете Кроху!

Ну, да, Валера Крохалев, ростом под два метра, футболист. Весь в мышцах, да и масса под девяносто, а то и больше килограммов. Плюс бокс ему тоже очень нравился. Так что «Кроха» был далеко не кроха!

— И что дальше?

— Спускаем мы на простынях его. Он тяжеленный, зараза! Потихоньку стравливаем, спины уже занемели. Темно. Не видно. Где он там. Вроде по простыням уже все, вот-вот должен спуститься. Шепотом кричим: «Ну, ты скоро там?». А он: «Да, все…». Ну, мы дружно отпускаем простынь! Грохот, казалось, что на большом плацу было слышно.

— А что было? «Все!» Так все!

— Он не успел договорить. Хотел сказать, что все, первый этаж начался. Ну, а мы отпустили, так он, считай, с потолка сорок первой роты, костями об их подоконник! И смех и грех! Он сразу через забор! Под утро пришел, за бочину держится. Думали, что ребра сломал. Сбегал в медсанчасть, сказал, что с брусьев на зарядке сорвался. Доктор сказал, что ничего страшного. Ссадина и все. Небольшой ушиб. Помазал зеленкой и отправил.

— Знаю я этого доктора. У него кроме зеленки ничего нет. Он все ею лечит. И простуду, и ссадины. Шаман, а не доктор!

Перешли на зимнюю форму одежды. Стали постоянно ходить в шинелях. На занятиях нет гардеробов, раздевалок. Все свое ношу с собой. Так вот и берешь шинель, сворачиваешь ее «конвертом», и, если большая аудитория, в стол или рядом на скамью. А зачастую — на заднюю парту или под себя укладываешь. И началась в роте, батальоне эпидемия. Стали пропадать хлястики от шинелей. Видимо, кто-то где-то проебал хлястик и спер у товарища. Что делает тот, у которого исчез хлястик? Правильно — ворует у ближнего своего. И есть такая армейская мудрость-заповедь: «Наеби ближнего своего, но не возрадуйся, ибо опомнившись, он наебет тебя дважды!»

У всех появилась мания прятать хлястики от шинелей. Их снимаешь после построения и одеваешь на построение. Оставишь свою шинель с пристегнутым хлястиком на пять минут и все… НЕТ ХЛЯСТИКА! Все вокруг свои. Все с одного взвода, роты. Никто ничего не видел. К шинели никто не подходил. Вообще никто не подходил. И при чем все видели, что никого не было! Не может же быть так, что один хлястик всем понадобился. Этот предмет нельзя поделить на всех, им можно только единолично обладать.

Вот все видели, что никого не было, а хлястик улетучился! Мистика! Не бывает такого? Еще как бывает! Никто не знает, как и когда, но бывает!

Старшина, взводные, ротный за нарушение формы одежды драли жестко, вплоть до внеочередных нарядов. Поэтому все тряслись за эти хлястики, как за свой любимый орган в организме.

Да и самому неудобно ходить, как чмо неуставное, когда нет хлястика.

Поэтому подключались знакомые парни со старших курсов, они доставали хлястики. У некоторых сзади были хлястики от солдатских шинелей. Они по цвету не подходили, бурые, а что делать? Лучше пусть будет такой, чем никакой.

И пусть через месяц у каждого в нашем взводе было по три — четыре хлястика, но все равно, снимая шинель — отстегивай хлястик.

Хлястиками можно было торговать. За деньги вряд ли получится, а вот за пачку сигарет — с удовольствием или на флакон одеколона! Булочка из чипка тоже сойдет за твердую валюту.

С наступлением холодов у многих начались проблемы со здоровьем. Не простудные заболевания, а начинали «цвести». Любой порез, любая царапина, нарыв, прыщик превращались в «розочку». Огромный нарыв, а то и фурункул. Акклиматизация, или как говорят еще «не климат здесь». Не уходить же из училища из-за этого.

Не миновала такая участь и наш взвод.

У худющего Смока приключилась такая беда. На бедре вскочил чирей. Просто огромных размеров. Ему было больно ходить, что же говорить про занятия по физо и зарядку.

— Сходи в санчасть.

— Был уже, — Смок досадливо отмахнулся, помогая умастить больную ногу в курилке, морщась при каждом движении. — Зеленкой помазали, сказали, что через два дня пройдет.

— Уроды!

— Надо оперировать! — решительно заявил Валерка Вдовин.

— Как? Лезвием?

— И не только!

— Ты умеешь?

— Видел, — уклончиво он ответил.

Как же не помочь товарищу в этом деле? Все понятно. Если надо, значит, надо.

Приготовили банку из-под майонеза. У больного конфисковали флакон с одеколоном. Несколько ножей перочинных обработали одеколоном, выдрали клок ваты из матраса, на палочку, пропитали в одеколоне, подожгли, лезвия ножей подержали в пламени огня. Пациенту в зубы его собственный поясной кожаный ремень. Чтобы не орал сильно. Серый Бровкин сзади приобнял — зафиксировал. Валерка смазал рану одеколоном. Потом, как ставят банки на спину? Держат под банкой горящую вату, выталкивая воздух, создавая в банке вакуум. Так и здесь. А потом — резко на чирей!

Этот огромный фурункул начал расти на глазах, он вылазил из ноги, рос, рос и … Лопнул, обдав внутренности банки смесью гноя и крови.

— Бр-р-р-р!

— Как бы меня не вырвало.

— Бе! Какая гадость!

Смок дернулся.

— Тихо! Тихо! Сиди! — Бровченко еще сильнее прижал пациента к себе.

— М-м-м!!!! — застонал Смок, сильнее вгрызаясь в ремень.

— Это еще не все! — сказал доктор Вдовин, снимая банку с гноем, обтирая рану одеколоном.

А рана была ужасна. Выболело прилично, глубже кожи, в мышце выболело уже. Ямка была приличная. Кто-то не выдержал, умчался в туалет, зажимая горло и рот, чтобы не стошнило прямо в спальном помещении на чью-то кровать.

— Ты и ты, — Вдовин командовал. — Берите ножи. Видите головки белых стержней? Они вышли немного вверх вместе с гноем. Их банка высосала.

— Видите?

— Видим.

— Каждый берет по такому стержню и медленно, чтобы не порвать, тащим вверх. Главное — чтобы не оборвались, а придется разрезать. А это я не видел. А ты — терпи! — это уже к больному.

— Он не видел!!! М-м-м-м! — сквозь ремень мычал подопытный.

— Ну, терпи, казак, атаманом будешь!

И начали тянуть эти стержни. Они были большими. Каждый около трех сантиметров, а по центру, так вообще со спичечный коробок — около пяти сантиметров. Гадость первостатейная! Смок дергался, извивался. На помощь Бровченко пришел еще один медведь — Полянин. Смок уже и не извивался, потому что почти не дышал. Эти два «санитара» так его скрутили.

Как только вытащили эти глубоко сидящие «корни» гнойника, как из трех отверстий, где сидели «корни», обильно хлынула кровь.

— Одеколон! — крикнул врач.

— На!

Валера вылил всю бутылку в рану. Кровь смешивалась с одеколоном, текла по ноге на пол. Смок уже бился, стараясь избавиться от раны. Окружающие дули на ногу, пытаясь остудить ее и тем самым снять болевой синдром. Когда одеколон кончился, взяли индивидуальный перевязочный пакет и туго забинтовали ногу.

Отпустили Смока, он медленно вынул ремень изо рта. На нем были видны следы зубом. Он почти насквозь был прокушен.

— Как ты?

— Садисты!

Только и сумел произнести пациент.

— Как чувствуешь себя?

— Нормально, — голос осип. — Думал, что слона рожу от боли. Просто пиздец был. Но как только корни выдернули, так сразу и полегчало. Отпустила боль. А когда одеколоном залили, думал, что сознание потеряю. Изверги. Вдовин, ты, скотина, эту операцию в гестапо что ли видел? Зверская! Фашист недобитый!

— Ему, наверное, на день рождения книжку подарили детскую «Паталогоанатомия на дому».

— Вряд ли. Скорее «Любительская вивисекция».

— Нет. В третьем бате наблюдал. К другу пришел, а они там как раз такое и проделывали. Тот-то повыше тебя был, так его четверо кое-как удержали. Потом ему одеколона налили, чтобы спал лучше.

Полроты наблюдало за операцией. О кудеснике — исцелителе Вдовине молва быстро разошлась по роте и батальону. Несколько раз приглашали его на операции. Но у некоторых «розочки» высыпали на лице, за них Валера не брался. Они выбаливали, оставляя большие ямки на лице.

Ефанов быстро пошел на поправку, шрам на ноге остался в виде ямки.

Тем временем общими усилиями курсантов роты перекладину переставили чуть дальше. Закрепили, укрепили как можно прочнее. Будаеву строго-настрого запретили делать склепку. Да, и остальные также старались не испытывать на прочность этот спортивный снаряд. Остаться в казарме без перекладины — ничего хорошего. Сухой периодически подходил к снаряду и тренировался в количестве и качестве подъемом переворотом.

И этим самым заразил многих в роте. Одним из таковых был Витька Николаенко из третьего взвода.

Он, как многие, тренировался. В трусах прыгнул на перекладину и пошел делать подъемы, только один раз с матом, криком, полным ужаса, свалился с перекладины, даже не просто свалился, а рухнул. Кулем. В верхней точке отпустил руки и чуть не проломил пол. Лежит, орет и зажимает пах руками. Думали, что все, помирает Никола!

Вся рота вокруг Витька.

Пытаются перевернуть его на спину. А он не дается, лежит и на боку крутится вокруг оси, не отпуская руки от паха.

— Витек, ты что?

— Что случилось?

— Да, блядь, не вой ты!

— Скажи, что произошло.

Между приступами нестерпимой боли, Николаенко просипел:

— Хуй на перекладину намотал!

Вой смеха. Именно не ржач, а настоящий вой. Рота смеется, Витек с опухшим ЭТИМ САМЫМ катается по полу и воет уже в полный голос.

Кое-как одели Николу, отнесли в санчасть, сам-то он не мог идти, не отпускал руки от паха.

После обеда Витя появился в роте. Его окружили.

— Ну, как, Витек?

— Хуй не оторвало?

— Он теперь у тебя будет, как у Фила? По колено или до пола?

— Будешь с Филом меряться? Кто кого победит?

— Фил победит. У него природный, а у Николы — искусственно вытянутый!

— Может, и Фил в детстве за забор зацепился, когда в соседний сад за яблоками ладил?

— Стоять-то будет?

— Да, нет, все! Так, сувенир спереди! Длинный и бестолковый!

— Будешь задницу подтирать, когда бумаги под рукой не будет!

— Отстаньте! — Витя только отмахивался, немного прихрамывая, и слегка согнувшись.

— Чего тебе там делали?

Долго Витю уговаривали рассказать. Он только краснел и уходил от разговора. Но каждый день ходил в медсанчасть.

Потом, сильно краснея, рассказал, что ему там делают ванночки. И делает медицинская сестра!

Народ опять потешался над его болячкой. Бился в истерике от смеха.

— Витя, она его купает?

— Сама укладывает и поглаживает?

— Витя, а головку шампунем детским моет?

— Ага, специальным, который без слез для малышей!

— Да, нет, у него теперь головка большая. В горлышко трехлитровой банки не пролезет. Поэтому — обычный шампунь!

— Порошок стиральный!

— С хлоркой! Чтобы блондином стал!

— В руках держит? Убаюкивает?

— Тот-то, наверное, увеличивается в размерах?

— Богатырь?

— Отвалите! Сволочи! Дураки! Идиоты!

Витя, стыдясь своей травмы, уходил от толпы и курил в одиночестве, пунцовый, как вареный рак. Ненадолго, на период лечения, к Виктору привязалась кличка «Никола — вытянутый хуй», или «Длинный хуй». Кому как нравилось.

Приближался праздник — 7 Ноября — День Великой Октябрьской Социалистической Революции! А это значит, что все училище начало готовиться к торжественному параду на центральной площади славного города Кемерово.

Как любил говаривать капитан Баров: «Группа советских войск в Кемерово должна пройти торжественным маршем по улицам города, чтобы поселить священный ужас в сердца и души горожан!»

И началось! Снова коробки поротно. Каждый батальон старается. Старшие курсы поменьше. А для нас — это первый парад, поэтому и топаем усиленно. Ломаем лед каблуками. Но ходим, ходим. Вечером, после самоподготовки. Вместо личного времени. При свете фонарей. Ходим. Земцов лично присутствует на всех тренировках, взводные офицеры тоже все рядом. Когда шутят, а когда и матом, не стесняясь в выражениях, подсказывают, кому и как идти. Им, понятно, не хочется выглядеть командирами стада баранов, которые и толком-то ходить не могут. Остальные роты батальона тоже тренируются.

Но глядя, как получается у нас и у них, понимаем, что у нас-то лучше!!! Значит, не зря все эти мучения и тренировки! Не зря!!!

Тренировки в составе училища! Командует тренировками полковник Абрамов! Наш комбат на абитуре!

Для него был установлен микрофон, чтобы старый полковник не рвал голосовые связки, а ему все пофигу!

У него хорошо выработанный командный голос. Его и без микрофона весь плац, все училище слышит!

Сначала приветствие. Отрабатываем побатальонно и в составе училища. Ну, это проходит более-менее нормально. Потом перекатисто «Ура!» с сопровождением головой проходящего мимо начальника училища.

С этим тоже быстро получилось. А вот с прохождением! Условие одно. Какая рота быстро и качественно проходит — свободны. А у кого не получается… Будет доходить через руки и ноги. Старая армейская мудрость! И снова, и снова роты заходят на круг.

Абрамов кричит, материт на весь плац все и вся, невзирая на чины и звания. Особенно достается командиру сорок четвертой роты капитану Бережному:

— Капитан! Ты выпрямись! А идешь, как будто коромысло проглотил!

А он сутулый был и немного косоглазый. Как-то рота шла на полигон, это в предыдущем наборе батальона, он сбоку роты. И тут со встречной полосы «Жигули» выскакивает. Водитель кого-то обгонял, а в конце маневра, не справился с управлением и на колонну курсантов.

Бережной быстро сообразил, оттолкнул ближайших курсантов и принял удар машины на себя. Его отбросило. Вот он и стал сутулым, и глаз стал косить. Сам он мужик был неплохой, хитроватый, но не пакостливый.

А Абрамову плевать на прежние заслуги. Ему нужно, чтобы училище смотрелось на параде достойно. И не было стыдно начальнику училища перед властями областными, городскими, да, и просто перед горожанами, кто придет на праздник. Нас же по телевизору местному будут показывать! И чтобы какая-нибудь шеренга в коробке «прыгала», сбившись с ноги! Такого не должно быть на параде! Потому что это — ПАРАД!

— Ногу! Ногу выше поднимайте! — кричит какой-то роте полковник — Да, что вы, как бабы беременные идете! Боитесь обосраться или родить на ходу? Это не строевой шаг, семените на месте! Как говно или виноград топчете! Выше ногу! Да, не шире шаг! Куда, на хрен, спешите! Выше ногу! Вот так! Вот так!

И старый полковник легко в шинели прыгает на трибуну, туда, где стоят командиры, и, откинув полу шинели, задирает ногу сантиметров на восемьдесят от земли, и четко шагает по этому бордюру. Училище с восхищением, страхом смотрит на него.

Страх, потому что на этой полке уже снег, ледок, поскользнется старый полковник. А лететь там метра четыре, и костей потом не соберешь! Не будет старого полковника.

А Абрамова в училище любили и уважали. Он не рисовался, был краток, эмоционален, лишний раз по пустякам не придирался, не выслуживался перед начальством. Поэтому и любили. Считали его настоящим офицером. А это многое значило. Авторитетный полковник он! К нему можно, как говорили, можно было подойти за советом. Как по учебе, жизни, службе. Даже, если считаешь, что с тобой командиры поступили несправедливо, можно подойти, посоветоваться. Он или сам постарается разобраться, восстановить справедливость или что-нибудь присоветует. У полковника Абрамова было остро развито чувство справедливости. Нечасто встретишь такого не только в армии, но и в жизни!

Раз за разом все меньше оставалось рот на плацу. Нашу роту отпустили из батальона первой. Не зря мы потели! Ой, не зря!

И вот, праздник — 7 Ноября!

С утра — праздничный завтрак. Потом — парад, а затем, кому повезло — увольнение! Первое увольнение с присяги!

Так что день — замечательный! Те, кто остается в казарме, могут съесть праздничный обед товарища, что в увольнении, а также и масло, и сахар за ужином!

Парад… На улице, хоть и холодно, но все в возбуждении, не чувствуется мороз. Пар валит от каждого курсанта. Смахиваем с погон и плеч небольшой снежок, обмахиваем с автоматов.

С приходом зимы все курсанты переходят на «зимнюю» стойку, или иначе — «пингвинья». Руки немного согнуты и от туловища отведены, колени тоже согнуты и разведены. Чтобы холодная одежда по минимуму касалась тела. Хочешь согреться — есть способ. Набираешь полную грудь воздуха, задерживаешь дыхание и молотишь себя одновременно по бокам. Сразу тепло. Только вот сейчас не тот случай. Пар валит с нас от волнения. Главное — не подкачать, или по-нашему — не обосраться!

Вот и центральная площадь города Кемерово, там, где мы принимали присягу. Пока время есть — рассматриваем девчонок.

— Жаль, что поближе их не рассмотреть!

— А что толку-то, рассмотришь? Она по уши укутана!

— Вот по весне, когда они сами раздеваются! И уговаривать не надо!

— Да, и еще капрон с ног снимают!

— Да! Так медлен-н-но! Мед-ле-н-н-но!

— Да вы достали уже! Сейчас парад будет!

— Парад-то от нас никуда не уйдет, а вот девчонки уйдут!

— Эти уйдут — другие появятся!

— Когда они еще появятся!

— По весне и появятся. Весной щепка на щепку лезет!

— А мне до этого времени хрен на узел завязать, что ли?

И тут подали команду.

Как прошел парад? Замечательно! Для первого раза. Никто не сбился, не поскользнулся. Волновались, спина мокрая, когда свернули за угол с площади, и подали команду «Вольно!». Остановились, сняли шапки, пар валил. Голова мокрая от пота. Уф! Получилось!

Увольнение для тех, кто достоин.

Холодно, правда, на улице, мороз крепчает, но разве мороз кого-нибудь пугал в увольнении? Он пугает на полигоне, физо, а в увольнении… НИКОГДА!

Но перед увольнением торжественное построение, и тем, кто на сержантских должностях, присвоили звание «младший сержант»! Две лычки на погон!

Красота! Когда ушли в увал, сели подшивать новые погоны новоиспеченные сержанты.

Кто-то свалил в самоход, кто-то спал. Короче — настоящий выходной!

К вечеру стали подтягиваться из увольнения.

Те, кто похитрее и умнее, то пришли чуть раньше из увольнения. Многие были поддатые. Ответственным по роте был капитан Баров.

Из его взвода пришли с опозданием трое: Базлов, Лучинин и Фадичев. И не просто пришли, а чуть стоя на ногах, и «выхлоп» был на километр. Они как-то прошли через КПП незамеченными. Наверное, не дыша.

Кто хитрее и под «газом», то пришли на час раньше, когда Барова не было в роте. Быстро сдали форму, разделись и легли спать. Очень. Очень порядочные курсанты!

Вот только «залет» в политический праздник приобретает окраску политического преступления.

— Как напились? Где, когда, сколько, при каких обстоятельствах? И последний вопрос. На хуя?!

— Товарищ капитан, — заплетающимся языком Сашка Базлов. — Мы, это, шли в библиотеку, а тут мужик вышел навстречу и пристал, как банный лист, чтобы выпили с ним. Ну, мы и это. По полстакана пива.

— Ага! Я служил в армии, когда ты еще пешком под стол на игрушечном танке ездил! Эту сказку про то, как иду я в увольнении, никого не трогаю, выбегает мужик, бьет мне в морду. Падаю, а он мне выливает насильно бутылку водки и убегает! А когда эта версия разваливается, то как ученица, после лишения девственности, отвечает, что только полстакана пива! Но, наверное, оно было с дихлофосом. Или карбофосом! А то и с карбидом. Оттого я так рыгаю и пукаю! Они шли в библиотеку!!!! Вы еще и идиоты!

Баров рычал, как тигр, но по-своему.

Все пойманные им «залетчики» были из его взвода.

— Идиоты! Сумчатые макаки! Облезлые ослы! Прыщи бородавчатые! Вам только по деревьям лазить! Пойти во второе увольнение в жизни! Напиться! Попасться! Это же надо было до этого додуматься вообще! Это ваше последнее увольнение! Если доживете до выпуска! Или я сам не умру от инфаркта! Обещаю, что я этого вам не забуду, товарищи курсанты! Эти трое беременных слонов по окончанию училища будут командирами взводов подводных верблюдов на базе торпедных катеров! Завтра они будут копать окоп для стрельбы с коня стоя! А сейчас! Курсанты — пьяницы! Выйти из строя! — те вышли.

— Одеть ОЗК, получить противогазы и два круга по центральной аллее! Замкомвзвод, командиры отделений этих верблюдов, выйти из строя! Контролировать!

— Товарищ капитан! Там же холодно!

— ОЗК сломается и порвется на морозе!

— Что не доходит через голову — дойдет через руки и ноги! Не можете думать головой — будете думать задницей на морозе! Знали, что пить — нельзя? Знали! Вот теперь — бегайте! А насчет ОЗК… Сломаете, порвете! Удержим с получки в стократном размере! Бегом марш!

Трое курсантов мотали круги по аллее. С каждым шагом выходил алкоголь. И трезвели.

Сержанты тоже зверели. Холодно. Пританцовывая на месте, матеря «залетных», пытались их поторопить пинком под зад, когда те пробегали мимо них, чтобы побыстрее уйти в теплую казарму.

Но в ОЗК бегать тяжело. А когда на тебе надета шинель, а сверху — ОЗК — вдвойне тяжело. На ногах — бахилы от ОЗК, которые скользят на легком снежке, ледке. И скорость перемещения падает. Каждый шаг — литр пота алкогольного и мат сержанта, который стремится уйти с мороза.

Аллея — пятьсот метров, полный круг — километр. Два круга — два километра.

Когда те пришли с пробежки по морозу в ОЗК, а сержанты четвертого взвода злые как собаки, Баров построил свой взвод.

И устроил шмон во взводе.

Он в ярости переворачивал постели, отстегивал подматрасники — это кусок брезента или старой плащ-накидки, который крепился на завязках. Чтобы казеный матрас не рвался о кроватную сетку, под ним, как правило прятали носки, вшивники и прочее запрещенное что было небольших размеров.

Также на перевернутые постели полетело содержимое тумбочек. Все запрещенные предметы, продукты питания, летело в отдельную кучу. Взвод смотрел и сопел. Все понимали, отчего командир взвода в бешенстве. Никто еще не видел капитана таким.

Потом дневальный принес топор. И Баров этим топором рвал вшивники, носки. Или как часто говорили «сифак». Баров тут же окрестил носки «спидоносками».

Несколько журналов, невесть, как попавших в казарму с полуобнаженными красотками, тоже он разрезал. Все бросил в одну кучу, топором перемешал:

— Дневальный! Выброси эту кучу дерьма на помойку! Не в туалет, а прямо на мусорку! Выполнять!

— Есть!

Дневальный унесся, роняя по дороге мелкие клочки тряпок и бумаги.

— Ну, а теперь, товарищи курсанты, — обращаясь к своему взводу — в армии все, что не параллельно и не перпендикулярно — валяется. Вам всем час времени на наведение порядка. Через час сержанты докладывают мне, я проверяю. И радуйтесь, что сейчас холодно. Не дай Бог, вам еще раз кому-то только подумать о выпивке — будете копать окоп полного профиля для стрельбы с коня стоя! Вопросы? В письменном виде, в трех экземплярах. Не слышу, товарищи курсанты. Вопросы есть?

— Никак нет!

Взвод начал наводить порядок, матеря в лицо «залетчиков». А кто сказал, что коллективная ответственность отсутствует? В армии она есть и будет.

Зато впредь всем наука. Хочешь выпить — подумай, а, может, ты подставишь своих товарищей? Ну, а товарищи тебя будут в следующий раз лучше прикрывать, чтобы самим не подставиться.

Но только «залетели» трое с УСН (употребление спиртных напитков), Валерка Лунев пришел с обмороженными ушами. Честь и гордость курсантская не позволила ему опустить «уши» (клапана) у шапки, вот он ходил по городу. А чуть прозевал, и все! Через полчаса в казарме они у него стали по размеру, как два огромных чебурека, малиново-черного цвета.

Баров посмотрел, покачал головой.

— Надо менять фамилию. На Чебурашкина или Слоникова. Летом хорошо — не жарко будет. Пиздец полный. Чего стоишь? Бегом в санчасть! Миронов! Дай сопровождающего! Наберут в армию идиотов! С одними мучаешься два года, с другими — двадцать пять лет! Блядь! Ну, что за рота! В увольнение сходить не могут! Кто нажрется, как дите малое! Кто уши отморозит! Если еще кто-нибудь придет с отмороженными хуем и яйцами — не удивлюсь. Скажет, что пытался переспать со снежной бабой! Стадо ебанутых носорогов, а не рота! Где их только понабрали? И всех идиотов сгрузили в сорок вторую роту! Прямо селекция какая-то. Неестественный отбор! Весь четвертый батальон — эксперимент! Но сорок вторая рота — это просто какая-то рота вурдалаков, которая только и делает, что пьет кровь у командиров, закусывая водкой и обмороженными ушами! Во всех вселился дух злой! И всех надо сжечь! Тьфу! С этой бандой с ума сойду скоро! А до пенсии так далеко! Не доживу!

Вечером еще один сюрприз — общеучилищная вечерняя поверка. Все училище строится, и проходит поверка поротно, потом докладывается ответственному по батальону, а тот уже — ответственному по училищу. Ответственные по батальонам — замполиты. Праздник-то политический, вот они и бдят…

Пока шла поверка, курсанты четвертого курса — первый батальон на шинели от первого КПП несли тело. Руки и ноги качались в такт движению. В свете электрических прожекторов это смотрелось страшно. Неужели убили? По строю побежали разговоры.

— Убили?

— Да, ну, на фиг!

— Посмотри, он не шевелится!

— Чую, ночь веселая будет!

— Если первый бат сейчас поднимется в город, может, и все училище двинуться. Тогда от города могут только головешки остаться.

И тут тело, которое трое его сотоварищей тащило на шинели, шевельнулось и проорало в ночной морозной тишине:

— Витек! Мы куда идем? Давай в общагу к девкам!

Училищный строй одобрительно заржал. Понятно. Никого не убили и не избили. Просто напился мертвецки курсант. Благо, что не замерз!

Бачурин — ответственный по училищу:

— Смотрите, товарищи курсанты, на этого негодяя! Стыд и позор! Его привезла милиция!

По строю пошел гневный ропот. Ладно, напился, но чтобы тебя менты привезли и бросили возле КПП! Позор тебе, курсант!

— Обещаю, — продолжил Бачурин — что после окончания училища он поедет служить туда, где вода привозная и вертолет бывает по праздникам! Чтобы трупы вывезти! Запомните, товарищи курсанты, это мерзостное зрелище!

Утром комбат построил батальон. Боцман стоял с ушами, забинтованными и обклеенными пластырем. Огромные уши. Клапаны у шапки опущены, чтобы не мерзли обмороженные уши. А сами забинтованные уши были, как у Чебурашки, только белые. А так как они еще и закрывали слуховой проход, Валерка плохо слышал. Рота над ним потешалась. Но построение было не обычное. Залет в сорок второй роте. Комбат и раньше к нам не совсем ровно дышал, ну, а теперь совсем озвереет.

Весь развод комбат неистовал по поводу пьяных курсантов. И такие были только в нашей роте. Точно знаю, что в сорок первой были такие. Еще пьянее. Или не попались, или ответственный скрыл их. Ну, наши-то после забега по аллее, на поверке уже стояли трезвые, как стеклышко.

Комбат всем «залетчикам» объявил, что с ними надо делать — нужно, чтобы комсомольское собрание роты решало.

Мы онемели. Какую еще пакость придумал комбат?

— Мы, что, сами должны их отчислить, что ли?

— За пьянку?

— За УСН не отчисляют, выгоняют, за то, что попался!

— И что делать?

— А на их месте завтра любой может оказаться.

— Ну, по отработанной схеме…

— Какой?

— Рапорта в Афган!

— Верно. Один черт все там будем!

Вечером.

— Рота, рассаживаться в спальном помещении на комсомольское собрание!

— А я не комсомолец!

— И я тоже! Значит, не идем?

— Собрание открытое. Явка всем строго обязательная! И комсомольцам, и беспартийным, и кандидатам в члены партии!

Комсорг роты из третьего взвода Витя Кресс. Парень серьезный.

Поначалу, как всегда. Есть ли кворум, председателя собрания и прочая обязательная атрибутика. Все офицеры роты и замполит батальона.

Выступил Кресс с информацией о том, что три комсомольца в увольнении, в светлый для всех советских людей день, напились, как свиньи, тем самым уронили высокое звание курсанта военного училища и комсомольца! Их надо сурово наказать! Чтобы впредь не было повадно другим.

Земцов сидел с маловыразительным лицом. Баров с Тропиным что-то шептали другу другу на ухо. Явно потешались. Но с трудом сдерживали улыбки.

Вертков, открыв тетрадь, что-то там писал с очень озабоченным лицом. Как будто это его курсанты «залетели».

Я толкнул Гшенкова в бок, мол, чего там Слон рисует?

— А, — Димка протянул. — Это он в «Спортлото» играет. Вот и высчитывает возможные выигрышные комбинации. Его Тропин с Баровым озадачили. Все втроем с получки покупают лотерейные билеты, а потом заполняют. Я как-то дежурным по роте стоял. Они до трех часов ночи сидели, втроем крестики рисовали. У каждого своя система. Чуть не подрались. Так орали друг на друга. Обзывали друг друга так, что нам и не снилось.

— Трезвые?

— Как стеклышко!

— У меня почти пачку сигарет «расстреляли». Упыри! Я потом своих дневальных «доил» на курево. Той ночью было человек десять из роты в самоходе. Взводные так увлеклись, что за ночь ни разу роту не подняли!

— Они хоть раз что-нибудь выигрывали?

— По мелочи. И тут же покупали на эти деньги лотерейные билеты.

— Давно играют?

— Уже месяца два, кажется.

— Вертков даже как-то заставил весь караул вытаскивать бумажки с номерами из шапки. Всех по очереди, потом записывал в тетрадь результат.

Тем временем собрание продолжалось. В выступающие записали всех «замков». Хотят они того или нет.

— Товарищи! Друзья! — начал я — считаю, позором на всю роту грязный поступок курсантов! Это же надо такое было удумать! Сходить на парад, к которому мы так долго готовились, а потом в увольнении, в котором никто не был с присяги, и напиться! Но! Надо отметить, что они пришли сами! Их не поймал ни патруль, ни милиция! Они не стали участниками драки с гражданским мирным населением города Кемерово! Конечно, они виноваты, но давайте будем к ним снисходительны. Я предлагаю объявить им всем по устному замечанию. Взять на поруки. И ходатайствовать перед командованием батальона и училища, чтобы не отчисляли их, дав возможность доучиться, и отправить служить в ДРА для выполнения интернационального долга!

Остальные выступающие тоже придерживались такой же линии. Заклеймить позором, но оставить.

На том и порешили.

После окончания собрания, Земцов построил роту и объявил «залетчикам» по пять нарядов вне очереди.

Потом в курилке они жали руки всем, кто выступал в их пользу. Ну, а мы стреляли у них сигареты.

Ночью нас поднял по училищу.

— Ну, что опять?

— Да, никто у нас в роте в самоход не ходит.

Сонно бубнили мы под нос, выстраиваясь в белом нательном белье на «взлетке». Но не было привычной поверки.

Дежурный по училищу:

— У кого вторая положительная группа крови, выйти из строя на шаг вперед!

Я тоже вышел. Будучи студентом частенько сдавал кровь, чтобы прикрыть свои прогулы. Потом и за деньги начал это делать. Привычное дело. Но лучше молчать. Армия быстро отучает от проявления инициативы. Это зачастую плохо заканчивается. Как старая шутка, на которую «покупаются» многие молодые.

Как-то Тропин построил роту:

— Добровольцы разгружать вагон с печеньем есть?

Вышло человек сорок. Оказалось, что нужно раскидать вагон с углем. Когда «добровольцы» вернулись с разгрузки, еле волоча ноги, Тропин им популярно объяснил, что пока тебя не назначат добровольцем на подвиг, не надо никуда дергаться. Целее здоровье будет.

И здесь тоже. Понятно, что не будет дежурный по училищу вот так просто поднимать роту, чтобы поинтересоваться у кого какая группа крови. Кому-то нужна кровь. Но тут и, может, где-то «собака зарыта». Могут и снова вагон с углем раскидывать.

— Кто не болел гепатитом из тех, кто вышел — шаг вперед!

Многие остались, я вышел.

— Значит так, женщина рожает в роддоме на Южном. Сильное кровотечение. Нужна кровь, как у вас. Вторая группа, резус-фактор — положительный. Добровольцами будут: ты, ты, ты, ты…

Набрал он человек шесть, в том числе и я.

Загрузили нас в дежурную машину — ГАЗ-66, который караул возит в учебный центр и повезли.

Нас быстро отвели в какой-то кабинет и стали по очереди вызывать. С нами увязались, так просто, от нечего делать старшина и Колька Панкратов.

Они быстро осмотрели кабинет, в котором мы сидели. Соседние кабинеты тоже. Притащили зеркало настенное, пару медицинских халатов и полбутылки медицинского спирта.

Халаты и зеркало — в бытовую комнату, там положен был уголок парикмахера. Стригли же друг друга курсанты! Ну, а проверяющие требовали, чтобы у парикмахера всегда был белый халат. Вот для проверяющего и приготовили этот халат.

Никто в трезвом уме из курсантов не будет одевать его. Во-первых, маленький размер. Во-вторых — он женский. Пуговицы не на человеческую сторону. И в-третьих! Кто же его потом стирать, сушить и гладить-то будет!

Ну, а спирт — ректификат… Понятно, что Бударацкий хрен кому его отдаст. И Коля Панкратов тоже уже облизывается на него.

Открылась дверь. Дородная медсестра позвала, чтобы вытащили «Одессу» — Олега Костенко с третьего взвода. Он худосочный, субтильный. Когда в него вогнали иголку, а сдавал в первый раз, то потерял сознание. Это нормально. Ничего страшного.

Но медики порой циничнее военных. Раз попал на донорское кресло, мы с тебя все равно выкачаем кровушки. И никто не знает, сколько они слили с Одессы!

Вот и кровь взяли у меня. Знакомые ощущения легкого головокружения.

— Эх, хорошо!

— Слава, у тебя «башню заклинило», что ли? Что хорошего-то?!

— Когда я был студентом, то сдавал раз в две недели. Когда подходило время, и вошло уже в привычку, в систему, то организм сам уже требовал, чтобы его осушили немного. Через сутки — прилив энергии. Башка соображает лучше. И, как побочное явление, это увеличение потенции. Не просто как в юности у всех потенция бешеная, а вот такая, что сутки напролет. И ты все можешь, и всех можешь. И твоим подругам нравится.

— Только вот сейчас в училище, куда уж больше с этой потенцией! Меня бабы во сне замучали уже. А как лаборантку какую увижу — готов прямо на кафедре, за прилавком, где она выдает пособия, полюбить ее. Раз пяток могу. Так думаю.

— Через сутки надо рвать в самоход!

— Это точно, а то глаза вылетят из глазниц!

Когда возвращались в казарму на машине, с тоской смотрели на улицу. Не на ночной город. Там все равно никого нет. Тоска.

Тоска брала оттого, что над городом шел снег.

Что гражданскому населению снег? Кому-то радость. Лыжи, санки, с горок кататься. Снег белым покрывалом прикроет черноту, грязь и мусор, что дворники осенью не успели убрать.

Некоторым скользко, можно упасть, травмироваться. Водителям тоже масса неудобств. Скользко, занос, можно и в аварию попасть.

А вот нам — тоска! Ибо снег нужно убирать в училище! И не просто убирать, а до асфальта! А у сорок второй роты территория для уборки — перед учебным корпусом. Он стоит буквой «П», снег бьется в здание и осыпается вниз. Не выдувается. Если на большом плацу, есть, конечно, снег, но там хоть ветром немного раздувается, то у нас…

И с первым снегом дежурный по училищу поднимает роту и в два часа, и в три часа ночи. Подъем! Выходи снег чистить!

Берем скребки и идем к учебному корпусу чистить снег.

Скребок — металлическая пластина размером два метра в длину и около метра в высоту, приварена ручка «П» — образная. Вдвоем, втроем на каждый скребок и вперед! Вперед! Толкай снег перед собой. Опыт приходит с практикой!

Становились уступом, и как комбайны на полях, толкали этот чертовый снег перед собой в сторону большого плаца. Потом другие курсанты из роты этот снег лопатами перебрасывают на газон, что между учебным корпусом и большим плацем.

А снег все идет и падает. Ветер, кажется, со всего училища задувает его перед учебным корпусом. Все уже, как зомби, ходят.

Снег идет, ветер дует, а мы чистим! Снег идет, а мы чистим! Только расчистил, оборачиваешься, а там снова снежная целина! Иногда эта белая гадость бывает еще и очень мокрой! Вот тогда и скребки даже ломались! Отваливались ручки.

Гора снега на газоне росла с каждым снегопадом. Уже, чтобы складировать его, приходилось укладывать его уступами. Снизу кидали на первый уступ, оттуда — на второй уступ, и так — все выше и выше. К концу зимы снежные запасы достигали третьего этажа учебного корпуса.

Иногда, когда все уставали и понимали, что бегать за каждой снежинкой бессмысленно и бесполезно, пусть нападает побольше — заходили греться в учебный корпус. В подвале была кафедра и офицерская столовая. И там же была кулинария, там для офицеров пекли булочки, песочные кольца, пирожные и много, очень много всяких разных вкусностей.

Подвал был напитан всеми этими чарующими запахами, которые будили мозг, вырабатывался желудочный сок в желудке, и слюна бежала сама по себе.

Всегда вход в эту пекарню был закрыт. Но как-то ночью… Кто-то из персонала забыл запереть…

И! За полчаса рота умяла весь запас выпечки на офицерский завтрак! Два деревянных лотка булочек! Что такое два лотка на сто с лишним человек? Так, понюхать только!

Но тогда, когда мы ввалились в этот подвал, уставшие, мокрые от снега, налипшего на шинели, сапоги, мокрые от собственного пота. Невыспавшиеся, злые, голодные, раздраженные, в подвале этот запах, который уже стал привычным раздражителем, усиливающим отрицательные эмоции… А тут! Нет замка!

Поймают? Не поймают! Кто съел? А дежурный по училищу вместе с оперативным умяли все булки!

Плевать! И съели мы эти булочки! Ванильные, с поджаристой корочкой! Просто всосали их, не жуя! И организм возрадовался, и спросил: «А еще есть?»

Посмотрели. Нет. Но есть жареный арахис. И его мы съели! Потом взяли швабру, что стояла за дверью в столовой, и тщательно замыли за собой все следы, прикрыли дверь в столовую. Не было там нас там. А булочек мы не видели, и арахис тоже. А что такое арахис? А, это вот такой он. Вкусный, наверное. Нет! Не ели, только нюхали в коридоре, когда грелись.

Ну, к обеду комбат построил всю роту, с ним были какие-то гражданские, начальник продовольственной части (начпрод) училища.

— Кто-то ночью сожрал всю выпечку в офицерской столовой, а также месячный запас арахиса, утащил коробку сгущенки, мешок сахара, — начпрод еще долго перечислял, что было украдено из столовой.

— Ну, понятно. Сейчас они вспомнят, что там был спрятан танк и его тоже из столовой кто-то вынес.

— Если бы нашли сгущенку, то, конечно бы, уперли. Но не видел я ее там!

— Не было там ее!

— Наверное, потом утащили!

— А мешок сахара на фиг нужен?

— Можно, конечно, на водку поменять или пожрать, но не брали мы его.

— Врут они!

Мы быстро усвоили одну армейскую мудрость. «Сознаешься — меньше дадут, а не сознаешься — ничего не дадут!». Это на гражданке «Повинную голову меч не сечет!». В армии все по-иному. Порют не за то, что вор, а за то, что попался! Не пойманный — не вор!

А вылетать из училища из-за нескольких десятков булочек и не ворованных продуктов — не хотелось.

И начался шмон!

С особой тщательностью искали сгущенку. Когда находили у кого-то спрятанный сахар, немного, чай вечером попить, радовались. Пытались у владельца добиться признания, что это он спер мешок сахара. А этот сахар — лишь малая часть из украденного.

Комбат психовал больше обычного, глаз его с наростом дергался. Курил. Прикуривал сигарету от бычка. Бычок тушил о каблук и бросал на пол. Дневальный зорко следил за ним, постоянно стоял рядом с комбатом с совком веником.

— Ты чего тут делаешь? — комбат решил сорвать зло на дневальном.

— Ничего. Убираюсь, — скромно отвечал тот.

— Подслушиваешь? Тоже, наверное, сгущенку ел ночью?

— Никак нет! Я на тумбочке стоял и казарму убирал.

— Так иди и убирай дальше!

— Я здесь убираю!

— Иди отсюда!

Но дневальный был уже тертый калач. Знал, что если уйдет, то через десять минут его снимут с наряда, и он снова заступит через пару часов.

— Товарищ подполковник! Я — ваша пепельница, — и протянул совок под падающий пепел Старуна.

— А-а-а! — махнул рукой комбат, мол, стой, не до тебя!

В помещение вошел замполит и что-то начал шептать ему на ухо. Тот кивал головой.

— Понятно, что в роте есть стукачи, вот и доложили замполиту.

— Да, хрен с ним, пусть закладывают. Зато мы продукты не брали.

— Пусть в тылу ищут.

— Как всегда! Крысы тыловые утащат, а на боевые подразделения бочку катят, мол, это вы слопали!

Комбат попал в двусмысленную ситуацию. Никто не видел, как и что воровали. Если найдут пропавшую сгущенку или сахар и чего там еще вынесли, то ему попадет на орехи от начальника училища.

Поэтому, как ни странно, он был заинтересован, чтобы ничего не нашли. Но и послать подальше этих уродов-воров из службы тыла он не мог. Поэтому и показывал, что ничего в роте нет.

Зато снова нашли спрятанные вшивники, продукты, кипятильники. Все это полетело в общую кучу посередине взлетки.

Земцов достал нож и беспощадно кромсал вещи. Распускал на полосы. Быстро и аккуратно. Но зло. Было видно, как желваки у него катаются под кожей. Он злился, но не показывал этого.

Обидно командиру, что его роту подозревают в воровстве. А также ему обидно, что из всего батальона, только сорок вторая рота такая «залетная»!

Все это читалось у него на лице. Казалось, он говорил «Порву всех на хрен!». И рвал нашу теплую, но неуставную одежду.

У Боцмана его знаменитая тельняшка попал под нож ротному. Он с удивлением сначала смотрел на шитую-перешитую тельняшку. Потом улыбнулся Луневу, погрозил пальцем. И с особым наслаждением порезал на такие кусочки, что уже невозможно было восстановить. Просто пошинковал. Потом бросил в общую кучу тряпочек и переворошил ее.

— Эх! — только огорченно и зло сказал Боцман. — Я ему этого никогда не прощу!

Шмон закончился. Ничего из пропавшего не нашли. «Гости» удалились не солоно хлебавши.

Земцов:

— Товарищи курсанты! Надеюсь, что сгущенку и сахар, а также все, что перечислил начпрод, не вы украли. Не думаю, что вы способны на это. Слопать булочки и арахис — допускаю. А все остальное — пусть между собой разбираются, кто и сколько чего вынес.

А еще есть такой дурной лозунг в Сибирском военном округе «пятьсот сибирских километров». Это означает, что каждый воин должен пробежать за зиму 500 километров на лыжах!

Не знаю, как в частях учитывали этот пробег, а у нас в училище кафедра физо очень даже следила за этим. Строго. И если к весне у какого курсанта не было намотано этих проклятых километров, то в свободное время вечером, в выходные, преподаватели этой кафедры ставили на лыжи. И отслеживали, чтобы курсант пробежал много километров. А иначе… Иначе летний отпуск был под угрозой срыва. А кому хочется проводить отпуск в казарме?

В училище много шутили про кафедру физо. «Физический износ организма», «Физическое изнасилование организма». «Здоровому спорт — не нужен, а больному — смертельно опасен», «Если бы спорт был полезен, то все Политбюро висело бы на перекладине», — но это говорили шепотом. Шутка политическая, значит, опасная.

Только снег упал, лежит, сволочь, не тает. Все! На лыжи!

Каждое воскресенье все училище, от первого курса до выпускного — на лыжи!

И только потом — отдыхать, кто в увольнение, кто в самоход. Учет строгий!

Лыжи, что стояли в казарме, раздали. Выдали крепления, крутите.

Куда, чего крутить?

Ладно, кто из районов необъятного СССР, где есть снег, знает, что и как делать. А кто из Украины или Средней Азии снег-то они видели только по телевизору, на картинках. Ну, здесь впервые, воочию.

Лыжи армейские, как и многое в армии — огромные, надежные, тяжеленные. Не те, что в школе или дома были. Чтобы кататься на скорость, получать удовольствие от самого процесса или ставить рекорды. Здесь вам не тут! Палки тоже, хоть и алюминиевые, но прочные, массивные. Их можно использовать для устройства бивуаков, палатку соорудить. Раненых вывозить. И много чего еще. Если постараться, то можно и как оружие использовать. В умелых руках и хуй — балалайка, что же говорить про лыжные палки!

Вот и первое воскресенье, все училище и мы идем за Южный, там кафедра физо с их спортсменами нарезали нам лыжню.

Шапки можно одеть по-лыжному. Это когда клапана завязываешь сзади, а уши прикрыты.

Всему училищу бежать десять километров, нам, первому курсу, в первый раз — скидка, всего пять километров!

И поехали! Оттолкнулись! Это так кажется, что поехали! Толкаешь, а лыжи стоят на месте!

Это вам не дома в свое удовольствие кататься!

Шинель, сапоги, лыжи.

Хуже всего мужикам из Средней Азии.

— Шайтан! Билядь! — пыхтит Икром.

— Я и так плохо бегаю, а тут эти деревяшки привязали! Зачем? — Бадалов тоже двигается вперед с матами — Давайте я лучше пешком, рядом с лыжней сбегаю! Эчке! Маймун! Джиляб! — по-узбекски, но уже понятно нам, во весь голос кроет Умид всю Сибирь и эти «500 километров».

Даже для спортсменов, типа Басарыгина, который занимался до училища лыжными гонками, эти пять километров с непривычки дали знать о себе.

Они, конечно, показали лучшее время в батальоне, но сложно.

— Ну, как, Олег?

На финише, когда дошли, спросили у Басарыгина.

— Да, его в баню! Не лыжи, а два деревяшки пудовые! Надо будет написать тренеру, чтобы он сначала ставил спортсменов на эти армейские лыжи. А потом — на спортивные. Тогда будут такие мировые рекорды! А то придумывают всякие утяжелители на тренировках! Их бы в армию! Да, на эти лыжи потом! Неправильно все это!

Вадик Полянин тоже, тяжело повиснув на палках.

— А у вас, таежников, что, не так что ли?

— У нас лыжи — легкие, чтобы по тайге ходить. Снизу мехом подбиты. В горку идешь, они не катятся назад. А, эти! — Вадик сплюнул. — Стоишь на месте, буксуешь! Надо цепи ставить, как на грузовики, что древесину из лесу вывозят! Я в детстве делал из старых бочек лыжи. Они изогнутые. С горок только и шпаришь. Вот такие здесь нужны!

Потом вернулись в казарму. Кто в увольнение, кто отдыхать.

И вот незаметно подкрался декабрь. Морозы наступили такие, что местные не помнят. Ночью выдавливало до −50!

Одна радость — снег не шел! По утрам тоже не зарядка, а прогулка. Не положено в армии ни солдату, ни курсанту по Уставу шарф или кашне, а шее холодно. Берешь свое вафельное полотенце на шею, вместо шарфа. Так и теплее, и гланды целы. Но это только на прогулке как утренней, так и вечерней. И в самоход особо никто и не рвался. Холодно.

Самая главная проблема в армии — скука. Казалось бы, вечером сиди, смотри программу «Время». Но становится скучно. В наряде тоже скучно.

Начали вспоминать, что же делать в такой мороз. И начали устраивать турниры в роте по домино и шашкам. Сначала сделали турнирную таблицу. Соревнования во взводах. Потом взводные победители выходят на ротный финал, и там уже каждый взвод болел за своего чемпиона! Болельщики чуть морды не били другу в порыве спортивного азарта!

А еще, пугая сорок первую роту, горланили песни «Гоп-стоп! Мы подошли из-за угла», «Четвертые сутки пылают станицы! От крови набухла донская земля!». И все такое из полузапрещенного репертуара. У соседей снизу стыла кровь в жилах от такого воя. Они сами не осмеливались на такое. Как мыши под веником сидели и почти не дышали.

А мы все это делали не с команды сверху, а сами. Сами себя организовывали.

Конечно же, использовать мороз можно и по-другому.

— Если взять одеколон и по лому, или металлическому уголку лить под углом в миску, то получим спирт. Вся парфюмерная фигня примерзнет к металлу, а у тебя — чистый спирт.

— Проверим?

— Давай!

Схватил флакон одеколона, на улицу, за казарму, так чтобы никто не видел. На улице стоит покрытый инеем лом с приваренным топором на конце, чтобы долбить крыльцо ото льда.

Иней рукавицей содрали, льем одеколон. Действительно, многое остается на ломе. Только вот все равно, то, что добежало до плошки пахло одеколоном.

— По второму разу запускаем на лом?

— Да, тут того одеколона — кот наплакал. Была бы канистра. Так лей хоть по пять раз, пока вся гадость не останется!

Поп смотрел в задумчивости на складированные трубы за казармой для предстоящего ремонта.

Я знал этот задумчивый взгляд Женьки.

— Чего надумал?

— Мне рассказывали, что чугун на морозе таком — хрупкий. И хорошо рубится топором.

— Как топором? Как дрова, что ли?

— Примерно так. — Женя кивнул — Только топор надо нагреть. Попробуем?

— Давай!

В ротном хозяйстве было несколько топоров. Положили в сушилку на батарею. Спустя полчаса решили, что горячее уже он не станет, побежали на улицу. Вот и не очень толстая и широкая чугунная фановая труба.

Женька размахнулся и рубанул там, где расширяется на конце труба.

Кряк! Сказала труба, и от нее отвалилось ровное кольцо. Как будто ножом отрезанное.

— Здорово! — сказал я — Дай-ка, я!

Хрум! Снова сказала труба. Я отрубил небольшое ровное кольцо.

Мороз уже пробирался под шинель.

— Пошли в казарму!

Мы подхватили отрубленные кольца, топор и побежали в казарму. Топор — на батарею. Пусть греется!

В казарме рассмотрели отрубленные чугунные кольца. Показали сослуживцам. Рассказали что и как.

Скучно вечером в казарме. Население решило самостоятельно проверить этот опыт.

Топор нагрелся, и уже несколько курсантов рванули с топором наперевес на улицу. Через несколько минут притащили с десяток колец. Похоже, что одна труба уже закончилась.

На следующий день весть уже облетела батальон. И по вечерам было слышно, как курсанты рубят чугунные трубы. Просто так. Для чистоты эксперимента!

Скучно в казарме. Наряду тоже скучно, вот и придумывает он всякие штуки или шутки!

Сплю ночью. И слышу, как на меня несется локомотив. Вижу рельсы, вжимаюсь между ними. Так, чтобы не задел меня поезд. Поезд пронесся над головой. Уф!

Но поезд не унимается! Он несется снова назад! Снова вжимаюсь в шпалы. И снова прокатывается надо мной. Просыпаюсь в поту. Кошмар. Но поезд снова мчится!!!

Дневальный Попов с дежурным по роте взяли самый большой «блин» от штанги и катают его друг другу по взлетке. В тихой казарме грохот, как будто поезд идет!

Казарма начала просыпаться.

— Поп! Идиот!

— Дай поспать!

— Сволочь!

— Скотина раненая!

— Придурок!

— Наряд! Встану — поубиваю всех на хрен! Вы у меня будете до самого выпуска на тумбочке стоять!

Только после этого наряд перестал катать «блины» от штанги.

Наутро вся казарма материла Женьку. Ибо только он мог додуматься до этого!

Сорок первая рота тоже интересовалась, что происходило в этой «залетной» роте? Они сначала проснулись, потом долго не могли уснуть от всего этого грохота!

Поп на этом не угомонился. Он ночью подходил к курсанту, слегка будил его и говорил на ухо шепотом:

— Дай подушку в самоход сходить!

А порой сон — величайшее наслаждение. И почти вся рота отдала Попу свои подушки. Только некоторые, вроде Правдюкова не отдали.

Как Женька потом рассказывал:

— Прошу у Правдохи подушку. Он на спине спал. Он тут же переворачивается на живот и обхватывает подушку, как свою жену, и говорит, мол, не дам! Самому нужна!

— Ну, Правдоха! Ну, ты и еврей! Тебе, что, подушки стало жалко?

Олег смущенно отворачивался.

— Не было такого!

Гурыч толкал в бочину Олега:

— Вот, видишь, ты и во сне — скотина жадная! Просил же человек подушку в самоход! Надо помочь товарищу! А ты? Я и то отдал! Гад ты, Правдоха! И жмот! Таких в армии не любят! И девочки таких не любят! Только если найдешь такую же жадную! Ночью по очереди на одной подушке спать будете, чтобы вторую не покупать!

Олег что-то под нос ворчал, мол, не было такого. Не помню я этого.

Несколько раз у подражателей Попа такая же шутка прокатила. Но жадных до своих подушек становилось все больше, и просто посылали в степь дальнюю, да, на пень кучерявый, таких охотников до розыгрышей!

Зато были и другие. Как-то Максим Понамарев с Серегой Бугаевским стояли в наряде по роте. Дежурный по роте спал днем, как положено. Когда пришло время будить, Серега не просыпался. Дрых, как суслик в норе зимой. Его и так уже будили, и этак — ноль эмоций.

Тогда устроили ему «велосипед». Натыкали между пальцев бумажек и подожгли. Серега пока еще спал, крутил педали у воображаемого велосипеда, пытаясь избавиться от жара.

Потом проснулся, понял, в чем дело, рванул в туалет, затушил водой горящую бумагу. Увидел Пономаря, с криком: «Убью на хрен, сука!» в тапочках, со штык-ножом бросился за Максом.

Выбежали на улицу. Там была зима и примерно −30. Естественно, что в сапогах бегать удобнее, чем в казеных шлепанцах. Пару раз поскользнувшись на снегу, Буга бросил погоню, а тут еще обожженные мокрые ноги стало прихватывать морозом.

Мороз — это еще и средство для дезинфекции. Невесть откуда на роту свалилась напасть — чесотка.

Конечно, это только в анекдотах смешно, что самая приятная болезнь — чесотка. Чешешься, и еще хочется.

В жизни — иначе. У парней, у кого была эта болячка, было видно, как эти паразиты под тонким слоем кожи выгрызали себе ходы, оставляя за собой норы.

Они раздирали себя. В санчасть их не укладывали, а в казарме устроили частично карантин. Произвели небольшое временное переселение четвертого взвода. В угол — больных. Питались они отдельно и свели к минимуму контакты с другими. Не здороваться, белье, полотенце и все прочее — только свое.

Они мазали себя и друг друга какой-то вонючей мазью, которой их щедро снабдили в санчасти.

А рота при выходе на занятия, выносила свои свернутые постели на улицу — на мороз. Выставлялся дополнительный дневальный, который охранял целый день постели. В армии все, что валяется и не на месте — брошенное. Значит, можно брать.

И вот однажды, незадолго до Нового Года, в конце самоподготовки заболел живот.

Ну, поболит, да, перестанет, не впервой! Ан, нет! Что-то в подсознании всплыло…

По спине пробежал холодок страха. Между лопаток от затылка в кальсоны пробежала струйка ледяного пота. Твою мать! Неужели?!

Подсознание выдало то, что знал, только успел забыть.

В девятом классе был такой случай.

Мой товарищ Женя Дзюба не хотел идти в школу, то ли контрольные были, то ли еще чего. Или просто шлангом прикинулся. Черт его знает.

Вот мы сидели и думали, как ему не ходить в школу. Думали, думали. Взяли «Справочник медицинской сестры» и начали изучать. Чтобы ему такое придумать.

Заболевание «аппендицит» находилось в самом начале толстого справочника. После банальной «ангины».

Внимательно прочитав симптомы, поняли, что это то, что нужно! Это спасет друга от ненавистной школы!

Больше всего нам понравилось, что после удаления аппендикса, Женька еще долгое время будет дома!

Мы не просто прочитали симптомы этой болячки, но и отрепетировали. Сначала читали, потом отрабатывали на Женькином теле.

— Если вот надавить. Больно?

— Ой! Больно! — корчился друг.

— Не похоже, Женя! Я, конечно, не Станиславский, но сказал бы, что «Не верю!». Нужно боль изобразить.

Товарищ корчился, изображая жуткую боль. Когда решили, что очень похоже, то перешли к другому симптому.

— А вот так, я нажал и быстро отпускаю. Больно?

— Ай-яй-яй! Очень больно!

— Согласен, Женя, похоже на боль.

— Да, ты мерзопакостнейшая скотина, так мне бок намял, что уже натурально болит!

— Не отвлекайся!

— Поехали дальше, — вздохнул Дзюба.

— Так, вот, я когда отпускаю. Когда больнее? Когда я давлю или когда отпускаю?

— Как там в справочнике?

— Когда отпускаю тебе больнее. И ты должен сильнее корчиться от боли. Давай еще раз!

— Слава, ты не дави так сильно, а то и на самом деле, что-нибудь сломаешь или порвешь!

— Да, нормально. Зато, когда врач тебе начнет давить, тебе не придется боль изображать!

— Уф! — Женя смахнул пот со лба.

— О! Это уже хорошо! У тебя то озноб, то жар. Пот — это хорошо! Натурально! Верю! Поехали!

И так много раз. Повторенье — мать ученья!

И когда, поняли, что Женя все симптомы выучил назубок, то по телефону вызвали «Скорую».

Женьку увезли в больницу, где он повторил все свои симптомы. И ему… И ему, как положено, вырезали совершенно здоровый аппендикс.

В то время я со своими сверстниками проходил приписку в военкомате. Все хорошо, здоров, годен. Только когда проходишь медкомиссию, в глаза от всей армейской щедроты закапывают атропин. Зрачки становятся огромными, и военварчи смотрят тебе в душу или куда там еще? То в задний проход глядят, то в глаза. Не поймешь их.

А зрачки потом три дня у некоторых не сужаются. Все бы ничего, только вот дело было зимой. Солнце отражается от снега, и куда бы ты ни смотрел — не видно ничего. Боль, резь в глазах.

А тут друга Женьку из больницы выписали! Вот ему-то ходить больно, да, скользко. Я его поддерживал, когда ходили, а он мне говорил, куда идти. Со стороны это смотрелось трогательно-комично.

И друзья прозвали нас: «Зоркий сокол» — это я, потому что ни хрена не видел. Ну, Дзюба — «Быстрый олень». Ходить сам толком не мог.

Вот так оно было.

Все это в голове пронеслось мгновенно. И заодно те, симптомы, которые я отрабатывал на друге, пригодились мне. Как отец мне говорил неоднократно, что лишних знаний не бывает!

Разделся, лег на стол. Взвод ошалел.

— Замок умом тронулся.

— Ты чего, Славка! Не переживай, все будет хорошо!

Боль усиливалась.

Позвал Мазура, вкратце объяснил, что надо делать.

— Больно? — Серега с участием смотрел на меня.

— Ух! Не так сильно, а то рожу слоника. Вон, и хоботок показался, — смахивая пот, шутил — А вот теперь резко убери руки с живота.

Мазур убрал.

— Ой! Бля! — боль скрутила — Ну, все, парни. Кажется, пиздец. Помогите мне добраться до санчасти. Кажется, аппендицит. Не все симптомы, конечно, совпадают, как говорит Тропин «на сто пять процентов», но очень похоже. Чересчур похоже!

Взвод, благо, что конец сампо, сопроводил меня к эскулапам училищным.

Дежурный фельдшер из солдат — студент мединститута, призванный в армию, пощупал, согласился с моими выводами, вызвал скорую.

И по заснеженному городу с белыми стеклами на машине меня доставили в областную больницу.

Посадили в приемном покое. Сижу, жду, периодически выхожу покурить. Живот, вроде, отпустило. Потом боль была такая, что складывало пополам.

Вышел хирург.

— Ну, что сержант?

— Да, вот, живот…

Он положил меня, помял, пощупал. Ушел, привел еще хирурга. Они уже вдвоем меня крутили. Я уже не стесняясь в выражениях, матом объяснил, что думаю про их маму.

Они озадаченно посмотрели на меня.

— Слушай, он трезвый, не под наркозом, а вот так хирурга еще никто не посылал.

— Меня тоже. Давай его бросим. Пусть умирает.

— Мужики! — взмолился я. — Хреново мне.

— Понимаешь, сержант, у тебя не совсем аппендицит.

— А, что, твою душу, в кружку компота, в Христа, что у меня! У меня сейчас глаза из орбит вылезут! Сдохну.

— Может, у тебя несварение желудка?

— Какое, в пизду, несварение?! Я с обеда не жрал ничего!

— Так, может, у тебя это с голодухи? Давай его покормим?

— Не-а! Не надо его кормить. Если оперировать, копайся потом в его компоте! Да, и это же курсант! Чем потом больницу утром будем кормить? Он всю столовую слопает! Знаю я их! У меня брат младший, когда учился, прибежит домой, сожрет все, что не прибито. Мог весь недельный запас продуктов схавать! Нет. Этого кормить не надо!

— Пошли подумаем!

— Эй! Вы куда? — с меня пот ручьями лился от боли.

— Ты полежи. Мы попозже придем.

И они пришли через три часа. Я уже задремал. Боль немного ушла. Или я к ней привык. Не знаю.

Они привели женщину — врача.

— Ну, вот. Смотри. Странный аппендицит. Как-то больше на печень похоже. Может, не к нам, а к терапевтам? Пусть те поглядят?

Женщина помяла меня. Боль снова усилилась. Я уже был готов просто удрать в казарму от этих садистов. Военврачи, по сравнению с этими садистами в белых халатах — ангелы во плоти! Может, действительно не аппендицит, а в санчасти дадут пару пилюль, и отойдет боль.

Они что-то обсуждали, вспоминая симптомы, случаи из своей жизни, пару раз оглядывались на меня, жив, курилка?

— Ну, что делать-то будем с сержантом?

— Думаю, надо вскрыть и посмотреть, — женщина, видимо, была старшая.

— Эй-эй! — промычал я с кушетки — Что, значит, вскрыть и посмотреть? Ну, вас на фиг, товарищи врачи! Я не музей, чтобы в него ходить и смотреть!

— Ну, уйдешь ты, дурашка, а через пару часов скорая снова тебя привезет. Но тогда у нас будут другие больные, и будешь ждать своей очереди.

— А сейчас у нас есть время в тебе поковыряться. Пока спокойно, тихо. Вот мы, и не спеша, в тебе руки-то и погреем. Не бойся. Время есть, поэтому и зашивать будем аккуратно, ничего не оставим. Например, некоторым не везет, то тампоны оставим, то часы — будильник.

Я понял, что они шутят. Пусть по-своему, по-зверски, но шутка. Я посмеялся.

— Ну, что, кто будет оперировать военного?

Мужики-хирурги тут же прикинулись шлангами. Мол, мы уже прооперировали полбольницы сегодня. Устали очень. А тут случай архисложный и непонятный. Поэтому мы доверяем это дело наиболее опытному товарищу, то есть тебе, товарищ женщина!

И стрельнув у меня по сигарете, гордо удалились восвояси. Женщина отдала меня в руки санитарок. Те оттащили в какую-то ванную комнату, вручили мне станок с лезвием «Нева», которое, как известно, говно в горячем состоянии не разрежет, и напутствовали:

— Брей!

В недоумении покрутил станок.

— Я утром брился. И электрической бритвой пользуюсь.

Они переглянулись и прыснули от смеха.

— Курсант, ты от груди до колен брей!

— Как?

У меня был шок!

— И там? — я глазами показал на пах.

— А там — в первую очередь! — женщины заржали. — Хочешь, помогу?

— Спасибо. Я — сам!

Твою душу мать! — мысленно матерился я, пытаясь из куска хозяйственного мыла изобразить пену для бритья, нанося на тело!

Потом еще брился этим лезвием! Наплевав на запреты, курил прямо в ванне, выбривая, вернее, выдирая волосы с живота, ног и паха.

Через полчаса постучались.

— Все?

— Готов.

— На каталку голым!

— Как?

— Голым! Прикройся простыней, чтобы не замерзнуть!

Пришла женщина-хирург. Откинула простыню. Оглядела мой исцарапанный живот, как будто кошки там драку устроили. И громко позвала санитарку:

— Почему больной не готов?

— Сейчас!

Она притащила оставленный мною станок, смочила теплой водой пах, и давай скрести мое «хозяйство»! Мужики! Такого стыда я с рождения не испытывал! Красный, как рак, я лежал на трясущейся, катающейся каталке. И во мне боролись смешанные чувства. Первый — стыд. Хотелось удрать, плевать на аппендицит! И второе — страх. А вдруг эта тетя специально или нарочно отхватит мое «добро»! Вдруг она на мужиков обиделась, а нынче, отыграется за себя и обиженное женское население города Кемерово?

И вот, вроде, довольная работой, внимательно покрутив, что в паху не остался ли где волосок, позвала санитаров:

— Увозите в операционную!

Вошли двое молодых парней, они уже спали, судя по их помятым лицам. Схватили каталку.

— Эй! Куда! — заорал я.

— Как куда, в операционную!

— Ну, не ногами же вперед!

— А-а-а! Разворачивай!

— Ишь, какой суеверный!

В операционной меня ждал еще один неприятный сюрприз. У студентов была практика. Вот только там студентов не было. Одни студентки…

Мало того, что санитарка вогнала меня в краску. А тут еще и девчонки!

На грудь поставили конструкцию, типа шторы, только в отражателях лампы многое было видно.

Да, не до этого мне! Мой член то ли от страха, то ли от стыда спрятался, залез в меня! И со стороны, наверное, казалось, что и нет его у меня!

Начали операцию. Обмазали, по запаху — спирт. Потом несколько уколов в живот.

— Так! — начал хирург — Сейчас делаем первый разрез! Все видят? Вот вы куда там отошли? Идите сюда! Все видят? Разрезаем!

Я точно попал, как экспонат в музей! Благо, что не анатомический театр!

Обычно операция по удалению аппендикса длится сорок минут, моя же, вместе с демонстрацией мышц пресса моего, и обсуждением чего-то там анатомического, более трех часов. Девочкам здорово повезло. У меня оказался крайне редкий случай!

— О, смотрите, товарищи студенты! Аппендицит залез под печень! Так! Все идите сюда!

И хирург заставила каждую студентку залезть ко мне в живот и пощупать аппендицит под печенью.

Я неоднократно стонал во время операции, когда боль становилась нестерпимой.

— А вот видите, как важно следить за временем, анестезия так быстро заканчивается! Поэтому всегда нужно чувствовать пациента.

Снова кололи обезболивающее. Ну, вот, она отрезала кусок моей кишки и демонстрировала всем практиканткам. Пыталась задрать над шторкой этот кусок:

— Молодой человек, а вы не хотите посмотреть на свой аппендикс?

— Нет! — кое-как сдерживая позывы рвоты, произнес я.

— Точно не хотите? Он был частью вас, и вы его больше никогда не увидите.

— Подарите кому-нибудь на память из присутствующих, — пытался я шутить, но это слабо получалось.

И вот операция закончилась, меня зашили, вкололи чего-то там, вызвали тех же санитаров, те погрузили на каталку и покатили.

— Стой, гады! — мне уже было все равно, поэтому командовал.

— Чего?

— Куда опять вперед ногами?

— А, это ты снова, суеверный! Ну, как скажешь!

Они развернули и покатили в палату. Палата одноместная. Оказалось, впоследствии, реанимация. Так положено было.

А поутру захотелось мне страшно в туалет и курить. Сгибаясь пополам, придерживаясь стен, побрел в туалет. Когда вернулся, кое-как справив естественные надобности и выкурив две сигареты, у палаты обнаружил целую стайку медсестер.

— Больной, вы где были?

— В туалете. Нужно было. Еще и покурил.

— Нельзя вставать! Если что нужно, то там кнопка есть. Нажмите, мы принесем утку или судно.

— А если они улетят или уплывут?

— Кто улетит? — дамы переглядывались, а не сбежал ли я из психиатрички?

— Утка улетит, а судно уплывет, — шутил я — видя, что их лица не меняются. — Пошутил я.

— Лежать надо! Не вставать!

Ага! Буду я вам лежать тут!

И поднялась у меня температура до +40. Врачи в панике бегают. Врач, что меня резала, пришла. Внимательно осматривала, потом сказала:

— Если к завтрашнему обеду не пройдет, то будем вскрывать!

Ох, ни хрена себе! Сказал я себе. Накаркал, значит, тот хирург-мужик, когда говорил, что тампоны оставляют.

Испугался, и температура прошла. И вот наступило 31 декабря 1984 года! Сняли швы утром и отправили в родное училище.

Наверное, это было забавное зрелище, когда я брел с остановками и перекурами на остановку трамвая под номером «пять» от областной больницы в гору.

Швы сняли ровно через неделю после операции. И бок болел, не позволяя мне разогнуться в полный рост. Чертовски хотелось вырвать какую-нибудь ветку из ближайшего кустарника и опираться на нее.

Но форма! Форма не позволяла этого делать. Форма вообще ко многому обязывала. И даже сейчас, когда каждый шаг отдавался болью сначала в боку, а потом во всем теле. И скользко на улице. Зачастую под снегом оказывался ледок. Пес с ним, что могу растянуться, да, вот больно. И если упаду, то подниматься будет больно. Очень больно.

Вот и трамвай «пятерочка»! Приехали! Первое КПП! Не спеша шагаю в ставшую родную казарму. Очень соскучился по своим парням!

Время после обеда, все в казарме.

— О! Здорово, Мирон! Ты, что такой скрюченный?

— Ну, что как там медсестры поживают? Ни одной девственницы не оставил?

— Да, какие там девчонки? Я вон, скособоченный! Мне бы просто полежать. Заколебался тащиться, думал, что помру!

— Давай топай к ротному. Докладывайся!

Побрел в канцелярию. Стучусь, открываю.

— Товарищ, капитан! Младший сержант Миронов из больницы прибыл. Замечаний не имел! Операция прошла успешно!

— Заходи, Миронов! Как ты?

— Нормально, товарищ капитан! В этом году лег, в этом же году вышел. Дурная примета Новый Год в больничке встречать!

— Тоже верно. Командовать-то сможешь взводом?

— Смогу, только вот не смогу строевой и физо. Да и за взводом не угонюсь. А в остальном — готов.

— Это хорошо! Значит, с ротой на встречу Нового Года — в спортзал!

— Товарищ капитан! — взмолился я. — Какой спортзал? Мне бы дома. В казарме остаться. Какой из меня танцор диско? Кое-как добрался до училища!

— Не могу! Приказ такой — всех в спортзал. Так что придешь. Посидишь в углу. Все нормально! Приказы не обсуждаются, а выполняются.

— Есть!

Я вышел из канцелярии. Пошел в курилку.

Меня обрадовано приняли. В цветах и красках рассказал, как меня резали в присутствии девчонок.

— Какие новости?

— Баров, Тропин с Вертковым не разговаривает.

— О! Е-тать! А, что так? Водку втихушку без них пил или их пиво выпил?

— Если бы!

— Ты знал, что они втроем в «Спортлото» играют?

— Ну, слышал, и что?

— Так они, значит, заполнили эти самые билеты. Тропин с Баровым заступали в караул, доверили Слону бросить билеты в ящик «Спортлото».

— И?

— Смотрят телевизор. Они угадывают четыре номера из шести. Тысяча!!!!

— Офигеть! Здорово! Молодцы мужики!

— Ага! Слон билеты забыл сбросить!

— Пиздец!!!

— Это не то слово! Я бы просто убил за тысячу!

— Слон — конченный идиот!

— Это каждому по триста тридцать три рубля! Они меньше получают!

— А тут под Новый Год такой подарок!

— Можно много чего купить!

— Можно было бы!

— Именно «бы».

— Да, сложно жить, когда у тебя в союзниках по пояс деревянный и на всю голову отмороженный!

Пошел готовить парадку на праздник. Мне, как временному инвалиду, позволили пройти без очереди. Стоять еще тяжеловато.

И вот в 22:00 нас построили и повели в спортзал. Весь батальон туда.

Все лица известны, знакомы. Ну, и пришли на этот вечер и девчонки… Кто придет к первокурсникам? К курсантам из местных их девчонки, и они сразу объявили, что это их дамы сердца.

А в остальном — дамы, что годились нам почти в мамы. Как в том анекдоте:

Папа:

— Сынок, ты, говорят, с Нинкой с пятого подъезда встречаешься?

— Да! И что?

— Да, ничего страшного. Когда я был в твоем возрасте, в девятом классе, я тоже с ней встречался!

Так вот большинство пришедших были те самые, с которыми, может, мой папа встречался, когда учился. Ну, на крайний случай, их младшие сестры.

Среди них двумя бриллиантами сияли две красотки. Просто удивительно, как они затесались сюда!

Молодые, красивые, свежие, дерзкие две подружки.

Танцевать-то я не мог. Но вот приударить за одной из этой пары — могу!

Максимально, насколько позволял скрюченный живот, разгибаюсь.

— Девчонки, привет! Меня зовут Слава. А вас?

— Инна!

— Наталья!

И начинаю чесать языком. Возле них тоже кружится толпа курсантов. Им тоже интересны эти две красавицы. Они что-то хихикают, потом убегают танцевать с другими курсантами. Увы. Увы. Я им тут не помощник. Присаживаюсь на скамью, смотрю за остальными. Жаль, что аппендицит воспалился некстати. Жаль, сейчас бы тоже плясал бы с этими юными прелестницами.

Несколько раз пытался еще раз с ними пообщаться. Но они снова упархивали с более здоровыми и более прямыми. Ну, да, ладно. Запомнил я их. Хороши девочки! Потом, при случае, пообщаемся!

В курилке из сорок четвертой роты, хлопнул меня по спине Паламарчук.

— Ну, ты, Славян, испугал девчонок.

— Итить твою мать! И чем же?!

— Они сами попросили меня охранять их от тебя!

— Не понял. А в чем дело?

— Сказали, что ты очень старый, горбатый и рыжий!

— Ну, не горбатый, а скрюченный, мне швы сегодня сняли. Старый… Всего-то на год старше. Ну, а насчет рыжего — пусть глаза протрут. Тут освещение такое.

— Не переживай! Им по пятнадцать лет!

— А, ну, тогда все понятно! Соплюхи зеленые!

— Но красивые!

— Очень красивые! — согласился я. — Особенно на фоне тех лярв, что в округе. Как два бриллианта в темноте!

— И еще у них отцы в училище служат.

— Да, ну? И кто такие?

— Юдина знаешь?

— Того чемпиона по приему и передаче текста?

— Он у радистов ведет, то есть у вас. Наверное, знаешь?

— Он самый лучший в училище по приему и передаче. Это просто пиздец! Такое ощущение, что в эфире просто треск, а это он передает! Офигеть просто!

— Ну, а у второй — Инны, батя вообще в учебном отделе работает!

— Да, пофиг, где у них бати служат! Тебе с ними не жить!

— Не скажи! Очень даже, может иметь значение!

— Пофиг! Один хрен, как в первую брачную ночь не крутись — все равно выебут. Так и здесь. Сказали же нам, что в Афган загремим, так и загремим. Чего суетиться-то. Поедем, мужик, интернациональный долг выполнять. Как супружеский. То есть ебать всех и вся. Телефон-то хоть взял у девчонок?

— Конечно, взял!

— Даже если бы и не дали, все равно можно было узнать.

— Не ври, как бы ты узнал бы?

— У дежурного по штабу схема оповещения на случай тревоги, там все телефоны офицеров училища. Так что если забудешь — там посмотри.

— Спасибо! Во, я бы не догадался!

— А потому что ты — релейщик, а я — радист!

— Не задавайся!

— А то, что?

Стушевался.

— Да, так, ничего.

— Ладно! Удачи тебе в охмурении девчонок! Красивые, свежие и яркие. Особенно на фоне тех, что были в спортзале. Только, смотри, обидишь их, так папаши тебе такое аутодафе сделают, что до пенсии будешь бегать от душманов и белых медведей. Пять лет от одних, пять лет от других. Смотри, аккуратнее. Одно неосторожное движение, и ты в заднице.

— Да, ладно, не пугай!

— Им по пятнадцать лет, даже паспорта нет еще, только свидетельство о рождении без фотографии. Думай верхней головой! Думай! Им пятнадцать лет!

— Уф!

Оттер пот со лба.

— М-да, уж! Надо помнить, что им пятнадцать лет. Тут ты прав.

— И мозги у них, как у пятнадцатилетних. Надо ждать, когда подрастут, еще пару — тройку лет!

— Да, ладно, я же не жениться собрался на них!

— Смотри!

Он ушел в зал танцевать. Я же посидев, потихоньку побрел туда же. Не до танцев мне. Дотерпеть бы, а то брюхо болит уже! Что-то сильно прихватило!

Так незаметно прошли новогодние — двухдневные праздники. Все шло размеренным чередом.

Никогда не думал, что после аппендицита так хочется спать на животе! Продавленная сетка кровати держала тебя всегда в позе буквы «С», что на спине, что на животе. Швы зажили, и спал я на животе, получая огромное удовольствие от этого!

Неспешным шагом приближалась сессия и мой день рождения.

21 января на самоподготовке командирам отделений:

— Пошли в чипок, отпразднуем день рождения!

И пошли. Но только тут же нарвались на комбата.

За самовольный уход с самоподготовки комбат влепил мне трое суток ареста. Вот такая непруха! Первый же день рождения в училище и, на, трое суток «губы».

Неприятно, а ничего не поделаешь!

Сессия. Сказать, что нестрашно — соврать.

И страшно не только от того, что плохо сам сдашь, а еще потому что сержант отвечает за успеваемость вверенного подразделения. По правилам, сначала должно идти первое отделение, в конце его — командир отделения, потом второе отделение и так далее. Замкомвзвод — последним из взвода. Хотя в институте практиковал заходить первым.

«Балл» за смелость — так говорили. Ну, а про сержантов в училище иначе говорили: «Два» — за знания, «два» — за звание! А в сумме «четыре!».

За сессию переживал, но не так, чтобы до нервной дрожи. В, принципе, знания из Политеха Марийского остались. А вот как рассказывали, могли реально понизить баллы и вообще в отпуск не пустить, если взвод плохо сдаст. В других батальонах были и такие прецеденты.

Все болели друг за друга. Подсказывали, передавали шпаргалки, писали ответы, когда преподаватель отворачивался.

Только, вот, каптер Юрка Алексеев, как не старался, а не сдал сессию. Бударацкий же будучи баран бараном — успешно сдал ее. Вернее, командир роты сдал за него.

Когда объявили приказ об отчислении, то многие, кто из войск поступали в училище, оказались в нем.

Юра переоборудовал шинель, пришивая черные погоны в курилке. Мы мрачно дымили рядом. Жалко было парня. Хороший мужик!

Юра, загнав сигарету в угол рта, наклонив голову, жмурясь на один глаз от попадавшего в него дыма, пришивал погон и говорил:

— Да, ладно, замок! Чего ты расстроился так? Спасибо, что помогал, спасибо, что прикрывал. Но я и сам не был уверен, что буду учиться. Считай, полгода дурака провалял, отдохнул, отъелся в каптерке. Сейчас в часть приду, а я уже — «дедушка». Полгода «бамбук прокурю», а там и дембель уже свалится. Дембель же он неизбежен, как гибель капитализма!

Некоторые, из войск отчисленные, просто уходили на гражданку. Поступили из войск, оставалось полгода, которые они провели в училище.

До отпуска оставалось еще пять дней, когда стали объявлять, кто и на сколько задержится в отпуске.

Сдали сессию? Сдали!!! Те, кто не сдал — еще попытка — готовиться. Остальные — убирать территорию! Вылизывать территорию!

И нужно готовить форму к отпуску!

Дежурный по роте — Бугаевский.

— Буга! Отправь дневального за фурнитурой в магазин!

— Ладно. Давайте список, деньги, кому, что надо.

— Второй взвод! Кому что нужно из фурнитуры для формы — список и деньги Хохлу! И побыстрее! Территорию убирать надо!

— Эй, помогите только все записать, а то мне некогда!

— Давай! Кому петлицы на парадку? Ага! Так, пиши. На шинель петлицы нужны? Сколько? Ага! Есть! Эмблемы? Так. Так! Принято, записано! Шевроны? И тебе? Так, сколько всего? Курсовки? Есть! На, Буга! Не забудь только!

— Да, нормально!

— Только не тяни кота за хвост! Сейчас все училище отоваривается там!

— Не волнуйся! Я Кулиева отправлю! Пусть стоит в очереди!

— Ну, все! Давай!

— Через час управимся!

— Смотри, чтобы все уже было!

— Да, идите вы! Убирать казарму надо!

Через час, когда мы разгоряченные работой и предстоящим отпуском пришли в казарму, то у всех, кто там находился, были красные лица. Кто-то держался за щеки. Кто за живот, некоторые смахивали слезы. Даже капитан Вертков, как правило, невозмутимый, и тот утирал глаза на красном лице. Бугаевский периодически сгибался пополам и смеялся, как помешанный.

— Ты, чего, Хохол? Купили фурнитуру?

— Купили!

И все окружающие начинают ржать, как помешанные!

Оказывается, Кулиев, выполняя наказ дежурного по роте, отправился в магазин, отстоял очередь. А там, как на грех, работали девчонки-практикантки из торгового техникума.

Кулиев подходит к прилавку и начинает зачитывать список:

— Петлица на парадка — двадцать штук!

— Вот!

— Петлица на шинель — десять штука!

— На!

— Мандавошка — сорок штука!

— Чего?!!

Кулиев добросовестно зачитывает список.

— Мандавошка — сорок штука!

— Чего?

Девчонка — студентка красная, слезы в глазах, непонимание.

Кулиев ей почти кричит на весь магазин, не понимая, отчего такая тупая продавщица ему попалась:

— Мандавошка — сорок штука!

Практикантка начинает навзрыд плакать, закрыв лицо руками, убегает в подсобку.

Оттуда руки в боки выходит — выплывает штатная продавщица, которая умеет обращаться с курсантами.

— Тебе чего? Ты почему девушку обидел? Что сказал? Что сделал?

— Ничего! — Кулиев недоуменно пожал плечами. — Я покупал.

— Что покупал?

— Мандавошка покупал!

— Чего покупал? — у продавщицы начали вылазить глаза из орбит.

Она стала понимать, в чем дело.

— Чего тебе? — еще раз, на всякий случай переспросила она.

— Мне мандавошка — сорок штука!

— Эмблемы! Эмблемы! Идиот! Ты знаешь, что такое мандавошка?

— Знаю! Вот! — Икром дотронулся до эмблемы на вороте шинели — Это мандавошка!

Все курсанты, что были вокруг, уже просто катались по полу.

— Тебя кто научил, бестолочь этакая? — у продавщицы уже зла не хватало.

— А вот! — Икром протянул записку, где так и было записано «мандавошка — 40 шт.»

— Жди!

Продавщица убежала в подсобку, откуда позвонила в роту и вызвала офицера. Там оказался Вертков, который и пришел разбираться.

Когда до него дошел смысл произошедшего, он смеялся своим скупым смехом, сам сделал заказ и, смахивая слезы, пошел в казарму вместе с незадачливым дневальным. По дороге, объясняя узбеку, что русский язык очень богат. И не всегда и не везде можно говорить то, что услышал. И чем отличается эмблема воина-связиста от лобковой вши, которую можно подцепить в Кемерово.

Кулиев крутил головой, постигая услышанное.

— А я думал, что у нас это и есть — трогает эмблему на вороте, — Мандавошка! Так все и всегда говорили!

Снова Икром разводит руками.

Ситуация быстро стала анекдотом, на Кулиева приходили смотреть из других рот, просили его рассказать его версию событий и так же, как и все покатывались со смеху.

Комбату рассказал эту историю зампотылу училища полковник Радченко.

Всем понятно, что не за что наказывать узбека, который и по-русски полгода назад почти не говорил. Поэтому во время очередного визита в расположение роты, Старун покачал увесистым кулаком и сказал:

— Учи русский, Кулиев! Учи!

— Есть учить русский! — Икром приложил руку к шапке.

Подготовка к отпуску продолжалась.

Что еще делают перед отпуском? Правильно! Чистят оружие!

— Рота! Для чистки оружия повзводно получать оружие!

Получили. Чистим! Драим! Не в первый и не в последний раз!

Ответственный по роте — капитан Вертков.

Каждый, кто почистил — подходит и предъявляет автомат на проверку. Тот тщательно, не торопясь, проверяет. Он всегда все делает, не торопясь, основательно. И здесь тоже, качественно проверяет. Оружие любит уход, чистоту и смазку! Этот постулат вдалбливают с первых дней в армии.

Ну, вроде, все, почистили, сдали в оружейку. Стали расходиться по своим делам.

Дежурный по роте:

— Кто штык-нож не сдал?

Все сдали свое оружие. Никто не обращает внимание.

— Рота! Кто не сдал штык-нож?

Все занимаются своими делами.

— Блядь! Штык-нож верните на место, уроды!!!!! — Дежурный уже беснуется.

Бегом к Верткову. Тот строит роту. На нем лица нет. Тогда пропал при нем автомат, а сейчас, конечно, не автомат, но штык-нож, тоже не игрушка детям!

— Внимание, рота! — начал Вертков. — Никто из роты не выходит, начинаем поиски штык-ножа. Чей штык-нож?

Дежурный назвал фамилию курсанта, он лежал в санчасти.

— Штык был на месте, когда принимал дежурство?

— Конечно, был! — дежурный чуть не плачет.

За оружие в эти сутки отвечает он, и похоже, что отпуск накрылся женским половым органом, а ведь и посадить могут!

К кому-то пришли земляки со старших курсов, из других рот батальона, и все! Казарма «запечатана»! Никто не может выйти из нее.

Начали поиски. Сначала Вертков, старшина, несколько сержантов тщательно проверили оружейку. Мало ли, завалился за оружейную пирамиду. Отодвинули все. Нет его! Потом проверили все штык-ножи на соответствие автомату. У автомата длинный номер с буквами, на штык-ноже — три последние цифры номера автомата. Может, кто сломал, потерял свой нож, вот и поставил на пустое место штык чужой. Все на месте. Нет именно того, кого нет.

Замкомвзвода и командиры отделений тщательно ищут. Да, и вся рота понимает, что если не найдут этот долбаный нож, то все! Хана отпуску всей роты! Печальную славу сорок второй роты помнят все!

— Да, кому такая херня нужна!

— Он же тупой, как старшина! Лучше бы старшину украли!

— Тупой — не тупой, а кто-то же спер!

— Пизда отпуску, если не найдем!

— Не каркай! Должны найти!

— Из казармы он не должен уйти!

— Он где-то здесь!

И осознав весь ужас, что не будет отпуска из-за какого-то ножика-режика, все переворачивают все. Все знают тайники в казарме, в том числе и под полом, лезут туда. Вещевые мешки также переворачиваются. Вертков в оружейной комнате. Не видит, как гражданская одежда летит на пол, как вшивники, тщательно спрятанные до этого, безжалостно выворачиваются как хозяевами, так и теми, кто рядом.

Предмет небольшой, его можно замотать, спрятать. Поэтому никто никого не стесняется.

Время уже перевалило за отбой, а штык-ножа по-прежнему нет. Курсанты других рот позвонили в свои роты, позвали к телефону Верткова, тот подтвердил, что на самом деле эти курсанты в сорок второй роте и не могут покинуть расположение роты. По какой причине? По секретной причине.

Ни ротному, ни комбату, ни дежурному никто не докладывал. Ни к чему шум раньше времени поднимать! А вдруг он найдется, а ты жидко обкакался сам.

Ищем. Ищем!

Дежурному по роте скоро идти на доклад к дежурному по училищу, докладывать расход личного состава.

Ищем!!! У всех уже истерика. Кто-то уже тупо сидит и ничего не делает, махнув рукой, что будет, то и будет.

С Бугой стоим у окна, что рядом с телевизором, душно, форточка открыта, а от испарений по стеклу течет вода.

— Вроде, все проверили?

— У нас во взводе его точно нет.

— Что же делать-то?

— Да, кому он нужен?

— Кто-то сувенир решил домой привезти!

— Хороший сувенир! За него и сесть можно!

— Можно сесть, а можно и не сесть!

— В самолете его не повезешь. Там металлоискатель стоит на посадке.

— Самолетом не повезешь. Поездом, автобусом. На машине попутной или местной.

— Угу. На трамвае.

— Пидарасы!

— Ну, вот даже, Серега, выгонят нас сейчас куда-нибудь и скажут, что напишите, кто, по-вашему, украл штык-нож?! Кого писать?

— Не знаю.

— Я тоже не знаю на кого подумать.

— Если бы у него на лбу было написано!

Смотрю в замерзшее, во множественных застывших потеках окно. Эх, отпуск! Прощай, так и не начавшись!

— Серый, там что-то чернеет.

— Где?

— С той стороны подоконника. На улице.

— Точно!

— Держи меня за ремень, Хохол!

Встал на подоконник, высунулся в форточку на улицу. Холодно! Мороз сразу начал щипать уши, да, и пробираться под белое белье.

На подоконнике лежал штык-нож!!!

— Есть! Держи за ремень крепче! — кричу я.

Чуть не вываливаясь в окно, тянусь за пропажей.

— Держи крепче! Помоги!

Общими усилиями затащили меня внутрь.

С видом победителей мы с Бугой пошли в канцелярию роты, где и отдали пропавший штык-нож капитану Верткову.

Никогда ни до ни после мы не видели такого счастливого человека! Он улыбался в тридцать два зуба! Лицо было лучезарно!

Ну, вот, товарищ капитан, отплатил я вам за те добрые слова на абитуре, когда меня чуть не выгнали за то, что я повел батальон в Ягуновку! А самое главное — отпуск, возможно, состоится! Вопреки! Несмотря ни на что! Даже на таких любителей военных сувениров!

На следующий день мы с Бугаевским ходили героями в роте. Земцов вызвал и пожал руку. Это было приятно!

Те, кто не сдал один экзамен, и было время для пересдачи — само собой. Ну, и были «политические». Или как называл их капитан Тропин «разгильдяй» и «два гильдяй»!

Обиднее всего, что билеты покупали на самолеты заранее, порой, убегая с занятий или самоподготовки в самоходы, рискуя вообще остаться без отпуска, а тут… Билеты просто так не возьмешь! В такой же ситуации был я не одинок.

Земцов — змей, до последней минуты молчал, кто и на сколько задержится! Сколько раз к нему сержанты заходили с просьбой объявить, чтобы не пролететь с билетами, ан, нет! Молчит, Змей Горыныч! В рот ему потные ноги!!!

Дневальный кричит:

— Рота, строиться на центральном проходе! Форма одежды — четвертая!

— Кто строит-то?

— Ротный?

— А что ему надо-то?

— А хрен его разберет! Пришел злой, как сто чертей! Весь наряд выебал ни за хуй собачий. Зашел в канцелярию, так дверью хлопнул, что штукатурка посыпалась.

— Надеюсь, что его с роты сняли и в войска отправили.

— За что?

— Да, за то, что всех он уже заебал!

Построились.

Земцов красный, как рак, видно еле сдерживает гнев, если бы была боксерская груша, то как бы двинул он по ней, то с крепления бы сорвало.

— Товарищи курсанты! Блядь! Что вы делаете?!! Что вы творите?!! На какой хуй вы пришли в училище? А?

Земцов не матерился. Не его стиль. Он всегда немного вальяжен, суров, но, чтобы материться перед строем… Значит — ЧП!!! Залет?! Кто попался?

Сержанты осторожно крутят головой. Все на месте, никто не хочет из-за самохода лишиться отпуска!

— Вот ты! — остановился напротив третьего взвода — Ростовцев, зачем пришел в военное училище?

— Как зачем? — не понял вопроса.

— Ну, вот, что ты здесь сейчас делаешь? Зачем пришел в училище? На гражданке сидел бы, да девкам подолы задирал бы! Зачем тебе все это надо?

— Пришел, чтобы стать офицером, товарищ капитан!

— О! — Земцов важно поднял палец — В «яблочко»! Пришел, чтобы стать офицером! Все для этого поступали в училище, товарищи курсанты?

— Так точно! — нестройно ответил строй.

— Не слышу!

— Так точно!

— Есть, кто поступал не для того, чтобы стать офицером? Выйти из строя!

Никто не вышел. Все были в недоумении, отчего так ротный распалился.

— Никто не выходит. Я правильно понял, что иных целей вы не преследовали при поступлении? Так?

— Так точно!!!

— Мне в роте нужны офицеры. Пусть будущие, но офицеры, а не академики — профессора!!! Блядь! Вы что же натворили, товарищи курсанты?! Сорок вторая рота — лучшая по сдаче сессии! Понимаете! Лучшая! Вы бы лучше были лучшими по строевой, физо. Чтобы все отличниками были! А вы по физике, да истории партии! Вам все это в войсках не пригодится! Чему вы личный состав в Афганистане обучать будете? Чем отличается транзистор с управляющим p-n переходом от диода? Академики сраные! Интеллигенция вшивая! Будь моя воля, всех бы отличников оставил бы в отпуске, чтобы на плацу умничали!

Я поежился… Сам и многие во взводе были отличниками.

А потом Земцов с торжеством в голосе зачитал список «залетчиков» и кто на сколько тормознется в отпуске. Против каждой фамилии он комментировал за что.

— Миронов!

— Я!

— Трое суток! За «чипок» в день рожденья Миронова! Комбат решил не сажать вас на гауптвахту! Отличник же! — голос злой. — А притормозить в отпуске.

После построения все пошли в курилку обсуждать.

Билеты с Серегой Мазуром мы покупали через Свердловск до Казани. Хреново на душе. Очень хреново. Отпуск четырнадцать суток… А тут! Трое суток. Билеты надо менять! Надо. А как? В увольнение не пустят. Твои проблемы.

Тут уже собрался целый консилиум «политических».

— Надо собрать «военники» и билеты, пару человек отрядить в самоход, а остальные их прикроют, одни билеты сдать, а другие купить.

— Тихо ты!

— Не ори!

— Уши кругом!

— Ну, да, все радисты, слух отличный!

В роте были стукачи. Они не бегали к ротному, он раз и навсегда отвадил их, а вот к замполиту батальона или к комбату — запросто!

Оглядываемся. Вроде комсомольских активистов рядом нет. Этим-то хорошо! Если даже и были у них какие-то нарушения, то замполит их вытаскивал за уши из дерьма. И ходил с ними на экзамены, помогал… и за что не отвечают, подчиненных нет. Главное — быть идейным, с горящими глазами выступать на собраниях, клеймить самоходчиков и алкоголиков, и сообщать своевременно о «залетах», про которые командиры не знают или знают, но скрывают! За это они получали индульгенции за свои грехи. Ну, то, что кто-то на особистов работает — тоже факт! Поэтому надо ухо востро держать!

Что делают «залетчики» в отпуске? Территорию чистят! Все, как в обычный день, только на зарядку не ходят. Развод и драить территорию возле учебного корпуса. Снегу-то все равно. В отпуске сорок вторая рота или нет. Бери больше, кидай дальше, отдыхай, пока летит!

Периодически приходит капитан Баров.

— Та-а-ак! А почему снег не укладываете кубически?

— Как? Как кубически?

Все уже мокрые от пота, снег расчистили, что нападал за ночь, покидали его к плацу. А все равно, Барову что-то не нравится!

— А вот!

Показывает на огромные кучи снега, что мы складировали.

— Он же просто кучей лежит, а в армии — это бардак! Все должно быть параллельно или перпендикулярно! Я же вам об этом, товарищи залетчики, неоднократно говорил!

И ушел.

— Будет ему кубический снег! — Костя Фоминых зло сплюнул.

Он вкратце объяснил, какая мысль его посетила.

— Да, ну, Фомич! За такие вещи мы не только в отпуск не поедем, вообще из училища выпнут, как пробку из шампанского!

— Нет, Костян, ты это… Палку перегнул!

Конечно, сделать какую-нибудь пакость — это мы завсегда готовы, но чтобы из горы снега сделать подобие Мавзолея и написать «ЛЕНИН» — чревато.

— Мы тут просто «политическими» называемся, а после этого кубического снега и впрямь политическими станем.

— Особист, того и гляди, дело состряпает.

— Ага, а замполиты ему активно помогут.

— Да, не бойтесь, парни! Никто не узнает! — Фомич горячился.

— Костя, ты башкой своей подумай! Сколько от роты нас осталось? Ни фига не осталось!

— Разбирательства начнутся, так и зависнем в отпуске еще до лета тут!

— А потом по весне и расстреляют возле этого «Мавзолея»!

— И покладут внутрь, покуда снег не стает, и могилку легче было отрыть! И тело не завоняло!

— Ну, тебя, с твоими фантазиями!

Снег кое-как обрубили, придали форму и пошли в казарму.

Каждый день в 17:00 — построение, у кого срок «каторги» кончился. Если ты не успел на построение или что-то начальник строевой части подполковник Корнеев у тебя усмотрел — откладывается на сутки. И ты хоть волком вой или головой о стену бейся — не поможет. Сам дурак!

Поэтому все тщательно готовились к этому построению. Вот и мой срок подошел к концу. Билеты в кармане. Через Свердловск нет свободных, пришлось взять через Москву, хоть и крюк получается, но все равно лучше, чем в поезде трое суток до Казани на поезде трястись!

Когда батальон массово строился в отпуск, то Корнеев человек тридцать отправил готовиться. У кого-то шеврон клееный, у кого-то морда лица плохо выбрита была, обувь плохо начищена, все! Отпуск переносится на сутки! И билеты твои «сгорели». Вой, стон, смешанный со слезами в голосе стоял над плацем тогда!

Ботинки сияют так, что если бы я был девушкой, то было бы видно, что у меня под юбкой! В детстве так развлекались, когда цепляли зеркальце на ботинок и разглядывали, какого цвета белье у одноклассниц.

Ну, а теперь, чтобы встретиться с одноклассницами, одногруппницами, просто с подругами с остервенением раненого носорога драил ботинки, плевал на них и вместе с кремом растирал. Потом наводил блеск прикроватным ковриком того товарища, кто был уже в отпуске. Не своим же тереть!

Народу в казарме мало. Утюги свободные. Стрелки на брюках — твердые и порезаться можно! Шинель отпарена так, что как будто только из ателье. Шеврон и курсовку с проклеенной тряпкой — к черту! Потом пришью! Сейчас — уставной. Сейчас — все уставное!

Мыться, бриться в умывальнике холодной водой. Полфлакона одеколона на себя. Я же должен хорошо пахнуть! Все, что не беру с собой, но представляет какую-то ценность — в вещмешок, под ключ. Ключ с собой! Второй есть в каптерке.

Построение очередной партии отпускников четвертого батальона.

С замиранием сердца стоим. Строевая выправка лучше, чем на присяге и на параде. Почти не дышим. Еле-еле чуть-чуть носом. Сердце вырвется из груди от волнения! Одеколон забивает запах адреналина, что вырывается из нас. И запах надежды тоже.

Вот злой и страшный, угрюмый подполковник Корнеев! Брови, как у Брежнева, густые, кустистые, ветвистые, черные. И сам он весь черный. Как Дьявол. Вершитель судеб и надежд курсантских. Может, просто сейчас отложить твой отпуск на сутки. Этот — может. Вон, даже с собой линейку прихватил. Ходит, измеряет расстояние от погона до шеврона. От шеврона до курсовки. Кого-то просит показать шеврон и курсовку на кителе. И вот… Вставки в погонах и шеврон с курсовкой клееные! Дебилоид!!!

Но не из нашей роты!

Выйти из строя, марш в казарму для устранения недостатков! Построение через сутки!

Слезы в глазах у курсанта. Слезы обиды, отчаянья! Пролет! Залет! Идиот! Гидроцефал!

— Вот это нюх! — шепотом.

— Как будто знал, что вставки и «клеенка».

— Этот знает!

— На арапа не возьмешь!

— А тот — придурок!

— Не можешь срать — не мучай жопу!

— Теперь билеты менять!

— Если удастся!

— Из-за такого говна — сутки вон!

— Его мама стоя рожала! На бетонной плите.

— На морозе!

— И поймать не успели!

— Поэтому сразу и определили в военное училище! Ему забронировали место в нашем училище телеграммой из роддома.

— Залетчик!

— Залетун!

— Тихо!

Корнеев ходит, смотрит. Демон курсантский! У кого просит предъявить военный билет, у кого отпускное. Спрашивает, что запрещено военнослужащему в отпуске.

Кто-то показывает носки, кто-то вываливает вещи из сумки. Только идиот положит в сумку что-то неуставное. Разрешают брать с собой ПШ для стирки дома. И всякие уставные мелочи. Потом можешь забежать в казарму и забрать неуставное барахло.

Корнеев отошел в сторону. Кивнул головой, мол, все.

Ответственные офицеры от рот, что-то нам говорят, инструктаж перед отпуском. Да, кто их слушает! Команда «Разойдись!»

Ур-р-р-ра!!!!!!!!!!!!!!!!

Мы в отпуске!!! В отпуске!!! Отпуск!!!

До самолета три часа! Из роты летят трое в самолете.

— Такси!

— Стой, мужик!

— Аэропорт! Сколько?

— Едем!

У водителя, как на заказ, играл «Динамик», и Кузьмин пел «Я возвращался домой»:

Двое были москвичами. И мы, не сговариваясь, подпевали! Мы не пели, а орали, ревели! Водитель лишь улыбался, понимал. Сделал погромче. «Я возвращался до-о-о-мо-о-о-ой!!!» Домой! Домой! Я — в отпуске!!! До-мо-о-ой!!!

Без водки мы пьяные! От свободы! От воли! Четыре часа полета проскочили быстро. Мы болтали с проводницами. Проходили к ним. У входа на откидных стульях сидели мужики. Салон полный. Билетов нет, вот и летчики подрабатывали. Надо запомнить, вдруг билетов не будет, вот и пилот подбросит.

И вот дома в отпуске дома!!! Батя — подполковник, рад до слез! Сын — курсант! Мама и не скрывала своих эмоций! Первый вечер — святое, с родителями.

Если раньше батя гонял за курево. То теперь сидели на кухне, курили. Два мужика! Отец и сын! Эх, хорошо же дома! Тепло, уютно. Семья! Неспешно рассказываем друг другу новости, впечатления!

Большое видится на расстоянии. Так и с семьей. Когда живешь с родителями, то психуешь из-за, как кажется тогда, мелочной опеки со стороны родителей.

А когда в казарме, понимаешь, какой же ты был идиот! Придурок! И каешься, извиняешься.

Армия быстро учит пониманию, что главное в жизни, а что вторично. Вот и родительский дом, пожалуй, самое главное. Как тот маяк, та гавань в жизненном водовороте, куда ты прибудешь, и будешь стремиться. Ну, а родители… Ты для них всегда будешь желанным гостем. И всегда будешь ребенком. Хоть я и уворачивался от мамы, когда она пыталась погладить меня по голове, а все равно, она обращалась со мной, как с маленьким. Мама и есть мама.

Папа много рассказывал о своей службе. Хоть и многое мне было непонятно. Система и структура иная, а все равно, интересно. Теперь понимаю, отчего он порой психовал, приходя со службы. И как нелегко быть строевым офицером. А также в очередной раз понял, что подполковник в войсках — это не подполковник в училище. Отчитал лекции, провел семинар, и пошел домой. Сам за себя отвечаешь. А вот в войсках, когда у тебя несколько сотен личного состава, боевое оружие, боевое дежурство, боевые связи… Вот туда и уходит здоровье, нервы, то время, которое ты должен провести с семьей! Как говорят в армии «Вам здесь не тут!»

Отпуск продолжался и мне хотелось успеть многое!

Как-то я задержался вечером дома и батя пришел чернее тучи со службы. Ежу понятно, что какие-то неприятности. Раньше, когда отца видел в таком состоянии, знал — не попадайся ему на глаза, а то строевой командир тебя построит так, что будешь искать «пятый угол». Как говорят у нас в училище: «Туши свет — бросай гранату!» Теперь я начинал его понимать. Если пришел вовремя батя, значит, никто не сбежал с оружием, боевая связь не рухнула, не ЧП, а просто кто-то достал. Интриги какие-то. Этого говна хватало.

Отец хмуро посмотрел на меня:

— Выпьешь?

— Чего?

— Спирт будешь?

— Буду!

Отец достал с балкона обычную армейскую фляжку. То, что там спирт я знал. У каждого военного связиста есть дома запас спирта. Для дома, для семьи.

Еще будучи подростком я у отца, порой, понемногу отливал спирт, потом с товарищами мы его употребляли. Старшие нас научили, что необходимо после смешивания с водой закрывать рукой, чтобы кислород не поступал. Кто-то рассказывал, что необходимо на пол-литра добавлять кусочек рафинада. Бытовала байка, что если смешать три четверти спирта и одну треть воды, то объем смеси не увеличится. Потому что вода проникнет в свободное пространство молекул спирта и заполнит их. И объем не увеличится. Масса жидкости увеличится, а объем — нет. Но в это верилось с трудом, да, и зачем этим голову себе забивать?

Отец разлил спирт по стопкам, мама собрала нехитрый ужин. Нехитрый ужин по меркам нормальной семьи, по меркам училища — роскошнейший! Жареная картошка с мясом!!!! Сало соленое и копченое!!! Грибочки соленые!!! Капустка квашеная с ароматнейшим рыжиковым маслом!!! Царская трапеза! Пища богов!!! Все остальное перед этим — жалкое подобие чего-то там!

Отец разбавил водой спирт. Не закрывая рукой, ждал, когда пройдет реакция. Жидкость мутнеет, идет реакция, выделяется тепло.

Я, по привычке, закрыл стопку рукой, наблюдал, когда в стопке станет все прозрачным.

Чокнулись без тоста. Отец был немногословен, не тот случай, было видно, что тяжко у офицера на душе.

Закусили. Отец также молча налил по новой стопке. Разбавили, выпили. Закусили.

Батя закурил, я следом.

— Пришел к нам полгода назад новый НачПО (начальник политотдела) дивизии, чмо — редкостнейшее. Сумел в раз поссориться со всеми командирами частей. Кто под него не лег — на парткомиссию, и выговора лепил по партийной линии, как пирожки в булочной. Я тоже член этой парткомиссии, постоянно голосовал против, отстаивал командиров. Но из строевых я один. Остальные — чмо, в зад начпо глядят, какашки выковыривают с завидным усердием. Они бы так служили на своих должностях!

Снова налили, разбавили, выпили, закусили. Отец продолжал.

— Я напрямую подчиняюсь начальнику штаба дивизии, в его отсутствие — только командиру дивизии. Это замполитовская шушера для меня, как тля тараканья! Но вот встречаемся перед разводом с этим пидарасом, он мне: «Николай Владимирович! Нужно чтобы вы со своими связистами провели в каждую казарму кабельное телевидение. Чтобы можно было занятия по политподготовке проводить со всеми солдатами одновременно». «Ладно», — говорю я. Только вот нужно кабеля РК-75 купить, у меня денег нет, да усилители, УАР (универсальный антенный распределитель), много чего еще. Денег нет, личный состав задействован на дежурстве, плюс вводит новый ЛАЗ (линейный аппаратный зал) в действие, а он — сердце узла связи. Так что, я его культурно посылаю на известные каждому русскому три буквы. Но, чувствую, не идет он. У вас, говорит, есть своя смета, вот на нее и закупите. Я ему культурно так отвечаю (зная отца, его «культурный ответ» включает тираду из семидесяти слитно произнесенных матов на одном дыхании), что я не хочу из-за замполитовской прихоти садиться в тюрьму за воровство. И пусть даст своих толстозадых и толстомясых замполитиков на работу. Потому что на дворе зима, и загонять на обледенелую крышу солдат не буду. Разобьются на хрен! Он отвечает, что у его подчиненных иные задачи и цели. Ага! Сидят, стенгазетки рисуют, да на строевых говно собирают, чтобы потом начпо — чмо поганое на парткомиссии выговора объявлял. А выговор по партийной линии — ни продвижения тебе по службе, ни академии, короче, — задвигают тебя по карьере подальше. Это в Великую Отечественную политруки бойцов в атаку поднимали, а в мирное время — враги хуже немцев. Ну, короче, поругались мы. Каждый при своем мнении остался. Каждый в душе друг друга долбоебом считает. Через неделю вызывает меня начальник штаба, у меня с ним нормальные отношения. И журит так, мол, что же ты нового начпо на хуй посылаешь, товарищ подполковник? Не хорошо это. Надо помочь ему. Так мягко мне намекает. Я говорю, без проблем, товарищ полковник, давайте мне письменный приказ, что я могу использовать казеные деньги, заложенные мне по смете для улучшения боевых связей на замполитовские хотелки. Они — замполиты не могут всех солдат собрать в актовом зале и пудрить им мозги своим ППР (партполитработа, а в армии командиры говорили «посидели, попиздели, разошлись»), подавай им кабельное телевидение. А также, товарищ полковник, не забудьте указать в приказе, чтобы я снял людей с боевого дежурства, перенес запуск нового ЛАЗа на неопределенный срок. И гори синим пламенем постановка на БД нового комплекса. Он без связи будет, как большая, но мертвая игрушка. Выйдет на дежурство много машин с ракетами, в лесу развернутся, так и будут стоять, слепые и глухие. А за это Генеральный Штаб по голове не погладит, могут и расстрелять, при случае, если СБУ (сигнал боевого управления) не пройдет. Так, массово, начиная с начальника штаба, начальника связи, начальника узла связи, командира полка, начальника боевого расчета, КДС (командир дежурных сил) и еще человек десять. И ни одного замполита. Они в стороне останутся, будут строчить доносы, что все мы — враги Родины и американские лазутчики, завербованные за две шоколадки и кроссовки фирмы «Adidas» во время отдыха в Крыму или в местном кафе «Бабьи слезы». Поругались мы крепко. Давно так не гавкались. Один мудак двух офицеров поссорил. Через три дня после совещания командир дивизии меня оставляет у себя в кабинете. И генерал тоном не терпящим отказа, сообщает мне, что я ОБЯЗАН сделать эту херню и при этом не в ущерб основной службе.

Налили, развели, выпили, закусили, закурили.

— Так вот, собираю я своих офицеров, прапорщиков, довожу до их сведения задачу. Посидели, обкурили. Прапорщик Романов мне говорит, что у него друзья служат в полку ПВО, что недалеко от нас. У них есть этот кабель. Надо поговорить. Кто-то сказал, что пообщается с начальником КЭЧ (квартирно-эксплутационная часть, по типу гражданского ЖЭКа), кто-то пообщается с городскими ЖЭК и связистами, и «антенщиками». Через три дня докладывают, что ПВОшники за пять литров спирта согласны подарить нам огромную катушку кабеля РК-75, только потом надо будет катушку пустую им вернуть, и машина наша, в КЭЧ дают УАРы за фляжку спирта, штатские дают несколько усилителей за три литра спирта и пару ОЗК. Тросик, на который подвешивать кабель тоже нашли за литр спирта. Один черт, получается, что идет расхищение спирта. Не этим же идиотам из полиотдела отвечать, а мне и моим подчиненным. Начали работать. Сняли офицеров, прапорщиков с основной службы, бойцов тоже. Офицеры, прапорщики по крышам ползают, чуть не падают. Я несколько раз наблюдал, как они по шиферу ползают. Сам чуть от страха не обосрался. А люди там. И ни одной замполитовской сволочи рядом! Сидят по кабинетикам, бумажки пишут, суки! На улице снег, ветер, крыши во льду!!! Бляди тыловые! Запустили мы эту фигню. Месяц назад приезжала комиссия из штаба армии, ЧВС (член военного совета — то есть замполит армии), важные такие. Наши бесы замполитовские мелким бисером перед ними рассыпались, единственное, что не делали — сапоги не целовали. Показали им, как телевидение работает. А вчера ко мне два прапорщика подходят, говорят, им замполиты вручили по ценному подарку за этот подвиг — по два набора ручек, цена каждому подарку — по рубль пять копеек!!! Я пошел и узнал, что чмошники из политотдела и парткомиссии получили и благодарности от командующего армией, пару золотых именных часов, и много еще чего. Нам за учения и половины такого не давали, а тут… Сегодня парткомиссия была. Я перед началом смотрю, что у начальника этой комиссии новые часы золотом горят. Он их так покрутит и этак, сам любуется и другим показывает, хвастается, гордится, значит. Не выдержал я, мол, откуда такие часы красивые, золотые? А, вот, говорит, за подготовку дали, да за рационализаторство по телевидению тоже. Ну, тут меня и взорвало, как сто тонн тротила! Морды, вы жидовские! Упыри! Ни копейки не дали! Офицеры и прапорщики, жизнью рискуя, обмораживая руки, тащили кабель, распаивали его, а вы по кабинетам тепленьким сиживали, задницу свою не могли оторвать от кресла замполитовского! Ну, понесло меня, короче, кое-как успокоили другие офицеры. Председатель комиссии срывает часы, на, мол, забери. Я ему, в жопу себе засунь! Прапорщикам два набора ручек по рубь пять, себе — подарки! Бессовестные вы люди, а не офицеры! Идите — застрелитесь! Ни чести у вас, ни совести! Через час после комиссии, а это сегодня было, звонок, начпо говорит, мол, зайдите ко мне. Захожу. Он мне, что вы себе позволяете! Ну, тут меня снова подорвало! С глазу на глаз, без свидетелей, я ему уже матом выложил все, что думаю о нем лично и о его подчиненных, и об их сучьем образе мыслей и поведении. Он тоже на меня попер, мол, я не понимаю политику партии и правительства. Какая политика! Если вы так себя ведете, как козлы последние! Короче, поругались так, что при выходе я увидел за дверью нескольких офицеров из замполитовских, которые стояли раскрыв рот. Хоть и двойная дверь, обитая дерматином, а все равно, видать, слышно было, как мы на хуях таскали друг друга. Слух сразу штаб дивизии облетел. Вот такие дела, сынок! Выпьем?

Выпили. Спустя несколько месяцев вручили ценные подарки связистам, в том числе и часы «Командирские», которые приказом передали отцу, а он переслал мне. Часы на мне не держались, максимум год, потом ломались так, что ни один часовой мастер не мог с ними ничего сделать.

Вот такая история с продолжением.

Но отпуск первый курсантский продолжался! И ждали меня все прелести дьявольские жизни гражданской! А слаб курсант на выпивку и прелести женские! А времени мало!

А потом — друзья и подруги!!!

Только иногда, хоть и в гражданке, а проходя мимо офицера, по привычке отдавал честь.

Сказать, что был трезвый — грязная, гнусная ложь! Пьяный — иногда. И с друзьями — одноклассниками, а теперь с курсантами военных училищ. Каждый хвастался, чье училище лучше, кто больше ходил в самоходы, кто чаще встречался с местными девчонками, кто больше выпил. Байки, анекдоты, пьянки.

Встречи с друзьями. Среди девчонок тоже есть друзья. Например, как Ленка Пригорницкая — свой парень! Умница, красавица, на год старше, способна на такие же поступки, что парни! Сидели вечером еще в школе, в актовом зале, слушали музыку. И друг мой Женя Дзюба тоже там был. Тот самый, у кого здоровый аппендицит вырезали — «Быстрый Олень». Ну, как водится, выпивали не спеша. Небольшая, теплая, спитая компания. Друзья, друзья, не более того! Слушаем музыку тихо, беседуем, употребляем мерно. И тут бум-бум-бум в дверь. И голоса, мол, открывайте гады — неформалы! Это участковая по фамилии Пятакова. Подпольные клички — Пятак, Пятачиха!

И вот они со сторожем стучатся, потом сторож отправляется за ключом. Что делать? Что делать?

Как что делать? Сматываться надо! Куда? Как куда? В окно! Зима, в Йошкар-Оле снега зимой много, как в Сибири! Сугробы большие!

И прыгнули!!! Парни первыми прыгнули. Девчонки Ленка Пригорницкая и Наташка Масленникова — следом! Вот с такими друзьями в юбках, хоть в огонь, хоть в воду, хоть в кабак! Свои люди! Не сдадут, не предадут!

Пришел к Ленке в гости уже выпивший, а тут она еще поставила на стол бутылку коньяка. Развезло меня… Так я ей историю со штык-ножом, что я нашел пять раз рассказал!!!

Вот так, весело, непринужденно пролетел отпуск. И нужно возвращаться в казарму!

Отец сумел добыть мне ПШ офицерское. Мама кант красный выпорола, пуговицы перешила с зеленых на желтые. Есть даже карман задний и «пистон» — маленький кармашек спереди, туда офицер может убрать жетон свой или заначку.

Снова самолет, пересадка в Свердловске, Кемерово. Казарма…

Встречают офицеры, проверяют сумки. Чтобы кто спиртного не принес в казарму.

Ага! Нашли больных на голову! Кто же вот так, в открытую, понесет спиртное? Только очень пьяный или с отмороженной головой. Спрячь в снег, благо, что сугробов полно вокруг. Потом заберешь. Водка не замерзнет. Только вкуснее станет! Ей холод только на пользу пойдет!

— Товарищ капитан! — докладываю Земцову — Младший сержант Миронов из отпуска прибыл! За время отпуска замечаний не имел!

— Хорошо отдохнул, Миронов?!

— Так точно!

— Вижу. Вижу. Улыбка на ширину приклада! Трезвый?

— Конечно, трезвый!

— А то некоторые из сорок третьей роты умудрились патрулю солдатскому на вокзале «залететь»! В пьяном угаре. Сейчас на гауптвахте. Ну, ничего. Холодные стены остудят горячие головы!

— А некоторым и не только головы, но и иные конечности, выпирающие наружу, — Вертков неспешно вступил в разговор — Слышал уже?

— Ничего не слышал, — покачал головой — Только с самолета. Никого еще не видел.

— Еще услышишь. В сорок четвертой роте — ЧП. Один курсант в отпуске дома изнасиловал группой несовершеннолетнюю. Поймали.

— Вот скотина! — вырвалось у меня.

— Теперь военный трибунал всю группу закатает на много лет лес лобзиком пилить.

— Так ему и надо! Позор! В том-то и дело. Баб что ли мало?! А какой он? Что-то не помню такого.

— Рост средний. Образование такое же. Хрен его знает. Пусть сами разбираются.

— Теперь готовьтесь к общебатальонному комсомольскому собранию. Будете клеймить позором насильников.

— Да, тут и так все понятно. Что его клеймить-то? К стенке, да, все, чтобы форму не позорил.

— Эх, молод ты, Миронов! Вы его из комсомола изгонять будете! Заочно. Строем! Сообразуясь с левой ногой. Так что — готовься к пламенной речи!

— Пусть сорок четвертая и выступает. Пламенно. Они же обосрались, пусть и обтекают. А теперь — отмываются!

Проверили мои вещички. Ничего противозаконного. Я им банку варенья задарил. Кушайте, товарищи офицеры, варенье домашнее!

Ну, а в казарме обсуждение, кто, как и где отдыхал! Много, конечно, и вранья было откровенного, но! Не нравится — не слушай, но и врать не мешай!

Зашел разговор о родственниках, о похожести, о породе.

— У нас есть друзья. Ну, нет у них детей. Лечились они у докторов разных. Деньги копили долго, в Москву ездили — без толку! Удочерили младенчика из роддома. Воспитали…

— И что?

— Что-то!!! Ей четырнадцать лет, а с ней только ленивый не спал!

— Так ты ее зови сюда! Ротой скинемся! Комнату снимем. Будем с ней того… Воспитаем. Есть же сыны полка! А эта будет — дочь сорок второй роты!

— Эх! Она беременная!

— А ты-то, что такой грустный?! Сам, что ли покорял те глубины юного тела?

— Да, нет!

— Брат у меня трясется.

— Понятно.

— А сама-то что говорит?

— Да, с ней в то время столько мужиков спало, что как она станет перечислять, то пальцев на руках, ногах не хватит!

— Офигеть! Пусть отпирается до последнего!

— Похоже, что брат у меня любит ее! Вся семья в шоке! Мама капли всякие пьет.

— Водочные?

— Водочные капли в каждой бутылке по капле — батя глушит. Мама — всякие там валокардины, да валерьянки, корвалолы — тоже стаканами глушит.

— Брату-то сколько лет?

— Двадцать три.

— Ну, если к этому времени мясо в голове не появилось, считай — калека!

— Инвалид по мозгам.

— Батя ему уже морду расквасил по пьяни. Я их разнимал, чтобы друг друга не поубивали насмерть!

— Веселенький у тебя отпуск.

— И не говорите! Соседи ментов вызвали. От них тоже отмазывался. Вваливается кодла ментов. У отца и брата морды и кулаки в кровище. Я их разнимал. Мне от каждого по разу досталось. Одежда у всех троих в кровище. На полу кровь. Они сопатки раскроили друг другу не по-детски. Они сильно пьяные, я — чуть выпил. Не лезет водка в горло. Вот такие дела.

— Пиздец! Прикинь! Такая жена достанется!

— М-да, уж! Все спали, тебе отвечать. И неизвестно, твое произведение или нет.

— И жена, как была блядь, так и останется блядью до гробовой доски.

— Сила привычки!

— А вы говорите — гены!!!!

— Я тоже в отпуске на свадьбу попал…

— У вас-то, в деревне, что случилось?

— Парень приехал, тоже в военном училище учится, в другом. На пару лет старше. Ну, вот. Свадьба гуляет, все, как положено!

— Ты это… Кому-нибудь там, это…

— Да, было, было… Не в этом суть! Не мешай! Гуляем, значит, народу — тьма! В колхозном клубе, иначе негде было. И тут обнаруживаем, что один гость мордой в стол. Бывает, напился мужик. Не впервой такое за столом. Не в салат, а так, в стол. Надо из-за стола вынести. Поднимаем. А он — синий. Язык вывалился! Пиздец! Помер, значит.

— Драка была?

— Тогда еще не было. Позже. Его никто не трогал. Сердце, наверное. А у нас ни милиции, ни медицины. За тридцать верст по зимнику фигачить надо! Отправили самых трезвых на «Кировце», К-700, значит. Снегопад был, дороги нечищенные, иначе и не доберешься. За столом покойнику, вроде как, и не место. Оттащили его в подсобку, на холодок. Стали разбираться. Никто не приглашал его. Ни со стороны жениха, ни с невестиной стороны.

— Прохожий!

— Прохожий — это тот, кто мимо проходит! А этот заходит! Значит, захожий!

— Ну, вот, значит, посидели молча. А гулять-то толком только и начали. Выпили за помин души усопшего. А потом так потихоньку-потихоньку и снова свадьба развернулась!

— Ну, вы там даете! В своей деревне.

— Я вот тоже сижу, глотаю горькую, смотрю на пляшущих и на дверь, куда покойника оттащили, и думаю. Как жизнь и смерть ходят-то рядом. Буквально одно из другого. Посидел, подумал…

— Философ хренов!

— Ну, а потом, думаю, что вот так, р-р-ра-а-а-з! И я в «ящик» сыграю. Замахнул стопарь и в пляс пошел! Девчонок кружить!

— И что? Закружил?

— Закружил… Надеюсь, что не «залетела». Весь отпуск потом кружили. Ладно бы летом — каждый кусток — браток, прикроет. А зимой, парни, сложно.

— То-то и оно. С местами зимой всем туго. И не только в деревне. Главное, чтобы родители не застукали. Ладно, когда свои. С трудом, но поймут! А вот когда ее родители — рви когти, пока под венец пинками, под ружьем не загнали!

— А я со всеми знакомился как приезжий студент. Из другого города, и имя чужое.

— И как, получалось?

— И получалось, и не очень. Однажды забыл, как представился!

— Выкрутился?

— С трудом. Наплел всякой чуши. Благо, ведь, не зря говорят, что женщины любят ушами. Вот и навесил на уши лапши.

— Как говорит Тропин, что у него есть каска с четырьмя козырьками, чтобы лапшу курсантскую на уши вешать!

— Она же прожженная жизнью и службой Тропина.

— Эх! А к моему приезду родители кабанчика забили!

— Тебе бы только пожрать!

— Хорошо! Свежанинка! Батя самогону нагнал.

— Сала-то привез? Или все слопал?

— Все не ешьте! На полигон еще топать!

— Да, я немного в казарму принес, а остальное в сугробе спрятал.

— И я спрятал в сугробе.

— Наши сугробы возле казармы — не сугробы, а пещера Али-Бабы. Чую, там еды и выпивки — вагон.

— И сорока разбойников.

— Что такое сорок разбойников против четвертого батальона?

— Ну, да. Считай полтора взвода против батальона. Численное превосходство на лицо.

— Им без минных полей не обойтись.

— У вас, что, мозги совсем набекрень?! Так хорошо говорили. Про отпуск. Про баб, выпивку? А вы про тактику! Взвод в обороне, в наступлении! Тьфу!

Зато в эти дни не было сложностей с сигаретами в роте. Привозили и экзотические. Узбекские «Голубые купола», казахские «Медео», молдавские «Дойна», были и экзотические, то ли армянские, то ли грузинские — там вообще не разобрать. Москвичи притащили американские.

Поутру Земцов сам проводил зарядку…

— Рота, выходи строиться на физическую зарядку!

— Быстрее! Сейчас домашние пирожки из вас быстро выйдут!

— Жир тоже сойдет за неделю!

— Не надо было так отъедаться на домашних харчах!

И дал нам Земцов! За зарядку вымотал так, что от нас пар валил на двадцатиградусном морозе!

Хоть и недолго были в отпуске, а те нагрузки, что были, дались очень тяжело. И привыкли мы дома к горячей воде, а в казарме ее нет, но плевать! Все быстро возвращается на круги своя!

И все понеслось, завертелось!

Из-за несдачи сессии около десяти человек покинули наши ряды. В том числе и те, кто поступал с гражданки. В войска солдатами. Сибирский военный округ — большой! От Омска до Читы! Наверное, как несколько Европ. Жаль парней! В дорогу дали им и сала, и консервов, варенья, сигарет отсыпали много.

В роту пришел новый командир взвода старший лейтенант Бабкин. Поставили на второй взвод. Нормальный мужик, с виду немного простоватый.

Баров с Тропиным его сразу взяли в оборот. Кто сказал, что в армии нет дедовщины? Может, в армии ее и нет, а у трех старых капитанов она была. Они сразу определили Бабкина ответственным по роте. Чуть ли не на постоянной основе.

С одной стороны это и неплохо. Он не знал всю роту. Ни по лицам, ни по голосам. Поэтому, зачастую на вечерней поверке за самоходчиков кричали «Я» другие. А он и верил.

Февраль месяц — время ветров. Но в этот аномальный год добавилось еще, что морозы сорокаградусные периодически возвращались.

И вот однажды в такой мороз нам выпало проводить строевую подготовку с оружием. Не позвонил учебный отдел, что планирует занятия заранее гидре из метеоцентра уточнить прогноз. А будет ли мороз в такую погоду? Да, еще такой бешеный!

Оружие мы получили, ну его нафиг идти на морозяку!

И уговорили хорошего парня — командира взвода старшего лейтенанта Бабкина провести занятия в казарме.

Но не тут-то было. Из канцелярии роты вышел ротный.

— Я что-то не понял! Почему не проводятся занятия по строевой подготовке?

— Так, товарищ капитан! Там же сорок градусов! Обморозимся!

— Второй взвод! Одеть шинели! Через три минуты — построение на улице! Я сам проведу занятия!

Выскочили на улицу. И полтора часа занятий на сорокаградусном морозе! Что такое сорок градусов? Это вода, что не ушла из деревьев, разрывает кору у деревьев. Птицы не летают. А та птаха, что попытается, падает замертво в полете. Дышать можно только носом, и то не полной мере. Обжигает слизистую носа и гортани. Щеки, нос сразу прихватывает морозом. Обморозиться — элементарно. В сапогах усиленно сжимаем пальцы ног в кулаки. Чтобы хоть как-то восстановить кровообращение.

— Выше подбородок! — кричит ротный, прохаживаясь между шеренгами.

У самого на шее кашне, у нас же голые шеи. Губы синеют. Прохождение колонной воспринимаем, как награду. Так хоть немного согреться можно. От дыхания вокруг лица шапка покрыта инеем. На оружии тоже иней. Невольно возникает периодически желание расстрелять Земцова. Жаль, что строевая с оружием проводится без патронов.

Ноги, спина, да и все тело деревенеют от мороза, пальцы почти не слушаются. Тело невольно сгибается дугой, старается сохранить тепло и максимально не соприкасаться с холодной тканью формы.

И вот томительные полтора часа минули. В казарму забегали бегом на негнущихся ногах. Сбросить форму! Снимаем сапоги. Они как будто сделаны не из натуральной кожи, а как деревянные колодки.

— Бля! У меня нога к портянке примерзла!

У самого нога не примерзла к портянке, а вот портянка к сапогу примерзла и, причем, крепко. Подошва сапога изнутри во льду. Портянка вся во льду. Стряхиваем с портянок лед. Кто-то стукнул портянку о пол, лед слетел, а портянка порвалась. Сломалась.

Скорее в туалет. Руки-ноги в воду. Орем от боли. Ледяная вода кажется кипятком. Орем, материмся. Никто уже не стесняется в выражениях. Земцов, может, и услышит, но как-то всем уже все равно.

Сам же Земцов согревался тем, что как был в шинели, не раздеваясь, снял только шапку, подтягивался на перекладине, делал там подъем переворотом.

Никто не последовал его примеру. Ноги вытерли, и на батарею. Батареи горячие, кровь быстро начала свою циркуляцию по телу.

— Сейчас бы в баню!

— Или в душ горячий!

— Молока бы с булочкой, да на печку с дурочкой!

— Эх! Имел бы деревеньку, да еб баб потихэньку!

— А я бы полстакана водки засадил бы!

— Тоже вещь!

— Грей ноги, алкоголик! Через пять минут построение на занятия по автоподготовке!

— Жаль, сейчас бы на лекцию в большую аудиторию, да «массу потопить»!

Первый курс — занятия по автоподготовке. Год мы изучаем устройство автомобиля. Практические занятия. Уже начали выезжать в город на ужас местным водителям. ГАЗ-53 с военными черными номерами, с буквой «У» наводили панику на дорогах. Инструктора — прапорщики с кафедры.

У кого-то уже были права на управление легковой машиной, нас же готовили сразу на грузовые.

У Попа были права тракториста, и на машине грузовой, как многие, кто из деревень, лихо управлялись с грузовиками. Они с детства работали на сельхозработах. А там всем все равно, есть у тебя права или нет. Главное — успеть. День год кормит. И поэтому, сколько тебе лет, четырнадцать или тридцать, не имеет значения. Работаешь наравне со всеми — МУЖИК!

Поэтому и планировали занятия практические так, чтобы у кого слабые навыки могли побольше покататься.

Ну, а также — хороший способ, кому нужно, увильнуть от семинара, контрольной. Где? На автоподготовке катается.

Началась подготовка к полевому выходу. Морозы спали до минус двадцати. Нормально! За городом похолоднее будет, конечно.

После отпуска, да, с опытом готовились основательно! Достали сало из сугробов. Вскладчину купили водки. Как завезти в училище и не быть пойманным? Можно в самоход, а можно и на автоподготовке. Для этого нужно купить и подарить прапорщику — инструктору бутылку. И ему хорошо. И нам неплохо. Завез легально в училище. Потом прячешь с сугроб. Ночью заносишь в казарму. Воздушный шарик опускаешь во фляжку, заливаешь туда водку, завязываешь горловину шарика, кидаешь внутрь фляжки. Сверху на шарик наливаешь воду. Все готово! Воду пить можно! А потом, когда нужна водка, воду слил, достал шомпол из автомата и пробил шарик. Водка готова к употреблению. Присутствует небольшой привкус резины от шарика. Но разве это страшно? Ни фига не страшно! И пить мы родимую будем не пьянства ради, а чисто сугреву для! И для профилактики простудных заболеваний. Хотя, честно говоря, никто в роте не болел простудой, да, и гриппом тоже. Многие в батальоне уже валялись в санчасти с температурой, в некоторых батальонах выделялись помещения под импровизированный лазарет. Закалка от ротного, отсутствие горячей воды делали свое дело. Мы не болели!

В котелок входят две буханки белого хлеба, качественно смятого! Мы же не в ресторане, чтобы его красиво нарезать и подать на прекрасно сервированный стол. Нам есть надо! Калории на морозе нужны, а не фигуры танцоров! Мы и так хорошо выглядим! Кубики пресса появились, размер бицепса увеличился.

Как любил говорить капитан Баров: «Приходи в армию и познакомишься со многими людьми, которых ты можешь убить! И тебе за это ничего не будет. Можешь даже орден получить! Правда, посмертно! Но родственникам все равно приятно!»

И вот настал очередной полевой выход!

ОЗК оставили в казарме. Шинель, автомат, подсумок, штык-нож, противогаз, вещмешок, сумка полевая. Ну, и, конечно, же — лыжи, палки. У многих уже были офицерские сумки, взамен тех, что выдавали поначалу — сержантских, дерматиновых.

Так вот, эти сумки офицерские — в вещмешок. Ремень от нее отстегиваешь и цепляешь к автомату вместе с автоматным ремнем. Потом одеваешь на плечи, как биатлонист. Так удобнее и не ерзает, потом — противогазную сумку, сверху — вещмешок, тоже придавливает хорошо. Так что все более — менее сбалансировано.

Вертков, словно, что-то подозревая, на построении подходил то к одному, то к другому курсанту и проверял фляги, пробуя воду. У некоторых проверял вещмешки. Находил вшивники, но он не трогал. Зато Земцов, проверяя выборочно вещмешки, рвал теплую неуставную одежду, привезенную из отпуска.

Лунев привез очередной тельник, но спрятал его так, чтобы ротный не нашел. Но кофту теплую не успел спрятать. И Земцов ее порвал, порезал.

Боцман собрал лоскуты. Потом сошьет. Опыт имеется.

До автозаправки — пешком, с «дровами» на плече. Потом на лыжах — вперед. Лыжников, спортсменов — вперед, бить лыжню по целине!

Лыжная подготовка с ее 500 сибирских километров дали знать о себе. Тяжело, неудобно, но дошли все. Узбекам не пришлось помогать. Правдюков, Пинькин получили инструктаж, что им будет вставлен двигатель внутреннего давления в виде лыжной палки в зад, если посмеют сачковать.

Скорость, скорость, скорость. День зимний короток. А ползти по полю в потемках, при крепчающем морозе никому не хочется. И тут уже не до сантиментов. Никто никого не подбадривал, все просто катились на лыжах, потом шли в гору. Короткий привал, лишь для того, чтобы очистить лыжи от налипшего, спрессованного снега, зачастую образовывавшего ледяную корку. Да, крепление тоже очистить от снега. Подтянуть крепление, резинку, что охватывает сапог сзади. Хлебнуть воды из фляги. Пальцем разбить ледышку в горлышке фляге. Вода ледяная. Да, кого это волнует. Главное — снег не есть. А так хочется!

С надеждой смотрим в небо. Главное, чтобы белая гадость не посыпалась с неба. Штатские называют его снегом. Мы же — белым говном. И не дай, Боже, пургу, вьюгу. И так лица уже прихвачены морозом.

— Когда учился в школе — любил в выходной покататься на лыжах. Было время!

— А сейчас любишь?

— В гробу видел эти дрова, и выходной тратить на лыжи!

— Я тоже возненавидел как лыжи, так и лыжников! Вместо того, чтобы просто поспать, каждый выходной на эти долбаные «500 километров» топать, да, еще и на скорость!

— Я с девчонками знакомился на лыжне!

— Можешь в увольнении познакомиться на лыжне. Земцов оценит, что ты пошел в увал и катался на лыжах!

— Нет! Лучше в пельменную и сто грамм водки!

— Не надо о еде! Живот уже сводит! Жрать хочется!

Вот и полигон. Темно уже. Ориентируемся по постам, там ярко светят прожектора. Топаем пешком, дрова-лыжи на плече. Палки — в руках. Помогают не упасть на тропинке.

Жить в палатках. Двойных. Это когда одна палатка одевается на другую. Говорят, что есть еще байковый утеплитель, он как палатка, сначала одевается он, потом — палатка. Но у нас по упрощенному варианту. Там же есть и штатная печка — «буржуйка». Дрова — в лесу. Прием пищи — на улице. Из котелков. С горячей водой просто — ее нет. Дневальный по роте греет, наливает в умывальники, но на двадцатиградусном морозе она быстро остывает. Электричества нет. Но чтобы был подшит, побрит. Твои проблемы, сложности, и ни кого они не волнуют. Те, кто сумел протащить контрабандой вшивник — не мерзнут. Остальные же… Зябко. От каждой палатки назначается истопник. После обеда освобождается от занятий и его задача — растопить печку, что успела остыть с утра, всю ночь поддерживать в ней огонь. К приходу сослуживцев, замерзших на занятиях, вскипятить пару котелков чая, чтобы можно было согреться горяченьким. Водку, что принесли с собой, приговорили в первый же вечер.

Наивные товарищи офицеры полагали, что мы выдохлись и в первый же вечер не проверяли по палаткам наше присутствие. Но они не рассчитали наши силы. И мы и водку пили, и дисциплину хулиганили! Многие отправились в самоход в Ягуновку на лыжах к своим зазнобам. Только под утро пришли. Но и водки принесли с собой. Чтобы не им одним удовольствие получать в этой жизни! Так что — живем!!!

Вечером — второй ужин в палатке. Хлеб, сало, консервы, водка, чай!

Наши узбеки и водку пили, и сало трескали.

— Умид, а то, что сало едите, Аллах не будет ругаться?

— Аллах — в Узбекистане, а мы — в Кемерово, и когда он не велел сало есть, он не знал, что Сибирь существует и военное училище!

Порой на занятиях, когда были морозы под минус тридцать, все ели, включая и Умида, и Икрома, сало без хлеба. Хочешь сразу глотай, хочешь рассасывай, как леденец. Сало в армии — это вещь! Это жизнь! Ну, а водка — слеза Божья. Ученые — бестолковейшие создания — бьются над созданием источника чистой энергии. А не нужно изобретать велосипед. Все уже создано и изобретено до нас! Водка и сало — источник вечной энергии и жизни!

Выпил водочки прозрачной, что откопал в сугробе, при минус тридцати, она там с вечера хранилась, рядом шматочек сальца отрыл. Разлил с товарищами по кружкам алюминиевым, сальцо накромсал, как получилось, на хлебушек черный положил… Водочка ледяная скользнула в рот, растеклась по телу мгновенно негой томной теплой, и сало сверху в организм на хлебушке поместил!!!.. Восторг! Радость! Желание жить! Это есть источник вечной энергии! А после третьей стопочки появляется желание размножаться! Оставить, так сказать, после себя след на Земле, кучу наследников, желательно от многих девушек! Хотя, честно-то говоря, и не думаешь о наследниках, лишь о самом процессе производства, о его механической части! Вот и ложишься спать в палатке на полигоне, и ты уже не замерзший, с окоченевшими конечностями, коим был час назад, а уже вполне счастливый курсант. И спишь, и снится тебе не корявая морда старшины, и не строевая выправка мучителя командиры роты, а девочки, которых ты не видел никогда, но, возможно, что они также ждут тебя, мечтают о тебе, как о мужчине! Вот это я понимаю водка и сало!!! Это ВЕЩЬ!!!

Занятия. В, принципе, то же самое, что и летом, только с поправкой на зиму. Главное — согреться! И личный состав согреть. Как выжить зимой в лесу, не обморозиться, как маскироваться, устраивать засады. Минировать тропы. Как привязывать гранаты к веткам деревьев. Как различать снайперов на деревьях, да, и многое что еще…

Оказывается, метр снега держит автоматную пулю. Если еще и облить водой бруствер, то и покрупнее калибр будет держать. Если нарубить лапника на дно окопа для стрельбы лежа, то можно не отморозить свое «хозяйство», когда валяешься в ожидании противника или под обстрелом.

Ну, как копать землю зимой — это мы уже поняли. При желании выжить советский курсант может многое. И даже выжить зимой.

После обеда в каждой палатке оставляли курсанта, чтобы топить печку. Тепло в палатке, можно и раздеться. Только вот на полу холодно. Так холодно, что портянки, обернутые вокруг голенищ сапог, хрустели, и казалось, что они поломаются, так они замерзали. Сами сапоги тоже загибали носки вверх. Как в Средневековье носили, или клоуны в цирке. Только там мода, а артисты на потеху толпе, а нам — воевать. Благо, что разрешали надевать валенки, да, и то не всегда.

Старшина Бударацкий на полевом выходе пытался всех достать. Занятия повзводно, все ходят во вшивниках. Старшину особо никто, кроме наряда, не замечает.

Коля командует:

— Сорок вторая рота, с лыжами на обед!

— На хрен лыжи?

— Буда остатки мозга заморозил!

Приказ есть приказ. Мы это уже уяснили. Взяли лыжи, котелки, кружки, ложки, построились. И с четвертой попытки, в ногу, начали движение в сторону столовой.

Прием пищи контролировал флегматичный Вертков. У него были глаза по медному пятаку, когда он увидел свою роту с лыжами. Пока получали пищу, взводный подозвал старшину.

— Старшина, ко мне!

Взводный — не ротный! И Бударацкий вразвалочку, нехотя подошел, приложил руку к шапке.

— Зачем лыжи на обед?

— Да, распоясались они! Вот я и решил их заебать!

Взводный посмотрел долгим, внимательным взглядом на Колю.

— Стране нужны герои, а пизда рожает идиотов.

— Не понял! — на подвижном лице Бударацкого отразилось недоумение.

— Когда выбирал ты военное училище, наверное, ошибся дверью.

— Это как? — Бударацкий по-прежнему не понимал ни слова из речи Верткова.

— Таким способом можно, наверное, заебать в военно-строительном училище. А в училище связи учатся умные люди. Очень умные. Элита. И если хочешь их заебать, то и делать это нужно по-умному, а не дрочить на ровном месте. Иди.

— Разрешите идти?

— Разрешаю!

Старшина отдал честь и четко развернулся. На лице была написана гамма чувств. Он думал, пытаясь вникнуть в сказанное, но нему это не удавалось.

Морозы тем временем крепчали. Благо, что не всю водку выпили, сало еще оставалось. Чай делали из снега, как и брились, умывались. В палатке не получалось умываться. На улице. Один поливает, ты умываешься. Мороз прихватывает пальцы, пока держишь котелок, и морду, пока ее умываешь. Ушам тоже достается.

— Афанасий, да Кирилла забирает за рыло, — Вадик Полянин ухал и крякал умываясь.

Ему Бровченко поливал. Я рядом курил.

— Никогда не думал, что от мороза можно устать. Ладно, когда на зимних казармах. Даже, если замерз, то вечером в казарме отогреешься, разденешься, помоешься.

— Это точно! Холод уже достал, — Поляна фыркал. — Хорошо дома в такой мороз. Сделал все по двору, скотине корма задал, говно выгреб, печи дров подкинул и на лежанку. Где зимовать, там и на печи лежать!

— Здесь только особо не полежишь ни в казарме, ни в палатке. Околеешь. Ладно, хоть валенки подвезли, один черт холодно!

— Ага! Как пукнешь в штаны ватные, так потом полдня воняет!

— Пошли в палатку.

— Одно радует, что когда в Афган попадем, там не будет такого холода!

— Ну, да. Одно из преимуществ войны в горно-пустынной местности.

— А если попадешь в горы, то там, как Сибири, снег и холод!

— На фиг!

Холода уже достали всех, казалось, что мясо от костей отстает. Но занятия продолжались, никто не болел, кожа на морде лица становилась все более дубовой и менее чувствительной. Все-таки человек такая скотина, что ко всему привыкает и адаптируется! И к жаре, и к холоду! Ни одно животное на свете не может так адаптироваться к окружающему климату как человек.

Когда после ноябрьских праздников холода спали, конечно, все относительно. То на улице было минус пятьдесят, а потом постепенно до минус двадцати пяти, то казалось, что весна наступила. Жара! Африка! Никто уже не опускал клапана у шапки. Тепло же! Ворот у шинели не поднимали и даже верхний крючок у шинели расстегнут! Зато по первости с первыми морозами и минус пятнадцать казались морозом, пробирающим до костей. И выжили же! Значит, и дальше будем жить и учиться! Тому, кто пережил сибирские морозы, уже все нипочем!

Переход в училище также показался короче. Зема нам устроил лыжную гонку. Да, особо и не надо было подгонять. Во всех взводах самых слабых поставили впереди всех, и где на доходчивом командно-матерном, а когда и лыжной палкой в область зада, гнали их впереди себя. Усталость, злость на то, что слабаки плетутся впереди, подгоняли нас. Темнеет быстро, и не хочется ночью по заснеженному, продуваемому полю ползти. Хуже всего, как и в предыдущий раз — спортсменам-лыжникам. Они «били» для всех лыжню.

Добрались до заправки, а там уже лыжи на плечо и вперед! Домой!!! В теплую казарму. И в баню! В ДУШ!!! Мочалкой, ногтями сдираешь вместе с верхним слоем кожи, пот, жир, грязь, дурной запах! И в чистое белье! И снова приемщица белья — бабушка, не обращая на наши голые тела и мужские причиндалы, принимая грязное белье, считает вслух. Сколько насчитала, столько и выдаст пар белого («холодного») белья и теплого белья, портянок, тоже как холодных, так и теплых. При этом нам очень нравилось, когда она произносила цифру «16» — «шешнадцать»! Так тепло, по-домашнему. В каждой мелочи мы искали связь с домом.

Когда сорок четвертая рота ходила на полевой выход, то одна из палаток сгорела ночью. Сгорела мгновенно, но люди успели выскочить. Восемь человек. Через маленькую дверь, но сумели. Никто не пострадал. Постельное белье только немного пожелтело. А голенища сапог сгорели. Только головки сапог остались.

Никакой логике, законам физики не поддается. Сапоги стояли на полу. Там самая низкая температура, а голенища сгорели. Непонятно. Но, самое главное, что курсанты выжили и не ранены.

Не спеша шли занятия, стремительно летело время. Вот скоро уже и Всемирный Женский День — 8 марта! Весна уже! И гормоны, и половые чувства приобретали настолько обостренное состояние, что все мысли, помыслы, хорошие оценки и почти примерное поведение было обусловлено одним — сходить в увольнение на праздник! У кого есть девушки — поздравить их, а если нет — то познакомиться. В этот день они все добрые, ласковые, может, и достанется кусочек женского тепла, внимания, ласки и тела!

Сынок из отпуска притащил большой тюбик крема. Большой такой! Все по-иностранному написано.

Фил объяснил, что женщины по большому блату заказывают за границей этот крем. Им мажут ноги, волосы с них вываливаются и больше не растут!

— Ты, что, ноги мазать будешь?

— Без волосатых ног ходить?

— Холодно же! Сибирь все-таки, а не Каракумы!

— Да, и мерзко как-то! Мужик и без волосатых ног! Как баба!

— Мужик должен быть злым, вонючим, волосатым!

— Да, вот решил, может, на полигон взять. Бриться не получится, морду лица намазал, а потом уже и неделю не бреешься!

— Ну, ты и хитрый, змеюка!

— А, что?! Это мысль!

— Надо попробовать!

Но никто не хотел пробовать на себе. Все ждали, что кто-нибудь рискнет. Добровольцев не было. На полигон крем брали, но не пригодился. Вернулся он в казарму.

А тут, как назло, в нашей древней казарме и так не было горячей воды, так еще после морозов грунт начал таять и порвался водопровод. Вот в нашей казарме ни воды, ни унитаза. Ни умыться, ни в туалет толком сходить. Приходилось ходить в соседние казармы. А мы им тоже не в радость. Дневальным потом мыть, убирать за нами. Так что лишний раз не сбегаешь! Ладно, в туалет. За казарму сбегал. Благо кусты и сугробы там имеются. Что потом будет, когда снег сойдет? Да, интересно, что будет потом, когда-нибудь? Да, никому неинтересно. Решай проблемы по мере их поступления — один из главных секретов армии!

А вот как побриться, особенно, если ты бреешься станком, а не электрической бритвой? Тут-то и вспомнили про волшебный крем Малыша!

На вечернем совещании в курилке те, кто брился станком, решили попробовать нанести это чудодейственное зелье на ночь на лицо. Попробовали, а таких любителей не бриться и решить бесплатно свои проблемы нашлось немало.

Хитрый Филатов щедро раздавал крем, оставив себе про запас. Не мазался, наблюдал за окружающими.

Поутру казарму огласили вопли страждущих избавиться от щетины на лице…

Вся кожа на лице воспалена, покрыта струпьями, морды опухшие, по типу как в сказках Птушко и Роу. Воды нет, на улицу, тереть снегом, сдирая остатки крема и воспаленную кожу. Потом в соседнюю казарму мыть. Смывать. Еще раз мыть лицо. Прикладывать снег, чтобы снять воспаление. Но ничего не помогает.

В медсанчасть. Там, видавшие виды военврачи, выпучив глаза, наблюдали, как сорок человек, не родственники, но одинаково уродливы с лица, ломятся во все двери.

— Я-то думал, что все! Конец! Эпидемия кожного заболевания! Меня за это снимут с должности и расстреляют! — рассказывал начальник медсанчасти ротному. — Понять не могу, в чем дело! А они молчат, как партизаны в плену фашистском! Мол, легли спать, а поутру такое с лицами творится! Они еще снегом растерли, разорвали кожу, внешние и внутренние кровоподтеки! Картина заболевания смазана! Ничего непонятно! Но вижу, что врут, глаза прячут! Разобрались потом, в чем дело. Стыдно им было признаться, что морду бабским кремом для ног смазали. И видно, что те, кто понаглее да посмелее, побольше намазали, чтобы корни, значит, убить! Они бы себе лучше хрен свой смазали, чтобы не стоял больше! И мозгами думать начали, а не головкой у члена! Я уже звонил коллегам гражданским, не зная в чем дело, так потихоньку, может, в городе эта зараза бродит, и курсанты из-за забора притащили. Никто ничего не знает. Описываю симптомы. Очень похоже на химический ожог кожи, но не будет же курсант кислотой аккумуляторной умываться! Оказывается — может!

Ротный вызвал на допрос Сынка, мол, что же такое, сукин сын, творишь?! И почему себе лицо не намазал этой гадостью?

На что Фил, глядя невинными глазами на ротного, отвечал:

— Я хотел посмотреть на них. Если поможет, так я и сам попробую. Зачем я на себе буду экспериментировать? Я им предложил — они согласились. Никто же им насильно харю-то не мазал. Никого не привязывали к койке, опыты не проводили.

— Надо было на каком-нибудь животном опробовать! — Тропин.

— Я животных люблю. И там насильно. А эти, — Фил кивнул головой на дверь. — Сами вызвались. Чуть не в драку. Кое-как вырвал. Себе оставил чуток. А не вырвал бы — так все бы истерли! И больше пострадало бы!

— Тебя послушать — так герой!

Офицеры давились от смеха. И смех и грех. Понятно, что начмед доложит начальнику училища. И тот спросит и с комбата, и с командира роты. Но воды-то нет не по вине строевых командиров, а из-за службы тыла. Была бы вода, так и крем бы полежал, а потом бы выбросили.

Только Слон был невозмутим и философичен:

— Бойся данайцев дары приносящих! Правы были древние, Филатов, ничего не меняется в этом мире!!!

Пришел комбат, построил роту. Вывел из строя с воспаленными лицами. Молча, сопя, как носорог, осматривал их. Потом разразился тирадой, если приводить ее дословно, то будут одни точки! Смысл ее таков, что сегодня начальник училища и комбат с ним солидарен, нелестно отозвался об умственных способностях курсантов сорок второй роты! Это же надо было додуматься лицо мазать кремом от волос!!! Чтобы лицо было выбрито, а не выщипано, нужно его брить, а не выщипать!!! Мазать его всяким солидолом непонятного происхождения! В уставе четко прописано, что лицо нужно брить! Вы бы еще щетину выщипывали! Как женщины брови! На то они и женщины, а вы — мужчины! И не надо на них ровняться! Они иначе устроены! Я проверял! Я знаю! В лексиконе комбата появилось новое выражение «Придурки разномастные»! И что сорок вторая рота, хоть и сдала сессию лучше всех в училище, а все равно самая хреновая рота! Дикая, неуправляемая рота! Залеты один за другим! Эту роту надо расформировать, а курсантов либо расстрелять или в войска солдатами направить! Лучше расстрелять, а то растащат заразу — вольницу сорок второй роты по армии! Толку из них не будет! Ну, почему вы не можете как все нормальные? Вон, под вами сорок первая рота живет! Образцово-показательная рота! Так, нет же, вы и им умудряетесь гадить! То подоконники ночью ломаете, когда в самоходы ходите, то стекло выбили, тогда же.

Мы переглянулись. Вроде, не слышали. Из третьего взвода закивали, мол, наша работа. Не врет комбат.

И срете на головы отличникам! Комбат продолжал неистовать. Тут же пояснил, что периодически, когда у нас забивается канализация, то все дерьмо падает и плавает в сорок первой роте.

Строй одобрительно заржал! Комбата это еще больше взбесило.

— Земцов!

— Я!

— Когда дадут воду, и забьется канализация, и все фекалии вновь потекут в сорок первую роту, то всех «залетчиков» — на черпание дерьма на первый этаж! А то срете, а другие убирают ваш кал! Не будет залетчиков — направите этих… Любителей импортных мазей! Рота! Равняйсь, смирно! Курсантам, халатно относящихся к своему здоровью, выразившееся в воспалении кожного покрова на лице, объявляю по выздоровлению по три наряда на хозяйственные работы вне очереди!

— Есть три наряда вне очереди, — почти хором ответили неудачники.

— Такого нет в Уставе — «наряды на хозработы»! — шепотом стали переговариваться.

— Иди это комбату скажи, коль такой уставник.

— Я морду не мазал. Лучше здесь постою.

— Курсант Филатов!

— Я!

— Выйти из строя!

— Есть!

Сынок четко вышел из строя.

— Ну, а тебя, поп Гапон, нужно было по-хорошему на «губу» упечь, суток на десять, за то, что, считай, больше взвода из строя вывел! Американскую помощь в роте устроил! Как тебе товарищи еще лицо не намазали этим чудо кремом?

— А это мысль! — кто-то из «обожженных».

— Ротный отобрал у него мазь и выбросил.

— Жаль, можно было бы ночью порезвиться!

Комбат «впаял» Филу пять нарядов на хозработы. Теперь понятно. Дерьмо убирать в сорок первой.

Мы как раньше не любили сорок первую, а теперь возненавидели их. Стукачи! И про поддонник, и стекло, и дерьмо растрезвонили.

Ну, что с них взять? Стукачи! Даже если морду и набить, они не изменятся, как стучали, так и будут, только с большим усердием и удовольствием!

Но нет худа без добра! Многие, кто планировал пойти в увольнение на женский праздник, остались в казарме, освободив остальным места, с такой мордой не то, что в город, из казармы выходить опасно. Все от тебя шарахаются, кто не в курсе. Как от прокаженного. А вдруг, заразно? Вот и остались «ошпаренные» в роте, освободив свои места в увольнении другим. Да и кто не смог пойти, пошел в самоход. Народа в казарме много, спасибо покореженным лицам, отсутствие «самоходчиков» и не приметят!

Я ехал на трамвае в увольнении, падал тихо снег огромными хлопьями, народу на улице мало. Почти никого. И вот через парк, под падающим снегом шла ОНА!!! Белые сапожки, белые колготки, короткая белая шубка, на голове шапочка — «таблетка» тоже белая. Из-под шапочки — длинные, почти до пояса белые волосы. Белые перчатки и белая сумочка. Белоснежка! На фоне белом! Я просто остолбенел от увиденного! Трамвай — корыто древнее, медленно поворачивал.

— Стой! — кричу.

— Не положено! — тетка вагоновожатая лениво отвечает мне.

— Там человека машина сбила и уехала! Помочь надо! Помрет дядька-то!

— Не положено! — таким же тоном мне был ответ.

— Ну, ты и сука! Умрет ведь гражданин! Как жить с этим будешь?

— Не я же его сбила. Так что — проживу.

И, кажется, что сволочь, намеренно сбросила скорость своего тихоходного рыдвана на рельсах, подтянула к остановке, я выскочил. Бегом, шапку в руку — бежать легче, да и не слетит так. Вот он парк! Вот следы… Куда? Во двор! Двор проходной. Следов много во дворе. Кто-то переезжает. Много народу. Обрывается след. Не могла Белоснежка далеко уйти! Не могла! Не должна! Красавица моя! Ну, где же ты?! Мечусь по двору в надежде след отыскать ножки прелестной мечты моей! Натоптано, затоптано, заплевано, как в душу мне нахаркали. Через двор бегу. А там много народу. Бегу дальше. Нет ее. Возвращаюсь. И здесь ее нет! К мужикам, что мебель грузят на машину.

— Мужики! Девушку всю в белом не видели?

Объясняю, описываю, во что одета была, от головы стриженой, лысой пар валит. Жарко. Рву крючки шинельные на груди.

Мужики качают головой. Понимают меня. Праздник, а курсант девчонку потерял.

Мне-то что от жалости их! Не нужна жалость, а нужна девушка. Та, что явилась мне, и исчезла, как символ красоты и чистоты в этот снегопад!

И побрел я туда, куда и шел. В общагу, где, как и планировал ранее, погрузился до вечера в атмосферу пьянства и разврата. То, о чем я мечтал давно уже, но, увы, без радости и счастья. Даже будучи в объятиях старшекурсницы, грезил о Белоснежке. И мозг мой водка не туманила, и разум был чист, зато тело отдохнуло, и плоть успокоилась.

Уходя из гостеприимного общежития толпой курсантов, мы попросили у утомленных любовью девчонок лука и чеснока. И побольше, а также листа лаврового. На вопрос, а, собственно говоря, зачем?

— Да, чтобы заедать, запах отбивать!

И ели мы лук — «офицерский лимон» и чеснок на общей общаговской кухне.

В казарму проникли без осложнений. Кто с «увольняшками» — через КПП, а кто без оных — через забор, тропой Хошимина! Предстали пред светлые очи ответственного Верткова. Он лишь помахал перед носом. Такой от нас был запах. Но алкоголь не учуял. И это хорошо!

В курилке собрались, обсуждали, кто и как провел увольнение. Многие хвастались своими любовными подвигами.

— Я пять раз сумел!

— Молодец!

— Я только три раза, но мне хватило.

— А ей?

— Ей тоже!

— А я — двадцать пять!

— Не ври! Не может мужик так много! Нет такого мужика! Нет такого запаса ни у кого на свете!

— Что же тогда в училище делаешь?

— Иди на гражданку быком-производителем, тебе цены не будет!

— Денег заработаешь — не унесешь. Машину будешь вызывать!

— Да врет он, чего вы слушаете брехуна!

Всем нам было обидно. КАК?!!! В чем секрет мужской силы его? Непонятно. Обоснуй!

— Как?! Как все!

И показал курсант двигательные процессы наглядно. Движение тазом вперед.

— Это раз!

Второе поступательное движение.

— Это два! И так двадцать пять раз!

Стекла задребезжали в курилке. Казалось, что стены не выдержат, обрушатся. Так смеялись, держались за животы все присутствующие. Стали забегать, заходить курсанты, чтобы узнать, в чем дело. Зашел не спеша Вертков. Грохот и непонятно, что происходит. Лицо озабоченное.

Давясь от смеха, ему рассказали, в чем причина попытки обрушения казармы.

У того вытянулось лицо, он покрутил пальцем у виска и, глядя на курсанта, изрек:

— Учите матчасть, молодой человек! Учите! Пригодится! И никому больше не рассказывайте о своих таких любовных похождениях. Могут и побить или отправить в сумасшедший дом.

И недоумевавшему свершителю сексуальных подвигов популярно, в доходчивой форме объяснили, в чем он заблуждался. Он почесал затылок. Потом произнес:

— Тогда один раз!

Вновь потолок был готов рухнуть от взрыва смеха.

Слон скупо улыбаясь, пошел на выход.

Майтаков, он же Пиночет, курил в сторонке, было видно, что он хочет что-то рассказать, но ждет, когда взводный уйдет.

— У меня сегодня случай забавный был, — начал Олег. — Пошел в самоход, через забор перекинулся нормально. Курсовку содрал с шинели, морда тяпкой, иду, никого не трогаю. На улице народа немного. Тепло, снежок падает — красота! И откуда они вынырнули на мою голову! Патруль солдатский!

Все притихли. Понимают, что это не «двадцать пять раз». Тут шутки хреново могут закончиться, если повяжут.

Курсанты ловили солдат в патруле, а солдаты — курсантов. У каждого свой план.

— Я — деру! Вверх по Ленина в сторону цирка бегу, а они не отстают. Я газку подкинул, прямо, как чувствовал, подковы недавно поменял, с напайками победитовыми прибил. Не сильно-то скользят! А, они не отстают. Догнать не могут, но и на «хвосте» висят. Я уже на мосту над речкой Искитимкой, свернуть во двор, чтобы со следа сбить. Начальник патруля кричит, видать уже выдохся напрочь. «Стой! Стрелять буду!» Я еще быстрее! Они тоже топают! Тут машина «шестерка» останавливается, дверь пассажирская распахивается на ходу. Водила мне: «Садись!». Второй раз меня просить не надо было. Я прыгнул, дверь захлопнул. Дыхание восстановить не могу, пот градом и от физо, и от волнения. Сердце выпрыгнет из груди. Мужик проехал с километр. Я ему, мол, спасибо, мужик, сколько я тебе должен! Выручил, брат! В кармане трешка была. Отдам — не жалко! Протягиваю ему. Он смеется, не надо. Оставь себе, а с тобой мы на втором курсе встретимся! Я тебя запомнил, и ты меня запомни! Предмет мой учить будешь так, чтобы от зубов отскакивало, а то на экзамене спрошу и за самоход, и за предмет! Готовься! Смеется в тридцать два зуба. Высадил меня и дальше поехал!

— Молодец мужик!

— Здорово!

— А кто такой был?

— Не знаю, — Пиночет пожал плечами. — Препод какой-нибудь, наверное. Доживем до второго курса, тогда и узнаю.

— Какой он из себя?

— Небольшого роста. Плотный такой, не толстый. Лысый. Глаза большие. Как навыкате, мешки под глазами, что ли. Я его особо не разглядывал, была бы девка, так разглядел бы. В цветах и красках. А так мужик, да мужик. Помог — поклон ему за спасение из лап патруля!

— Мешки у него под глазами были?

— Ну, да, были.

— Волосы светлые такие. По молодости блондином был?

— Ну, да, а что?

— Похоже, что это был Челентано, он же Киса, он же полковник Киселев. Наш с вами пиздец на втором курсе. Препод «Теоретические основы электро-радиоцепей».

— А что страшный предмет?

— Сдал — можешь жениться. Потом уже ничего не страшно в училище.

— Охуеть!

— Ну, ты, Пиночет, и влип!

— А что влип-то?

— Мужик нормальный! Не сдал Олега. Мог бы сразу в комендатуру привезти или в роту. А так от патруля спас, подкинул, денег не взял. Справедливый мужик! До его предмета много воды утечет, он еще и забудет и патруль, и кто такой Майтаков. Ты ему свою фамилию, роту, группу назвал?

— Не называл я ему ничего. Просто поблагодарил, да, деньги предложил. И все!

— Понятно!

— Поживем — увидим.

— Но дядька правильный!

— Сам курсантом был, понимает что такое курсантский патруль и солдатский.

— Был бы курсантский патруль, так они ни за что не догнали бы.

— Ага, их начпатруля под дулом пистолета впереди себя толкал бы.

— Или сам. Сам, в одиночку гонялся бы.

— А так — курсовки нет, поди, определи, с какого батальона.

— Это так тебе кажется. Первый курс, хоть с курсовкой, хоть без, а все равно видно и слышно, и пахнет иначе.

— И как же от нас пахнет?

— Как, как? Зеленью пахнет!

— Какой зеленью? Петрушкой что ли?

— Какой петрушкой! Зеленые мы еще, вот так и пахнет! Зеленью. Понятно?

— Понял.

Зима сдавала свои позиции, это было видно по всему. И нам приходилось несладко. Когда шел снег, нас дежурный по училищу по-прежнему поднимал среди ночи, а днем он таял, и вместо сампо мы раскидывали те горы снега, почти на уровне четвертого этажа учебного корпуса, на плац, чтобы снег таял и не угрожал жизни и здоровью окружающих.

Так получилось, не нарочно, конечно же, что когда полковник Радченко шествовал мимо, от этого рукотворного сухопутного айсберга отвалился приличный кусок изо льда и снега и рухнул в двух метрах от зама по тылу.

Несмотря на свою грузность, а где вы видели худого тыловика, он отскочил. Папаха съехала на бок, но удержалась. Зато нам досталось по первое число.

Вырубая новые ступени в снеговом льду, рискуя свалиться и сломать себе шею, мы придавали снегу кубические формы. Чтобы и безопасно, и по уставу.

Радченко несколько раз подходил и наблюдал за работой. Прикрикивал, чтобы снег далеко не разбрасывали.

— Товарищ полковник, разрешите обратиться! — Вадим Бежко сверху сбрасывал снег.

— Обращайся! — Радченко кивнул, поднял голову.

— А, может, подогнать грузовики и вывезти снег, товарищ полковник?

— Грузовики? Так, — полковник в задумчивости потер подбородок. — Не можно! Соляру надо. Амортизация машин. Не можно!

И двинулся Радченко дальше.

— Он свиней любит больше, чем курсантов.

— Это факт!

— Я несколько раз наблюдал, когда «ковбоем» по столовой стоял. Он приходит, смотрит на них так ласково, как на детей. Зовет их. Кабан и тот к нему приходит, он ему за ухом чешет. А когда мы отходы вываливаем, а они кучей несутся, готовые нас с ног сбить и сожрать, так ногами отпихиваешь от корыта. Радченко кричит, что посадит нас на «губу» за бесчеловечное отношение к животным.

— Я, помнится, попытался на хряке покататься, — Гурыч — Так эта скотина меня чуть по забору не размазал. Я с забора спрыгнул, ему на спину. А этот гад, такой же как и зампотыла, вдоль забора несется. И не просто бежит, а норовит меня по нему размазать и визжит. Короче — еле успел спрыгнуть, а то бы за гвозди зацепился и стал инвалидом. Вот такие поганцы Радченко и свинки его.

Ну, а когда не шел снег и, казалось бы, что можно отдохнуть, нас поднимали и мы долбили лед возле учебного корпуса. Днем таяло, а ночью схватывало ледком.

Весна — время, когда у всех просыпается острое желание любить девчонок. Нет, поймите правильно, оно у нас и не пропадало никогда, но весной — обострение чувств. Особенно влечения. Весна. Щепка на щепку лезет. Что же говорить про здоровые организмы курсантов! Первая зима идет на убыль. Пережили мы ее. Пережили! Снег тает, ночью еще бывает, что идет, но уже дыхание весны рядом. Дует теплым морозным воздухом в лицо. Смешно, конечно. Теплый морозный воздух. Но когда ночью минус пятнадцать, а после обеда уже около ноля, то и на утренней зарядке эти минусовые градусы кажутся теплом. Оборачиваешься и думаешь, что когда было минус пятьдесят — это холодно. А ноль — после обеда, почти загорать можно! Прелесть!

Зато с приходом весны наша старенькая казарма стала заметно потрескивать. Вода днем просачивалась под древний фундамент, ну, а ночью замерзала и разрушала его. По фасаду пошли трещинки. Ну, а с тыльной стороны там, где мы протоптали дорожки по стенам, тоже штукатурка отваливалась кусками, обнажая дранку, которой были обиты стены.

Не только у нас наступило обострение, но и у комбата тоже. Только не влечение половых чувств, а армейского маразма.

Басар накануне своего дня рождения заступил официантом по столовой. Ужин, завтрак — все нормально. Обед.

Приходят роты батальона. Расселись, принимают пищу. Заходит комбат. Комбат ходит между столами, следом старшина бродит. Сначала в сорок первой роте походил, потом зашел к нам. Буда бросил тарелку, ринулся к Старуну. Тот остановил его. Ходит комбат, старшина за ним. Басар третьим номером. Ходит комбат, головой крутит. Остановится, покачается на каблуках. Потом, словно вспоминая что-то, как собака по следу, подошел к углу. И торжествующе поднял с пола обгоревшую спичку.

— Старшина! Иппиегомать!!!! Курцы! Бардак! В столовой курят! И ты куда смотришь? — он размахивал перед носом старшины спичкой — О чем думаешь, старшина? Не о службе думаешь! Официанта снять с наряда! И по новой!

Резко повернулся на каблуках и вышел.

Повисла тишина. Бударацкий обратился к Басарыгину:

— Ты чего охренел, курсант, в столовой курить?

— Не курил я! Здесь и дежурный по столовой шарится, дежурный по училищу несколько раз был. Не курил я.

— А кто курил? Пушкин?

Подошел официант из сорок третьей роты:

— Комбат приходил. Крутился он. А ваш официант пищу получал, комбат зашел к вам — не курил. Вышел уже курил. Наверное, он и прикурил, а спичку бросил.

— Этот — может.

Басарыгин сдал наряд, сам пообедал вместе с ротой, пошел в роту. Вечером — снова в наряд. И снова официантом.

Ужин, завтрак, и… снова обед!

Басар носом шарил пол в поисках обгоревших спичек. Нет их.

Пришел батальон на обед. И снова пришел комбат.

Прогулялся по расположению сорок первой роты, потом к нам. Все, как вчера. Дежавю. Колонной двигаются между столов комбат-старшина-Басарыгин.

Старун прошелся по углам в поисках грязи. Но Олег там все протер. Комбат недовольно крутил шеей, веко у него начинало дергаться. Взгляд упал на столы, за которыми обедали курсанты.

— А где вилки? Официант! Почему? Офицеры — существа интеллигентные! Они должны уметь пользоваться всеми столовыми приборами! Старшина! Снять с наряда!

Дежавю! Никто не выкладывал вилки на стол. Теряются. Роты таскают друг у друга их. Гнутся. Да и мыть их — в два раз больше. Грязь застревает между зубцами. Но, коль комбат сказал снять с наряда, значит, снять.

Басар снова пошел в роту готовиться к наряду. Его уже пошатывало от усталости.

Дежавю. Ужин, завтрак и обед!

Комбат, старшина, Басарыгин… Почти любовный треугольник, преисполненный служебной ненавистью.

Басарыгин выложил на стол вилки, ножи, салфетки, которые выкладывали только для показных торжественных обедов. Стирать-то их придется самим. Но надоело уже Олегу стоять бессменным официантом. Он же — не памятник чугунный. С ног уже курсант валится от усталости.

Не заходил комбат в другие роты. Сразу к нам. Закурил. Спичку бросил на пол. Олег сапсаном бросился за ней, подобрал. Комбат развернулся, посмотрел, куда он бросил спичку. Нет ее там. Посмотрел на углы. Чисто. Потом прошелся между столами. Там все сервировано, как на показухе. Пошел Старун на выход. Руки за спину. Остановился на выходе, покачался на каблуках. Развернулся.

— Старшина! Ножки столов и стульев грязные!

Голенищами сапог, каблуками пачкают ножки столов и стульев. Черные полосы остаются въевшимися навечно. Отмыть невозможно. Только скоблить.

— Товарищ подполковник! Мы на ПХД моем. Официанты не моют.

— И это неправильно! В столовой всегда должно быть чисто! Снять официанта с наряда!

По залу прокатился недовольный гул. Хватит уже издеваться!

И Басарыгин снова снят с наряда. И по новой вечером в наряд! Орбита!

Ужин. Олег после того, как помыл посуду за ротой, вооружившись кучей битых осколков от бутылок, начал скрести ножки столов и стульев. Численность роты — 128 человек. 32 стола обеденных. У каждого стола 4 ножки — 128 ножек. 128 стульев, а у них 512 ножек. Итого со стульями и столами Олегу предстояло очистить от следов резины и сапожного крема 640 ножек. Мыть их бесполезно. Ближе к подъему работа была выполнена. На завтраке на Басара жалко было смотреть. Пока рота завтракала, он сел за колонной и уснул.

Обед. В роте делали ставки на то, снимет ли комбат Олега с наряда или нет. Столы были сервированы всеми приборами и салфетками, низ ножек столов и стульев сверкал белизной, пол вымыт. Солонки и перечницы заполнены под завязку. Ну, прямо, как на проверку.

Басарыгин заметно нервничал. Но… комбат не пришел. После окончания обеда мы поздравляли:

— Все, мужик! «Орбита» кончилась?

— Замудохался?

— Не то слово, пиздец полный. Только бы до кровати добраться!

— Со старшиной поговори, чтоб не стоять тебе на вечерней поверке, а пораньше лечь.

На вечерней поверке храп Басарыгина шел фоном, когда старшина выкрикивал фамилии. И тут дневальный как заорет:

— Рота! Смирно! Дежурный по роте, на выход!

Судя по тому, как он орал истошно, сразу стало понятно, что это не командир роты.

— Товарищ подполковник! Во время моего дежурства происшествий не произошло! Личный состав роты находится на вечерней поверке!

— Вольно!

— Рота, вольно!

Старун вошел в спальное помещение.

— Продолжайте вечернюю поверку, старшина.

Бударацкий продолжил. Мы очень активно, громко, четко кричали «Я», когда он называл наши фамилии.

Комбат тем временем прохаживался между кроватей, иногда заглядывая в тумбочки, проверяя порядок. Когда выходил с очередного прохода, то заметил безмятежно спящего Олега. Он не слышал ничего. Просто вырубился курсант до утра.

— Иппиегомать! Старшина! Почему кто-то спит, а не в строю! Бардак!

— Товарищ подполковник, это официант, он трое суток в наряде стоял. Прикажете поднять? С моего разрешения отдыхает.

— А-а-а-а! — протянул комбат — Это хорошо! Пусть спит!

Развернулся и вышел. Рота облегченно выдохнула. Зная крутой нрав комбата, мог запросто поднять спящего Олега и впаять еще парочку нарядов вне очереди.

— Комбат сегодня добрый!

— И не говори! Гуманист хренов!

На следующий день я пошел на почту, встретил там Басара.

— О, а ты чего на почту?

— Конвертов купить. Чтобы как говорит Баров: «Отправить конспект на Родину». Ты тоже за конвертами?

— Да, нет. Пока я на «орбите» зависал, у меня, оказывается, прошел день рождения!

— Ни фига себе! Забыл?

— Вообще из головы вылетело. Вот так я встретил свое восемнадцатилетние! — Зато уже никогда не забудешь такой день рождения!

— Это точно! Детям буду рассказывать, как шкрябал в свой день рождения ножки столов и стульев! А про день рождения напрочь забыл. Родители мне посылку прислали. Если не посылка, так я бы и сам бы уже не вспомнил.

— Поздравляю! И день рождения, и посылка из дома!

— Спасибо. Заходи к нам на сампо — «заточим».

— Не приду! У нас сегодня взвод — дежурное подразделение.

— И чего?

— На кладбище поедем. Ветеран какой-то помер. Могилу будем отрывать. Кому-то повезет, завтра хоронить.

— Не-а! Я покойников-то как-то не очень…

— Покойник-штука малоприятная. Это факт! Но, потом — поминки. Если родственники не жадины, то и накормят до отвала, и стакан поднесут. За помин души. Ну, а если жиды, то сами стребуем пару — тройку «пузырей» чистой энергии, да закуси. В казарме и употребим. Ну, а сейчас могилу рыть. Снег, грязь. Земля еще мерзлая. Полметра долбежки так, что искры в стороны. Грязные, как черти. Вечером мыться в холодной воде. Ни водки тебе, ни закуски! А завтра семинар. Каким местом в учебном отделе думают. Преподу же по фигу учились мы или могилы полного профиля для стрельбы с коня стоя рыли. У него ответ один: «Надо было раньше учить, а не оставлять все на последний день», ладно, я побежал!

На автобусе добрались до кладбища. Снега там — по пояс. Если на улице его как-то выдувало ветром, а здесь он лежал нетронутым, только центральная аллея была кое-как очищена. С матами, поминая всех родственников, утопая в снегу. Почти вплавь добрались до места будущего захоронения уважаемого человека.

Смотритель кладбища показал место. Мало места вокруг. Тесно. Эх! Начали! Снег в сторону! Очистили площадку, взмокли. Работали по очереди. Места мало. Мало места. Потом ломами взламывали ледяную твердь земли, промерзшую глубоко. По сантиметру вынимали грунт.

Кто был свободен, выходили на центральную аллею, рассматривали ближайшие памятники на могилах.

— Жаль, что нет зимой на могилах ничего. Ни водки, ни закуски! То ли делом летом!

— Летом либо бичи сожрут, либо вороны. Вон, смотри!

На кладбищенских деревьях сидели десятки ворон, некоторые с интересом наблюдали за нами. Все сидели молча. Иногда взлетали, сделав круг, другой, усаживались снова на ветки.

— Ждут, сволочи, что когда кого-нибудь помянут, а они потом нажрутся от пуза.

— Как-то странно, что не каркают. Жутко.

— Знаешь, если бы они каркали на кладбище — тоже было бы жутко.

— Вороны! Кар-кар! Кладбище! Покойники ходят! Привидение! Паночка, стоя в гробу выписывает фигуры высшего пилотажа!

— Ага! Командир эскадрильи имени Вия покойников! И на атаку заходит над пришедшими! Пикируют. Карусель крутят. Один отбомбился черепами или конечностями из анатомички, и свечкой в небо! За ним следом другой!

— Ковровое бомбометание!

— Лучше тогда черепометание!

Так болтая ни о чем, мы коротали время. Меняли друг друга. Попутно обсуждали, что бы утащить в казарму шутки ради. Кто-то бросил клич найти могилу с фамилией Бударацкого, да притащить ему и прикрутить на кровать. Но не нашлось таких могил, да, и тащить с кладбища было нечего. Просто за время учебы у всех выработался стойкий рефлекс, что нужно что-то утащить в казарму. Надо — не надо — потом разберемся! Даже то, что на первый взгляд и ни к чему через месяц окажется, что очень нужная фиговина!

Женька Поп заинтересованно рассматривал покореженные памятники, выброшенные на свалку.

— Ну, что, Женек, присматриваешь?

— Не были бы они такие помятые, можно было взять, чтобы скребки для снега сделать. А так с ними возиться долго придется. Пока выправишь, потом лопату сваришь. Да, и металл тонкий. Был бы хоть «тройка» металл. А, так! — Поп бросил железяку — Ржавчина сплошная. Не пойдет. Провозишься, а он потом рассыплется в прах.

Постепенно вгрызаясь в землю, мы углубились. Земля уже пошла незамерзшая, мягкая. Из могилы валил пар. Теперь уже чтобы согреться, да побыстрее закончить, мы сами торопили друг друга.

— Устал?

— Вылазь!

— Давай скорей! А то до ночи провозимся!

— Только не сильно далеко землю откидывай! Надо будет еще закапывать. Где они потом землю найдут?

— Главное, чтобы снег не пошел. А то ночью все завалит. И могилу, и землю.

— Надо будет венков с помойки притащить, укрыть яму и землю.

— Их там много?

— Немного будет — с могил соберем. Только ленточки оторвать надо, а то потом начнется шухер. Нас же самих за жабры возьмут.

— Да, как-то с могил… Венки чужие брать…

— Правдоха! Смотри на вещи рационально! Венок — это предмет, который может выполнять и иные функции, кроме как стоять на могиле с надписью от кого или чего умер покойник. «От любимой тещи», «От коллектива завода «Красный хрен». Они же в могилу и загнали. А покойному уже все равно, есть на высоте двух метров над его головой венок или нет. Когда завтра придет другой курсант, то ему не надо будет снег из могилы выгребать. А опустили гроб, зарыли, прощальный салют, прохождение торжественным маршем и на поминки. Так что, давай, шевелись!

До наступления темноты сумели закончить.

Весна продолжала свое победоносное шествие. Все сложнее приходилось бегать на лыжах, выполняя «500 сибирских километров». И снега меньше, и лыжня становилась скользкой. Стоишь на месте буксуешь в горку. Хоть песка подсыпай.

И вот после очередного забега воскресного, пока все приходили в себя, в училище случился большой переполох. Начальник училища и его первый заместитель вышли на центральную аллею. Два полковника неспешно прогуливались. Тепло, солнышко греет. Огромные сугробы тают.

Но не дай Бог попасться на глаза этим полковникам. В лучшем случае отделаешься пятью нарядами. А так могут и на «губу» закатать за не начищенную бляху. Поэтому в училище началась паника. Они же могут и в казарму зайти. А уж в казарме… короче — свинья везде грязь найдет. Сотни глаз из укрытий смотрели, куда же они пойдут. И все молились, чтобы только не в нашу казарму, лучше в соседний батальон, там бардака больше.

Армейский Бог услышал наши мольбы и направил сапоги полковничьи в общежитие, где жил первый батальон — четвертый курс.

А жили, как и положено им, спокойно, расслабленно, не торопясь. Скоро же они станут офицерами и свое, вроде, как отбегали, отсуетились.

И никто не ждал в общаге полковника Панкратова и Бачурина. И знали четверокурсники, что командованию училища плевать на все воззрения курсантов старших курсов. И точно так же могут загреметь на гауптвахту, как и все училище.

И поэтому, когда они вошли на первый этаж, все курсанты с верхних этажей, как стадо раненых бизонов, кинулись на второй этаж. Не для того, чтобы встречать командиров горячим приветствием, а только для того, чтобы выпрыгивать из окон в огромные сугробы, что были на газонах. На это зрелище сбежалось смотреть все училище. Наблюдали издалека, не привлекая к себе внимание.

Те, кто стоял в окошках, в очереди прыгать, шепотом кричали своим товарищам, которые совершили этот мужественный поступок:

— Ну, как?

— Нормально? Мягко?

— Ноги сгибай, да на бок заваливайся сразу!

— Давай, уходи скорей!

Задние напирали, не давая собраться с духом, прыгунам. Их просто выталкивали, всем бы лишь поскорее покинуть здание.

На третьем этаже распахнулось окно. Показалась фигура.

— Ты что, очумел?

— Высоко!

Шумел народ внизу.

— А пофигу!

Все замерли, когда он прыгнул…. Высота на самом деле была очень приличной. Очень. Примерно, как четвертый этаж в нормальной пятиэтажке.

Вопль «Бля» сопровождал его полет. Он вошел вертикально в огромный сугроб на углу здания. Вошел, как горячий нож в масло. Воткнулся и полностью скрылся в сугробе. Не видно ни головы, ни рук. Только облако снега взметнулось вверх и опустилось… И тишина…

— Допрыгался!

— Пиздец курсанту.

— Говорили же — высоко. И сугроб неизведанный!

Кто был рядом, пробираясь по сугробам, обегая газон, рвались на помощь своему собрату. Ну, же!!!! Ну!

Человек пять почти одновременно начали откапывать сугроб. Вот и руки показались. А потом и тело… Курсант стоял вертикально в сугробе… Все-то думали, что все — хана… А тело, что постепенно извлекали из снежного плена, отчаянно материлось. Он просто не мог выбраться. Снег его засасывал все глубже. Откопали, отряхнули. И ладно!

Его товарищи на третьем этаже не рискнули повторить подвиг «пикирующего курсанта», скрылись из окна, закрыли ставни.

Полковники Панкратов и Бачурин тем временем прошлись по первому этажу. По второму. Дневальным досталось по первое число. Командиры щедрой рукой осыпали всех нарядами. Как из рога изобилия. Но никого на губу не отправляли. На третьем этаже они зашли в ближайшую комнату, открыли встроенный шкаф. Обычный армейский встроенный шкаф с антресолью до потолка.

Открыл Панкратов, а там — курсант. Но очень высокий курсант. Кличка соответствующая «Жираф», под два метра ростом, а может, и выше.

Открыл начальник училища дверь, стоит тело, головы нет. Открыл дверцу антресоли. Там голова. Смотрит сверху вниз.

— Ты что тут делаешь? — Панкратов.

— Прячусь, — молвила голова пересохшими губами.

Курсант даже не мог представить ту кару, которой его немедленно подвергнут.

— От кого прячешься? — Панкратов оглянулся на своего заместителя.

— От вас, — был ответ.

— Дурак! — в сердцах сказал Панкратов, захлопнул дверцу антресоли и молча вышел из комнаты.

Больше они никуда не заходили, вышли на улицу и ушли в учебный корпус.

Над Жирафом потешалось все училище. От первого курса до последнего. Он стал притчей во языцех. Даже офицеры рассматривали его, как диковинку.

Снег сошел. Лыжи спрятали до следующей зимы. Не надо больше убирать снег. Не надо убирать снег!!! И этот участок, закрепленный за первым курсом, в следующем году перейдет первому курсу, а мы уже будем на втором курсе!!!

Красота! Тепло. Учиться не хочется! Скоро сессия, скоро отпуск!!! Скоро отпуск! Скоро отпуск!!!

Заканчивается обучение на автомобильной кафедре. Практическая сдача экзамена по вождению.

Теорию сдали все быстро. И прошли все. А вот вождение… Допускается до пяти ошибок. Цена каждой ошибки — двадцать штрафных баллов. Набрал сто штрафных баллов — свободен. Есть время для пересдачи. Есть время до отпуска. Отпуск — стимул. Не сдал — остался без прав на машину и без отпуска!

Полигон. Развернуться во дворике, заехать в горку, остановиться, поставить машину на ручной тормоз, потом сняться с «ручника» и поехать вперед.

Взвод сдавал полигон. Кто-то нервничал, терялся, но сдавали все. Пока не сел за руль Бровченко.

Серега лихо развернулся во дворике, потом так же лихо заскочил на горку. Затормозил так, что принимающий милиционер — ГАИшник чуть лбом не вынес лобовое стекло.

Стал Серега трогаться в горку, но глохнет машина, не едет. Раз. Другой. Уже сорок штрафных баллов заработал. Принимающий экзамены:

— Не торопитесь! Соберитесь! Сосредоточьтесь!

— Да, я спокоен! — орал Бровченко, дергая коробку передач.

Эффект тот же. Машина рычит, дергается и глохнет.

— Бровкин! Снимись с ручника!

Орали мы ему. Но не слышал нас Бровченко! Так и не сдал с первого захода он на права. Запоролся вот на этой горке. Зато у Бровченко появилась новая кличка «Ручник», «Тормоз» или «Снимись с ручника». Обидно, конечно, когда тебя называют тормозом, но все по делу.

Потом практическое вождение по городу. Весь взвод в кузове ГАЗ-53, по очереди выскакивали и менялись с тем, кто в кабине.

В кузове хорошо! Тепло! Девчонки ходят по городу. Особенно понравившимся кричали, махали руками! И сколько же много красавиц бродит в одиночном порядке! И никто их не любит! А тут полный кузов молодых, здоровых парней готовы любить всех девчонок города Кемерово и Кемеровской области!

Я тоже, хоть и потел за рулем грузовика, а все равно старался рассмотреть местных красавиц. Жаль, что нельзя в присутствии милиционера посигналить им. Привет, девчонки! Скоро отпуск!

Хитрый дяденька-мент говорит мне:

— Прижмись вправо, запаркуйся.

— Э! Нетушки! Там знак стоит!

— Да мне в туалет надо! — почти взмолился принимавший экзамен. — Придавило, там кусты густые, не видно будет. Давай паркуйся. Это не провокация! Обещаю! — он уже коленками начал сучить.

Но я тоже не лыком шит!

— Ставь отметку, что все сдал — тогда припаркуюсь. Иначе на этой улице вообще остановка и стоянка запрещена! — и поддал немного газа.

— На! — милиционер нарисовал напротив моей фамилии, что все сдал.

— Пожалуйста! Писайте!

Сам вышел из кабины и полез в кузов.

— Следующий!

— Пинькин! Давай рули!

— А куда милиционер делся?

— В туалет. Приспичило.

— Обоссался?

— Не знаю. Не спрашивал.

— Наверное, он посмотрел, что Пинькин следующий, вот и чтобы потом не выскакивать на ходу.

— Не знаю. Вернется — спроси.

Вот и курсант, и принимающий в кабине. Поехали.

Олег резко бросил сцепление, машина дернулась вперед, нас откинуло назад.

— Пенек! Убью!

— Не дрова же везешь!

И поехали! Олег «ловил» дорогу, дергая руль. Мы держались за борта кузова, чтобы не упасть, матеря Пинькина и всех его ближайших родственников.

Переезд через трамвайные пути… Пинькин тихо вползает на эти пути, и глохнет машина.

Все бы ничего, только трамвай показался. Трамвай начинает тревожно звенеть, мол, освободите дорогу!

Мы начинаем барабанить по кабине:

— Пенек!

— Сука!

— Убирай машину!

— Пора из кузова прыгать?

— Кто поближе — дайте по морде, чтобы проснулся.

Кто-то заглянул в кабину.

— Пиздец! Он под руль спрятался!

— Уебок!

— Заводи!

Милиционер уже сам, благо, что педали были дублированы, завел машину, врубил передачу, и машина прыгнула вперед. Мы попадали в кузове, но никто не обиделся. Трамвай пронесся мимо. Все вытирали пот. Кто пилоткой, кто рукавом.

— Пронесло.

— Не говори!

Пинькин вынырнул из-под руля и припарковался. Милиционер вышел из машины и пошел в кусты.

— Видать обосрался.

— Я тоже.

Следом за милиционером рвануло пол кузова курсантов. Полегчало…Заодно и покурить можно. Хоть и по-быстрому. В кузове-то нельзя.

Пинькин забрался в кузов. Где ему досталось как морально, так и физически от нас всех.

Остальные сдали. Милиционер, когда закончили сдавать, долго и внимательно смотрел на Пинькина. Ничего не говорил. Но под его недобрым взглядом Олег скукожился, усох. И так всем понятно, что именно он хотел сказать. Мы за него уже все рассказали, высказались.

Скоро отпуск, и у нас началась горячая пора. Нужно снова бежать на полигон. Для этого надо качественно подготовиться. Спиртное, продукты и много чего еще надо из полезных продуктов и вещей на полигоне.

В конце первого курса произойдет окончательный отбор. Кто останется в роте, а кто перейдет для дальнейшего обучения в сорок третью и сорок четвертую роту. Кто уже никогда не сможет стать радистом.

Никому не хотелось покидать роту. Коллектив. Год обучения. Сложились отношения. Там новый коллектив. Новые командиры, новые требования. И даже старшина-придурок, ротный — зверь, но уже все привычно, все знакомо, почти все родное.

И свободное время проводили в учебных классах, отрабатывая учебные задачи по радиосвязи. Передавая и принимая на скорость группы цифр и букв. Только бы поехать в отпуск и остаться в своей роте!

Казалось, что первыми на «вылет» были те, кто поступил из национальных республик. Но им тоже хотелось остаться, и они старались. И у них получалось, порой, гораздо лучше, чем у тех, кто просто ленился.

Казарма наша разрушалась на глазах. Система канализации почти не работала. Всех залетчиков посылали на работы по уборке фекальных вод на первый этаж. Однажды, когда командир сорок первой роты, распекал дневальных за то, что они плохо убрались, стоя в туалете, наш дневальный в очередной раз, прочищая забившуюся канализацию, слишком переусердствовал. И чугунная труба не выдержала и лопнула. Поток зловонной жижи рухнул в сорок первую роту, щедро обдавая всех, кто там был.

Двое суток ремонтировали, латали. Радченко приходил на место потопа. Давал распоряжения. Но однажды изрек:

— Все, эту казарму нужно закрывать. Или она завалиться сама. И люди погибнут.

Мы и сами все это видели. В подвале здания у рот были холодные каптерки, в которых хранился снегоуборочный инвентарь. Фундамент разрушался, выпадали целые кирпичи. Мы их ставили на место. Но всем было понятно, что не достоит казарма до конца нашего обучения. Разрушится. Вода хлюпала на полу в подвале, подмывая фундамент, проводка искрила, лампочки моргали. Неприятно все это.

Наша баня — большая душевая встала на ремонт. Надо же где-то мыться курсантам. И стали рано утром ходить мыться в общественную баню на улице Весенней.

Так, чтобы успеть вернуться до завтрака назад, потом развод на занятия и далее по плану.

Эх, хорошо попариться! Кажется, триста лет уже не парился. Все кряхтят от удовольствия. Пот течет ручьями в парилке, выходит усталость, приходит истома. Хорошо!

Только бес-старшина беснуется:

— Закончить помывку! Выходи строиться!

— Успеем, старшина!

— Еще пять минут!

— Ну, хорошо же!

Старшина несколько раз еще покричал. Потом, недолго думая, подошел к каменке и помочился на нее…

Ядовитый пар быстро выгнал всех из парилки. Уже никто не стеснялся в выражениях по отношению к Бударацкому.

— Старшина! Ладно мы — ушли. Но сейчас нормальные люди гражданские придут. Им-то за что такое наказание? Нюхать эту отраву?

Старшина молчал, только злобствовал, чтобы быстрее собирались и выходили. На обратном пути заставил нас бежать. Вся помывка была смазана потом.

Ему же хватило ума прийти к ротному и доложить, что он сделал, да еще, что на обратном пути он заставил нас бежать.

Земцов долго, очень долго материл его. Но Бударацкий так до конца и не понял, а за что его ругают?

В ноябре нам ставили под лопатку первую прививку от энцефалита, а сейчас пришло время повторной вакцинации. Не сама прививка страшна, а то что потом болит ужасно. Появилась шутка. Подходишь к товарищу и легонько хлопаешь его спине:

— Как дела, брат?!

Боль такая, что пополам сгибает. Один из плюсов, что ограничивают физические нагрузки. Отжиматься не получалось. Да, и на перекладине и брусьях тоже как-то не очень. Рука срывалась от боли под лопаткой.

— А на фига эти прививки?

— Наверное, чтобы ты энцефалитом не заболел.

— И не заболею?

— Не умрешь, — Вадик Полянин.

— А ты откуда знаешь?

— Так я же — таежник. У нас этого энцефалита много. Год на год не приходится. Но бывает. Иногда, когда летчики не ленятся, то хорошо опыляют леса от энцефалита, да шелкопряда.

— Кого? Чего? Шелкопряда? Ты гонишь! На фиг тогда работать, собирай шелкопряда, да шелк. Не знаю, сколько стоит, но где-то читал, что больших денег. Нафиг тогда на медведей охотиться!

— Федот, да, не тот. Шелкопряд шелкопряду рознь. Эта сволочь всю лиственницу убивает, съедает всю зелень, а взамен типа шелка — паутину вешает. Ну, не паутина, а такие нити. На манер шелковых.

— А-а-а-а! Понятно. Жаль!

— Энцефалит, вообще, штука страшная. Если помер — это одно. Все понятно. Помер, да помер. А выжил — башкой будешь дергать, падучей страдать. Ничего хорошего. Говорят, что если клещ энцефалитный корову укусил, а ты потом ее молока выпил, то потом — все. Тоже энцефалитом болеешь. Не в такой жесткой форме, но болеешь.

— Жуть какая-то. А мы на абитуре были. Шарились везде, и никто нам прививки не делал! Могли же и «ласты склеить».

— Никого не кусали же!

— Наверное, клещи знают, что курсанта или абитуриента лучше не кусать — пиздюлей получишь!

— И сам, и вся твоя родня!

— Все проще. Училищные медики обрабатывают территорию лагеря. Поэтому и не кусают.

Всему батальону объявили, что казарма наша закрывается, необходимо будет после окончания учебы переместиться в «Брестскую крепость». Полусгоревшее здание на малом плацу.

Веселого мало. Окон нет. Полов нет. Да, вообще кроме стен, да крыши там ничего нет. Сформировать рабочие команды и начать восстанавливать казарму. Команды, конечно же, — из курсантов. Строительных материалов никто не даст. Добывать самостоятельно. Учебный процесс — не нарушать! Караульная служба и прочая — не отменяются.

Ротный построил роту.

— Товарищи курсанты! Все знают, что нужно почти заново отстраивать казарму. Нужны те, кто умеет строить, красить, белить, электрики. Короче, все, кто может работать по строительным специальностям. Также нужно добывать стройматериал. Весь! Все, что кто может. Трубы, пиломатериал, краска, алебастр. Короче — все! По добыче стройматериалов обращаюсь, в первую очередь, к местным курсантам. Обещаю увольнение, помощь в ходе сдачи сессии. Рабочая команда сдает сессию досрочно и уезжает в отпуск, потом работает.

И началось! Что началось? Кто мог легально, через родственников, знакомых достать стройматериалы — доставали. Что не хватало — договаривались, не давали — воровали.

Просят же, как у людей — дайте бочку извести гашеной. Не дают. Ладно — сами виноваты. Стройки редко когда охранялись в то время. Ночью десяток курсантов с ведома ротного или взводного, переодевшись в подменку, отправлялись в самоход.

Почему с ведома? В увольнение они нас не могли отпустить. Чтобы прикрыть от дежурного по училищу. Если «залет» за забором — офицеры ничего не знают. А десять курсантов — сила. Они многое могут. Да, и вряд ли кто вступит в открытое противостояние. И даже милицейский наряд. Что же говорить про гражданское население.

На свою беду, буквально недалеко от тропы Хошимина, располагался ЖЭК. У них было много чего интересного строительного. В первую же ночь, после предварительной разведки, утащили ацетиленовый генератор и баллон кислорода, бочку белой краски. Все это перебрасывалось через забор. Двухсотлитровую бочку очень сложно перебрасывать. Да еще так, чтобы не поднять шум.

Понимали, что в случае поимки по голове никто не погладит. Даже, если поутру придет милиция, то все будут отрицать все и вся. Но есть стукачки, в особый отдел, например. Так, что надо так, чтобы поменьше видели, слышали, знали.

И в роту не потащишь — улики на лицо. Прятать надо. И так прятать, чтобы другие роты училища не нашли с ходу. А пойдет курсант, смотрит, в кустах бочка краски стоит. Никого вокруг, а это значит, что бочка-то ничейная. Или как говорят в армии «дикая», от стада отбилась. Надо либо к стаду отвести, чтобы не пропала, или уничтожить. Курица, отошедшая на два метра от забора, считается дикой и подлежит немедленному уничтожению! Ну, а «дикую» бочку краски нужно немедленно доставить в роту. В свою роту. И тогда ротный грехи твои простит, пару раз в увольнение отпустит. Есть стимул проявить смекалку и стырить чужой стройматериал.

Да, и на кафедру любую притарань бочку краски, тебе экзамен «автоматом» поставят. Так что стройматериал в армии — это вещь!

Колька Панкратов, используя родственные связи, добыл трубы для казармы.

Рабкоманда под руководством училищных сантехников в свободное от учебы время начала варить систему отопления, канализации, много чего еще делали!

Командование батальона, рот договорились о том, что курсанты в рабкомандах освобождались от занятий. Да, и сессию они сдавали очень щадяще.

Вертков, памятуя прошлое, заставил все оружие «строителей» поставить в отдельную оружейную пирамиду. И никому не давать для чистки оружие.

5 мая — день печати. День рождения газеты «Правда» — рупора КПСС, и все отмечают сей праздник! Студенчество — по-своему. Эстафета по городу. Много этапов. ВУЗы выставляют своих лучших легкоатлетов: стаеров, спринтеров, в зависимости от дистанции. В педагогическом институте есть факультет физического воспитания. Там готовят профессиональных спортсменов. Училище выставило… Выставило первый курс. Четвертый батальон. Нас.

Этапов много. Спортсменов много. А также должна быть группа поддержки. Выйти в увольнение. Пусть не по своим делам. Но посмотреть на девчонок. С кем-нибудь познакомиться. Да, и просто осмотреть город.

Так уж получилось, из-за того Земцов нас гонял и в хвост, и в гриву по физо, что большинство спортсменов, которые защищали честь училища были из доблестной парнокопытной сорок второй роты.

Почти вся рота упросила Зему выйти в город и поболеть. Тактика была такая: сильный, слабый. На одном этапе сильный, на другом — слабый. На финале — сильные.

Валера Лиханов должен был пробежать дистанцию в четыреста метров. Солнце пригревало. Зеленые листочки пробивались из почек на ветках. Некоторые самые отчаянные девчонки уже стянули с ножек капроновые колготки и заманчиво сияли белизной кожи.

Спортсмены-студенты разминались, делая растяжку. Бегали на месте. Резко срывались со старта, сделав несколько шагов, останавливались, махали руками. Делали все, что можно увидеть на больших соревнованиях по телевизору.

Экипированы они тоже были как спортсмены с голубого экрана. Кроссовки крутых марок, маечки не менее популярных фирм, спортивные трусы. Красавцы. Девочки, кто украдкой, кто откровенно рассматривали спортивные фигуры и экипировку бегунов.

Мальчики-студентики красовались, как павлины, распуская «хвосты».

Наш Вара, увы, выглядел непрезентабельно. Майка обычная. Обычное наше нижнее белье. Штаны-трико. С вытянутыми коленями. Наши обычные темно-синие полукеды. Лиханов курил, ссутулившись, рассматривая окружающих девочек. Они же, увы, не обращали накакого внимания на курсанта Лиханова.

На этапе перед Варой бежал представитель сорок первой роты.

— Бегут!

— Бегут!

— Где наш?

— Не вижу!

— Бля! Просрал этап!

Наш прибежал пятым. Рядом бежали курсанты, поддерживая, подбадривая.

— Вара!

— А что?

— Палка бежит!!!

— Понял! — Вара выбросил окурок, подхватил эстафетную палочку и рванул!!!

Мы бежали рядом.

— Вара! Давай!

— Жми, Брат!

— Работай руками!

— Локтями двигай!

— Давай! Поднажми!

И Лиханов «давал»! Он обходил одного за другим мальчиков-мажоров в красивой форме и хорошей спортивной форме.

Вара, как локомотив на полных парах, обгонял велосипедистов. Казалось, что от него спрессованный воздух разбрасывал спортсменов по сторонам.

К финишу этапа он пришел первым. «Кирилл» подхватил палочку и рванул вперед. Финальные этапы были закреплены за сорок второй ротой.

Лиханов согнулся пополам, восстанавливая дыхание. Резко разогнулся.

— Дай докурить! — он выхватил у кого-то из курсантов окурок и докурил.

Присутствующие дамы уже заинтресованно рассматривали неуклюжую фигуру Лиханова в не очень притязательной форме одежды. Но он был победителем в их глазах! А женщины в любом возрасте любят победителей!

Остальные этапы были за нашей ротой. И мы победили! Мы выиграли эстафету! КВВКУС — ЧЕМПИОН!!! Сорок вторая рота — победитель! Мы вытащили соревнование!

Все, кто присутствовали, отмечали, что благодаря мощному рывку Лиханова, удалось вырваться на лидирующие позиции. И остальные курсанты не подкачали. С большим отрывом финишировали. До самого парада спортсмены-победители ходили гоголем. Ну, а мы — болельщики, грелись в лучах их славы.

9 Мая — парад! И до него тренировки, тренировки, тренировки. Уже тепло! Уже хорошо! И на девочек можно поглазеть. Эх! Красавицы! Весна! Солнце! Девчонки раздеваются! И парад!

И мы уже не молодо-зелено. Мы уже можем многое. И если надо порвем на части кого угодно. И училище это чувствует, что волчата подросли и стали волками. И второй батальон уже относится к нам уважительно.

И в отличие от первого нашего парада на 7 Ноября, когда были только две мысли: «скорей бы и абы как»! То сейчас уже осознанно. И хотелось, чтобы было хорошо! Не просто хорошо, а лучше всех!

И Земцов поддерживал, и всячески культивировал эту мысль. Ушивали парадку, чтобы не мешком сидела, а точно по фигуре. Подковы с металлом, чтобы искры снопом! На носок — подкова! Под каблук «позвонки»! Красота!

Шаг печатаем на плацу на репетиции на главной площади города! Грохот и искры в темноте! Красиво! Со стороны завораживает, наверное! У всех настрой победителей!

Полковник Абрамов вновь отвечает за подготовку к параду и отмечает нашу — сорок вторую — как лучшую в училище! Земцов цветет и пахнет! Улыбка трогает его губы, уши сдвигаются назад, смуглая кожа слегка краснеет от удовольствия. Грудь колесом, подбородок еще выше, походка пружинестее.

Только комбат все больше беснуется. Не может быть, чтобы сорок вторая рота была лучше, чем другие роты батальона. Рота залетчиков и лучшая на параде — невероятно!

И проверки-шмоны по тумбочкам, и его высказывания на разводе:

— Пробежался я по тумбочкам сорок второй роты. Кругом бардак! Осколки бумаги! В одной из тумбочек я нашел Анну Самохину. Кое-как, но я ее отодрал.

Строй батальона нервно вздрогнул. Нельзя вслух смеяться. Первые ряды краснели, надувая щеки, чтобы не взорваться смехом. Задние же, не стесняясь, сгибались пополам, давя смех внутри себя, рвущийся наружу.

— Комбат «отодрал» Самохину!

— Силен!

— Я бы тоже хотел ее «того»…

За спиной курсанты шепотом обсуждали и комментировали высказывания комбата. От этого еще больше хотелось смеяться. Командиры взводов тоже стояли красные. Им вообще нельзя было показывать, что комбат порет чушь. По рангу не положено.

Земцов тоже посмеивался втихомолку над комбатом. Да, у нас самая залетная рота. Но зато, в отличие от других рот, в самоходе нас не ловят.

Спускаемся и поднимаемся по простыням на время. И почти бесшумно. Чтобы не беспокоить стукачей с первого этажа.

И патруль не может нас догнать в городе. Ни курсантский, да, он, честно, и не особо старается, ни солдатский.

Ротный однажды изрек:

— Если в городе я вижу курсанта в самоходе и не могу его догнать, то возвращаюсь в свою казарму и устраиваю поверку. Только из своей роты я не могу догнать курсанта!

С одной стороны мы гордились этим, а с другой… Знали, что не нужно дальше находиться в самоходе, а нужно «дергать» в роту!

И на полигон, на полевой выход мы тоже не ходили. Вернее, как всегда, побежали!

Тяжело? ДА! Но уже не так! Мы все знаем. Мы почти все умеем! Умеем бегать! Это факт! Вперед! Вперед! Ротный уже не так издевается над нами. Бежим! Марш педальных коней! Хочешь стрелять как ковбой и бегать как его лошадь, — тогда к нам!!!

Вперед! Ротный ушел вперед роты. Чтобы не сбить дыхание передаем по колонне. Это в первый раз мы не обратили внимания, а сейчас, значит, будет засада или «вспышка». Ну, и хорошо! Отдохнем! На земле полежим!

Темп! Вперед! Самых слабых ставим впереди строя. Теперь у них нет ни малейшего шанса отстать или посачковать. Весь взвод им дышит в затылок. Сострадания уже нет ни у кого. Только вперед. Сострадание быстро кончилось, когда, вот так, из-за дурака придется тащить его барахло и его самого. Вперед!

Ротный устроил засаду, из-за кустов вылетает цилиндр картонный с зажженным фитилем, летит, переворачивается, на солнце видно хорошо. Первый взвод заорал еще до взрыва:

— Засада слева!

— Противник в кустах!

— К бою!

— Огонь!

Мы упали, кое-как сорвали автоматы, они же под вещмешками на биатлоновский манер одеты. На двух ремнях. Автоматный и от сумки. Но выдернули. Получилось. Отбили «атаку». Ротный еще пару раз бросил взрывпакеты в нашу сторону.

— Интересно, а если бы у кого-нибудь из роты, совершенно случайно, вот так, случайно, оказалось пара — тройка патронов в магазине?

— Патроны случайно не оказываются в рожке. Их кто-то туда укладывает.

— Ну, а все-таки? — настаивал Мазур.

— Образовалась бы вакансия в роте. Вакантная должность — командир роты. Кто стрелял — вычислили бы махом. По нарезам в стволе и на пуле. Кого-нибудь посадили бы. И назначили бы нового ротного. Ну, а нам всем потом не выдавали бы патроны до самого выпуска. Стреляли бы из рогатки или духового ружья, как в тире в горсаду.

— А все-таки жаль, что нет пары патронов.

— Чего так?

— Достал он уже.

— Это точно!

Многие из роты ненавидели Земцова. Из-за его вечных придирок. Из-за вот таких забегов на длинные дистанции. Из-за физо. Вон, на зимнем выходе сорок четвертая рота просто подошла на автобусную остановку, погрузилась в полном составе вместе с лыжами и за менее чем за час доехала до Ягуновки, а оттуда под горочку, в свое удовольствие, не спеша, скатилась до полигона. Красота! И никаких подвигов. Каждый заплатил за билет, могли и не платить, но и совесть надо иметь! И воспоминания об этом выходе у них самые чудесные. Кроме пожара, конечно. Они и на этот выход таким же макаром пойдут. Даже, если и пойдут, так пойдут, а не побегут! Как мы. Как Басарыгин говорит: «Сорок вторая рота — проигранная в карты рота!».

Но легче, гораздо легче бежать. Привычка, знание местности, да и силушки добавилось. Взрослеем, мужаем.

Конечно, это видно по тому, как сдыхаем. Если на первом марш-броске сдохли через первые пять километров, то сейчас нам удалось это гораздо позже, но все равно сдыхаем. Киснем. Вон и парни, что впереди уже не так активно. И «комоды» начали придавать ускорение пинкообразными и толкательными движениями. Строй растягивается.

Удалось добраться до полигона быстрее, чем в первый раз. И поспели как раз на ужин. Это хорошо! И наглость уже появляется. Год почти отучились! И почему хлеба не по норме хлеборез дал? Чай на добавку есть?

Мы уже не забитые зеленые салабоны.

Алтухов в первый же вечер проверил замок на складе, где масло хранится.

— Не возьмем, — обреченно покачал он головой. — Такой сложный замок. Только ломать. Спалимся.

— Жаль, — вздохнули мы.

— Конечно, жаль. Шматочек маслица халявного не помешает!

И пошла учеба! Теперь мы уже отрабатывали батальон в наступлении и обороне. Принимали решение на бой в качестве командира батальона мотострелкового.

— Блядь! — Блохин почесал голову — Никогда не думал, что принять решение на бой так сложно!

— Это тебе не отделение и взвод. Сопка ваша — сопка наша.

— Принцип-то один и тот же.

— Принцип-то один, только силы иные. Да, и средства тоже разные.

— Если внизу — автомат, гранаты, да пулемет ротный. А здесь и минометная батарея, и артдивизион, много чего еще. Башка кругом идет. И связь организовать тоже непросто.

— И не дай Бог тебе стать командиром связи в танковом батальоне — смерть до пенсии. Так никогда и не станешь капитаном!

— Хана какая-то.

— М-да, учите матчасть. Учите. Пригодится.

— Хотя бы когда в плен попадешь, будет что рассказать. А так и говорить не очень будет. Ни поторговаться. И пытать бесполезно. И людей утомишь, да и сам помучаешься.

— А сразу говорить надо, что я — выпускник КВВКУС! Из сорок второй роты! Я хорошо бегаю, но больше ни фига не знаю и не умею!

— Ты за всех-то не говори!

Так проходили занятия. Уже мы меньше копали. Больше рисовали карты прямо на улице. На коленке. Принимали решение на бой. На наступление. Контратаку. Оборону. Перемещение. Сложно. Очень сложно. Понимаешь, что у тебя в подчинении всего триста или чуть больше людей. Считай, как две курсантские роты. А вот задачи, которые может и должен выполнять мотострелковый или танковый батальон — совершенно разные. И должен продумывать комбат все. От боевого охранения, обороны с воздуха до подвоза провианта, бани. Просто голова кругом.

Вроде и продумал все, докладываешь полковнику Чехоеву строевым голосом. А старый полковник, тыча в твою карту, невинно спрашивает:

— Чама! У тебя вот здесь овраг. Ты как его будешь использовать?

— Никак. Овраг же.

— Тогда противник его использует против тебя. Он как раз почти посередине дислокацию твоего батальона режет. Вот и зайдет по нему ДРГ противника, как на метро московском доедет. Возьмет тебя в плен. Да, и хуй с тобой, такого комбата и без них снимать надо! А вот людей твоих вырежет и сорвет выполнение боевой задачи. Не только твоему батальону, а, может, и всей дивизии, а то и армии. Иди, готовься, ишак горный и тот бы лучше продумал бы. Тактика — это наука и искусство! Кто любит тактику… Знаешь дальше?

— Знаю. Ездит на «Волге». Кто не знает — на ишаке.

— Вот именно! Думать! Быстро думать! Вот чему учит тактика! Это набор готовых инструментов, если ими грамотно использовать, то можно добиться очень многого. И самое главное — ПОБЕДЫ!!! А вы все похерите и просрете!

Занятия продолжались днем, иногда ночью. Ночью же курсанты по привычке бегали в Ягуновку. Кто к девчонкам, кто за водкой. Иногда и то, и другое.

И вот Панкратов, Редькин, Завалишин, Лиханов, Крохалев решили отметить день рождения у Коли Панкратова.

Сбегали в упомянутый населенный пункт, взяли там водки, закуски, притащили в лагерь. Тихо удалившись в овражек, употребили водочку. Поздравили Николая. Хорошо посидели парни, душевно! Не спеша. Перед вечерней поверкой почистили зубы. Только вот внешний вид, смешки пьяные, да свежий запах перегара выдал парней.

Земцов, который присутствовал на вечерней поверке без труда их вычислил.

Вывел перед строем.

— Ну, что товарищи курсанты? Пили?

— Пили!

— Никак нет!

— Не. Не пили!

Вразнобой отвечали залетчики.

— Понятно.

— Что там изучаете? Батальон?

— Так точно! — пьяно, но почти в унисон ответили.

— Ну, и хорошо. Отрыть КНП батальона, согласно всем требованиям. Срок — два часа. Принимать работу будет кафедра тактики. Место… — он покрутился на месте. — Вон. На склоне оврага. Не сделаете. Или сделаете плохо — пиздец отпуску. Вопросы?

— Никак нет… — уныло ответствовали ему.

— Ну, и хорошо. Налево! Шагом марш! Есть еще желающие употребить спиртные напитки?

— Там же все обоссано!

— Я там не только ссал!

— Ну, вот и откопаешь то, что отложил.

— Когда ты там гадил?

— На абитуре.

— Вот и отметили день рождения!

— Ну, если на абитуре «отложил личинку», то прошла осень, зима. Там уже ничего не осталось.

— Только запах.

— Эх, а хорошо посидели!

— Хорошо!

— Этот день рождения я не забуду. Такого никогда не было! Сначала на свежем воздухе посидели, выпили, поговорили…

— А закончим отрыванием КНП батальона.

— Кто знает, как его рыть?

— Бери больше — кидай дальше. Отдыхай, пока летит!

— Размеры, болван!

— Есть. Я конспект хороший написал.

— Не спал на лекции?

— Не спал. И, видимо, не зря!

— Как чувствовал?

— Хочу ездить на «Волге» как Чехоев.

— Сделай проще. Узнай, есть ли у Чехоева дочка, и женись на ней. Папаша подарит свою «Волгу» тебе на свадьбу.

— И потом все семейные встречи обсуждать с тестем тактику? Не хочу!!!

— Надеюсь, что Зема пошутил насчет отпуска.

— Ты можешь припомнить, когда ротный шутил?

— Не помню.

— То-то! Давай разметим и отроем этот КНП!

Достав конспект, тщательно вымерили, отрыли за два часа, раздирая руки в кровь, выгоняя остатки хмеля, вырыли КНП.

Траншея, три ячейки, место для связистов — любо-дорого смотреть! Все ровненько, по линеечке. Стенки гладенькие, казалось, что отшлифованы шкурочкой. Дно выровнено, ни соринки. Образцово-показательный КНП!

Земцов пришел сам к указанному сроку. Похлопывая себя по сапогу веточкой, он критически осмотрел сверху. Прошелся по краю. Спрыгнул вниз. Осмотрел. В одной из ячеек покрутился. Вскинул к плечу воображаемый автомат, уперев локоть в бруствер, приложил воображаемый бинокль к глазам, опираясь на оба локтя. Было видно, что он серьезно принимает работу. Легко выбросил свое тело из окопа, отряхнулся, потопал, сбивая налипшую землю с сапог. Посмотрел на часы.

— Ну, как, товарищ капитан?

«Алкоголики» выглядели совершенно трезвыми и усталыми.

— На мой взгляд — нормально. Но я пока не комбат. И поэтому мне сложно судить о работе. Вот придет преподаватель тактики, он и оценит ваш труд! И не забудьте! — он поднял палец вверх. — Отпуск под угрозой срыва. Сейчас рабкоманда приедет. Надо чтобы кто-нибудь им помогал, службу нес, поэтому я максимально всех буду тормозить в отпуске. Так что — смотрите. У вас есть шанс первыми остаться на весь отпуск здесь. Работы много. С лопатами хорошо обращаетесь. Будете раствор месить, да подтаскивать его.

Показался преподаватель по тактике.

— Опоздание на двенадцать минут, — заметил Земцов, просто обронив в пустоту.

Подполковник прошелся по верху, оценивая работу. Спрыгнул вниз, достал рулетку. Завалишин спустился к нему, помогал ему измерить КНП.

— Ну, как?

— Сейчас! Вот здесь еще! — измеряя стенку ячейки.

Скрутил рулетку. Развел руками.

Парни с напряжением смотрели в глаза. Отпуск под угрозой срыва!

— Великолепно! — подполковник развел руками — Я не видел такого КНП батальона уже лет пятнадцать. Все по размерам! Даже полки для упора локтей, гранат вырыты. У связистов место под коммутатор сделано. Это вообще… — он снова развел руками.

— Зачет? — Панкратов вытер тыльной стороной ладони пот со лба.

— Конечно! — преподаватель закивал головой — Завтра скажете свои фамилии, я вам оценки поставлю.

— Не надо им оценок положительных ставить за это, — Зема кивнул на инженерное сооружение. — Сдавать им наравне со всеми. Они таким образом свой проступок искупили. А не оценки зарабатывали!

— Отпуск в силе?

— Ну, а теперь, молодые люди! — Земцов — Отпуск наравне со всеми. У вас есть шанс уехать вовремя. А сейчас — привести окружающую местность в исходное состояние!

— Может, не надо закапывать? — подполковник выглядел растерянным — Такой КНП! Жаль, что не на тактическом поле! Он там бы был жемчужиной!

— Именно, что не поле. А так кто-нибудь ночью пойдет по нужде, да шею свернет себе!

Было видно, что Земцов горд, мол, удалось удивить «тактика». Знай наших! Он с трудом сдерживал самодовольную улыбку. Губы так и готовы были растянуться в улыбке.

— Да, да! Конечно! — подполковник огорченно качал головой. — Жаль, что здесь оборудовали. Жаль, — огорченно вздохнул, развернулся и пошел.

— Закопать! Завтра проверю. Будет плохо — минус десять суток из отпуска.

— Вопросы?

— Никак нет!

— Вперед, юноши, вперед! — ротный ушел.

Кто стоял рядом, поздравили своих товарищей.

— Молодцы. Отпуск остался целым.

— Я этот КНП никогда не забуду, — Колька Панкратов смотрел на свои руки, набитые мозолями с кровью. — Еще и зарывать. Пинькин! Помоги!

— Ага! Водку пили без меня! А мне зарывать. Нашел дурака за четыре сольдо!

— Вот сволочь! А еще друг!

Мужики начали закапывать, утрамбовывая периодически ногами грунт.

А потом стираться, мыться, бриться. Утром — осмотр, занятия. Ночка у них выпала еще та. Поутру они были заморенными, с опухшими руками.

В итоге, тактику сдали все. А «залетчикам» препод поставил «отлично».

Слух о том, что Земцову в отпуске нужны рабочие руки, заметно подстегнул роту. Все стали внимательнее. Некоторые даже отказались от посещений своих любовниц в Ягуновке.

Обратный переход в училище прошел бодро. Земцов, прохаживаясь перед строем, объявил:

— Кто отстанет от роты на пять минут — минус десять суток в отпуске. Кто вывалится из строя, и ему будут помогать — минус весь отпуск. Слабые будут в отпуске повышать свою физическую подготовку. Вопросы, товарищи курсанты?

— Никак нет!

— Ну, если нет… Рота! Равняйсь! Смирно! Налево! Бегом!!! Марш!!!

И снова мы побежали! Теперь уже никого не нужно было стимулировать физически или морально. Все бежали. Даже те, кто раньше отставал, держались в строю, не пытаясь отстать, «шлангануть», вызвать жалость и передать свое оружие и амуницию. Вперед! Вперед! Вперед! Отпуск под угрозой! Только вперед! Отпуск — дело индивидуальное и интимное. Не нужен отпуск — иди пешком. Размножаться должны только сильные! А они бегут в строю, стойко перенося все тяготы и лишения воинской службы. За это им приз — отпуск. С выпивкой, девицами! Вот для стимула и вызываешь в голове сексуальную блондинку. Только не о горячих объятиях начинаешь мечтать, а о пиве! Холодной, запотевшей кружке пива. По наружной стенке которой сбегает капля воды, оставляя за собой след. Кружка пузатая, сверху шапка пены. И вот в Йошкар-Оле в пивнушке, прозванной в народе «Щучья пасть», делаешь глоток этого нектара! Оно холодное! Глоток! Еще глоток! Залпом выпиваешь это амбре! Напиток богов! Потом вторую кружечку, уже не спеша, под рыбку сушеную. М-м-м-м! Хорошо!

А пока, облизывая пересохшие губы шершавым языком, рвемся в казарму!!!

И никто не растянул строй. Никто не вывалился из строя, никто не отстал от роты. Язык на плече. Возле заправки — привал. Фляжку в рот и залпом, так, что вода выливается, по углам рта бежит по шее, на форму… Хорошо! Фляжку, все семьсот десять грамм до дна! Залпом! Без остатка! Вытряхивая капли в рот!

Уф! Мы — молодцы! Некоторые стояли на коленях. Ноги подводили. Кто-то стоял, согнувшись пополам, печень не справлялась, кололо в правом подреберье. ОЗК, вещмешок съезжали на голову. Ничего! Все хорошо! Мы добежали! Смогли.

Взводные не ожидали такого темпа, сами красные, как раки, пот бежит в семь ручьев по ним. Это вам не первый полигон, когда можно выйти, отдохнуть, подбодрить отстающих, тут самим как бы не стать… отстающим. На скрытую радость подчиненных.

Казарма! Душ! Спать! Через семь дней — зачетная неделя, а потом — сессия!

Сессия! Страшно! Высшая математика — ерунда, когда у тебя за плечами курс института. А вот, когда не знаешь, да, еще и забыл… Бударацкий «срезался» на «вышке».

Аналогичная картина была и по физике, иностранному языку, СЭС (средства электрорадиосвязи, то есть прием-передача) и талантливо засыпал все остальные предметы.

Сказать, что мы сочувствовали, ничего не сказать, вернее, соврать! Мы тихо ликовали! Это тебе, старшина, возмездие!

Земцов не бегал за преподавателями, уговаривая, «влепить» «трояк».

Бударацкий уверенно двигался в сторону ворот. На отчисление. Как-то сидели в курилке и обсуждали, что старшина — болван и не способен учиться.

— Это, видимо, проблема во всех училищах одинаковая! Старшина с садистскими наклонностями, дегенеративного вида, в страхе держит личный состав роты. Ротного устраивает этот расклад. Ему меньше работать. Он прикрывает старшину, «учится» за него. Взаимовыгодное сотрудничество. Так и в Красноярском училище было. Был там такой же старшина. Конченный мерзавец. Ротный за него четыре года экзамены сдавал. Выпустился он со всеми лейтенантом. А куда такого дурака? Так чтобы не навредил ни себе, ни личному составу?

— Подальше. С глаз долой. В Красноярске училище ПВО?

— Правильно. На точку дальнюю. ПВО. У них много дыр. Кушка, Диксон и Мары — там ПВОшники тоже стоят. На охране воздушных рубежей Родины. И отправили этого лейтенанта с замашками эсэсовца в Якутию и не просто, а куда-то на оконечность. Там, где небо с землей и морем сходится.

— Неплохо. Год за два.

— Но холодно. Минус пятьдесят в порядке вещей.

— Зато десять лет отслужил и можешь на пенсию. В академию поступить легче, для таких «примороженных» — своя льготная очередь. Есть свои плюсы. Но и минусов хватает!

— Это точно! Ну, и что с этим бывшим старшиной случилось? Медведь задрал?

— Хуже. Он подвиг совершил.

— Чего? Подвиг? На амбразуру лег?

— Где же он ее нашел?

— У меня знакомый после Афгана, как выпьет, так все амбразуру ищет. Приключения на свою жопу. «Башню» клинит по полной программе.

— Засунули, значит, этого извращенца в отдельную роту. На точку. Офицеров там только ротный, да, старшина. Нет, больше идиотов там служить. Через год ротный и старшина в отпуск — на материк. Этот — за старшего остался. И вот в полукилометре от расположения роты, на расстоянии прямой видимости всплывает атомная подводная лодка.

— Охуеть!

— И не простая лодка, а американская. В аварийном режиме. Единственный офицер докладывает по команде наверх. Он засек их раньше спутника!

— Одуреть! И дальше что?

— Он свободных от БД в ружье. И собрался штурмовать лодку.

— Идиот что ли?

— Дегенерат!

— Факт непреложный!

— Благо, что в штабе ему команду дали «отставить». Лодка еще часов пять в надводном положении постояла, погрузилась и удалилась восвояси.

— Вот сволочи американские!

— Когда ты читаешь в «Красной Звезде», что наши подводники паслись у берегов США, гордость берет?

— Да!

— А чем американские подводники хуже советских? Такие же воины. Точно также хотят вероятному противнику в подвздошье зайти, чтобы в случае атаки нанести удар поближе. Ракета сколько летит? Минут сорок от США до Союза? А здесь раз — и в дамки!

— Ну, да!

— Но это еще не все!

— Он, что, вторую лодку засек?

— Нет, поступил без экзаменов в академию.

— Он же — гидроцефал!

— Без экзаменов же!

— А там учиться надо. И похлеще, чем в училище!

— Все правильно. И тогда бывший старшина женился!

— Охуеть!

— Вот именно! Женился. Не просто так, а на дочери заместителя Командующего Московского военного округа.

— Страшная, наверное, девочка?

— Это мне неведомо. Сие есть тайна великая!

— У него елда, наверное, как у Фила!

— И это мне неизвестно! Но теперь за него тесть учился в академии.

Курилка взорвалась смехом.

— Класс!

— Молодец!

— А вы говорите, что идиот! В училище ротный учился, в академии — тесть! Молодец мужик! Нигде не утонет!

— Ну, а так как идиот, а тесть и это понял, то и отправил своего зятя…

— На три буквы?

— В Якутию!

Мы снова ржали, как кони.

— Только уже командиром отдельного батальона в Якутск!

— Неплохо!

— Ну, да. Сначала взводный, потом — бац! И ты уже «отдельный» комбат. На подполковничьей должности. Красавец!

— Мужчина!

— И нашего старшину ждала бы такая карьера, если бы не вылетел из училища.

— Он еще не вылетел.

— Но все предпосылки к этому имеются!

— Дай-то Бог, чтобы вылетел! Всю душу уже вымотал.

— Идиот дураком!

— Будем надеяться, что так оно и будет!

— Что ротный ему не поможет!

— Взводные-то — точно. Они к нему задом повернулись.

Тем временем сессия продвигалась вперед. И рота сдавала! Сдавала хорошо!

Были и те, кто не сдавал, но таких было мало. Коля Бударацкий уверенно продвигался к выходу из училища. В нашем взводе сдавали все. Я же сдавал все на «отлично». Тоже неплохо. Оставалось «не залететь» по глупости, и тогда… тогда — ОТПУСК!!! Отпуск!!! Это слово перекатывается на языке, как добрый коньяк или портвейн «Агдам»! Отпуск!!!

Сессия сдана! До отпуска еще неделя. Кто сдал, готовится к отпуску. Впереди еще один караул. Последний караул!!!

Наш взвод — в первый караул. Ничего нового. Все мы знаем. Все мы умеем. Не в первый раз!

Подходит Кириллович.

— Славка! Дело есть.

— Глаголь.

— Выводным на «губу» поставь.

— На посту надоело стоять? Да, и не могу я. Сам знаешь, что выводными только сержанты могут ходить.

— Да, тут такое дело… — «Кирилл» замялся — Там один мой знакомый сидит. Должок имеется.

— Рассказывай.

— Я когда школу заканчивал, выпускной вечер. Все хорошо. До утра гуляли, я не пил.

— Знаю, что не пьешь, ни разу не видел, не слышал. Это тебя не красит. И чего?

— Пошел уже почти утром девчонку провожать. А тут четверо выруливают и на нее. Мол, красотка, пойдем с нами в кусты… Сам понимаешь.

— Вот уроды. Пьяные?

— Выпившие. Ничего не соображают. Я сначала мирно хотел с ними договориться…

Посмотрел на мускулистую фигуру Андрея. Спортсмен, хоккеист.

— Чего смотришь? Драка была. Сильная драка. Не по-детски. Девчонку оттолкнул, крикнул: «Беги»! Потом мне по башке рейкой от скамейки шарахнули, потерял сознание. Они меня ногами отоварили. Сняли часы и туфли. «Лампочку» стряхнули. Я неделю отлеживался. Ходить не мог, мотало. Думал, что все, инвалидом сделали! Оклемался, стал искать. Примерно знал. Они из соседней школы были на год старше меня. Никуда не поступили, так шарахались. Не учились, не работали. У мелких деньги сшибали, к девкам цеплялись. Отморозки дешевые. Один на один зассали бы, а толпой — за здрасьте! Я и узнал, кто такие, только, вот, достать не смог их. На следующий день после драки они в армию ушли. Часы жалко было. Мне родители подарили на выпускной. Золотые, «Ракета» с гравировкой. Пидарасы!

— Ты у них был как прощальная гастроль?

— Вроде этого. А тут мне вчера сообщили, что одна из сволочей в отпуск из армии приехала. И пьяный в горсаду «бушлатился» и ментам попался. Те разобрались и на «губу» притаранили. Военный пусть у военных посидит. Комендант гарнизона ему пять суток впаял. Так он до конца отпуска и прочалится. Сам понимаешь, «замок», должок есть неоплаченный.

— Ну, что, Андрей! Долги надо отдавать! Тем более — такие! Обещать не буду. Составлю проект, пролезет, значит, пролезет!

— Спасибо!!!

И пролезло!!! Поставили Андрея выводящим на гауптвахте!

Начальником караула с нами был капитан Баров! Элегантно подтянут, небрежен. Красавец-мужчина!

На разводе, сверкая золотой фиксой, он обратился к тем, кто заступал на дежурство на КПП-2:

— Мои юные друзья! В окрестностях училища объявилась банда хорьков-педерастов, которые грабят легковые автомобили в ночное время.

— Слышали!

Курсанты кивнули. Уже не у одного офицера ночью разграбили машину. Снимали колеса, разбивали, выдавливали стекла, воровали магнитолы. А то и снимали лобовые стекла.

— Так вот! Мои юные беби! Мой боевой мустанг будет стоять всю ночь под вашей охраной, под окнами второго КПП. И упаси вас Боже, если вдруг по утру я обнаружу, что с моей ласточки хоть шаебочка пропала.

Пауза.

— Я даже не знаю, какова будет моя месть. Извращенный мозг под моей капитанской фуражкой даже затрудняется вот так, с ходу, придумать ее. Но не сомневайтесь ни на секунду, что кровь я выпью у вас всю. Медленно, по капле, до дна… Начну с вашего отпуска. Вам понятно?

— Так точно!

— Что вам понятно?

— Бдить вашу ласточку, как зеницу ока!

— И это правильно!

Для острастки он погрозил пальцем.

Вот и последний караул на первом курсе!

Караул приняли. Смену по постам развели, за ужином ушли. Кириллович доложил, что смену принял.

— На месте твой обидчик?

— На месте. Прежний разводящий рассказал, что тот у него всю душу вымотал. Их там двое на губе. Сначала сидели в одной камере, так второй, под воздействием моего гада, стал тоже говнюком, рассадили, чуть ли не силой, так второй стих. А первый дергается.

— Нарывается, значит?

— Нарывается. Еще как нарывается, — Андрей плотоядно улыбнулся, и встаив пальцы кистей рук друг в друга, вывернул кисти, потянулся. Пальцы защелкали. — Пиздец котенку. Больше срать не будет!

Мы с Мазуром, Гуровым позвали Кирилловича, я им все рассказал.

— Ну, что, Андрюха, пошли, посмотрим на твоего товарища по играм.

— А чего всей толпой?

— Вдруг ты не справишься. Подмогнем!

— Да, справлюсь я. Их тогда четверо было. А один на один — слабак.

— Нам спокойнее будет. Не ровен час — приложишь его, а нам потом вместо отпуска в военной прокуратуре зависать. Скучно. Согласись?

— Согласен. Пошли! — он махнул рукой.

На губе было двое солдат. Сидели они по одиночным камерам. Все стены выкрашены черным «кузбасс лаком», освещение тусклое. Лампочки все заделаны продырявленными консервными банками. Развлечений никаких. Прогулка положена, но кто же тебя выведет? Ладно, своего брата курсанта. Он-то не сбежит. Отсидит свое на гауптвахте и пойдет в казарму. А вот солдат… Тут бывало и дезертиры сидели, которые под судом. Выведи его на улицу, а потом ищи ветра в поле. Сам можешь сесть. На фиг. Закрытого дворика нет.

А почему эти двое сидели по одиночке? Скучно же на губе, одуряюще скучно. Вдвоем можно и договориться, и напасть на курсанта, автоматом завладеть, а там… Потом пусть будет то, что будет!

Андрей достал связку ключей и отпер дверь, за которой сидел его обидчик.

В солдатской помятой, уже как тряпка, форме сидел солдат. Взгляд свысока, насмешливый. Правильно, он уже год отслужил — «черпак», как— никак! А тут сопливые курсанты — первокурсники. Сидит, развалился. Хотя положено встать, представиться, на сколько посажен, сколько осталось.

Вальяжно так сидит. Развалился. Нары пристегнуты к стене, не положено днем спать. Табурет прикручен к полу. Стол прикручен. Все черного цвета. Из книг — Уставы ВС СССР. Вот и все, что положено. Сиди — учи Устав, то, что ты нарушил.

— Встать! — Кирилл «заводит» себя и ситуацию.

— Да, пошел ты, салабон! — голос барский, протяжный.

— Встать! — у Андрея от природы низкий голос, внушает уважение.

— Не положено по сроку службы! — менее уверенно.

Андрей резко вошел в камеру, мы втроем молча стоим у порога, готовые прийти на помощь товарищу.

— Встать, сука!

Коренастый Кириллович обеими руками хватает солдата и рывком поднимает его.

На полголовы выше Андрея, но щуплый. Против Кирилловича — мозгляк.

— Теперь смотрим, чтобы Андрюха из него дух не вышиб, — шепчет Гурыч.

— Угу! — кивнули мы.

— В глаза смотри, сука!

— Чего тебе! Чего! Отпусти! — пытается вырваться солдатик.

— В глаза, блядина, гляди! Вспоминай!

— Чего вспоминать-то! Чего пристал?!

— Накануне отправки в армию вечер помнишь?

— Чего помнить-то? Я жаловаться буду!

— Жалуйся. Я — здесь! — сделал полшага вперед я.

Он понял, что помощи ждать не откуда.

— Чего ссышь, пидар? Страшно? А как четверо на одного? Не страшно, да? Не бойся! — Андрей, не отрывая глаз, мотнул головой в нашу сторону. — Они не вмешиваются. Только ты и я. Без скамеек, без твоих друганов с кастетами! По-честному.

Андрей оттолкнул его к стене, принял стойку «к бою».

— Давай! Давай! Сука! Давай! Чего ссышь-то!!!

— Не помню я! Что пристал?

Хотя по глазам было видно, и вспомнил он Андрея, и историю вспомнил.

Кирилл снял ремень со штык-ножом, подсумком, протянул нам и все, как положено, не отворачивая взгляд от противника. Приняли ремень, сами сняли пилотку, часы Андрей снял и сунул в карман, расстегнул манжеты рукавов и несколько пуговиц на куртке.

— Пиздец тебе, гаденыш! Ну! — Андрей сделал ложный выпад.

Противник «повелся» и пошел в атаку, того и надо было Кириллу. Мы это сразу оценили. Зема нас учил на занятиях по рукопашному бою и воскресных соревнованиях по боксу.

Полушаг в полуприсяде влево, и встречный в лицо. Хороший удар! Снизу вверх, в нижнюю челюсть! Звук затылка, когда он бьется о бетонную стену — неприятный звук!

Морда в крови, мотает головой, нокаут, но еще на ногах, опирается левой рукой о стену, правой, вроде как, обороняется или просит не нападать.

Ан, нет! Оттолкнувшись от стены рукой, хочет провести «вертушку». С ноги зарядить Андрею в голову. Благо, что разница в росте позволяет это сделать.

Но наш Кирилл готов к этому. Можно было сделать шаг назад, пусть воздух молотит, силы тратит. Андрей злой! Он делает блок, ногу дергает вверх и делает подсечку под вторую ногу противника. Тот с грохотом падает. Такая у него планида, нет возможности сгруппироваться. Андрей со всей дури бьет лежащего под дых. Тот пополам сгибается.

— Эй, Андрюха, не убей. Ты же в сапогах! — Сехин покачал головой.

— Нормально. Пусть хоть на чуть-чуть почувствует, каково мне было, когда они вчетвером меня лежащего без сознания пиздили! Пидарасы!

Андрей, не стесняясь, бил лежащего со всей дури.

— Помогите! Убивают! Помогите! — орал тот.

Он уже не предпринимал попыток встать. Просто орал.

— Чего орешь, сука?! Кто же тебя убивает-то? Это вы меня убивали, что без сознания, сняли часы и туфли. Я только из школы выпустился, а вы девчонку хотели изнасиловать, не получилось, так меня чуть не убили! А сами в армию, мол, она скроет. А вот хуй вам по всей морде! Не скроет! Я сам в армии! На! Получи! Уебище лесное! Ты и в армии не должен служить. У дедов, небось, «шестерил», а сейчас молодых чмыришь, воин писькин! На!

Тот уже перестал орать, затих.

— Андрей, хватит. Чмо — хлипкое, помрет еще.

— Кончай, Кирилл. Хватит. Он все понял.

Гурыч и Сехин оттащили еще горячего Кирилловича.

— Хватит. Слышишь. Хватит! Все!

— А ты, чмо паскудное, — я ткнул его носком сапога. — Вякнешь слово — со мной будешь иметь дело. У меня сапоги сорок пятого размера. Ребра сразу в труху. Но я буду бить в пах. Потому что таким даунам как ты, размножаться не надо. Понял?

— Угу, — тот лежал, прикрывая голову.

По пути открыли камеру, где сидел второй «залетчик». Он все слышал, но не видел.

Тот забился в угол, поджав ноги к подбородку, закрыл голову руками.

— Эй! Пассажир! Ты что-нибудь слышал?

Не отнимая рук от головы, тот лишь замотал головой.

— Кому-нибудь слово — получишь в двойном размере. Потому что не видел, а только слышал. Это была репетиция радиоспектакля. Понял?

Тот согласно закивал головой.

Андрей умылся, набрал полведра воды и отнес своему сопернику. Подождал, когда он умоется, Гурыч, на всякий случай, был рядом. Кто знает, что у этих горячих парней на уме.

Караул продолжался. Смена караулов. Баров подкидывал вводные:

— Стоишь на посту, а на тебя бежит мужик с веслом!

— Каким веслом?

— Бетонным, спер в парке у скульптуры «Девушка с веслом». Некоторые находят очень сексуальной скульптуру. Правда, не уточняют, девушку или весло. Так, вот. Ты стоишь на посту, а на тебя несется мужик с веслом. Твои действия?

С капитаном Баровым никогда не скучно. Даже когда он ругает, то и проникаешься, и стыдно, и весело. Баров — есть Баров!

И вот прибегает дневальный из роты. Такого, в принципе, быть не может! Но жизнь и служба не всегда укладываются в прокрустово ложе Устава.

— Товарищ капитан! Со второго КПП звонили, там четыре типа возле вашей машины крутятся!

— Караул! В ружье!!!

Две смены построились.

— Товарищи курсанты! Слушай боевую задачу! Группа местных пидарасов пытаются уничтожить мое личное имущество! Мою машину! Приказываю! Бодрствующая смена! Через дырку в заборе между вторым и третьим КПП! Отдыхающая смена — через второе КПП. С собой взять радиостанции. По моей команде «В атаку!» взять в плен негодяев! Оружие применять только в крайнем случае. Штыком тоже колоть только в жопу, и то неглубоко! Хватит приклада и рожка! Вопросы?

— Никак нет!

— Вперед, мальчики! Вперед! Только не убивать местное население! Мелкие травмы не в счет!

И мы пошли! Шестнадцать вооруженных курсантов — это сила! На посту возле караульного помещения оставили Правдюкова. Под страхом смертной казни ему строго-настрого приказано никого в караульное помещение не пускать, посылая всех на хуй! Он проникся и, придав своему лицу звериный оскал, остался в одиночку оборонять вверенное здание.

Про дырку в заборе знали курсанты, это была одна из троп Хошимина, но откуда знал Баров? Баров знает все! На то он и Баров!

По Р-158 мы доложили, что на исходной. Через минуту послышалось «В атаку!»

И мы выскочили на почти не освещенную улицу Федоровского. В нашу сторону бежала группа неизвестных. Которых мы тут же встретили… Встречным боем. Их четверо, нас — восемь. Мы — молодые, сильные, с оружием. Двое попали под приклады ближайших курсантов, двое попытались уклониться от нас, но парни, что бежали сзади свалили их с ног…

Били? Еще как! Ногами! Прикладами! Связали ремнями брючными, притащили в караульное помещение. Доложили дежурному по училищу, тот прибежал выпучив глаза. То что грабили машины — известно всем. Но чтобы поймали! Чудо!

Вызвали ментов. Те приехали. Задержанные урки бросились к ним, как к родным.

Менты, выслушав нас, покачали головами.

— Не получится. Отпускайте их. Вот если бы они что-нибудь скрутили, а мы их поймали, то тогда еще был бы состав!

— Так вот же!

Вывалили на стол набор инструментов, что отобрали у преступников. Два вантуза, чтобы выдергивать лобовое стекло. Всякие отмычки, кусачки. Ключи. Несколько домкратов.

— Ну, и что?

Милиционеры качали головой. Обычный набор сантехника, слесаря.

— Ладно, — Баров прямо в караульном помещении сплюнул под ноги. — Вы, товарищи милиционеры, свободны. А потом еще удивляетесь, отчего вас так народ-то не любит. Езжайте, а мы с этими… — он выразительно посмотрел на преступников. — Поговорим. Ночь длинная. Смена у нас только в девятнадцать ноль ноль.

— Пиздец вам! — кто-то полушепотом, но внятно произнес.

— Шваброй изнасилую, — тоже кто-то тихо добавил.

— Лучше штык-ножом.

— По яйцам.

— Ладно.

Милиционеры направились к выходу.

— Э-э-э! Стойте! — один из задержанных, которому досталось больше всех, самый здоровый, да и наколок у него больше всего.

— Чего тебе?

— Я сознаюсь, что пытались ограбить машину!

— Чего?

— Я все подпишу! Только не оставляйте нас с ними! — он затравленно оглянулся через плечо.

— Жаль! Я уже придумал, как сломать тебе пальцы, — Баров не шутил. — Чтобы впредь не повадно было воровать! Товарищи милиционеры, пишите здесь. А то привезете к себе в отделение, а они передумают. А мы им поможем вспомнить. У кого они еще машины грабили. Думаю, что и офицеры с удовольствием придут.

— Так ночь же на дворе!

— Поверьте, я знаю офицеров, они придут, — Баров покачал головой.

Милиционеры начали писать протоколы допросов, осмотрели машину Барова. Так увлеклись, что чуть не забыли провести смену постов.

Один из задержанных начал упираться, мол, я не я и хата не моя. Я вообще просто мимо проходил. А спина и грудь вся в церквях, да другой зэковской графике.

И других задержанных сбивает с панталыку.

— Миронов, возьми людей, препроводи гражданина в камеру. Там стены холодные, может, одумается!

— Есть!

Кто выводящий? Кириллович.

Закинули в свободную камеру. Нас много. Он — преступник. И понеслась! Эх, раззудись, плечо! Сапоги-то кованые! Через минуту вопли с пола!

— Хватит! Не надо! Я подпишусь!

— Вставай! Пошли! Умывайся!

Когда завели урку в помещение начальника караула, то вздрогнули милиционеры, а подельники отшатнулись, с ужасом посмотрели на нас.

— Ну, кто еще отказывается от признаний?

Тишина.

— Ну, вы и звери! — милиционер покачал головой — Вы бы поосторожнее. Убьете же.

— Убьем — закопаем здесь же. Земля военная — никто никогда не найдет. Зато другим неповадно будет. Я правильно говорю, животное? — он, вроде, и небольшой подзатыльник отвесил задержанному, но тот лбом шарахнулся о стол.

Через дежурного по училищу вызвали офицеров, у кого грабили машины. Те сонные, злые приходили в караульное помещение, давали показания, отвешивали пару тумаков, в зависимости от злости, сильно или не очень задержанным. К утру, когда все уже закончили, зэки были сильно опухшие от побоев. И не только наших.

Караульное помещение грязное. Столько народу, да и никто не собирался его мыть. Не до этого! Приключение же!

Вывели двух «губарей», как все разошлись. Они без слов и отдраили караульное помещение. Пол был уделан в крови. Они со страхом оглядывались на Кирилловича.

— Работать! Чего смотрите! Сейчас свою кровь отмывать будете с пола! Быстрее! Schneller!

Пришел комбат. Обвел всех нас взглядом.

— Бля! Сорок вторая рота! Вы и здесь отличились! Иппиегомать! Вас даже в караул поставить нельзя!

И снова мы были героями в училище! На нас ходили и смотрели. История обрастала несуществующими подробностями. Как группа урок не хотела сдаваться. И мы бились с ними насмерть. И победили.

Начальник училища с Бачуриным долго думали, что же делать с Баровым и с нами. То ли наказывать, покинули караульное помещение. То ли поощрять за поимку опасных преступников, а из милиции пришла официальная бумага, что рецидивисты в составе группы грабили машины.

Подумали-подумали и решили не наказывать! И не поощрять!

Ротный объявил всему личному составу первого караула, нарядам на КПП-2, 3 благодарность! А политическим — амнистию. И мы поехали в отпуск!!!

И снова в голове пел Кузьмин: «Я возвращался домой!»

Домой!!! Домой!!! В отпуск!!!