День «Б»

Глава 39

Штурм советскими войсками Минска возобновился на рассвете 3 июля. Во второй половине дня войска 3-й, 31-й и 11-й гвардейской армий в основном очистили город от оккупантов, хотя в отдельных местах бои шли до позднего вечера. План по варварскому уничтожению Минска захватчики привести в исполнение не успели. Им помешали местные патриоты, заблаговременно сообщившие советским саперам о заминированных зданиях и участках улиц.

Центр Минска торжествовал. На площади Свободы, название которой сегодня звучало по-особенному празднично, ликовали жители белорусской столицы. Пыльная броня танков была усыпана цветами.

На этой самой площади, где еще неделю назад Кастусь Зеленкевич стоял в рядах роты «Шума», теперь он, боец Красной Армии, вместе со своими товарищами праздновал победу — освобождение столицы родной Беларуси…

На минском телеграфе встретил освободителей лейтенант Константин Плескачевский. После предъявления мандата он вместе с задержанным им Крисом Хендерсоном был немедленно направлен в Управление контрразведки «Смерш» 1-го Белорусского фронта, где встретился с Крутиковым и Торнтоном. Хендерсон, похоже, смирился с полным провалом своей миссии и вел себя спокойно и с достоинством. А вот Торнтон так и не смог понять, что же с ним произошло и каким образом он из кабинета Дома правительства, где обнаружилсь столько коньяка, оказался у русских…

Кен Оукли сдался советским войскам сам, не оказывая сопротивления. На допросе в «Смерше», почему он решил так поступить, Оукли долго молчал, а потом ответил:

— Ваш офицер спас мне жизнь. Он был настоящий джентльмен. Как же я мог иначе поступить после этого?..

Вечером этого же дня генерал-майоры Стюарт Мензис и Колин Габбинз приехали на Даунинг-стрит, 10. Премьер-министр Великобритании встретил их неожиданно по-домашнему, в своей любимой «сирене» — так он называл костюм, в котором занимался живописью. В комнате ощутимо пахло коньяком.

— Составите компанию? — оживленно спросил Черчилль. — В конце рабочего дня не помешает расслабиться, по-моему.

— Клянусь честью, это был самый тяжелый рабочий день в моей жизни, сэр, — подавленно произнес Мензис, глядя в пол.

— И в моей, — угрюмо добавил Габбинз.

Черчилль сам, не прибегая к помощи слуги, налил коньяку в рюмки, поставил перед шефами разведки и махнул рукой, приглашая их сесть.

— Для начала выпьем. Ваше здоровье, джентьмены!

Осторожно пригубив, генералы одновременно поставили едва початые рюмки на стол. Черчилль же с удовольствием, смакуя аромат, выпил свою порцию коньяка до дна.

— Божественно, — с удовольствием проговорил он. — Сталин присылает мне особенную марку, ее не продают больше нигде в мире. Эти армяне делают превосходные напитки!

— Осмелюсь доложить, сэр, — осторожно начал Мензис, — что операцию «День «Б» следует считать завершенной. Сегодня русские заняли Минск. А сигнала, который мы так ждали все это время, так и не прозвучало…

— Это может означать одно из двух, — подхватил Габбинз, — или наши парни погибли, так и не добравшись до Минска и не выйдя на контакт с Латушкой, или же все это они сделали, но обеспечить ему эфир не смогли…

— В любом случае немцы, попади в их руки наши ребята, раструбили бы об этом на весь мир, — добавил Мензис, — но ведомство доктора Геббельса об этом помалкивает.

— …и это свидетельствует об одном — даже если наши ребята оказались в гестапо, они не раскололись, — договорил Габбинз.

Оба точно отрепетировали свои партии и теперь ждали ответного хода Черчилля. Премьер молчал, прикрыв глаза и слегка двигая нижней челюстью, словно продолжая наслаждаться вкусом армянского коньяка.

Пауза явно затягивалась. Мензис с Габбинзом переглянулись. Кашлянув, шеф МИ-6 осторожно произнес:

— Я целиком и полностью разделяю ваши эмоции, сэр. Провал операции действительно неутешителен… Но смею заметить, что, даже в случае удачного выхода Латушки в эфир, операция по введению независимой Белоруссии в войну сильно осложнилась бы тем, что обещанные 30 тысяч бойцов тамошней армии в итоге оказались фикцией.

— То есть существовали только на бумаге? — спросил Черчилль, не открывая глаз.

— Нет. Призыв в ряды Белорусской Краевой Обороны, насколько нам известно, прошел достаточно успешно, и искомые 30 тысяч человек встали под ружье. Но, во-первых, это «ружье» оказалось достаточно условным, — Мензис тонко улыбнулся, — у немцев не хватает сил даже для того, чтобы полностью обеспечивать вермахт, так что на коллаборантах они экономят тем более. Нередки были случаи, когда в белорусской армии одна полусгнившая итальянская винтовка «Каркано», патроны к которой невозможно достать, приходилась на семерых человек… А кроме того, сами солдаты, как оказалось, не проявили никакого энтузиазма в боях с Красной Армией. Большинство частей БКО попросту сложили оружие и разбежались по домам. Насколько я знаю, сейчас в Польшу вместе с немцами отступают буквально несколько батальонов белорусов. Как показала практика последних дней, наши белорусские «друзья» сильно преуменьшили влияние на народ коммунистических идей. Сейчас почти половина территории Белоруссии контролируется большевистскими партизанами, которые выступают единым фронтом с Красной Армией. Возьмись мы воевать с ними, мы ввергнули бы Белоруссию в пучину кровавой гражданской войны, которая неизбежно и очень скоро завершилась бы победой красных…

— Мы обдумывали также возможность высадки в Белоруссии крупного британского десанта, — продолжил Габбинз, — но это, увы, нереально по целому ряду причин. Вот если бы за спиной у нас находилась дружественная Германия, которая сняла бы все силы вермахта с Запада и бросила его на Восток…

— Она будет дружественной! — Черчилль стукнул кулаком по подлокотнику кресла. — Это единственный приемлемый для нас выход из Второй мировой войны! Иначе эта война станет попросту трамплином для расширения коммунистического влияния на Западе!

— Полковник фон Штауффенберг, по нашим сведениям, собирается действовать в самое ближайшее время, — тихо напомнил Мензис.

Черчилль кивнул.

— А что с нашими парнями? — медленно, с усилием спросил он. — Которых мы бросили, как выяснилось, к черту в зубы?

Шефы разведки переглянулись.

— Радиосвязь для них не была предусмотрена, сэр. Но… повторюсь, если бы они попали в лапы гестапо, их показывали бы уже в кинохронике «Дойче Вохеншау». Остается надеяться, что в данный момент они движутся вместе с немцами в Польшу. В Варшаве они должны явиться в резидентуру нашей службы, — проговорил Габбинз. — Оттуда мы найдем способ перебросить их в Швецию, а оттуда — в Англию.

— А если они попали в руки русских? — тихо поинтересовался премьер-министр.

Мензис и Габбинз одновременно тяжело вздохнули. На их щеках тоже одновременно, как по команде, появились красные пятна.

— Упаси нас бог от этого, сэр, — хором сказали Мензис и Габбинз и переглянулись.

Ровно в 22 часа на Москву рухнули звуки мощнейшей артиллерийской канонады. Грохот 324 орудий сотрясал небо и землю. Но москвичи не пугались этой стрельбы. Наоборот, на вечерних площадях и улицах города было полно народа. Люди обнимались, поздравляли друг друга. Советский Союз двадцатью четырьмя орудийными залпами приветствовал доблестных освободителей Минска.

— Красиво… — тихо произнес Сталин, глядя из окна своего кремлевского кабинета на оранжевые и зеленые огни ракет, озарявших небо.

— Так точно, товарищ Сталин, — почтительно согласился шеф «Смерша», комиссар государственной безопасности 2-го ранга Абакумов, навытяжку стоявший у длинного стола. Сегодня, 3 июля, Сталин никого не принимал, но для Абакумова сделал исключение.

— Ну, что же вы замолкли? Я внимательно слушаю, — проговорил он, отворачиваясь от окна и начиная прохаживаться по кабинету.

— Товарищ Сталин, — торопливо произнес Абакумов, — как я уже сказал, операция, порученная вами 10-му отделу «Смерша», успешно завершена. Нашими сотрудниками сорвана попытка белорусских пособников фашистов совершить государственный переворот и присвоить себе власть в республике. Кроме того, задержаны трое английских диверсантов-парашютистов. Еще один сдался сам, местоположение еще троих неизвестно. Видимо, они отступили, смешавшись с немцами…

— Каковы потери? — осведомился Сталин.

— Командир нашего Особого отряда тяжело ранен, сейчас он в Москве, в госпитале. Четверо офицеров погибли. Двое целы и невредимы…

Сталин кивнул и снова остановился у окна, глядя на сполохи салюта за шторами.

— Пусть этот салют будет посвящен и им, — негромко проговорил он, словно обращаясь сам к себе. — Погибшим — вечная память, живым — слава и благодарность…

После освобождения Минск был буквально прочесан специальными поисковыми группами НКВД СССР. Но сколько поисковики ни старались, они так и не смогли отыскать следов Особого отряда «Неуязвимые», действовавшего в тылу противника с лета 1941 года.

— Остается констатировать гибель отряда, — со вздохом признался начальник 4-го управления НКВД Судоплатов Берии. — Начали они выполнять задание успешно, ликвидировали двух «смершевцев», но затем… видимо, обстоятельства сложились так, что…

— Обстоятельства сложились так, что «Смерш» снова утер нам нос! — зло перебил нарком внутренних дел. — Взяли живыми четырех английских шпионов! Не выдуманных, настоящих!.. И все из-за этого чудака… как была фамилия командира «Неуязвимых»?

— Майор госбезопасности Ледовский, товарищ нарком, — подавленно отозвался Судоплатов. — Он командовал отрядом с мая 1943-го.

— Из-за Ледовского этого!.. — Берия раздраженно пристукнул кулаком по столу. — Какой был шанс заявить о себе в глазах товарища Сталина!.. А теперь он сделает еще более далеко идущие выводы о компетентности НКВД!.. Не дай бог, вообще нашу контору распустят…

— Не распустят, товарищ нарком, — возразил Судоплатов. — Милиция, ЗАГС и архивы всегда нужны.

Берия зло взглянул на него, но промолчал.

Офицеров британского спецназа Торнтона, Хендерсона и Оукли (состояние Кэббота оставалось крайне тяжелым) допрашивали в Москве довольно долго — до конца июля 1944 года. Все трое сначала отрицали свою вину, ссылаясь на приказ командования и заслуги в борьбе с нацизмом, однако затем все же вынуждены были согласиться с тем, что действовать за спиной союзника и во вред его интересам — преступно. Все эти дни Наркомат иностранных дел и советское посольство в Лондоне ожидало хотя бы минимального интереса британской стороны к судьбам своих подданных. Но, видимо, англичане до последнего продолжали надеяться, что их парни не попали в руки Советов и в соответствии с планом двигаются вместе с отступающими немцами в Польшу.

— Ну что, может, пора предъявить союзникам вещественные доказательства? — с усмешкой поинтересовался у Сталина нарком иностранных дел Молотов. — Пожалуй, от одного подданного британской короны они еще могли бы откреститься — мол, я не я и лошадь не моя, — но от четырех сразу будет трудновато!

— Пожалуй, — согласился Сталин. — Тем более что по сведениям, которые сообщил нам «Джонсон», некоторые круги в Лондоне очень не прочь совершить в Германии государственный переворот, поставить вместо Гитлера свою марионетку и в союзе с новой, «демократической» Германией воспрепятствовать освободительному походу Советского Союза в Европу… Наш шаг лишит англичан уверенности в том, что они контролируют ситуацию полностью. Заставим их поволноваться!..

Конец июля стал для британской разведки периодом сплошных волнений. 20 июля 1944 года неудачей закончилось покушение на Гитлера, которое осуществлял полковник фон Штауффенберг. Антинацистский аговор в Германии был раскрыт, и надежды Черчилля на переворот в Берлине и создание единого антисоветского фронта в Европе рухнули. А буквально на другой день Молотов пригласил к себе британского посла в СССР и вручил ему официальную ноту, в которой сообщал о том, что советской разведкой пресечена враждебная Советскому Союзу деятельность четырех офицеров английской армии. Через два часа депеша лежала на столе у Черчилля.

— Ну что? — тяжело поинтересовался он, медленно переводя взгляд с Мензиса на Габбинза. — Что предлагаете в сложившейся ситуации?

Генералы вздохнули.

— Самое приемлемое — это опровержение по дипломатическим каналам, сэр, — наконец высказался Мензис. — Со всей определенностью отмежеваться от наших парней…

— И оставить их гнить в русских лагерях? — поинтересовался Черчилль.

— Но престиж Британии дороже, сэр, — напомнил Габбинз. — Признайся мы, что парни действительно были заброшены в Россию, мы тем самым признаемся в том, что копаем под союзника. А нужно ли нам это в нынешней ситуации?.. План День «Б» рухнул, идиот Штауффенберг тоже не оправдал себя… Союзную нам Германию мы получим теперь только после смерти Гитлера, то есть после победы. А победу можно одержать только в коалиции с русскими.

— Согласен, — кивнул Мензис. — В конце концов, мало ли откуда могли взяться эти англичане! Англичане есть даже в составе добровольческих дивизий СС!

— Действительно! — подхватил Габбинз обрадованно. — Вот оттуда они и взялись! Соответствующие статьи в газетах и передачу на Би-би-си закажем, на опровержения немцев можно не обращать внимания…

— Утверждаю! — Черчилль кивнул лобастой головой и снова потянулся за коньяком.

В ответной ноте за подписью Энтони Идена министерство иностранных дел Англии резко заявило, что знать не знает никаких офицеров Его Величества по фамилиям Кэббот, Торнтон, Хендерсон и Оукли, зато хорошо осведомлено о том, что предатели с такими фамилиями служили Гитлеру в составе добровольческой дивизии СС «Нордланд». Германское рейхсминистерство народного просвещеиия и пропаганды опровергло эту выдумку, но, поскольку ведомству доктора Геббельса уже давно никто не верил, заявление британского МИДа было принято за истину в последней инстанции.

Преданные своим правительством Алекс Торнтон, Крис Хендерсон и Кен Оукли получили по 10 лет заключения 12 октября 1944 года, в тот самый день, когда единственный участник разведгруппы, согласно плану отошедший на Запад вместе с немцами, — Уильям Додд, — был расстрелян в тайной полевой полиции недалеко от Варшавы. Однако отбывать срок Торнтон, Хендерсон и Оукли остались в Москве, во вполне комфортных условиях. Год спустя, когда в Англии к власти пришло правительство Эттли, признавшее факт спецоперации День «Б», англичане были отправлены на родину.

Что же касается лейтенанта Джима Кэббота, то он продолжал находиться в Центральном клиническом госпитале Красной Армии, где за его состоянием следили лучшие военные врачи. В соседней палате лежал капитан Владимир Соколов.

Первых посетителей к нему допустили только в начале декабря. За окнами госпиталя уже падал первый пушистый снег. А гости робко топтались на пороге, неловко поводя плечами в тесных медицинских халатах.

— Предупреждаю, товарищи, — строго сказал майор медицинской службы, — не больше десяти минут. Состояние Соколова еще неважное.

С трудом приподнявшись на койке, Владимир увидел начальника 10-го отделения майора Збраилова, старшего лейтенанта Крутикова и лейтенанта Плескачевского. Радостно улыбнулся и тут же подумал: «Выходит, это все, кто остался от нашего отряда…»

— Живой, чертяка!.. Живой! — Крутиков, не стесняясь эмоций, обнял друга.

— Как я рад вас видеть, товарищ капитан! — во весь рот улыбался Плескачевский.

— Низко берешь, Костя, — улыбнулся Збраилов, вынимая из кармана два новеньких золотых погона с синими просветами и серебряными звездами. — Майор! За особые заслуги!

— Служу Советскому Союзу, — растерянно проговорил Владимир, принимая из рук Збраилова погоны.

— А орден Красного Знамени тебе вручит в Кремле Калинин, — улыбнулся Збраилов. — Я для этой миссии слишком мелкая сошка…

— А вам, ребята?.. — Соколов взглянул на соратников по боям.

— И ребят не обидели, — кивнул Збраилов, — Крутиков теперь капитан, а Костя — старлей, оба с «Отечественными войнами» 1-й степени…

Владимир тяжело, рвуще закашлялся. Офицеры с тревогой уставились на него.

— Все в порядке, — отмахнулся Соколов. — Вы лучше расскажите…

— Четверо англичан в Москве, — заговорил Крутиков, — двое погибли, еще один пропал неизвестно куда…

— Не пропал, — поправил Збраилов, — а был расстрелян немцами в Польше два месяца назад. Они в газетах своих писали, как раскрыли английского шпиона…

— Коля Чёткин погиб, — вздохнул Крутиков. — А в лесу, недалеко от того места, где мы десантировались, наши бойцы нашли тело Васи Загладина… Его убили таким же выкидным ножом, как и Антона. Перед гибелью он отстреливался.

— Знаю, — прохрипел Соколов. — Этот же человек убил Рихтера, ранил меня и англичанина. Я с ним поквитался…

Офицеры изумленно переглянулись.

— Ладно, расскажешь позже, — мягко произнес Збраилов, — а сейчас тебе лучше не волноваться.

— Ребят… похоронили?

— Конечно, — поспешно сказал Плескачевский. — Мы еще фронтовому «Смершу» сообщили, где искать тела…

— А Латушку поймали?

— Нет, — покачал головой Збраилов, — он покончил с собой утром второго июля.

Буквально через полчаса после своего «выступления» по радио. Застрелился в главном костёле Минска на глазах у многих свидетелей… Перед этим убил католического священника.

— Зато взяли его ближайшего соратника, Супруна. Он неплохо расслабился в компании одного из англичан, — с улыбкой сказал Крутиков.

— Значит, пленка, которую записал Валя, не пригодится… — вздохнул Владимир.

— Почему не пригодится? — возразил Збраилов. — Это же отличный козырь в борьбе с белорусским эмигрантским правительством. Закинем пленку за рубеж и посмотрим, какой переполох поднимется там, как все начнут подозревать друг друга в измене и как на это среагируют немцы. Они, кстати, могут и вовсе эту контору прихлопнуть, а нам это только на руку!

— А что стало с теми англичанами, которых мы взяли? — продолжал расспрашивать Соколов.

— Их собирались вернуть на родину, все-таки союзники, — пожал плечами Збраилов. — Но Англия рогом уперлась — знать таких не знаем, и все тут!.. Так что получили голубчики по своей десятке…

— А тот, которого я спас?..

— А это твой сосед, — улыбнулся Збраилов. — Лежит за соседней стенкой. Его пока не судили — крайне тяжелое состояние…

Соколов кивнул и устало сказал:

— Если бы вы знали, братцы, как надоело тут лежать! Скорей бы на поправку да новое задание!..

— Вот неугомонный, — покачал головой Збраилов, — врачи говорят — оклемаешься не раньше февраля. Так что приходи в себя, товарищ майор!

— Есть, товарищ майор, — весело отозвался Владимир, и офицеры рассмеялись.

Джим Кэббот лежал на койке неподвижно. Ему сделали несколько сложнейших операций, первую — еще в полевом госпитале, остальные в Москве, и теперь здоровье лейтенанта медленно шло на поправку. Какое-то время Джим надеялся, что вот-вот откроется дверь, и в палату войдет посол Великобритании, чтобы произнести заветные слова: «Завтра вы вылетаете домой»…

Но посол так и не появился. Вместо него к Джиму однажды заглянул парень, чье лицо показалось англичанину очень знакомым. Широкая улыбка, слегка прищуренные глаза… «Да ведь это тот самый “немец”, который спас меня на крыльце минской радиостанции, а потом сказал, что представляет русскую спецслужбу! — вспышкой озарило сознание Джима. — А потом вбежал какой-то фриц, загремели выстрелы, и…» Дальше он ничего не помнил, дальше была вот эта палата и краткие прорывы в реальность, во время которых и возникала надежда на скорую отправку домой. А теперь на пороге стоит этот «немец» и, судя по всему, не видит в Джиме своего противника.

— Как дела? — дружелюбно осведомился русский офицер по-английски, подходя к постели Кэббота.

— О’кей, — с трудом прошептал Джим и с еще большим трудом улыбнулся. — А ты как?

— Порядок. Скоро вернусь в строй. А ты?..

— Надеюсь… — Джим закашлялся. — Наци еще не разбиты?

— Нет, — покачал головой русский. — Наши силы еще понадобятся. Мы ведь союзники, верно?..

И он протянул Джиму крепкую ладонь.

Лейтенант искренне ответил на рукопожатие.