День между пятницей и воскресеньем

Лидочка. Леонид. Тогда

Лидочка постучалась в окошко к баб Мусе и баб Нюсе, потому что у них еще горел свет. А еще потому, что ей нужно было, чтобы кто-нибудь ее спас, и она теперь знала, кто может это сделать.

Ленины тетушки не сразу услышали осторожный стук, но потом встрепенулись, как обычно одновременно. А когда увидели Лидочку, страшно переполошились, но при этом старались не подавать вида, что что-то не так. Она прошла в комнату, все так же держась за щеку, а они носились вокруг и говорили наперебой:

— Заходи, Лидочка, заходи, детка.

— Ой, как мы гордились сегодня тобой, когда про медаль объявили. Какая ж ты умница!

— Это ж надо, золотая медаль, зо-ло-тая!

— Да, все в зале только и говорили! У нас вон сколько лет медалистов не было никаких, а тут — золотая медаль! Ты ж подумай! Какая молодец! И умница, и красавица! Вот родителям-то радость!

А она стояла и не сводила глаз с Лени. Он как будто прирос к стулу в углу комнаты и тоже, не отрываясь, смотрел на нее. Им не надо было ничего говорить друг другу. Он боялся только одного: только бы не сорваться и не помчаться прямо сейчас к ней домой и не ударить со всей силой того, кто ее обидел. Тетушки тоже мгновенно просчитали все подобные перспективы, и Муся быстро уселась на соседний стул с Леней, преградив ему все пути к побегу.

— Давай я чайку тебе налью, — хлопотала Нюся. — Устали же, детки, всю ночь гуляли, всю ночь праздновали, — сказала она и потупилась, взглянув на Лидочку — вид у той был совсем неприглядный.

— Можно, я умоюсь? — тихо попросила она.

— Конечно! — встрепенулись и подскочили разом обе тетушки.

— Рукомойник у нас…

— Я знаю где.

— Ага-ага, а полотенчик там свеженький висит, чистенький.

— Да как чистенький, он мокрый, поди, Ленька ж вытирался.

— Ой, и правда, я другой принесу!

Пока Лидочка умывалась, тетушки молча буравили друг друга и Леню огромными глазами и пытались говорить что-то одними губами, не произнося ни звука. Леонид не понял вообще ничего, а тетушки каким-то чудом, оказывается, уже успели все обсудить и договориться.

— Лидочка, садись, детка. Или, может, переодеться хочешь?

— Спасибо вам, — кивнула она, и на глазах у нее показались слезы. — Если честно, очень хочу. У меня тут…

— Пойдем со мной, пойдем в спальню, — потащила ее за собой Нюся. — Платье, вижу, порвалось немножко, запачкалось, так оно не беда, мы мигом все поправим и выстираем. И рукавчики подправим, будет лучше прежнего!

— У меня чулки…

— Чулки чинить не будем, нечего тебе в чиненых ходить, снимай их, долой! Коленки зеленкой тебе подрисуем, до свадьбы как раз заживут, а платьишко сейчас найдем тебе. — Нюся распахнула скрипучую дверь огромного гардероба. — Вот тут, гляди. Муся наша, она ж как Плюшкин, никогда ничего не выбрасывает. Тут пара платьев еще наших с ней, когда мы молоденькие были, они надетые всего-то пару раз, мы не часто тогда наряжались, поводов не было. Выбирай, детка, любое, какое понравится. Выбирай и забирай, если понравится! Носи на здоровье, милая.

Нюся вернулась в комнату, оставив Лидочку одну.

— Это что ж творится? — шепотом сказала Муся. — Это ж кто на нее так осерчал? Ты ж ее до дому проводил, да, Ленька?

— А вы откуда знаете? — удивился он прозорливости своих бабушек-тетушек.

— Да как нам не знать-то? Ты чего? Мы всегда первей всех все знаем, а уж про родного племянника — тем более. Да и чего тут не знать, когда у вас с ней, вон, на глазах все написано.

— И на лбу, — хихикнула Нюся. — Так ты ее проводил?

— Проводил, — кивнул он.

— Значит, мать ейная лютует, — едва слышно сказала Муся. — Отец с нее пылинки сдувает, он бы не тронул. Это все мать злобствует, ох, Господи, помилуй.

Тут скрипнула половица, и на пороге появилась Лидочка. В платье в синий цветочек, волосы собраны в косу, глаза заплаканы, щека до сих пор горит. Но и сейчас он смотрел на нее и не мог оторваться.

— Я побуду у вас немножко, можно? — спросила она. — У меня у папы смена в семь часов начинается на аэродроме, я сразу в семь к нему туда и побегу, на аэродром. Или в полседьмого, там его подожду. Домой не пойду…

— Да будь сколько хочешь!

— Можешь и прилечь подремать, вон, на тахте на веранде, никто там тебя не побеспокоит.

— А хочешь, я тебе еще кофту теплую принесу, продрогла, небось, к утру-то, вон, похолодало.

Тетушки опять принялись галдеть наперебой, а Лида с Леней сидели за столом и молчали. Они никого не видели и не слышали, не замечали ни усталости от бессонной ночи, ни ярко-алую щеку, ни трескотню тетушек, ни чай, который им подливали. Они только смотрели друг на друга, и им не надо было ничего больше.

Всю следующую неделю они почти не расставались. Забор у Нюси и Муси так и скрипел, крыша оставалась нечиненной, но тетушки и не думали сердиться. Им нравилась Лидочка, нравились чувства, которые как будто искрами разлетались по воздуху, когда эти двое оказывались рядом, они тихо радовались, что их племянник ходит таким счастливым и влюбленным, и боялись сглазить это юное честное счастье.

Чаще всего Лида с Леней проводили время на аэродроме. Лидочкиному отцу Леня тоже понравился — серьезный мальчишка, не какой-нибудь пустоголовый лодырь. Они много разговаривали, обсуждали всякое разное, и однажды Лидочкин отец даже прокатил их на своем самолете. Вот это было событие! На аэродроме как раз оказался корреспондент их местной газеты и сделал несколько снимков. А с матерью Лиды Леня так и не увиделся. Домой она его не позвала, рассказала, что у родителей был серьезный разговор, отец страшно рассердился, когда узнал, что мать подняла на нее руку. Та, конечно, говорила, что не собиралась бить дочь, просто у нее сдали нервы из-за Мишенькиной болезни, но в чем-то этот конфликт даже сыграл Лидочке на пользу — мать сдалась и согласилась отпустить ее в Москву поступать в МАИ. Лидочка не могла поверить своему счастью!

Они с Леней сидели на траве под деревьями и строили планы, он все время рассказывал ей, какой это огромный и удивительный город — Москва, рассказывал очень подробно, куда они будут ходить, в какие кафе он непременно ее поведет, в какие кинотеатры, и где они будут танцевать, а где — слушать стихи молодых поэтов и новую модную музыку. Лидочка смеялась и слушала его как завороженная.

— Ты так умеешь рассказывать! — восхищалась она. — Вот я слушаю тебя, и как будто везде уже побывала! Как в сказке!

Леонид должен был уехать уже в этот понедельник, но у Лидочки не получалось уладить дела так быстро, и тогда он остался еще на неделю — к великой радости своих тетушек. Эти две недели были, наверное, самыми счастливыми в его жизни.

В следующий понедельник он ждал Лидочку на автовокзале, сжимал в руке билеты и с трудом сдерживал радость, чтобы не прыгать и кричать от счастья каждую минуту — он уезжал в Москву с самой прекрасной девчонкой на свете! Ему удалось уговорил своих неугомонных тетушек не провожать его, и они остались дома, но долго махали ему, стоя у калитки и утирая слезы, пока он не скрылся из вида. С собой у него была тяжеленная сумка с гостинцами и одеждой. От автовокзала каждый час ходили автобусы до железнодорожной станции, Леня и Лидочка договорились встретиться заранее, чтобы ни в коем случае не опоздать на поезд — мало ли, автобус в дороге сломается или еще что. Леонид топтался у обшарпанного здания и то и дело смотрел на большие часы на столбе, Лидочка почему-то опаздывала, хотя обычно за ней такого не водилось. Ничего страшного, подумал он, может, вспомнила в последний момент, что не положила в чемодан что-то важное, — все-таки уезжали они не на пару дней. Он еще раз обошел бетонный столб, прислонился к нему и опять уставился на дорогу, откуда должна была появиться Лидочка. Но ее все не было. Мимо с ревом проехал автобус — следующий уже никак нельзя было пропустить, тогда бы они точно опоздали на поезд. Он еще раз проверил билеты, документы — все на месте. И тут — он только успел поднять голову — ему на шею бросилась Лидочка. Она совсем запыхалась и едва дышала.

— Ты пришла! — обрадовался он и тут же спросил: — А где твои вещи?

У Лидочки с собой не было ни сумки, ни чемодана.

— Прости, пожалуйста, — выдохнула она. — Ленечка, прости! Тут такое, в общем. Я сейчас никак не могу, у нас… В общем… ЧП.

— Ты что, не поедешь со мной? — Ему тоже как будто перекрыли воздух.

— Я поеду! Я непременно поеду, только не сегодня! Так получилось. Сейчас я никак не могу, ну никак…

— Все ясно, опять что-то с Мишенькой? — насупился он.

— Ну, чего ты так?

— Да потому, что это ведь твоя мама все придумывает, чтобы вас с отцом никуда от себя не выпускать. А Мишка ваш — здоровенный бутуз. Нормальный пацан растет. Как вы с отцом не понимаете, что она вами крутит?

— Ленечка, миленький, я приеду, я, честное слово, приеду через неделю! Я даже не приеду, я прилечу! Вот, смотри, у меня и билет есть! На самолет! Мне папа достал! — Она развернула бумажку, зажатую в потной ладошке, — это и в самом деле был билет до Москвы. — Видишь! Ты пока на поезде добираться будешь, я тебя и нагоню! Ну не сердись, пожалуйста.

Конечно, он не сердился — он был в отчаянии. Потому что просто не мог уехать, он не мог оставить ее здесь. Он вообще не мог ее оставить. Ни на минуту.

— Ну как же так… — вздохнул он, скривившись как будто от боли.

— Просто, понимаешь, Мишеньку нужно послезавтра вести на прививку, а у папы как раз важный рейс, его никак не отменить, и заменить его некому.

— А мама твоя что, не может одна сходить с ребенком к доктору?

— Да может, конечно, но просто он всегда так температурит от прививок, и она очень меня попросила с ними побыть. Боится с ним одна оставаться, мало ли что. Понимаешь?

— Честно? Нет, не понимаю! Я тебе уже сказал, что это… это как… кукольный театр какой-то! Ты же взрослый человек, Лида!

— Ну, да… Но, с другой стороны, она ведь меня отпускает в Москву! Учиться! Ты представляешь, каково это для нее? Я же раньше вообще никогда никуда не уезжала. А теперь — сразу в Москву. И она отпустила. А тут всего-то маленькая просьба — помочь с Мишенькой. Ну? В последний раз. Пожалуйста? Когда я потом их еще увижу? Мишка уже подрастет совсем! Я же теперь только на каникулы приеду! После сессии.

Он вздохнул.

— Ладно. — Подхватил сумку и забросил ее за плечо. — Все понятно с твоей мамой и с Мишенькой.

— Я прилечу! Через пять дней! В субботу! В эту субботу! Да вот же билет!

— Хорошо, ладно. — Он отмахнулся от нее с сердитым видом, хотя на самом деле не мог на нее сердиться. — Я пошел, как бы автобус не пропустить.

Она подхватила его под руку и пошла рядом с ним. А потом вдруг остановилась.

— Стой! — крикнула она.

— Что опять?

— Оставь мне что-нибудь!

— Что?

— Оставь мне что-нибудь! Ну, Леня! Чтобы у меня было что-то твое. На память. Какую-нибудь вещь, не важно.

— Лида, на какую память, если ты клянешься прилететь в субботу?

— Я прилечу! Но ведь это же целых пять длиннющих дней без тебя! Ну, дай мне что-нибудь!

Он замешкался, пошарил в карманах, но там нашелся только помятый и не слишком чистый носовой платок. Тогда он расстегнул сумку.

Прямо сверху, под «молнией» лежали перчатки. Он так и не добился у тетушек, где они смогли их раздобыть, но перчатки были знатные! Югославские, замшевые, а внутри мех. Никогда в жизни Леня не видел таких перчаток, это были роскошные, шикарные перчатки, в них можно было щеголять по Калининскому проспекту, а можно было запросто уехать в экспедицию на Северный полюс. Им не было цены, этим перчаткам! Но сейчас он об этом не думал, а просто взял и протянул одну Лидочке — и она тут же расплакалась.

— Вот, — всхлипнула она. — Теперь они тоже будут скучать друг без друга. Как мы с тобой. До самой субботы!

Она проводила его до автобуса, прижимала к стеклу руку, а он — с другой стороны — свою.

— Ты же меня встретишь? — крикнула она ему в тысячный раз, и он кивнул. — Ты же записал номер рейса?

— Я запомнил, — крикнул он в ответ, а потом все-таки не выдержал, выбежал из автобуса, кинулся к ней и поцеловал. В первый раз. По-настоящему. В губы. И ему было наплевать, что на глазах у всех.

— До субботы, — тихо сказала она.

— До субботы, — отозвался он ее эхом.

— Только встреть меня обязательно!

— Лидочка… Ну конечно, я тебя встречу.

— Только не забудь! Потому что я же обязательно прилечу! Я обещаю. Я даю тебе слово.

Она не прилетела. Ни в эту субботу, ни в следующую. Он ездил встречать ее каждую неделю. Почти пятьдесят лет.