День между пятницей и воскресеньем

Николай. Леонид. Сейчас

Через несколько дней Леонид Сергеевич и Николай Иванович стали настоящими звездами отеля. Они успели влюбить в себя всех, от отдыхающих до сотрудников, от горничных до поваров. Они не пропускали ни одного мероприятия, ни спортивные соревнования, ни вечерние шоу местной анимации не обходились без их участия, хотя ночные дискотеки давались им тяжело, так что, пропустив в баре пару рюмочек, они отправлялись на пляж, где садились у самой кромки прибоя, смотрели на светящуюся воду и предавались воспоминаниям или просто молчали, время от времени вздыхая от удовольствия. После третьей порции виски Николай непременно начинал их обоих хвалить. Леонида вообще все равно за что, у того, на его взгляд, было полно заслуг и достижений. А себя за то, что когда-то рискнул и буквально за несколько минут нарисовал одному очень влиятельному, богатому и раздраженному человеку его будущий дом. Рискнул он тогда сильно, потому что переговоры уже подходили к концу, человек увольнял всех архитекторов, проектировщиков и подрядчиков с треском направо и налево, и все давно знали, что угодить ему невозможно. Но тот проект, который Николай набросал в своем блокноте, вдруг увлек разборчивого предпринимателя. Нет, даже не увлек, тот просто обалдел от дерзости. Он ответил на вызов молодого и никому не известного архитектора — строй, сказал он ему с хитрым прищуром. И Николай с друзьями-коллегами построил. И заработал себе имя, с которым можно было открывать уже серьезные двери и войти в серьезные корпорации. Когда он думал о том времени, у него по спине до сих пор пробегали мурашки. Много было в жизни таких эпизодов, которые теперь уже стоило вытаскивать с дальней полки памяти исключительно для капли адреналина и для того, чтобы похвалить себя. Ах ты, Николай Иваныч, сукин сын, вот тогда ты был молодец!

Когда Николаю не хотелось говорить, а хотелось слушать, он требовал, чтобы Леонид рассказывал ему о своих путешествиях. И тот рассказывал. Рим, Берлин, Эмираты, даже Мадагаскар и Бали.

— Лень, а чего ты летал всегда один?

— Мне нравилось. Да и не один я летал. То есть не совсем один. Одному летать — совсем не то, тут ты прав. Главное ведь в путешествиях — это когда можешь с кем-то делиться. Но так получалось. Ты был вечно занят, Тамара не отпускала, дети росли, бизнес нельзя было оставить… Больше мне никого брать с собой не хотелось, и я говорил себе, что летаю собирать впечатления, ощущения, путешествую «про запас», чтобы потом рассказать…

— Кому? А, понял, не маши на меня, не буду спрашивать.

— Ну, да. Или представлял, что она со мной. Ради нее летал. Без нее, но ради нее. Глупо?

— Хитро, — сказал Николай, помолчал, отпил из стакана и сказал: — Слушай, а ты заметил, вот какая странная штука…

— Какая странная штука?

— Раньше, когда мы вот так садились выпить…

— Мы раньше так не садились, мы раньше садились гораздо проще: на даче, на стоянке, а бывало, и в гараже. Если уж совсем раньше.

— Слушай, не нуди, разницы-то по большому счету нету никакой. Или было тебе тогда в гараже или на старой даче со мной хуже сидеть, чем тут?

— Прав. Давай за тебя.

— А давай. Так вот, раньше мы всегда говорили планами.

— Что еще за «планами»?

— Ну, строили планы. О будущем в основном говорили, всегда чего-то ждали, не важно чего, но были уверены, скоро будет непременно что-то хорошее, неизвестное, но хорошее. Грандиозное даже. Ну, а как иначе? Мечтали, говорили, что будем делать, чего бы нам еще хотелось. А сейчас если сядем, то только вспоминаем… А ты вот мне лучше скажи, а чего бы тебе хотелось? Давай как раньше, а? Давай помечтаем. Вот вернешься ты домой и что?

— Это ты меня не про мечты спрашиваешь, а про планирование и перспективы. Вернусь, на работу пойду, буду опять защищать какого-нибудь хорошего, а может, и плохого человека. Преподавать буду, лекции читать, статьи писать. Пойду с Зиной кофе пить, слушать про ее счастливую семейную жизнь и радоваться. Очень меня эти разговоры спасают от чувства вины. На выходных на дачу поеду или улечу куда-нибудь. Это не мечта. Это такая стабильная нынешняя моя жизнь.

— А любовь? Есть она у тебя в твоих перспективах?

— А любовь — она никогда не про перспективы, Коль. Она никогда не про будущее. Вот этому меня жизнь хорошенько научила. Любовь, она может быть только сейчас. А про завтра она никогда не знает. Потому что оно ей не надо, завтра. Ей не надо будущего, она только сейчас. И хватать ее надо сейчас, и жить ее надо сейчас. Любовь — она только про сейчас.

— И где она сейчас, по-твоему?

— Моя-то? Не знаю, Коль. Разминулись мы с ней, сам знаешь. Надеюсь, что она сейчас где-то в хорошем месте. И у нее тоже тепло и море.

— А моя?

— Здрасьте. Твоя дома, вытрясает твои счета.

Они надолго замолчали. Он уже пожалел о своих словах.

— Она до сих пор мне так ничего и не написала, — мрачно сказал Николай. — И не позвонила. Ни разу. За неделю. Как думаешь, я совсем ей не нужен?

— Да как же не нужен, счета-то на твое имя.

— Леня! Я серьезно.

— Конечно, нужен, Коль, ну чего ты завелся. Вы всю жизнь вместе прожили, детей вырастили, внуки у вас. Как она без тебя? Ты для нее скала и опора. Вы же с ней, как там… одна сатана. Не, не то… во, вспомнил, едина плоть!

Николай долго молчал, сделал еще пару глотков, а потом сказал:

— Знаешь, она ведь никогда не раздевалась при мне. Представляешь?

— Чего? Не понял. Ты за всю жизнь не видел свою жену голой?

— Видел голой. В больнице и под душем. Я не про то вообще.

— А про что?

— Она никогда при мне не раздевалась для меня. Спать всегда ложилась или, как капуста, в этих кружевах гадостных, в пеньюарах своих, или в пижаме. Под одеялом и в темноте все это снимала, если мы это… А по молодости раздевалась, только если свет выключить. Никогда при мне. Вот чтобы так, честно, мол, вот она я, смотри, я твоя. Твоя жена… Так ведь должно быть? Ведь так?

Они опять замолчали. Потом Николай хлопнул себя по коленке, поднялся и сказал:

— Пошли, дружище, пройдемся и по номерам уже, наверное. Завтра с утра пораньше встать надо.

— Это еще зачем? — удивился Леонид.

— Да как же ты забыл? Завтра с утра волейбол!

— Ты собрался играть в волейбол?

— Да!

— Да там самому старому игроку лет двадцать пять, Коля, побойся бога! И перелома шейки бедра!

— А я люблю играть в волейбол! Меня взяли в команду!

— Курам на смех тебя взяли…

— Прекрати меня оскорблять! Я хочу играть в волейбол. И буду играть в волейбол. И не смей мне запрещать.

— Да я и не собирался тебе запрещать, да пожалуйста! Как я могу запрещать человеку свернуть себе шею, если ему так хочется свернуть себе шею, да сворачивай, пожалуйста. Я твой друг, и я во всем тебя поддержу.

— Вот именно! Вот это я и хотел от тебя услышать!

— И буду катать тебя потом в инвалидном кресле! Это даже хорошо, ты знаешь. Мне это даже на руку. Юные красавицы падки на мужчин, которые ухаживают за детьми и инвалидами.

— Да пошел ты, Леня!

— Ну все, не буду, не буду, может, обойдется и без кресла.

— Вот то-то.

— Может, просто костылей хватит. Ты, кстати, сейчас посмотри в интернете, как по-турецки будет «костыли».

— Дурак!

— Дурак, Коленька, это по-турецки «автобусная остановка», а вовсе не костыли. Ничего-то ты без меня не знаешь. Пропадешь ты тут без меня. Ладно, придется переться с тобой завтра на твой волейбол…

Так они и шли от моря по сосновой аллее, залитой лунным светом, два старых друга, потихоньку бранились, сердились и подшучивали. Над собой, над временем и над завтрашним днем, который тоже собирался над ними подшутить…