Деревня на голгофе летопись коммунистической эпохи: от 1917 до 1967 г.

В ежемесячном журнале для молодёжи, органе Центрального комитета Комсомола и Союза писателей Белоруссии («Юность», № 5 за 1958 год), была напечатана на белорусском языке повесть о колхозной деревне писателя–коммуниста Алексея Кулаковского — «Добросельцы». Руководителям Коммунистической партии произведение очень не понравилось, было объявлено «клеветническим». Автор был снят с поста, редактора журнала, секретаря Союза советских писателей Белоруссии и был подвергнут заушательской «проработке».

В повести описана жизнь колхозников в одной белорусской деревне: сельских руководителей и рядовых колхозников. Автор назвал своё произведение повестью. Но по существу это очерки: писатель фотографически изобразил те факты, какие он наблюдал в деревне и о которых ему рассказывали колхозники. В предисловии «От автора» Кулаковский говорит, что он описал в книге только факты.

Причём, при отборе фактов и персонажей для книги, при описании их автор совсем не стремился к тому, чтобы «очернить», «оклеветать» советскую власть, колхозную систему. Наоборот. Писатель–коммунист старался обелить, осветлить, подкрасить колхозную действительность: сфотографировать меньше отрицательных фактов и больше положительных; описать меньше плохих руководителей и больше хороших.

Так, например, автор описывает в своей книге все то положительное, что он видел в колхозных деревнях.

Он начинает повесть с описания того, что в деревне Добросельцы машинно–тракторная станция осуществила исключительно редкостное мероприятие: провела электрическое освещение в каждую колхозную избу в деревне Добросельцы. В хате колхозницы «…горит электрическая лампочка… Заплати в МТС (машинно–тракторную станцию) пять рублей в месяц и жги сколько хочешь… Когда… старый Митрофан провёл в избу лампочку и внёс первую плату, он даже спал при свете».

В повести рассказано: в соседней деревне работает школа–десятилетка. Там происходят не только учебные занятия, но и устраиваются спектакли для населения.

На терретории сельсовета, которая охватывает четыре колхоза, работают ещё такие учреждения: молочный пункт, кооператив, медицинский пункт.

В избах проведено радио: громкоговорители от трансляционной сети. Колхозники встают утром и ложатся спать в полночь, слушая гимн Советского Союза. В хатах есть будильники: чтобы на работу люди могли выходить, не опаздывая.

Из рядовых колхозников автор описывает два отрицательных типа: пьяницу–вора и хитрую сожительницу колхозного председателя. Но писатель противопоставляет им больше положительных типов, усердных тружеников–колхозников: свинарку, конюха, молоковоза, молодого колхозника–орденоносца, заслуженного героя войны.

Из местных начальников–коммунистов автор описывает три тёмных типа: председателей сельсовета, колхоза, а также финансового агента («финагента»).

Но в положительном свете в повести изображено больше коммунистов; секретарь местной партийной организации, директор школы; руководительница молочной фермы, девушка–колхозница Даша, «идеалистка–коммунистка», ведущая активную борьбу с непорядками в деревне; её брат, агроном; инструктор райисполкома.

В конце концов группа «идейных коммунистов», изображённая в повести, одерживает верх над отрицательными типами, снимает их с постов, а председателя сельсовета даже исключает из партии. На место изгнанных начальников местная партийная организация, с предварительного согласия райкома и райисполкома, при единодушном одобрении всех колхозников, выдвигает местных «коммунистов–идеалистов»: колхозницу Дашу — председателем сельсовета, а её брата, агронома из министерства председателем колхоза. Таким образом, «коммунистическая добродетель» на страницах повести восторжествовала.

Ряд фактов из жизни колхозников автор тоже освещает совершенно в духе правоверной коммунистической пропаганды. Писатель говорит, что местную церковь закрыла не коммунистическая власть, а будто бы «прихожане закрыли»… Мельком упоминая о местных людях, «пропавших без вести», автор пишет, что некоторые из них, наверное, ещё живы, но с чужбины «их не пускают на родину, и они не могут оттуда подать голоса»… Так повесть изображает вопрос об эмигрантах…

Что касается неприятных для советской власти фактов в колхозной деревне, то автор повести о многих из них совсем ничего не говорит. Так, например, упомянув вскользь о коллективизации деревни в 1930 году, писатель ни одного слова не сказал о повторной коллективизации, которую белорусские деревни переживали в 1945 году, после оккупации (под немецкой оккупацией колхозы Белоруссии были распущены).

Многократно касаясь вопроса об уплате налогов колхозниками и об описях имущества неплательщиков, автор нигде не указал размер этого денежного налога с колхозников.

Там, где автор говорит об отрицательных явлениях в колхозной деревне, он старается говорить о них как можно короче, иногда — одним предложением или даже только одним словом.

Анализ повести показывает, что писатель–коммунист А. Кулаковский не ставил перед собой задачу: написать о колхозной деревне как можно больше плохого и таким образом очернить, оклеветать колхозную систему и сельских коммунистов. Наоборот, он ставил задачу противоположную: показать, что отрицательные факты в жизни колхозной деревни нехарактерны и преходящи, что отрицательные типы коммунистов являются исключением из общего правила, а большинство коммунистов это — «коммунисты–идеалисты», хорошие работники и люди. В борьбе хороших коммунистов с плохими победа остаётся за идеалистами.

Недостатки в советской деревне, по мнению автора, зависят не от колхозной системы хозяйства, не от советской власти и коммунистической партии, а только от двух причин, о которых он многократно говорит на страницах повести: во-первых, от плохих индивидуальных качеств местных советско–колхозных руководителей; во–вторых, от уступчивости, которую часто проявляют идейные коммунисты и рядовые колхозники в борьбе с недостатками в общественной жизни и плохими руководителями.

Как только «идеальные коммунисты» и хорошие колхозники станут активнее и организованнее бороться против плохих начальников, эти негодные начальники будут заменены хорошими, «люди станут на ноги», деревня из колхозного ада превратится в «колхозный рай»…

В конце повести автор нарисовал символическую картину наступающей в селе «оттепели» и грядущего «колхозного возрождения».

Колхозники, весёлые и торжествующие, шумной толпой возвращаются по домам с собрания, на котором был снят с поста негодный председатель колхоза. Этот отрицательный тип был заменён «коммунистом–идеалистом» Михаилом, агрономом, оставившим свою службу в министерстве и приехавшим в свою родную деревню перестраивать разорённый колхоз, «поднимать колхозников на ноги». Крестьяне радуются, что наконец–то от них убрали прежних начальников, которых они иронически называли «князьками» и ругали «собаками». Теперь руководителями поставлены честные и хорошие работники. Люди шутят над тем, что два новых начальника — председатель сельсовета Даша и председатель колхоза агроном Михаил, брат и сестра, — живут в одной избе.

А бывший председатель сельсовета, Мокрут, который хотел Дашу «в порошок стереть», сразу же осознал свои «грехи», «покаялся» перед ней… Теперь он сидит на завалинке в своём дворе, под первой предвесенней капелью, и слышит, как зовёт его бабка–повитуха к новорождённому сыну в избу…

Так автор повести закончил её идиллической картиной совершенно в духе «социалистического реализма»: «колхозная оттепель», «возрождение советской деревни», «перерождение» раскаявшегося коммуниста…

Но удалось ли автору выполнить поставленную им задачу: написать книгу в защиту колхозной системы и коммунистической власти?

Описывая жизнь одной колхозной деревни, да ещё по личным живым наблюдениям и впечатлениям (это при чтении книги чувствуется), автор повести сфотографировал немало фактов из жизни колхозников. Выберем эти рассыпанные в книге факты, систематизируем, проанализируем их и установим общую картину жизни белорусской колхозной деревни в послесталинский период, в 1957 году, т. е. тогда, когда её наблюдал и описывал автор.

Кроме колхозного начальства, которое управляет хозяйством, в деревне есть административный орган местной власти — сельсовет Под управлением описанного в повести сельсовета — Красномаковского — находятся четыре колхозных деревни (одна из них подробно описана в повести «Добросельцы») и несколько примыкающих к ним посёлков, со всеми теми предприятиями и учреждениями, которые находятся на территории сельсовета (молочным пунктом, кооперативом, школой и медицинским пунктом).

Председателем сельсовета является колхозник, житель села Добросельцы, кандидат партии Леонтий Мокрут. Власть он расценивает прежде всего, как «хлебную должность, «кормление». Смотря на печать сельсовета, он произносит восторженный гимн в её честь: «Печаточка ты моя… Что бы я делал без тебя? Кормишь ты меня теперь и поишь..: Будешь кормить, поить и одевать! Она у меня волшебница, все сама умеет и все может. И никому другому она в руки не попадёт, пока я сам её не отдам».

Начальственный пост не только «кормит, поит и одевает» председателя и его семью, но он также удовлетворяет ненасытное властолюбие председателя сельсовета.

ещё с подросткового возраста Леонтий Мокрут, единственный сын у матери, своенравный и непослушный, проявлял свой крайний эгоизм, пренебрежение, ко всем людям, стремление главенствовать и обижать других. Повесть об этом рассказывает: «Если бы кто–нибудь заявил, что он не первый, Леонтий, наверное, плюнул бы ему в глаза… Любил Мокрут, чтобы на него смотрели, и ещё больше, чтобы его боялись… Любил смотреть на перепутанных и ожидающих какого–либо несчастья людей»…

Сам он однажды сказал так: «Жизнь у меня шла только в одну сторону, в свою». Замечал он только тех людей, которые для него были чем–либо полезны: девушку, какая ему понравилась, или человека, ему во всем послушного. Но особенно Мокрут замечал тех, кто в чем–либо мешал ему. «Замечал я только тех людей, — говорил он, — которые, желая этого или не желая, иногда становились на моей дороге. И я их легко сталкивал с дороги»…

В этом «сталкивании с дороги» неугодных ему лиц Леонтий Мокрут был беспощаден. Главное средство, которое применял он для этой цели: клевета, политический донос. Так на одного крестьянина он написал ложный донос о том, что тот будто был когда–то церковным старостой, и районные органы власти сняли этого человека с поста колхозного председателя. По его же доносу другой односельчанин был арестован, сидел в тюрьме, заболел. Не взлюбив секретаря своей партийной организации, директора средней школы, председатель сельсовета Мокрут и о нем намеревается собрать порочащие сведения (не жил ли он на оккупированной территории?..) и «убрать с дороги»…

Девущке Даше, которая изображена в повести как «коммунистка-идеалистка», отрыто борющаяся с несправедливостями председателя, Мокрут угрожает: «Хочешь жить со мной в мире… так давай будем работать. Если же ты выбрала себе другой путь, то говорю по чистой совести — берегись! В порошок сотру»…

Так людей, мешающих ему, председатель сельсовета «сталкивал с дороги» или даже «стирал в порошок». А по отношению ко всем остальным он держался высокомерно, с презрением и любил ругать, «распекать» всех: и колхозников и своих служащих. Он любил производить описи и обыски у колхозников; пугать, «нагонять страх» на людей…

В повести нарисована типичная картина повседневной деятельности председателя сельсовета:

«Леонтий Мокрут сидел в старом дубовом кресле с высокой спинкой… Это кресло было принесено в сельсовет из поповского дома… Против председателя, около стола, опираясь на палочку, стояла сухонькая, маленькая старушка.

— «Так все ясно? — кончая разговор, спросил у бабушки Мокрут и постучал пальцем по краю стола. — Если через два дня не внесёшь… — и председатель не сказал больше ничего, только стучал пальцем…

«Что означал этот стук и какие слова заменял, догадывалась бабушка: она заплакала и ещё ниже нагнулась над своей палочкой…

— «Из чего же я вносить буду? — сквозь слезы сказала она жалобно.

— «Не знаю, — ответил Мокрут.

— «И если бы хоть было за что, — тянула старушка, — а то ведь за какое–то дуплистое дерево.

— «Мне это все равно, — повторил председатель.

— «…Пускай бы пришли и посмотрели. Три груши стоят. Старые, сучья наполовину засохшие. ещё отец моего покойника, когда молодым был, посадил, принёс дичку из лесу…

— Можешь, старуха, идти, — сказал Мокрут.

«Взгляд у него был такой, как будто он оказывал старушке большую услугу. — А деньги всё–таки готовь. Вот так»…

Начальственно–грозно и бюрократически–бездушно обращается председатель не только с крестьянами, но и со служащими сельсовета. Средства, отпущенные на содержание уборщицы канцелярии, председатель расходует на содержание лошади, а работу уборщицы возлагает на канцелярских служащих. Он использует их также в качестве своих кучеров и дровоколов. Одного служащего сельсовета, хромого юношу, председатель посылает за несколько километров от канцелярии, в свой дом: колоть там дрова для семьи начальника…

Произвол и деспотизм председателя по отношению к служащим дошёл до того, что начальник напоил пьяным своего юного секретаря сельсовета и приказал ему: ночью украсть у вдовы–колхозницы телёнка со двора, чтобы организовать для компании пьянствующих начальников, по выражению председателя, «мировую закуску»… Вор был пойман в пути, с телёнком, и рассказал о том, кто послал его на это преступное дело. Для юного секретаря сельсовета дело это закончилось трагически: этот «вор поневоле» от тумаков, которыми его попотчевали юноши–колхозники, от долгого лежания на снегу после этих побоев и от сильных моральных переживаний — заболел и умер.

Широкая огласка этого дела среди населения, скандальное положение, в которое была поставлена местная партийная организация, — привели к тому, что сельский председатель был в конце концов исключён из кандидатов партии и снят со своего поста.

Председателю сельсовета, злобному доносчику и грозному начальнику, колхозники дали меткие прозвища: «князёк» и «собака».

Его помощник по сельсовету, финагент, в повести обрисован кратко, но очень наглядно. «…Финагент с утра совсем в сельсовете не показывался и появлялся тогда, когда руки его с трудом нащупывали дверную ручку, а ноги еле переступали по лестнице»…

Таковы были сельсоветские начальники в деревне Добросельцы и в селе Красные Маки, в Белоруссии, в послесталинский период, в период политической «оттепели», коммунистического «либерализма»…

Факты, рассказаные в повести «Добросельцы, свидетельствуют о том, что колхозниками, государственными крепостными, распоряжаются всецело по своему произволу коммунистические крепостники — начальство сельское и районное.

Колхоз в Добросельцах был организован вопреки воле крестьян. В период коллективизации мужички отнеслись к ней так враждебно, что изба односельчанина, который только один проголосовал за колхоз, была сожжена… И все же власть «организовала колхоз»…

Во время немецкой оккупации в Белоруссии (в 1941–1944 годах) все колхозы были распущены. А после возвращения советской власти в 1944–1945 годах они были опять восстановлены. Как — об этом автор повести не проронил ни слова. Эта повторная коллективизация была проведена ещё более беспощадно, чем первая: террором и голодом. В результате этой послевоенной коллективизации, в 1946–1947 годах в СССР был страшный голод, вызвавший смерть миллионов людей.

Назначение и увольнение колхозных и сельсоветских начальников в деревнях Добросельцы и Красные Маки происходят не только без согласия и выбора их колхозниками, но часто даже и без их ведома.

Первым колхозным председателем был назначен тот самый крестьянин, который в единственном числе проголосовал за колхоз и за это был жестоко наказан односельчанами. Потом он был снят с должности, по доносу местного коммуниста, на том основании, что будто был когда–то церковным старостой. И это увольнение было произведено без ведома колхозников.

О последнем председателе колхоза в повести рассказано, что он был городской житель, абсолютно ничего не понимал в сельском хозяйстве. В городе он был бригадиром бондарной артели. Как член партии, был назначен колхозным председателем — для «укрепления», без согласия колхозников.

О председателе сельсовета повесть говорит, что все колхозники, живущие на территории сельсовета, были настроены против него. Но, несмотря на это, именно он был много лет председателем сельсовета по приказу райкома партии.

Колхозники не имеют никаких политических прав, в том числе и права выбирать своих начальников или устанавливать форму хозяйства. Поэтому они всячески избегают посещать собрания, на которых должны только послушно голосовать за то, что им приказывает Власть. «На собрания (колхозников) за уши не притащишь», — так определил председатель сельсовета бойкот собраний крестьянами.

Открыто возражать начальству или критиковать его действия — на это беспартийные колхозники не решаются. Этому «научены» террором, который царил в сталинский период и продолжается в хрущёвский.

Так, например, председатель Мокрут в период «послесталинского либерализма» на заседаниях сельсовета предлагает на голосование проект резолюции в такой издевательски–запугивающей форме: «Кто против постановления райкома партии и райисполкома?..»

Чтобы запугать колхозницу, у которой секретарь сельсовета украл телёнка, и заставить её молчать об этом скандальном деле, — председатель приходит к ней в избу с милиционером, кричит на неё, что она будто бы гонит самогонку, и начинает производить обыск… Эта колхозница боится председателя. Она уже имеет страшный опыт. Её муж, по доносу этого Мокрута, был арестован, сидел в тюрьме, заболел там. А сама она со своим сыном–школьником чуть не погибла, в связи с этим делом: ночью, возвращаясь из городской больницы после посещения мужа, она в поле была застигнута метелью и натолкнулась на волчью стаю…

И другие колхозники боятся сельсоветского и колхозного начальства: говорят о беспорядках только с близкими приятелями, шёпотом и намёками.

Своих начальников колхозники так не любят, что стараются не встречаться с ними, не попадаться на глаза.

Опыт прямой и открытой борьбы против плохих начальников и вредных порядков надломил уже некоторых идеалистов, описанных в книге «Добросельцы». Инструктор райисполкома идеалист Павел Павлович рассказал о своём опыте: «Надо всегда чувствовать, что ты человек и сохранять мир в душе. Я давно так живу. В молодости я был иным… ещё пять лет тому назад у меня была совсем другая натура… Увижу, бывало, где-нибудь беспорядок, жить не могу, пока не вмешаюсь. Был я когда–то председателем райисполкома и в области работал. А теперь вот только записную книжку с собою ношу. Если уже Слишком припечёт, — выну, запишу»…

Повесть заканчивается победой «коммунистов–идеалистов». Председатель сельсовета, «князёк» и «собака» Мокрут снят со своего поста и местной организацией исключён из партии, а председателем избрана «коммунистка–идеалистка» Даша. Колхозный председатель Шулай тоже снят с поста и на его место назначен «коммунист–идеалист», брат Даши, агроном, покинувший службу в министерстве и приехавший на работу в колхоз, в свою деревню.

Но у читателей повести, особенно у тех, кто сам знает колхозные и советские порядки, возникает сомнение в прочности этой победы. Что существенного могут сделать два «коммуниста–идеалиста» при советско–колхозной антинародной системе и при тех обстоятельствах, что и в коммунистической партии и в советском государстве господствуют и руководят не идеалисты, а «князьки» — крепостники, тираны Мокрутьг, с их грозным, чудовищным девизом: «Всех, кто сознательно или даже несознательно становится на нашем пути, — в порошок сотрём!..»

Публикация повести «Добросельцы» подтвердила эти опасения читателей–реалистов. Автор, осмелившийся сказать только часть правды о колхозном аде, сбит с ног столичными Мокрутами, а при дальнейшем сопротивлении будет «стёрт в порошок».

Это обстоятельство, что в коммунистическом государстве диктаторствуют Мокрутьг — от глухой деревни до «столицы мирового коммунизма» — хорошо понимают колхозники. Поэтому они не жалуются на своих сельских тиранов ни в район, ни в область, ни в столицу: делу это не поможет, а лишний синяк на лице прибавится. Такие порядки были при Сталине. Такими они остались и при его «либеральных» наследниках.

В селе Красные Маки, в котором находится сельсовет, работает средняя школа, десятилетка. В ней устраиваются спектакли. Из за недостатка помещений (классов), школа работает в две смены. Электрического освещения в ней нет. Вечерние занятия происходят при тусклом освещёнии керосиновых ламп.

В селе Добросельцы, при котором расположена машинно–тракторная станция, электричество проведено во все крестьянские избы, а у председателя сельсовета освещён даже хлев. Но в соседнем селе (Красные Маки), которое находится на расстоянии нескольких километров от машинно–тракторной станции, электричество даже в школу не проведено. Об этом не заботятся ни председатель сельсовета, ни директор машинно–тракторной станции.

Заведующий школой давно добивается электрического освещения, часто ходит к директору МТС и упрашивает его, но безрезультатно. Служащему сельсовета он жалуется на пренебрежительное отношение местного начальства к школе: «Обещали свет провести в школу, так уж который раз хожу… У меня в школе света нет, зимой ученики и учителя слепнут и страдают при керосиновых лампах, а, вишь, у директора МТС электрические кнопки на столе»…

Кроме тесного школьного помещения и плохого освещения, есть и ещё тяжкая беда у местных учителей. Заключается она в том, что сельсовет, с одобрения райкома партии и райисполкома, привлекает их в обязательном порядке для сбора налогов в деревнях. Эта «общественная работа» для учителей очень тяжела и неприятна, потому что она ставит их в конфликтные, враждебные отношения с родителями и учениками и подрывает их авторитет среди населения.

Повесть «Добросельцы» свидетельствует о том, что огромное большинство взрослых в колхозр — это женщины. Так было ещё до войны. А после войны эта особенность колхозной деревни проявляется ещё ярче. «Колхозы — бабьё царство» — говорят в деревне.

Многие колхозники живут одиноко, не вступая в брак. Женщины вынуждены жить вне замужества: в колхозе очень мало мужчин.

Некоторые мужчины, упоминавшиеся в повести, тоже одинокие. В повести никакого объяснения этому не дано. Но наблюдения авторов других книг и статей о колхозах говорят о таких причинах, препятствующих брачной жизни колхозников (кроме несоответствия между числом: женщин и мужчин в колхозах).

Во–первых, крайняя бедность колхозников и трудность содержания детей.

Во–вторых, соображение о том:, что при женитьбе и замужестве супругам будет оставлен только один усадебный участок, а без женитьбы они пользуются двумя усадьбами.

В-третьих, оформлению браков мешает также советский закон о выплате детям пособия. Этот закон гласит, что пособие на содержание малолетних детей от государства получают только «матери- одиночки», а состоящие в браке родители этого пособия не получают, и что отцы не платят алиментов своим детям, рождённым вне брака.

Эти обстоятельства — громадное преобладание женщин в колхозе и советские законы о пособиях для детей — очень поощряют распущенность деревенского начальства. Этот закон создан в угоду сословию «новых помещиков».

Одни деревенские начальники покупают «любовь», оплачивая свои утехи за счёт колхоза. Так, например, колхозный председатель, оставив свою семью в городе, имеет в деревне приятельниц–молодух, которым всячески благоприятствует, не жалея артельных средств. Он снабжает своих приятельниц пшеницей с такой щедростью, что им хватает зёрна не только для себя, но и на продажу. Начальник даёт этим молодухам лошадей для поездок: в лес за дровами, в город и т. д. Он столуется у своих приятельниц, снабжая их продуктами из склада, и освобождает от барщины.

А председатель сельсовета, властолюбец по своему характеру, действует и в романтической области не подкупом, а шантажей, принуждением, властью. Женатый человек, он пристаёт со своими любовными домогательствами к юной колхозной девушке, которая имеет жениха–курсанта. При первом же объяснении по этому вопросу начальник прямо заявляет ей, что он имеет средства для того, чтобы заставить её «стать ласковой»… В повести это «объяснение в любви» председателя сельсовета с девушкой изложено так: «Мне не трудно было бы заставить тебя стать более ласковой. В моих руках разные средства. Но я не хочу быть для тебя плохим… Я все для тебя сделаю! Все! Понимаешь?»

Руководитель «советской власти на селе» говорит девушке, что он выдвинул её делегаткой в сельсовет только для того, чтобы можно было «чаще встречаться с нею»…

Официально широко рекламируется, что колхозники получают за свою работу доход из трёх источников: во–первых, от колхоза — натуральная плата за трудодни (продукты); во–вторых, от государства: денежная плата за сданные колхозом продукты и скот; в-третьих, от личного хозяйства колхозника: от усадебного участка, от личного скота (корова, поросёнок, птица).

Но в своей повести о колхозной деревне автор–коммунист ни единым словом не упомянул о доходах земледельцев из колхоза и от государства. Можно предположить с уверенностью, что автор умолчал об этом не по забывчивости и не из желания «очернить» колхозную систему, а потому, что колхозники в описанных деревнях за свою работу никакой платы не получают. Колхозные продукты были сданы государству, а остальные были съедены сельским и районным начальством, их семьями и «близкими», и растранжирены на «крепкую выпивку с мировой закуской».

Что касается денежной оплаты за сданные государству продукты, то, во-первых, она очень низка (раз в двадцать ниже цен в государственных магазинах); а, во–вторых, она идёт «на нужды колхоза» (в том числе, такие, как строительство. дома колхозного председателя и т. п.). А колхозники деревни Добросельцы не получили за свою работу денег ни от колхоза, ни от государства.

Факты из повести подтверждают это предположение. Старушка колхозница говорит, что уплатить налоги она не может потому, что нечем платить. Сам председатель совета прекрасно это знает: он говорит своим сослуживцам откровенно, что у неплательщиков налога «нет ни копейки за душой».

Из повести видно, что хлеборобы не получили от колхоза не только денег, но и никаких продуктов. Весь год они работали бесплатно.

Но абсолютно ничего не получая за выполняемую ими государственную барщину, колхозники ещё вынуждены платить государству налоги.

Во–первых, колхозники, имеющие коров, платят советскому государству молочный налог с коровы: около 200 литров молока в год по самой мизерной цене («молокозаготовки»).

Во–вторых, все колхозники платят государству налоги за усадебный участок, находящийся в их пользовании. — Налоги за усадебный участок установлены и денежный и натуральный.

Натуральные налоги колхозников многообразны: мясной (до войны он составлял 2 пуда в год), яичный (150 яиц в год), картофельный.

О сборе натуральных налогов автор повести ничего не говорит. Вероятно, потому, что эти налоги собираются летом и осенью и к зимнему периоду, который описывается в повести, они уже собраны.

Что касается денежного налога, то до войны он выражался в сумме 600 рублей на двор, на усадьбу. После войны он, по всей вероятности, увеличился. О сборе этого денежного налога в повести «Добросельцы» говорится многократно. Судя по этой повести, сбор денежного налога в белорусских колхозных деревнях проходит с большими затруднениями и составляет главную задачу местного сельсовета. В штате сельсовета теперь есть специальная штатная должность сборщика налогов: финансовый агент (финагент). Финагент ежедневно и неутомимо ходит по всем дворам в сельсовете и беспощадно «выколачивает» налоги. Ходит он не один: почти всегда его сопровождает секретарь сельсовета, а часто — и милиционер, в форме и с оружием.

К сбору налогов привлекаются не только все служащие сельских органов власти, но и все делегаты сельсовета — из всех деревень и посёлков, расположенных на его территории. Повесть рассказывает, как председатель сельсовета «отчитывает» за налог девушку–колхозницу, депутата сельсовета: «Ты сколько денег собрала на этой неделе? Что мне за тебя ходить по избам?..» На возражение, что «для этого финагент приставлен», председатель объявляет ей: «А для чего ты здесь? Для чего?.. Мы тебя для этого и поставили, чтобы ты помогала сельсовету»…

Сбор денежного налога с нищих колхозников представляет такое трудное дело, что с ним не может справиться ни финагент, ни весь аппарат сельсовета, ни даже все депутаты. Тогда к этому делу привлетают учителей местных школ. Председатель уже приготовил проект резолюции по этому вопросу для заседания сельсовета: «Обязать всех делегатов сельсовета и учителей активно включиться в срочный сбор платежей по всей территории сельсовета».

Таким образом, сбором денежного налога на территории Красно–маковского сельсовета — в четырёх деревнях, имеющих приблизительно 400 дворов, — занимаются: 5 работников государственного аппарата, около 20 делегатов сельсовета и около 15 учителей десятилетки и других школ, — итого около 40 человек. В советских деревнях — один сборщик налогов на 10 колхозных дворов!..

После того, как многократное посещёние бедных колхозников не даёт никаких результатов, и они в сотый раз повторяют, что им «платить нечем», — неплательщиков приводят пред грозные очи председателя. В канцелярии сельсовета тогда разыгрывается сцена, подобная той, которая изображена выше.

Если же и после вызова к председателю налог не выплачивается, тогда следует опись имущества и продажа его для уплаты налога. Продаже подлежит все, что только найдёт нужным продать местное начальство: скотина, одежда, обувь, ведро, последний чугунок или топор. Продажа происходит за бесценок: само «начальство» может почти даром «купить» эти вещи неплательщика.

Немудрёно, что колхозники боятся описи и распродажи своих последних вещей, без которых они жить не могут. А сельсоветское начальство вымогает от неплательщиков взятку, «угощение» за то, что оно отложит опись на некоторое время. Этим и занимаются сельсоветские начальники: берут взятки и занимаются шантажом.

Итак, земледельцы работают в колхозе на советское правительство бесплатно. Но, ничего не получая за свою работу, они ещё вынуждены платить государству огромные налоги — натуральные и денежные — за крошечный усадебный участок, который до войны занимал в Белоруссии 0,25 гектара, а после войны был сокращён в среднем до 0,12 гектара. И с этого крошечного усадебного участка колхозники должны кормить семью, свой скот (корову, летом — телёнка и поросёнка), да ещё выплачивать правительственные налоги.

Колхозники надрываются под тяжестью этого непосильного бремени, взваленного на них коммунистическим Государством–Драконом.

Что рассказывает повесть о питании колхозников? Питаются земледельцы, главным образом, картофелем и овощами.

Хлеба у рядовых колхозников, живущих на территории Красно-маковского сельсовета и описанных в повести, нет. Нет у земледельцев также и масла: коноплю сеять негде — усадебный участок мал; коровьего масла делать не из чего: после выплаты налога молока остаётся очень мало.

У скотоводов нет сала: из–за отсутствия хлеба и недостатка картофеля они не могут откармливать своего поросёнка на сало и вынуждены продавать его на налог неоткормленного.

Хлеб и сало есть только у сельсоветского и колхозного начальства, начиная с бригадира.

Сельский начальник вспоминает, что когда он стал бригадиром, то у него появились в достатке те продукты, которых не было у других колхозников: хлеб и сало. Хлеб он имел в избытке: столько, что мог даже сшить новые сапоги за этот дорогой продукт.

При машинно–тракторной станции, расположенной в селе Добросельцы, есть хлебный ларёк. Но хлеб там продают только рабочим и служащим МТС и служащим сельсовета. И только в исключительных случаях, когда рабочие и служащие МТС бывают в отъезде, остатки хлеба продают подвернувшимся колхозникам. Так однажды в этом ларьке свинарке удалось купить полкилограмма хлеба, и это было важным событием в её жизни…

Колхозники деревень и посёлков, описанных в повести, не имеют хлеба потому, что они ничего не получают от колхоза за свои трудодни. В повести об этом прямо нигде не сказано. Но это заключение можно сделать из описанных фактов.

Свинарка–колхозница, одинокая женщина, в декабре месяце, т. е. через месяц после того, как обычно раздаётся зерно на трудодни, в те годы, когда эта раздача происходит, — уже не имеет хлеба. Следовательно, она никакой натуроплаты за свои трудодни не получила. Если бы колхозница получила хлеб, на трудодни, хотя бы в самом мизерном количестве, по 100 граммов на трудодень, то этот хлеб она не поела бы за один месяц.

Из рядовых колхозников, описанных в повести, только одна молодуха «Кадрилиха» имеет достаточно хлеба. При содействии своего приятеля и покровителя, председателя колхоза, она летом, во время уборки урожая, наворовала много колхозной пшеницы около комбайна. А остальные колхозники хлеба не имеют.

Немудрёно, что крестьяне, работающие тяжело и питающиеся впроголодь, только картофелем и овощами, — своим здоровьем похвалиться не могут. Об одном юноше в повести сказано, что «в детстве он не отличался хорошим здоровьем» и во время призыва в армию был забракован. Другой юноша был «такой худой и бледный, как будто только что выписался из больницы».

Что касается местных начальников — сельсоветских и колхозных, то повесть характеризует их совсем по–другому. Председатель сельсовета имеет «круглое, расплывшееся лицо». Колхозный председатель «морду наел — даже смеяться уже не может, щеки не позволяют»…

Совершенно по–разному питаются колхозники и их начальство. Рядовые труженики питаются картофелем, овощами и не имеют ни хлеба, ни масла, ни сала. У колхозного начальства вдоволь и хлеба, и сала, и молока, и мяса; оно имеет обильную выпивку и «мировую закуску».

Поэтому колхозники худы и истощены, а начальники — упитанные, разжиревшие. Недаром колхозники часто называют их «кабанами». Или говорят ещё более зло: «Рожа кирпича просит»…

В повести описан только зимний период. Следовательно, о главных видах работ — о полевых, огородных, садовых, луговых, пастбищных, — автор ничего не говорит. В повести кратко рассказано только о зимних работах скотоводческих бригад: свинарок, доярок, конюхов.

Рабочий день колхозников очень долгий. Летом он продолжается от восхода до захода солнца и занимает от 12 до 18 часов. А зимой он измеряется не по солнышку, а по часам, и начинается у свинарок и доярок задолго до рассвета и кончается в темноте, вечером. Об одном конюхе сказано, что он идёт на дежурство в конюшню в полночь. Из этого можно заключить, что рабочий день колхозников зимой продолжается, вероятно, 12 часов.

О работе на скотной ферме повесть рассказывает, что колхозницы откапывают из снега, в яме, корм (силос, картофель), согревают корм и воду в паровом котле на кормокухне, приготовляют корм и воду, разносят животным, кормят и поят их, вычищают навоз.

Работы эти очень тяжелы для женщин–колхозниц, плохо питающихся и истощённых. В повести многократно упоминается о том, что колхозницы на работе зимой «потеют», чувствуют большую усталость.

О летних работах колхозников повесть мельком говорит: «С самого утра они возят йа поле навоз, руки у них грязные и неприятно пахнут».

А зимние работы колхозниц описаны так:

«Когда коровы телятся, Даша (руководительница молочной фермы) даже ночует на ферме и в эти дни ходит с покрасневшими от бессонницы глазами».

«Андреиха (свинарка) в подоле носит домой маленьких поросят, обсушивает их дома, поит молоком»…

В одном этом предложении выражена вся жуткая сущность колхозной системы, государственной барщины. Для опоросившихся свиней с маленькими поросятами до сих пор, за много лет, не построены изолированные отдельные помещения. Поэтому оставлять поросят на свиноферме нельзя. Их надо отделять от свиней, которые могут их подавить и пожрать. Куда же поместить? Свинаркам приказано: нести в свои хаты… Нести не в чем: нет даже корзин. Свинарки должны нести поросят… в подолах. Колхозницы должны носить для поросят солому от омёта, носить им молоко из фермы и обогревать, кормить и выхаживать социалистических поросят в своей хате, вместе со своими ребятишками…

Но крестьянки не ограничиваются тяжёлой колхозной работой. Начальство даёт им ещё дополнительную нагрузку. Так, например, председатель колхоза «Добросельцы» предлагает пожилой женщине придти к нему и побелить его квартиру. Этой свинарке председатель предложил ежедневно приготовлять, для его личного кабана, который находится и выращивается в колхозной свинарне, особый корм (болтушку, тесто) и заботливо откармливать этого поросёнка на сало для начальника.

Рабочее утро скотниц и «работа» председателя на ферме в повести изображены ярко.

В темноте, задолго до рассвета, скотницы по глубокому снегу идут работать на ферму.

Доярки «…уже выгребают снег из силосной ямы. Яма глубокая, так как большая часть силоса уже выбрана, и снега там по пояс. А сколько снега на початых концах картофеля!..»

«Пока нагребли из конца картофеля, пока Митрофан (старик-молоковоз) разжёг в кормокухне паровой котёл, начало светать…

«Андреиха (свинарка) торопилась, она знала, что через час уже может наведаться председатель… Он зайдёт прежде всего на молочную ферму, напьётся там молока, а, может, даже и позавтракает…

«Председатель не пропустил завтрака… Вскоре он появился на кормокухне и, облизываясь, приветливо улыбнулся…

«Андреиха понесла корм на ферму, а вслед за ней пошёл и председатель… Ступив на деревянный подстил свинарника, он сразу остановился около угловой удобной загородки и задержал Андреиху.

«— Ну, как он, ничего?… (Так председатель всегда спрашивает свинарку о судьбе своего собственного поросёнка, находящегося на откорме в колхозной ферме).

«— Да ничего, — ответила Андреиха.

«— Ест хорошо? — Шулай (председатель) опёрся животом о дверку, нагнулся и попытался погладить тупорылого рябого поросёнка. — Вы уж ему, пожалуйста, как нужно… Понимаете?.. Скоро заберу…

«— Да понимаю, — Андреиха поставила большое ведро на пол, а с меньшим вошла в клетку.

«Поросёнок начал быстро поглощать тесто, а Шулай стоял около клетки и довольно облизывался. Когда теста в корыте осталось уже немного, председатель пошарил в карманах, вытащил полгорсти соли, перемешенной с крошками хлеба, и, зайдя в клетку, посыпал тесто. Подсвинок принялся с большим усердием за еду, а председатель щупал его спину и про себя прикидывал, какой толщины будет на нем сало, на сколько пудов он потянет.

«— Много у нас ещё картофеля? — спросил он у Андреихи, разносившей уже, может быть, в десятый раз ведра.

«— Два копца, — на ходу ответила женщина.

«— Два? — Шулай вылез из клетки и на мгновение задумался или удивился. — Что–то маловато. На сколько же это хватит?

«— На месяц, — не оборачиваясь, сказала Андреиха. — А, может, и меньше.

«Маловато», — подумал председатель. — «Совсем мало. Если так, то ранней весной могут передохнуть все свиньи, хотя, впрочем, их у нас и так не ахти сколько. Что же делать?» Хотелось спросить у Андреихи, что делать, но он понял, что это неудобно. Председатель задумался, но на лице его не видно было ни беспокойства, ни тревоги. Тяжёлые мысли не задерживались в голове Шулая. Ему невольно вспомнилось, что дома, у жены, картофеля хватает: машины три отгрузил он туда, частично собственного картофеля, частично и несобственного»…

Шулай, накормив своего поросёнка, «самодовольно улыбаясь, покинул ферму… и пошёл в деревню, на приятный запах утренних дымков».

Так по–разному работают колхозницы и их начальство. Живущие впроголодь, истощённые колхозницы тяжело работают на колхозной ферме, приходя туда задолго до рассвета и уходя оттуда тёмным вечером. А разжиревший председатель занимается постройкой своего дома на колхозные средства, снабжением семьи колхозными продуктами, откармливанием на сало своего кабана да пустыми разговорами, которые отвлекают занятых работниц от дела и раздражают их…

Домашняя работа колхозниц

Но кроме колхозного труда, крестьяне имеют немало работы и дома.

Рано утром, в темноте, прежде, чем идти на ферму, описанная в повести колхозница–свинарка должна была основательно поработать дома: отгрести снег от дверей; дать корму корове и подоить её; напоить телёнка; наколоть лучины, вытопить печь; приготовить и сварить еду на день.

После работы, возвратившись домой поздно вечером, колхозница должна опять накормить и подоить корову, напоить телёнка, приготовить дров, помыть посуду, помыть бельё, убрать хату.

У колхозниц–матерей к этому добовляется ещё много дополнительной работы: кормление детей, уход за ними, пошивка и штопанье белья и т. п.

В повести рассказано, что председатель даёт лошадей для перевозки дров из леса только своей сожительнице. Остальные колхозники вынуждены ходить в лес и таскать дрова на себе, волоком.

И для поездок по другим нуждам начальник лошадей колхозникам не даёт. Поэтому крестьянка вместе со своим сыном–школьником однажды зимой вынуждена была за один день сделать поход в город к больному мужу за 22 километра, или пройти за день в оба конца 44 километра…

Другой колхозник имел сына с больной ногой. Мальчик не мог ни ходить, ни стоять. Его нужно было часто доставлять для лечения на медицинский пункт, за несколько километров. Председатели никогда не давали колхознику лощади для этой цели. «В любое время, в бездорожье брал отец больного сына (школьного возраста) на руки и нёс за несколько километров на медпункт». Каждый день носил колхозник на руках своего сына также в школу и обратно домой.

В этом случае поражает не только бездушие колхозного начальства, но и неслыханная нищета колхозников. Прежде, в дореволюционной деревне, для перевозки маленьких или больных детей крестьяне сами делали простые, самодельные детские тележки: ящик из досок на простых деревянных колёсиках. А теперь отец не может сделать для своего больного ребёнка такой тележки: нет для этого ни досок, ни долота, ни буравчика, ни гвоздей.

Из–за этого же колхозники не имеют теперь маленьких самодельных санок — для возки дров.

Коммунистическая власть запускает ракеты на Луну, космические корабли. А «советские граждане», колхозники, вынуждены пешком ходить в город, в лес, в больницу и десятки километров тащить свою ношу: дрова, картофель для продажи, больного ребёнка — на руках. Таковы парадоксы в большевистской «стране чудес»…

Работы у крестьян в колхозе и дома накопляется так много, что они, как отмечает повесть, все время «бегут», «торопятся», «спешат». Автор повести отметил, например, такой характерный момент в психологии переобремененных трудом колхозников: «Войдя в свою деревню, Даша прибавила шагу, пошла быстрее: неудобно идти по деревенской улице, как на прогулке, люди ещё подумают, что ей нечего делать».

Новые помещики–крепостники так переобременили колхозников трудом, коммунистические погонялыцики так запугали крепостных рабов бичом, что люди все время торопятся и в то же время испуганно оглядываются по сторонам: откуда хлестнёт плеть колхозного погоняльщика?..

Крестьяне в колхозе «Добросельцы» работают много, но за свою работу ничего не получают: ни натуроплаты, ни денег. Их принуждают выходить на колхозную барщину, поэтому они и выходят. В сталинскую эпоху за уклонение от работы грозило тюремное заключение, лагерь. В послесталинскую эпоху за это расправляются проще: отбирают усадебный участок — единственный источник для добывания продуктов, источник жизни колхозников. И не отпускают на работу в город.

Вынужденные отбывать бесплатную государственную барщину, колхозники не могут работать прилежно и успешно. Не могут прежде всего потому, что, живя впроголодь, они физически истощены и слабы. И ещё потому, что люди не имеют никакого интереса к труду бесплатному и принудительному. Они относятся к государственной барщине и колхозному хозяйству, построенному на ней, с неприязнью, в лучшем случае — равнодушно.

Это проявляется, в частности, и в отношении к колхозному скоту, за которым крестьяне обязаны ухаживать.

Старик ругается на лошадь, на которой он ежедневно возит молоко на заготовительный пункт: «Чтоб её волки сожрали!..» В единоличной деревне крестьяне никогда не ругались на свою скотину.

Во время заготовки силоса колхозная лошадь исполняла работу «топтуна» и по несколько суток работала, в яме, не выходя оттуда. «Иногда ей подавали туда ведро воды, а иногда и не подавали». Зимой лошадь попала в силосную яму, пробыла там целые сутки, жрала мёрзлый силос, сама не могла выбраться из глубокой ямы, и никто из колхозников её оттуда не хотел вытаскивать.

Колхозники совершенно по–разному относятся к своему скоту и артельному.

Старик–конюх рассказал своему приятелю любопытный случай на эту тему: «Дал вчера по приказу председателя одной женщине подводу. Положил в сани сена, чтобы было чем покормить лошадь в дороге. Приказал ей, чтобы смотрела как надо, берегла кобылу. А она что сделала? Заехала в свой двор, сбросила все сено своей корове и целый день возила дрова на голодной кобыле. Пригнала её в конюшню поздно вечером, бросила не распряженную. Кобыла мокрая, дрожит»…

Для своей скотины, которая их кормит, — для коровы, — крестьяне не получают от колхоза никаких кормов. А колхозная скотина получает корм и летом (на пастбище) и зимой (на скотной ферме). Крестьянам колхоз ничего не платит за их работу, в частности, и за работу на скотной ферме. Поэтому работники не могут хорошо относиться к колхозной скотине, за которой они вынуждены ухаживать бесплатно. Колхозники не могут бережливо относиться к кормам, которых недостаёт их личной скотине, «комилице-Бурёнушке».

Итоги хозяйственной деятельности белорусского колхоза «Добросельцы» в 1956–1957 годах, как они описаны в повести Кулаковского, очень неутешительны.

Урожайность на колхозных полях очень низкая. Поэтому продуктов хватает колхозу только на государственные заготовки, на оплату машинно–тракторной станции, на семена и снабжение начальства. Для оплаты труда рядовых колхозников не остаётся продуктов. Люди за свой труд никакой натуральной оплаты не получают.

Урожайность кормовых тоже очень низкая. Поэтому в колхозе перед весной из–за нехватки кормов происходит падеж скота.

В повести мельком упомянуто, что колхозники топят печи яблонями из колхозного сада. Следовательно, колхозный сад погиб полностью или частично: от засухи или от того, что деревья были оглоданы зайцами, скотом.

Незаконное растранжиривание колхозных средств велико: снабжение продуктами семей колхозного начальства (начиная от председателя и кончая бригадирами), сельсоветского и районного; организация для них «крепких выпивок с мировой закуской»; капитальные затраты на жилищное строительство для начальства (за один год председатель выстроил для свой семьи за счёт колхоза хороший большой дом, под железной крышей, а это стоит несколько десятков тысяч рублей).

Из–за этих причин земледельцы лишены всякой оплаты за свой тяжёлый труд и работают в колхозе круглый год бесплатно, принудително, отбывают «колхозную каторгу».

Общие итоги колхозной жизни в белорусском колхозе в 1956–57 годах, когда советская печать гремела о «крутом подъёме сельского хозяйства», были очень печальны. Колхозное хозяйство разорено. Крестьяне живут в нищете, впроголодь и впрохолодь. Их работа тяжела, но малопроизводительна, малоуспешна. Земледельцы очень недовольны своими начальниками и колхозными порядками. Родители мечтают только о том, чтобы их дети получили образование, вырвались с колхозной каторги и могли бы добиться сносной жизни вне колхоза, в городах.

ВОРОНЕЖСКАЯ ДЕРЕВНЯ

Роман Александра Андреева «Грачи прилетели» опубликован в журнале «Октябрь», в №№ 1 и 2 за 1960 год. Он изображает колхозную деревню 1958–1959 годов, в которой уже пять–шесть лет осуществляются послесталинские так называемые «реформы по крутому подъёму сельского хозяйства». Автор рассказывает, как в колхозах осуществляется хрущевский лозунг, принятый партией в качестве главной директивы в области сельского хозяйства на период от 1958‑го до 1965‑го года: «Догнать и перегнать Америку по производству мяса, молока и масла!..»

Для проведения коллективизации, «колхозной революции сверху», Сталин и Каганович командировали из городов в деревни 25.000 «твердокаменных» большевиков. Для осуществления «крутого подъёма» сельского хозяйства в послевоенный период Центральный Комитет партии, по инициативе Хрущёва, направил в деревню 30.000 партийных организаторов, надёжных коммунистов.

Судьбу и наблюдения одного из этих «тридцатитысячников» описывает роман «Грачи прилетели».

Роман Андреева начинается с типичной для подобных книг завязки: семейного конфликта.

Коммунист–чиновник, по командировке ЦК партии, приезжает из города в колхозную деревню на два года для того, чтобы выполнить задачу, поставленную руководителями Партии: возродить неблагополучный колхоз, поставить его на ноги, «совершить переворот в жизни и судьбе колхозников» и через два года вернуться в город с победным рапортом.

В деревню он приехал с семьёй: женой и сынишкой дошкольного возраста. От станции до деревни добрался только к вечеру.

Сам он сразу попал на партийное совещание, которое затянулось до поздней ночи, а жену с сыном отправил на квартиру. Когда в полночь новый колхозный председатель добрался до квартиры, то там он увидел картину, от которой защемило его сердце. В колхозной деревне теперь двухкомнатных изб почти нет. Поэтому семью нового председателя назначили на квартиру в однокомнатную избёнку, где помещалась старушка–хозяйка. Председатель увидел, что сынишка спит на чемодане, рядом с телёнком, который стоял в вонючей луже… Жена сидит на другом чемодане, убитая и подавленная этой обстановкой, такой «квартирой». Она резко заявила мужу, что в таких условиях не выживет и поэтому не останется в колхозе ни одного дня…

Утром на следующий день жена с сыном уехала обратно в Москву, а мужа оставила одного совершать «переворот» в колхозе, осуществлять «крутой подъём» советской деревни до американских высот…

Что увидел, услышал и предпринял новый председатель в колхозной деревне за год — этому и посвящён роман Андреева, или, вернее, очерки о колхозной деревне в средней России в 1959 году (в советской печати было упомянуто, что это деревня Воронежской области).

Колхозы являются филиалами единого, государственного имения СССР. Хозяева этой невиданной в истории латифундии — ЦК партии и советского правительство — ограбляют все филиалы этого имения, не считаясь не только с интересами крепостных — колхозников, но даже пренебрегая интересами филиалов своего имения — колхозов. В ряде земечаний, разбросанных в романе, автор говорит об этом довольно ясно.

Главный принцип той политики, которая проводится ЦК партии по отношению к деревне, бывший председатель охарактеризовал так: «Пока что к колхозу относятся по принципу: «давай!» Хлеба, мяса, молока, масла, шерсти — давай. Другой принцип, «на», пока что только пускает росточки».

В бедных хозяйствах весь урожай зёрна идёт на выплату обязательных государственных поставок и натуроплаты за машины из МТС. Описанный колхоз бедный и потому он купить себе тракторы из МТС до сих пор ещё не мог. «Обязательные поставки, натуроплата — вот и весь хлеб. За работу их (машин из МТС) столько утекает хлеба — реки! А денег все нет», — рассказывает прежний председатель новому.

В результате у колхоза нет ни хлеба, потому что его забрало правительство, ни денег, так как плата за хлеб, сданный в качестве обязательных поставок, мизерная.

Но иногда советские заготовительные учреждения забирают в колхозе абсолютно весь урожай зёрна, даже семенной фонд для ярового посева. В романе один колхозник информирует нового председателя: «Семена придётся доставать в «Заготзерно». Свои осенью сдали под метёлочку»…

Сам председатель колхоза так охарактеризовал себя и своих помощников: «Встаём утром с заботой о себе и ложимся спать с той же проклятой заботой… И ты, Кузьма (заместитель председателя), думаешь сперва о себе. Все мы так думаем, вот в чем беда»…

Колхозники так говорят о своих начальниках: «Чьи интересы они отстаивают? Думаете, партийные, народные? Ошибаетесь! Свои. Только свои!» Старик–крестьянин добавил: «Да, честного человека отодвинули в задний угол…»

Сельские начальники занимаются прежде всего и главным образом воровством и стяжательством колхозных средств в свою пользу. Колхозники об этом красочно рассказывают: «За 28 лет в нашем колхозе сменилось 28 председателей!… Проворуется какой–либо или набедокурит чего… его бы запрятать подальше, чтобы он, зараза, не разъедал живое тело, — а его к нам. Кадры сохраняют!.. Каждый из них, если он не дурак, — а они для себя не дураки были! — норовил урвать побольше: строили пятистенные избы, на «Победе» в Москву гоняли, как наш Коптильников (председатель)! Что там председатель — министр!»...

О масштабах стяжательства этого председателя в романе сказано: «Совесть его со временем как бы заплыла жиром. Он построил себе пятистенный дом, на высоком каменном фундаменте, под железом,… лучший во всем районе». «Летом, перед уборкой хлебов, Коптильников сел в «Победу» и помчался в Москву. За ним катил, громыхая, грузовик с «товарами». Коптильников привёз из Москвы обстановку венгерского производства. Односельчане ахнули и зажмурились от переливчатого блеска лакировки серванта, круглого стола, стульев, обитых узорчатой материей. Такого не видывали ни деды, ни прадеды»…

Начальники, начиная с маленьких, пьянствуют: за счёт колхозных средств или за счёт взяток с крестьян. Женщина–агроном об этом рассказывает: «Здесь многие пьют. Сперва пьют, затем с восторгом вспоминают, как пили и сколько выпили, потом опять пьют, и дерутся, и опять вспоминают»…

Начальники пьют чаще всего по причинам, о которых люди говорят: «с жиру бесятся», «на даровщину пьют».

Иногда их совесть тревожит, когда вспоминают дела свои. Так колхозный председатель покаялся: «Иной раз видишь: бьётся семья (колхозника) в нехватках, помочь бы надо. Нет, отвернёшься, пройдёшь мимо: ничего, протянут… Ну, и пойдёшь, выпьешь… Дома у меня лучше, чем вот в этой прокопчённой дыре» (в колхозной канцелярии).

Стяжательствуя и пьянствуя, председатель, описанный в романе, устроил н колхозе гарем. По выражению колхозников, он «по бабам шлялся, как мирской бык»… Своим любовницам он покровительствовал: освобождал от работы, делал подарки, за колхозные средства строил избы.

Будучи в колхозе на положении самовластного «князька», председатель упивался чувством властолюбия. Роман говорит; «Коптильников испытал ни с чем несравненное чувство власти: с ним всюду считались, в колхозе слово его — закон, женщины искали его внимания».

Никаких положительных качеств этот председатель не имел. Он сменил семь колхозов и нигде хороших результатов не оставил.

О деловых качествах его и подобных ему начальников колхозники иронизировали: «Не отличит быка от коровы!.. Кидают, что под руку попадётся: на Тебе, Боже, что нам негоже!… Крой, мол, там приспособят к чему–нибудь»…

Крестьяне, особенно фронтовики, ненавидели этого начальника. «Ядовитые упрёки хлестали Коптильникова как пощёчины: «Окопался, отъел рожу–то, пока другие сражались… Разбазарил всё, что наживали все своим горбом»… «По бабам шлялся, как мирской бык»…

Таких начальников в деревне называли: «болтуны–обещатели», «люди с нечистой совестью».

Но, несмотря на отсутствие всяких положительных деловых качеств, вопреки отрицательному отношению колхозников к таким сельским руководителям, — районное начальство покровительствовало именно им.

Перед районным «вождём» описанный в романе Коптильников, негодный председатель, выслуживался тем, что он жестоко эксплуатировал людей на колхозной барщине и услужливо сдавал государственные заготовки. В романе об этом читаем: «…Людей заставлял работать от зари до зари. Он сдавал хлеб и за свой колхоз и за соседей, вывозил под метёлку»…

Вот о таких–то, сельских руководителях, грабителях и пьяницах, обидчиках и эксплуататорах, ползучих и ядовитых, — колхозники говорили: «Гадов на земле много»...

Колхозная барщина, как об этом свидетельствует роман «Грачи прилетели», и в 1959 году отбывается по сталинским инструкциям: летом от зари до зари, т. е. до 18 часов в сутки.

В романе об этом говорится многократно. Председатель «людей заставлял работать от зари до зари». Сослуживец–солдат говорит другому, возвращающемуся после военной службы в свою деревню: «Зачем тебе соваться опять в эту дыру? Запрягут тебя в колхозе и будешь ишачить от зари до зари»…

Что касается оплаты трудодня в этом колхозе, то в романе об этом есть такое упоминание: «Кило хлеба на трудодень — это благодать!» — воскликнул колхозник. Выражение «благодать!» означает, что это бывает только в лучшем случае. А в худшем случае, когда председатель все зерно сдаёт «под метёлочку», даже семена, — в этом случае колхозники абсолютно ничего на трудодни не получают. Следовательно, в описанной деревне колхозники получают на трудодень от 0 до 1 килограмма, или в среднем по 0,5 килограмма зёрна на трудодень.

Из–за непогожих д(ней и зимнего времени рядовые колхозники могут выработать менее 200 трудодней в году. Каждый работающий имеет на своём иждивении одного неработоспособного члена семьи. Колхозники в описанной деревне получают зёрна на заработанные трудодни столько, что хлеба придётся на каждого члена семьи только около 125 граммов в день.

Следовательно, хлебороб на колхозной барщине не может заработать для себя и своей семьи даже буквально «куска хлеба»… Земледельцы в описанном колхозе работают почти «задаром», трудодень их — «пустой». Поэтому один крестьянин, собравшийся бежать из колхоза, говорил; «Что мне терять здесь?..»

Действительно, работнику терять в колхозе нечего, кроме «пустопорожних трудодней» и «кроме своих цепей», если воспользоваться выражением «Коммунистического Манифеста».

При таком «символическом трудодне» колхозники могут питаться скудно: картошкой да пустыми капустными щами. Представление о сале и жирном борще имеют только старики, помнящие дореволюционную или нэповскую деревню.

Приобрести сносную одежду и обувь люди не могут. Поэтому колхозник–животновод много лет носит военную заплатанную гимнастёрку и ватную стёганку.

А дед его ходит в галошах, одетых на носки, т. е. носит галоши без ботинок.

Деревенские девушки носят резиновые сапоги и ватники.

Колхозник, описанный в романе, и его племянник спят на полу, на соломе, прикрытой дерюгой. Утром старуха–хозяйка убирает дерюгу, а соломой топит печь.

Итак, колхозники одеваются плохо, питаются скудно, работают тяжело, страдают от недоедания, холода и истощения. Поэтому здоровье у них слабое, и с юношеских лет они выглядят уже пожилыми…

Колхозник говорит новому председателю: «Вы видели сестру мою Катьку? Поверите ли Вы, что ей 26 лет?.. Все сорок дадите»…

Из–за таких трудных условии многие колхозники бегут в города.

И там их ожидает тяжёлая работа: на строительстве, на шахтах, в качестве уборщиц, домашней прислуги и т. д.

Об этой работе колхозницы в романе говорят: «В домработницах при генерале состоять или кирпичи на стройке таскать — не велика радость!..»

Но все же там труд оплачивается лучше, чем в колхозе. Поэтому колхозники бегут в город. Особенно часто это делают демобилизованные солдаты. О них роман рассказывает: «…Показались, понюхали, чем тут пахнет, самогонки попили неделю — и кто куда!..»

В городах демобилизованные солдаты устраивались грузчиками, рабочими, шофёрами.

Питаясь впроголодь, многие крестьяне стараются красть что–либо из колхозных продуктов или имущества.

В романе рассказано, как женщина–мать, заработавшая много трудодней, но не получившая от колхоза ничего, пыталась украсть мешок ржи с тока.

Испытывая острый недостаток кормов для своей коровы, колхозники воруют сено или яровую солому в артели. Об этом говорит заведующий животноводческой фермой.

Получая за свою работу «граммы» и «гроши», испытывая острую нужду во всем, крестьяне стараются «стащить» из колхозного добра то, что «плохо лежит». Новый председатель сам увидел, как мальчик-дошкольник схватил на колхозном дворе какую–то длинную железку и потащил её домой. Мальчику не удалось довести до конца своё дело только потому, что сельский начальник отнял у него железку и наградил его шлёпками.

Прежний председатель, в беседе с новым, так охарактеризовал эту проблему отношения колхозников к «священной и неприкосновенной социалистической собственности»: «Вот мы твердим на все лады: «Народ, народ! Творец!» А этот творец норовит как бы что нарушить, а не сотворить, как бы урвать, прикарманить, стащить из колхоза последнее, а не дать побольше колхозу! Неделю назад купил новые вожжи. А сегодня, гляжу, висят обрывки. Кто подменил, когда — с собакой–ищейкой не найдёшь. Сбрую, ведра, дёготь, лопаты — все под замком держать надо. Без замка минуты не пролежит»…

Колхозники воруют все, начиная с верёвки, железки, лопаты, — потому, что ничего этого у них нет. А за свою работу они получают жалкие гроши, на которые этих вещёй не купить. Да и с деньгами достать эти вещи очень трудно. Честный колхозник, прослушав обличительную речь председателя — главного вора и грабителя, — заявил ему прямо в лицо: «Не надо показывать пример»…

Колхозное имущество разворовывают почти все жители советской деревни, начиная от председателя и кончая малолетними детьми крестьян…

Сельское хозяйство в колхозе находится в упадке.

О судьбе садов в деревне роман рассказывает: «Сады повысыхали, корни яблонь и вишен были ошпарены кипятком, отравлены мыльной водой или купоросом, и деревья были срублены на дрова».

Люди уничтожали свои сады: налог был установлен властью такой большой, что сад стал убыточным для хозяина. А когда вырубка садов была воспрещена правительством, тогда колхозники стали предварительно «засушивать» деревья, а потом вырубать их…

О низкой урожайности колхозных полей в этой деревне говорят факты. Только в лучшие годы колхозникам выдавали по одному килограмму зёрна на трудодень, в средние — гораздо меньше.

А в худшие годы зёрна не хватало даже на выплату государственных поставок, и тогда весь урожай, «под метёлочку», включая и семенной фонд, сдавался государству на заготовку.

Особенно подробно и ярко в романе описан упадок животноводства в этом колхозе, который носит громкое название: «Гром Революции».

В колхозе кормов не хватает. Поэтому на корм достают солому с крыш. Приехавший новый председатель увидел такую картину: «На одном дворе… вместо кровли высились редкие ребра стропил. Другой был наполовину раскрытый. Человек вилами скидывал с конька солому».

Такой корм — полугнилая солома с крыш — привёл скот к истощению и падежу.

Кони в романе изображены так: «…Лошади всю зиму висели на верёвках от бескормицы»… «У конюшни человек запрягал лошадь, качающуюся на ветру, и… ворча, затягивал супонь». «…У лошади из Глаз катятся слезы, не может встать, оплошала».

От соломенного питания и холодов в колхозе гибнет много скота, особенно молодняка. Телятница объясняет; «С гнилой соломы долго не протянешь!.. А тут ещё постой–ка на ветру да на морозе»…

Жалостливая пожилая женщина, телятница, плачет и причитает над каждым погибающим с голоду телёнком. Роман рисует такую сценку:

«Донеслись причитания женщины. Аребин (новый председатель) приостановился.

— Макариха голосит, — пояснил Мотя (колхозник)… — Должно ещё один телёнок ноги протянул».

Но плач и причитания доброй женщины делу не помогают. Только за одну зиму в этом колхозе, по свидетельству заведующего животноводческой фермой, погибло от бескормицы 98 телят и 123 овцы. Ягнят не считаю, добавил он: это все равно, что семечки».

Ягнят погибло, конечно, более, чем овец. Следовательно, за одну зиму 1958–1959 года погибло скота в одном небольшом колхозе более 350 голов: телят, овец и ягнят.

Такой огромный падеж скота произошёл, главным образом, из–за того, что начальство усердно проводило в это время приказ ЦК партии о срочном увеличении поголовья скота в «социалистическом секторе сельского хозяйства» (в колхозах) за счёт принудительного изъятия скота (принудительной «закупки» за бесценок) из частного сектора (у крестьян).

Автор романа выясняет этот вопрос — о массовом падеже скота — в драматической сцене. На партийном совещании в колхозе происходит спор о том, кто виноват в падеже скота. Заведующий животноводческой фермой Павел кричит председателю райисполкома:

— «Это Вы до этого довели, если говорить правду! Вы! Из–за Вас гибнут телята и овцы! Вы виноваты! И он! — Заведующий фермой махнул рукой на председателя колхоза, Коптильникова.

— Он похоронил молодняк, а Вы, товарищ Прохоров, ему помогали!..

— Думай, что городишь! — предупредил Павла Коптильников. — За такие слова… знаешь.

— Не пугай! — огрызнулся Павел. — Кто спустил нам развёрстку на покупку молодняка? — Он шагнул к Прохорову. — Вы спустили. А Вы бы сперва спросили, куда поставить телят, чем кормить. Я со слезами просил: не покупайте столько телят, не сохраним мы их, не переживут они зиму!.. Так мне вот эти молодчики (опять взмах в сторону Коптильникова и Конуздова, заместителя) прижгли клеймо. «Враг развития животноводства!..» Накупили молодняка, отрапортовали правительству: план выполнен, даже перевыполнен! Телеграмма ушла в Москву. А телята да овечки где? Валяются в Козьем овраге! Вот вам и план!..»

Так в колхозе был «выполнен» приказ ЦК партии о быстром росте поголовья скота в социалистическом секторе сельского хозяйства и о том, чтобы «догнать Америку по мясу!..»

Не менее «успешно» в колхозе борются за увеличение продуктивности молочного скота, за выполнение лозунга Хрущёва: «Догнать и перегнать Америку по молоку и маслу!»

Автор романа рисует состояние молочного хозяйства на ферме в такой сцене. Заведующий фермой перегородил путь дояркам, уходящим с фермы:

«— Куда разбежались?.. Стойла не чищены, скотина не ухожена, — вам и дела мало. Небось, и не напоили… Марш назад! Хозяйки!..

«— Много ли надоили молока, хозяйки? — спросил новый председатель.

«…Дарья устало, с безнадёжностью махнула рукой:

— Набрызгали, по черепкам разлить — три кошки напьются…

— А свои, наверно, побольше дают? — заметил Аребин (новый председатель).

«Нюра Блинова быстро–быстро проговорила:

— Своих–то коровушек мы по–родственному упрашиваем: «Зорюшка–матушка, не скупись, милая, не жадничай, ты поилица-кормилица наша». Вот как! А к этим, — она кивнула на двор, — мы обращаемся вполне официально: «Знаешь, корова, сколько ты по плану должна давать? Не даёшь, ну и шут с тобой!..»

«— Официально, значит? А по–родственному нельзя? — спросил председатель.

«— Не получается, — бойко ответила Нюра. — Не сдаются они, твёрдо стоят на достигнутом уровне, начальством приучены…

«— Хватит тебе, болтушка, — одёрнула Нюру Дарья… — Не больно радостно садиться к пустому вымени. Но что поделаешь?.. Коровы старые, корма бедные. Руководство никакой заботы не проявляет… Коровы держатся только на нашей жалости. Проку от них ни колхозу, ни нам нет…»

Колхозница указала ближайший корень зла: колхозникам от их работы нет «проку», пользы… Поэтому и работа не может быть хорошей. «Проку» нет и колхозу: государство все забирает, а колхозу ничего не оставляет, даже на его хозяйственные нужды, на содержание работников. Поэтому и колхоз беден.

Работа бесплатная и принудительная унижает и оскорбляет труженика и вызывает с его стороны отвращение к труду и ненависть к колхозу. Это понял новый председатель и выразил так: «Самое святое для человека это его труд. А он был обесценен. Человек, как труженик, как творец, был унижен и оскорблен. Это значит: произошло что–то противоестественное, ужасное преступление против людей. Колхоз был не матерью, а злою мачехой для них»…

Писатель Александр Андреев, член редакционной коллегии журнала «Октябрь», не мог, конечно, сказать о «колхозном рае» правду полностью, во весь голос. Он мог её сказать только в полголоса. И при этом условии он сказал о колхозной деревне много правды.

Самое общее впечатление, которое получается от его романа, такое: колхозная Деревня и в 1959 году, через 30 лет после коллективизации, через 6 лет после смерти Сталина, в «эпоху хрущёвских реформ» — остаётся в своей основе той же, что и раньше, закрепощённой деревней, нищей, разорённой и угнетённой коммунистическими рабовладельцами.

Для того, чтобы получить наглядную картину современной колхозной деревни, достаточно привести только несколько выписок из романа.

«…Все голо кругом, пусто и лопухи да крапива, да кое–где картошка… да избёнка торчит».

«Село «простреливалось» взглядом из конца в конец, без изгородей, без единого деревца на огородах… Пустыри на месте бывших хозяйств»…

«Длинный двор с рухнувшей крышей, словно с переломленным хребтом, с оголёнными остриями стропил из–под соломы и подпорками с боков — стоял, как символ запустения»…

«Посреди площади ржавела в грязи жатка».

Стояла «…одинокая ветряная мельница с отхваченным крылом».

«Хозяйство рушилось из года в год. У всех на глазах обваливались дворы, подгнивали амбары, на упряжь, сбрую — жалко смотреть: обрывки да узлы».

Колхозная деревня это, действительно, как сказал автор романа, «символ запустения»…

И самое обобщённое впечатление от колхозной деревни новый председатель, приехавший из Москвы, выразил очень ярко: «…Словно неприятельское войско прошло и оставило повсюду следы своего нашествия»… (Журнал «Октябрь», № 1, стр.32).

Трудно выразить сущность дела более метко, чем оно определено в этой формуле.

Деревня разорена и закабалена потому, что в ней орудует «неприятельское войско» коммунистов, что это «неприятельское нашествие» продолжается полустолетие.

Деревня возродится только тогда, когда она освободится от колхозно–крепостного ига, когда её разорители и закрепостители будут изгнаны из органов власти.

Возрождение деревни начнётся только тогда, но не раньше. А послесталинская суета с хрущевско–брежневскими «колхозными реформами», командировками городских коммунистов в деревню, всякое «организационное укрепление колхозов» — бесплодная переседка музыкантов в крыловском «Квартете», пересадка, которая доказывает старую истину: «Как ни садитесь — всё в музыканты не годитесь!..»

До тех пор, пока крестьяне вынуждены жить в государственнокрепостной деревне и работать на подневольной колхозной барщине, — до тех пор они будут испытывать бедствия нищеты и разорения, голода и холода.

В предыдущих романах о колхозной деревне — например, в романе Вирты — «Крутые горы» и других — выведены положительные коммунисты, которые будто бы многое сделали для улучшения колхозного хозяйства и жизни крестьян. В повести Кулаковского «Добросельцы» дана утешительная концовка: плохие председатели — сельсовета и колхоза — сняты, новые выбраны, и колхозники радуются, что все теперь пойдёт по–другому.

В романе «Грачи прилетели» автор тоже вывел двух положительных коммунистов: местного колхозника, заведующего скотоводческой фермой, и нового председателя, приехавшего из Москвы. Иначе его роман не был бы напечатан.

Но что же этим «хорошим коммунистам» удалось сделать положительного в колхозе?

Роман даёт ответ: очень немного.

О заведующем фермой и его усилиях в борьбе за улучшение колхоза в романе написано: возвратившись из армии, «десять лет он работал, не щадя сил, и в поле, и на ферме, и на токах, и бригадиром, и плотником, спорил, ссорился, бушевал при виде непорядков и злох! людской корысти. Издёргал себя вконец. А хозяйство не поднялось, упало ещё ниже, и он, Павел, ещё и виноват в этом, и его судить собираются» (за падеж скота на ферме).

Так десятилетние усилия честного коммуниста, направленные к тому, чтобы усовершенствовать колхозное хозяйство и улучшить жизнь земледельцев, — оказались совершенно тщетными. Колхозная система и партия, которая создала эту систему и поддерживает её, не дают возможности отдельным коммунистам сделать что–либо положительное при этой системе и вопреки основной массе членов партии.

Новому председателю удалось за год сделать только одно значительное дело в деревне. Дом, который был построен правлением за счёт колхоза для председателя, он передал одной трудолюбивой колхознице–вдове с детьми, на условиях долгосрочного кредита (сам собрался возвращаться в город).

Но колхоз так беден, что он в лучшем случае может строить не больше одного дома за год. Следовательно, если бы эта хорошая инициатива нового председателя была продолжена, — тогда вся сотня семейств колхоза могла бы получить новые дома через сотню лет. Едва ли найдутся другие такие «чудаки–идеалисты» из начальников, которые захотели бы ждать нового дома десятилетия, — и едва ли эта практика будет продолжена.

Вероятнее всего, что будет продолжена практика обыкновенных коммунистов: себе — «по потребностям», а рядовым колхозникам — «пустопорожние трудодни»…

При колхозно-крепостной системе под руководством новых помещиков дело по–другому идти не может.

ВОЛОГОДСКИЙ КОЛХОЗ

После войны Алексадр Яшин опубликовал два рассказа: «Рычаги» и «Вологодская свадьба» Скудная жизнь колхозной деревни и портреты деятелей изображены там реалистически, без прикрас. За эту правду писатель был подвергнут в советской печати грубой, необоснованной критике.

Но мужественный писатель–правдолюб и после этого не стал изготовлять «колхозный сироп», а продолжает идти своей честной, тернистой дорогой. Об этом убедительно говорит его повесть «Сирота», опубликованная издательством «Молодая Гвардия» в Москве в конце 1963 года.

Вместо сусальных «героев колхозной деревни», которых начал расписывать ещё Михаил Шолохов, повесть «Сирота» показывает нам персонажи колхозных руководителей иного типа.

Повесть изображает жизнь колхозной деревни, начиная от первых послевоенных лет и кончая самым последним периодом, когда автор писал книгу, т. е., вероятно, до 1962 года. В книге живо изображены и простые колхозники и «начальнички» (так иронически колхозники называют всех руководителей, начиная от бригадиров и кончая районными руководителями). Из «начальничков» наиболее детально изображены: председатель колхоза, бригадир и молодой колхозник, которого председатель готовит себе в заместители.

Колхозному бригадиру автор повести даёт такую характеристику: «…немного занимался делами, хотя среди начальства считался неплохим работником. Он состоял в разных комиссиях, был то бригадиром, то каким–нибудь учётчиком, много выступал на собраниях и даже на районных активах, следил за тем, чтобы работали другие, постоянно кого–то хвалил и выдвигал, кого–то отчитывал — словом, руководил. Время от времени он признавал и свои ошибки, и это производило на всех хорошее впечатление».

Бригадир любил выпивать, конечно, за чужой счёт, но в такой умеренной степени, чтобы «не заваливаться».

Для того, чтобы «зарабатывать на жизнь», преуспевать, он считал необходимым: иметь партийный билет (он коммунист); учиться, окончить по крайней мере семилетку. «Без ученья никуда» — говорил бригадир своему сыну.

Но главное, для того, чтобы выдвинуться в начальники и остаться в них, это — «проявлять активность», «говорить», «выступать» на собраниях, совещаниях, перед начальством. «Только и с ученьем можно в дураках всю жизнь проходить, а на дураках воду возят, — наставлял бригадир своего сына–школьника. — Активность надо проявлять… выступать надо, заинтересованность показывать. Говорить не научишься — жить не научишься!»

Так, выполняя роль погонялыдика на колхозных полях и болтуна на собраниях, бригадир вырывал подачки, получал заработную плату, кормил Себя и свою семью, жил «сыт и пьян», освобождал от колхозной работы жену и готовил своих детей следовать по его стопам. Бригадир дал знакомому такой похвальный отзыв, который может служить также и автохарактеристикой его самого: «Парень толковый: пальца в рот не клади…»

Председатель колхоза «Красный Боровик» — Прокофий Кузьмич — описан в повести с наибольшей полнотой.

Кроме начального, он никакого образования не имеет. На колхозную работу он приехал по партийной командировке из города. Управляет колхозом около двух десятилетий, но сельского хозяйства не знает.

Главное, что Прокофий Кузьмич твёрдо усвоил — это то, что он полный «хозяин колхоза»: и земли, и колхозного имущества, и самих колхозников. Часто он заявляет: «Я здесь хозяин!.. Будет помоему… Прав или неправ, а я хозяин»…

Это право «хозяина» он распространяет на колхозное имущество. Построил и оборудовал дом для семьи. Все колхозные продукты берёт как из своего личного склада, в частности, мёд из колхозной пасеки — бидонами. Устраивает финансовые махинации при продаже и закупке птицы и т. п.

И над самими колхозниками и их личным имуществом он тоже чувствует себя «хозяином». В повести изображена такая картинка: «…В избу, не стучась, вошёл председатель колхоза Прокофии Кузьмич… Он входит в избу колхозника, как в контору правления, по-хозяйски». Он «входит в чужие дома как в свой дом». При этом кричит так, словно он пришёл не в избу, а на гумно.

Взяточничеством председатель занимается систематически.

«Прокофий Кузьмич не стеснялся заходить то в один дом, то в другой, когда ему хотелось выпить. И колхозники потворствовали этой его слабости, рассчитывая, в свою очередь, на разные поблажки с его стороны». Он называл взятку способом «с начальством ладить». «Дружку — стакан, от дружка — карман», — любил он говорить при таких случаях.

Стиль его обращения с колхозниками — это приказ, ругань, издёвка, угрозы. Застенчивая девушка, прилежная работница–доярка, почтительно и боязливо доказывает председателю, что без пастуха нельзя обойтись. Коровы бегают повсюду и топчут траву, а вечером доярки часами разыскивают их. Председатель отвечает этой девушке издевательством: «Что, жениха захотела?!» Девушка–колхозница должна была приходить к нему три раза с этой просьбой о пастухе…

На старуху председатель кричит: «Ты, пережиток капитализма!»… Своим служащим угрожает; «Под суд отдам…» Колхозникам, спокойно и убедительно ему возражавшим, председатель угрожал: «Из колхоза выгоню и участки отберу!..» Смирных колхозниц он доводил до слез: от него плакала и старушка и смиренная девушка Нюрка. Председатель «нагонял страх на всех»…

Своё пренебрежение к людям председатель довёл до того, что в качестве клички своему псу дал человеческое имя: «Тишка». Председатель натравливал свою собаку на птиц, овец, даже на детей…

Повесть рисует такую картину: «На улице она (собака) каталась колобком от дома к дому, бросалась на кур, на овец, на жеребят, на мальчиков с лаем, то злобным, то весёлым, и от неё все сторонились, убегали»… А председатель радовался, забавлялся…

Сельский начальник считал безропотность и беспрекословное послушание главными положительными качествами колхозника. Повесть А. Яшина рассказывает: «Нюрка нравилась и председателю колхоза, и бригадирам, и всем прочим колхозным начальникам: безотказная, нестроптивая, нетребовательная, куда ни пошлёшь — пойдёт, что ни поручишь — Сделает, нагрубишь ей — слова в ответ не скажет, роптать не станет». Изо всех колхозников председателю больше всего нравилась эта послушная, прилежная и безропотная колхозница.

А наиболее недоброжелательно и даже враждебно колхозный председатель относился к Шурке, юноше самостоятельно думающему, критикующему колхозные непорядки и распоряжения начальства. Колхозный председатель сильно не любил Шурку, хотя тот был очень хорошим работником…

Директор школы похвалил Шурку в присутствии председателя:

«— Понравился мне паренёк: умный, самостоятельный…

— Вот–вот, самостоятельный! — вскинулся Прокофий Кузьмич. — Знаете к чему такая самостоятельность приводит? Сегодня он меня не признает, завтра — вас, потом секретаре райкома нагрубит, а там, гляди…» «Такой вот Шурка подрастёт, да волю ему дай, да власть, весь народ разболтается, сами править начнут, колхоз распустят»…

Самостоятельно мыслящие и непокорные колхозники внушают начальнику кошмарный страх: «Колхоз распустят, сами править начнут.» Поэтому, когда Шурку хотели избрать бригадиром, колхозный председатель не допустил этого. Сказал, что ещё молод, рано и доверия не заслуживает — «шумит много». «Шумит» — это значит критикует…

В повести Яшина дан яркий, живой, детально обрисованный портрет колхозного председателя, нового помещика–крепостника.

Работа в колхозах очень тяжёлая. Повесть Яшина так описывает труд коровниц:

«Доить коров, конечно, не легко, особенно, если их много. Убирать двор лопатой и вилами тоже не сладость. А носить утром и вечером воду на коромысле, да греть её, да разливать пойло по корытам — от этого за один год можно сгорбиться. Но, пожалуй, тяжелее и надоедливее всего — каждый вечер бегать за коровами на выпас». Пастуха в колхозе нет. Прежние изгороди сгнили. «И скот пошёл гулять по посевам, по сенокосам, по болотам и лесам. Вечером жди не жди — не придёт в колхозный двор ни одна корова. Долгое время на выгон бегали сами доярки… Несутся все в разные стороны. Найдут коров, пригонят домой, но сами так вымотаются, что и подойник в руки брать неохота»…

Кормов мало, скотина зимой голодает. У чувствительных скотниц «сердце кровью обливается». Зимой колхозники вынуждены заготовлять для коров очень много веток: кормят коров… «хворостом»…

Для свиней тоже кормов мало. И свинарки вынуждены для них добывать дополнительный корм. Иногда даже таким способом, о котором рассказывает колхозник в повести:

— «Тогда Нюрка (свинарка) что придумала? Стала собирать конские свежие яблоки и кормить ими свиней… Навалит полное корыто, чуть посыплет отрубями да перемешает, и свиньи жрут на доброе здоровье. Падеж прекратился. В районной газете — читали, наверно? — целая страница была напечатана, как в нашем колхозе свиное поголовье сохранили. Нюрка делилась своим опытом.

— Изобретательная девушка! — восхищённо воскликнул директор школы, прослушав этот рассказ. — Правильно сделала, молодец!

— Конечно, правильно сделала, — заметил рассказчик Шурка. — И молодец — тоже правильно. Только про такую правду лучше бы в газетах не печатали. Свиньям и то стыдно было»…

Кроме тяжести труда и жалости к голодающему скоту, колхозницы нередко испытывают смертельный страх при уходе за злыми, рассвирепевшими, голодными животными, например, свиньями. Колхозницы работают словно в отделении тигров или ядовитых змей в зоологическом саду

В повести «Сирота» приведён рассказ колхозника об условиях ухода за голодающими свиньями: «Есть у нас такая Нюрка, маленькая девочка. Её поставили на свиноферму. А зимой свиньи от голода — совсем как дикие звери. Все деревянные кормушки изгрызли. Нюрка каждое утро уходит из дому и с матерью прощается, потому что боится: схватят её когда-нибудь свиньи и съедят… И падеж каждую зиму».

Колхозники делают все, что заставит их начальство. Руководители могут каждый день менять место и характер работы колхозника. В повести рассказано: бабушка показывает внукам фотографию их отца, колхозника, погибшего на войне, когда дети ещё были маленькими.

«— Кем он был, бабушка?.. Что в колхозе делал?

— В колхозе–то? Все делал… Что надо было, то и делал… Колхозник ведь!..»

И такую, истинно каторжную, работу в колхозе выполняют в основном женщины и девушки. В повести «Сирота» состав одного полеводческого звена охарактеризован так: из 15 членов звена — один молодой мужчина — звеньевой, два–три старика и дюжина девушек и женщин.

Работу колхозники выполняют ежедневно, «с утра до ночи», без выходных дней, летом и зимой.

А кроме колхозной, у крестьян ещё много работы в доме, в своём хозяйстве. Поэтому у них не хватает сил на работу, не хватает времени даже для сна…

Автор охарактеризовал вопрос о переутомлении и недосыпании колхозников несколькими штрихами:

«Шурка (сильный юноша) так уставал на колхозной работе, что с вечера забирался на сеновал спать… Спать хочется. Если не заснуть сейчас, то завтра опять придётся клевать весь день, того и гляди под колеса попадёшь, а то и под лемеха»…

Вечерний разговор девушек–колхозниц: «Груня, пойдём полуношничать». — «Спать охота!» «— Плюнь, на том свете выспишься…»

При колхозной каторжной работе люди не имеют возможности выспаться. У них пропала даже всякая надежда на это: выспаться они смогут только… «на том свете»…

Колхоз, описанный в повести, носит поэтическое имя: «Красный Боровик». Шурка называет его иронически: «Ариель «Напрасный Труд»… Это название лучше всего характеризует социалистическое хозяйство.

Колхозный председатель сельского хозяйства не знает, хотя управляет колхозом уже два десятилетия; хозяйством не интересуется. Главные задачи он видит в том, чтобы обеспечить свою семью, ублаготворить ближайшее районное начальство (мёдом, водкой и всем прочим) и сдать правительству как можно больше продукции — за счёт колхозников, интересы которых он совершенно игнорирует. Много людей сбежало в города, постоянно ощущается недостаток рабочей силы.

При таких условиях колхозное хозяйство из болота не вылезает.

«Яровые посеяны были слишком рано, задолго до окончания заморозков, — председатель колхоза очень хотел отчитаться первым, — и проку от яровых не предвиделось», — сообщает повесть.

В частности, и лён, главную культуру этого колхоза, председатель тоже распорядился «сеять в грязь». На поле происходит такая сцена: старые колхозники и тракторист возражают бригадиру и говорят, что лён нельзя сеять в грязь.

«Тракториста оборвал полеводческий бригадир:

— Сей, тебе говорят! Указание есть.

— Не вырастет, ведь, ничего.

— А что я могу сделать?.. Пускай не вырастет…»

Мыши в этом колхозе семена поели. Колхоз должен закупать семена.

О заготовках сена колхозники рассказывают:

«— Каждое лето не скашиваем. А и скосим, так сено гниёт на месте, неубранное.

— Трава нескошенная под снег уходит, а скот приходится хворостом кормить». (Зимой заготовляют ветки).

Гибель коров происходит из-за того, что, во-первых, в колхозе не хватает рабочей силы (люди сбежали в город); во–вторых, от неразумных распоряжений начальства: земледельцам не дают кормов для скота и не заинтересовывают в работе.

Льнотеребильная машина работает так: «…Старая, проржавевшая, плохо налаженная машина больше путала, чем теребила. Соломка перемешивалась с сорняками и ложилась на полосу в таком неприглядном виде, что к ней страшно было подступиться».

Наблюдая такую работу машин, колхозницы решили, что лучше теребить лён руками.

Кроме колхозного руководства, невежественного и вредного, хозяйству наносили большой ущерб также другие руководители и учреждения: оравы всевозможных «уполномоченных», которых надо было «угощать» (мёдом, водкой, продуктами животноводства); и те учреждения, с которыми колхоз имел дело.

Только приёмщики на льнозаводе, понижая сортность льняной тресты в своих интересах, ограбляли колхоз на десятки тысяч рублей ежегодно. То же делали и всякие другие приёмные пункты и учреждения.

Но председателя колхоза это не трогало: убытки покрывались за счёт зарплаты колхозников…

На личных приусадебных участках колхозники выращивают для питания семьи картофель и овощи. Индивидуальное же скотоводство в колхозе находится в бедственном положении.

Прежде всего потому, что для скота нет кормов. Эта проблема очень ярко обрисована в повести, в разговоре директора школы (коммуниста) с юным колхозником.

Подросток критикует колхозные «порядки»: «— Сено каждое лето не скашивают в колхозе или оно гниёт не убранное. Лучше бы разрешили для своих коров хоть понемногу корму заготовить, а то и свои коровы голодные стоят всю зиму…»

Директор школы обрывает подростка:

«— Выходит, что вы хотите в первую голову кормить своих личных коров?.. Слыхали вы что–нибудь о частном секторе в народном хозяйстве?..

«— Коровы не виноваты, что они в частном секторе, — отвечает колхозный паренёк директору. — Они ведь не в чужом государстве, все советские. И молоко от них пьют не буржуи какие–нибудь, а свои люди. А получается, что ни колхозных, ни своих коров не кормим. Вон какие они стали теперь, от овец не отличишь, разве это коровы — выродки»…

Перед колхозниками встаёт также другая трудная проблема, кроме кормовой: замена старых коров молодыми. Старушка–колхозница ночами не может заснуть, обдумывая эту трудную проблему: корова старая, молока даёт очень мало, а как её можно заменить молодой? Прежде, при достатке кормов, эта проблема решалась просто. Крестьянин выращивал в течение двух–трёх лет корову из собственного молодняка, а потом старую корову продавал на мясо. Но как это можно сделать теперь, когда корма не хватает даже для одной скотины?! А забить старую корову на мясо, а потом купить молодую корову — для этого требуется большая дополнительная сумма денег, а у колхозников денег нет.

В описанной деревне многие колхозники разрешили эту проблему так: вместо коров они завели коз. Хотя козы дают меньше молока, но зато они требуют гораздо меньше корма и могут питаться ветками. Кроме того, колхозники не обязаны уплачивать с коз «молоконалога», или «закупа».

Колхозный председатель из-за этого ненавидит коз. В повести изображена такая любопытная картина:

«В конце деревни они (козы) запрудили улицу — целое стадо…

«— Враги колхозного строя, — сказал председатель колхоза (уполномоченному райкома партии). — Корму меньше — верно, но и молока от них ни себе, ни государству. Козы людей из повиновения выводят. Выродки!.. Козами обзавелись (колхозники), чтобы с колхозом меньше считаться».

В повести автор мельком описывает состояние скотоводства у крестьян–единоличников и у современных колхозников. Старушка-колхозница по ночам долго не спит и все озабоченно думает о перестройке двора и о своём скоте — теперь и в доколхозной деревне:

«…Коровник ломать, перестраивать надо. Ставился двор не на одну скотину, а на целое стадо. И стояло в нем раньше, худо-бедно, четыре–пять коров, бык, да телята…, какой ни мороз — тепла хватало. А ныне в этом же дворе стоит–дрожит одна Пеструха, вздыхает, зимой и на морде иней и в пахах, даже вымя в инее. А корму маловато — какое уж тут молоко. Развалить надо этот двор, отобрать бревна, которые ещё поцелее, укоротить их, добавить свеженьких и собрать новый коровничек, чтобы в нем уместить всю свою живность — корову, пару овец, поросёнка. Эх, силы нужны, деньги нужны, хозяин нужен».

В повести А. Яшин дал картину полного разорения хозяйства в современной колхозной деревне, вплоть–до 1961–62 годов: и в колхозном и в частном хозяйстве закрепощённых крестьян.

В повесть автор включил очень много фактов, характеризующих нищету колхозников. Но сделал это дипломатично. Он не рисовал одну большую картину этой нищеты, а разбросал десятки фактов, штрихов, замечаний по всей книге. В собранном и систематизированном виде эти факты производят сильное впечатление.

Конкретных цифр об оплате труда колхозников в описанной деревне автор не приводит. Но в ряде замечаний эта оплата охарактеризована довольно ясно.

«По трудодням, как и прежде, одни разговоры»… — так определяет эту оплату молодой колхозник, сбежавший в город. А написано это письмо, судя по некоторым датам и расчётам, в самый последний период, в 1960 или 1961 году.

В другой деревне бригадир говорит о том, что колхозники хлеб на трудодни не получают «полной мерой».

А денежная оплата труда так мизерна, что она никакой существенной помощи колхознику не даёт. Старушка–колхозница с горькой обидой думает о своём внуке:

«…Молод ещё, не все понимает, старается не для дома, встаёт рано, приходит поздно, все на колхозной работе, все там, трудодни зарабатывает, ему не до своего хозяйства. А трудодни тебе двор не перестроят, крышу не закроют»…

Следовательно, годичная заработная плата молодого колхозника, звеньевого, такова, что на неё нельзя даже «закрыть» протекающую крышу избы или перестроить двор для скота.

При такой оплате труда колхозники живут в большой нужде.

Питаются они плохо, живут впроголодь. Обед колхозника–юноши, живущего вдвоём с бабкой, в повести описан так: Шурка «поел варёной картошки и готовился снова итти в поле» (на работу). «Варёная картошка» — это картофель в кожуре, без масла, без сала, безо всяких приправ.

Кроме картофеля, колхозники выращивают на своих усадебных участках овощи. Но их недостаточно. В повести рассказан случай: колхозные ребятишки подрались на улице из-за того, что один у другого… морковку отнял…

Хлеба на трудодни колхозники совсем не получают или получают так мало, что его не хватает. Они вынуждены покупать хлеб.

Старушка–колхозница говорит своему внуку: «А мы от кого помощи ждать будем, кто тебя выручит, когда хлеба купить будет не на что?» Причём, колхозники не могут купить хлеба по государственной цене ни в местном кооперативе, ни в ближайшем городе. Они вынуждены ездить за хлебом в большие города или покупать его по спекулятивным ценам на чёрном рынке. Услышав рассказ бригадира о том, что в Москве есть магазины, где булок можно купить сколько угодно, — люди высказали удивление, восхищение и такое предположение: «Если бы наши колхозники попали туда, то они все булки по карманам рассовали бы»…

Воровство рядовых колхозников старик–пчеловод объясняет исключительно крайней нуждой этих людей: когда «лучше дела пойдут, — тогда всем хватать будет, и воровать люди перестанут: что без нужды воровать?»

Молока крестьяне потребляют недостаточно: из-за плохих кормов удои невысокие; государство отбирает много.

Итак, питание колхозников плохое: картофель и овощи; хлеба и молока недостаточно. О других продуктах — масле, сале, яйцах, мясе — повесть даже не упоминает.

У колхозников недостаёт также обуви и верхней одежды. Они испытывают большую нужду даже в бельё, в носках. Носки у молодого человека штопаются бесчисленное количество раз.

Повесть Яшина мельком упоминает о том, что колхозницы вернулись к домашнему, ручному, изготовлению холста, льняных тканей. В помещичье–крепостной деревне, до 1861 года, крестьянки пряли нити для холста «веретеном», т. е. оструганной палочкой. О «жужжании веретёна» писал ещё Пушкин в своих стихах. Но после Освободительной Реформы 1861 года крестьянки стали жить более зажиточно. Некоторые из них совсем отказались от домашнего изготовления полотна и стали пользоваться исключительно фабричными тканями. Иные частью пользовались фабричным полотном, а другую часть полотна изготовляли домашним способом. Но при этом свободные крестьянки заменили допотопное веретено прекрасным рабочим станком — прялкой, или «самопрялкой». А теперь, в XX веке, колхозницы опять занялись домашним изготовлением полотна, и от «самопрялки» вернулись к веретену… Надо полагать, что колхозницы сделали это из–за горькой нужды: фабричного полотна они не могут достать, а прялок, вероятно, больше не сохранилось. Жительницы «великой индустриальной державы» вернулись к веретену, тому инструменту, с помощью которого пряли нити их прабабушки в помещичье–крепостной деревне, более 100 лет назад…

Хаты в колхозной деревне писатель изображает так: «Избы, кривые от времени». «Крыша над избой давно прохудилась, течёт и весной и осенью, кое-где дранка совсем сгнила, сколько уже лет не смолили её»…

Старушка ночами не спит: все обдумывает, где бы достать денег, чтобы купить дранки и смолы и отремонтировать крышу…

Хаты колхозников освещаются керосиновой лампой. Но даже этих ламп и частей к ним в деревне недостаточно. Поэтому, когда треснуло ламповое стекло, то колхозница восприняла это, как огромную и почти непоправимую беду. В повести этот случай описан так: «Бабушка ахнула так, словно кто её кулаком в живот ударил: стёкол больше не было ни в доме, ни в магазине…»

Жизнь колхозников в современной советской деревне, через 15–17 лет после войны, изображена в повести, как нищая, бедственная, горемычная. Сбежавший в город колхозник охарактеризовал её словами: «…они (колхозники) едва концы с концами сводят на своём участке… Им… тошно. Плохо у них»…

В повести приведено любопытное высказывание председателя колхоза: «И все это послевоенные годы: вместо коров — козы, вместо дворов — хлевы. Избы тоже перестраиваются: от старых пятистенок (двухкомнатных изб) остаются половинки», т. е. избы однокомнатные.

Следовательно, материально–бытовые условия жизни в хрущёвской колхозной деревне, через полтора десятка лет после войны, не только не улучшились, а даже ухудшились по сравнению с довоенным периодом. По крайней мере, таковы дела в той Вологодской деревне, которую описывает А. Яшин в повести.

В повести «Сирота» на одной страничке нарисована потрясающая картина на тему — о здоровье и долголетии колхозников.

Колхозница–вдова была истощена тяжёлым колхозным трудом и голодом во время и после войны. Об этой трагической истории автор рассказал в своей книге.

«Работа была тяжёлая, и она (вдова–колхозница) не жалела себя… Она заболела. Особенно истощали и мучили её чирьи под мышками, из-за которых она не могла ни поднимать, ни опускать рук.

«— Сучье вымя! — сказал про эти чирьи сельсоветский фельдшер, случайно оказавшийся в деревне. — Организм истощён. От работы на время освобождаю, справку дам».

«Мать мучилась долго… В правлении колхоза чирьи не считали серьёзным заболеванием, от работы её не освободили. Председатель Прокофий Кузьмич говорил так:

«— Если из–за каждого пупыша будем руки опускать, то весь колхоз по миру пустим»…

В бессмертной комедии «Недоросль» Фонвизин изобразил помещицу–крепостницу Скотинину, которая, узнавши о болезни своей крепостной слуги, возмутилась: «— Как смеет болеть она, крепостная девка?!». Новые, советские, помещики–крепостники тоже не позволяют болеть крепостным колхозницам и даже считают себя вправе отменять решения врачебного персонала и выгонять на работу больных людей…

О дальнейшей судьбе больной колхозницы повесть рассказывает: поскольку фельдшер никакого лекарства не дал, а колхозный председатель продолжал выгонять её на работу, свекровь–старуха взялась лечить невестку «своими средствами». «Сначала пользовала разными травами, потом стала прикладывать к нарывам лепёшки из свежего конского навоза. Но облегчения больная не чувствовала. Через несколько дней умерла от заражения крови»…

Вину за смерть этой несчастной колхозницы председатель свалил с себя на старуху, которая лечила невестку «своими средствами».

В повести Яшина рассказано также о школьном образовании в колхозных деревнях. Автор и в этой области нарисовал неутешительную картину.

Во главе школ, в которых учился колхозник Пашка, были члены коммунистической партии. Директора ремесленного училища автор изобразил так: «Директор очень боялся за свой пост. Его уже не раз перемещали, как не обеспечивающего нужного руководства, с одного места на другое: с картофелесушильного завода на лесопильный, с лесопильного на маслобойный, с маслобойного — в ремесленное училище, но все в должности директора…»

Следовательно, на должность директора ремесленного училища партийный комитет назначил такого «деятеля культуры», который не имеет образования, не знает никакого дела и ни с какой работай не справляется…

Директором школы–семилетки тоже состоит член партии, который не любит и не знает педагогического дела. В повести он охарактеризован так: «Сам директор школы любил физический труд больше, чем занятия у доски, — он преподавал математику, — и охотно соглашался выводить на поля всю школу» (семилетку)…

Этот коммунист, для которого, вероятно, больше подходила бы должность колхозного бригадира, чем директора школы, — повинуясь указке сверху, превратил школу в молодёжную бригаду колхоза. На стенах школьного коридора висят «…лозунги о борьбе за молоко и масло, за лён и силос, о подготовке к весеннему севу на колхозных полях»…

Когда к нему приходят посетители — родные ученика — для беседы о школьных делах, об успеваемости школьников, то он заводит с ними разговор о проведении весенней посевной кампании, о разрешении кормовой проблемы на фермах, о частном секторе сельского хозяйства и т. п.

Руководитель Щколы занимается, главным образом, не школьными делами, а хозяйственно–политическими кампаниями. «…Директор школы много раз приезжал в деревни в роли уполномоченного райкома и райисполкома, либо от сельсовета по разным кампаниям и налоговым обложениям и сборам».

Он ежегодно «мобилизовал» учителей и учеников своей школы на колхозную работу. «В течение многих лет, — говорит повесть, — учителя и старшеклассники каждую осень проводили на колхозных полях, а не в классах: жали рожь, овёс серпами, теребили лён, копали картошку, вывозили на скотных дворах навоз и раскладывали его под плут, делали многое такое, что требует простой физической силы. Нередко работа находилась для них и весной. Председатели колхозов утверждали, что это и есть соединение учёбы с производительным трудом; учителя же объясняли все проще: в колхозах не хватает рабочих рук…»

Так неполная средняя школа в деревне была превращена по существу в колхозную бригаду, которая весной, летом и осенью больше занималась колхозными работами, чем ученьем.

Писатель Яшин рассказал и показал, что огромное большинство детей рядовых колхозников в описанной деревне ограничивается только начальным образованием, а в старших классах семилетки не обучается, вопреки закону о всеобщем семилетием (потом восьмилетием) образовании.

Причина заключается в том, что ближайшая школа–семилетка находится в 12 километрах от описанной деревни. Интерната при школе нет. Поэтому обучаться в этой школе могут только те дети, родители которых могут найти квартиру в том селе, где находится школа–семилетка, заплатить за эту квартиру и обеспечить школьника продуктами. Для рядовых колхозников этой деревни такая задача непосильна. Описанный в повести Паша попал на учение в семилетку только благодаря покровительству председателя колхоза. Сельский начальник увидел в нем такого человека, который легко может стать колхозным руководителем. Поэтому председатель привёз Пашу в семилетку, нашёл и оплачивал ему квартиру, снабжал его продуктами из колхозного склада: председатель готовил себе заместителя и зятя…

Как поставлено внешкольное просвещение и культурные развлечения в той колхозной деревне, которая описана в повести? Девушки-колхозницы вечером спрашивают бригадира о том, когда же, наконец, покажут кинокартину. Бригадир набросился на них с руганью:

«— Какое вам кино в горячую пору?! — Планы сорвать хотите?..»

Колхозник–юноша Шурка слышит эту брань бригадира и с горькой обидой думает:

«— План, план… А люди для тебя что?.. Кино тоже по плану можно бы показывать. А то кампания за кампанией по плану, всякие заготовки и сдачи по плану, а все, что для души, — от случая к случаю… Почему это?..»

Свою повесть о колхозной деревне А. Яшин назвал «Сирота».

Он дал это название книге по многим соображениям.

Главные персонажи повести — братья Пашка и Шурка и девушка Нюрка — сироты.

В книге сказано, что в послевоенный период сироты в деревне составляют большинство среди детей и молодёжи.

«Сирота» — это также земля, которую покидают колхозники, бегущие в сельские конторы или в города.

Вся книга его показывает, что «сиротой» является вся колхозная деревня, у которой нет ни любящего отца, ни разумного хозяина. Эту «сироту» повседневно ограбляют, угнетают и оскорбляют всевозможные «начальнички», начиная от бригадира и кончая теми высокими сановниками, которых колхозный председатель даже не решается назвать…

В повести А. Яшина «Сирота» колхоз описан, как он есть, правдиво, без прикрас, без лакировки, без «сиропа». Писать такие произведения в Советском Союзе — дело опасное и трудное. Только писатели–правдолюбы, мужественные духом, могут писать такие книги.

«КОЛХОЗНЫЙ РАЙ»…

В 1960 году в городе Курске издан сборник «Курские частушки».

В нем собрано около 1.500 частушек.

Большинство этих частушек составлено журналистами и участниками художественной самодеятельности по заказу газет и партийнокомсомольских организаций. Это — пропагандные частушки: надуманные, серьге, бездарные.

«ТРУДОВОЙ подвиг»…

Сотни частушек посвящены теме об «ударном труде», о «трудовом подвиге», о «героях труда».

Сборник прежде всего подчёркивает перед колхозниками политическое значение их работы: она должна помочь правительству выполнить «величественный семилетний план», или, как в высоком штиле пишет об этом советская печать, «одержать победу на фронте трудовой битвы за семилетку».

Выполнить «величественный семилетний план», догнать и перегнать «хвалёную Америку» по производству сельскохозяйственных продуктов, — нужно для того, чтобы посрамить её и с нею весь «отсталый и реакционный» капиталистический строй.

Разве можно «жалеть трудов», если поставлена такая величественная цель: «Америку хвалёную оставить позади»?!.

Но в советской пропагандной литературе, в том числе, и в сборнике, изданном на родине Хрущёва, нового «великого вождя коммунизма», и, надо полагать, под его высоким покровительством, — встречаются значительные «неувязки». Официальный статистический сборник «Сельское хозяйство СССР» сообщает о том, что Советский Союз ещё в 1958–1959 годах уже перегнал Америку по производству молока и масла А курские пропагандные соловьи, авторы частушек, оказывается, этого ещё не знают и требуют от колхозников, «не теряя ни часа», догонять Америку, которая, по официальным сведениям советского правительства, уже давно осталась позади…

И чтобы ускорить эту курьёзную погоню — «погоню за… обогнанной американской клячей», — курские трубадуры в своих частушках соблазняют колхозниц всяким дешёвым, Залежавшимся коробейно-пропагандным товаром: орденами, медалями, почётными званиями. Большая часть курских «кукурузных частушек» (так они справедливо называются в сборнике) на тему о «трудовом подвиге» расхваливанию этого товара и посвящена.

Ударников–рекордсменов в СССР не только награждают, но и повсюду прославляют. И частушки напоминают об этом колхозникам:

Трубадуры «трудового подвига» своими пропагандными частушками внушают колхозной молодёжи, чтобы она отдавала свои симпатии, свою любовь только начальникам или ударникам, но не рядовым людям и тем более не «отсталым».

В качестве главной задачи жизни для колхозной молодёжи курские борзописцы ставят: борьбу за высокий колхозный урожай и игнорирование всяких других потребностей, интересов, чувств, которые с этой всеохватывающей задачей не связаны.

Летом, во время полевых работ, колхозной молодёжи должно заниматься «работой от утра и до утра», то есть, целые сутки… И только!.. А всякие там романтические и прочие «благоглупости» необходимо отбросить, как помеху делу…

Так об этом курские «труба–дуры» и поют в своих «кукурузных частушках».

«Кукурузные частушки» настойчиво рекомендуют-колхозникам: хорошо кормить скот. Без этого животноводство не расцветёт.

Но этого мало. К скотине нужно подходить с ласковой заботой, «с уваженьем и душой».

Мудрая истина! Жаль только, что из 1500 курских частушек ни одна не говорит о том, что прежде всего самих колхозников–работников нужно кормить хорошо и к ним «подходить с уваженьем и душой»…

«Кукурузные частушечники» забыли истины, которые народ ещё в старинных пословицах выразил: «Тощий живот ни в пляску, ни в работу»; «Человек хлебом живёт, а не промыслом»…

«РАЙ» В КУРСКИХ КОЛХОЗАХ…

В сборнике «Курские частушки», кроме казённо–пропагандных, есть также и частушки реалистически–правдивые, сатирические. Правда, их очень мало: из 1500 частушек сборника таких неказённых частушек можно было разыскать только около полусотни.

Эти частушки изображают действительность и живых людей, настоящую деревню и живых колхозников. Они дают яркие зарисовки колхозной жизни, такой, какая есть в действительности.

Одна из этих частушек справедливо говорит:

Как же выглядит колхозная деревня настоящая, всамделишняя, а не показная, не отчётно–плакатная?

Частушки рисуют яркие портреты колхозного начальства — председателя, агронома, зоотехника, бригадира — при исполнении служебных обязанностей.

Деятельность колхозного зоотехника изображена очень метко:

Хорошо нарисован портрет партийного бригадира, повседневного колхозного руководителя:

Нарисовав типичных колхозных начальников, сборник отмечает, что главное их служебное занятие — это постоянные, бесконечные совещания и заседания.

Но колхозные начальники занимаются не только делами бумажными и не едиными заседаниями живы. Гораздо ближе их сердцу — другие дела.

Это прежде всего — изобильные пирушки с изрядной выпивкой, или на советском жаргоне, «крепкая выпивка с мировой закуской». Частушка с лукавой усмешкой об этом оповещает:

Колхозные начальники часто устраивают выпивку коллективную, но не забывают и индивидуальную.

Бригадир единоборствует с «зелёным змием» не только дома, но и на всех лесо–луго-полевых угодиях:

От колхозного начальства не желают отставать в «борьбе против зелёного дракона» и их ближайшие помощники, механизаторы.

Когда механизаторы собираются «разуть» чужой трактор, автомашину, или когда колхозникам нужно стащить что–либо ценное из-под охраны, то они спаивают сторожа. И тогда предстаёт любопытная картина из гоголевской повести:

Такое повальное пьянство начальства и их слуг происходит не только в колхозных деревнях, но и в районьгх центрах, куда съезжаются сельские начальники по разным делам и безделицам.

Колхозные начальники покровительствуют своим родным и близким. Начальники обильно их питают, хорошо одевают и освобождают от колхозной барщины. Частушки об этом подробно рассказывают. Прежде всего о детях колхозных начальников.

Колхозные начальники покровительствуют — за счёт колхоза, конечно, — своим «зазнобам»: снабжают продуктами из колхозных складов, освобождают от барщины.

Расплата за «романтические повинности» трудоднями, освобождением от работы происходит и тогда, когда «она» является колхозной начальницей, а «он» — крепостным.

Для того, чтобы колхозные начальники могли обеспечить свою семью, родных и близких хорошим питанием, одеждой, могли обзаводиться домами, — нужны большие средства. Эти средства они достают, разворовывая колхозное добро. «Грабиловку», «растащиловку» частушки рисуют как повседневное явление колхозной жизни.

Вот, например, как живописно изображена самоотверженная деятельность колхозного кладовщика:

Самым активным деятелем «грабиловки» является управляющий колхозным имением, председатель. Больше всего частушек посвящено ему:

«В расход» пускают колхозные начальники и скот и птицу, оформляя свои преступления «липовыми» документами.

В оформлении таких «липовых» оправдательных документов председателю колхоза и кладовщику чаще всего помогают бухгалтер и зоотехник. Частушки об их «деятельности» были уже приведены выше.

Так частушки свидетельствуют, что колхозное начальство занимается, главным образом, воровством, пьянством, растранжириванием колхозного добра. А колхозную деревню начальство повергает в трясину нищеты и бедствий.

О жилищах без окон и ремонтных порядках частушка иронизирует:

«Граждане» самого передового коммунистического государства, жители социалистической деревни, не имеют «лампочки Ильича». Часто они вынуждены обходиться даже без дедушкиной керосиновой лампы, пользуясь лунным освещением…

В деревенских лавочках хоть шаром покати: нет ничего, кроме водки да иногда гнилой кильки.

Частушки говорят не только о материальных неурядицах колхозников, но также и о душевных их бедствиях: об одиночестве колхозных женщин, их горькой «заочной любви», об увядании без мужа. Нищета колхозной деревни, бегство мужчин в города, горькое одиночество колхозниц — это неизбежный результат жестокого ограбления деревни, бесчеловечной эксплуатации и растранжиривания грандиозных средств на подрывную работу советского правительства во всем мире и на безумно–дорогую пропаганду, в частности, на всякие «спутники» и «лунники».

Колхозницам всякие «космические зрелища» ненавистны вдвойне: эти дорогие пропагандные игрушки являются одной из важных причин и колхозной нищеты и бегства мужчин в города, т. е. женского одиночества. И колхозницы, слушая пропагандный бум о спутниках и лунниках, вздыхают и горько жалуются друг другу:

Советское правительство беспощадно ограбляет колхозы. Сельское начальство систематически эксплуатирует и грабит колхозников, растранжиривает их добро и издевательски записывает земледельцам «пустопорожние трудодни». Могут ли колхозники при этих условиях работать прилежно, трудолюбиво и успешно?! «По плате и работа», — говорит народная пословица.

Поэтому частушки нередко говорят о таких колхозницах, которые стараются вообще избежать государственной барщины и на работу не приходить.

Советские помещики выгоняют своих крепостных на колхозную барщину. Но выйдя на ненавистную работу, крепостные стараются всяческими способами «от работы прятаться», отлынивать от даровой обузы.

Курит лодырь целый день,

В холодке торчит как пень:

«Вот цигарку докурю,

Может, поработаю».

Если же нельзя «от работы прятаться», то крепостные колхозники работают вяло, плохо, нерадиво.

Иногда, выполняя ненавистную колхозную барщину, государственные рабы даже намеренно вредят колхозному имению, своим кровным врагам, новым помещикам — крепостникам:.

И результаты бесплатного принудительного труда, колхозной барщины налицо: колхозное хозяйство разорено, находится в полном упадке. Частушки ярко изображают этот развал.

На фермах и скот и колхозницы утопают в навозе. А руководители не помышляют о том, что навоз должен быть на полях. Частушки отмечают эту «навозную проблему» колхозной деревни.

Если поля без удобрений, а работа на полях нерадивая, то урожайностью колхозы похвалиться, конечно, не могут.

В результате такого урожая для колхозников постоянно нехватает хлеба, а для скота — кормов.

При упадке растениеводства, при недостатке кормов, и животноводство в колхозах находится в самом плачевном состоянии.

Частушки говорят о молочных фермах:

Свинофермы нарисованы в частушках не менее ярко, чем молочные.

Живя в холоде и голоде, свиньи превратились в щепки. Частушечники сочувственно изображают «свинскую жизнь» на колхозной ферме.

Потеряв всякое терпение, свиньи, в конце концов, пришли к правильному решению.

НИЩИЕ В «СОЦИАЛИСТИЧЕСКОМ РАЮ»…

Коммунистическая власть, «построив социализм», строжайшими приказами воспретила нищенство в советском государстве. И поручила милиции неукоснительно выполнять их. Голодным людям, даже детям, не имеющим достаточно пищи и средств, эти приказы говорят: «Помирайте с голоду, но не смейте просить милостыню! Не смейте нищенствовать, потому что нищенство позорит наше коммунистическое государство, подрывает нашу пропаганду о «социалистическом рае», о расширении этого рая до вселенских масштабов»…

Воспретив приказами нищенство, кремлёвские вожди провозгласили лозунги о «зажиточной и счастливой жизни», о том, что «жить стало лучше, жить стало веселей…» А коммунистические пропагандисты, которые в своём кругу откровенно называют сами себя «разбойниками пера», на весь мир, через печать и радио, громогласно декламируют: «Нищенства в советском государстве нет и быть не может!..»

В колхозной деревне нищенство, действительно, встречается редко. По той простой причине, о которой колхозники говорят: «Нищий не может подать милостыню нищему «…Иногда только, в случае задержки скудной зарплаты, сельские учительницы, не имеющие даже огородного участка, пройдут по колхозным дворам, попросят милостыню: не хлеба, которого у колхозниц нет, а картофеля, овощей…

В городах же, несмотря на строгий запрет, нищих немало. Много их было в эпоху Сталина. Не уменьшилось их число и при его «либеральных наследниках», после «крутого подъёма» благосостояния «советских граждан» —

Советские нищие происходят как из колхозной «зажиточной деревни», так и из «богатых социалистических городов».

Они снуют на вокзалах привокзальных площадях.

Толпятся около храмов.

Особенно много их шныряет на колхозных рынках. Дети школьного и подросткового возраста предлагают покупательницам свои услуги: поднести мешки с картофелем, кошёлки с другими покупками. И за эти услуги получают милостыню–воздаяние: картофель, овощи, иногда даже яблоко получат.

Многие нищие стоят около хлебных магазинов, выпрашивая кусок хлеба.

Вот, например, картинка, которую даёт на своих страницах советский журнал в 1966 году, накануне полустолетнего юбилея «социалистического рая»:

«Возле входа в булочную стояла морщинистая сгорбленная старуха. Она кланялась каждому выходящему и жалостливо приговаривала:

— Подайте милостыньку, не пожалейте довесочка бедной старухе…

«Юрка стал рядом. Почти все покупали хлебные кирпичи или круглые караваи, но иногда старухе совали довески, чаще — медяки. Юрка стыдился протягивать руку и кланяться. Жалостливо приговаривать не умел. Ему ничего не давали. Старуха несколько раз оглядывалась на него, а когда рядом никого не оказалось, сердито прошипела:

— Ты чего тут торчишь?..

— Есть хочу, — сказал Юрка.

— Булочных тебе мало? Это моё место, я тут кажное утро стою! Но вот и иди отсюдова…

«Старуха сунула ему горсть довесков».

Эта картинка показывает неработоспособных нищих: старуху и мальчика.

А очень правдивый советский анекдот рассказывает о нищенстве рабочих.

Одну важную иностранную делегацию водил в центре Москвы сам вождь партии и глава правительства Н. С. Хрущёв, расхваливая чудеса и райскую жизнь в столице мирового коммунизма. Вдруг на главной улице он увидел одетого в отрепья, измождённого человека, который сидел на тротуаре с протянутой рукой: просил милостыню…

Вождь рассвирепел и накинулся на нищего с руганью:

— Ты, почему, тунеядец, не работаешь, а нищенствуешь?!.

— Да, ведь, я… после работы, Никита Сергеевич…

РАЙСКИЕ ПРЕДСКАЗАНИЯ И АДСКАЯ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ

В советской газете была описана встреча двух молодых специалистов, бывших школьных товарищей: городского инженера и сельского учителя.

— Помнишь, как обстоятельно мы изучали в школе, на уроках литературы, роман Чернышевского «Что делать?» Хотелось бы знать, как живут люди в колхозной деревне: так ли, как описано в романе, или по–иному?..

Горько усмехнулся, махнул безнадёжно рукой сельский педагог;

— Не живут там люди, дорогой друг, а мучаются… В действительности колхозная деревня это полная противоположность тому, что приснилось Вере Павловне и Николаю Гавриловичу…

Деревенский интеллигент говорил правду.

Бегло сравним, что нарисовал Чернышевский в своём романе о земледельческих коммунах будущего и что наблюдали в колхозной деревне советские писатели, чьи произведения были кратко изложены в предыдущих очерках.

Коммунары Чернышевского живут в роскошном дворце, в окружении красивых садов, цветистых лугов, урожайных полей. Во дворце, кроме помещёний общего пользования (столовой, библиотеки, помещёний для игр и развлечений), для каждого коммунара есть особая, личная комната, в которой он живёт. А жилища колхозников — это поселения без единого деревца; ветхие хижины; бараки, глиняные мазанки, землянки… Семья колхозника живёт в одной комнате; зимой — нередко с телёнком вместе… Вместо электрического освещёния в колхозных хижинах мерцает маленькая тусклая керосиновая лампа или даже слепая коптилка. В большинстве случаев колхозники не имеют ни кроватей, ни матрацев, ни одеял, ни подушек. Они спят на печке и на лавках, на тряпьё, а нередко на полу, на соломе…

Одежду земледельцев–коммунаров Чернышевский описал, как роскошные красивые костюмы самых разнообразных покроев.

А современные коммунары, колхозники, одеты как нищие: носят заплатанную одежду и бельё, замызганные ватники, «тряпьё», «лохмотья», «опорки», лапти…

Коммунары, изображённые в романе, питаются обильно: меню их состоит из пяти–шести блюд. А колхозники питаются впроголодь: картошкой, капустой, супом или щами, без масла и сала, часто даже без хлеба…

Не жизнь изобилия — «Каждому по потребностям», — а жизнь впроголодь и страшную нищету принёс социализм в деревню.

Чернышевский рисует коммунаров, как людей здоровых, долго живущих, беззаботных, весёлых и счастливых.

А из советских романов и очерков колхозники выглядят, как люди истощённые, слабые, больные, преждевременно состарившиеся, недоживающие даже до среднего возраста. Их угнетает нужда, голод, страх, постоянная озабоченность. Они печальны и боязливы, хмуры и озлоблены.

В романе «Что делать?» труд коммунаров изображён, как лёгкий, радостный, всегда сопровождаемый весёлыми песнями.

А в колхозной деревне земледельцы выполняют работу очень тяжёлую: от темна до темна, от 12 до 18 часов ежедневно; за весеннелетний и осенний сезоны работники не имеют выходных дней. Они делают «каторжную работу». В колхозах песня умерла, хороводы пропали. Голодному, переутомлённому и изнурённому земледельцу не до песен и плясок: «не до жиру, быть бы живу…»

Вместо «вольной жизни» колхозники живут под ярмом «государственной барщины». Они работают и живут в абсолютной зависимости от коммунистических крепостников, «царей и князьков», начиная от кремлёвских диктаторов, устанавливающих антикрестьянскую политику, и кончая колхозными бригадирами, которые с дубиной ежедневно «выгоняют» колхозниц на работу…

Чернышевский в романе охарактеризовал жизнь коммунаров, как райскую, счастливую: там «…всякое счастье, кому какое надобно»; «все живут, как лучше кому жить»…

А сами колхозники, на основе полустолетнего опыта, свою жизнь в коммунистическую эпоху определяют иначе: «не жизнь, а мука», «каторга», «второе крепостное право», «колхозный ад»…

Результаты «колхозной революции сверху», «построенного в боях социализма» в деревне, кратко и образно можно определить так: крестьянство в коммунистическом государстве распято на Голгофе, а сельское хозяйство сброшено в болото...