Деревянный самовар

– Я с вами, Александр Иванович? – попросился Чекунов.

– Капитану помогай. Убийцу-то в любом случав найти надо. А вот если свою таратайку мне доверишь, буду премного благодарен.

Чекунов посмотрел на Поземкина. Тот кивнул.

– Пользуйтесь, Александр Иванович.

Километр до дороги, несмотря на свои сорок пять и неправедную в последние дни пьяную жизнь, сумел преодолеть бегом. Задыхаясь, плюхнулся в мотоциклетное кресло, одновременно показывая ключи караульному милиционеру (говорить – сил не было), и рванул с места. Даже для малой передышки времени не было – цейтнот.

Пусть себе думают, что он помчался передопрашивать Арефьева и Жабко. Пусть себе думают, что он перво-наперво пожелал выявить команду исполнителей. Пусть себе думают, что он бросился по явственным теперь следам двух убийств. Так ему удобнее для того, чтобы без помех и преследования совершить туристический проезд по Нахтинскому району в соответствии со схемами лесных пожаров, как бывших, так и будущих.

Смирнов гнал мотоцикл на пределе. Перл ижевского создания предсмертно трещал, стонал, завывал. Но выжил-таки. У гостиничного крыльца развернулся и, если не в смерти, то в ужасе преодоления ее застыл, противозаконно воняя в заповедном каре выхлопным перегаром, жженой резиной и усталым металлом.

Казарян лежал у себя в номере на люксовской кровати и читал «Мертвые души». Смирнов тихонько вытянул книгу из его рук и сказал ласково:

– Собирайся, дружок. Предстоит дальняя дорога. Ты съемку отменил?

– Отменил. А тебе-то что?

– Значит, ваш «газик» свободен?

– Это смотря для чего.

– Для нашей с тобой поездки в верст пятьсот.

– Ты с ума сошел!

– Я должен Матильду искать, а ты «газон» вели подогнать и сам будь готов. Кстати, где Матильда живет, ты не знаешь?

– Они все на поминках, у Эдиты Робертовны, – ответил Казарян, не оборачиваясь: застилал кровать. – Что, сильно тебя развернули?

– Да не очень. Все, как думал. Одно нехорошо: сейчас они раньше положенного мной срока поняли, что я думаю.

– Тогда они шлепнуть тебя должны, Саня, – осознал Казарян и полез в тумбочку за «Вальтером». – Жаль, что машинка без сбруи.

– Приспособишь как-нибудь. Не впервой. Ну, Рома, поиграем с ними в догонялки?

– Куда я денусь, – минорно согласился Казарян.

Развернувшись передним колесом к крыльцу, мотоцикл единственным своим глазом тоскливо глянул на появившегося Смирнова, который в человеческие отношения с ним не вступал: сел в седло, скинул с механического тормоза, лягнул педаль и помчался на поминки.

На редкость чинные были поминки. Католичка Эдита Робертовна не позволяла размахнуться, распахнуться, бесформенно и непредсказуемо расплыться отвратительно широкой русской православной душе.

Пили из рюмок, не частили, говорили разумные и добрые слова о покойном, которые и прервал своим появлением Смирнов.

– Матильда, можно вас на минутку? – сказал он, переводя взгляд с Матильды на Эдиту Робертовну и обратно. Матильда тоже посмотрела на Эдиту Робертовну, и та разрешила ей покинуть комнату. Краем глаза, уходя, Смирнов просек слишком статичного Олега с нехорошими глазами. Ох, и надерется же он после поминок!

– Я слушаю вас, Александр Иванович, – сказала Матильда. Черная кружевная накидка очень шла ей, блондинке.

– Мне твой Франц нужен, Тилли, – признался Смирнов.

– Он занят, он на работе.

– Съездим к нему на работу, а? – подхалимски попросил он.

– Зачем? – строго спросила Матильда.

– Он должен мне помочь.

– Должен?

– Он может мне помочь, – поправил себя Смирнов. – И не только мне.

– Что ж, пойдемте.

До автобазы райкома они домчались за три минуты: все здесь было рядом. Начальник автобазы Франц Зайдлер не сидел в конторе, он в мастерской наблюдал за тем, как двое русских умельцев колдовали над мотором одной из черных «Волг». Умельцы работали без перерывов.

– Франц, познакомься. Это Александр Иванович Смирнов, – сказала за его спиной Матильда. Франц обернулся, улыбнулся, как положено. Здоровый, основательный, неторопливый.

– Очень приятно, – сказал он, пожимая руку Смирнова.

– Мы бы могли поговорить где-нибудь один на один?

– У меня в конторе, Александр Иванович. Ты где нас подождешь, Матильда?

– А я с вами, – решила Матильда. Мужики посмотрели друг на друга и ничего не сказали.

В конторе Смирнов начал без предисловий:

– Франц, мне нужны местные номера на московский «газон».

– Это должностное преступление, Александр Иванович, – напомнил Франц. – Если я его, конечно, совершу.

– Соверши, Франц, – попросила Матильда.

– Это необходимо? – безнадежно задал ненужный вопрос Франц.

– Я даю слово офицера, что эта подмена не будет использована во зло или в корысть. Я даю вам слово офицера, Франц.

– Отгоните свой «газон» в лесочек за гостиницей. Там есть подходящая площадка. Я подойду туда через десять минут.

У гостиницы стоял «газик», а у «газика» самодовольный Роман Казарян.

– И сколько тебе это стоило? – поинтересовался Смирнов.

– Два литра и честное слово, что при неприятностях я все беру на себя.

– И шоферюга сразу же отправился в продмаг? – догадался Смирнов.

– Естественно. Ну, едем?

– Обожди немного, – Смирнов обошел «газон», рассмотрел со всех сторон. – Слава Богу, что нигде ваших мосфильмовских нашлепок нету.

– Она же изговая, – пояснил Казарян.

– Поиграет она сегодня у меня! – пообещал Смирнов, усаживаясь за баранку. – Влезай, Роман, поехали.

– Я на всякий случай пожрать кой-чего прихватил, – сообщил Казарян. – И уж если полный форс-мажор, то и фляжечка моя готова к бою.

Была у Романа заповедная дюралевая фляжка на восемьсот граммов, исполненная мосфильмовским Левшой с таким знанием казаряновской анатомии, что даже при внимательном рассмотрении обладателя волшебного сосуда – в пиджаке ли, в легкой куртке – фляжку эту обнаружить было невозможно.

– С этой минуты – сплошной форс-мажор, – открыл секрет Смирнов, объезжая здание гостиницы по узкой асфальтовой дорожке.

– Тогда с этой минуты и начнем? – выступил с предложением Казарян, непонимающе наблюдая за тем, как «газон», объехав гостиницу, миновал мелкий ухоженный лесок и остановился на полянке. – Приехали уже? Место-то подходящее: безлюдное, тихое и красивое. Итак, мы начинаем! Так кто-то поет красивым голосом в Большом театре.

– Помолчи, Рома, понимаю, нервничаешь, но помолчи и поищи в задке за сиденьем инструмент какой-нибудь, чтобы номера, не испортив, снять.

Казарян вылез, отвязал брезент, нагнулся, загремел железками, понял немного погодя:

– У этого паразита здесь сам черт ногу сломит!

– Вы что ищете? – спросил вежливый голос.

– Да инструмент хоть какой-нибудь, – автоматически ответил Казарян и в испуге, что проговорился, обернулся.

Франц Зайдлер и его супруга Матильда с обширной хозяйственной сумкой явились ровно через десять минут. Выпрыгнув из машины, Смирнов объяснил за Казаряна:

– Отвинчивать и привинчивать номера – для этого хотя бы пассатижи найти.

– Ничего не надо искать. У нас все есть, – сообщил Франц и, взяв из рук Матильды сумку, раскрыл ее и приступил к делу. Постелил чистую тряпку на землю, чтобы не зеленить колени франтовского своего комбинезона, достал набор инструментов, удобно размещенный по ячейкам изящного ящика, присел у заднего бампера и в считанные секунды снял московский номер. Отложил его в сторону, а из сумки извлек местный. Операция прикрепления длилась чуть дольше.

То же повторилось и у переднего бампера. Франц спрятал холстину, инструменты и московские номера в сумку и, оглядевшись, решил:

– Все в порядке, да?

– Спасибо, Франц, – с чувством поблагодарил Смирнов.

– Можете не осторожничать с этими номерами, – сказала Матильда. – Они с «газика», на котором первый и его семейство на охоту выезжают.

– Рискуешь, многим рискуешь, Франц, – предупредил Смирнов.

– Совсем не рискую, – не согласился Франц. – Вчера сын первого с приятелями на той машине на рыбалку ездили. А когда приехали, бросили «газик» на обочине, где он сейчас и стоит. Только без номеров. А кто их взял? Неизвестно!

Франц с удовольствием посмеялся своей шутке. И все посмеялись.

– Еще раз спасибо, Франц. И особое – тебе, Матильда, – сказал Смирнов, садясь в «газон», Казарян уже устроился там. – Пожелайте нам ни пуха, ни пера!

– Ни пуха, ни пера, – серьезно произнес Франц.

– Ни пуха, ни пера, – без особых надежд пожелала Матильда.

– К черту! К черту! – в два голоса прокричали Смирнов и Казарян. «Газон» завелся сразу.

– Чем вы нахальнее и безответственнее будете ехать на машине с этими номерами, тем безопаснее это будет для вас, – подойдя к смирновской стороне дал последний совет Франц. А Матильда по-женски пожелала:

– А все-таки поосторожнее там.

– Где – там? – ужасно вдруг заинтересовался Смирнов.

– Там, где убивают людей, – твердо сказала Матильда.

Поначалу дорога была знакома Казаряну. Потом Смирнов свернул направо и по еле заметной колее катил с полчаса. Дорога стала приличней, вполне приличная дорога. Еще минут через сорок Смирнов остановился и раскрыл карту. Рассматривал ее, для Казаряна болтая:

– Жоркин хутор уже верст двадцать пять восточнее. Значит, дорога эта должна кончиться через километра три-четыре. А после, уважаемый Роман Суренович, вашей заднице придется потерпеть минут двадцать.

Казаряновская задница, к его удовольствию, терпела всего минут десять: «газон» вновь выбрался на сносную дорогу среди пустого, как говорят лесозаготовители, леса: осина, береза, мелкий ельник.

– Этой дороги нет даже на военной карте, – пояснил Смирнов.

– А для чего она?

– Сейчас увидишь.

Не сейчас, но довольно скоро Казарян увидел совсем не то, что предполагал увидеть – строения какие-нибудь, тайную фабрику, человеческое жилье. Он увидел черный, как в аду, лес. Да и не лес вовсе: в черной земле торчали укороченные огнем черные палки.

– Что это? – спросил Казарян про пейзаж, который он не полюбил.

– Пал, – объяснил Смирнов. – Судя по схеме, которую я раздобыл бесчестным путем, плоды позапрошлогоднего лесного пожара. Давай-ка выйдем.

Они вышли. Две зимы, две весны и одна осень, естественно, сделали свое дело: разогнали пепел, смыли золу, размягчили и унесли с водой древесный уголь. Но природе не в силах за короткий срок победить круглосуточную и многолетнюю ночь варварства: на долгие годы встали на черной земле черные палки.

– Зачем мы здесь? – с содроганием спросил Казарян.

– Посмотреть, – ответил Смирнов и зашагал по черной земле. Шагал он недолго, увидел что-то занимательное и приказательно заорал: – Иди сюда!

Казарян подошел. Смирнов ликующе смотрел на широкий слегка обгоревший пень – явное дело рук человеческих.

– Пень, – констатировал, как равнодушный статистик, невеселый Казарян.

– Ты дальше смотри, ты вокруг оглянись! – азартно кричал Смирнов.

Казарян и дальше посмотрел, и вокруг оглянулся. Пней этих среди обгорелых палок было великое множество, их, казалось, было больше, чем палок. Теперь, осмотрев все это мертвое хозяйство, приказал Казарян:

– Объясняй.

– Неужто не врубился? – удивился Смирнов. – Весной сюда пришел мощный лесоповальный отряд, повалил и обработал многолетний кедрач, за лето немыслимое это богатство – многие миллионы кубометров ценнейшей древесины – было вывезено, а поздним летом или ранней весной строго по-научному, так, чтобы не задеть еще нетронутые массивы с учетом ветра и возможных дождей, был устроен аккуратный пожар мелколесья и пустых пород. Тогда же подается рапорт о колоссальном ущербе народному хозяйству, нанесенном огненной стихией, которая погубила многие и многие сотни квадратных километров векового кедрача! Дальше объяснять?

– Не надо, – решил Казарян. И так все было ясно. – Кто?

– Кто, кто, – слегка подвял Смирнов. – Высоко еще не заглядывал, но заглядывать придется очень высоко. Многомиллионное же дело, Рома, требующее серьезнейшего материального обеспечения, множества техники, людей и, главное, – полной безнаказанности. Высоко надо заглядывать, высоко!

– Молоденький наивный прокурор Володя заглянул?

– Только попытался, Рома.

– Теперь мы с двумя пукалками взялись за дело.

– Э-э-э, не скажи, армянский пессимист! Есть шухер, есть бездарно проваленная операция отвлечения, есть такие ляпы, а я постарался о них оповестить всех, кого можно и нельзя, которые ясны и понятны всем. Сейчас они начнут сдавать исполнителей по одному, чтобы ими обозначить потолок. Только не знают: живыми или мертвыми.

– Все-таки тебя шлепнуть и проще, и экономичнее, и эффективнее.

– В твоем варианте есть резон, – согласился Смирнов. – И я думаю, они его попытаются реализовать в параллель с первым, о котором я говорил.

– И это почему-то тебя мало беспокоит…

– Рома, ты просто прикинь: кто они и кто я – подполковник Смирнов!

– Господи, началось! Смирновское хвастливое нахальство!

– Не хвастливое, а азартное, Рома. Без него в нашем деле долго не проживешь.

– Сойдемся на такой формулировке: ты – расчетливый наглец и немного, ну совсем немного, Саня, показушник.

– Тебе виднее, – великодушно согласился Смирнов. – Поехали дальше.

Прошлогодний пал был еще ужасней. Ко всем своим красотам он и вонял. Вонял не пеплом, не углем, не золой – вонял древесным трупом. Запах разлетающейся органики забивал все запахи. Смирнов и Казарян были любопытными посетителями таежного морга.

А в остальном – все как и в первом случае. Наработка была тугая.

– Это последний, прошлогодний, – дал пояснение Смирнов.

– Сейчас же мы двинемся к сегодняшнему, который еще только собирается гореть? – спросил догадливый Казарян.

– Неинтересно с тобой, – обиделся Смирнов. – Ты через ход перескакиваешь.

– Ты поменьше павлиний хвост распускай и красуйся. Тогда у меня времени не будет догадываться, – посоветовал Роман.

– Посоветовал? – язвительно спросил Смирнов.

– Посоветовал.

– Теперь, если тебя это не затруднит, прислушайся к моему совету.

– Стоит ли?

– Стоит, стоит. Достань-ка «Вальтер» из внутреннего кармана куртки и, будь добр, засунь его за пояс.

– А что – могут быть инциденты? – уже серьезней поинтересовался Казарян.

– Не неизбежны, но вполне вероятны.

– Нет, не простил ты мне павлиний хвост, – догадался Роман, засовывая «Вальтер» за ремень. Подвигался туда-сюда, дважды нагнулся. – Кто может встретить? Что за контингент?

– Скорее всего вертухаи. Лесорубы дело сделали, древесина, наверняка, вывезена, сейчас ждут они только подходящих погодных условий, которые по долговременному прогнозу будут дней через десять – двенадцать.

– Следовательно, там три-четыре человечка? – спросил Казарян.

– Во всяком случае не более пяти.

– Мы их не боимся, Саня. Поехали.

«Газик» миновал второе черное лесное кладбище и вскоре приблизился к кладбищу Зеленому. Зеленое кладбище еще не стало кладбищем, оно было местом проведения казни, плахой, на которой рубили не головы, а стволы. Свежие кедровые пни еще кровоточили белой кровью.

Неподалеку от дороги стояла, как правофланговый, свежерубленого бруса сторожка-коттедж, от которой шли в линию прямоугольники из того же бруса – фундаменты уже ликвидированных стационарных палаток.

Смирнов резко тормознул у крыльца. Вышли они одновременно с двух сторон «газика» и профессионально осмотрелись. Мотоцикл без коляски, прислоненный к террасе, тихонько работающий в сараюшке движок, две лошадки на ближней полянке травой питались. А над сторожкой – мощная, похожая на гигантскую лопатку для выбивания пыли из коврика, антенна. Передатчик, значит.

Смирнов взглядом оставил Казаряна у машины, а сам поднялся на крыльцо. Он не успел открыть дверь, открыли за него. На пороге стоял человек в полувоенной форме, который левой рукой держался за ручку, а правую непринужденно прятал за спиной.

– Что надо? – негромко спросил он.

– Поговорить, – весело ответствовал Смирнов, стоявший так близко к человеку, что мог предупредить любое его движение.

– Не о чем мне с вами разговаривать, – решил человек и только сделал всего-то намек на попытку закрыть дверь, как получил совершенно незаметный на глаз, молниеносный удар в солнечное сплетение. Одновременно Смирнов сделал подсечку. Человек рухнул, как и рассчитал Смирнов, на правый бок, непроизвольно производя выстрел из спрятанного за спиной «Макарова». Пуля вошла в пол крыльца. Смирнов носком кроссовки – пожалел, не стал ломать запястье, – отбросил пистолет, нагнулся, за грудки поднял не очень тяжелого человека и поставил его на ноги. Подошедший к крыльцу Казарян подобрал пистолет и спрятал в карман.

– Так поговорим? – все допытывался Смирнов. Человек, наконец, прояснился взором и сделал движение головой. Согласился, не согласился – понимай, как хочешь. А Смирнов продолжил: – И что это еще за мода: гостя с пистолетом в руках встречать? Веди в дом.

Прошли обширные сени – вестибюль – и вошли в громадную, на весь сруб, комнату-контору и по совместительству караульное помещение. Вдоль одной стены – топчаны, четыре топчана, вдоль другой – два конторских стола и меж ними хилый, обеденный, без ящиков, на котором стояла хорошая полевая рация.

– Садись, хозяин, – приказал Смирнов. Тот сел на топчан, свой, наверное. Но почему-то поблизости со стойкой для стрелкового оружия, в которой притулился один-единственный автомат.

– А ты на что-то надеешься! – удивился Казарян, подошел к стойке, вынул автомат, на раз – два – три проверил его и сообщил: – Он в полном снаряжении, Саня.

Смирнов устроился за конторским столом. Снял каскетку, попытался привести в порядок свалявшиеся свои редкие волосенки, отказался от невыполнимой задачи, вздохнул и спросил, не спрашивая:

– Должность, имя-отчество, фамилия, кому подчинен.

– Не обязан отвечать каждому проходимцу, – нервно сказал человек.

Смирнов лениво встал, приподнял рацию, ногой откинул хилый обеденный стол в сторону и, подняв рацию повыше, уронил ее на пол. В хитрой радиомашине одновременно что-то вспыхнуло, серией протрещало, и она умолкла. Смирнов прислушался, послушал и крайне изумился:

– Она почему-то больше не работает!

– Рвань неподнадзорная! – не выдержал человек.

– А я тебе что, Рома, говорил? Вертухай, прямо-таки показательный вертухай! Бери его за рупь за двадцать! – и человеку: – Сразу на вопросы отвечать будешь или для порядка поломаешься? Только учти, у меня времени в обрез, я тебе ломаться не дам, а сразу отметелю. Так как?

– Не знаю, что мне говорить, – для приличия потянул время человек.

– Бить буду умело и очень больно, – дополнил свой предыдущий монолог Смирнов.

– Спрашивайте, – сдался человек. Понял, наконец, что действуют профессионалы.

– Уже спросил, напоминаю: должность, ФИО, кому подчинен.

– Комендант третьего квадрата Арнаутов Ричард Игоревич. Непосредственно подчинен директору первого хозяйства Роберту Евангелиевичу Воронову.

– С которым был знаком еще по прежней работе? – догадливо спросил Смирнов. Арнаутов молча кивнул. – А имена, имена-то, Роман! Ричард, Роберт, Эрнест! Не шайка вертухаев, а собрание рыцарей круглого стола. Вот-вот на поиски Грааля отправятся!

– Они уже отправились, Саня, – поправил его Казарян.

Арнаутов, не понимая, о чем они, осторожно переводил взгляд с одного на другого. Не отреагировав на поправку, Смирнов опять приступил к мягкому допросу:

– Сколько вас здесь на охране?

– Четверо. Сегодня остались трое. Четвертый завтра должен от Воронова привезти продукты.

– Где сейчас двое?

– Каждодневный проверочный объезд квадрата, – Арнаутов глянул на часы. – Будут примерно через час двадцать, полтора.

– Все четверо из лагерной охраны?

– Двое. А двое – наемных.

– Как давно вы все четверо здесь находитесь?

– С мая. С бригадирами и мастерами готовили фронт работ.

– Бригадиры и мастера откуда?

– Из местных, специально отобранных.

– Уголовники бывшие?

– Да.

– А рабочие, рядовые лесорубы из воздуха, что ли, являются?

– В начале июня приходит автокараван из Средней Азии с мастными рабочими, и сразу же начинается лесоповал и одновременно вывоз.

– Есть незарегистрированная дорога?

– Да. На Алтайский тракт.

– Все это каким-либо способом документируется?

– Не знаю.

– Но какие-то бумажки у тебя имеются?

– Только копии нарядов на питание, горючее…

– Покажи, – приказал Смирнов.

Арнаутов с готовностью вскочил с топчана и, подойдя к столу, за которым сидел Смирнов, вежливо попросил:

– Разрешите?

Смирнов поднялся из-за стола и уступил место Арнаутову. Тот, усевшись на стул, стал лихорадочно искать в ящиках. Кучка бумаг получилась приличная. Смирнов, стоя, небрежно просмотрел их и ни с того, ни с сего поразмышлял вслух.

– Разговорчив и откровенен. К чему?

– А что мне остается делать? – с горечью произнес Арнаутов. Теперь Смирнов сел на топчан, а Арнаутов остался за столом.

– Те двое, что совершают объезд, верхами?

– Да.

– Значит, топот копыт мы услышим, – понял Смирнов. – Собирайся, поедешь с нами.

– А кто вы такие? – задал резонный вопрос Арнаутов.

– Мы-то? – Смирнов ощерился, как пес. – Те, кто может тебя заставить собраться и поехать. Считаю, что ответил исчерпывающе.

Арнаутов вернулся к своему топчану, наклонился, вытащил из-под него сапоги, переобулся (был в шлепанцах на шерстяные носки), вновь возвратился к столу и стал искать что-то, вытягивая ящики один за другим.

– Побыстрее можешь? – поторопил его Смирнов.

– Да документы куда-то подевались. Паспорт, удостоверение…

Неподалеку отчетливо каркнула ворона. Краем глаза Смирнов просек, что медлительный Арнаутов шустро, боком заваливался на пол.

– Рома, ложись! – почти беззвучно прокричал Смирнов. Вдвоем они одновременно рухнули на пол.

Под мощным ударом распахнулась дверь, и двое с белыми глазами, ничего не видя перед собой, дали две бесконечные очереди из двух автоматов по всему помещению на сто процентов убойной высоте, метр – метр двадцать.

Первым умолк автомат левого: короткая казаряновская очередь рассекла стрелка пополам, и он пустым мешком осел на пол. Автомат правого замолчал от того, что пуля из парабеллума Смирнова вошла в кисть руки, указательный палец которой жал на спусковой крючок. Автомат замолчал и со стуком упал на пол. Тихо стало. И ворона больше не каркала. Только правый стрелок, стараясь не кричать от боли, надрывно стонал, сжимая левой рукой простреленную кисть правой. Казарян выполз из-под топчана, куда частично закатился, встал на ноги, подобрал автоматы стрелков и, глядя на уже мертвого, подсчитал:

– Третий.

– Что – третий? – не понял Смирнов. Он уже стоял над столом, упершись в него обеими руками, и смотрел на лежавшего на полу Арнаутова, который в ужасе все прятал, прятал голову под стол.

– Третий человек, которого я убил в своей жизни, – пояснил Казарян.

– Не первый же! – раздраженно заметил Смирнов, намекая, что времени для душевных переживаний нету. – Обыщи обоих и раненому помоги. А я Ричардом Львиное Сердце займусь.

Он под столом ногой ударил Арнаутова по ребрам. Тот охнул, но вылезать не собирался. Смирнов, незаметно для себя покряхтывая, нагнулся и за ноги вытянул его на середину комнаты.

– Что ж мне с тобой сделать, бикса гнойная? – глядя на Арнаутова сверху, решал его судьбу Смирнов. – Труп организовал, приятеля покалечил, а самое главное – нас с тобой, Рома, кончить решил. Каким же образом он маячок задействовал?

Еще раз, уже серьезно, Смирнов ударил ногой лежащего. В печень, чтобы несколько минут движеньями не отвлекал. А сам вновь уселся за арнаутовский стол и стал выдвигать ящики. И сразу же обнаружил на внутренней стенке тумбы выключатель.

– Рома, покарауль тут, а я на минутку на улицу выйду, – сказал он и, брезгливо перешагнув через труп в луже крови, вышел на волю. Отойдя от дома метров на десять, он глянул вверх. От верхушки антенны шел вверх металлический стержень, на котором мощная лампа давала даже ясным днем яркие кумачовые вспышки, видимые, наверняка с большого расстояния. Вот и не услышали они с Романом мирный топот лошадок. Слезли с них пареньки загодя.

Казарян нашел аптечку и перевязывал смирновского клиента. Увидев входящего Смирнова, бодро сообщил прямо-таки радостную новость:

– Ты ему кисть насквозь прострелил. Повезло ему, что пуля не застряла. Я рану хорошо продезинфицировал, так что скорее всего гангрены не будет.

– А мне насрать, будет у него гангрена или нет, – злобно заметил Смирнов и раненому: – Говорить можешь?

– Могу.

– Вы с мертвым твоим напарником по всему – деловые. Как получилось, что и на воле под вертухаями ходили?

– За месяц до окончания срока с нами беседу беседовали.

– И бабки хорошие предлагали за то, чтобы вы узкопленочных караулили, – продолжил его рассказ Смирнов. – Сколько ты уже здесь?

– Второй сезон, – доложил раненый и вдруг спросил:

– Ну, как там, в Москве?

– Ты что, меня знаешь, сморкач? – удивился Смирнов.

– А кто вас по Москве не знает?

– Видишь, Рома, я среди уголовщины, как Наталья Фатеева в партийных кругах, – он глянул на Арнаутова, который уже пошевелился. – Тебе задание, Арнаутов. Похоронишь стрелка, если он вдруг медикам понадобится, пусть сами отрывают, приберись здесь, пол помой, за раненым поухаживай и сиди, жди.

– Чего ждать-то? – спросил раненый.

– Кирюхе твоему ждать, конечно, уже нечего. А тебе с вертухаем – суда. Ну, поговорили. Рома, легкий шмон, и в дорогу.

Казарян знал дело: все помещение прошерстил изящно и быстро. Собрал небольшой урожай: помимо ранее обнаруженных трех автоматов и пистолета Макарова надыбал пару «Стечкиных», еще одного «Макарова», упаковку лимонов и, к собственному удивлению, наган.

– Наган-то чей? – спросил Смирнов.

– Мой, – признался Арнаутов. – Наградная вещь.

Обвешанный оружием, как белорусский партизан после удачной операции, Казарян вопросительно посмотрел на Смирнова.

– Сейчас мы их покинем, – пообещал Смирнов. И остающимся: – Лучший для вас выход: не дергаться, не искать связей, не бежать неведомо куда, а сидеть и ждать. По счастливой для вас случайности крови на вас нет. Сидите, ждите и ясно понимайте, что вышки не будет. Адье, дерьмо собачье.

Во дворе Смирнов подошел к мотоциклу, стоявшему у террасы, отвел его в сторону и, повернув ключ зажигания, наступил на педаль. Машина радостно взревела. Смирнов выключил мотор и попросил Казаряна:

– Дай-ка мне автоматик, Рома. С полным диском.

Он положил мотоцикл набок, взял переданный Казаряном автомат и, приложившись, дал две очереди крест на крест по мотору, по баку, по колесам. В окошке дома осторожно явилось личико Арнаутова – любопытствовал, что произошло. Увидев, понял и исчез со страшных смирновских глаз долой.

Казарян аккуратно, как и положено с оружием, уложил в зад «газона», перекладывая тряпьем и рухлядью, сначала два автомата (один оставил при себе), затем пистолеты Стечкина, пистолеты Макарова и наган. Упаковку лимонок нежно закутал в позаимствованную в сенях стеганку, а взрыватели в тряпице припрятал в бардачок.

– Ты вроде все, как к консервации, приготовил, – ворчливо заметил Смирнов. – А нам с тобой надо на изготовке быть. Еще один автомат мне под ноги положи и пяток лимонок снаряди для мгновенного использования.

– Раньше не мог сказать! – разозлился ленивый Казарян, которому опять предстояло суетиться.

– Раньше мог сообразить! – резонно возразил Смирнов.

– Дисков тебе сколько? – спросил из-под брезента Роман.

– Два. В машинке и запасной. И четыре лимонки. Я их по карманам распихаю. А себе одну возьми для понта. Все равно ты с гранатой, что заяц с берданкой.

– То же мне наука – кусок железяки швырнуть подальше, – ворчал Казарян, пристраивая под первым сиденьем автомат и запасной диск. Сел рядом, ввинтил взрыватели в пяток лимонок, четыре передал уже устроившемуся у баранки Смирнову. Наблюдая, как тот распихивал гранаты по карманам, понял вдруг: – Жрать хочется!

– И выпить, – добавил Смирнов и тронул «газик» с места. Нешибко переваливаясь, «газон» отправился по сносной дороге в долгий путь. – Палы эти мерзкие проедем и устроим пикничок. Кстати, который час, Рома?

– Пять без семи, – глянув на свои наручные, по-штатски ответил Казарян. – День какой-то бесконечный.

Через час они устроились у ручейка. Расстелили брезент, домовитый Казарян достал пакет с едой и двумя чистыми салфетками, разложил на них огурцы, по три крутых яйца, по куску хорошо прожаренного холодного мяса, открыл две бутылки боржоми и разлил по кружкам. Для начала попили водочки, горло промочить. Молча расколупывали яйца. Вдруг Казарян сморщился, тоненько застонал сквозь до хруста сжатые зубы.

– Ты чего? – забеспокоился Смирнов.

– Вспомнил, что убил, – признался Роман.

– Ну, тогда, за упокой души убиенного душегуба. Сдавай из своей пуленепробиваемой.

– Сколько? – осведомился Казарян, извлекая из-за пазухи сверкающую флягу.

– Сто – мало, двести – много. Два раза по сто пятьдесят, – присказкой ответил Смирнов.

– Не слишком ли расслабимся? – усомнился Роман, но разлил по запросу.

– Не расслабимся, – уверенно сказал Смирнов. – Мы в закрутке, на нерве. Просто ненужные мысли и заботы нас с тобой покинут.

– Хорошо бы! – помечтал Роман. Они, не чокаясь, выпили. Быстро и четко, как солдаты на десятиминутном привале, прибрали пищу, допили боржом.

– Пять минут полного покоя, – объявил Смирнов и положил себя на спину.

Они лежали и смотрели в небо, в котором медленно кружили на несуществующем внизу ветре верхушки могучих кедров. Их здесь еще не трогали.

– Пять минут, – напомнил Казарян и заговорил, имея на это право: – Что дальше, командир?

Командир, вздохнув, заговорил совсем о другом:

– Я все думаю, Рома, как легко применима в нашем государстве лагерная система. Ведь вся их преступная организация – точная копия кустового управления лагерей, где начальник – и там, и там – был и есть Лузавин Эрнест Семенович.

– С машинной отработанностью в защите и нападении, которую тебе, в данной ситуации кустарю-одиночке не преодолеть.

– Ты ошибаешься, Рома, – нежно не согласился Смирнов. – Эта структура развернута вовнутрь. Вся их железная организация, вся сила, вся энергия, коварство и хитрость направлены на устрашение, подавление тех, кто в периметре их ограждения, тех, кто внутри. Снаружи шуровали другие, которых сейчас вроде бы нет…

– Именно вроде бы, – встрял репликой Казарян.

– Во всяком случае, их пока не ощущаю здесь. Ну, а местная милиция и лагерные исполнители в оперативной розыскной работе по сравнению со мной слепые щенки. И еще – у меня есть временная фора.

– Которая по минуточке утекает, – добавил Казарян и опять: – Что делать будем, командир?

– Перво-наперво убийцу словим.

– Ты знаешь, кто убил Власова и прокурора?

– Знаю, Рома. Петр Арефьев, образцовый боец ВОХРа, мужественно охраняющий сердце этого района – райком партии.

– Доказательства у тебя имеются?

– В громадном количестве. Правда, косвенные.

– А вдруг не прижмешь?

– Тогда доломаю. На очных ставках доломаю.

– Могут не дать, Саня.

– Дадут, куда они денутся!

– Арефьева не дадут. Кончат.

– Не успеют, – беспечно заметил Смирнов, но поднялся резко. – Помчались, армянский ковбой!

В Нахте они были к восьми вечера. Припрятали «газон» на заветной полянке и разбрелись: Казарян по съемочным своим делам, а Смирнов на поиски Борьки Марченко, который должен был уже вернуться.

Искать его не пришлось. Суча от нетерпения и ответственности ногами, абсолютно трезвый Марченко нетерпеливо ждал Смирнова в вестибюле гостиницы. От долготерпения начал с претензий:

– Где вы все пропадаете? Я уже полтора часа вас жду!

– Дождался, вот и молодец, – поощряя, ободрил эмоционального артиста Смирнов. – Беседовал с Лидией Сергеевной?

– Трижды, Александр Иванович, трижды! Замечательная у вас жена.

– Сколько я тебе должен за телефонные разговоры?

– За один, Александр Иванович, за первый. Семь девяносто. А дважды Лидия Сергеевна сама звонила на центральный телеграф.

– Ты ей мои вопросы отчетливо зачитал?

– Я же актер, Александр Иванович, – обиделся Борис. – И ее ответы все записал. Слово в слово, – и пошутил: – Без ошибок.

– В наше время грамотный актер – приятная и многообещающая неожиданность, – Смирнов вытащил бумажник, протянул десятку Борису. – На сдачу у Матильды поднесешь. Где твои записи?

Марченко, роясь в карманах, взглянул, наконец, на Смирнова и страшно удивился:

– А чего это вы с автоматом?

– На охоту ездил, – отбрехнулся Смирнов и развернул лист бумаги, исписанный крупным актерским с завитушками почерком.

– Чего-нибудь подстрелили? – не унимался Борис.

– Не чего-нибудь, а кого-нибудь. И не я, а Роман Суренович, – ответил Смирнов, не вдумываясь в смысл произносимого, и вдруг заорал: – Да дашь ты мне почитать или нет!?

Марченко замолк. Но ненадолго. Интуитивно ощущал, что любезность, оказанная им Смирнову, допускала легкую развязность общения.

– Кстати, о Матильде. Она с полчаса назад заходила сюда, вас искала.

Смирнов не разгневался, дочитал телефонограмму, слава Богу.

– Что сказала?

– Просила, как вы объявитесь, сразу же идти в закусочную.

– Она же сегодня в отгуле.

– Меня попросили – я передаю, – попытался стать официальным Марченко, но не сдержался в рамках, любопытен был: – Ну как, помогли вам сведения, Александр Иванович?

– Помогут, – поправил его Смирнов. – Ты уговор помнишь, Боря?

– Нем, как капитан Немо, – заверил Борис.

– А как надерешься?

– Я тогда вообще нечленораздельно говорю, – признался Боря. И был самокритично прав.

– Что ж. Пошли в закусочную. Ты там мне на сдачу поставишь.

Край солнца прилег на седловине меж двумя сопками. Зримо удлинились тени. Отчетливо надвигались короткие здесь сумерки.

А в закусочной уже темная ночь. Интересная получалась картиночка: в дежурство Матильды здесь выпивали, закусывали, беседовали, а у Любки гуляли: кричали, вскакивая, бессмысленно передвигались меж столиков, клялись, рыдали пьяно, матерились бесконечно.

За угловым, привычным уже Смирнову столиком тихо сидели Матильда и Франц. У стула, под правой рукой Франца, стояла знакомая объемистая сумка. Франц увидел Смирнова, встал и спросил:

– Надеюсь, у вас все в порядке?

– Можно сказать, что так, – грустно сказал Смирнов.

– Машина на условленном месте?

– Да.

– Тогда я пойду, – решил было Франц, но Смирнов, прижав его плечо, усадил на стул и объяснил некоторую свою фамильярность:

– Кое-какие нюансы, Франц. В газике сейчас находятся автомат, четыре пистолета и упаковка гранат-лимонок. В бардачке взрыватели к ним. Вы бы не могли, после того как перемените номера, собрать все это хозяйство и припрятать где-нибудь поблизости. Это – просьба, робкая просьба. Да – да. Нет – нет. И никто ни на кого не в обиде.

– Да, Франц, – решила Матильда. – В мою сумку все это влезет. И неси ее сюда, я здесь в закусочной припрячу.

– А Люба? – забеспокоился Смирнов.

– С Любой я разберусь.

– Да, Александр Иванович! – Франц снова встал, посмотрел на Матильду, улыбнулся Смирнову, взял сумку и пошел к двери.

– Франц – замечательный парень, – сказал Смирнов.

– Конечно, – согласилась Матильда и, демонстративно посмотрев на автомат, висевший на плече Смирнова, спросила: – Вы сегодня убили?

– Нет, – ответил он, зная, что говорит полуправду.

Таскал он этот автомат с собой для того, чтобы те, кому надо знать, знали: предупрежден, вооружен и начеку. Но сильно надоела и притомила непривычная машинка. В номере Казаряна он бросил «Калашникова» на свободную кровать (на другой, задрав ноги на спинку, отдыхал Роман), присел на нее же, изучающе осмотрел кинорежиссера на предмет использования. Решил, что вполне трудоспособен, и начальственно позвал: – Роман!

Казарян не откликнулся. Оказалось, он умудрился крепко спать и с высокозадранными ногами. И поза – не повернись, и колпенные сухожилия внатяжку, и прямоугольная спинка врезалась в обе пятки, а армянский богатырь спал. Смирнов грубо потряс богатырское плечо.

– Что тебе? – не открывая глаз, спросил Казарян. Кто его мог беспокоить – знал наверняка.

– Пойдем с душегубом беседовать, – нарисовал радужную перспективу Смирнов.

– Иди один. Я спать буду.

– А если душегуб и меня завалит? Одного-то?

– Типун тебе на язык, идиот! – бодро вскричал Роман и сел в кровати.

– Собирайся, Рома, – попросил Смирнов. – И «Калашникова» куда-нибудь припрячь. У меня-то уж обязательно пороются.

Казарян встал на коврик. С зевом потянул свое мощное тело бывшего известного боксера-полутяжеловеса, резко присел три раза и, поднимаясь в третий раз, взял автомат в руки. Еще раз зевнул и, пройдя к одежному шкафу, повесил его на гвоздик. Рядом со своим.

– Прямо как зонтики! – восхитился Смирнов. – А если к тебе заглянут?

– Не заглянут. Я в номер помрежку посажу монтажные картонки заполнять до моего прихода, – сообщил Казарян и стал обуваться.

Где жил Арефьев с Жабко, Смирнов знал. Этот полубарак-полуизбу он, по подсказке Матильды, рассмотрел еще вчера, поэтому в темноте шел к нему уверенно. На подходе поинтересовался у Казаряна:

– «Вальтер» твой где?

– Пупок греет.

– Тогда порядок, – Смирнов открыл калитку и по дорожке направился к половине избы, где жил Арефьев.

И вдруг дважды прогрохотало. Ученые жизнью и профессией, Смирнов и Казарян спешно легли на землю. За оградой, на соседнем участке, опять вспыхнуло и прогрохотало. Трижды. Грохот они слышали, а свист пуль – нет.

– Я попробую? – предложил Казарян.

– Не надо, не попадешь в такой тьме. Да и не будет он больше стрелять. Сейчас побежит, – все про все понял Смирнов. И точно: в вернувшейся тиши затрещали кусты и загремели тяжелые шаги бегущего человека. Смирнов поднялся с земли, ловко засунул два пальца в рот и издал душераздирающий изумительной силы унизительный для убегавшего победительный свист. Прекратив его на самой извилистой фиоритуре, Смирнов предложил: – Пошли в дом, Рома. Для порядка с хозяйкой поговорим.

Хозяйка открыла с опаской, только узнав, что видеть ее желает милиция. А открыв, рассмотрела стоящих на пороге и, точно определив, спросила Смирнова:

– Это вы, что ли, важный милиционер из Москвы?

– Я, – подтвердил Смирнов. – Самый важный. Где муж?

Высокая, поджарая, смуглая, лет пять тому назад, вероятно, и красивая женщина ответила исчерпывающе:

– Как с утра на дежурство ушел, так еще и не объявлялся.

– Дом разрешишь осмотреть?

– Смотрите, коли надо, – согласилась хозяйка, повернулась и, не оборачиваясь, пошла в комнаты.

Ничего не собирался искать Смирнов, просто хотел глянуть, как существовал в обыденности бывший вертухай, а ныне боец ВОХРа. Удивился: мебель сдвинута, со стен все снято, кучей – чемоданы и узлы.

– Ремонт? – поинтересовался Смирнов.

– На той неделе переезжаем. Свой дом построили, – равнодушно сообщила хозяйка.

– Ну что ж, – Смирнов в последний раз огляделся. – Вернется Петр, скажите, что им подполковник Смирнов интересовался.

Они вышли на улицу. Темень. Только маяком – фонарь-прожектор у закусочной. Казарян закурил.

– Дай курнуть, а? – жалко попросил Смирнов.

– Эх ты, волевик! – Казарян протянул ему пачку сигарет. – Я все могу, мне от этого говна отказаться – раз плюнуть.

Смирнов не слушал, не слышал, не реагировал: он страстно делал первую затяжку. Затянулся до солнечного сплетения с закрытыми глазами, широко открытым ртом медленно выдохнул теплый дым и только после этого спросил:

– О чем ты там, армянин?

– Так, печки-лавочки, – заметил довольный Казарян. – Теперь куда?

– А никуда. Все ясно: они сдадут мне Арефьева мертвяком.

– И ты ничего сделать не сможешь.

– Не не смогу, а не могу, Рома. Они его уже спрятали.

– Живым?

– Да. Почти наверняка живым. Чтобы потом подставить.

– А попытаться сейчас поискать его?

– И пытаться нечего. Они все – местные, а мы – чужаки, Рома.

– Но что-то надо же делать!

– Конечно, надо. Давай-ка в ментовку смотаемся. Понюхаем, как там у них пахнет, у местных Пинкертонов.

– Портянками, – предположил Казарян.

…Вечерней безлюдной Нахтой под вой взбиравшихся на длинный подъем за городом скотовозок. Через интервалы. Три скотовозки взобрались, пока они шли к райотделу.

И портянками попахивало, и потом, и ружейным маслом. Это – в дежурке. А в кабинете Поземкина пахло неплохим табаком и портупейной кожей.

– Ушел убийца-то. И от вас, и от меня ушел, – с ходу обрадовал Смирнов Поземкина. Капитан со следователем в перекидку читали какую-то длинную бумагу. Явление Смирнова и Казаряна прервало это милое мирное занятие. И Смирнов добавил еще: – Что в бумажках про это пишут?

– В этих бумажках пишут о том, что следует соблюдать социалистическую законность, Александр Иванович, – нашелся следователь. – И не мешать нормальному ходу следствия.

– Расскажите мне про нормальное следствие, Сергей Сергеевич, кажется? – вспомнил Смирнов и случайно увидел, что Казарян, как столб, стоит в дверях. – Садитесь, Роман Суренович. И я рядом. Будем слушать про ход следствия.

Он увлек Казаряна к стенке, к стоявшим в ряд стульям, и они уселись.

– Я не обязан перед вами отчитываться…

– А обязан отчитываться перед прокурором. Прокурора-то убили, Сергей Сергеевич! Мне чевой-то кажется, что вы с Гришей слегка об этом подзабыли.

– Вас просило начальство нам помочь, – обиженно вступил в разговор Поземкин, – а вы насмешки строите и путаете все.

– Ты знаешь, кто убил Власова и прокурора? – зло спросил Смирнов.

– Пока не знаю. А вы знаете?

– Знаю. Боец ВОХРа Петр Арефьев.

– Доказательства? – тут же влез следователь.

– Косвенных – навалом.

– Хотя бы пару-другую из навала, – потребовал следователь.

– В день убийства прокурора Арефьев никакого Ратничкина не видел в городе. Все его россказни о выпивке с Жабко, хитрое, так ему казалось, утверждение, что они выпили семьсот пятьдесят на двоих, пиджачок в полоску на Ратничкине, расстояние, с которого он узнал Ратничкина, – все это липа, склеенная на соплях, пальцем ткни, и все рассыплется.

– И вы ткнули?

– Ткнул.

– И рассыпалось? – все спрашивал-спрашивал дотошный следователь.

– К чертовой бабушке! Только что мы с Романом Суреновичем попытались навестить Петра Арефьева на дому и были обстреляны при подходе из пистолета «ТТ», судя по бою. Уже не в первый раз в меня постреливают. И все из «ТТ». Сегодня неизвестный, а скорее всего известный всем Петр Арефьев, выпустил в нас пять пуль. Какая-нибудь осталась в стене барака. Есть предложение провести сравнительную баллистическую экспертизу этой пули и пули, которая убила Ратничкина.

– Это уже серьезнее, – решил следователь. – Основная туфта показаний по Ратничкину в чем, Александр Иванович?

– В мелочах, как всегда у хитрых, которые считают себя умными. Вон ведь как про семьсот пятьдесят продумал! Если пол-литра, то зачем компанией с дружком надолго устраиваться? Хряпнули по стакану – и по домам. Если литр, то люди могут и усомниться: не спьяну ли померещилось. Для понта набросал бескозырок, пробок водочных, газету, а про серебряную бумажку из-под плавленых сырков забыл. Бескозырки две, а четвертинка, по утверждению Жабко, разливная, бумагой заткнутая. Да и не покупал нигде Жабко эту водку, проверено людьми, за которых я ручаюсь. Ну, и, конечно, пиджачок. Тут и говорить не надо, все собственными глазами видели. За Жабко всерьез взяться, и из него, как из рога изобилия…

Постучавшись и не дождавшись разрешения, в кабинет Поземкина ворвался в полной милицейской форме и при пистолете лейтенант Чекунов.

– Товарищ капитан, ушел! – закричал он, вытянувшись в струнку.

– Это мы уже знаем, – ворчливо заметил следователь.

– Откуда? – удивился Чекунов и тут увидел Смирнова и Казаряна. – Ну, точно. Мне жена Арефьева сказала, что вы только что были. И что стреляли по вам.

– А откуда она знает, что стреляли по нам? – быстро спросил Смирнов. – Может быть, мы стреляли, она же дома была, ни хрена не видела?

– Скорее всего в окно подглядывала, – растерянно предположил Чекунов.

– Что ж помалкивали? – вроде бы обиделся Смирнов. – Ведь тоже имели в виду Арефьева?

– Были кое-какие сомнения, – признался следователь. – Но хотели только передопросить.

– Но Чекунов-то наш шпалер нацепил!

– По моему приказу весь состав должен быть постоянно вооруженным, – объяснил Поземкин. – По вашему мнению, Александр Иванович, какие следует провести первоочередные действия?

– Арефьева поймать и узнать от него, зачем он убил прокурора. Теперь абсолютно ясно: смерть Власова – ширма для смерти Владимира Владимировича.

Долго молчали местные менты. Наконец следователь прорезался:

– Ложные показания – это хорошо, Александр Иванович. Но они уличают Арефьева во лжи – и только. Он ли в вас стрелял – еще неизвестно, доказывать надо. А собственно по убийству у вас что-нибудь имеется?

– Удары, приведшие к смерти Власова и прокурора, нанесены одним и тем же предметом, по моему стопроцентному убеждению, профессиональным тяжелым кастетом – темняком. Удары наносились сзади, сверху и чуть слева. С уверенностью могу сказать, что убийца – левша, высокий, по местным меркам очень высокий – метр восемьдесят семь – метр девяносто и огромной физической силы человек. Ищите и обрящете. Обрящете Петра Арефьева, других таких в Нахте нет.

– А он точно левша? Не помню, – засомневался следователь.

– Левша, – подтвердил Поземкин. – Он со мной рядом строится. Когда на срубе – топор всегда в левой.

Чекунову надоело стоять посреди кабинета, а разрешения сесть от командира не было. Поэтому решил привлечь к себе внимание:

– У меня тоже рост метр восемьдесят восемь.

– Кандидат, значит. Но ведь не левша? – спросил Поземкин и догадался – для него лейтенант заговорил. – А что стоишь-то? Ты садись, садись.

Чекунов облегченно устроился поблизости от Смирнова и Казаряна.

– Что ж, – решил Сергей Сергеевич. – Рабочая версия теперь имеется. Действуй, милиция.

– Лейтенант Чекунов! – официально призвал к вниманию Поземкин. Чекунов с плохо скрытым отсутствием энтузиазма опять поднялся. – Срочно оповестите весь личный состав, чтобы все были здесь через двадцать минут. Общая оперативка. Александр Иванович, вы будете присутствовать?

– Нет! Я лучше потом с тобой, Гриша, один на один поговорю. Ну, а если что непредвиденное – мы с Романом Суреновичем в гостинице.

– А Роман Суренович при чем? – грубо спросил следователь.

– А Роман Суренович – майор милиции запаса. Шесть лет тому назад – лучший оперативник МУРа, – скромно доложил Смирнов и встал. Встал и майор запаса.

До гостиницы молчали. В вестибюле Смирнов предложил:

– Пойдем к Олегу заглянем.

В номере Олега не было, но из третьего люкса, где разместились звуковики, доносилась песня, исполняемая Тороповым. Новая песня: про чудесную поляну, про веревочки, чтобы осчастливленные пребыванием на этой поляне далеко не уходили, про мудрого козла, который трахал подряд всех привязанных, чтобы убить в них низменные инстинкты и уберечь от постороннего дурного влияния.

Но не было Олега Торопова у звуковиков. Звукооператор, инженер звукозаписи и микрофонщик, пригорюнясь, слушали магнитофон. Под водочку, конечно.

– Когда Олег записал эту песню? – строго спросил у звукооператора Казарян.

– Два часа тому назад. Пришел, говорит: «Давай запишем горяченькую, только что слудил». Мы, конечно, тут же ее начисто и записали. Три дубля. Сейчас все думаем, который лучше. Замечательная песня, правда?

– Правда, – мрачно согласился Казарян. – Пришел он к вам пьяный, трезвый?

– Почти трезвый. Сочинял ведь, – ответил звукооператор и признался: – А как записали, естественно, по стакану приняли.

– Естественно! – разозлился Смирнов. – Стакан водки – естественно!

– И для вас естественно, – спокойно заметил звукооператор.

– Для меня – да! – заорал Смирнов. – А для него – нет! Он – запойный в запое. Понимаешь ты это, слухач? Где он сейчас?

– Не знаю. Только-только мы приняли по стакану, как набежала эта блондинистая комсомольская блядь Вероника. И сразу: поминки у Эдиты Робертовны, видите ли, справляли не по-нашему, мы новые организовали, пойдемте, мол, с нами. Нас для проформы позвала, мы отказались, а Олега все-таки уволокла. С гитарой.

– Говнюки вы, братцы, – констатировал Казарян, и Смирнову: – Пошли, Саня.

В коридоре расстались ненадолго.

– Ты чистенький, а мне душ принять просто необходимо, – сообщил Смирнов. – Помоюсь и к тебе загляну.

– Водку жрать? – догадался Роман.

– А куда мы от нее, родимой, денемся?

Уже все было готово на столе, когда явился чистый, причесанный на геометрически четкий пробор молоденький на глаз подполковник Смирнов в свежей кумачовой – за «Спартак» «болел» – футболке. Увидев такое, Казарян тут же исполнил:

– В красной рубашоночке, фартовенький такой!

Смирнов оглядел стол, не садясь, и критически заметил:

– Вроде бы все ничего, а до Алькиного сервиса – не дотянуться.

– То Алька, – сказал Казарян.

– Алька, – эхом отозвался Смирнов и сел. – Давай-ка выпьем за него.

Казарян налил, чокнулись, и почти хором произнесли оба:

– Чтобы ему было хорошо.

Выпили, закусили вяло. Казарян вспомнил сегодняшние дела:

– Как ты теперь с этими разбираться будешь?

– Когда мой командир на фронте не знал, что делать, он приказывал весьма значительно и строго: «Действуйте по обстоятельствам». По обстоятельствам, Рома, по обстоятельствам. Теперь их ход. Я вроде бы, как шахматист, сделал зевок и жду: хапнут они эту фигуру или не хапнут.

– Арефьева? По-моему, уже хапнули.

– Хапнули и отложили? Ну, нет! Они еще вокруг него круги делать будут. Могут мне его под выстрел подставить, а то и выстрелить в меня из него.

– Конкретно – кто? – злобно поинтересовался Казарян.

– В куски разорвешь? У них несколько подходящих пареньков имеется. Но скорее всего задействуют на меня для меня неизвестного. И – хватит о делах, сдавай.

Выпили по солидной второй. Третью разлили по стаканам и расселись поудобнее: Казарян на диван, Смирнов – в кресло. Стаканы и малую рабочую закусь прихватили с собой. Смирнов поставил стакан на плоский подлокотник кресла, а на стакан малую тарелку с селедочным бутербродом, закинул руки за голову, откинулся на спинку и вдруг негромко запел:

Только начал про дороги, как Казарян взвыл:

– Перестань!

– Это почему же? – заносчиво и обиженно спросил Смирнов. – Тебе тембр не нравится или я не в той тональности взял?

– Извини, Саня. Я опять вспомнил, как сегодня того уложил…

– Болван, – разозлился Смирнов. – Настроение поломал, песню испортил. Уложил и радуйся, что успел уложить. Не хватись мы вовремя, были бы сейчас, как два дуршлага, и над этой кухонной посудой рыдали бы родные и близкие.

– Юморок твой, Саня, так себе юморок, – отметил Казарян. – Слегка Бутыркой отдает. Но и успокаивает. Как там дальше?

И вдвоем, на два голоса, сумели развести, продолжили заветную:

Допели, и сразу же в разгоряченное пением горло – третью дозу. Занюхали и в неподвижности и молчании стали терпеливо ждать прихода благодетельной расслабки. Она пришла, не ожидая зова. Не расслабка – Жанна.

– Господи, все поют! – как бы удивилась она. – Оператор ваш, Роман Суренович, к вам случайно не забегал?

– Если бы забегал, то наверняка остался, Жанна.

– Вот ведь обормот пьяный! Как же такому пьяному от меня удалось спрятаться?

– Запомни, Жанна, хитрее пьяного никого нет. Он всех обхитрит, а в конечном счете себя больше всех, – изрек назидательную сентенцию Смирнов, но завершил, как надо: – Садись с нами. Пора, Жаннета, поправить свой такелаж.

– Не совсем поняла, – призналась Жанна. – Это что – насчет перепихнуться?

– Кто о чем, а вшивый о бане! – разозлился Казарян. – В пору моего не очень добродетельного отрочества любимой песней была та, строчку из которой столь изящно ввинтил в свой монолог наш боец невидимого фронта…

– Ого-го! – сильно удивилась Жанна. – Вы, Роман Суренович, на подходе к полному порядку! – Но, заметив, что Казарян собрался протестовать, быстро предложила: – Спойте эту песню, а?

Смирнов пересел на диван, обнял Казаряна за плечи, и они приступили к исполнению:

Жанна все поняла и сливаться с улицей не захотела.

– Молодые люди! – воскликнула она. – А как насчет того, чтобы Жаннете поправить такелаж?

Певцы отряхнулись от ностальгического азарта и, уже по-пьяному суетясь, принялись обслуживать Жанну.

– За операторское искусство! – произнесла свой первый тост Жанна.

– Решила все-таки за Тольку замуж выйти? – догадался Казарян.

– С чего это вдруг? – удивилась Жанна сразу же после того, как аккуратно и с истинным чувством выпила.

– Уж больно проникновенно тост про оператора произнесла.

– Во-первых, не про оператора, а про искусство. А во-вторых, жалко мне его, дурачка из московской интеллигентской теплицы.

– «Жалеть» в устах русской бабы значит любить, – назидательно заметил Смирнов.

– Ну, это в давние-давние времена так было. Теперь жалеть, это просто жалеть, в крайнем случае пятерку на опохмелку дать. Да к тому же я – русская только наполовину.

– А вторая половина? – от нечего делать поинтересовался Смирнов.

– Четвертинка немки и четвертинка грузинки.

– Ух, и худо твоим мужикам! – понял Казарян.

– Ох, и худо мне с моими мужиками! – возразила Жанна. – Но просто интересно, куда спряталось это вечно обиженное пьяное дитя?

– Может, со своей командой в камервагене пьет?

– В камервагене пьют, – подтвердила Жанна. – Но без него.

– Сенька?

– На рыбалку в ночь собирается.

– Значит, спит где-нибудь на травке.

– Простудится же! Он худой, слабенький.

– Все! – заорал Смирнов. – Надоела ты со своим оператором! Или соблазняй нас красотой телодвижений и многообещающим голосом или выметывайся!

– Какой страстный милиционер! – восхитилась Жанна. – В момент изнасилует!

– Сдаю общую, – решил Казарян, и все уселись за стол. Сей же час деловито вошел Семен Саморуков и, оценив обстановку, бессловесно устроился на четвертом стуле.

– Рюмку себе в буфете возьми, – ворчливо и мрачно дал указание Казарян.

Семен принес рюмку, подождал, когда ее наполнят, и предложил:

– Не то кислые, не то тухлые вы все трое. Поэтому тост произношу я. Слушайте меня внимательно. Сколько прекрасных вещей в этом мире: рыбалка, выпивка, Жанкины титьки и ее же характер, лес, работа, хорошие – вот они! – люди. Ведь это радость, ребята! А все остальное – пусть в стороне, пусть побоку. За радость! А где радость, там и счастье. За радость и счастье.

Дружно выпили, а потом Жанна в благодарность за такие слова нежно поцеловала Семена и погоревала:

– Эх, гитары нет!

Гитары, и впрямь, уже не было. Был лишь напоминающий дамский торс остов без дна и покрышки, да дека без струн. Это сооружение в виде ошейника висело на шее насквозь пробитого железным штырем мертвого Олега Торопова, сидевшего, привалясь к забору торговой базы.

Нашел его сторож базы, который с девяти вечера хорошо поспал, проснулся на рассвете и решил сделать обход охраняемой территории. Увидав такое, сторож в страхе прибежал в милицию, а милиция лихорадочно оповестила всех, кого это касалось, и отчасти тех, кого это не касалось вовсе.

В смурном грязноватом свете немыслимо раннего утра картинка была, как кадр черно-белого кино: серый вместо реального синего джинсовый костюм, в серо-белую полоску тельняшка под ним, бесцветные остатки гитары, небольшая, темная, почти твердая лужа крови, припорошенная седой пылью, положенные на землю серые кисти рук с растопыренными пальцами.

На лицо Смирнов не смотрел, не было сил смотреть. Его, не до конца протрезвевшего после вчерашнего, водило и мутило, как студента-медика, первый раз попавшего в морг. Он закрыл глаза, сжал кулаки так, чтобы ногти врезались в ладони, медленно досчитал до пятидесяти и глянул в мертвое лицо Олега Торопова. Лицо было спокойно и беззаботно: он, видимо, так и не понял, что его убили.

Задом медленно приблизилась «скорая помощь». Прямо из двухстворчатой задней двери спрыгнул на землю врач Иван Герасимович и, взглядом отметив Поземкина, следователя и Смирнова, поделился с ними ощущениями:

– Дела…

– Господи, да почему же это?! – вдруг взвыл стоявший неподалеку от Смирнова Казарян. Он кинулся к дощатой стене склада и замолотил по ней своим здоровенным боксерским кулаком.

– Уведите его, Александр Иванович, – попросил Поземкин. – А то он весь город разбудит. Зевак здесь еще не хватало.

Смирнов подошел к Казаряну, шлепнул ладонью по широкой спине, позвал:

– Рома.

Казарян резко повернулся к нему. Полуприкрытые глаза, сморщенный большой армянский нос, приоткрытый рот с намертво сжатыми зубами – он заставлял себя не плакать. Смирнов обнял его, и он спрятал лицо на смирновском плече, чтобы это лицо никто не мог увидеть.

Неизвестно как, скорее всего на смену шла, рядом с ними появилась Матильда и, обращая на себя внимание, легонько дернула Смирнова за рукав. Теперь, ответственный за Рому, Смирнов был уже в полном порядке. Жестко оглянулся, увидел Матильду, спросил без злобы и раздражения:

– Что тебе, Тилли?

– Пойдемте ко мне, – предложила она. – В закусочной сейчас никого нет.

– Пойдем, Рома? – спросил Смирнов.

– Пойдем, – глухо согласился Казарян, не отрывая лица от смирновского плеча.

Толстуха Любка страшно обрадовалась раннему – на десять минут раньше – приходу Матильды, подхватила подготовленную тяжеленную сумку и уже от двери успокоила:

– У меня на кухне – полный порядок, и в зале прибрано! – и, не дожидаясь проверки собственных заверений, скрылась с глаз долой. Только каблуки стучали по лестнице, как в чечетке, – лишь бы не вернули.

Матильда брезгливо осмотрела зал, зашла за стойку, налила из крана воды в таз и с тряпкой пошла по столам замывать любкину приборку. Первым вымыла стол, за которым всегда сидел Олег Торопов и взглядом распорядилась, чтобы Смирнов и Казарян сели за него. Истерический накат отхлынул от Казаряна. Они сели за тороповский стол, положили руки с локтями на столешницу и одновременно на мгновенье глянули друг другу в глаза. Глянули и развели взгляды.

Немецкая работа – настоящая работа. Влажный пол, чистые столы, белоснежные бумажные салфетки в опрятных стаканчиках. Матильда вынесла ведро с грязной водой и половую тряпку за дверь, таз вымыла под краном, тряпку для столов постирала и, ополоснув и вытерев руки, прошла к их столу и села, как равноправная. Сказала, догадавшись, но в виде вопроса для приличия:

– Сегодня много пить будете? – и до робости удивилась, услышав четкое смирновское:

– Мы будем много работать. А много пить – завтра.

– Хорошо, – приняла заказ Матильда и удалилась за перегородку.

– Что будем делать, Саня? – впервые услыхав про общую работу, спросил Казарян.

– Арефьева ловить.

– Ты думаешь, и Олега он?..

– Я пока об Олеге не думаю.

– Почему, почему, Саня?

– Боюсь раскваситься и погнаться за двумя зайцами.

– А как собираешься Арефьева ловить?

– Нам тактично подскажут, как.

С подносом подошла Матильда, поставила на стол обширную сковородку с яичницей, тарелки, вилки-ножи и три раза по сто. Разложила яичницу по двум тарелкам, а себе рядом со стаканом поставила блюдце с соленым огурцом.

– Я хочу вместе с вами выпить. Можно? – присев, спросила она.

– О чем ты спрашиваешь, Тилли? – укорил ее Смирнов и правой ладонью безжалостно и сильно помял свое лицо. Потом этой же правой поднял стакан.

– Я знаю, по русскому обычаю в таком случае не чокаются. Но я очень прошу вас сказать про него хорошие слова.

– Рома, – попросил Смирнов.

Слегка болтая водку в стакане и глядя в него, Казарян начал:

– Он раздражал всех, а злил, доводил до бешенства очень многих. Если ты, Матильда, спросишь: любил ли его Саня? И он, и я ответим: нет. Если ты спросишь меня, любил ли я его, я тебе честно отвечу: все время пытался любить. Иногда получалось, чаще – нет. Да и как можно по-настоящему любить укор и напоминание? В таких случаях говорят: он был нашей совестью. Смотри, как удобно, как хорошо. Его не стало, и совести нашей как не бывало. Он не был нашей совестью. Знаешь, как в цирке? Подходит к клетке с тигром дрессировщик с палкой и начинает дразнить, злить, бить дикого зверя. Но цирк – игра. Олег подходил к клетке, в которой мирно спала, положив на лапы благополучия пустую голову, наша сговорчивая совесть. А он ее острой палкой и пребольно: не спи, не спи, тебе не должно быть удобно, тебе должно быть больно, если ты – истинно совесть. Помянем, братцы, человека, который мешал нам существовать, помянем человека, без которого очень будет трудно жить по-человечески. Лети к ангелам, Олег. Там тебе, наверняка, уготовано место.

Все трое медленно-медленно выпили.

– Я не все поняла из того, что вы сказали, Роман Суренович, – вдруг заговорила Матильда, – но одно поняла до конца: такие, как Олег, нужны людям, чтобы тыкать их носом, как обделавшихся котят, в собственное говно, говно, которое они наделали, делают и будут делать.

– Ты все правильно поняла, Тилли, – сказал Смирнов. – Иногда Олег доводил меня до бешенства: какое право он имел бить меня по самому больному месту, которое я старательно прикрывал словами о том, что иначе нельзя, что все так делают, что без компромиссов и малозначительных уступок чужой бессовестности не проживешь. А жить надо хотя бы для того, чтобы делать дело, нужное людям. Но ведь и ежу понятно, что на компромиссах, на уступках настоящего дела до конца не сделаешь. Вот и топчемся у полудела, объясняя это полуправдой.

– Еще? – спросила Матильда, кивнув на стаканы, после того как Смирнов умолк.

– Нет, – злобно решил Смирнов и сразу успокоился: – Чаю покрепче, по-московски, Тилли!

Матильда опять ушла за перегородку.

– Я буду ликвидировать экспедицию. Все. Отснимались здесь, – решил Казарян.

– Делай, что хочешь, но сегодня ты мне нужен.

– Но пойми, Саня, наваливается сразу такое! И главное – объяснение с генеральной дирекцией.

– У меня будет открытая спина, Рома, и в нее могут стрелять безбоязненно и безнаказанно.

– Такая уж твоя милицейская судьба.

Матильда принесла чай в двух чайниках и стаканы в подстаканниках. Разлили и сразу же стали хлебать, почти обжигаясь. Истинный московский чаевник не пьет чай очень горячим: температура должна быть такой, чтобы язык и слизистая ощущали бы букет. Но надо было вздернуть вялые после пьянки внутренности. Зато второму стакану дали слегка остыть, и уже смаковали почти чифирь.

В закусочную ворвался лихорадочно возбужденный лейтенант Виктор Чекунов. Увидев Смирнова и ни на кого больше не обращая внимания, он охрипшим от азарта голосом просипел-прокричал:

– Александр Иванович, сегодня, через час, ну прямо сейчас мы его можем взять!

– Кого, Витя? – нарочно лениво поинтересовался Смирнов.

– Да Арефьева же! – почти проплакал Чекунов. – Жабко раскололся и указал место, где у Арефьева тайная берлога в тайге. Шестеро наших уже перекрыли тропы, по которым он может уйти. А нам с вами брать его придется, людей в отделении – никого.

– А ты – один на один.

– По инструкции не положено. Да и подготовлен этот Арефьев – будь здоров. Лучше мной не рисковать, Александр Иванович! – Чекунов весело рассмеялся.

– А мной?

– Вы – в полной безопасности. Вы – резерв главного командования, прикрытие. Ну, решайтесь, Александр Иванович. Работы-то часа на полтора-два!

– А Олег? – спросил Казарян.

– Пока медицинского заключения не будет, нам по этому преступлению делать нечего, – быстро ответил Чекунов. – Мы вернемся как раз вовремя.

Они вышли из закусочной и направились к гостинице. У подъезда Казарян пожелал им:

– Ни пуха, ни пера!

– К черту! – бодро откликнулся Чекунов.

Казарян ушел.

– Поехали? – нетерпеливо предложил Чекунов.

– Хорош же я! – несказанно удивился Смирнов. – Прямо-таки голеньким собрался опасного преступника ловить. Обожди меня, Витя, я за машинкой сбегаю.

Возвратился Смирнов минут через десять.

– Что же вы так долго? – укорил Чекунов и вдруг заметил на плече у Смирнова автомат. – Что это?

– Это? – Смирнов покосился на чуть выглядывавший из-за его плеча вороненый ствол и дал разъяснения: – Автомат системы Калашникова.

– Откуда он у вас?

– Достал, – исчерпывающе ответил Смирнов и глянул на мотоцикл, прислоненный к палисаднику. – Учти, в таком снаряжении я на твоем примусе не поеду.

– А я и не предлагаю, – срезал его Чекунов. – У отдела нас «газик» дожидается.

До райотдела доехали-таки на примусе. Дурной пример заразителен: Чекунов сходил к дежурному и тоже обзавелся автоматом.

Придирчиво осмотрели и проверили «газик». Машина была в полном ажуре. Уселись. Чекунов за руль, Смирнов – пассажиром. Чекунов включил зажигание.

– Подожди, – приказал Смирнов и, потянувшись, вернул ключ в исходное. – Во время гонки не разговор. Что показал Жабко? Конкретнее.

– Километрах в двадцати пяти-тридцати по трассе, а потом по берегу Дурного ручья…

– Он что – и впрямь дурной? – перебил Смирнов.

– Это из-за его течения. Так иногда течет, что диву даешься: иногда, ей-богу, навстречу сам себе. Но на этом участке он почти прямой. Так вот, по его берегу еще километра три-четыре можно на машине проехать, а потом километра полтора пешком. Как сказал Жабко, Арефьев туда от своей змеи с молодками убегал развлекаться.

– Пешком из Нахты? – оживленно поинтересовался Смирнов.

– У него «Москвич» старенький есть.

– Значит, если «Москвич» на берегу ручья, то Арефьев у себя в берлоге?

– Именно так, Александр Иванович. В берлоге мы его и возьмем.

– Берлога на то и берлога, что мимо нее в двух шагах пройдешь – не заметишь. Какие-нибудь точные ориентиры тебе Жабко дал?

– Кое-что имеется, – хитро подмигнув, ответил Чекунов.

– Тогда поедем, Сусанин, – вздохнул Смирнов.

Чекунов взял с места, как на ралли. Мотор ненужно мощно взревел и помчал слегка дребезжащее корыто «газика» по незабвенным банам Нахтинского района. Смирнов глянул в зеркальце заднего обзора и увидел противоестественное: «газик» мчался изо всех лошадиных сил, а пыль за ними неподвижно стояла безобъемной стеной.

Дурной ручей оказался мирной, метра в полтора ширина, прозрачной струей, которая небурно текла себе к Чане, промывая и без того чистые белые, серые, зеленые, бордовые камешки. Смирнов спустился к воде, сполоснул руки и напился из ладони. Вода была свежа и пахла детскими приключениями.

Здесь кончалась тропа, по которой мог проехать «газик». Далее шла тропка исключительно пешеходная. Стоя у «газика», Чекунов сверху, с крутого бережка снисходительно наблюдал, как баловался с водой подполковник Смирнов, который, забравшись зигзагом на обрывистый берег, сказал сожалеючи:

– Здесь очень хорошо.

– А там будет еще лучше, – пообещал Чекунов. – Пошагали, Александр Иванович.

– Но ты говорил, что где-то здесь поблизости должен быть арефьевский «Москвич». Где он? – ничего не забывал въедливый подполковник.

Поискали и нашли. С трудом, правда. «Москвич» стоял в кустах, которые были умело переплетены и являли собой некий замаскированный гараж.

– А он – ловкач! – оценил выдумку Арефьева Смирнов и полез в «Москвич». Машина была закрыта, но не для милиционера с двадцатипятилетним стажем. Достал Смирнов связку своих ключей, выбрал даже не ключ, а пластинку, козырнул ей в рукояточной замочной скважине, и – вуаля – подполковник в салоне. Затем, раскрыв все четыре дверцы и багажник, Смирнов произвел стремительный, но тщательный шмон.

– Нашли что-нибудь? – поинтересовался сидевший на траве Чекунов.

– Ничего, – ответил Смирнов, по очереди с треском захлопывая дверцы. – Что на самом деле и удивительно!

– К чему вы это? – осторожно спросил Чекунов.

Вдали, видимо, на трассе, пропиликал автомобильный гудок.

– Чего это он? – на этот раз удивился Смирнов. – В тайге пешехода нашел?

– Знаете, сколько зверья здесь дорогу перебегает? – твердо понимая, что Смирнов не знает, вопросил Чекунов. – Чаще их нарочно сбивают, но иногда и сердобольные водители попадаются.

– Помолился про себя? – спросил Смирнов. Чекунов серьезно кивнул. – Тогда пошли. Первым иду я. Ты – в десяти метрах сзади, стараясь попадать в мой шаг. При подходе к первому твоему ориентиру чуть присвистни. Это самый нейтральный звук, на который никто не обращает внимания. Автомат пока на шею не вешай, а пистолет, уж будь так добр, за ремень заткни. Тронулись.

За три военных года разведочно-десантной фронтовой судьбы находил таким вот манером Смирнов несчитанное количество километров. Чекунов не слышал, как он передвигается в пространстве, а когда дерево, куст или поворот прятали Смирнова от его глаз, он вдруг ощущал себя в полном одиночестве среди девственной тайги. Так шли минут пятнадцать. В очередной раз потеряв Смирнова, Чекунов, как бы в награду, заметил первый ориентир – сломанную ураганом сосну, которая представляла собой прописную букву «А» из азбуки великанов. Сломанная как раз по середине, она самой крупной ветвью делала перекладину в треугольнике ствола. Чекунов тихо свистнул.

– Вижу, – негромко сказал за его спиной Смирнов.

– Шутки у вас, – шепотом обиделся Чекунов.

– Это не шутки, паренек. Это всесторонняя проверка маршрута следования. Дальше что будем делать, молодой?

– Через сто-сто двадцать метров второй ориентир – идеальный треугольник из трех муравьиных куч, посреди которого единственная здесь береза. Строго на север от нее на расстоянии двадцати метров – поваленный бурей громадный кедр, в яме от корневища которого и сделал себе берлогу Арефьев. Жабко говорит, очень мило у него.

– Предложения, предложения, Витя, – поторопил Смирнов.

– Я пойду по прямой, залягу у входа – метрах в десяти и буду ждать его выхода. Если не выйдет, буду провоцировать выход каким-нибудь звуком.

– Каким? – серьезно спросил Смирнов.

– Я ход кабана умею изображать. Не отличишь от настоящего.

– А если он не выйдет?

– Обязательно выйдет. Он – охотник.

– А как представляешь мою задачу?

– Я считаю, Александр Иванович, что вы с гарантийным прихватом должны обойти берлогу и залечь метрах в ста от нее строго с юга. Мой знак вам – одиночный автоматный выстрел.

– Ты – с севера, я – с юга. По прямой, в запарке, не перестреляем друг друга?

– Давайте постараемся сегодня вообще не стрелять, Александр Иванович.

– Ну-ну, – посомневался Смирнов. – Конечно, если бы ты поопытней был…

– Вы уж поверьте мне: все будет в полном порядке.

– Ну-ну, – повторил Смирнов и двинулся по обговоренному маршруту. Он не ушел, он растворился, его просто не стало.

Чекунов поначалу пытался заметить хотя бы движение в кустарнике и мельканье, услышать отзвук шелеста шага, по изменению птичьего гама понять путь, которым двигался Смирнов. Глухая и потому беззаботная тишина. Чекунов вздохнул и присел на толстый сук сломанной сосны.

Из-под земли, из норы метрах в пяти – семи от места, где разговаривали Чекунов со Смирновым, вылез Петр Арефьев, подошел к Чекунову, сел рядом. Чекунов предупредительно приложил палец к губам. Арефьев согласно кивнул: понял, молчок! Тихо-тихо и не шевелясь сидели минут десять. Наконец, Арефьев показал Чекунову пачку папирос и спички: можно, мол? Чекунов кивком разрешил. Боец ВОХРа, стараясь не греметь спичечным коробком, прикурил и страстно затянулся. Чекунов дождался, когда он докурил папиросу, и заговорил нормально:

– Где Ванька?

– Здесь.

– Его на всякий случай надо послать, чтобы перекрыл тропу вдоль ручья к автомобилям. Вдруг чудом каким уйдет.

– Такой волчище всякое может выкинуть, – согласился Арефьев и позвал: – Иван!

Иван Фролович, увлеченный руководитель-энтузиаст лагерной самодеятельности, явился из той же дырки. Отряхнулся, будто лихое па с похлопыванием в переплясе сделал, улыбнулся, артист, на все тридцать два, доложился:

– К твоим услугам, Витенька.

– Что при тебе? – строго спросил Чекунов. Он здесь был командир.

– Карабин мой, еще лагерный, и «Стечкин».

– Про карабин – забудь. Я шел с ним, я знаю, как он ходит. Пока ты с этой палкой развернешься, от тебя на составные части разберет. Бери пистолет и при. Заляжешь у тропы, не доходя до «газика» метров тридцать. Если, не дай-то Бог, он уйдет от нас, то, почувствовав близость спасительного автомобиля, утратит бдительность и побежит в открытую. Тогда пали из пистолета, Иван, в упор пали в него!

Иван не полез в нору, пошарил рукой у лаза, вытянул пистолет, засунул его за ремень и сообщил, по-прежнему улыбаясь:

– Я пошел. А вам исполнения желаний.

Он – не Смирнов. Его слышно было, когда давно и не видно было.

– Сколько ждем, Виктор? – спросил Арефьев. Чекунов глянул на часы.

– Сейчас девять четырнадцать. Подождем до без двадцати десять.

– Долго, Витя.

– Пусть потомится, подождет. Азартнее будет, менее осторожным.

– Это мы томимся, – понял Арефьев и признался: – Я его сильно боюсь, этого крокодила с прикрытыми глазами. То ли спит, то ли сейчас проглотит…

– Не боись!

– Так и ты его побаиваешься, Витенька, если честно.

– Если честно – побаиваюсь. Но не его – ситуации. А он… Я же чувствую, что ему нравлюсь, и поэтому он слегка теряет бдительность. Вот это-то «слегка» – мой выигрыш.

– Ну-ну, – повторил смирновские междометия Арефьев.

Говорить было не о чем: все в подробностях было оговорено заранее. Сидели молчали. Чекунов старался не глядеть на часы. В большой таежной траве беспорядочно, с человеческой точки зрения, перемещались мелкие черные муравьи, противно перекрикивались непевчие здешние птицы, изредка набегал верхний ветер, обнаруживавший себя только тем, что ронял вниз редкие истлевшие сучки и слабые листья.

– Сколько? – не выдержал Арефьев. Сколько времени, сколько ждать, сколько находиться во все возраставшем напряжении. Чекунов, наконец, посмотрел на часы.

– Еще шесть минут.

– Как раз покурю, – решил Арефьев. Он прикурил и стал неторопливо, с большими интервалами слабо попыхивать папиросой. Чтобы на шесть минут растянуть. Чекунов наблюдал, как продвигался к бумажному мундштуку круглый красненький набалдашник. Вот он почти и у фабрики. Арефьев плебейски пустил слюну в мундштук, набалдашник зашипел и превратился в черный комочек.

– Пора, – сказал Чекунов, поднялся и снял с плеча автомат. – Доставай свой антиквариат, Петя.

Арефьев вытянул из-за пояса «ТТ», с брезгливостью посмотрел на него, спросил:

– Только из него?

– Только из него, – твердо сказал Чекунов. – Я подведу его к тебе на пять шагов. Промахнуться будет просто невозможно.

– Я и с десяти не промахнусь, – заверил Арефьев.

– Что ж, тогда начнем, – решил Чекунов и поднял автомат.

Короткая очередь прострочила грудь Арефьева. От выстрелов в упор дымились нагрудные карманы гимнастерки, а на спине клочья хаки стали дыбом. Арефьев постоял секунду и упал лицом вниз. Труп Арефьева на земле, раскинувший руки. Пошла кровь. С начала нехотя появилась из-под тела, а потом потекла разливом. Стараясь не ступить в кровавую лужу, Чекунов обошел труп и остановился у правой руки, недалеко выронившей пистолет. Достал из кармана чистейший носовой платок, тщательно обмотал им рукоятку «ТТ» и только тогда взял его в правую руку. Выпрямился и, не глядя на мертвого Арефьева, быстро зашагал ко второму ориентиру – трем муравьиным кучам и березке. Остановился, осмотрел себя, взял в левую руку автомат навскидку (в правой был пистолет Арефьева) и вдруг пронзительно и страшно закричал:

– Александр Иванович! Александр Иванович!

Он кричал беспрерывно, очень медленно отходя к первому ориентиру, чтобы как можно более сократить расстояние между двумя трупами: уже существовавшим в мертвом своем естестве и будущим. И полянку искал – не хотел со Смирновым сразу сталкиваться вплотную. Вот он просвет и круглое пространство диаметром метров в тридцать. Что доктор прописал. Чекунов остановился посредине поляны, оценил позицию, внутренне одобрил и опять закричал.

– Александр Иванович! Александр Иванович!

Смирнов явился с ожидаемой стороны и спросил:

– Арефьева убил, что ли?

И вдруг в пятнадцати метрах от себя увидел в левой руке Чекунова автомат навскидку, а в правой – пистолет «ТТ».

– Подойди ко мне ближе, – приказал Чекунов.

– Это чтобы ты из «ТТ» не промахнулся? – спросил, не двигаясь Смирнов. Он не ожидал ответа, он размышлял вслух: – Так. Патологический убийца Арефьев убил подполковника Смирнова из всем известного «ТТ», а не по своей вине чуть опоздавший доблестный лейтенант Чекунов автоматной очередью срезал убийцу. И труп Арефьева уже готов, и его отпечатки на рукояти «ТТ» имеются, вон их ты платочком сохраняешь. Есть, правда, некоторая перемена мест во времени и пространстве, но от перемены мест слагаемых сумма не меняется. Верно, так задумали, Витя, да?

Автомат у Смирнова висел на ремешке через плечо, знаменитый парабеллум явственно проглядывался объемом в сбруе под курткой. Он был безоружен, он был в его, Чекунова, власти, и он, Чекунов, может сделать с этим ментом все, что захочет. Радостно чуть кружилась голова, от диафрагмы к лицу, веселя, пошла теплая волна, захотелось дышать, вольно и глубоко, и он задышал. Счастье?!

– Говори, говори, развлекай меня, москвич сраный. Тебе лишние полминуты жизни, а мне удовольствие, как в театре.

– Ты – сявка, Чекунов, – единственное, что сказал после этого Смирнов.

– Все, поговорили, – обозлился Чекунов. – Иди ко мне.

Смирнов медленно-медленно сделал первый шаг навстречу Чекунову.

– Быстрее! – завизжал тот. Второй шаг, третий, четвертый. Чекунов считал смирновские шаги. На пятом он начал поднимать «ТТ» на уровень глаз. Шестой. Пора целить в лоб.

И вдруг чекуновское сердце оборвалось и безостановочно понеслось вниз: в солнечное сплетение, в желудок, в мочевой пузырь, в пятки… Холодный металл коснулся его шейных позвонков, и одновременно голос человека, привыкшего повелевать, спокойно приказал:

– Я в любом случае выстрелю раньше. Роняй цацки на землю и – руки на голову.

Чекунов узнал голос Казаряна – кинорежиссера и бывшего лучшего оперативника Москвы. Сам не зная как и почему, он, не оборачиваясь, послушно уронил автомат и пистолет.

Сей момент Казарян, правой рукой развернув его, левым крюком в полную боксерскую ученую силу нанес удар в печень. Чекунова скрутило, и он боком упал на землю.

– Стоило ли? – спросил подошедший Смирнов.

– Нет, ты больной или дурак!? – почти с акцентом вскричал Казарян. – Стоило, еще как стоило! Ты бы себя на мушке посмотрел!

– Ну, и каков видок был? – ернически поинтересовался Смирнов.

– Неважный был видок, Саня, – не обрадовал его Казарян. – Сильно страшно вот так под пулей стоять?

– Страшно? Вроде бы и не страшно… но ужасно боязно.

– Да нет, ты вроде уже и ничего, – успокоился Роман. – Уже и шуткуешь. Что с ним делать? – И он брезгливо носком туристского ботинка потрогал Чекунова. От прикосновения тот застонал. Оклемывался.

– Здесь допросить, пока тепленький, и расколоть до жопы. Он, по сути, знает про это дело больше всех местных.

– А ты спрашиваешь, стоило мне ему врезать или не стоило! Очень даже полезно для предваряющей хороший допрос подготовки.

Делать нечего: Чекунов открыл глаза. Казарян присел рядом на корточки:

– Проснулся, поганец, выспался? А то еще разок усыплю?

Чекунов, насколько мог энергично, поводил свою голову щекой по земле: не хочу, мол, таким образом засыпать.

Казарян быстро, осторожно и умело обыскал его. Из-за пояса вытащил «ПМ», отстегнул бебут в ножнах, из голенища вытянул запасной нож-финку, в карманах нашарил две пары наручников. И по мелочам: запасные обоймы, ключи от «газика», связку отмычек, милицейское удостоверение.

Чекунов лежал, как колода.

– Куда это барахло? – спросил Казарян.

– Потом в их нору сложим, – решил Смирнов и приказал Чекунову: – Вставай, поганец.

Казарян повесил чекуновский автомат себе на плечо, «Макарова» сунул в карман куртки, а остальное ногой брезгливо отшвырнул в сторону. Чекунов лежал, в безнадежности не решаясь двигаться.

– Кому сказано? – угрожающе напомнил Смирнов. Их терпение испытывать уже было невозможно. Чекунов сначала сел, а потом неуверенно поднялся. – Пойдем на твоего Арефьева посмотрим. Проводи его, Рома.

Чекунов, а за ним Казарян со своим «Вальтером» нешибко побрели. Смирнов взял две пары наручников и «ТТ» с обвернутой носовым платком рукояткой. «ТТ» он упрятал тщательно во внутренний карман и последовал за неторопливой парочкой.

На кровь неизвестно откуда налетели здоровенные золотисто-синие мухи. Они кружили над Арефьевым, издавая победительный гул, потому что подошли мешавшие им люди. А мухам жадно желалось присесть на слегка затвердевшую кровь и сосать ее, сосать…

– Здоровый, лось, тренированный и дурак, – подумал вслух подошедший к трупу Смирнов. – Это я не об Арефьеве, это я о тебе, Чекунов, – пояснил он. – Может, ему наручники надеть, Рома, чтобы без лишнего пригляда и хлопот?

– Есть смысл, – согласился Казарян. – Спереди, сзади?

– Спереди. Пожалеем, – решил Смирнов, протягивая пару наручников Роману. – Просто пусть руками по сторонам не размахивает.

Чекунов безропотно дал надеть на себя наручники.

– Куда посадить засранца? – поинтересовался Казарян.

– Вот на этот сук, где они вместе с живым Арефьевым сидели, – сказал Смирнов и вспомнил: – Он ему еще последнюю папиросу дал выкурить… Курить хочется, Рома.

Чекунов в ужасе глядел на Смирнова. Казарян без звука протянул пачку сигарет Смирнову и, ожидая, когда тот достанет сигарету, зажег спичку, умело закрывая огонек ладонями. Смирнов склонился, прикурил, сделал первую целебную затяжку.

– Эх ты, волевик, – в который раз упрекнул Казарян. Получавший несказанное удовольствие от сигареты, Смирнов не желал портить его и разговор перевел на другое.

– Артист где, Рома? Художественный руководитель?

– Упаковал его при помощи подручных средств. В моем «газике» лежит.

– Не сбежит?

– Думаю, нет. Руки назад моими ремнями скручены. Портки и подштанники ему спустил и у щиколоток узлом связал.

– Значит, с голой жопой лежит, которую комары жрут нещадно?

– Угу.

– Приятная картинка, – Смирнов сделал последнюю затяжку, бросил окурок и носком кроссовки тщательно растер его. – Поговорим, лейтенант?

Чекунов сидел на суку и незаметно для себя мелко раскачивался взад-вперед. Прежде чем заговорить, кашлем опробовал голосовые связки. И все-таки голос сорвался, выйдя в букве «ч» на жалкий звук:

– О чем?

– Кто у тебя главный?

– Начальник райотдела милиции капитан Поземкин, – уже бодрее – вопрос так себе, не по сути, – заговорил Чекунов.

– Рома, займись им, – попросил Смирнов.

Казарян схватил Чекунова за волосы, закинул ему голову и, сверху посмотрев в глаза неистовым армянским взглядом, предупредил:

– Я без погон, сучонок, с меня – взятки гладки. Сейчас я тебя, палача из подворотни, мордой в кровь убитого тобой человека ткну, если по существу отвечать на вопросы подполковника Смирнова не будешь. Кто главный?

– Где? – попросил уточнения охрипший вдруг Чекунов. – Здесь или там?

– И здесь, и там, – уточнил Смирнов. Казарян откинул от себя голову Чекунова и брезгливо вытер правую руку, что бралась за лейтенантские волосы, сначала о редкую траву, а потом о собственные штаны.

– Здесь – все концы у Лузавина, – начал колоться Чекунов. – Он управделами райкома, все в его руках.

– И Георгий Федотович? – спросил Смирнов.

– Или наоборот? – добавил Казарян.

– Не знаю, – вяло ответил Чекунов.

– Рома, – томно попросил Смирнов. Казарян ребром ладони с жестокой силой ударил Чекунова по тому месту, где плечо переходит в шею, в нервные соединения. Лейтенант запоздало втянул голову с плечи и завыл, заныл от нестерпимой боли. – Значит, не в курсе дел своего зятька?

– Какого еще зятька? – проплакал Чекунов.

– Муж сестры в российских семействах именуется зятем. Следовательно, Георгий Федорович приходится тебе зятем.

– Откуда знаете? – не по делу слезливо удивился Чекунов.

– Я и еще кое-что знаю, – сообщил Смирнов. – Чьи вы с секретарской женой любимые детки.

– Тогда поосторожней со мной, подполковник, раз знаете, – вдруг угрозил Чекунов четким голосом. Можно сказать, восстала из пепла небольшая птичка Феникс. Смирнов засмеялся. И смех его был нехороший. Смирнов смеялся, а Казарян смотрел на лейтенанта презрительно жалеючи, как на муху, которая безнадежно билась о стекло, стараясь пробиться сквозь него к солнцу и помойной яме. Теряя огненные перышки, волшебная птичка превращалась в собственных ощущениях в эту муху, единственный шанс которой ждать что кто-то откроет окно, и она долетит-таки к такой милой, такой сытной животворящей помойной яме. Эти двое не откроют. Эти двое, если им понадобится, раздавят муху на стекле. Все отдать для того, чтобы к двоим присоединились другие – знавшие его, боявшиеся его отца, сумеющие, если не оправдать, то отодвинуть его в сторонку и сделать щелку в окне. И Чекунов внес поправки и уточнения в свое несколько неосторожное заявление: – Я просто хотел сказать, что отец абсолютно не в курсе всех этих лесных дел. Мне предложил крупно заработать по окончании училища начальник краевого управления лесного хозяйства Константин Владимирович Белых.

– Значит, он – главный, – понял Смирнов. – А папуля?

– Что папа? – не понял Чекунов.

– Благословил?

– Папа очень обрадовался, что я уеду от своей компании, которая оказывала на меня дурное влияние.

– А не наоборот? – задал любимый вопрос Казарян.

– Он, Рома, первый плейбой края был. И сильно-сильно гулял: непонравившихся избивал, понравившихся приручал, в ресторанах не платил, безнаказанно подворовывал помалости. Вот папа и решил, что такому дитяти лучше всего окончить скоростным темпом школу милиции. И на тебе – за год лейтенант.

– Саня, откуда у тебя досье на него?

– Я что – Борьку Марченко зря в командировку направлял? Он моей Лидке дозвонился из края и передал мою просьбу перепроверить ласкового Чекунова. А ты Лидию Сергеевну знаешь: обаяние, коммуникабельность, связи со всеми НТО Союза. И с местным тоже. Так что грамотный Боря под ее диктовку записал достаточно. Ну, похвастался, и продолжим. Папа с лесным боссом по корешам?

– Встречаются по работе, – ответил Чекунов.

– Не будем уточнять по какой. Пока! – решил Смирнов. – Когда лесным делом заинтересовался Владимир Владимирович?

– Месяца два тому назад.

– И сразу в Нахту с особым поручением прибыл ты. Теперь понятно, почему ты мне врал, что здесь ты уже почти год. В чем было твое задание?

– Узнать, насколько глубоко копнул прокурор.

– Узнали и решили ликвидировать. Чей план?

– Лузавина. Он и людей подобрал.

– А ты – оперативное руководство?

– Да не. Просто отдельные поручения.

– И с ходу начали. Даже меня не испугались.

– Поздно было переигрывать. Ратничкина выпустили раньше, чем узнали от Петра Петровича, что вы приезжаете.

– Когда решили вместо Ратничкина сдавать настоящего убийцу – Арефьева?

– После нашей первой с вами поездки. Я понял, что вы не верите в виновность Ратничкина. Когда вы допросили Арефьева и Жабко, а я передопросил, стало ясно: вы обязательно выйдете на этого идиота, придумавшего пиджак в полоску.

– Почувствовали, что я ухватился за хвост главного дела в связи с моим разговором с неизвестным вам уркой?

– Да.

– Ну, и нашли моего уркагана?

– Нет. Таких в лесном отряде двадцать человек. Пытались, но не определили.

– И на том спасибо. Рома, расстегни ему браслеты.

– Это еще зачем? – удивился Казарян.

– Труп Арефьева в нору затаскивать тебе самому очень хочется?

– Да и пусть себе здесь лежит.

– Зверье сгрызет, Роман, по частям растаскает. А труп еще для дела нужен.

Роман расстегнул наручники. Чекунов ободрился вроде и начал массировать запястья.

– За работу, сявка! – приказал Смирнов.

– Может, действительно, пусть здесь лежит? – жалобно поддержал предложение Казаряна Чекунов. – Кому он нужен?

– Будущему следствию, по которому ты – основной обвиняемый. Действуй.

Чекунов ухватил за ноги мертвое тело и поволок к еле заметной дыре. Тело оставляло за собой широкую кровавую полосу. Подволок, поднял голову, спросил:

– Как запихивать – головой вперед или ногами?

– Как хочешь.

Чтобы не испачкаться в крови, Чекунов решил запихнуть труп головой вперед. Развернув его на сто восемьдесят градусов, он раскорячился, чтобы не наступить на кровавую полосу, и стал с громадным напряжением запихивать мертвого Арефьева в дыру. Мешали руки, плечи, голова, но Чекунов толкал, не давая гнуться в коленях, только ноги. Чистюля. Наконец, тело само собой пошло вглубь и вниз.

– Все, – сказал Чекунов, когда в дыре исчезли ноги.

– Там что – спуск со ступенями? – догадался Смирнов.

– Ага.

– А закрывал Арефьев чем?

– Вон тем валуном, – кивком указал Чекунов на приличный камешек в стороне и чуть вверху. – Сверху скатывал, и он точно ложится на дыру.

– Вот так и скати.

Чекунов послушно скатил валун, который намертво замуровал временную могилу стрелка ВОХРа Петра Арефьева.

– Все? – спросил у Смирнова Казарян, а Чекунов с готовностью ответил:

– Все, все. Лег как в лузу.

– Тогда давай руки, – распорядился Казарян и с ловкостью фокусника защелкнул наручники на запястьях Чекунова.

Смирнов мрачно рассматривал то, что за несколько десятков минут умудрились натворить в нетронутом лесу люди. Кровь, вонь, азарт приблудных на кровь и вонь мух, сломанные ветки, исковерканная земля. Смердящие окурки, плевки и неизвестно откуда взявшиеся клочки бумаги.

– Рома, ты все-таки ксиву его и все остальное на поляне забери, – сказал он. – Догонишь нас. Я его к машинам поведу.

– А по дороге кончите меня, – догадался Чекунов, с тоской наблюдая, как уходил Казарян. – При попытке к бегству.

– Я тебя в любую секунду с оружием в руках, направленным на меня, в порядке самообороны застрелить мог, портяночник. Пошли. И молчи по пути, на нервы не действуй.

Чекунов не торопился, и Смирнов его не торопил. Казарян нагнал их на полпути. Пристроился рядом с другом, молча шагал.

Первое, что увидел Казарян, была уже подсохшая лужа у раскрытой дверцы киносъемочного «газика», из которой торчали связанные портками и подштанниками ноги в офицерских коричневых башмаках. Казарян подскочил к автомобилю, как куль, выкинул из салона спеленутого эксруководителя лагерной художественной самодеятельности, перевернул его на спину и спросил грозно:

– Это ты нарочно в машине нассал?

– Я не нассал, – объяснил Иван Фролович, – я – обоссался. Хотел, правда, насрать, но жопой вверх лежал.

– Сейчас ты мне салон вымоешь, благо ручей рядом.

– Развяжи сначала, шеф.

Шеф Казарян быстренько его развязал. Сначала Иван Фролович долго-долго разминал затекшие мышцы и массировал желобки на коже, оставленные подручными средствами Казаряна, а потом надел подштанники и портки и, кривляясь, точно по форме, доложил, как космонавт:

– Готов к выполнению любого задания партии и правительства, – видимо, был этот Иван известным шутником в лагерных кругах.

– Бери ведро, тряпку и действуй, – приказал Казарян. Шутник мигом нашел ведро и тряпку и бегом кинулся к ручью.

– Ты поаккуратней, артист, – посоветовал Смирнов. – А то мы со страху подумаем, что ты в бега кинулся и стрелять начнем.

– Вот так, хочешь как лучше, а получается… – пофилософствовал Иван Фролович, уже неторопливо спускаясь по крутому берегу к воде.

– А получается, как получилось, – закончил за него фразу Смирнов. – Как лучше у тебя – это в меня в упор из «Стечкина» палить?

Притих Иван Фролович, но машину вымыл хорошо, добросовестно вымыл.

– Как поедем, Саня? – спросил Казарян. – Шерочка с машерочкой?

– Хотелось бы, но нельзя. Мало ли что может сделать идиот в наручниках, когда ты за рулем. Все четверо поедем на твоей. Если ее распотрошат здесь случайно, ты неприятностей не оберешься. Пусть милицейская здесь останется. Садимся так: я один на переднем сиденье за баранкой, ты на втором посредине. Слева от тебя – Чекунов, справа – артист.

Начали готовиться к дороге. Смирнов уложил весь свободный арсенал на пол перед передним сиденьем, Казарян вдел свой ремень в джинсы и, позволив Ивану Фроловичу проделать то же самое, приспособил ему вторую пару наручников. Чекунов молча стоял, ритмично – вперед-назад – покачивая скованными руками.

– А в наручниках значительно приятнее, чем в ремнях за спиной, – решил оптимист Иван Фролович, усаживаясь в «газик». На заднем сиденье уже находились Чекунов и Казарян. Иван Фролович уселся справа. Смирнов захлопнул за ним дверцу и сел за руль.

Вдоль Дурного ручья еле ползли, но, выбравшись на трассу, Смирнов прибавил до предела и замурлыкал свою дорожную:

И вдруг чистый и верный тенор мастерски подхватил:

Это прикрыв глаза и забыв обо всем, пел Иван Фролович, пел о любви, которой у него никогда не было, пел о золотых днях своего всевластья и тиранства, которые прошли, о проклятой погоне, от которой он не сумел уйти, о черных конях, которые выдали, выдали, выдали!

На слезе закончил песню лагерный артист, на слезе.

– Знал бы, что здесь такой талант имеется, в эпизоде снял бы, – искренне огорчился кинорежиссер Казарян. Смирнов посмотрел на него через зеркало заднего обзора:

– В качестве кого?

– Лирического убийцы.

– Я никого не убивал, – быстро и радостно оттого, что действительно не делал этого, доложил Иван Фролович.

– Но меня-то должен был застрелить?

– Только под страшными угрозами расправиться со мной условно согласился.

– Условно! – восхитился Смирнов и продолжил совмещение приятного с полезным: вести машину и допрашивать: – Угрожал тебе кто?

– Роберт Воронов и вот, лейтенант.

– Подтвердишь все это в показаниях следователю?

– Обязательно! – с великой готовностью заверил Иван Фролович. – Пойдет, как чистосердечное признание, годик-другой поможет скостить.

– Ну и скот же ты, Ванька! – сожалеючи констатировал Чекунов.

– Ты убил, Витенька, как я понимаю, при двух свидетелях убил, тебе только одно – до вышки дойти, а у меня вариантов навалом: шестерка я, запуганный маленький человек, которого под страшным давлением использовали по мелочам злодеи, – садистом был, оказывается, руководитель самодеятельности и очень не любил лейтенанта.

Чекунов повел глазом направо, устрашающе выпучивая его, но Иван Фролович улыбнулся, увидев этот глаз. Между ними расположился могучий и без наручников кинорежиссер Казарян.

Дорога входила в крутой поворот. Пустынная пыльная дорога. Внезапно Чекунов сдвоенным из-за наручников кулаком ударил по ручке и, сгруппировавшись, кинул себя через открытую дверцу на убегавшую назад мягкую от беспредельной пыли проезжую часть. Смирнов дал по тормозам почти одновременно с прыжком, но «газик», разворачивая, протащило еще метров двадцать. Сидевшие в «газике» через кисейную пелену поднятой пыли видели, как Чекунов – невредимый – поднялся и двинулся к противоположной обочине. Он уже почти достиг ее, когда из-за поворота на дикой скорости выскочила порожняя скотовозка и правым концом бампера слегка задела Чекунова. Чекунова отбросило в придорожье, а скотовозка (поддатый шофер и не заметил ничего) растворилась в пыли, умчась в никуда.

Смирнов в бездумной ярости швырнул взревевший газик через дорогу. Обошлось, слава Богу, встречных больше не было. Повезло с этим только Чекунову. Он лежал в серой траве, прикрыв глаза, будто вздремнул с устатку. Без видимых повреждений, только голова была как-то неправильно повернута. Смирнов стал на колени, послушал сердце, потом, проверяя, пощупал пульс. Сказал:

– Сними с него наручники, Рома. Все с лейтенантом Чекуновым. Шейные позвонки сломаны.

– Зачем он решил бежать, идиот!? – воскликнув, спросил Казарян у еще одного трупа, у себя, у всех. За всех ответил Иван Фролович, тоже выкарабкавшийся из «газика». Без эмоций ответил:

– Отсюда по прямой до Жоркиного хутора верст десять – двенадцать. Надеялся до него добраться. Там у них основная база.

– У вас, – поправил его Смирнов.

– У нас, – охотно согласился Иван Фролович.

Казарян снял с трупа наручники и спросил у Смирнова:

– Его с собой возьмем?

– Пусть здесь лежит, – решил Смирнов. – Здесь непуганое зверье не ходит. Ветками прикроем и пусть до приезда бригады лежит.

В час дня, в тринадцать ноль-ноль, въехали в Нахту. Смирнов с приличного хода с визгом тормозов остановил «газик» у крыльца райкома партии.

– Ты пока певца здесь постереги, а я к Лузавину заскочу, – сказал он и, поднявшись на крыльцо, исчез в торжественном антрэ.

– Лузавин у себя? – рявкнул на дежурившего милиционера.

– Нет, и сегодня не будет, – с удовольствием ответил тот грубому подполковнику.

Выскочил, сел за руль и подъехал к гостинице. Бурно кипел, но пар пока не выпускал. Сказал спокойно, насколько мог:

– Рома, пускай артиста сразу же за мной. И сам перекрывай его так, чтобы никто на нем наручников не видел.

– Куда вести-то его?

– Куда, куда! К тебе в номер, конечно!

Эдаким слоеным пирогом они проследовали через вестибюль, поднялись по лестнице на третий этаж, открыли казаряновский номер. Вроде никто ничего не заметил.

– Куда мне? – покорно поинтересовался Иван Фролович, войдя в номер.

– В спальню, – распорядился Смирнов. – Если лечь захочешь – только на коврик, на кровать такому грязному – ни-ни!

Певец удалился в спальню. Смирнов прикрыл за ним дверь и молча пальчиком поманил Казаряна за собой, в ванную. Казарян сел на край ванны, а Смирнов на стульчак.

– Что я тебе говорил, что я тебе говорил? – свистящим шипеньем вырвался накопленный пар из Смирнова. – Подслушивают курвы нас на телефонном узле, и все Лузавину сообщают! Он знает, что в два прилетает генерал Есин, из моего разговора с генералом знает, и смывается в неизвестном направлении!

– Куда он денется? – резонно возразил Казарян.

– Ты прав, некуда ему деться. Но они успели сговориться. Все, все, кто причастен. И нам с генералом сыграют правдивый, просто мхатовский спектакль.

– Но ведь псевдопожары не спрячешь. Не спрячешь не обозначенные на картах дороги, не спрячешь сезонных рабочих, которые на допросах запоют, как кенари, не спрячешь тех, кто распоряжался, кто отдавал приказы.

– Вот именно кто, Рома. Они договорятся, каков предельный уровень. Я думаю, Лузавин все возьмет на себя. Дурацкое дело, все из бездарных ниточек, из дилетантских замысловатых ходов, без толку, без смысла.

– Если бы ты не влез, смысл для них был бы.

– Людей убивают, Рома!

– А ты?

– А я не убиваю.

– А я?

– А ты не убивал, а защищался.

Казарян сходил заглянуть в спальню. Иван Фролович лежал на коврике в позе зародыша и, видимо, чувствовал себя превосходно, ибо уже слегка задремал. Казарян вернулся в ванную комнату и задал вопрос, который мучил его с десяти часов утра:

– Ты специально дал Чекунову возможность застрелить Арефьева?

– Да, – однозначно ответил Смирнов со стульчака.

– Это ужасно.

– Я знаю.

– Жалко мне тебя, Санек, сил нет, – признался Казарян, балуясь с краном: то пускал воду в ванну широкой струей, то превращал ее в дождичек из душевого круглого с дырочками жестяного облачка.

– Не брызгай, – попросил Смирнов, и Казарян тотчас наглухо закрутил кран.

– Когда этими подонками вместе с тобой занимался, об Олеге и не вспоминал. А сейчас перед глазами он у грязной стены с железной палкой в груди…

– В животе, – поправил его Смирнов.

– Да не уточняй, будь добр! – заорал Казарян. – Кому нужна его смерть?

– Никому, – сказал Смирнов. – Но я найду того, кто убил.

К самолету в Нахте привыкли, а вот к вертолету – нет. Со всех концов к аэродрому бежал народ допаспортного возраста. Те, кто постарше, задирали головы и долго рассматривали птичку без крыльев, которая, издавая свист и вой, перпендикулярно и медленно спускалась на землю. Камуфлированный военный вертолет осуществил посадку. По всему полю, поднятые сабельным мельканием громадных лопастей, метались сухие листья, клочья сена и обязательные бумажки. А пыль поднялась и остановилась неохватным шаром.

Первым в форме цвета хаки спрыгнул, не дожидаясь лесенки, генерал-майор Есин Петр Петрович. Придерживая обеими руками шикарную фуражку с громаднейшей тульей, чтобы не унесло с травой и бумажками, генерал вертел головой, ища встречающих. Увидев, наконец, Смирнова и Поземкина, зашагал к ним, не оборачиваясь на свою команду в полевой форме и при оружии, которая по одному выстраивалась у вертолета.

– Двенадцать, – подсчитал Смирнов, пока генерал шел к ним. – С майором тринадцать. Нехорошее число.

– А Петр Петрович, – четырнадцатый, – поправил его Поземкин и вытянулся, как суворовец на Красной площади: генерал приблизился. – Товарищ генерал!

– Молчи, дурак, – приказал ему Есин, и он пораженно замолк.

– Здравствуй, Петр Петрович, – поздоровался с генералом Смирнов.

– Здравствуй. С чего мне начать, Александр?

– Кинорежиссер Казарян у себя в номере человечка караулит. Знающего и пока разговорчивого. Допроси его Петр Петрович, он многое тебе расскажет. А что не расскажет, то я доскажу.

Вертолет умолк. Полости стали до обыденности зримы. К ним, четко держа шаг, попарно направлялось отделение во главе с майором.

– Поземкин, – брезгливо произнес фамилию генерал, брезгливо и презрительно. – Устрой ребят у себя в твоем детском садике, – подошел майор и генерал ему: – Капитан пристроит вас пока у себя в отделе, Сережа, но прошу тебя: отдыхайте в готовности номер один.

– Слушаюсь, – майор коснулся ладонью козырька и приказал двенадцати: – За мной, ребятки.

А сам зашагал вперед вслед быстро, но неровно шедшему Поземкину.

– Вопросник ориентировочный мне приготовил? – спросил генерал у Смирнова, когда они остались одни. – Некогда мне вокруг да около ходить для получения информации, которая известна тебе.

– Самую суть я тебе вкратце по телефону изложил. Кстати, имей в виду во время бесед с подельцами, что нас с тобой прослушивали. Поэтому я старался ставить вопросы неожиданные и в непонятную для них пока сторону. Держи, – Смирнов протянул генералу три листа, исписанные крупным своим почерком. Генерал взял листы и, уже просматривая, проворчал:

– Мог бы и напечатать.

– Времени не было, а почерк у меня разборчивый.

– А это что такое? – не спросил – ахнул – генерал.

– Как понимать: погибший лейтенант Чекунов?

– Прямо так и понимать: погибший по своей дурости при попытке к бегству.

– Ты, что ли, его кончил?

– Выскочил из моей машины на ходу и – под встречную скотовозку.

– Только этого не хватало, – огорчился генерал. – Ну, ладно, потом разберемся.

Он читал и перечитывал вопросы минут пять. Вздохнул, спрятал листы в карман.

– До конца все понял? – спросил Смирнов.

– Очень уж мне неохота до конца все понимать, – честно признался генерал. – И страшно. Пошли к твоему человечку.

Прижился в номере Казаряна Иван Фролович. Привык к нему и Роман. За покорность и веселость нрава освободил его от наручников, и певец-артист в благодарность со сноровкой прибирался в слегка запущенном, честно говоря, номере. Пол подметал тряпкой на палке, когда увидел генерала. Двадцать лет службы в погонах не проходят бесследно: Иван Фролович выронил палку, вытянулся в струну, хотел рапортовать, но не о чем было; глаза пучились от благоговейного ужаса.

– Бармин Иван Фролович? – утомленно и тихо-тихо поинтересовался генерал.

– Так точно, товарищ генерал! – восторженно подтвердил Иван Фролович.

– У меня к вам несколько вопросов, – сказал генерал и недовольно обернулся к Смирнову и Казаряну: – Наедине.

– Мы сейчас уйдем, – понятливо пообещал Казарян. – Но очень вас прошу, товарищ генерал, при разговоре аккуратно с казенной мебелью. Наручники и ключик оставляю вам на всякий случай.

В коридоре Смирнов сказал:

– Рома, я сейчас к медэксперту по поводу Олега…

– По поводу… – ненавистно передразнил его Казарян.

– Очень тебя прошу: не будь истеричным говном. Я вернусь минут через сорок, не позднее. Обязательно дождись меня, обязательно. Ты мне нужен.

– У меня дел по горло. Я экспедицию сворачиваю…

– Это не у тебя, это у директора съемочной группы. Рома, не капризничай, есть идея, если она подтвердится, то только ты сможешь в этой ситуации мне помочь. Пойди в мой номер, приляг, отдохни… А, Рома?

– Давай ключ, – пробурчал Казарян.

В патологоанатомическом закутке Ивана Герасимовича Смирнов долго-долго смотрел на лицо мертвого Олега Торопова. Почему он не любил его живым? Почему так больно, когда он умер? Вздорный, высокомерный, самоутверждавшийся талантливый человек, все время наступавший ему, Смирнову, на больную мозоль. И на небольную тоже. На все подряд. Крупный, не особо классических линий нос. Большой рот. Высокие и заметные скулы. Небольшой подбородок с ямкой. С Покровки парень. Москвич. Россиянин…

Кто тебя заставил петь песни, которые рвали душу и, ничего об этом не говоря, кричали: мы окончательно превратимся в собачье дерьмо, если позволим себе остаться такими какие есть? Кто? Бог? Совесть? Развеселая и проклятущая беспробудная жизнь наша?

У входа в гостиницу его перехватил капитан Поземкин.

– Александр Иванович! – взвыл он. – Генерал вас обыскался, срочно требует!

– Чего требует?

– Вас, – упавшим, наконец, голосом сказал Поземкин.

– Где он?

– Только что в райотдел явился.

– Скажи ему, что буду через двадцать минут.

– Он же меня на куски разорвет!

– Не меня же, – сказал Смирнов и вошел в гостиницу.

Казарян лежал на его кровати и читал обрывок старой московской газеты, в которой были завернуты смирновские шлепанцы. Увидев Смирнова, сказал грустно:

– Вон Лариса Шепитько по сценарию Генки Шпаликова снимает, а я…

– А ты на кровати лежишь вместо того, чтобы, как негр, на подполковника Смирнова работать. Вставай, у меня весьма определенная версия смерти Олега, при которой у тебя, именно у тебя, дел невпроворот. Сейчас, я думаю, мы с генералом к войскам полетим на Жоркин хутор, следовательно, копать здесь время у тебя еще есть…

У райотдела милиции выстроились личный состав отдела, отделение, прилетевшее из крайцентра, весь наличный транспорт и Поземкин. Вне строя стояли генерал Есин, секретарь райкома партии Георгий Федотович и приближенный майор.

– Что вы себе позволяете!? – возмущенно заорал генерал.

– Но есть и еще одно преступление, – напомнил Смирнов генералу. Генерал хотел ответить, но Георгий Федотович положил свою ладонь на его погон с зигзагами и звездой:

– Александр Иванович, открылось такое… Я поражен. И еще эта грязная история с Виктором… Татьяна в отчаянии, правда, он никогда не был, мягко говоря, ангелом, но связаться с преступной организацией…

– Мы летим или не летим? – строго спросил генерал.

– Летим, Петр Петрович, летим, – заверил генерала секретарь райкома. – Я просто обязан лететь с вами: это мой район.

– По площади превосходящий Бенилюкс, – не кстати вспомнил Смирнов и, заминая собственную бестактность, фальшиво поинтересовался: – Куда летим, товарищ генерал?

– На Жоркин хутор. По моим агентурным данным, именно там сконцентрировалась сейчас активная часть преступной группы.

Агентурные данные мог предоставить только один агент – экс-руководитель художественной самодеятельности. Но Смирнов не стал об этом говорить. Он спросил вроде бы о другом, но для генерала – только об этом:

– Бармин где?

– Под стражей, – сообщил майор, ибо генерал такими мелочами не занимается.

– Он должен быть изолирован от всех, я настаиваю – от всех, товарищ генерал, – жестко потребовал Смирнов. Генерал хмыкнул и сказал майору:

– Придется тебе выполнить этот приказ, майор. Он по званию тебя старше, – генерал оглядел механизированное войско. – По машинам и на аэродром.

Вертолет взял на борт отделение с майором, генерала, секретаря райкома с помощником Васей, Смирнова и Поземкина. Другим деятелям правоохранительных органов района генерал не не доверял, считал их присутствие бесполезным. Говорить было не о чем, да и вертолет визга, рокота и свиста издавал достаточно, чтобы заглушить любой разговор. Через минут пятнадцать вертолет стал припадать на правый бок – разворачивался, значит.

Смирнов, сидевший справа, увидел Жоркин хутор во всей его красе. Сначала то, что видел с земли: изящную петлю Чони, красивые и сверху тоже коттеджи, аккуратные хозяйственные постройки, идеально расчерченные поля. Внезапно удивился до невозможности: помимо трех бараков у пруда за холмом в мелколесье притулились еще шесть. Вот тебе и всевидящий московский сыскарь – такое не заметить! Разозлился на себя, разозлился и на пилота, который приземлялся почти свободным падением, от чего в пустом смирновском желудке стало нехорошо.

Готовые к смертельной схватке солдатики внутренних войск с автоматами наперевес выпрыгивали из вертолета и, как обучены были, рассыпались в редкую цепь. Выпрыгнул майор, выпрыгнул Поземкин, а для генерала и секретаря райкома самый молодой из экипажа скинул на землю хилую лесенку. Генерал и секретарь райкома достойно сошли на зеленую травку. Про Смирнова забыли, но он тоже воспользовался начальнической лестницей.