Дешёвый сезон

III

Она не могла заснуть: толстый старик обрел индивидуальность после того, как она прочитала его письмо. Она не могла не сравнить стиль его письма со стилем Чарли. «Пожелав тебе доброй ночи, милая моя, я пойду спать с легким сердцем и мыслями о тебе». В письме же мистера Хикслотера была какая-то двусмысленность, что-то похожее на угрозу. Неужели этот старик мог быть опасен?

В половине шестого она позвонила в 63-ю комнату. Это было совсем не то приключение, о котором она мечтала, но тем не менее — приключение.

— Я проснулась, — сказала она.

— Хотите чего-нибудь выпить? — спросил он.

— Да. Встретимся в баре.

— Только не в баре. Там за бербон ⁵ бешеные цены. Все, что нужно, я уже достал.

Она чувствовала себя так, будто ее привели на место преступления, и ей потребовалось собраться с духом, прежде чем постучать в дверь.

На столе стояли бутылка «Оулд Уокер», ведерко со льдом, две бутылки содовой. Как и книги, напитки могут сделать комнату обитаемой. Мистер Хикслотер предстал перед ней, как человек, по-своему борющийся с чувством одиночества.

— Садитесь, — сказал он. — Устраивайтесь поудобнее. («Как в кино»). Он начал наполнять два высоких стакана.

— Я чувствую себя ужасно виноватой. Я заходила к Вам за водой, к тому же я умирала от любопытства... словом, я прочитала ваше письмо, — призналась Мэри.

— Я понял, что кто-то читал его.

— Извините.

— Выбросьте из головы! Это всего-навсего письмо брату.

— Это не мое дело...

— Послушайте, — перебил он, — если бы я пришел в вашу комнату и нашел открытое письмо, я бы тоже его прочитал, разве нет? Только ваше письмо было бы поинтересней.

— Почему?

— Я не пишу любовных писем. Никогда не писал, а сейчас уже слишком стар для этого.

Он сел на кровать, на единственном легком стульчике сидела она. Его живот под спортивной рубашкой висел тяжелыми складками, ширинка на брюках немного расходилась. Почему толстые мужчины никогда не застегивают ее до конца?

— Хорошее виски, — сказал он, отпив глоток. — А чем занимается ваш муж? — Это был его первый вопрос о личном, после разговора в бассейне, И он застал ее врасплох.

— Он пишет о литературе. Поэзия восемнадцатого века, — добавила она. В данном случае это прозвучало как-то бессмысленно и незначительно.

— О!

— А вы что делали? Я имею в виду, когда работали.

— И то и се...

— А сейчас?

— Наблюдаю, как идет жизнь. Иногда разговариваю с кем-нибудь вроде вас. Ой, нет, я не имел в виду, что когда-либо встречал такого человека, как вы, — это прозвучало бы как комплимент, если бы он не добавил, — жену личности.

— Вы читали его сборник?

— Да ну... Они издают такие толстые книжки... У меня терпенья не хватает. Поэзия восемнадцатого века! Все-то они знают... и как писались стихи в те далекие дни, да?

— Да, — неуверенно произнесла она, не понимая, издевается он над ней или нет.

— В школе мне нравилась одна поэма. Единственная поэма, которую я запомнил. Лонгфеллоу, кажется. Вы читали когда-нибудь Лонгфеллоу?

— Честно говоря, нет. Теперь в школе его уже мало читают.

— Что-то о «Бородатых испанских моряках», и еще о чем-то, и о тайне кораблей, и что-то еще о море. Не так-то хорошо я ее сейчас помню, но учил-то я ее шестьдесят лет назад, кажется, или даже больше. Вот это были дни!

— Девятисотые годы?

— Нет-нет, я имею в виду пиратов: Кид, Синяя Борода и все эти парни... и Карибское море. Частенько они там шалили. Да? А сейчас посмотришь на этих женщин, которые гуляют тут в шортах, и сразу настроение портится. — Бербон развязал ему язык. Она вдруг поняла, что никогда ни один человек на самом деле не вызывал у нее любопытства; она любила Чарли, но ее любопытства он не возбуждал... может, только в сексе, но она слишком быстро удовлетворила свое любопытство.

Она спросила:

— Вы любите свою сестру?

— Да, конечно, а что? Откуда вы знаете, что у меня есть сестра?

— А Джо?

— Ну да, вы же прочитали мое письмо. О, Джо тоже о’кей. — О’кей?

— Ну, вы знаете, как это бывает между братьями. Я сейчас в семье старший. Был еще один брат, но он умер. Моя сестра на двадцать лет моложе меня. У Джо есть средства. Он присматривает за ней.

— У вас средств нет?

— Были, но я не смог ими правильно распорядиться... И вообще, мы здесь не для того, чтобы говорить обо мне.

— Мне интересно. Поэтому я прочитала ваше письмо.

— Вам? И это я вам интересен?

— И такое может быть, разве нет?

Она смутила его; теперь она была хозяйкой положения. Она почувствовала, что вырвалась из ловушки, она была свободна, могла встать и уйти, если б ей того захотелось, а могла еще ненадолго остаться; право выбора было за ней.

— Выпьете еще бербон? — спросил он. — Но вы — англичанка. Вы, наверное, предпочитаете шотландское виски?

— Лучше не смешивать.

— Правильно. — Он налил ей еще. — Интересные мысли приходят в голову, — сказал он. — Иногда мне очень хочется ненадолго вырваться отсюда. Что вы думаете о том, чтоб пойти куда-нибудь еще пообедать.

— Это было бы глупо, — ответила она. — Оба мы заплатили здесь за пансион, так ведь? А там нам в конце концов предложат то же самое. Помидоры и мелкую рыбешку.

— Не знаю, что вы имеете против помидоров. — Но против ее доводов в защиту экономии он ничего возразить не мог: первый раз она была в компании американца-неудачника. Таких можно увидеть на улицах... Но тех молодых людей, которые приходили в их дом, все ж нельзя было назвать неудачниками. Профессор

романских языков, наверно, надеялся возглавить университет — успех бывает относительным, но все же остается успехом.

Он налил еще один стакан.

— Я выпью весь ваш бербон, — сказала она.

— Это хорошее дело.

Она была уже немного пьяна, и в голову ей лезло всякое, что только казалось относящимся к теме. Она сказала:

— Эта вещь из Лонгфеллоу... Мне попадалось что-то... «мысли о юности давние, давние мысли». Я, должно быть, где-то читала об этом. Был такой припев, кажется?

— Наверно, я не помню.

— Вы мечтали быть пиратом, когда были маленьким?

Лицо его озарила совершенно счастливая улыбка.

— И цели своей достиг. «Пират» — так меня Джо однажды назвал.

— А спрятанных сокровищ у вас нет?

— Джо знает меня слишком хорошо, чтобы послать сотню долларов. Но, если его хорошенько напугать, что я приеду, он может послать пятьдесят. А проценты были — двадцать пять. Он не мелочный, но глупый.

— Как это?

— Уж он-то должен понимать, что я не вернусь. Я никогда не сделаю такого, что может причинить боль моей сестре.

— Что бы вы сказали, если бы я пригласила вас пообедать со мной.

— Нет. Так дело не пойдет. — В некоторых вещах он был явно очень консервативен. — Сами же сказали, что вам не хочется бросать деньги на ветер. — Когда от бутылки «Оулд Уокер» осталась половина, он сказал:

— Да, вам бы не мешало сейчас что-нибудь поесть, пусть даже помидоров или рыбешки, как вы ее называете.

— Вас действительно зовут Хикслотер?

— Что-то вроде этого.

Они спустились вниз по лестнице, осторожно ступая друг за другом, след в след, как утки. В ресторане пансионата воздух к вечеру был просто раскален, и мужчины сидели и потели в пиджаках и галстуках. Они прошли вдвоем через бамбуковый бар в кофе-бар, освещенный свечами, от чего было еще жарче. За соседним столом сидели двое молодых мужчин, стриженных под «ежик» — это были не те же самые парни, которых она видела раньше, но похожие. Один из них сказал: «Я не отрицаю, что у него есть определенный стиль, но даже если ты обожаешь Теннеси Вильямса...»

— Почему он назвал вас «пиратом»?

— Было дело...

Когда они стали решать, что же заказать, оказалось, что и выбирать, кроме мелкой морской рыбы и помидоров, было нечего, и она снова предложила ему свои помидоры; он, по-видимому, ожидал этого и для нее это стало уже привычным. Он был старым, с его стороны не было попыток заигрывать с ней, которые она могла бы с полным основанием отвергнуть — да и как бы мог такой старый мужчина заигрывать с женщиной ее возраста? — и все же ее не покидало чувство, будто ее затянуло в конвейер. Она уже не могла решать, что будет потом, и в душе уже начала немного паниковать. Она была бы напугана еще больше, если бы не выпила бёрбона больше обычного.

— Отличный был бёрбон, — заметила она лишь затем, чтобы прервать паузу, и тут же об этом пожалела: он воспользовался предоставленной возможностью:

— Мы выпьем по стаканчику, прежде чем идти спать.

— Мне кажется, я уже достаточно выпила.

— Хороший бёрбон вам не повредит, будете лучше спать.

— Я всегда хорошо сплю. — Это была неправда — такая безобидная ложь, которую говорят мужу или любовнику, когда не хочется раскрывать своих маленьких женских секретов. Молодой человек, который говорил о Теннеси Вильямсе, встал из-за своего стола. Он был высоким и стройным, на нем были брюки, обтягивающие ноги, как кожа, и его легко можно было представить чуть более обнаженным. Интересно, обратил бы он на нее внимание, если бы она сидела здесь не с этим толстым стариком, так ужасно, к тому же, одетым? Едва ли. Его тело было создано не для женской ласки.

— А я — нет. Я плохо сплю. — Это неожиданное саморазоблачение после всех его попыток увильнуть от ответов на вопросы о нем самом подействовало на нее как удар; как если бы он вдруг протянул к ней свою квадратную кирпичную руку и обнял. Он был равнодушным, он избегал ее вопросов о личном, он убаюкивал ее бдительность, и она почувствовала себя в безопасности, но теперь, каждый раз открывая рот, она невольно делала ошибку за ошибкой, она, казалось, была обречена на более близкие отношения с ним. Даже ее безобидное замечание о бёрбоне...

Она сказала:

— Наверно, это — смена климата.

— Какая смена климата?

— Между тем, что здесь, и... и...

— Кюрасао? Я думаю, большой разницы здесь нет. Там я тоже плохо сплю.

— У меня есть очень хорошие таблетки... — Она сказала, не подумав.

— Мне показалось, вы сказали, что хорошо спите.

— Да. Но бывает иногда... бывает, поешь слишком сытно. Проблемы усвоения пищи.

— Да, пищеварение. Здесь вы правы. Если вы уже закончили обед...

Через бамбуковый бар она посмотрела в кофе-бар, где стоял молодой мужчина, dehanche *, держа стакан с creme-de-menthe ^{6 7} между своим лицом и лицом своего собеседника, как экзотически окрашенный монокль.

— Вам ведь не нравятся такие мужчины, да? — испуганно спросил старик.

— С ними бывает интересно поговорить.

— О, поговорить... Если это то, что вам нужно, — он отреагировал так, будто она призналась ему в неамериканском пристрастии к улиткам и лягушечьим ножкам.

— Может, выпьем наш бербон в баре? Сегодня немного прохладней.

— И будем слушать их болтовню? Нет уж, пойдемте наверх. — Он подскочил, снова следуя старомодным правилам вежливости, и встал сзади нее, чтобы отодвинуть ее стул — даже Чарли не был так вежлив. Но еще неизвестно, была ли это вежливость? — может, он решил блокировать ей путь отступления в бар?

Они вместе вошли в лифт. Черный лифтер слушал радио, из маленькой коричневой коробки лился голос проповедника. Он говорил что-то о Заклании Агнцев. Наверное, было воскресенье, и этим объяснялось временное затишье в гостинице — было то самое время, когда одна веселая компания уже уехала, а другая — еще не приехала. Они ступили в пустой коридор как нежеланные Робинзоны — нарушители спокойствия. Мальчик вышел за ними и сел на стул напротив лифта, ожидая другого вызова. А голос по радио все говорил о Заклании Агнцев. Чего она боялась? Мистер Хикслотер начал отмыкать дверь. Он был намного старше, чем был бы ее отец, живи он до сих пор. Он мог бы быть ее дедушкой. Отговорка: «А вдруг мальчик что-нибудь подумает?» — была недопустимой, даже возмутительной, потому что его манеры были безукоризненны. Ну, пусть он был старым, но какое она имела право думать, что у него грязные мысли?

— Черт бы побрал этот ключ... Не открывается.

Она повернула ручку двери.

— Дверь незаперта.

— Теперь-то я уж наверняка расправлюсь с бербоном... насмотришься на этих педерастов...

Оправдание она уже придумала:

— Я уже достаточно выпила, боюсь, что мне надо проспаться. — Oнa положила свою ладонь на его руку. — Огромное вам спасибо... Вечер был чудесный. — Она отлично поняла, как оскорбительно прозвучал ее английский акцент. Она быстро пошла по коридору, а он остался стоять там, сзади, как насмехающаяся реальность, насмехающаяся над всем, что ей в нем нравилось: над его непонятным характером, над его воспоминаниями о Лонгфеллоу, над тем, что ему приходилось с трудом сводить концы с концами.

Дойдя до своей комнаты, она обернулась: он стоял в коридоре, будто не решаясь войти в свою комнату. Он напомнил ей одного старика, которого она однажды видела в университетском городке: тот одиноко стоял, опершись на метлу посреди ковра из осенних листьев.