Деспот (СИ)

Глава 1

От одной его фамилии меня бросает в дрожь.

Марич. Александр Марич.

Бездушный, бессердечный, бессовестный, бесцеремонный.

И много всякого «без». Жестокий аморальный тип.

Раньше я старалась держаться от него подальше, а теперь наши пути пересеклись.

В мою разом посеревшую, лишившуюся красок жизнь, он ворвался черным пятном, густой кляксой, мгновенно запачкав все.

Чудовище. Деспот.

Вчера, когда наш шофер Игорь Михайлович привез меня в опустевший гулкий дом, я потерялась в своем горе. В одночасье я потеряла почти всех, кто был мне дорог. А Марич этим воспользовался.

Побродив по первому этажу, я обессиленно опускаюсь на софу. Глаза печет, но, кажется, лимит слез исчерпан. Хочу плакать, а нечем.

Сквозь французское окно в гостиной яркие лучи щупают паркет и убивают меня этим. Я потеряла родителей, а в мире ничего не изменилось. Как может солнце по-прежнему светить? Как могут прохожие на улицах спешить по своим делам, посетители в ресторанах развлекаться как ни в чем не бывало?

Все рухнуло только для меня.

– Я что-то должна делать? Похороны… – заплетающимся языком, будто пьяная, спрашиваю я у Игоря Михайловича, пока еще не решающегося оставить меня одну, и я ему за это благодарна.

– Организацию всего взял на себя Александр Николаевич.

– Александр Николаевич? – мысли вязко ворочаются, соображать нормально не выходит совсем.

– Марич.

Я неосознанно ежусь, вспоминая папиного делового партнера.

Первое, о чем думаешь, когда смотришь на Марича, он опасен. Все в нем кричит: «Не лезь. Пожалеешь». От походки уверенного в себе хищника, главного самца прайда до холодного взгляда черных глаз.

Мама как-то сказала, что раньше папа и Марич дружили, но что-то произошло, и теперь их связывает только бизнес. Связывал.

Надо привыкать говорить в прошедшем времени, но как это сделать, если я до сих пор жду, что откроются двери, и родители зайдут в гостиную. Папа будет ворчать, мама закатывать глаза.

Но этого никогда больше не случится.

Осознать это «никогда» у меня не получается, значит, буду просто привыкать.

И словно издеваясь над моими потугами, дверь в гостиную, скрипнув, приоткрывается. Сердце заходится в безумной надежде, что это все – только кошмар, и сейчас я проснусь. Горло перехватывает спазмом, но… внутрь заглядывает незнакомый мужчина. Парализованная непониманием происходящего, я никак не реагирую. А незнакомец обводит взглядом комнату, лишь на секунду задержав его на мне и на Игоре Михайловиче, и снова исчезает за закрытой дверью.

А секунду спустя она распахивается, и в сопровождении нескольких телохранителей заходит ОН.

Марич.

Нет, меня не одолевает дурное предчувствие, мне искренне кажется, что хуже уже быть не может. Как я ошибаюсь.

– Анастасия, – низкий пробирающий до самого донышка голос с сипловатой хрипотцой ударяет по нервам.

Что ему от меня надо? Ах, да. Похороны. Наверное, я что-то все-таки должна.

– Александр Николаевич, – отвечаю я, почти шелестя, и не понимаю, какой вопрос мне надо задать. Должна ли я приветствовать людей, когда у меня горе, или мое состояние меня извиняет?

Впрочем, Марич, не склонный к церемониям, вроде бы в приветствиях не нуждается. Не выражая мне неискренних соболезнований, он переходит сразу к делу.

– Я не займу много времени. Расставим точки над «и», и можешь дальше скорбеть.

У него это звучит так цинично, что все во мне восстает против разговора с ним.

Марич всегда был… неприятным, грубым, пугающим.

Он часто бывал у нас в доме и никогда не пытался быть со мной вежливым, хотя бы просто как с дочерью партнера. Иногда я ловила на себе его странный взгляд, насмешливый, слегка презрительный, с примесью чего-то еще. Я так и не смогла понять, что же это, но оно заставляло меня бежать от него, как от огня, с тех самых пор, как я впервые это почувствовала.

Мне было лет девятнадцать. Мне нужно было выйти из кабинета отца, в который заходил Марич, и он не посторонился. Не пропустил меня, как я ожидала, и мне пришлось протиснуться, плотно прижимаясь к нему.

Марич усмехнулся, когда я покраснела. Он ничего не сделал: не распустил руки, не отвесил сомнительный комплимент, но мне стало не по себе. Я впервые ощутила, что такое взгляд взрослого мужчины на меня, как на женщину. И я сбежала, весь вечер не высовывалась из комнаты. Хотя думать, что Марич стал бы меня преследовать, чушь. На нем всегда висели женщины. Красивые зрелые женщины.

И все же, иногда этот взгляд возвращался, принося с собой неуютное чувство, будто я на грани неизвестного, на краю обрыва.

А теперь Марич снова здесь и издевается над моим горем.

Игорь Николаевич бросает вопросительный взгляд, но почему-то не на меня, а на Марича. Тот ему кивает, и шофер с видимым облегчением покидает нас.

Я могу его понять, чужое горе тяготит, но обида впивается острыми когтями.

– Я вас слушаю.

А что я еще могу сказать? Убирайтесь?

По крайней мере, он знает, что нужно делать в таких случаях.

Однако, без приглашения опустившись в кресло, Марич заводит речь совсем не о похоронах.

– Анастасия, я думаю, твоих мозгов хватает понять, что такой домашней болонке, как ты, в бизнесе делать нечего. Ты только разоришь всю группу компаний, – снисходительный взгляд бесит, но в чем-то он прав. – Даже не суйся, я в течение пары недель все оформлю на себя.

Я вскидываюсь. Что? Но Марич не дает вставить мне ни слова.

– Не пытайся даже вякать. На твое наследство я не претендую, если ты вообразила, что тебя грабят. Счета, недвижка, цацки… Что там еще может тебе понадобиться, забирай. Если отвоюешь у шакалов-родственников, – презрение в его голосе ощутимо физически.

Да кто он такой, чтобы судить и оскорблять мою семью!

Ненавижу его! Ненавижу!

Всего целиком! От кончиков носов дорогущих итальянских туфель до английского галстука! От длинных пальцев, поправляющих равнодушно часы за полмиллиона до уже проклюнувшейся синеватой щетины!

Не удивлюсь, если родители погибли по его вине.

У него репутация человека, на пути которого стоять нельзя. Рискнувшие, исчезают.

Только бабки! Только власть! Ничто другое для таких, как Марич, не имеет значения.

– Как благородно с вашей стороны, Александр Николаевич, – цежу я, сжимая в кулаки руки, лежащие на коленях. Ногти больно впиваются в ладони, но в противном случае, я не сдержусь и залеплю ему пощечину.

– Прекрасно, что ты это понимаешь. Хотя бы это, – насмешка в его голосе подсказывает, что он отчетливо видит, что я сейчас чувствую. – Только ты еще не осознала, что с этого момента грош цена твоей жизни.

Он мне еще и угрожает?

– Я бы дал тебе добрый совет, но его нет, – в театральном жесте Марич разводит руками. – Будь твое наследство не таким жирным, я бы посоветовал свалить подальше, спрятаться, переждать лет пять и найти себе покровителя. Но ты откусила столько, сколько самой не прожевать, а охотников на этот кусок достаточно.

– И что же мне, по-вашему, делать? – выплевываю я.

– Когда начнутся проблемы, а они начнутся, – веско обещает он, – приходи ко мне.

С этими словами он поднимается из кресла, собираясь, видимо, оставить меня одну.

– И чем расплачиваться за вашу помощь? Тем же наследством? Не проще ли сразу отнять?

– Дерзкая комнатная болонка. И глупая, – качает Марич головой и окидывает меня таким взглядом, что мне хочется провалиться сквозь землю. – Расплачиваться будешь собой.

– Ни за что!

Подонок! Он предлагает мне такие мерзости на глазах у своих псов, молчаливо стоящих вдоль стен.

Ярость захлестывает меня изнутри так, что я вскакиваю на ноги.

– До встречи завтра на похоронах, Анастасия, – хмыкает он, и я вижу в его лице уверенность, что приду, что соглашусь, что он будет меня иметь. Рано или поздно.

И клянусь себе, что этого не будет никогда. Пусть у меня заберут все. Справлюсь. Не в деньгах счастье.

И теперь я клятвопреступница.

Суток не прошло, как я стою перед Маричем.

Пришла сама, добровольно.

Чтобы предложить себя.