Десятый мертвец

Глава IV Погоня за призраком

Поезд «Москва-Кострома» громыхал по железнодорожному мосту через реку Волгу, извещая тем самым, что через несколько минут он остановит свой ход у белокаменного одноэтажного железнодорожного вокзала «Кострома». Лейтенант Раисов и следователь прокуратуры Шарафетдинов, уже одетые, вышли в коридор купейного вагона. Перед окнами мелькали пилоны и стойки моста, выкрашенные в стальной цвет. С левой стороны к самому мосту сбегали пышные сосны, что обрамляли старейшее в Европе татарское кладбище, основанное еще в XII веке, — ровесник самому городу.

Глядя на древний погост, оба они понимали, что кладбище как место жительства смиренной смерти, как цитадель человеческого безжизния, мертвости всегда будет вызывать у людей гамму раздирающих чувств, страх и естественное отторжение от него (кладбища), во-первых; во-вторых, необходимость исполнения священного долга перед покойными родными, близкими и великими людьми — поклонение их праху; в-третьих, потребность очищения души, сверки своей совести со светлой памятью ушедших от нас дорогих людей; в-четвертых, укрепление, единение духа живых и мертвых и прежде всего эмоционально-памятного прошлого и чувственного настоящего, из чего нарождается, слагается исторический нерв осмысления национальных традиций и обычаев; в-пятых, — неистребимое любопытство и острый интерес «к жизни» кладбища и его знаменитых «обитателей».

Поезд пришел без опоздания, рано утром. Общественный транспорт только еще начинал ходить.

Решив скоротать время, они зашли в привокзальный буфет, у стойки которого уже с утра народ согревался крепким зельем и неспеша, размеренно закусывал. Заспанные пассажиры, помятые мужчины неопределенного возраста и места жительства, жадно, по-собачьи, взирающие на тех, кто вкушают водку с надеждой: не оставят ли на донышке, не плеснут ли в граненый стакан, который у них всегда при себе, челноки, тянущие за собой огромные, с купеческие сундуки, баулы, невыспавшиеся вялые дети с потухшими взглядами, носильщики и буфетные грузчики, снующие туда-сюда, — все они создавали ту вокзальную атмосферу, тот дух, который ни с чем нельзя спутать.

Гости из Казани, выпив по чашечке чая и съев по бутерброду, направились к троллейбусу, чтобы добраться на нем до гостиницы «Кострома». Там они устроились без каких-либо трудностей: была использована бронь областной прокуратуры. По указанию облпрокурора Дмитриева — по всему было видно толкового, умного человека — следователю Шарафетдинову незамедлительно передали дело по обвинению М. Ф. Гирзавова, которое накануне было затребовано прокуратурой из областного суда. Ознакомили и с оперативной обстановкой в городе и области.

Из уголовного дела следовало: Гирзавов ранее до ареста проживал на проспекте Мира в доме, который находился напротив областной больницы. Следователь Шарафетдинов сделал запрос в паспортный стол. И ответ удивил его: Марат Гирзавов проживал на проспекте Мира в том самом доме, который значился в уголовном деле! И живет открыто, без утайки. Ну и ну! Неужели его все-таки помиловали? Ну если даже смертную казнь ему заменили на пятнадцать лет, то он еще должен греметь и греметь, как медный котелок за стальными решетками. Воистину, в смутные времена, во времена беспредельного беззакония, тотальной коррупции властей, озверелого чиновничьего произвола и разгула преступности, всякое благоразумное и законное дело — сомнительное дело, и наоборот.

Оказалось, что этот Гирзавов прописался еще в прошлом году. Вечером, около 20 часов, оперуполномоченный милиции Раисов и следователь Шарафетдинов в сопровождении участкового милиционера посетили квартиру Гирзавова. Но порога этого жилища они не сумели перешагнуть: никто не открыл. Соседи пояснили, что Гирзавова видели лишь под Новый год. И судя по всему, в квартире никто не проживает.

— Почему вы так решили? — спросил участковый. — Ведь шаги-то в кирпичном доме не слышны.

— Видите ли, молодой человек, — отвечала пожилая женщина с гладко зачесанными седыми волосами, которые она то и дело поправляла, словно заглядывала в невидимое зеркало, — когда открывают водопроводный кран, всегда слышно, как идет вода. К тому же, у соседа, когда он открывает кран, вибрирует там прокладка, и трубы начинают шуметь на весь подъезд.

— А кто-нибудь из родственников наведывается? — осведомился Раисов.

Женщина отрицательно покачала головой:

— После смерти родителей зимой минувшего года никто из родственников не объявлялся. Да и вообще я не знаю о их родственниках. Даже не знаю, чем занимается этот сосед. Кажется, он бизнесмен. Потому как к нему наведывался, вернее, искал его один предприниматель крепкого телосложения. А намедни, вчера, кажется (склероз у меня память съел), приходил еще один субъект.

Она описала его внешность и, судя по всему, незнакомец был схож с Ковалевым, подозреваемым по делу об убийстве работников спецсвязи.

— У ваших соседей, ушедших из жизни, был садовый участок? — поинтересовался участковый.

— Да, конечно. Он свои шесть соток получил еще будучи мастером на заводе «Рабочий металлист». А вот где этот садовый участок находится, того не ведаю. — Она немного помолчала и добавила:

— Тот дюжий предприниматель-то тоже спрашивал насчет его дачи-клячи. Этот бизнесмен больше похож на мордоворота, которых частенько показывают в западных фильмах, когда колотят или дух вышибают из жертвы.

По просьбе детективов женщина подробно рассказала, как тот громила выглядел, во что был одет: кроссовки, джинсовые брюки и кожаную коричневую куртку.

После междугороднего звонка следователя Шарафетдинова прокурору Казани Нафиеву тот отправил отдельное поручение прокурору города Иваново с просьбой сообщить о том, приведено ли наказание — высшая мера (расстрел) в отношении осужденного Марата Фердинандовича Гирзавова по делу об убийстве Преминовой и Канагина. (Исполнение приговоров, осужденных к высшей мере наказания по этому региону, осуществлялось в г. Иваново.)

В этот же день вечером оперуполномоченный Раисов вместе с местным работником милиции начали поиск подозреваемого Ковалева по городским гостиницам. К ночи, когда заморосил мелкий весенний дождь и звезды на небе исчезли, они объехали все гостиницы, но подозреваемого не нашли.

А параллельно им следователь Шарафетдинов начал поиск Гирзавова: поехал за Волгу на завод «Рабочий металлист», чтобы узнать, где находятся садовые участки работников завода. Там он выяснил: за последние десять лет рабочим и служащим завода трижды выделялись участки земли по шесть соток, в основном вверх по Волге близ полуразвалившихся деревень и сел. Следователь записал их местонахождения и как к ним проехать. Однако никто не мог сказать, на каком из трех участков находятся шесть соток Гирзавова. Надо было ждать утра: в профкоме завода имелись необходимые сведения. Однако ждать утра следователь не собирался. Раздобыв карту Костромской области, он прикинул: расстояние между участками около пятидесяти километров и их можно было преодолеть, с учетом времени на расспросы отдыхающих, за полтора-два часа. Шарафетдинов опасался, что информация о том, что его разыскивают, может дойти до ушей Гирзавова раньше, чем до него доберется он сам.

Когда Шарафетдинов добрался до своего номера в гостинице, дежурная по этажу, дородная блондинка с черными игривыми глазами и ласково воркующим голосом сообщила: «Вас просили срочно позвонить в горпрокуратуру…»

В его душе зашевелился червяк тревоги: «Неужели что-нибудь произошло непредвиденное?» Дежурный по горпрокуратуре сообщил, что четверть часа тому назад из милиции поступила информация: кто-то пытался открыть квартиру Гирзавова. Туда послан наряд милиции.

Вскоре подвижная группа милиции вернулась. Оказалось, мужчина лет тридцати, используя отмычки, открыл один из трех замков, а с остальными замками не успел справиться; с улицы просигнализировали сообщники, и взломщик стремглав, перепрыгивая лестничные ступеньки, как прыгун в длину, выбежал во двор буквально за несколько секунд до прибытия милиции. Все это наблюдала соседка-старуха по лестничной площадке через глазок в двери. Она тут же по телефону вызвала милицию.

Шарафетдинов дождался своего товарища лейтенанта Раисова, и обменявшись добытыми сведениями, решили: надо как можно быстрее ехать на поиски Гирзавова в район, под Кострому. Поиск начали с ближайшего садового участка, что находился лишь в нескольких километрах от деревни Малышково. Миновав мост через Волгу, милицейский газик свернул налево в сторону железнодорожного моста. Свет фар выхватил из темноты серую ленту асфальта, поблескивавшую плешинами луж от только что прошедшего дождя. Ночная мошкара и мотыльки начали вылетать из своих укромных убежищ и то и дело биться о ветровое стекло машины. Свежий ветер с примесями запахов большой реки волнами заполнял салон машины. Стало прохладно, и Шарафетдинов немного приподнял стекло.

— Смотрите, смотрите! — взволнованно проговорил Раисов. — Пожар! Вон какое большое зарево поднимается.

Вскоре искатели приблизились к горящему строению настолько, что стало ясно: пылает чей-то садовый дом.

— Уж не дачно-садовое ли товарищество завода?.. — вопрошал Раисов.

— Ты хотел сказать — уж не дом ли Гирзавова? — произнес Шарафетдинов. — Пакостное предчувствие сегодня у меня с вечера, как только позвонили из прокуратуры города…

Несколько человек с ведрами пытались хоть как-то локализовать огонь, который, как раскаленная магма, растекался по деревянным заборам и пристройкам.

Детективы уже знали по вывеске на воротах — это дачно-садовое товарищество принадлежало заводу «Рабочий металлист». Предчувствие следователя прокуратуры Шарафетдинова не обмануло: то пылал, как стог соломы, бревенчатый дом Гирзавова. Соседи пояснили: дом вспыхнул сразу с двух сторон. Похоже — поджог. Уж слишком быстро огонь охватил весь дом.

— А кто был в доме? — осведомился следователь, обращаясь к невольным пожарным. — Успели ли выскочить?

— Видели какого-то молодого человека, — сказал мужчина, хватая пустое ведро. — Он выпрыгнул в окно. И сразу же растворился в темноте.

— Мы даже не успели его разглядеть, а не то что с ним перекинуться словом, — подал голос другой мужчина, начиная крушить топором горящий забор.

Шарафетдинов обошел горящий дом, пытаясь определить: что же здесь произошло до пожара. Но ни к чему определенному он так и не пришел. И немного постояв среди зевак, вдруг заторопился:

— Срочно выезжаем!

— Что-нибудь надыбал? — поинтересовался лейтенант Раисов, усаживаясь в машину.

— Похоже, кроме нас еще кто-то охотится на Гирзавова. — Шарафетдинов положил в рот жевательную резинку и медленно задвигал челюстью. — Пожар — дело их рук. Цель? Либо отвлечь нас на время от поиска. Видимо, мешаем им. Либо решили мстить Гирзавову, одновременно ограничивая его в местожительстве. А если так, то эти люди будут поджидать Гирзавова у его квартиры. Не исключено: они хотят поселиться в его квартире, чтоб засаду устроить. Кому сейчас придет в голову, что они ночью опять попытаются проникнуть в квартиру. Они, видимо, предполагают, что мы будем обнюхивать головешки до утра.

— А как же они так быстро разыскали Гирзавова и опередили нас? — спросил Раисов.

— Они имели времени несколько больше, чем мы. Ты же слышал, о чем говорила соседка: их тоже интересовала загородная фазенда Гирзавова. Значит — тоже искали. А мы, видимо, их подтолкнули…

— Неужели мы уже попали в поле зрения местной криминальной братии?

— Не исключено. — Шарафетдинов открыл боковое окно и выплюнул жевательную резинку, и вмиг поток прохладного воздуха заполнил брезентовый салон, изгоняя из него запах бензина. — Гони, давай, Славик, к областной больнице, — обратился он к водителю газика.

Через полчаса прибыли на место. Машину оставили на Вольной улице, за квартал от дома, куда направлялись. Шли дворами.

Когда миновали спортплощадку школы № 18, лейтенант Раисов вдруг остановился, вглядываясь в темноту. Ему последовал и старшина милиции Тихонов, что сопровождал их. Оба заметили: в тени деревьев стояли двое мужчин и курили.

— Надо проверить их, — прошептал Шарафетдинов. — Похоже, они кого-то ждут.

— Или стоят на шухере, — добавил старшина, вытаскивая пистолет из кобуры.

Осторожно, неслышно ступая, они направились к незнакомцам. Когда осталось метров десять, один из ночных странников заметил приближающихся к ним людей.

— Менты, — коротко проронил он своему напарнику. — Не дергайся! — цыкнул, заметив, как его кореш судорожно сунул руку в карман.

Это движение заметили и работники милиции.

— Мужики! Не видели здесь девчушку лет девяти? — спросил Раисов. — Ищем весь вечер. Дочка-то председателя райсполкома.

— Не видели, — угрюмо ответил один из мужчин, отступив назад дальше в тень деревьев.

И когда сыщики подошли к ним вплотную, лейтенант снова заговорил:

— Ребятушки, а может, все-таки вы умыкнули девчонку-то? — будничным спокойным голосом продолжил лейтенант с шутливой ноткой. — Уж вы, родимые, уважьте, документики-то покажите.

По тому как высокий мужчина стремительно сунул руку в карман пиджака, лейтенант Раисов мгновенно сообразил: «Сейчас будет стрелять», и в ту же секунду ударил ребром ладони (той, что разбивал кирпичи) по болевой точке руки, что находится выше локтя. Зная, что в этом случае рука безвольно повисает плетью, он проворно выхватил из кармана подозреваемого пистолет «ТТ».

Другой мужчина оказался более проворным: выбил из рук старшины пистолет, ударил ногой в живот следователя Шарафетдинова и бросился за ближайшее дерево. И как только он достиг его — выстрел разорвал тишину ночи, и гулкое эхо отозвалось со стороны бывшего старинного кладбища, снесенного коммунистами под парк отдыха. В это время Раисов свалил на землю своего «подопечного» и, уже падая сам, несколько раз пальнул из «трофейного» ТТ в сторону вспышек выстрелов. Спрятавшийся за деревом бандит беспрерывно ухал из своего необычно многозарядного оружия, судя по всему, пистолета Стечкина.

Вскоре к этому грохоту выстрелов присоединились и выстрелы старшины, которому удалось в темноте найти свое табельное оружие. Он лежа перекатился, как на учениях, на несколько метров в сторону и произвел выстрелы.

Бандит перестал стрелять и попытался бежать. Но пули старшины достали его. Беглец упал и захрипел.

— Готов, — сказал старшина и включил фонарик, направив луч в сторону лежащего бандита.

— Скорее туда, — прохрипел согнувшийся Шарафетдинов, держась за живот. — Скорее в квартиру Гирзавова.

— Ты не ранен? — с тревогой в голосе спросил его лейтенант.

— Слава Богу, нет. Вот живот еще не проходит… — побледневшее лицо следователя исказилось от боли. И превозмогая острую боль в солнечном сплетении, он медленно побрел к дому, где по мысли его должна находиться засада уголовников на хозяина квартиры.

Второй преступник был ранен в плечо своим же корешом. Вскоре прибывший на место происшествия наряд милиции доставил его в больницу.

Тем временем старшина Тихонов, забрав у убитого им преступника оружие, заспешил к подъезду дома, где проживал Гирзавов.

Когда следователь Шарафетдинов и старшина поднялись на второй этаж, где располагалась эта квартира, их встретила мертвая тишина: ничто не говорило, что здесь что-то произошло и кроется какая-то загадка. Тусклая лампочка под потолком, покрытая толстым слоем пыли, источала ровный желтоватый свет, достаточный, чтобы рассмотреть, целы замки на двери или нет.

Старшина жестами попросил Шарафетдинова отойти от двери: из комнаты могли выстрелить прямо через дверь. Следователь, отойдя за дверной косяк, присел на корточки и начал внимательно рассматривать замки. Вдруг он напрягся и нервно провел тыльной стороной ладони по лбу. Он заметил: металлическая пластинка, прикрывающая по краям замочную скважину, сдвинута, кто-то открутил шуруп. Ведь еще вчера при осмотре замков этого не было. Следователь прокуратуры знал психологию домушников: они начинают «колдовать» над тем замком, который легче им поддается. Судя по прошлому осмотру, самый легкий замок для них — верхний, английский, который продается во всех магазинах. Он-то и был, как помнится, вчера открыт. Коль добрались до третьего, сложного замка, уже со вторым-то замком, схожим с первым, точно управились. Отсюда следователь и сделал вывод: преступники проникли в квартиру и скорее всего находятся там. Иначе кого же прикрывали их сообщники.

И тут следователя осенила простая догадка: если дверь заперта — бандитская засада находится еще там, если дверь не заперта, значит преступники, услышав стрельбу на улице, ретировались.

Шарафетдинов вытащил пистолет, словно вспомнив о нем, когда увидел в руках старшины Тихонова черный вороненый пистолет Макарова, в который только что вставил новую обойму, жестами объяснил своему товарищу, что он будет делать дальше. Держа наготове свое оружие, он, прячась за косяк, левой рукой толкнул дверь. Она лишь едва бесшумно подалась, но тут же его оглушил выстрел, грохнувший в квартире у самой двери. Щепки с бешеной скоростью вырвались из пулевого отверстия, как будто выдуло их оттуда гигантским напором воздуха, создаваемого мощным компрессором. Еще несколько струй из щепы вырвалось из деревянной двери, сопровождаемых грохотом выстрелов.

Оба искателя инстинктивно отпрянули от двери, но тут же почти одновременно по разу пальнули в дверь, и стрельба из квартиры прекратилась. Напрягая слух, Шарафетдинов придвинулся к двери. Там стояла, как казалось, мертвая тишина. Он пытался понять следующий ход бандитов.

То, что они теперь там не будут сидеть и ждать, покуда не подъедет подмога осаждающим, было ясно как день. Но следователь прекрасно понимал и другое — преступники сейчас гадают: окружен дом или нет. Стало быть, следующий их ход — это узнать: ждут их под окнами, что выходят на противоположную сторону, на проспект Мира, или нет.

— Дружище, — шепотом обратился Шарафетдинов к старшине, — давай скорее на улицу, под окна. Они будут сигать со второго этажа. А я буду держать их с этой стороны.

Он хотел было еще сказать ему, что если Раисов уже освободился от своего подопечного, то пусть идет туда же. Но зная Раисова, его инициативность и решительность, посчитал подобное напутствие излишним.

Вскоре на улице захлопали выстрелы.

«Успел, видимо», — подумал Шарафетдинов, присаживаясь на корточки и опуская пистолет. «Молодец, толковый человек». Живот еще болел и стоять было трудно.

Неожиданно мгновенно распахнулась дверь, изрешеченная пулями, и просунувшаяся рука с пистолетом дважды оглушительно ахнула пламенем над самой головой. И в ту же секунду, как акробат, вылетел из дверей крепко сбитый парень, в один миг оказавшийся на ступеньках лестницы. Следующим прыжком он уже был на лестничной площадке между первым и вторым этажами и, вскинув пистолет, не целясь-, еще раз пальнул в сторону Шарафетдинова. Пуля ударила в металлическую стойку перил, и сноп искр, как из-под точильного бешенно вращающегося круга, к которому прислонили стальную болванку, осыпал площадку и Шарафетдинова.

— Стой! Стрелять буду! — крикнул ему вслед Шарафетдинов скорее от досады, чем от искорки надежды, что матерый бандит послушается его.

Следователь выскочил во двор, но темень остановила его: не было видно не зги. И он заметался, не зная, в какую сторону побежал преступник. Затем он посчитал лучшим вернуться назад, в квартиру Гирзавова.

В подъезде он подобрал «народный» пистолет «ТТ», принадлежавший преступнику, и поднялся на второй этаж. Из распахнутой двери квартиры Гирзавова веяло могильной прохладой. Это сквозняк тянул через пыльную комнату влажный ночной воздух из распахнутого окна. «И квартиры, в которых долго не живут, обретают дух склепов»,— подумал Шарафетдинов, входя в прихожую.

Пока он осматривал три комнаты квартиры, прибыл наряд милиции, а вместе с ними оперуполномоченный Раисов и старшина Тихонов.

Оказалось: бандит, которого проворонил Шарафетдинов, прибежал туда, где ранее находились его подельники, и угодил прямо в руки Раисова. Лейтенант, заметив бегущего в его сторону человека, спрятался за деревом, а затем неожиданно напал на незнакомца и скрутил ему руки. А тут как раз милицейский наряд подоспел за раненым преступником.

Менее удачна была попытка задержать преступника, что бежал через окно, который спустился вниз по водосточной трубе. Бандит успел перебежать улицу и перемахнуть через забор областной больницы. Старшина заметил его, когда тот спрыгнул с забора. На команду остановиться — открыл огонь из револьвера. Тихонов тоже стрелял в преступника, целясь в ноги. Но тот, забежав за здание морга, повел расчетливую прицельную стрельбу и старшине пришлось залечь за фонарным столбом. Затем преступник одолел расстояние до забора, отделяющего больницу от парка (бывшего кладбища), и исчез там в темноте.

Помощь кинологов не помогла. Собака, взявшая его след, привела сначала к железной дороге и оттуда на Галическую улицу, где, по всему видно, преступник сел в легковую машину. Возможно, машина поджидала бандитов.

— Но это нам, надеюсь, расскажут задержанные господа, — заметил Шарафетдинов. — Ведь теперь от слова «товарищ» анархизмом веет.

— Но согласись, господин следователь, что от слова «товарищ» трудно пока отказаться, — улыбаясь, с легкой иронией заметил Тихонов. — Привычка — великая сила.

Один из задержанных преступников — по кличке «Челдон» — оказался приезжим. Другой — по кличке «Хмырь» — освободился месяц тому назад из местной колонии строгого режима, где он отбывал заключение за разбой. Приезд «Челдона» был обусловлен выходом на волю Пенькова («Хмыря»), последний задолжал ему за марафет, за пять килограммов кокаина.

Однако Пеньков должок в полмиллиона долларов отдать не мог: наркотики он реализовывал через Марата Гирзавова, который загремел под «вышку» и деньги за реализованный кокаин не успел отдать; потом и сам попал на нары. Там в колонии ему сообщили: всплыл Гирзавов, жив-здоров.

На волю «Хмырь» дал весточку своему закадычному корешу — Челышеву по кличке «Шакал», который был с ним в доле, чтобы тот получил должок с Гирзавова.

«Шакал» потребовал с того долг, но Гирзавов притворился, что он понятия не имеет, о каком долге идет речь. Когда же пригрозили, что за такие долги кишки выпускают и обязательно выпустят и ему, если не положит на бочку пятьсот кусков зелени через месяц, — Гирзавов исчез.

Его начали искать. Сожгли его дом на садовом участке (об этом он был предупрежден). Устроили засаду в его квартире, но нежданно-негаданно нагрянула милиция.

«Хмырь» цинично заявил:

— Вообще-то мы хотели приватизировать его фатерку в уплату долга. Документики-то уже подготовили.

Дальнейшие допросы показали: в перестрелке во дворе был убит «Шакал», который на барахолке купил у какого-то прапорщика двадцатизарядный автоматический пистолет Стечкина. А другие стволы были завезены из Прибалтики. Он же, «Хмырь», пояснил, что в квартире в засаде вместе с ним был приятель «Челдона» — некто Гоша, его оруженосец, проворный, как таракан. Сюда в Кострому он приехал на тачке. Номер машины не знает. Гоша собирался с какой-то шмарой лечь на дно в каком-нибудь глухом медвежьем крае.

Ни «Хмырь» ни «Челдон» ничего не могли сообщить о Дмитрии Ковалеве. Оба в один голос утверждали, что такого парня вообще ни разу не видели. Они не знали, где находится их должник Гирзавов. «Копались вот в бумагах его, да не успели надыбать, — пояснили они. — А то бы этого козла вычислили».

Следователь Шарафетдинов, немного подумав, решил, что преступники в поисках Гирзавова выбрали правильный путь: надо было изучить квитанции, платежные документы, телефонные счета, квартирные книжки и тому подобное. Перебирая ворох документов, он заинтересовался квитанциями о приобретении строительных материалов, а главное, квитанциями об уплате за транспортные расходы, иначе говоря, за перевозку грузов. На квитанциях значились автокомбинаты города. Он связался с тем автопредприятием, которое наиболее часто фигурировало в документах. Шарафетдинов догадывался: Гирзавов возводил за последний год какое-то жилое строение за городом. Именно через автопредприятие он надеялся установить, в каком месте разгружались машины. И это ему удалось. То было Башутино!

Деревня находилась всего в десятке километров от Костромы. Здесь была налажена хорошая транспортная связь: туда-сюда то и дело сновали через Башутино автобусы, перевозящие с гражданского аэродрома пассажиров в город. При необходимости и до аэродрома рукой подать. Всегда можно улететь в Москву или Иваново, не говоря уже о райцентрах.

В эту ночь Шарафетдинов и Раисов поспали всего пару часов. И как только на востоке забрезжил розовый свет, они с группой захвата выехали в Башутино.

Пока ехали туда, Шарафетдинов стал сомневаться: странно, что такой опытный, прожженный тип, судя по уголовному делу, оставляет бумаги, по которым можно его найти. Что-то не похоже на него. И еще. Если он решил скрыться от своих компаньонов по криминальному бизнесу, то почему он не продал или не разменял свою квартиру? А так получается, что он сует свою голову в песок, как страус, чтоб его никто не видел. И вообще, как он избежал наказания? Если избежал незаконно, то почему открыто прописывается у всех на виду. А законным путем, пусть даже ему заменили вышку на отсидку, он не мог еще вернуться. Все чаще и чаще Шарафетдинов возвращался к этому вопросу, что-то тут не то, решил про себя следователь, рассматривая ипподромные афиши, вещавшие о скором открытии сезона.

— Наш ипподром здесь, — пояснил старшина Тихонов, кивая головой в сторону парка «Дружба». — Здесь я живу в поселке, именуемом в народе «Дунькиной деревней». Так что и детство прошло на этих лесных тропинках и «Берендеевом озере». Оно, озерко-то, в глубине этого лесопарка находится.

Старшина хотел еще что-то сказать, но видя отсутствующий взгляд следователя, замолчал.

Шофер включил приемник. Передавали вчерашнюю запись дискуссии народных депутатов Верховного Совета России. Одни депутаты, так называемые государственники, говорили о необходимости усиления централизации страны и усилении борьбы с сепаратизмом и терроризмом.

Очевидно не понимая или не желая понять из-за своих корыстных целей, что все государства, и в первую очередь империи, разваливаются как раз из-за сверхцентрализации экономических и политических полномочий, неизбежно ведущей к нарушению баланса интересов между центром и регионами. Свежий пример этого — развал СССР. Империи как многонациональные государства зиждятся, как правило, на одном народе-поработителе, людоедская политика которого прикрывается идеологией двух типов: циничной — открытое признание создания великого государства на костях оккупированных народов, и фарисейской — «оказание высшего благодеяния» и «приобщение отсталых наций к более высокой культуре», однако могильная суть империи от этого не меняется. При этом дух империи всегда более живуч, чем сама империя: он продолжает жить в народе экс-поработителе и после распада такого государства на протяжении жизни нескольких поколений.

Однако империя распадается не потому, что иссекает имперский дух, цементирующий эту тюрьму народов, а потому, что начинают взрываться экономические и политические мины, некогда заложенные самими правителями в национальный фундамент этого сооружения, изначально обреченного историей. Вообще же все колониальные империи — преступные государства не только потому, что созданы огнем и мечом путем уничтожения и порабощения целых народов и наций, но и тем, что они в любой день, даже через сотни лет после своего возникновения готовы потопить (и топят) в море крови любое национально-освободительное движение вплоть до полного умерщвления восставшего народа.

Другие депутаты — представители национальных регионов — предупреждали политиков-шовинистов, коими страна кишмя кишит, что не следует национально-освободительные движения смешивать с массовым терроризмом. Государства-агрессоры и колониальные империи всегда мимикрируют, изображая себя жертвами козней соседей, и создают идеологическое прикрытие своим преступлениям против порабощенных народов, при этом борьбу этих народов объявляют бандитскими мятежами, антиконституционным оголтелым сепаратизмом или масштабным терроризмом. Хотя самый страшный и коварный террорист — агрессивное колониальное государство (обычно существует под вывеской демократической федеративной республики), которое все национально-освободительные движения в своей империи фарисейски объявляет терроризмом, уничтожая при этом целые города и села.

Вместе с тем, нет и не может быть места в анналах истории среди нравственных политиков тем, кто толкает свой народ на путь борьбы, которая заранее обречена на поражение и истребление народа, его культуры и языка, если даже знаменем этой борьбы являются свобода и независимость, ибо в этом случае нарождается трагико-исторический абсурд: знамя борьбы становится выше самой жизни нации. Национально-освободительная борьба тоже имеет свои законы, несоблюдение которых ведет к исторической катастрофе — гибели нации. Для победы необходимы три условия: осознание всей нацией необходимости борьбы за свободу и независимость, дух большинства народа должен подняться до готовности к самопожертвованию ради этой благородной цели, и наконец, благоприятная историческая ситуация, выражающаяся в катастрофическом политическом и экономическом ослаблении империи, которая не позволяла бы ей реально душить национально-освободительное движение.

В принципе же народ, который завоеван силой оружия и лишен существовавшей государственности, должен быть освобожден и через века: на восстановление государственности не должен распространяться давностный срок, как не распространяется он на преступления против человечества, ибо порабощение народа и уничтожение его государственности и есть тягчайшее преступление против человечества.

В этой дискуссии некоторые недалекие политики и бездарные генералы предлагали для укрепления духа страны, для ее целостности ввести войска в свободную республику Ичкерию (Чеченскую республику), считая, что ее можно (уже в который раз) покорить, при чем покорить за несколько часов(?!) двумя парашютно-десантными полками.

Такая глупость, ахинея вызвала саркастическую улыбку у всех слушавших в машине эту радиопередачу. Все они понимали, что маленькие победоносные войны — излюбленное детище бездарных и кровожадных правителей — всегда имеют два недостатка: маленький духовный патриотический подъем населения, каждый желает вести войну руками чужих детей, а потому эти войны нередко оборачиваются большими катастрофами для стран-инициаторов.

Все сидевшие в машине как бы вырвались из этой тяжкой политической атмосферы только тогда, когда милицейский газик резко затормозил: на проезжую часть дороги откуда ни возьмись выскочил теленок, который, подняв хвост, проверял свои скоростные качества, оказалось, рядышком, слева от дороги, на лугу паслось небольшое стадо, и старик-пастух, бранясь на чем свет стоит, размахивая плеткой, семенил к дороге за теленком. И когда он поравнялся с машиной, Шарафетдинов спросил его:

— Отец, вы из Башутино?

— А как же, мил человек. Чай стадо-то оттудова.

— Новые русские там у вас в деревне поселились?

— Поселились, мил человек, поселились. Новые они или старые, то — тому Богу известно. Но то, что это жулье, это всем известно. — Старик остановил взор на Шарафетдинове, видимо, принимая его за старшего, и, потупившись, спросил:

— Закурить, мил человек, не найдется?

— Найдется, найдется, — ответил за него Раисов, зная, что тот не курит. Он достал сигарету, раскурил ее и передал пастуху.

Старик жадно затянулся и сказал:

— Вот ведь даже случайные, можно сказать, люди и то уважили мою просьбу. Не то, что мой сосед, отгрохавший дворец. У того зимой снега не выпросишь. Давеча забежала к нему моя клушка, дак, мил человек, он эту курицу распотрошил — и в чугунок. А мне его жинка, хабалка, на мою просьбу отдать курицу-то, нагло заявила: «Нам чужого не надо, нам своего наворованного хватает». Вот они ноне какие, эти «новые русские» наши.

Пастух погасил сигарету и аккуратно положил ее в пустой портсигар:

— Ужо докурю. Покупать-то ноне не на что. Пенсию-то давно уж не выдавали, с февраля зарплату тем паче не видывал. Вот такие дела…

— Отец, Гирзавова, случаем, не знаешь? — спросил лейтенант Раисов. — Он из новых…

— А как же. Знаю. Хороший человек. Вот он единственный, на кого нельзя грешить. Всегда подсобит…

На вопросы старик отвечал охотно. И неожиданно многое прояснил: где стоит дом Гирзавова, с кем живет, когда поселился. И что зовут его не Марат, а Мурат. За последние месяцы никто к нему не приезжал. Живет скромно. Часто уезжает в экспедиции. По образованию он геолог.

Через несколько минут искатели подъехали к дому Гирзавова. То был одноэтажный кирпичный дом, который соответствовал по размерам даже требованиям коммунистических законов — не более шестидесяти квадратных метров. Сам хозяин был дома. Высокий приветливый мужчина средних лет представился:

— Гирзавов Мурат Фердинандович, — и подал свой паспорт, словно только и ждал работников правоохранительных органов.

На вопросы отвечал спокойно, немногословно. В дом вбежал водитель милицейского газика.

— Товарищ следователь, — обратился он к Шарафетдинову, — вас к телефону…

Звонили из горпрокуратуры. Туда пришла телеграмма за подписью прокурора Казани Нафиева, в которой подтверждался факт приведения смертного приговора в отношении Марата Гирзавова!

Значит, этот живой Гирзавов, не бандит, сбежавший от правосудия, от справедливой кары, а кто-то другой! Но кто? И кем он приходится Дмитрию Ковалеву, ради которого они сюда приехали?

На все эти вопросы хозяин дома ответил предельно кратко. С осужденным Маратом Гирзавовым они братья-близнецы. С детства не ладили с ним. После школы пути их разошлись: он — в колонию для несовершеннолетних, сам же Мурат пошел в горный институт. С тех пор с ним не виделись. «Через бедового братика у меня с детства одни неприятности. Вот и теперь неприятности. Можно сказать, из могилы меня достает, — горько посетовал Мурат Гирзавов. — Я этим типам объясняю что к чему, а они и слушать не хотят, требуют заплатить долги за брата».

Ковалевы, что живут в Казани — десятая вода на киселе, очень дальние родственники. Позавчера приехал Димка. Случайно застал в квартире. Поселился на садовом участке. Это недалеко от Малышева.

— А где он еще может быть? — поинтересовался Шарафетдинов.

— А что, его там нет? — вопросом на вопрос с беспокойством ответил Мурат. — Неужели дом…

— Да, сожгли… — подтвердил следователь догадку хозяина. — Но Ковалев сумел спастись…

Мурат Гирзавов встал, нервно постучал пальцами по столу и сказал:

— Они и меня теперь достанут…

— Не достанут, — твердо заявил Раисов. — Мы их гребешком закона попричесали.

Помолчали.

— Димка собирался в Караваево, к знакомой аспирантке из сельхозинститута…

Через два часа они уже были в Караваево. В отделе аспирантуры получили список аспирантов и их адреса. Решили проверить тех женщин, которые проживали в общежитии. Но молодых аспиранток, знавших Дмитрия Ковалева, там не установили. Подозреваемого нашли у аспирантки, снимавшей однокомнатную квартиру. Его вытащили тепленького, безмятежно спавшего с замужней женщиной, супруг которой отбывал срочную службу в армии.

Шарафетдинова удивило бесстыдство и циничность молодой женщины. Та потребовала, когда узнала, зачем пришли пинкертоны, чтобы они удалились хотя бы на часок, ибо, по ее словам, «с утречка еще не перепихнулась с Митькой». Видя недоуменные лица, Вика (так она назвалась) сказала: «Вы не думайте, что я какая-нибудь такая… Я девушка, можно сказать, еще не целованная. Потому и одолевает жажда после рождения моей дочери».

Глядя на эту реликтовую женщину, Шарафетдинов подумал: «Во взаимоотношениях мужчин и женщин больше обмана, чем между мужчинами, ибо во втором случае каждый заблуждается меньше, то есть обманывает самого себя; к тому же последствия обмана здесь более чреватые, нежели в первом случае».

А Вика, как бы разъясняя суть взаимоотношений мужчин и женщин в браке, невозмутимо продолжала: «Один большой ученый-мыслитель вывел правильную формулу-закон: „Внебрачная связь мужа или жены по любви — порыв страждущего сердца, а без любви — разврат“. Но я каждый раз влюбляюсь в разных мужиков если не до трахания, то уж обязательно всегда во время этого богоугодного процесса. Я всегда, стало быть, страждущая. А по святым книгам (она перекрестилась) страждущие — вне греха. Так что я всегда чиста душой и телом. Не случайно же я тащусь от духовной музыки».

В это время Ковалев медленно, трясущимися, как у пьяницы, руками напяливал свои штаны и рубашку, от страха плохо понимая, о чем распространяется эта ненасытная гетера от науки, что несут ее греховные уста, которые он недавно целовал.

Через несколько минут они уже все молча усаживались в машину. В полдень того же дня начали допрос Ковалева. Но тот упорно отрицал всякую причастность к убийствам в Республиканском узле спецсвязи Татарстана.

Вот и получилось, что казанские детективы гонялись сначала за Маратом Гирзавовым, а он оказался призраком: давно как великий грешник в аду на сковороде жарится. Да еще если верить Ковалеву, что он честный малый, то и тут вроде как за тенью преступника носились. Утешало их одно: защитили от бандитов честного человека, брата осужденного.

Ковалева, конечно, не отпустили, слишком уж много было нестыковок в его объяснениях собственных поступков. Да и косвенные улики, как гири, тянули вниз в яму преступления, совершенного в узле спецсвязи.