Дети большого дома

XLVIII

Закончив свои дела, они пытались отдохнуть, но никому не удалось сомкнуть глаза. Спустя два часа пришел поговорить с разведчиками комиссар Микаберидзе. Командованию очень нужен «язык». Если попадется хороший — будет чудесно. Командование уверено, что разведчики вернутся с удачей. Следует только действовать умело, проявить в решающий момент быстроту и напористость, чтоб при смелом поступке одного немедля подоспел на помощь другой. Например, если…

И комиссар полка стал рассказывать различные случаи о возможном выходе из неожиданных положений. У бойцов создалось впечатление, что комиссару приходилось не раз бывать в разведке. Потом он заговорил с братом по-грузински — тихо, по-семейному.

В подобные минуты один из них переставал быть бойцом, а другой комиссаром: говорили друг с другом старший и младший братья. Давал ли старший брат советы младшему? Но ведь он уже дал их всем, в том числе и Ираклию! Или они вспоминали свою мать, которая ждала их письма, дрожа за жизнь сыновей, как и все матери? Трудно было угадать.

В первый раз бойцы видели братьев за такой задушевной беседой, и это было им любо.

В полночь разведчики тронулись в путь. Стояла морозная, ясная ночь; не было ни мглы, ни тумана, которые были бы так на руку разведчикам.

На опушке леса их ждал заместитель начальника штаба полка. Заметив старшего лейтенанта Атояна, сопровождавший разведчиков комиссар приказал остановиться.

Заместитель начштаба отозвал в сторону Ивчука и Ираклия.

— Вы хорошо запомнили все, что рассказал вам мальчик? — спросил он.

— В точности! — заверил Ираклий. — Ивчук знает даже и тот дом в селе, где живет Митин дед.

— Да, я всех жителей села знаю! — подтвердил Ивчук. — Митя мне подробно описал, в каких хатах расквартированы гитлеровцы. Все ясно, товарищ замначштаба, будьте уверены!

Пожелав удачи в разведке, комиссар и замначштаба долго вглядывались в мрак, в котором исчезли, словно растаяв, разведчики. Еще слышны были шаги по мерзлому снегу, но и они доносились все глуше и глуше, постепенно замирая.

Вернувшись в штаб, комиссар еще долго прислушивался — не усилилась ли перестрелка, не заметали ли разведчиков, не звонят ли из батальонов. Однако не случилось ни того, ни другого, все было как обычно.

Комиссара не оставляла тяжелая мысль о том, что Ираклий ушел очень далеко, в неведомое и опасное место, что он не сможет в случае нужды прийти брату на помощь.

Ираклий вспоминался Шалве то таким, как теперь, в военной форме, в белом маскхалате, то ребенком в коротких трусах, бегающим по улицам Кутаиси. Ираклии ушел теперь в фашистский тыл на разведку, и какая-нибудь ничтожная случайность может положить конец его жизни. А (мать или ничего не знает, или, быть может, видит хорошие и светлые сны. Славная, строгая и добрая мать! Дрожит за жизнь сыновей, но узнай она, что тот или другой проявил слабость или малодушие или не пришел вовремя на помощь товарищу, — не простила бы никогда!

Зазвонил телефон. Комиссар взял трубку. Начальник штаба Кобуров доложил, что разведчики удачно перешли линию фронта. Комиссар сообщил об этом командиру полка.

Подполковник Дементьев улыбнулся:

— Ну вот и хорошо!

Он понимал своего комиссара.

На сердце у Шалвы Микаберидзе стало легче. Командир полка предложил комиссару присесть рядом.

— А ну, почитай, комиссар, вот новая статья Эренбурга, днем было некогда, — сказал Дементьев, стараясь отвлечь его от тяжелых мыслей.

…А в это время, незаметно проскользнув через оборонительный рубеж врага, разведчики гуськом двигались через кустарник, стараясь сквозь мягкий шум ветра уловить каждый подозрительный звук. Иногда они молча останавливались, если кричала лесная птица, и снова так же молча трогались в путь вслед за передним.

Аргам с волнением думал о родных и близких: вспоминают ли о нем, догадываются ли, где сейчас он находится? Вот он идет с товарищами по земле, полной опасностей, — безыменный боец, без каких-либо документов, удостоверяющих его личность. Если убьют его, тело останется. здесь; найдут его местные крестьяне, и никто так и не узнает, кто он. Один из многих…

Эти мысли порождали какую-то безнадежность. Почувствовав это, Аргам попробовал отбросить их. Ведь он теперь не только с группой разведчиков — он с партией и в партии! Он обязан существовать, быть, действовать…

«Неужели я боюсь? — подумал он. — Нет, не боюсь!»

Разведчики шагали молча и бесшумно. Внезапно гукнула та же птица, но несколько иначе. Это был сигнал опасности. Ираклий перебежал вперед, поравнялся с молча шагавшим Аргамом. Навстречу им шла группа вражеских солдат, тоже в белых маскхалатах. Они двигались прогалиной, кустов вокруг не было. По молчаливому уговору бойцы продолжали идти, слегка изменив направление, чтоб не столкнуться с ними. Вслед за Ираклием и Аргамом молча и, казалось, равнодушно шли остальные. Когда гитлеровцы поравнялись с Ираклием и Аргамом, один из них окликнул:

— Из второго батальона?

— Из второго, — подтвердил Аргам и, заметив, что те продолжают идти, не обращая на них внимания, крикнул им вдогонку: — Который час?

— Два часа тридцать минут, — ответил один из гитлеровцев.

Ираклий схватил Аргама за руку и с упреком шепнул:

— Лишние разговорчики!

Ему хотелось добавить: «Ты хорошо знаешь немецкий, но не нужно этим щеголять!»

Опять показались кусты, поблескивавшие под лунным светом. Луна… Сколько сложено о ней песен!.. А вот разведчики не любят луны, она ставит под угрозу их работу.

Впереди вспыхнуло белое пламя. Дрогнула земля. Пламя проносилось высоко над головой, устремляясь на восток, позади слышались разрывы, должно быть как раз у оборонительного рубежа, занятого полком Дементьева.

Разведчикам было на руку то, что демаскировались артиллерийские позиции неприятеля. Ираклий ползком двинулся вперед. Следовало теперь же преодолеть и эту линию сопротивления, именно теперь, под шум канонады. Позиции одной батареи остались слева, вторая, расположенная правее, была далеко. С минуту царило затишье, затем снова начали бить орудия. Во время стрельбы на светлом фоне лунной ночи отчетливо виднелись снующие фигуры солдат. Можно было бы подождать прекращения огня, лежа здесь; за оживлением последовало бы затишье, и тогда… Нет, уж лучше двигаться к селу!

Мысль о том, что в селе можно захватить офицера, была слишком заманчива. Поднявшись, Ираклий быстро зашагал вперед. За ним следовал Игорь, для которого и стрельба врага, и белые фигуры товарищей, и много раз освещающие окрестность ракеты были словно повторением виденного сна. Не впервые выходил он на разведку. Каро шел за ним и был озабочен одним: не случилось бы чего-нибудь с Аргамом и Ираклием — вдруг он не сумеет вовремя подоспеть на помощь им. Он то полз, то шел, напрягая слух.

Показались первые хаты села. Разведчики, прячась у стен, двинулись по улице. Иногда начинала лаять какая-нибудь собака и умолкала. Из-за реденьких облаков луна освещала погруженное в тишину село. Они подходили к дому с высокой кровлей. Ивчук снова прошел вперед, чтоб указать дорогу, и вскоре остановился у ворот одиноко стоявшего дома. Разведчики притаились. Они услышали звук шагов Ивчука, затем стук в дверь и тихий разговор. И снова все смолкло.

Проходили минуты. Из дома не было никакого сигнала. Но вот три раза пролаяла собака. Это и был условный знак. Ираклий двинулся с места, подав остальным знак следовать за собой. На крыльце их встретил незнакомый подросток. Он распахнул перед разведчиками дверь. Старик с бородой, старуха и молодая девушка встретили их удивленными и немного испуганными взглядами. Ивчук сидел на лавке. Тусклый свет керосиновой лампы падал на его опущенную голову.

Старуха перекрестилась.

— Что случилось, Коля? — спросил Ираклий шепотом.

— Несчастье, — пробормотал старик и философски добавил: — Да разве можно знать, кого из нас минует теперь беда?!

— Но что случилось? — снова спросил Ираклий.

Перебивая друг друга, хозяева рассказали, что неделю назад гитлеровцы повесили старика Дмитрия Степного. Разыскали его в соседнем селе, доставили сюда, подвергли мучительным пыткам. «Ты поддерживаешь связь с партизанами, — говорили они, — признавайся!» Один из выдавших его донес, что сын Степного известный летчик. Старика повесили. Поставили на площади возле колодца виселицу, согнали туда крестьян и повесили его на глазах у всех. Один из офицеров через переводчика сказал: «Этот старик украл вещи у офицера и скрылся. Видно, к партизанам отнес… Никто, говорит, не уйдет из наших рук, каждого ожидает наказание, кто себя так вести будет». А когда ему на шею веревку накинули, Дмитрий Дмитриевич сказал народу: «Врут они, люди добрые, ничего я не воровал! Чистым был, чистым и умираю, любя Россию. Отомстят за меня, говорит, наши, будет им суд и наказание!» И только он эти слова вымолвил, как выстрелили из автомата и скамейку из-под его ног вышибли. Когда петля на шее у него затянулась, старик был мертв, он уже был убит автоматной очередью. Пять дней качалось его тело на виселице, и шевелилась от ветра белая борода, вся в пятнах крови.

— А во всем Мазин виновен, предатель, собака! Старостой заделался, ноги им лижет… Он и шпионил, Дмитрия Дмитриевича выследил.

При этих словах у Ираклия зародилось неожиданное решение, не входившее в их задание и минуту назад неизвестное ему самому.

— А где живет этот Мазин, дед?

— А зачем вам? — настороженно спросил старик.

— Хотим в лицо этому предателю поглядеть. Что, большая у него семья? Кто у него есть дома?

— Семья небольшая — он да жена. Оба сына в армии. Жена — толковая баба, все ссорится с мужем, ругает его, честит на все корки, а с того — как с гуся вода.

— Ну так вот мы к нему и пойдем. В дверь постучишь ты, дед, скажешь, что есть важное дело к нему. Откроет он, мы и войдем.

…Увидя разведчиков, Григорий Мазин вначале не догадался, кто к нему вошел, когда же сообразил и хотел позвать на помощь, Ивчук приставил к его груди автомат, держа палец на спуске. Предатель рухнул на колени, обнял ноги Ираклия и забормотал:

— Смилуйтесь, заставили меня, смилуйтесь! И сыновья мои с вами, красноармейцы они…

Глаза Мазина налились кровью, точно готовы были выскочить из орбит. Он, мыча, ползал и извивался на полу.

— Смилуйтесь, заставили!

Жена, съежившись в углу, с ужасом глядела на эту сцену.

Старик, пришедший с разведчиками, говорил Мазину:

— Ты думал, нет советской власти, наших стал предавать, свиное рыло, продажная твоя душа?! Ну, дай теперь ответ!

— Найди нам веревку! — распорядился Ираклий. — Мы должны фашистского начальника повесить, крепкая нужна веревка. А ну, быстро!

Усмотрев в этом приказании проблеск надежды, Мазин оживился:

— В хлеву она, пойду принесу.

— В хлеву? Так пойдем вместе. А пикнешь — на месте пристукнем!

Достав из сумки лист бумаги, Ираклий присел к столу. Заметив на столе чернила, он положил карандаш в карман и начал писать чернилами: «Всех предателей ожидает собачья участь Григория Мазина». И подписался: «Народные мстители». Листок с надписью он вложил в сумку и поднялся.

— Ну, пошли в хлев, дашь нам веревку.

Почуяв недоброе, Мазин снова рухнул на пол и завыл:

— Сми-луй-тесь!

— Заткни ему рот! — приказал Ираклий.

Ивчук с Каро тряпкой заткнули рот предателю.

Разведчики повесили изменника в хлеву и несколько минут стояли подле его покачивающегося тела, глядя на бумажку с клеймящей надписью на груди. Вышли они с чувством облегчения, избавившись от этого омерзительного зрелища.

— Нужно покрепче запереть старуху и задвинуть снаружи ставни, — распорядился шепотом Ираклий.

Но стоявший на крыльце старик провожатый сообщил, что она скоропостижно скончалась.

Никто не заметил, как вздрогнул при этих словах Ираклий.

— Бедняжка, она-то чем провинилась? — тихо шепнул он. — И мы не виноваты, иначе не могли… А все же заприте-ка двери. Ну, пошли!

Игорь и Аргам сторожили на улице, возле плетня, не зная, что происходит в доме, куда вошли товарищи.

Фосфоресцирующие стрелки часов на запястье Ираклия показывали, что до рассвета уже недалеко. Надо было действовать быстро — и так задержались из^:за казни предателя. Если за этот короткий срок они не сумеют выполнить задание, то сержанту Микаберидзе придется отвечать перед командованием. Сопровождавший их старик подвел разведчиков к дому, вокруг которого шагали двое часовых!

Тут квартировали командир фашистского артиллерийского дивизиона обер-лейтенант Курт Купер и младший офицер, спавший в одной с ним комнате со дня исчезновения у обер-лейтенанта револьвера и планшета. На другой день солдаты нашли и доставили планшет лейтенанта, потерю же револьвера Купер скрыл от командования, присвоив парабеллум одного из убитых.

…Аргам лежал на земле у стены, когда часовой, дойдя до него, приостановился. Не было слышно ни звука, но часовой замер, словно прислушиваясь к чему-то. Сердце у Аргама колотилось. Он крепко сжал рот и задержал дыхание, как во время глубокого нырка. Часовой поправил на животе автомат. Заметил ли он Аргама и собирался выстрелить? Но фашист не стрелял, держа наготове автомат. Он смотрел не на Аргама, а на противоположный конец улицы. «Как только он повернется — ударю», — думал Аргам, подавляя страх. в сердце. «Пора!» С минуту фашист оставался стоять и вдруг с глухим хрипом ничком рухнул наземь. Аргам не понял, что произошло, и от неожиданности весь похолодел. Он все еще лежал на земле. Какой-то белый призрак склонился? над часовым. Послышался глухой удар, и белый призрак поднялся во весь рост. На снегу виднелась его тень. Белая фигура повернулась в сторону Аргама и негромко свистнула. Ясно — опередил кто-то из товарищей…. Аргам приподнялся.

— С другим покончили, пойдем! — шепнул Каро.

Аргам и рад был благополучному исходу, и удручен тем, что не представилось случая испытать кинжал знаменитого разведчика Медведева. Он молча и покорно последовал за Каро, прислушиваясь к шуму легких шагов. Во двор вошли все вместе. На этот раз остались сторожить Каро с Ивчуком; в дом должны были войта Ираклий, Игорь и Аргам. В случае сопротивления Ираклий приказал прибегнуть к холодному оружию; стрелять из автомата следовало только в крайнем случае.

Осторожно ступая, поднялись на крыльцо. Дверь была заперта. Старик с крыльца перебрался на крышу.

Немного погодя медленно и бесшумно открылась дверь… Пробираясь на носках, разведчики вошли.

На столе стояла лампа с прикрученным фитилем.

Игорь прибавил огня в лампе. Та же картина, о которой рассказал Митя: на столе — пустые бутылки и консервные банки, на кроватях — спящие глубоким сном офицеры. Рядом с одной из кроватей висел зеленый китель с железным крестом на груди, какие не раз приходилось видеть на убитых или пленных фашистах. Ираклий сейчас же взял автомат и передал старику, знаком приказав вынести. Игорь с Аргамом подошли к спящему офицеру. Заметив торчавшую из-под подушки кобуру, Аргам осторожно потянул ее. Офицер сонно повернул голову, когда Аргам уже вытащил револьвер. Игорь автоматом толкнул его в плечо. Офицер раскрыл глаза и с удивлением взглянул на дула наведенных на него автоматов, должно быть, все еще не отличая сна от действительности. Русые волосы его были коротко подстрижены, лицо свежевыбрито, лоб лоснился под желтым светом лампы, над верхней губой, вместо усов, было два рыжих пятнышка.

— Молчать, не то смерть! — пригрозил Аргам по-немецки. — Встать и одеться, дом окружен целой ротой…

Он говорил почти шепотом. Ошалело поводя глазами, офицер медленно протянул руку к подушке, но испуганно отдернул ее, заметив свой револьвер в руке человека в белом.

— Встать, одеться, быстро! — повторил Аргам. Все поняв, офицер замычал, точно бык, которого ведут на убой.

Но тут его стукнул автоматом Игорь, и офицер, хрипло охнув, остался лежать на спине; со лба и висков у него потекла кровь. Проснувшийся тем временем младший офицер немедленно поднял вверх руки. Словно поняв всю безнадежность положения, он не издал ни звука, не сделал никакой попытки к сопротивлению. Аргам приказал встать и одеться, и младший офицер, видимо фельдфебель, покорно и молча стал одеваться под направленным на него черным дулом автомата.

Аргам торопил:

— Быстро, быстро!

Подняли на ноги обер-лейтенанта и начали одевать. Фашистам скрутили за спиной руки, связав обоих одной и той же веревкой, заткнули рты.

— Пусть себе дышат носом — с них и этого достаточно!

Безмолвны были улицы маленького села. Редкие облака попрежнему не закрывали луны, и снег серебристо искрился под ее лучами. А вдали, откуда пришли разведчики, вспышками ракет освещались кустарники и снова бледнели под лунным светом…