Дети Брагги

XIV

Голос говорил, рек ему. Голос, отягощенный мощью. — Изо всех могучих орудий, из прекрасного оружия моего, — рокотал голос, — ты выбрал иглу и чашу.

Голос доносился из туманной дымки. Прищурившись, Скагги обнаружил, что стоит возле высокого деревянного стола. Все вокруг было вполне знакомым: и небольшая жаровня, в которой уже успели подернуться серым пеплом угольки, и разных размеров бронзовые чаши и чашечки, и перевязанные кожаным шнурком пучки трав — ромашка и птичий горец казались свежесобранными, а вот зверобою дали завянуть, не подсушив. Скагги еще удивился, кто же собирает эти травы в одно время. И все же это была не скромная горница Амунди Стринды. Массивный дубовый стол, дальний конец которого терялся в туманной дали, стоял на кажущемся беспредельным каменном полу огромного зала, в котором впору жить разве что великанам из старинных сказаний. Стен зала он не видел, но даже запрокинув голову, не смог разглядеть и потолка. Увидел только лишь мощные столбы и колонны, уходящие куда-то в невообразимую высь, где за голубоватым туманом свивались плотные клубы серого дыма.

Когда глаза его привыкли к синеватому полумраку, Скагги вдруг ощутил, что он здесь не один. Силуэты невообразимо высоких фигур маячили вдали и, кажется, глядели вниз на дубовый стол. Он не мог ясно видеть их и не осмеливался более чем на одно-два кратких мгновения оторвать глаз от ступки, в которой толок кору болотного белозора, чтобы самому взглянуть наверх. Фигуры придвинулись ближе. А ведь они, похоже, рассматривают меня, обсуждают, подумалось вдруг Скагги. По спине у него побежали мурашки, захотелось спрятаться куда-нибудь. Но помня уроки Стринды, он не решился даже нагнуться ниже над ступкой, боясь вдохнуть пыль от коры опасного дерева.

— Так и отдай его мне, — раздался вдруг звонкий и вместе с тем убаюкивающий голос. На Скагги повеяло запахом яблок и диких трав.

Послышался смех, за ним шелест тканей, будто говоривший — говорившая стремительно сделал шаг вперед. Узкая с тонкими нежными пальцами травяная рука зависла вдруг над дубовым столом, провела над ним, над горшками, над чашками, над иглами и жаровней, и самим травником, сметая все будто груду ягод и листьев. Их яркие краски поблекли, смежившись чем-то серым и мягким, и в этой новой ткани Скагги узнал плащ Тровина. Вот сейчас наставник повернется, Скагги не терпелось рассказать ему обо всем, что произошло с того последнего вечера в усадьбе…

Огонь…

…И черными глазницами на Скагги глянул обгорелый череп, поднялись из-под плаща черные костяшки пальцев. Нижняя челюсть черепа ходила вверх-вниз, как будто он говорил что-то, повторял раз за разом…

Скагги показалось, что он падает, кувыркаясь уносится куда-то вниз и вниз…

Скагги рывком сел, сбросив ноги на пол. Уставился перед собой невидящими глазами. И хмурый утренний свет в окне затянуло дымом с запахом гари, запрыгали по столу жадные языки пожара. Его будто бы окликнул знакомый мягкий голос, но Скагги слышались лишь хриплые крики бессильного гнева и треск пожираемых огнем поленьев. Он еле слышно пробормотал:

Увидев перед собой улыбающиеся лица Ванланди и Стринды и привычную горницу целителя, с ужасом добавил: — Я ведь снова забуду…

— Я успел записать, — улыбнулся Амунди.

В центре горницы возле Одинова копья с зацепившейся за шип на наконечнике ниткой тисовых ягод язычки пламени в жаровне весело лизали березовые поленья, но это было единственное веселье в светлой просторной горнице. Собравшиеся в молчании занимали свои места на сдвинутых в круг лавках. Лысый Грим печально оглядел знакомые лица, думая о том, сколько морщин, сколько печали и усталости прибавилось в них за каких-то несколько дней. Думал он и о том, что вновь начать тяжелый и — увы! — неизбежный разговор придется ему. Тяжелая это ноша смотреть в лицо своему миру, видеть его таким, каков он есть, впервые пришло ему в голову.

— Осколков головоломки у нас все больше, — без вступления и спокойным ясным голосом начал скальд Одина, — почитай, что все.

— Все они у нас будут, когда Скагги отыщет место, зашифрованное в предсмертном послании Молчальника, — как будто самому себе вполголоса проговорил Ванланди.

— Разумеется, — согласился с ним Лысый Грим. — Но и сейчас, еще до того, как отправится на Гаутланд его воспитанник, нам следовало бы сложить вместе то, что знаем мы об этом «втором». Во-первых, сам Скагги добрался бы до нас раньше, не встреть он у переправы чернобородого путника в синем плаще. Не будь той драки и падения его в Рив, мальчик не утратил бы дощечку с висой и память. Не стоит ли предположить, что некто стремился помещать ему?

Все согласно кивнули.

— Во-вторых, — продолжал скальд аса асов, — пробираясь через захваченный Рьявенкрик, оба — и Скагги, и мой внук — видели странного человека, чертами лица походящего на нашего конунга. В-третьих, мы имеем видение о герое, который не нашел в себе сил убить дракона, и точильном жезле. И последнее, то, что поведал нам дружинник грама Харфарга.

Вновь воцарилось тягостное молчание. Каждый из скальдов вспомнил допрос раненого дружинника грама Берси Золотого Зуба, и в воспоминаниях этих не было ни радости, ни славы. Раненый Иви Норвежец отрицал все обвинения Грима Квельдульва, а конунг Вестмунд в ярости требовал от Грима же доказательств, пока слова его не подтвердил Хамарскальд. Тогда, окинув яростным взглядом собравшихся в палате, конунг потребовал сделать все — пытать, изувечить стоящего перед ними связанного норвежца, — только бы добиться от него слов правды. Иви молчал. Скальды переглядывались.

Негоже взывать к рунной волшбе ради допроса. Бросив беглый взгляд на замкнутые лица детей Брагги, целитель хмуро вышел, чтобы вернуться с каким-то неприметным горшочком. Тихим бесцветным голосом Амунди заговорил; среди исполненного ужаса молчания Круга и стражников конунга он объяснил норвежцу, что у него, как и у любого пришедшего в этот мир, есть выбор.

Или Иви рассказывает все, что известно ему о делах его грама, или стражники заставят его принять снадобье из вот этого — Амунди показал его всем — горшка. «Снадобье», — впервые произнес хоть слово дружинник. «Хорошо». Лицо целителя перекосило болезненной гримасой, только дружинник ведь не дослушал его, не так ли?

Снадобье, конечно же, не заставит его говорить, но лишит способности двигаться, не убив при этом. Дружинник мертвенно побледнел. Как и всякий воин, он знал, что это означает. Жить из милости, ждать, что кто-то будет столь добр и накроет или накормит тебя. Или убьет, если это будет побратим или кровный родич.

Вид вязкой, желтой с прозеленью жижи сломил воина. Так скальды обрели еще один осколок головоломки.

Зная об угрозе, нависшей над островом, но не зная, сколь она серьезна, Харфарг выслал на Гаутланд дружину на трех кораблях, старшим над которыми он поставил Берси Золотого Зуба. На вторую ночь штурма грам понял — тут дружинник вздернул подбородок, как бы защищая решение своего вожака, — что здесь, на острове, битва проиграна. То же самое сообразили и скальды, уколол он, бросив насмешливый взгляд на Грима и Бранра. И Эгилю пришлось взять сына за плечи, чтобы удержать его от гневных возражений — или чего похуже.

Единственный корабль удалось вывести Берси-граму из крепости, но и то недалеко. Ночью невесть как — голос дружинника впервые дрогнул страхом перед неизведанным — на неспешно продвигающийся к устью корабль поднялся незнакомец в черном плаще. Громким, так чтобы слышала вся дружина, голосом он заявил, что «Ярхордру» без его помощи в Скаггерак не выйти. За помощь же потребовал он ото всех дружинников, чтобы всем встречным они рассказали, кто сгубил Рьявенкрик.

Карри Рану из рода Асгаута и скальды.

Увидев в Скаггене драккар «этой морской суки» и боясь вернуться на север, дружина Берси решила скорее отправляться вверх по Вистинге в Фюркат в надежде первыми принести в лагерь конунга весть о гибели Рьявенкрика. По этой же причине, проведя свой корабль, Берси приказал завалить реку — это-де хоть как-то да задержит возвращающихся. Откуда было Берси знать, что Домари везет из Аггерсборга лошадей?

— Важно не то, как мы заставили Иви Норвежца рассказать нам правду, Стринда, — прервал молчание Оттар Черный, — а то, что в гибели крепости незнакомец требовал обвинить нас, детей Брагги.

Травник кивнул, признавая правоту его слов, но это не разгладило горьких морщин в углах его рта.

— Но можем ли мы предположить, что незнакомец Скагги, Грима и Берси — это один и тот же человек? — задумчиво спросил Эгиль.

— Руны, — коротко ответил ему Гранмар.

— Пусть дар Хрофта и ненадежен, но рунные знаки не могут лгать, — отмел зарождающиеся возражения Ванланди.

Во дворе воцарилась вдруг необычная, невероятная для летнего полдня в большом лагере, мертвая тишина, но занятые приготовлениями к большому гаданию скальды этого не заметили.

Грим лишь удивился про себя, что могло заставить замолчать шумных и непоседливых подмастерьев Гранмара, и вернулся взглядом к деду, легко, без принуждения или нажима бросавшему прямоугольные пластины из удивительно белой с золотистым отливом кости, давая им свободно лечь вдоль «положительной» в гадании стены. С легким шорохом легла пятая руна, но… Прикрывавший дверной проем полог распахнулся, отброшенный резким взмахом чьей-то руки, и в горницу ввалились с десяток вооруженных воинов. От недоумения скальды на какое-то краткое мгновение замерли в неподвижности — никто не смеет нарушать большого гадания! Дерзкого ждет тяжкая кара, и не только Создателя рун, но всех асов. Но недоумение их длилось одно лишь мгновение, и вот каждый из них уже потянулся за оставленным вдоль лавок и стен оружием.

Один только Ванланди, привалившись к стене, чтобы не получить удара в спину, пытался наложить на вход преграждающее заклятие, хотя бы начертить руну Иса, но тщетно. Старого сновидца безжалостно теснили все новые врывающиеся в горницу ратники, то и дело ему приходилось перехватывать меч из левой руки в правую, чтобы парировать беспощадный удар.

Тишина во дворе взорвалась гомоном и гулом голосов. Коротко оглядевшись по сторонам, Грим принялся прорубать себе дорогу к скальду Фрейра, умоляя про себя всех асов позволить ему достичь Ванланди вовремя. И впрямь асы вняли его призыву, поскольку не прошло и нескольких минут, когда ему удалось уже проткнуть спину одного из нападавших на старика, отвести в сторону клинок другого и, наконец, встать между ним и нападающими, тесня раненого скальда дальше в угол.

— Не выйдет… — прохрипел у него за спиной Ванланди.

— Выйдет, — огрызнулся Грим, отбивая очередной удар и чувствуя, как жаркой волной заливает его тело священная жажда боя.

Старик у него за спиной шевельнулся и вдруг прижал ладони у него меж лопаток.

Ярость… Кровавая пелена, начавшая уже было застилать Гриму глаза, внезапно спала, а затуманенный разум прояснился. Ярость из его разума перетекала в руки, в меч, уступая место холодной расчетливости в мыслях.

— Ванланди? — крикнул Грим, уворачиваясь от очередного выпада и тесня старика еще дальше в угол.

— Не время для ярости, — сквозь зубы отрезал скальд Фрейра.

Не переставая наносить и парировать удары и чувствуя, как намокает спина рубахи от льющейся по рукам скальда Фрейра крови. Грим огляделся по сторонам. Схватка кипела по всей горнице, причем каждому из детей Брагги приходилось отражать натиск троих, а то и четверых противников.

Неожиданно на расчищенном сверканием его клинка пятачке перед распахнутым окном возникла Карри.

«Окно, — усмехнулся про себя Грим. — Один! Однако нужна-то она не здесь!»

— Дружина? — коротко бросил он в сторону дочери Раны Мудрого.

— Уже здесь, — так же коротко ответила она. — Пытается прорубиться через дверь, и дружина Гвикки с ними.

Через пару минут расчищенное пространство значительно увеличилось, однако откуда-то из-за окна потянуло дымом, дощатый пол под ногами перестал служить надежной опорой, став скользким от крови. За спиной Грима хриплым от боли голосом раненый скальд запел гимн Фрейю.

Внезапно неизвестно откуда пришедшийся удар скамьей заставил Карри упасть на одно колено. Клинок ее оказался блокирован мечом противника, в котором она к удивлению своему узнала ратника из личной охраны конунга. Сейчас же этот пышущий ненавистью здоровяк всем весом давил ее клинок. «Вот потому я и говорила, что для хорошей работы мечом у меня сил недостанет», — невесело подумала она, чувствуя, как окровавленное острие все ближе и ближе подползает к ее горлу.

И тут весь мир переменился. Карри и ее противника, у которого, как она заметила, зрачки были сужены в еле заметную черную точку, окружила вдруг бездонная сосущая тьма, пустота, в которой совершенно не за что было зацепиться. И эта пустота взорвалась внезапно вибрирующим воем.

За плечом все давящего на нее дружинника Карри вдруг увидела лицо Грима. Не переставая орудовать мечом, Квельдульв, казалось, глядел прямо на нее, и во лбу у него, рассекая холодную тьму, загоралась точка света. Чернота сгущалась, погружая всех троих во всеобъемлющую беззвездную ночь. Карри чувствовала присутствие в этой ночи неких существ. Тьма кишела этими странными существами, и не понять, клубились в ней человеческие фигуры или очертания обитателей нижнего из миров Хель, все эти омерзительные чудовища, которых, с холодным расчетом взывая к силам хаоса, пробуждал теперь Квельдульв, скальд Локи.

Пойманная среди этих странных голосов и вечной ночи, Карри каким-то образом могла видеть и Грима, и своего врага. Их яркие силуэты танцевали в кромешной тьме. Меч Весова дружинника как будто бы светился изнутри каким-то нездешним лиловато-зеленым светом. Карри усилием воли попыталась сосредоточить все силы на руке, сжимавшей меч, вливая в нее всю свою ненависть к Весу.

Попыталась сдвинуть с места клинок. И обнаружила, что не способна даже пошевелиться.

«Грим взывает к рунной волшбе, не используя руны, у него просто нет времени творить их!» — пронзила ее невероятная догадка, а вместе с ней и отчаяние. Если он ошибется, если не сможет загнать назад всех этих существ, если не сможет изгнать из горницы эту живую тьму, гибель грозит всем, кто находится здесь…

Губы Грима шевельнулись, и дружинник начал… Падать? Карри скорее почувствовала, чем услышала его крик, бессловный визг невероятного отчаяния.

Падать?

Но нет, он стоял прямо, не падал. Дружинник сжимался, с невероятной скоростью отдаляясь от Карри и Грима, с леденящим душу воплем. Его голос, как и его тело, замыкался в себе, становясь все тише, все дальше, все глуше… Карри почувствовала, как тот же инеистый холод вливается в нее, растекается по жилам…

Кто-то дернул ее за плечо.

В следующее мгновение чья-то рука отшвырнула ее к стене, перед глазами сверкнул клинок.

— Прикрой Ванланди, — бросил ей Грим, одновременно подталкивая к ней ногой меч. — Это еще не конец.

Мучительным усилием воли, заставив себя забыть о недавнем ужасе и подобрать с пола клинок, дочь Раны Мудрого — ей же дал это мгновение сын Эгиля, прикрывая ее, пока она подбирает меч, — оглянулась на то место, где только что был ее противник.

Ничего.

Справа от них, у двери, в скрежете стали все бешенее, все неистовее кружились в танце смерти тела воинов. Догадавшись, что это прорвались наконец в палату Круга дружинники Гвикки, Грим двинулся через горницу, к той самой «положительной» в гадании стене, вдоль которой легли руны.

Заметив возле самого плеча чей-то клинок и резко отбросив свое тело в сторону, Грим ударил нападавшего ногой. Острие клинка дернулось, затем рванулось к его ребрам. Грим отклонился, развернул меч и ударил им, как мясницким ножом — снизу вверх и вдоль собственного тела. Острие меча наткнулось на переплетенные звенья кольчужной рубахи. Железо царапнуло по железу, взвизгнув, словно слабо протестуя. Безглазый — вместо зрачков одни только черные точки! — дружинник вновь занес меч, Грим проскользнул ему под руку и ударил снова, целя в незащищенную кольчугой подмышку.

Расчет — «И когда он научился рассчитывать в драке!» — промелькнула в голове Квельдульва шальная мысль — был верен.

Клинок вошел в плоть. Он ощутил, как лезвие слегка замедлилось, проходя кольчугу и встречая лишь слабое сопротивление плоти, все глубже стало погружаться в тело. Клинок вошел на всю длину.

Поворачивая, прежде чем выдернуть меч, Грим услышал справа от себя возглас Амунди. Сын Эгиля дернул на себя клинок, но тот поддался не сразу. Не желая терять времени, Квельдульв уперся ногой в грудь противника и изо всех сил толкнул его наземь.

Не тратя даже взгляда на выяснение, что сталось с пронзенным им дружинником, Грим повернулся на каблуке. Вторая нога стала на грудь упавшего.

Амунди, стоя на одном колене, явно собирался поднырнуть под занесенный клинок противника. Вот он подобрался. Прыгнул. И вновь скрежет металла о металл — жалобно застонала кольчужная рубаха под плащом дружинника. Амунди же это дало возможность вскочить на ноги. Использовав поверженное тело как трамплин, Грим перехватил меч в обе руки и со всей силы обрушил его на дружинника сзади. Сила удара перерезала закраинные звенья кольчуги у шеи, и клинок беспрепятственно погрузился в тело.

Амунди уже был занят другим воином. Однако схватка постепенно угасала. Светлая горница скальдов, залитая кровью, заваленная телами палата Круга, напоминала место бойни. Грим оглядел пораженных происшедшим дружинников Гвикки, Карри, без сил упавшую на скамью у стены, и рядом с ней зажимающего рану Ванланди. Взгляд его остановился на скальдах, сгрудившихся у дальнего окна, бьющихся уже один на один с последними из нападавших…

Скальды же обороняли кого-то или что-то, что находилось за их спинами, и Грим вдруг понял, что над головами их возвышается, как это было, сколько он себя помнил, голый как шар, совершенно лысый череп.

Дед?

Сопротивление нападавших ослабло, дети Брагги расширили круг, и последняя в горнице схватка распалась на отдельные поединки. В два, может быть, три скользящих прыжка перемахнул горницу и остановился…

С радостным нечеловеческим смехом один из дружинников нанес удар Эгилю на уровне колена, прекрасно, очевидно, зная, что истощенному болью скальду не перепрыгнуть через клинок.

Дружинник же, в котором Грим узнал вдруг Эйнара, со злорадным смехом отскочил на шаг назад. Сам Грим находился слишком далеко, чтобы добраться до него прежде, чем он вновь бросится на отца.

Эгиль, нечеловеческим усилием уклонившись от клинка, поскользнулся на крови, потерял равновесие и рухнул на колени.

Противник его вновь злорадно расхохотался, однако, решив растянуть удовольствие, подождал, пока встанет его обессиленная жертва.

Время для Грима вдруг поползло не быстрее улитки, скальд Одина медленно поднялся на колени. Грим, с ужасом понимая, что ничего не может поделать, видел, как дрожат ноги отца, как от полного изнеможения вздымается грудь. Лицо скальда Одина было залито кровью. Руки с ужасающей медлительностью уперлись в доски пола. Пальцы вывернулись. Выпятились локти. Он держался из последних угасающих — сил.

«Боги! — беззвучно выкрикнул Грим. — Не дайте ему умереть — так!»

Падая, Эгиль согнулся вперед, сгорбился — но не упал. Вместо этого он вырвал из-за пояса кинжал и неуловимым движением метнул его во врага.

Кинжал вошел в грудь Эйнара, как в ножны. Захрипев, доверенный стражник Вестмунда рухнул на колени. Эгиль не стал ждать. Он рванулся вперед, чтобы упасть рядом с трупом ратника, выхватить из его руки меч. Подобрал меч, не удержался на ногах и вновь бросил тело вперед, чтобы в падении размахнуться в жестоком рубящем ударе. Эйнар рухнул навзничь, но голова его достигла пола раньше тела.

— Остановитесь! — в тишине, наступившей за стуком покатившейся по полу отрубленной головы, звонко прозвучал холодный голос.

Весу достаточно было одного взгляда с порога, чтобы понять, что произошло в горнице Круга и что на этот раз он проиграл. Или поражение не окончательно? Все, да, все, кого он отправил сюда из личной охраны, мертвы. А мертвый уже ничего не скажет, как ни пугай его Стринда старческой немощью. Холодный взгляд его уперся в Карри. Вот, значит, чьи люди не позволили поджечь дом Круга. Жаль только, что дочь Раны Мудрого выиграла тот хольмганг, смерть ее теперь не пройдет без последствий.

— Напавшие на вас во хмелю будут сурово наказаны…

— Наказывать больше некого, конунг! — жестко оборвал его Грим.

Не выдержав бешеного взгляда берсерка, Вестмунд отвел глаза.

— Тяжело ранен, Стринда? — участливо спросила Карри Рану залитого кровью целителя, который подошел, чтобы осмотреть рану Ванланди.

Амунди-травник опустил взгляд на пропитавшуюся красной влагой рубаху и усмехнулся.

— Не моя, — только и ответил он и склонился над потерявшим сознанием скальдом Фрейя. И в голосе его не было ни капли привычной мягкости.

— Конунг… Ловунд… — захрипел внезапно очнувшийся Ванланди.

— Вам, наверное, стоит подойти, — окликнул Стринда остальных скальдов. К этому времени в палате остались лишь дети Брагги.

— Ловунд… — повторил раненый. — Они… стояли в дверном проеме… Все остальные были далеко… а я… рядом. — Слова давались ему с трудом, но ни у кого, даже у Карри, не хватило духу остановить его. — Конунг гневался на своего грама… за поражение, однако благодарил за чью-то смерть. Чью? Взгляд старика внезапно прояснился. Чтобы добиться ответа, он, казалось, готов был даже схватиться за лежащий поблизости меч.

— Чью?

— Грима сына Ульва, прозванного Скаллагримом, скальда Одина.

Арнора Вемуна, скальда Тюра. Гундбранда Шишки, скальда Ньорда.

Ванланди со стоном закрыл глаза.

— Если конунгу есть за что одарить грама, то и нам тоже, — прервал молчание Оттар, Скальд стража асов был мертвенно-бледен, и перевязанную правую руку он поддерживал у груди левой.

— И они не хмельны, — добавил вдруг, выпрямляясь, Стринда. — Вы видели их глаза? Эти глаза без зрачка? Они чем-то опоены. И, кажется, я даже знаю чем.

Грим, распознавший ярость воина, кто ради покровительства Одина в битве принял отвар берсерка, не столько по зрачкам, сколько по натиску, по движениям ратников во время боя, понимающе кивнул.

— Проследи за тем, чтобы прибрали горницу, — приказал Грим несколько часов спустя Гюду, одному из доверенных слуг отца и деда. — А потом попроси прийти сюда Оттара и Амунди, и отца, если он к тому времени проснется. Но сам его не буди. Да, и вот еще, — обернулся с порога Грим Квельдульв, — попроси их дождаться меня.

— Сколько им ждать тебя, господин?

— Пока не вернусь.

И скинув на лавку у двери теплый плащ, выбежал в сумерки в накрапывающий дождь.

Он бежал. Он думал, что это облегчит боль. Но та только глубже въедалась в душу. Боль распирала грудь, переполняла все его существо. Хотелось кричать, выть, только бы извергнуть ее. Кто услышит крики в лесу? А если и услышит, постарается держаться подальше от этих странных нечеловечьих звуков. Но облегчения… Облегчения не было.

Темные ветки хлестали по лицу. А он не чувствовал боли. Остались лишь горе и опустошение. Он бежал. И остановился только тогда, когда осознал, что не может иначе.

Горели легкие, болело нутро, стоило только остановиться и начала неметь от полузабытой раны нога. Осталось только прерывистое дыхание и скорбь, и дикая, дикая ярость.

Оказывается, он, сделав круг, вышел на берег залива. Поднялся на вал, крикнув дозорным, кто он. Под ним в долине лежал Фюркат, и где-то в нем… Ловунд! Небо было затянуто плотными, будто кожистые складки, облаками сквозь мглу не пробивались ни звезды, ни луна.

Медленно сжав в кулак правую руку, он почувствовал, как осыпается с ладони несмытая, засохшая кровь деда.

Оттар, Скальдрек и Стринда ждали его не в палате, а в комнатушке травника. Сперва ему показалось, что скальд Хеймдаля ничего не знает. Отмеченное шрамами лицо съяландского хольда было совершенно бесстрастным. Однако сама его напряженная поза была исполнена такой ярости и безысходного горя, что Грим застыл на пороге.

— Я прикончу его! — процедил, обращаясь к Оттару, Скальдрек.

— Он мой, — жестко отрезал, входя в горницу, Грим.

— Ловунд должен умереть от моей руки.

Скальдрек прошипел что-то на гортанном наречии островов.

— Он — мой дед! — Грим почувствовал, как в нем вновь вскипают ярость и гнев, как кровь отливает у него от лица.

— Твой дед был мне отцом и братом. — В голосе хольда возникли вдруг просящие нотки. — Неужели ты не отдашь мне жизнь какого-то нидинга?

— Нет! — хрипло проговорил Грим. — Никто не может отказать родичу в праве мести!

Скальдрек вскочил, подбирая с лавки меч. С минуту оба скальда стояли, до половины обнажив мечи и меряя друг друга полными боли и ярости взглядами.

— Лысый Грим погиб с оружием в руках — как и хотел, как подобает воину, примиряюще начал Оттар. — Ничего не боялся он больше в мире Том или этом, чем немощи в старости. Стоит ли тем, кого любил, кого учил и наставлял скальд Всеотца, затевать ссору из-за того, кто отметит за его смерть?

Шрам на впалой щеке Скальдрека дернулся, но он не отпустил взгляда Грима. На миг в глазах и того и другого вспыхнула такая боль, что Оттар бросил на целителя тревожный взгляд, опасаясь, что им не удастся предотвратить худшего. Скальдрек взял себя в руки первым.

— Грим назвал бы меня безмозглым идиотом. — Голос его звучал сипло. — Ну и досталось бы нам от его языка за подобный разговор.

Вот уж кого стоило бы прозвать Змеиным Языком.

Амунди заметил, что и Квельдульв, справляясь с яростью, несколько расслабился.

— Думаю, если эта собака подохнет, невелика разница, кто его прикончит.

Грим молчал, только на виске у него мелко дергался нерв. Потом все так же без единого слова он протянул руку хольду.

— Ловунд умрет, — вполголоса совершенно спокойно произнес он. — Призываю всех асов в свидетели моей клятвы. — Он посмотрел в глаза хольда. — Ловунд умрет, я тебе обещаю.

— Гисли? — окликнул Грима пьяный голос, когда он вошел в темные сени отдельного дома, принадлежащего граму личной охраны конунга.

— Нет. — Сын Эгиля вышел на свет. — Я тот, кого зовут в твоей дружине Квельдульвом, «ночным волком».

Ловунд пьяно уставился на вошедшего, но Грим заметил, что бывалый воин быстро трезвеет.

— Я пришел убить тебя, — спокойно и просто объяснил он цель своего прихода.

Ловунд неспешно сполз с ложа, снял со стойки меч.

— Ну что ж, попробуй. Я свалил самого Лысого Грима, знаешь ли. — Да, да твоего деда. — Грам издевательски расхохотался.

Грим поудобнее перехватил рукоять родового меча. Ощутил радостное поющее тепло металла. Будто Рауньяру не терпелось отведать крови врага.

Грим знал, что боец Ловунд отменный, к тому же стать и длина руки давали ему преимущество и в размахе, и в силе, однако это делало его и менее поворотливым. Грим же был много быстрее.

Клинки со свистом прорезали воздух, скрежетала сталь. После первого обмена ударами Ловунд окончательно отрезвел и осторожно стал пятиться назад, чтобы за прикрытием стола заново оценить противника. Ушло у него на это не более нескольких секунд, и он со смехом одним жестоким ударом широкого меча отсек край стола. В золотистой бородке сверкнули белые зубы, когда грам поднял меч, дразня противника острием клинка.

— Ты попался, малыш. Дед твой сдох, сам ты сдохнешь, и Круг тоже!

Однако граму тут же пришлось пожалеть о своих словах, когда, уворачиваясь от выпада Грима, он опрокинул жаровню. Раскаленные угли покатились под ноги обоим противникам.

— Круг скальдов возник задолго до меня или Лысого Грима, и без меня скальды пару лет неплохо обходились.

Парировав разом и издевку, и выпад клинком, Грим одновременно, поддев носком сапога, швырнул кучку углей в Ловунда.

Красные угли прожгли граму сапог, так что Ловунд взвыл от боли, а Грим продолжал теснить его.

Рауньяр гудел, пел у него в руках. Меч ловил свет факелов на. стене, и от этого света струилась, оживала рунная вязь. Руны текли, извивались живыми змеями, давшими имя мечу. Вновь со звоном встретились клинки. Чудовищной силы удар грама опрокинул Грима на стол. Вжимаясь спиной в ребро плохо оструганных досок, Грим, казалось, без особых усилий сдерживает натиск противника, недобро и весело усмехаясь ему в лицо. Внезапно он ощутил, что Рауньяр будто прикипает к его ладоням, становясь неотъемлемой частью его тела. Руны на клинке, вновь поймав факельный свет, полыхнули белым огнем. Еще немного, подумал Грим, а потом, сосчитав про себя до десяти, вспомнив так кстати пришедшуюся науку Гранмара-кузнеца, неожиданно и неуловимо повернул меч. Клинок Ловунда разлетелся сверкающим стальным дождем.

Бешено выкатив глаза, грам дышал, стискивая в руках бесполезную рукоять. Рот его открылся могильным провалом среди золотистых волос. Квельдульв почувствовал, как не то его рука поднимает Рауньяр, не то родовой клинок тянет за собой руку…

Он улыбнулся.

Рауньяр по самую рукоять вошел в живот Ловунда.