Дети Брагги

VI

Скагги поймал бьющийся на ветру подол плаща, подумал было связать полы на груди — а то в ткани легко может запутаться его клинок или клинок врага. Сколько времени прошло с тех пор, как он заметил лодки? Конечно же, не так уж и много. Правда, теперь время не играло особой роли.

Теперь эти лодки отчетливо видел каждый. Темная полоса берега разделилась на силуэты отдельных суденышек и плотов, на которых вплотную друг к другу стояли черные фигуры воинов. А еще… еще между лодок в самой их середине, покачиваясь, переваливаясь через волны, к крепости приближались странные громадины, будто крепостные укрепления вдруг обрели способность плавать, как утки.

— Осадные башни, — буркнул Грим, увидев немое удивление Скагги, и, чтобы развеять недоумение воинов вокруг них, добавил уже громче: — Тащат на плотах деревянные домины, чтобы с них перелезть прямо на стены.

Внезапно из одной такой домины вырвался столб пламени, устремившись прямо на стену. Скагги нырнул под защиту парапета, спасаясь от горящих стрел, которые волна за волной по высокой дуге неслись через зубцы. Большая их часть прошла ниже цели и ударила в крепостной вал, не причинив особого вреда, некоторые же попадали на стену, где защитники поспешно затоптали пылающие наконечники. Однако несколько десятков все же долетели до самого города, и Скагги только понадеялся, что наученные Бранром отряды рабов, которые должны были нести службу на улицах, будут настороже: если от стрел быстро не избавиться, загорится не одна соломенная крыша.

Когда лодки приблизились на расстояние сотни локтей, на самом высоком участке стены закопошились темные фигуры, кто-то невнятно вскрикнул, затем последовал поток ругательств.

— Бранр рабов шпыняет, — хмыкнул Грим, и вслед за его словами со стены полетели громадные камни.

Бранр, судя о всему, создал из собранных по амбарам веревок и наиболее сильных рабов подобие гигантской пращи — и не одной! В воздух взметнулся целый град камней. Скагги воспрянул духом, с надеждой ожидая хруста проламываемого дерева, но вдруг прищурился, не веря своим глазам.

Камни словно ударялись в какую-то невидимую преграду над башнями, отскакивали и падали в реку. Несколько снарядов пробили заслон с громким треском и грохотом камня, размалывающего дерево и кости. Но большая их часть попадала впустую, так и не достигнув врага.

В воздухе вдруг встали лиловые контуры незнакомой руны.

— Чужие руны! — в ужасе воскликнул воин, стоящий по правую руку от Скагги.

— Обратные, — сквозь зубы процедил Грим. — Знать бы кто у франков знает ряды наших рун…

Колдовство! Точно так же, как прямая руна могла защитить того, кто ее начертал, или тех, кого он желает защитить, так и обратные, зеркально перевернутые руны, способны обратить защищающую силу в страшный таран. Однако лиловый знак лишь защищает вражескую флотилию… Мысли Грима обгоняли одна другую… Но у франков, пусть даже они потомки ушедших с Хрольвом датских воинов, ведь нет своих скальдов, да и у Рьявенкрика их тоже нет. А знают ли об этом франки? Стремится ли этот неизвестный мастер рун защитить себя или сломать защиту крепости? И главное, кто у франков может владеть руническим искусством? Неужели среди детей Брагги нашелся предатель?

— Одину слава! — прогремело вдруг одновременно и со стен, и с осадных башен.

Стоящие на стенах дружинники замерли в недоумении.

— Одину слава! — раскатистым рыком неслось с лодок.

Кряжистый воин, которого так недавно ошеломила оборотная руна, поднялся во весь рост и тут же рухнул на каменный зубец, сраженный пылающей стрелой защищенная рунами смерть в облаке огненных стрел стремительно приближалась к крепости.

Еще несколько стрел с огненными наконечниками прорезали темноту, но поток их уже иссяк. Однако звон тетивы по-прежнему слышался отовсюду, и оперенные древки летели в обоих направлениях, будто лучники и франков, и Рьявенкрика вызвали друг друга на поединок. Даже если всего одна стрела или камень из «пращей» пробивали рунный барьер, защитники на стенах разражались ликующими воплями. Как ни были сильны чары неведомого мастера рун, он не мог защищать одновременно все войско франков. Некоторые камни обрушивались в лодки и разбивали или топили их. Лучники Рьявенкрика знали свое ремесло: если стреле удавалось преодолеть барьер, застревала она не в дереве лодок или щитов, а в теле врага.

Никто бы не сказал, что захватчики неуязвимы. Они умирали, но за стонами, проклятиями и гомоном чужой речи то и дело слышались призывы к Одину. По обеим сторонам стены воины погибали с именем Одина на устах, верховного аса, Всеотца, а не слюнявого франкского Христа, призывавшего простить врагу своему, подставляя для удара вторую щеку. Странно, но призывы к хозяину Вальгаллы, если не считать пронзительного улюлюканья для устрашения врага, были единственным их боевым кличем. Скагги ничего не слышал о том, чтобы франки почитали асов. Неужели Один может даровать победу не чтящим его. В голове Скагги мелькнула странная картинка: Тровин, слоняясь над камнем, выкладывает какие-то руны, бормочет что-то в полузабытьи — тогда Скагги разобрал, что это сказание о том, как Один принес руны в мир… Картинка мелькнула и исчезла, будто унесенная вновь налетевшим шквалом огненных стрел. Лодки все приближались, и Скагги позабыл о Тровине, выбирая первую в своей жизни человеческую мишень.

В стальных рубахах и шлемах отражался свет луны, факелов, отблески отдаленных костров, так что Скагги удалось ясно разглядеть дружинника моря, молча рухнувшего в воду с края плота. Тут же другой занял его место. Ни стона, ни мольбы о помощи, ни малейшего признака смятения.

— Одину слава! — Знакомые слова, искаженные чужой глоткой.

Теперь дружина Рьявенкрика начала осознать, что именно показалось странным воинам Карри — воззвания к Одину на незнакомом языке, а в остальном едва ли не мертвое молчание. Кому ни отдаст победу Один в этой сече, отступать защитникам Рьявенкрика было некуда. Даже если воинам Карри удастся отстоять, сохранить в целости еще не разрушенные корабли, франкское войско все равно не выпустит их из устья Гаут-Эльва.

Лодки и плавучая домина застряли на каменных зубьях разбитых причалов, с натужным воем франки попрыгали в воду и, разметывая фонтаны брызг, бросились к подножию стены. Стук дерева о камень предупредил тех, кто был наверху, что нападающие скрепляют друг с другом жерди и лестницы, чтобы взобраться на мощные стены Рьявенкрика.

На осадной башне распахнулись оконца, и на стену, туда, где в окружении лучников возле человеческой пращи стоял Бранр, полетели камни из пращей и целая туча стрел. Чем ближе подходили хоромины, тем плотнее, гуще становились эти летящие навстречу друг другу стальные стаи.

Скагги осмелился выглянуть в щель меж зубцами стены и увидел, что башни, застрявшие было на камнях, неуклонно приближаются. Хоромины гигантов, обретшие вдруг ноги, все надвигались и надвигались — по каменным обломкам, по телам павших, франкских же воинов. К утру река разбухнет от крови.

— Одину слава! — проревел со своей площадки посланец Круга.

Стрелы жужжали, как пчелы, и воин слева от Скагги вскрикнул, вцепившись в стрелу, вонзившуюся ему в горло. Он дернулся вправо, оперся о зубец стены и со страшным хрипом вырвал наконечник, но, потеряв равновесие, сам рухнул вниз на скалы.

— Сам он никогда б не склонил головы! — горестно выдохнул кто-то слева от Скагги.

Одна осадная башня стала как раз против того места, где были Скагги и Грим. Почти под самой ее крышей можно было разглядеть небольшую дверцу с выведенной на ней перевернутой руной — стрелы и камни отскакивали от крыши, даже не успев ударить в осадную башню, не то чтобы нанести ей хоть сколько-нибудь заметный урон.

— Готовьтесь, воины! — вновь выкрикнул Бранр.

Будто чудовищный деревянный демон распахнул рот — открылась башня. В топоте сапог по дощатым мосткам выкатилась по выдвижному мосту-языку волна франков — людской поток, ощетинившийся мечами и копьями, секирами и топорами.

Верх стен был крыт деревянным настилом, и передние франки спешили забросить крючья и «кошки» и преодолеть таким образом остаток пути или дать опору вытаскиваемым из башни лестницам.

Дружинники вокруг Грима без устали рубили веревки, сбрасывали крючья со стен. Ничего не было слышно за шумом битвы и, хотя франки, дравшиеся с застывшими в ужасные маски лицами, были безмолвны, лишь взывали к Одину, они не могли заставить замолчать звук своих шагов или бряцание оружия. А воины Рьявенкрика выкрикивали проклятия или победные кличи, или кричали в агонии, когда клинок, копье или даже стрела рвали живую плоть.

И вот когда парапет стены омыло первой волной врагов и первые несколько франков спрыгнули с зубцов вниз, Грим по рукоять вонзил свой меч в живот одного из нападавших. Франк попытался было замахнуться в ответ топором, Грим повернул меч, и противник дернулся и затих. Второй в шлеме и с секирой в руках распластался между зубцами, собираясь напасть на него с боку, и представлял тем самым легкую добычу.

Этого Грим, резко выдернув меч из франкских кишок, разрубил одним ударом от шеи до самой грудины. Несколько драгоценных мгновений ушло на то, чтобы, очищая себе место, швырнуть его тело через стену.

Оглядываясь по сторонам, Скагги повсюду видел теперь франков с перекошенными лицами, и у защитников едва хватало места, чтобы взмахнуть мечом. Какой-то франк ловко прополз меж зубцов слева от Скагги, но, прежде чем он успел нанести удар, рядом возник быстрый как молния Грим. Голова в пластинчатом шлеме рухнула на дощатый настил, а само тело исчезло между зубцами, а Грим уже поворачивался атаковать нового противника.

Один франк тяжело валился на другого, когда дружинники кололи их копьями. На стене становилось слишком тесно. Скагги помогал какому-то незнакомому дружиннику сбросить пару трупов на головы их же товарищей, которые как раз взбирались на стену.

Клубок живых и мертвых тел исчез во тьме, раздался звучный всплеск.

Лишь только возникали тело или голова, Грим, не раздумывая, наносил удар. Он рубил направо и налево, давая выход силе, давя, растаптывая в себе желание призвать магию рун, затягивая все красной пеленой бешенства. «Ни-ко-гда, ни-за-что», — чеканились у него в голове слова, и на каждом слоге руки сами то наносили, то парировали удары. «Воин живет лишь силой холодной стали». Стальной клинок его противника разлетелся на две половины под ударом тяжелого меча Грима, а сам франк, зажимая горло, рухнул на колени — острие меча полоснуло ему по шее.

Вся дружина вольного Рьявенкрика билась так, как будто каждым из воинов двигала единая сила, все и каждый подчинялись ритуалу битвы, выполняя движения смертельного танца.

— Лучники! — Голос Бранра перекрыл грохот камней и битвы. — Поджечь башни!

Послушная его приказу взметнулась и взяла прицел целая шеренга луков. Поначалу огненные стрелы и обмотанные горящей паклей камни из пращей, как и прежде, беспомощно отскакивали прочь, а огненный вал с башен врага никак не стихал. Грим вдруг почувствовал, как в его груди собирается странное напряжение, то же самое, какое почудилось ему на переправе у Рива, или уже неизвестно сколько часов или минут назад, когда перед флотилией франков затлела в воздухе оборотная руна. Напряжение росло, казалось, теперь по всему его телу пробегали волны, ладони будто покалывали тысячи иголок. Грим чувствовал, что вот-вот поддастся этой силе, выпустит из руки меч… Это и станет его погибелью.

— Прикрой меня! — прохрипел он так кстати оказавшемуся рядом Скагги.

Мальчишка уставился на него в непритворном изумлении, но тут же подставил щит под невесть откуда пришедший сокрушительный удар секиры. Перехватив меч левой, Грим срубил сжимавшую секиру руку.

Скорей же! — крикнул ему будто бы внутренний голос.

Осадные башни окутало странное лиловое сияние. Невидимый барьер становился все плотнее и плотнее!

Это было так просто. Его естество простерлось во все стороны, ища знакомой мощи, забирая, впитывая ее из камня, стали, воздуха и крика, крови и ярости битвы. Он больше не был Гримом, не был ни воином, ни берсерком, ни даже просто человеком. Он был частичкой праха, маленькой и жалкой, и невероятно ничтожной покуда не будет видно, что он свершил и свершит и как это повлияет на других.

Древнее искусство волшбы откликнулось на его призыв сразу, заполнив его существо настолько, что ему показалось, что сила эта вот-вот разорвет его тело на части. В этот миг, не ощущая себя ни человеком, ни зверем, а лишь проводником великой силы, Грим был более совершенным, чем когда-либо, поскольку, отказавшись от себя, отдался во власть этой жизнетворной силы, принял от нее иное естество.

И снова с ужасом молниеносной догадки — а прошло и впрямь не более мгновения — Грим осознал, что сила рун вновь сыграла с ним недобрую шутку: отобрав все, что было у него разумного, отобрав волю к жизни, желание защитить, уберечь, сотворить или прославить, она оставила ему бешеную ярость.

Они ползут через стены… Не так уж сложно зубами разорвать им глотки, увидеть, как кровь хлынет, впитываясь в мостовую… Что за беда? Он пришли сюда убивать… Как и этот юнец, что кое-как размахивает у меня под носом мечом. Не милостью ли будет послать его к Всеотцу.

Ярость и жажда крови туманили Гриму глаза. Все, что бы он ни видел пред собой, было окружено неясным ореолом, словно расплывалось, истекая кровью. Из крови возникло вдруг перекошенное и изможденное лицо отца, череп, обтянутый кожей, и зияющие чернотой провалы глазниц. «Мимир», — всколыхнулось имя со дна мыслей, и кровавый туман развеялся, уступив место холодной безжалостной ясности. «Эйваз и Кано», — с неожиданной для самого себя твердостью начертал в воздухе Грим.

И тлеющая лиловым преграда… пала. Разом попали в цель все огненные стрелы, все выпущенные из пращей снаряды.

Франки выдергивали пылающие древки, вонзившиеся в башни, пытались отбросить их подальше прежде, чем огонь охватит их осадные домовины. Пламя пожирало темные плащи, и люди живыми факелами падали в воду. Башни были теперь так близко, что лучники со стен посылали свои стрелы едва ли не над головами защитников, и повсюду — бряцание и скрежет, стальной распев битвы один на один.

Действительно, это была битва, истинное, не замутненное никакими заклятиями сражение. Наконец-то! Теперь исход решат лишь стойкость и оружие. Исчезло, растворилось пугающее облако колдовства, как щитом прикрывавшее морское воинство. Казалось, каждый человек на стенах испытал то же облегчение, какое, несмотря ни на что, охватило сейчас Грима.

Потом казалось, что много и еще столько же часов все они были заняты лишь тем, чтобы остаться в живых. Одна за другой уносились к своим мишеням стрелы, франки отвечали шквалом подожженных факелов, по обе стороны стены погибали герои. Снова и снова Грим выныривал из-под штурмующих стены прибойных волн, которым, казалось, не будет конца.

Но вот раздался победный крик Бранра, и дружинники подхватили радостный клич — теперь уже ярким пламенем пылали все осадные башни, и франки пытались уползти вниз по веревкам, спасаясь от голодных, жадных до плоти языков. Храбрые витязи или нет, христиане или верные могучим асам, но в чертоги призываемого ими Одина до срока они не стремились. Огонь лизал канаты, и не один франк сорвался в бурлящую воду у скал. Несколько человек вниз головой бросились с ближайшей башни, предпочитая быстрый конец медленной смерти. Воспользовавшись минутным замешательством врага, Грим махнул ближайшим к нему воинам, чтобы те помогли ему сбросить навесной мост, и им это удалось. С мостом канули на камни и те франки, что как раз перебирались по нему к стенам. Один спрыгнул и уцепился за край парапета. Дружинник, который прежде использовал щит лишь для того, чтобы уберечься от роя стрел, перегнулся через стену и принялся бить франка по пальцам ободом щита, пока тот не рухнул вниз.

— Это, наверное, их основное нападение! — подгонял усталых дружинников и не менее измученных рабов Бранр. — Лейте масло на раздвижные лестницы! Шевелитесь!

В ярком свете горящих башен сцена внизу напоминала порядок, возникающий из хаоса. Подчиняясь какому-то сверхъестественному безумию битвы — уж не было ли среди франков берсерков? — все новые воины гребли вперед в маленьких лодчонках, чтобы заменить убитых. Ни одна из лодок не остановилась подобрать раненых, их безжалостно отталкивали прочь или шли по телам еще живых.

Из особой башни выволокли тяжелые котлы, вдвинули их в навесные бойницы, в незапамятные времена пробитые строителями Рьявенкрика. Дружинники отодвинулись назад, чтобы очистить место тем, кто приведет в действие эти древние устройства. Одни тянули канаты, другие пропускали цепи сквозь кольца, и наконец котлы стали извергать кипящее масло на тех, кто взбирался по стенам снизу.

Но и тогда на стенах не услышали ни единого крика. Лишь послышался какой-то сдавленный хрип, как будто сотни глоток стянуло в предсмертной агонии. Раздался леденящий душу свист, и вверх взметнулись столбы пара — это в холодную воду рухнули обжаренные в раскаленном масле тела.

С противоположного берега реки подошла еще одна осадная башня, и воины на ней забрасывали крючья в пылающие обломки своих предшественниц, засевших на камнях, стараясь растащить их в стороны, чтобы расчистить себе путь к крепости. Вдоль всей глядящей на реку стены новые и новые башни состязались за то, чтобы первыми вновь наброситься на стены древнего города.

— Подобрать стрелы! — скомандовал Бранр.

Его слова передали по рядам. Дружинники спешно подбирали упавшие на парапет стены франкские стрелы, чтобы передать их лучникам. Вскоре пылающий смерч полетел навстречу второй шеренге башен, расцвечивая и их пламенными узорами.

Но многие франкские стрелы извлечь под силу было бы лишь целителям. По меньшей мере пятеро корчились рядом со Скагги, умоляя о помощи, задыхаясь в лужах собственной крови. Сколько еще из защитников Рьявенкрика осталось на ногах? Скольким уже не встать…

Хотя от усталости прицел их бывал иногда неточен, лучникам удалось поджечь еще несколько башен и барж. В этих местах охваченные пламенем плоты с нагромождениями тел надежно перекрыли путь новым лодкам. Грим тревожно поискал взгляд Бранра. На лице посланца Круга читалось то же недоумение — франков почему-то не трогала участь павших. Впрочем, оба они ясно понимали, что нет времени доискиваться причины: новая волна нападавших затопила лестницы, нетронутые подожженным маслом.

Теперь Грим — хорошо еще они с Бранром успели расставить бойцов в наиболее слабых местах стены — парировал, наносил удары, рубил сплеча, совершенно не думая о том, что делает, — его вновь охватила священная ярость схватки. Противник у них могучий, души многих знатных франкских витязей отправятся сегодня в загробный мир, но врагу не пересечь этой черты, те, кто взберется на стены, умрут.

Одину слава!

Дощатый настил стал скользким от крови. И шагу не ступить, не попав в кровавую лужу, не наступив на раненого или труп. В клубке мертвых или почти мертвых тел сплелись франкские воины и защитники Рьявенкрика. И нет времени выяснять, кто в этой стонущей массе враг, кто друг.

Снова стрелы, снова тела, наконечники копий, блеск взнесенной секиры, брызги кипящего масла. Выпады Одина, Предателя Воинов, облаченные в разящий металл.

Дружина Рьявенкрика не подбадривала себя более кличем. Защитники были теперь почти так же безмолвны, как нападавшие на крепость, слишком измучены, чтобы тратить силы на крик.

Скагги уже не мог бы сказать, сколько уже это все тянется, как давно опустилась на остров ночь, и было ли у нее когда-нибудь начало. А вдруг и не было ничего, только нескончаемое побоище, военные кличи, стоны и предсмертный хрип? Но пока он устало думал об этом, руки его сами поднимали щит или вонзали в чье-то тело меч, а еще он разбил о чьи-то зубы кулак.

Но, наконец, он услышал приказ Бранра придержать стрелы и отдохнуть на оружии. Со слезящимися от усталости глазами Скагги без сил привалился к стене и уставился на реку, не волнуясь о том, какая удобная из него получается мишень. Он только вяло удивлялся, что жив.

Река была запружена десятками и сотнями лодок, большая часть которых горела. Пламя пожирало все осадные башни, а некоторые уже догорали, и над поверхностью воды торчали лишь обуглившиеся остовы. Повсюду виднелись размозженные о камни или проткнутые копьями тела, груды трупов покрывали обломанные зубы причалов, безжизненные, изрубленные тела свисали с башен и с бортов лодок. Другие еще держались на плаву, и вокруг них пенилась кровавая вода. На востоке небо окрасили золотые полосы восхода, и первый утренний свет явил сцену неистового побоища, какое не привиделось и во сне даже воинственным данам. Ярче алых языков пламени бежали воды могучего Гаут-Эльва, унося с собой сгустки запекшейся крови, мертвых и умирающих.

На стенах древней крепости воины легли там, где сражались, не чувствуя холода каменного ложа под головой, не ощущая запаха смерти, не слыша криков раненых.

Спустя какое-то время с толпой рабов и какими-то старцами, быть может, целителями или еще кем, появился, прихрамывая, Глам. Скагги с трудом открыл глаза, ему хотелось спросить, выстояла ли дружина Карри — эта женщина-херсир вызывала у него странное, почти благоговейное восхищение, — но голова его безвольно упала на дощатый настил.

Очнувшись, Скагги нашел в себе силы добраться лишь до угловой башенки, где был сложен провиант, и, набив желудок, забылся снова. Судя по голосам, в башенке теперь поспешно и озабоченно совещались городские старейшины и принятые, как равные, в совет три приезжих воина-скальда. Сквозь забытье до Скагги смутно доносились обрывки голосов. Каждый, кто способен был держать оружие, вышел прошлой ночью на стены… Старейшины говорили о потерях, о небольшой бреши, об уцелевших кораблях. Несмотря на выносливость берсерка, даже голос Грима казался усталым. Шлем Бранра был сильно помят, и на правом виске у него запеклась кровь.

Скагги посматривал на говоривших, но не вслушивался в то, что они говорили. Было что-то, что ему необходимо было сказать, то ли Гриму, то ли Хромой Секире — что-то очень важное, то, что он узнал среди битвы. Но он не мог вспомнить, что это было. Едва ли это важнее сна. Как бы хотелось уйти со стен, вернуться… ну хотя бы на солому под навесом у двора старейшин…

Проснулся или, вернее, очнулся он к вечеру, чтобы, подтянувшись к стене, увидеть все ту же цепь лагерных огней на противоположном берегу Гаут-Эльва, в точности такую же, как вчера. Ежечасно сменяли друг друга измученные дозорные. С реки наползла странная дымка, закутала обломки осадных башен. Туман был полон звуков: поскрипывание уключин, плеск воды под веслами, странный шум, как будто бы кто-то натягивал лук или меч вынимал из ножен, хотя, возможно, франки пытались делать это как можно тише, готовясь к набегу. Раз за разом рога трубили ложную тревогу, и усталые дружинники всматривались во враждебную мглу, не в силах разгадать ее тайны. То тут, то там туман отступал на шаг, но лишь затем, чтобы накатить снова, а вместе с ним возвращались и звуки.

И пока люди мучились в ожидании неизвестной опасности из тумана, холодные потоки дождя стали стегать защитников на стенах. И это было против порядка, установленного богами для начала лета. Дружинники и рабы на стенах отчаянно дрожали от холода, пытаясь укрыться хоть за каким-нибудь выступом или парапетом. Тревога и непогода гнали прочь сон. К концу его часа в глазах у Скагги все плыло от усталости, но когда его подменил белобрысый парнишка, судя по дорогой рубахе, сын знатного купца, заснуть ему не удалось.

Вторая ночь была еще хуже первой. Не то чтобы нападение было более яростным, но теперь, когда защитники Рьявенкрика знали, чего им ожидать, они полагали, что ужасный урок умерит пыл франков. Но, приближаясь к стенам, дальний берег Гаут-Эльва покинула новая флотилия. Снова пришли осадные башни, чтобы заменить те, которые сгорели. И снова — чужие воины с искаженными лицами. Снова — «Одину слава» и отказ отойти от порога смерти.

Кое-кто на стенах уже усомнился, что городу удастся устоять перед еще одним подобным штурмом, но, обратившись к Одину, обрел ярость, о существовании которой даже не подозревал. Уже не до чести, и ясно никто уже не мыслил. Дружинники снова и снова поднимали тяжелые от усталости руки, снова и снова, нанося удары, убивая — снова и снова…

Закрыть бреши, пробитые в обороне Рьявенкрика, на стены вышли вооруженные чем попало жители города. Рядом с. воинами стали оставшиеся в городе старики и женщины. Были тут и купцы, которым в обычное время и в голову бы не пришло покинуть свои дома. Плечом к плечу с ними стали шалые люди, сброд, ютившийся за стенами города, объявленные советом вне закона — пришли в надежде удержать когда-то свой город. Вышли на стены вооруженные чем придется рабы. Витязь и раб, землепашец и торговец сражались и умирали рядом.

И город выстоял. И снова колдовство, чужая волшба, и снова руны неизвестного скальда защищали осадные башни. И снова Бранру и Гриму пришлось бросать руны в ответ, отчего колыхался, подрагивал в напряжении воздух. И отчаяние защитников на стенах снова отбросили франков назад.

Павшим не было числа. Страшны были потери Рьявенкрика, из когда-то могучей дружины вольного города не осталось и сотни воинов, но еще страшнее была кровавая жатва великой реки. У Скагги не хватило духа остаться, чтобы увидеть, как вторая заря утренним светом зальет сцену бойни. Как и все, кто остался в живых, он упал на том месте, где стоял. А потом кто-то, кажется, Бранр — Скагги был рад услышать его голос, — отдал приказ, которому многие сперва даже не поверили — разойтись со стен.

Скагги перегнулся через парапет, мучительно вглядываясь в противоположный берег. Никаких лодок, никакого морочного тумана, ни единого звука. Погасли огни костров — битва окончена. «Неужели они пали все до единого человека? И куда подевались их корабли?» — подумал было Скагги, но не нашел в себе сил, надоедать кому-то вопросами. И сам он слишком устал, чтобы подумать, почему так произошло. Скагги помог столкнуть последние лестницы и шесты и, бессильно оглядываясь по сторонам в поисках Грима, который, разумеется, куда-то исчез, побрел за последними из дружины вниз со стен…

Несколько часов спустя Скагги, с трудом вынырнув из глубин сна, сел на соломе и провел языком по растрескавшимся губам, почему-то с привкусом гнили. Все тело ломило, руки и плечи ныли от работы мечом, от тел, которые приходилось перебрасывать через стену. Это и вправду было? Вся вторая ночь битвы слилась в одно пятно. Были башни, еще стрелы, еще кипящее масло, и сотни, сотни тел. Он вдавил костяшки пальцев в глаза, зевая, потер щеки, в надежде хоть как-то стряхнуть с себя сон.

Это было. Все было. И когда с этим было покончено, казалось, армия франков оказалась сломлена, костры их исчезли, лодки разбиты, а сами они утонули в кровавой реке. Защитникам Рьявенкрика некуда было уходить. Сколько франков пыталось взобраться на стены — всех их теперь нет. Поначалу кто-то еще пытался брать пленников, но лишь за тем, чтобы терять своих же, когда пленные воины бросались на тех, кто захватил их, и убивали ударом в спину. Потом с согласия законоговорителей-старейшин Бранр велел приканчивать всех. Умирали франки со счастливыми лицами, взывая к Одину.

Скагги огляделся по сторонам. Его шлем откатился и лежал рядом с тюфяком. Оказывается, он спал на собственном мече, не из предосторожности, а лишь потому, что слишком устал, чтобы снять его. Сквозь сон он, кажется, слышал ворчание Бьерна и успел порадоваться, что могучий дан здесь, что он жив. Правда, сейчас он не мог бы сказать наверняка, не приснился ли ему этот раскатистый бас. Его одежда воняла. Где уж ему чураться грязи, но штаны и рубашка стали жесткими от запекшейся крови и царапали кожу.

— Проснулся наконец? — Скагги моргнул, увидев, как к нему, хромая, направляется Грим.

Черные волосы Грима слиплись от пота, на левой щеке ссадина.

— Не нравится мне все это, — пробормотал он, падая рядом со Скагги на солому.

— Не нравится что?

Не получив ответа, Скагги с трудом заставил себя встать на ноги, мрачно побрел к бочке, куда стекала с крыши дождевая вода, и, облокотившись на край, плеснул несколько пригоршней холодной дождевой воды на зудящие плечи. Вода кое-как смыла сажу, а холод взбодрил его. Натягивая полотняную рубаху, которую прихватил из лежавшей возле навеса кучи одежды, он заметил свежие заплаты и швы по переду, примерно на уровне пояса. Человеку, получившему такую рану, без сомнения, оставалось жить не более часа. Скагги смолчал. Предыдущий владелец, конечно же, не придет за рубахой назад, и Скагги не испытывал никакого неудобства, а уж тем более угрызений совести, что натягивает одежду мертвеца.

— Так что тебе не по нраву, мой господин? — попытался он съехидничать и одновременно подластиться к Гриму.

Из-под навеса вылетели заскорузлые от крови ножны, за которыми последовало неразборчивое, но явно недоброе бурчание.

— Много погибших? — не унимался он, хотя, в сущности, совсем не хотел услышать ответа.

— Мы уж во всяком случае потеряли меньше, чем они…

— А дружина конунга Карри Рану?

— Слава Одину, корабли целы. Хотя от ее людей едва пятая часть осталась.

— А…

— Шел бы ты к Бранру, что ли, глупые вопросы задавать.

— Но…

За ножнами из-под навеса вылетел тяжелый нож, потом наконец выбрался сам Грим и, не обращая больше внимания на Скагги, решительно зашагал через площадь, туда, где в устье боковой улочки покачивался над дверью в какой-то дом размалеванный зеленым деревянный кабан.