Дети радуги

ФИОЛЕТОВЫЙ КАНЬОН

Давным-давно треснула и разверзлась земля, открыв взору фиолетово-красный каньон. Заглянешь вниз - и перехватит дыхание, и закружится голова. Вьётся по дну каньона пересохшее русло речки, как старая дорога, засыпанная гравием и песком.

Идёшь по этой «дороге» и кажется, что завела она тебя в древний разрушенный город и что не скалы громоздятся по сторонам, а развалины домов и храмов.

Древние крепости с башнями и бойницами, с арками и мостами, перекинутыми через рвы.

Замки с башенками и шпилями, покосившиеся купола церквей и мечетей. Остовы домов: проломлены крыши, зияют провалы дверей и окон, выворочены ступени. И чудятся приглушённые голоса, скрип повозок, стук копыт, звяканье шпор и мечей. И всё ждёшь чего-то, затаиваешь дыхание, и невольно хочется обернуться…

Но пусто вокруг. Тишина и жара. До самых краёв каньон налит зноем и стены его опалены лиловым огнём.

Арки и замки шевелятся от жары, и зачарованный лиловый город, выстроенный природой, колышется, как мираж.

Кекликом назвали его за крик - «кек-лик, кек-лик!», а каменной куропаткой - за привычку жить в скалах и каменных осыпях. А ещё горной курочкой - то и дело слышишь в горах её почти куриное квохтанье.

Больше всего кеклики любят квохтать вечером перед сном и утром на восходе солнца. Кажется, все склоны и камни квохчут - прямо какой-то дикий курятник! А самих курочек и не видно.

Видишь кекликов только в полёте или на бегу. В полёте они стремительно мчатся вниз, словно скатываясь по склону на животе. А вот бегут по склону всегда вверх - этакие толстенькие бутылочки на красных лапках. И мелкий щебень позванивает под коготками. Затаившегося кеклика разглядеть невозможно. И не только нам - орлы и ястребы пролетают мимо! Мертвы каменные завалы без кекликов, и не прожить кекликам без камней.

Среди каменных глыб не то громкий свист, не то резкий взвизг! Это толстяки сурки вылезли погреться на солнышке. Вылезли, расселись столбиками и осматриваются. Словно кто-то копёнки сена выставил на просушку: округлые, углаженные, с солнечным ободком.

Посидели, поглазели, понюхали струйки ветра и распластались животами на камни. Теперь похожи на плюшевые коврики, расстеленные на камнях. «Коврики» зевают, жмурятся, дремлют.

Над колючим боярышником порхают бабочки-боярышницы. На скалах звонко кричат скальные поползни. В камнях квохчет каменная куропатка. Вихри ветра мотают кусты шиповника, осыпая жёлтые лепестки. А суркам хоть бы что - и ухом не поведут. Спят себе, как… сурки!

Где цветы - там и бабочки, где бабочки - там и цветы. Цветы и бабочки неразлучны, им друг без друга нельзя. Бабочки опыляют цветы, цветы угощают бабочек сладким нектаром. Если бабочек называют летающими цветами, то цветы можно назвать уснувшими бабочками.

В сухих ущельях не так уж много цветов, но каждый цветок тут у всех на виду, каждый хорош по-своему и по-своему удивителен. Один вдруг такой колючий, что до него и дотронуться страшно. Другой до того яркий, что хоть глаза зажмуривай! А то вдруг совсем бесцветный, сразу и не разглядишь. Странные маки не красного, а золотистого цвета. Удивительные ромашки без лепестков - одна только желтая «пуговка». Цветы-бессмертники, усыпанные крохотными лиловыми венчиками.

А что за запахи растекаются от цветов! То медовые сладкие, то полынные горькие, а то вдруг уксусно-кислые или перечно-ядовитые. И спешат по запаховым струйкам-тропинкам к диковинным ярким цветам легкокрылые бабочки и грузные бронзовки и шмели.

Сушь и жара, ни росинки и ни дождинки. И только в цветах сохранились капельки влаги. Тут уж привередливым быть нельзя, тут каждый цветок на счету - пусть самый крохотный и незаметный. До чего уж крохотны цветы у бессмертника, а чернушка-бабочка их нашла. В каждом нектара с маковую росинку, только лишь хоботок помочить. Но капелька к капельке - и сыта, и жива!

Смотри на цветы - и увидишь бабочек, следи за бабочками - и они покажут тебе все цветы. Цветы и бабочки неразлучны. И все они разные, красивые, удивительные.

В гнезде три брата-орлёнка: младший, средний и старший. Уж так получается в орлиных гнёздах: все дети разные. А всё потому, что орлица откладывает яйца с большим промежутком, а парить садится на первое же отложенное яйцо.

Первые дни орлята лежат вповалку и похожи не на орлят, а на пушистых цыплят. Потом садятся на цевки. А когда оперятся, побуреют, встанут на ноги, станут похожи на хищников. Да так и простоят в гнезде ещё месяца полтора!

Скучно в гнезде и лежать и стоять, дожидаясь родительского угощения. От скуки глазеют по сторонам - приглядываются к скалам, в которых жить. Перебирают перышки на боках - привыкают к чистоте и порядку. Или подскакивают и машут крыльями - делают физзарядку, мускулы укрепляют. В жизни всё потом пригодится. Настанет день, и орлята покинут гнездо. На окрепших крыльях поднимутся в облака. Увидят, как огромен мир, в котором им теперь жить.

Орла даже в горах видишь не часто. Редкой стала эта прекрасная птица. А горы без орлов - это всё равно, что море без чаек или степь без жаворонков.

Орёл на охоте - потрясающая картина!

Вот он вознёсся над горным хребтом - и всё живое внизу затаилось.

Орлиная тень скользит по склону, и малые обитатели гор в страхе закрывают глаза.

Орёл плывёт на распахнутых крыльях, не спеша поворачивает клюватую голову, и ветер свистит в его перьях.

Ночью в скалах перекликались филины - где-то у них тут убежище. Неплохое местечко облюбовали разбойники: тут и зайцы и кеклики, голуби и скворцы.

Днём я нашёл их разбойничью ухоронку - пещеру в обрыве. Синие лучики пробивались в трещины и освещали в пещере красную глыбу. На глыбе, словно на троне, дремал филин - птичий король. Он вздрогнул, услышав меня, вытаращил глаза, зафыркал, защёлкал клювом и выскочил из пещеры, как разъярённая кошка.

У «трона» лежали погадки - комки непереваренной пищи. Теперь я точно узнаю, кого загубил злодей! Но зря я на филина ополчился. Не нашёл я в его погадках ни единого птичьего перышка: ни кеклика, ни голубя, ни скворца. Только кости и шерсть вредных полёвок и хомяков, сусликов и песчанок.

Выходит, не такие уж филины и разбойники. Хоть и страшноваты на вид. И жутко ухают и бубнят. Особенно по ночам.

В холодке под кустом заяц-толай. Уши уложил на спину, пухлый подбородочек - на лапки. И уснул, притенив глаза длинными, чуть изогнутыми ресницами.

Мне до зайца ногой достать, он проспал мой подход, я рядом стою - и не знаю, что делать дальше! Усы у зайца вдруг шевельнулись, носик смешно зашмыгал, ресницы медленно приподнялись. И заячьи глаза полезли на лоб!

Прекрасные, ореховые с золотой искрой заячьи глаза налились тёмным страхом, они прямо взбухли от ужаса! И заяц стал похож на сову.

Я не дышал, я не моргал, я очень испугался за зайца. А заяц вдруг успокоился. Расслабился, опустился на землю, поёрзал и… задремал! Меня - неподвижного! - он просто принял за пень. А пень даже зайцам не страшен.

Шаг за шагом упятился я от зайца. Вот, наверное, удивится, когда снова откроет глаза! Пень стоял - куда подевался? И приснится же, скажет, такое?