Девичья команда. Невыдуманные рассказы

СТАРШИНА

Томительное ожидание разрешилось наконец-то вызовом к командиру батальона.

Прошла уже неделя, как Егор Сергеевич вернулся из далекого тылового госпиталя. Тогда он явился в командирскую землянку прямо с дороги, только сбросил у входа вещевой мешок и поправил шинель.

— Товарищ майор, старшина Петров прибыл для дальнейшего прохождения службы, — доложил он с порога.

— Здравствуй, Петров! — Командир, видимо, обрадовался ему, встал над маленьким столиком, грузный, высокий — под самый потолок землянки. — Хорошо заштопали тебя? Значит, вернулся в свою часть, молодец! А на тыловых харчах ты не больно отъелся. Кощей Бессмертный. Ладно, теперь и у нас сытнее, откормим. Саперу сила нужна. В общем, сдавай документы в штаб и поступай на довольствие.

— Товарищ майор… — Егор Сергеевич снова вытянулся по стойке «смирно». — Насчет документов у меня некомплект получился. Выздоравливающих из госпиталя отправляли в Киров, а я поехал в Ленинград — сам, по личной, можно сказать, инициативе. Аттестат у сопровождающего остался и предписание тоже.

— Выходит, сбежал? — Майор начал понимать, в чем дело. — История… Оформить тебя я пока не могу, придется улаживать в штабе фронта. Ну, обживись в батальоне, отдохни несколько дней. Пока прокормим. А назначение тебе подберем, намечается одно важное дело. Может, и лучше, что надо подождать. За это время все определится…

Всю неделю слова командира о «намечающемся важном деле» не давали Егору Сергеевичу покоя.

Отдельный инженерный батальон находился во фронтовом подчинении. Это была не совсем обычная часть, созданная для борьбы с вражескими танками. Саперы-истребители имели для этого не только мины, гранаты, противотанковые ружья, но и… собак, назначением которых было тоже уничтожать бронированные машины врага. Что же намечалось теперь?

Может быть, подрывников с собаками решили посылать во вражеский тыл? Смутный слух об этом ходил еще осенью, до того, как ранило Петрова. Он бы охотно отправился на такое дело. Или предстоит участвовать в какой-нибудь наступательной операции?

Старшина часто заглядывал к штабным писарям, пытался узнать что-либо у них, но писаря, обычно хорошо осведомленные о делах части, ничего определенного сказать не могли.

— Потерпи. Ты нашего командира знаешь. Раз обещал, что скоро получишь назначение, значит, долго ждать не придется.

За месяцы, проведенные на госпитальных койках, Егор Сергеевич соскучился по настоящему делу. Он ждал, с трудом подавляя нетерпение и нервозность. Про себя повторял, что военному человеку не положено ни напрашиваться на службу, ни от службы отказываться. И вот теперь, когда его вызвали в штаб, он кинулся почти бегом, куда только степенность девалась.

— Так вот, товарищ старшина, предписание на вас получено. С сегодняшнего дня вы снова зачислены в списки батальона. — Майор встретил его официально и теперь уже не обращался на «ты». Его строгие голубые глаза изучающе-пристально глядели на Егора Сергеевича.

— Назначение вам подобрали как заслуженному боевому командиру. Учтите, очень важное дело, с таким не каждый справится.

Майор помолчал немного, словно давая Егору Сергеевичу приготовиться к тому, что предстояло услышать.

— С завтрашнего дня мы получаем пополнение. Особое. Нам дают девушек. Мужчин в блокированном городе много не набрать. А девушки к нам идут боевые. Это же блокадницы, они такое перенесли, что другие и вообразить не могут. Вы будете начальником этой команды, надо быстро научить их военному делу.

— Девушек?! — оторопело переспросил Егор Сергеевич. — Какие же, товарищ майор, из девчонок, да еще блокадниц, саперы? На нашем деле со здорового мужика семь потов сойдет, а этих еще, может быть, за ручку водить надо.

Нечего сказать, дождался боевого задания! «Наступление, к немцам в тыл…» Стоило бежать сюда, пробиваться через все заставы и преграды!

— Вам будет нелегко, — словно и не слыша Егора Сергеевича, продолжал командир. — Но вы подумайте о девушках. Каково им на фронте? Какова для них полевая солдатская жизнь? А они идут добровольно. Надо держаться с ними твердо, спокойно и тактично. Без шуточек, без грубых слов. Будете заботиться о них, оберегать от лишних тягот и обид. А главное — учить. Сами знаете — это первейшая забота о бойце. Чтобы хорошо нес службу, не терял силы напрасно и зря не погиб. Жалеешь бойца — хорошо учи, и прежде всего учи примером.

Это была целая речь, а в батальоне привыкли к тому, что командир немногословен. Сейчас он говорил о том, что пришлось самому передумать и взвесить в последние дни. Откуда старшине было знать, что командир тоже не с легким сердцем согласился принять девичье пополнение и долго спорил в штабе инженерных войск. Но другого пополнения получить было неоткуда, а приказ есть приказ.

Егор Сергеевич попробовал было отбиваться. Ему казалось, что тут какое-то обидное недоразумение.

— Так, товарищ майор, я же полностью прошел курс лечения. От раны одна нашивка осталась. Хоть сейчас на минное поле. Чего мне сидеть в тылу?

— А я и не даю вам легкого дела. Напротив — самое трудное. Соберите всего себя, чтобы справиться. И времени не теряйте, завтра с утра приступайте к делу.

Вскоре старшина уже шел по дороге с вещевым мешком за плечами. Час был поздний, а ему предстояло перебраться через весь город — от Средней Рогатки в Сосновку. Девичья команда формировалась там, в самой тихой и отдаленной от фронта части Ленинграда.

У контрольно-пропускного пункта на Московском шоссе удалось сесть на попутную машину. На ней Егор Сергеевич и въехал в город. Он стоял в кузове, плотно облокотившись на крышу кабины. Груз за его спиной двигался от быстрой езды как живой. Какой-то тюк, высвободившись из-под брезента, больно ткнулся в ногу. Старшина не заметил этого, поглощенный своими мыслями.

Машина шла уже по центральным улицам. Они были пустынны, дома с забитыми фанерой окнами отбегали, словно бы отводя слепые глаза. У Егора Сергеевича сжалось сердце. Почему? Он ведь представлял себе все гораздо хуже.

Его вывезли из Ленинграда в середине блокадной зимы. Он лежал на носилках, поставленных рядом с другими в кузове грузовика. Помертвелый, замерзающий город медленно уплывал назад. Превозмогая слабость и боль, Петров старался поднять голову, чтобы лучше разглядеть и запомнить. Трудно было сказать, увидит ли он город снова?

Теперь, через несколько месяцев, Ленинград выглядел по-иному. Молчаливый и суровый, загадочный в свете белой июньской ночи, он жил особенной, напряженной жизнью. Редкие люди стояли, как часовые, под арками ворот, а может быть, они и в самом деле несли караульную службу. Машины проносились с такой стремительностью, срезая углы, что было ясно — водители не задумываются о возможных встречах. На важных перекрестках попадались патрули… Лопающиеся звуки разрывов доносились откуда-то издалека. Это была жизнь войны, но все-таки жизнь, и Егор Сергеевич жадно вслушивался в эти звуки.

Они уже проскочили Литейный мост. Машина свернула направо, к Финляндскому вокзалу. Егор Сергеевич забарабанил кулаком по кабине. Едва шофер притормозил, он, перемахнув через борт, соскочил на мостовую.

— Спасибо, друг. — Егор Сергеевич протянул водителю цветастый кисет с махоркой. — Свернем напоследок?

Шофер ловко скрутил цигарку.

— Счастливо воевать, старшина!

Петров быстро вскинул на него глаза — уж не смеется ли? С девчонками воевать… Хотя шофер ведь ничего не знает. Старшина круто повернулся и зашагал к Сосновке. Подумать, сколько изворотливости, сколько сил понадобилось, чтобы вернуться к своим, в батальон. В госпитале он требовал, уговаривал, почти умолял: «Пошлите в Ленинград, в часть, где служил. Видите бумагу, меня же требуют туда». Его и слушать не хотели: «Приказ для всех один. Поедешь в запасный полк». На маленькой станции он выскочил из вагона и пересел во встречный эшелон, направлявшийся на запад. Чего только не претерпел в пути! И по комендатурам таскали, и кормить не хотели: едет человек без аттестата, без надлежащих документов. Ну, после ранения, ну, есть затребование. Все равно солдат должен быть в команде. Самовольничать никому не дозволено. Да еще в военное время.

Несговорчивее всех оказался пожилой техник-интендант в Кобоне, поймал он Егора на самом пирсе. Уже Ладога плескалась под ногами, всего, можно сказать, и оставался до Ленинграда один прыжок — через озеро.

Разговор у интенданта был короткий, а набор слов довольно определенный: «дезертир», «нарушитель», «штрафной батальон».

Егора увели с пирса под конвоем, со «свечками». Доставили в землянку к морскому начальнику — капитану 2 ранга. Тот стал было слушать и сразу же оборвал. Не до того. Началась тревога, немецкие самолеты крутились над местом погрузки. Хлопали зенитки, земля, встряхнутая бомбами, ударяла снизу под ноги. Капитан выскочил из землянки. Егор как арестованный не мог последовать за ним — интендант глаз не спускал.

Потом, уже после тревоги, капитан 2 ранга просмотрел изрядно поистрепавшиеся за дорогу бумажки Егора. На лице моряка, измятом многодневной бессонницей, появилась усмешка.

— Форменный дезертир, — сказал он. — Все как есть. Только кто это дезертирует из тыла на фронт, да еще в блокаду?

Он повернулся к интенданту:

— Посадите этого «дезертира» на пароход. Пускай уж разбираются в его части. Ничего, ничего! На мою ответственность. Не первого такого дезертира в Ленинград отпускаю.

Затем посмотрел на Егора:

— Как же ты без аттестата всю дорогу проехал? Давно не ел, наверное?.

— Бойцы в эшелонах делились.

— Ладно, вот тебе талон, похарчись перед посадкой. На той стороне с едой строго, сам знаешь. Там без аттестата не покормят.

Так он прорвался сюда. Столько мучительных дней в дороге, потом еще неделя томительного ожидания в батальоне. И все для чего? Чтобы нянчиться с этими девчонками. Нет, надо рапорт писать. Пусть переводят в другую часть, хоть в пехоту, если здесь не нужен.

За время затянувшегося ожидания старшина Петров успел побывать в разных ротах и взводах, видел, как они поредели за зиму и весну. Многих знакомых не встретил Егор Сергеевич. Одни лежали в земле под Лиговом и Пушкином, у Пулкова и Шушар, другие — где-то в далеких госпиталях, третьи отвоевались вчистую. Было трудно расспрашивать о старых друзьях, очень уж часто слышал в ответ: «подорвался», «осколком его», «прямое попадание».

В одной из рот у Петрова случилась нежданная встреча.

— Товарищ старшина, Егор Сергеевич! — окликнул его возле землянки крепко сбитый, широкий в плечах ефрейтор. — Или не узнаешь?

— Гренадеров! Да ты какими судьбами?

Давно, еще до войны, они вместе начинали службу. Потом Петрова послали в сержантскую школу. Они оказались в разных частях, отслужили, вернулись домой, и тут обоих позвала война. Ничего не знали друг о друге, а теперь их дорожки сошлись.

— Какими судьбами? Не сразу расскажешь. Вроде и без вести пропадал, и ранен был. — Ефрейтор глянул на золотую нашивку на груди Петрова: — Не как вы, легко, можно сказать, да тоже хворобы хватил…

— Спешишь? — спросил Петров. — Нет, так присядем на минуту. Не каждый день потерянных однополчан встречаешь.

Он сам удивился, как обрадовала его эта случайная встреча. И ведь не так и долго с Гренадеровым служил, и времени с тех пор много прошло, а вот сейчас словно заново нашел близкого человека. Наверно, потому, что слишком много слышал в эти дни о потерях. На войне, будь она неладна, часто теряют и редко находят.

— Задание я выполнял специальное прошлым летом. Потом уж в свой батальон и не попал, — сказал Гренадеров, вспоминая, что с ним было.

Гитлеровские войска после долгой задержки на лужских рубежах, где они встретили жестокое и неожиданное сопротивление, снова двигались тогда к Ленинграду, но вынужденное их топтание под Лугой не прошло даром. Наше командование успело создать оборону на новых местах, подготовить перед ней предполье — промежуточные рубежи, минные поля, завалы, установить фугасы на дорогах и мостах… Один из таких фугасов на мосту у деревни Жабино должен был взорвать ефрейтор Гренадеров. Наши части уже отошли, вот-вот в этих местах мог появиться противник…

Собственно, предстояло взорвать не один жабинский мост, а несколько, в разных местах. Сделать это следовало, когда противник подойдет вплотную, а еще лучше, когда уже начнет переправу. Задание было связано с, большим риском.

Командир вызвал добровольцев. Гренадеров сделал шаг вперед. Вышло еще несколько бойцов. Их разделили попарно. Вместе с Гренадеровым, бывалым сапером, пошел молодой красноармеец Витя Горбунов, из тех, кто с начала войны не день и не два обивал пороги военкоматов, упрашивая призвать в армию раньше положенного срока. Было ли ему восемнадцать? Вряд ли. Во всяком случае, Гренадерову этот Витя Горбунов казался совсем мальчишкой: круглые румяные щеки с тонкой кожей, не загрубевшей от бритвы, любопытные и чуть беспокойные глаза. Сам бы Гренадеров выбрал себе, наверное, другого напарника, понадежнее и поопытнее.

— Ты думаешь, мы играться будем? — проворчал ефрейтор, глядя на радостное и взволнованное лицо Виктора. — Задача хитрая, всякое может быть. Тебе бы подучиться сперва, чего сразу лезешь в дело? Призвали-то когда? Поди, второй день пошел.

Горбунов прибыл в часть совсем недавно. Ефрейтор его, кажется, до этого случая и не примечал.

— Не вчера!.. Я уже три недели из дома, учили нас. А к вам пришел с пополнением, правда, недавно. Задание, понимаю, какое, только на фронт я шел воевать, а не отсиживаться в обозе. Не подведу вас, не беспокойтесь.

— «Не подведу, не подведу», — протянул Гренадеров. — А ну, прыгай! — вдруг резко сказал он. — Чего глаза раскрыл? Прыгай, говорю!

— Куда прыгать? — растерялся Виктор. Они стояли на полянке, вокруг которой в березовом леске расположился на привал их батальон.

— Тут и прыгай, на месте. Раз-два, повыше, повыше! Пробегись. Давай, давай, нечего на меня глаза таращить.

Вон как у тебя котелок гремит, так и колотит по карабину. А мы не в тыл, а в предполье идем, может, через немцев пробираться будем, даже скорее всего. Ты что, их заранее оповестить хочешь? Не беспокойся, они и сами тебя постараются заметить.

Виктор стоял перед ним растерянный и обиженный.

— Может, останешься? Охотников без тебя хватит.

Виктор затряс головой. Его губы вздрагивали.

«Еще заплачет, чего доброго, — раздраженно подумал Гренадеров. — Навязался на мою голову младенец».

От места, где остановился батальон, до жабинского моста было километров тридцать, если шагать по дороге, но по дороге им идти не велели. Двигаться следовало вдоль нее, обходя открытые места. Где сейчас противник, в батальоне толком не знали. Обстановка менялась быстро, вражеские мотоциклисты да и танки могли подойти уже совсем близко.

Они вышли рано по сырой от росы траве. День начинался солнечный и тихий. Пока было прохладно, но Гренадеров подумал, что, когда солнце поднимется, станет здорово припекать. В августе под Ленинградом выдаются такие деньки — жарче, чем в самый разгар лета.

Шли молча. Виктор все еще не отошел от обиды. Гренадерову тоже разговаривать не хотелось. Да и надо было внимательно смотреть вокруг. Враг мог встретиться в любой момент. Лишь изредка Гренадеров спрашивал спутника:

— Ноги-то не наминаешь, портянки не размотались? Поди, и накручивать их по-настоящему не научился.

— Не размотались, — коротко отвечал Виктор. И чего это привязывается к нему старшóй?

Они шли, не теряя дорогу из виду. Кругом расстилались желтеющие поля. Хлеб созрел, но не везде был убран. Спелые колосья тяжело клонились к земле. «Поди уж, и зерно сыплется, — размышлял Гренадеров. — А убирать кому?»

По дороге время от времени двигались группки людей с деревенскими подводами, на которых лежали нескладные, должно быть, наскоро связанные узлы, сидели ребятишки. Население уходило от приближающегося врага.

Днем стало действительно жарко, а солдатская выкладка никогда не бывает легка, гимнастерки намокли от пота, особенно на спине, где прилегали скатки. Гренадеров не убавлял шага. К мосту следовало прийти до темноты. Поближе к Жабину на дороге появились мелкие отряды наших бойцов. Одни шли строем, другие — толпой, раненые вперемешку со здоровыми, оружие было не у всех.

— Отставшие, — сказал Гренадеров. — Почему только это бывает? Все ушли, а кто-то тащится позади.

К отставшим Гренадеров относился без доверия, хорошие бойцы не будут брести позади своих, хотя кто знает, почему эти люди задержались. Вдруг тоже какое-то особое задание выполняли? Конечно, можно было бы спросить у них, где немцы, но выходить на дорогу саперам было запрещено, да и что эти отставшие знали?

Жабино обходили с южной стороны. Дымков над деревней не было видно, издалека она казалась мирной и спокойной.

— Теперь уже близко.

Гренадеров хорошо помнил жабинский мост на речке с крутыми берегами. Фугасы там устанавливал их взвод. Слева от моста на берегу вырыли узкий окопчик для подрывников и старательно замаскировали дерном, чтобы чужой не нашел.

— Туда выведены провода от фугасов и дублирующий шнур. Тоже запрятаны, конечно, — объяснил он своему напарнику. — Гляди сейчас во все глаза, нет ли кого чужого. Подойти надо так, чтобы нас никто не заметил.

— Да что мы всех боимся? Подорвем мост, никто нам помешать не может. Тихо же здесь.

— Тихо, — пробормотал Гренадеров, — тихо, да не очень. — Он помолчал с минуту, прислушиваясь к глухому урчанию орудий.

— А помешать даже очень могут, если мы с тобой будем торчать на виду. Подрывать надо не когда попало, а в самый верный момент, чтобы фашисты летели вверх тормашками вместе с мостом. А они, думаешь, не понимают, что тут фугас может быть, думаешь, дуриком прут, без разведки? Это они все соображают. Так что их еще перехитрить надо.

Река стала видна за леском. Вскоре Гренадеров разыскал окопчик и спрыгнул туда, Виктор — следом за ним. Нашли конец зажигательной трубки, раскопали и заизолированные концы саперного провода.

Гренадеров достал из вещевого мешка подрывную машинку, завернутую в кусок грубой ткани, осмотрел и стал поправлять маскировку своего окопчика.

— Как мыши, будем тут сидеть. Может, день, может, три. Харчи есть, сухой паек, вода во фляжках. Наверх вылезать только затемно, днем, значит, терпи. И наблюдай!

Движение на дороге было совсем небольшое. Прошла еще какая-то группа солдат — и снова никого до самой темноты. Ночь провели спокойно. Дежурили по очереди — один глядел вокруг, а другой спал. Пушки все ухали в стороне, не там, откуда надо было ждать противника, а сбоку, и гул стрельбы стал значительно слышнее. То ли бой перемещался, то ли ночной воздух лучше доносил звуки.

Утром за мостом появилась повозка с домашним скарбом. Лошадь вел хромой старик. За телегой тащились женщины и ребятишки. Конь, должно быть совсем вымотавшийся за дорогу, еле ввез телегу на мост и стал там, не слушая понуканий. Подъем за мостом ему было не взять. Старик несколько раз ударил коня палкой по высоко поднимавшимся и опадавшим ребрам. Конь дернулся и снова встал, опустив голову к настилу.

Старик не решался громко кричать, ворчал что-то на замученного коня и боязливо поглядывал назад.

Виктор повернулся к Гренадерову:

— Помочь надо, я сбегаю, ладно?

— Я тебе сбегаю! Сиди! Что, тяжело смотреть? А ты смотри все равно. Злее будешь.

Им еще довольно долго пришлось наблюдать за тщетными попытками старика заставить коня везти воз. Потом к мосту подъехала еще группа беженцев с несколькими подводами. Остановились возле застрявшей повозки, поговорили со стариком, перенесли какие-то узлы на свои подводы, выпрягли усталого коня и двинулись дальше. Старик с женщинами и детьми поплелся за ними.

Теперь в поле зрения саперов не было никого живого, кроме брошенного коня. А тот долго стоял понуро, потом подошел к реке, напился и стал щипать траву. Через некоторое время он исчез в прибрежных кустах, и саперы даже вздрогнули, услыхав его похрапывание над самым окопчиком. Конь почуял людей и пришел к ним. Стоял, наклонив голову к яме.

— Явился, понимаешь, демаскировать нас, — пробормотал Гренадеров и, отгоняя, шлепнул коня по морде. Конь фыркнул и нехотя отошел на несколько шагов…

А жаркий день медленно тек над землей, сменяясь душной ночью. Эта вторая ночь тоже прошла спокойно, лишь на третье утро саперы услыхали близкую пулеметную стрельбу и треск мотоциклов.

Гренадеров придвинул к себе подрывную машинку, подсоединил к ней концы проводов.

— Они? — спросил Виктор одними губами, зрачки его глаз испуганно расширились. — Немцы?

Гренадеров взглядом указал ему на зажигательную трубку. Заводной ключ машинки уже стоял в гнезде, но Гренадеров не торопился его поворачивать. Мотоциклисты выехали к мосту, сбавили скорость и застрочили по прибрежным кустам. Пули посвистывали над окопчиком. Потом два мотоциклиста спешились и остались на мосту по краям, другие затарахтели дальше.

«Что же мы их упускаем?» — беспокойно спрашивали глаза Виктора. Его руки, державшие зажигательный шнур, дрожали. Гренадеров только предостерегающе поднял палец.

На дороге за мостом опять стал слышен звук моторов, более низкий на этот раз. Явно приближались машины. Вот они уже и стали видны — два броневика, за ними грузовики с пехотой.

Немцы направлялись к мосту, броневики въезжали на его настил.

— Ну вот… — пробормотал Гренадеров и резко нажал на ключ подрывной машинки.

Фугасов на мосту было два: один, поменьше, — у въезда на дальнем берегу, другой, побольше, — на этой стороне моста. Все тело Гренадерова напряглось в ожидании взрывов, но взрывов не произошло. Ключ под его рукой не провернулся, машинка не сработала.

Гренадеров почувствовал, что весь он покрывается холодным потом.

— Давай! — уже не таясь, приказал он Горбунову. — Давай, Витя!

И тот стал чиркать коробком по саперной спичке, приставленной к зажигательной трубке. В трубке зашипело. Теперь огонь уже шея к фугасам. — Только бы не уехали эти проклятые грузовики.

Но почему не сработала машинка? Гренадерова точно током ударило. Да он же не завел пружину! Вот почему не взорвались фугасы. Быстро поставил машинку на колени, со всей силой крутанул ключом направо — один поворот, другой, третий… Выхватил ключ, вставил в спусковое гнездо и повернул налево.

И сразу грохнуло, задрожала земля. Балки моста и машины с солдатами полетели вверх. Над окопом, точно дождь, падали обломки дерева и камни.

«Все, сделали свое!» — Страшная усталость и чувство огромного облегчения разом охватили Грепадерова. Теперь надо быстро уходить, пока враг не пришел в себя.

— Ходу! — крикнул он Виктору, и оба, пригибаясь, побежали к леску.

Все-таки их заметили. Раздались автоматные очереди. Гренадерову обожгло плечо. Боль пришла позже, когда они уже скрылись в лесу. Встали на минутку, чтобы отдышаться. Гренадеров провел по плечу рукой. Рука стала мокрой. Но они были еще слишком близко от немцев, чтобы задерживаться и делать перевязку. Лишь минут через десять, а может быть, и через полчаса, Гренадеров решил снова остановиться. Боль в плече делалась все сильнее, сводило руку, тело как-то обмякло.

— Ну-ка, друг, перевяжи, — сказал он Виктору, доставая индивидуальный пакет здоровой рукой.

Назад они шли много дольше, чем к мосту. На дорогах уже хозяйничали немцы, надо было прятаться. Двигались больше по ночам. А плечо и рука все сильнее болели, силы уходили. Они уже не ели несколько дней. Ягоды и сырые зерна, собранные в поле, — какая уж это еда?

— Опирайтесь на мое плечо, — несколько раз предлагал Гренадерову Виктор. Гренадеров отрицательно мотал головой. Он и так отдал напарнику карабин и вещевой мешок. Не хватало самому навалиться на парнишку. Гренадеров собрал последние силы и шел, не защищаясь от веток, то и дело хлеставших по лицу.

Через несколько дней саперы повстречали пехотную часть. Думали, что уже все, кончилось их илутание. Но пехотинцы тоже выходили из окружения, и саперы еще несколько дней шли с ними, пока не прорвались к своим. Не все прорвались, но Гренадеров и Виктор одолели последний отрезок пути. Виктор так и остался в стрелковой части. Гренадерова отправили в госпиталь, а оттуда в батальон, где его и повстречал неожиданно Петров.

А многие встречи, которых Петров ждал, так и не произошли. Ротой, где служил он прежде, теперь командовал незнакомый лейтенант.

— Старший лейтенант Батурин где?

— Похоронили его, — сказали Егору.

Неторопливо шагая по пустынным улицам Выборгской стороны по дороге в Сосновку, Егор Сергеевич вспоминал то одного, то другого, и все тяжелее становилось у него на сердце.