Девочка со скрипкой

Глава 4

Что делает обычный среднестатистический попаданец? Я не буду даже вспоминать тех, кто сразу начинает учиться в магической академии, трахает эльфиек, мочит орков и подчиняя себе драконов, становится властелином мира. Не хочу вспоминать и тех, кто в далёком средневековье куёт в кузнице пулемёт, а потом мочит Батыя с Чингисханом, взрывает Англию вместе со всеми Британскими островами, а потом объединяет Русь от Лиссабона до Порт-Артура. При этом мимоходом захватывает Царьград и Иерусалим в придачу.

О тех, кто в одиночку побеждает дивизию Гудериана, взрывает Гитлера в его бункере, лечит Сталина и спасает президента Кеннеди, тоже умолчим.

Все эти попаданцы — это же просто гиганты. Они могут собрать на коленке автомат Калашникова и сделать компьютер из запчастей от телефона Белла. А уж какую командирскую башенку для Т-34 они могут сотворить…

Я этого всего не умею.

И это всё сказки… Сказки для детей пенсионного возраста…

Смешно. А то, что я здесь и сейчас — это не сказка? Сижу вот первого мая 1970 года и пью чай с человеком, который думает, что я маленькая девочка… А я сейчас ещё только маленький мальчик. Мне настоящему пока ещё всего шесть лет. Но мне, который из будущего, уже шестьдесят… И это не сказка? Я вас умоляю… Похоже прав был автор песни: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью! Преодолеть пространство и простор…» Он забыл ещё упомянуть о том, чтобы преодолеть время. Но это, наверное, уже другая песня…

Песня? Песня!

Читал я и про таких попаданцев. Один с ноутбуком провалился. Другой со смартфоном, напичканным электронными книгами и песнями на разных языках. У третьего была феноменальная память. Он помнил всё, про всё. Все исторические события с подробностями, все песни с нотами, все книги с запятыми… Кажется он тоже разбогател как Рокфеллер, и прославился на весь мир, как Гагарин. Спас Советский союз, ну и так далее…

Нет, я могу, конечно, написать несколько песенок. И кстати, Натан Борисович мне в этом во многом может помочь. Если, конечно, не умрёт от своей неизвестной пока мне болезни, через пару минут, после того, как допьёт свой чай, сидя напротив меня…

Допив свой чай, я поставил чашку на стол. Посмотрев пристально, прямо в глаза сидящему напротив меня человеку, я спросил:

— Дядя Натан! Вы хотите жить?

Он поперхнулся, и долго молча смотрел на меня своими тёмными глазами, в которых плескалась боль. Ответ его был предсказуем.

— Я не знаю…

— И всё же?

— Я не могу понять: Зачем мне жить? После того… После того. как я остался один… Всё стало… Стало таким ненужным… Бессмысленным…

— Я это понимаю. И в чём-то даже очень. После того, что случилось со мной, смысл моей жизни тоже пропал. Только потом, после того, как меня убили…

— Что?

— Почти убили… Очень хотели, но у них не вышло… После этого появилась цель.

— Какая? — голос его задрожал. — Какая цель?

— Выжить! Отомстить! И жить назло всем смертям! Жить так, чтобы те, кого я потерял, могли бы мною гордиться.

— …

— Жить так, чтобы не было стыдно за бесцельно прожитое время, как бы это ни банально звучало. Не сломаться! Не сдаваться!

Меня пробило на пафос, но он шёл от души. Откуда-то изнутри наружу рвалось какое-то непонятное чувство. Чувство того, что у меня может получиться всё, что я задумал. Всё, что я ещё не задумал, но придумаю после. И в этот момент я искренне верил в то, что говорю.

Левин смотрел на меня, вытаращив глаза. Не зря говорят, что глаза — зеркало души. В его глазах сверкали золотые искорки. Или это так бликовал свет, отражаясь в наполненных слезами органах зрения? Не важно. Его глаза горели решимостью. Это было так неожиданно, что я даже опешил.

Только что передо мною сидел больной человек, чья худая шея болталась в вороте рубахи, как карандаш в стакане. Человек с потухшим взглядом. Человек готовый к смерти. Человек, умирающий от неизлечимой болезни…

А сейчас это был… Павка Корчагин, готовый в одиночку построить железную дорогу через тайгу и тундру. Камикадзе, готовый своим самолётом пробить насквозь американский авианосец.

Но лёгкий налёт сомнения у него всё же остался.

— Но, что… Что я могу сделать?

— Что МЫ сможем сделать!

А для начала, я всё же решил ему рассказать свою историю. На этот раз это была подлинная история Инги. История практически без купюр.

За исключением, разве что вселения в разум бедной маленькой девочки старого ветерана с боевым опытом. Об этом я благоразумно умолчал.

Начал с аварии. Подробно рассказал про то, как, потеряв обоих родителей, Инга лежала в больнице, а после, даже не попав в свою квартиру, очутилась в школе-интернате. Про то, как её избили, ещё в первом классе, всего лишь за то, что она была цирковая гимнастка. За то, что у неё получалось на физкультуре то, о чём другие до сих пор не могут мечтать. Рассказал про скудное питание и те обноски, в которых ходят дети в интернате. Про постоянные побои и издевательства со стороны более старших учеников. Про то, как это старательно не замечают учителя и администрация школы. Про то, что из-за полного безденежья девочка согласилась помогать малолетним квартирным ворам.

Ну а дальше рассказывал про более свежие события. Про изнасилование. Про то, как её сбросили с крыши. Про то, как очнулась, проткнутая веткой дерева. И даже про то, что в больнице у неё вырезали всё женское.

Я даже не стесняясь взрослого мужчины, задрал платье и показал шрамы на животе и спине.

Рассказал про временную потерю памяти у Инги после падения с крыши. А потом когда память стала возвращаться. Она скрыла это. Чтобы не возвращаться в интернат как можно дольше.

Про то, что в больнице, выздоравливая, Инга стала заниматься чем-то вроде рукопашного боя. Откуда она взяла все эти приёмы? А просто представляла своих врагов и била. Била как умела, ногами, руками… Она же ведь «Циркачка». Так ведь её звали (дразнили) в школе злые дети. А детей нормальных там было, раз-два и обчёлся… Большинство лишилось родителей по причине того, что: «Папа убил маму, а его посадили…» ну или «Мама зарезала папу кухонным ножом.» А были просто дети, забранные у родителей-алкоголиков. Ну и соответствующая наследственность, разумеется, присутствовала у этих обездоленных детей.

Рассказал, про то, как Ингу вернули в интернат. И все знали: Кто и что с ней сделал, но делали вид, что не знают. Поэтому Инга придерживаясь своей версии о временной потере памяти, старалась делать вид, что тоже ничего не знает…

А потом, как в омут с головой нырнул. Не знаю почему, но я стал рассказывать о том, о чём рассказывать вроде бы даже изначально не собирался. О том, что я убил всех троих своих насильников. Без особых подробностей. Одного утопил в пруду в полынье, предварительно заманив на тонкий лёд. Другого убил, ударив по голове сзади тяжёлым предметом. А третьего сначала оглушил, чтобы потом сделать так, как-будто он сам повесился.

И даже рассказал, что столкнул директрису с обледенелой лестницы, а та почему-то свернула себе шею. Тоже без подробностей.

Натан смотрел на меня странно. В глазах слёзы… Но в тех же глазах решимость. Решимость чего? Я ещё не понял. Я даже не понял пока: Одобряет он мои кровавые похождения или нет.

А… Плевать. Плевать на всё.

Рассказал, что украл чужие документы. Документы девочки на три года старше, пропавшей тогда, когда сама Инга ещё лежала в больнице. Рассказал, что хотел воспользоваться этими документами и начать новую жизнь. И поэтому поехал в Ивановскую область, в родной город той девочки Саши Котовой.

Я лишь пропустил встречу с тётей Наташей на трёх вокзалах и эпизод с тремя козлами в электричке «Москва-Петушки». Я вообще избегал лишних кровожадных подробностей.

А потом продолжил, как не доехав до Пучежа, попал в Шую, где и нарвался на драку со шпаной. И как вышел из этой драки победителем, но был избит милиционером. А потом поведал про родственные связи милицейского сержанта и мелкой шпаны. Пояснил откуда и по чьей вине появился новый шрам на спине. Упомянул о том, почему снова сымитировал потерю памяти. Я ведь понимал, что иначе меня либо в интернат вернут, либо накажут за якобы «избитых» местных мальчиков. Но в этот раз после обычной больницы меня перевезли в психиатрическую. Может для того, чтобы спрятать… Кто знает на что способен милиционер, защищая своего сыночка…

После этого был рассказ о том, что происходит в психушке.

Натан удивился только, когда я рассказал про встречу с той самой девочкой, документами которой я хотел воспользоваться, в одной палате психиатрической лечебницы. А уж как я тогда в больнице удивился. Я просто не поверил, что бывают такие совпадения.

Пересказал рассказ Александры о том, что с ней сотворили те же самые местные хулиганы. И о том, что тот же самый мент законопатил её в эту психушку.

После рассказ о том кошмаре, который пережила моя новая подруга в месте, где её должны были лечить, а не насиловать, глаза Натана уже сверкали праведным гневом.

Моё решение бежать из ада он принял нормально. Как и рассказ о том, что я убил санитара и санитарку. Но санитарку только после того, как она пробила голову Сашке пустой винной бутылкой. Про пожар не стал говорить. Просто упомянул, что выпустил на волю остальных психов, а сам уехал на мопеде санитара.

Ну а дальше… Я в Москве… Пошёл гулять в районе Тишинки и… Вот я здесь…

Вы видели, как плачут мужчины? Нет не от слабости, не от горя. А от невозможности что-то сделать, чтобы защитить тех, кто нуждается в этом? От невозможности что-то исправить. Именно такие глаза были сейчас у этого человека. Да. Он тоже испытал потерю близких. Да он тоже познал горечь утраты. Но когда он слушал мой рассказ… Он плакал… А после вдруг сказал, искренно и с видимым чувством раскаяния:

— Пгости меня, Инга!

— За что, Натан Борисович?

— За то, что я послушал жену и не забгал тебя тогда. И всего этого не было бы… А может и мои тогда не постгадали бы, если бы мы жили все вместе и не собигались никуда уезжать из Союза… Может тогда бы никто и не подумал гьабить нас. Бедную семью…. Ведь именно из-за того, что я стал интегесоваться как выехать в Изгаиль…

А вот с этого момента можно и поподробнее… Ведь кто-то же слил эту информацию грабителям. И этот кто-то — один из тех к кому обращался Натан с вопросами.