Девственница

Глава 9

Говорят, слезы девственниц обладают целебными свойствами, как жемчужины, поднятые с морского дна в полнолуние. Правда это или нет, но, когда не оставалось других средств, мои слезы текли ручьем. При одной только мысли, что меня могут бросить в Тауэр… где моя бедная мать встретила свой ужасный конец… где держали моего незабвенного лорда Серрея… где сейчас, в это самое время, томится мой последний лорд…

Как я тогда плакала, горюя о Кэт и об остальных!

Но теперь слезы не помогали, ибо игра началась всерьез. Против сэра Роберта мой старый друг сэр Энтони Денни был новичком в искусстве инквизиции.

— В Тауэре?

Мой новый противник подавил зевок.

— Да, в Тауэре, и они уже облегчили свое сердце в жалобных признаниях, как это делают все пойманные птички.

Он небрежно переворошил свои бумаги и кинул мне два листка.

— Здесь они рассказали обо всем, что произошло в Челси между вами и лордом Сеймуром, — мне все известно с их слов, каждое из которых они скрепили своей подписью. Вам ведь знаком их почерк?

Не хуже, чем свой собственный, но неужели они меня предали?

— А теперь скажите мне, леди, как вы можете отрицать, что между вами и лордом Садли все было уже сговорено, когда вы, ни от кого не скрываясь, разрешали ему в обращении с вами такие вольности, которые возможны только между мужем и женой?

Не все, не все, но сейчас даже и тех слишком много…

— Вольности, какие вольности?

Глупо было все отрицать, это только сыграло ему на руку. С улыбкой, которую я уже научилась бояться, он потянулся за бумагой, лежавшей к нему ближе всего.

— Ну, вы позволяли ему приходить к вам, — он притворился, что читает, хотя он и так все знал наизусть, — рано утром, когда вы лежали в постели обнаженная… снимать все покровы… касаться вас… видеть вас и переходить границы дозволенного между порядочной девушкой и мужчиной…

Его маленькие черные глазки жарко блестели от похотливого возбуждения: он уже видел меня обнаженной, укрытой одной только простыней, чувствовал, как его рука тянется сорвать с меня последний покров, у него руки чесались от желания прикоснуться ко мне. Мои соски горели, грудь и шея пылали — я была готова сквозь землю провалиться со стыда. Не в силах поднять взгляд, я в душе пожелала ему гореть в огне в девятом круге ада.

Но он уже оставил эту тему и решил зайти с другой стороны:

— А разве этот беспутный лорд, ваш муж, не выпорол однажды вашу наставницу мистрис Кэт, когда она вела себя с ним недостаточно почтительно? Кто, кроме мужа, имеет право наказывать жениных слуг? — Он сухо усмехнулся. — И как же проходило это наказание? Он приказал ей лечь и задрать юбки, чтобы ему было удобней до нее добраться?

Вот скотина! И как у него язык не отсох!

— Нет! Нет! Нет!

— Он этого не делал? — Его лицо выражало притворное неведение. — Такого не было? Но мистрис Эшли сама говорит, что он ее наказал.

— Это правда, но все было не так, как вы говорите.

— А как все было, леди? И как он прикасался к вам? Как муж к жене?

Паутина его слов опутывала меня!

— Я не была тогда его женой! Он был еще женат на королеве Екатерине!

— Значит он вас сделал своею позже?

— Нет! Не было этого. Ни тогда, ни потом!

— Да бросьте, мадам, — засмеялся он. — Я по глазам вижу, что вы лжете. Но если вы невинны, — он наклонился вперед, чтобы нанести последний убийственный удар, — то как вы объясните ваше интересное положение?

У меня кровь застыла в жилах.

— Мое положение?

Он посмотрел на меня так, как смотрят на последнюю блудницу, когда ей заголяют зад, секут и возят по улицам на тачке.

— Да, мадам, ваше положение. Скажите, когда вы ожидаете появления на свет вашего ребенка?

Моего ребенка?

Земля и небо остались на своих местах, но комната кружилась и плыла перед моим помутившимся взором.

Моего ребенка? От гнева я потеряла дар речи, меня трясло, как терьер трясет пойманную крысу. И в этом было мое спасение.

В ярости я вскочила на ноги:

— Пошлите за повивальной бабкой, любая старая ведьма, которую вы приведете, подтвердит, что я девственна! Приведите милорда, пусть он при мне повторит, что овладел моим телом, и я заставлю его взять свои слова назад. А вы — если у вас нет веских доказательств, то откажитесь от своих обвинений и извинитесь, или вы за это поплатитесь! Вы забываете, сэр, что я по-прежнему сестра короля и дочь покойного короля, и вы сами изменник, если осмеливаетесь возводить клевету на мою непорочность, чернить мое тело, в котором течет королевская кровь.

По его вытаращенным глазам и напряженной спине было заметно, что он испытал шок. Когда он снова заговорил, его голос звучал уже совсем по-другому:

— Мадам, это только сплетни…

Я не собиралась упускать свой шанс.

— Я прошу только об одном. Позвольте мне написать лорду-протектору Сомерсету, чтобы опровергнуть все выдвинутые против меня обвинения. — Я глубоко вздохнула. — А также заступиться за милорда Садли, чьи преступления, если оставить в стороне клевету на меня, вряд ли так уж велики…

Сказать по правде, я шарила в темноте наугад, ибо я даже не представляла, в чем его обвиняют. Сэр Роберт мрачно кивнул.

— Вы так считаете, миледи? Тогда послушайте доброго совета. Если вы решили написать лорду-протектору, то пишите только о себе. Не упоминайте даже имени его брата: для лорда-протектора оно сейчас хуже чумы и холеры. Вам его не спасти — этого не в силах сделать даже Бог на небесах, — но мудрый человек, — он мгновение помедлил и наградил меня взглядом, в котором восхищение перемешалось с иронией, — вернее сказать, мудрая дева знает, что когда большое колесо катится под гору, лучше его отпустить, чем оказаться под его обломками.

— Под обломками?

Неужели для него все кончено?

— Он — упавшая звезда, — безжалостно сказал, как припечатал, Тиррит. — Отщепенец и пария, позор нашего королевства!

Отщепенец и пария? Мне снова стало страшно, ибо чем ужаснее его преступления, тем хуже для меня.

— Что он сделал?

Сэр Роберт усмехнулся.

— Спросите лучше, чего он не делал? Позвольте мне рассказать вам, миледи.

Сразу после смерти Екатерины он начал готовить заговор. Однако, чтобы захватить власть, ему нужны были люди и деньги. Но несчастная случайность определила его судьбу, ибо об ту пору его затея была лишь воздушным замком. Ему сказали, что начальник монетного двора, сэр Вильям Шэрингтон, чеканит монеты в свой карман и богатеет.

Это было сатанинское искушение, и мой отчаянный лорд поддался на него. Он увидел в этом не преступное корыстолюбие, но знак небес, указавший ему, где найти нужную сумму. Он заставил Шэрингтона отчеканить еще денег и забрал их себе.

Время его истекло, и Сатана пришел за ним. Слухи и сплетни докатились до лорда-протектора, и он приказал своему брату явиться в Лондон и держать отчет.

Мой лорд отказался, но теперь пути назад ему уже не было. Он намеревался захватить короля и править от его имени. Он добрался до черной лестницы, в самом сердце дворца Уайт-холла. Он обманул стражу, дав им ложные указания, и уже почти схватил короля, если бы не маленький спаниель, комнатная собачка Эдуарда, который кинулся на них с громким лаем. Тогда мой лорд застрелил его из пистолета.

Выстрел переполошил весь дворец, и заговорщика схватили. В его доме устроили обыск и нашли доказательства его преступлений вместе со всей его казной — не меньше 200 тысяч крон. Даже проиграв, он не утратил своей гордыни: требовал, чтобы ему оставили свободу и дали возможность беспрепятственно уехать во Францию, а также утверждал, что никогда в своей жизни не замышлял ничего худого против короля, совета или лорда-протектора. Его арестовали и бросили в Тауэр. И там он теперь томится — падший Люцифер.

Потащит ли он меня за собой в бездну? Стану ли я той девственницей, которую, как в древние времена, принесут в жертву на могиле великого воина?

Нет, этому не бывать, пока я в силах думать и говорить!

Теперь допросы напоминали поединок фехтовальщиков, и я почувствовала под ногами твердую почву.

— Вы очень умны, мадам, я вижу, силой от вас ничего не добьешься, — неохотно признался он.

Но хитрый Тиррит полагал, что за мной все-таки есть какая-то вина, и был твердо намерен выяснить, какая именно. Но я была чиста. Я не совершила измены, точно так же как Кэт и Парри. Единственное, что мне пришлось признать, — это то, что я и мой лорд были близко знакомы. Пришлось, снося унижение, рассказывать, как он развлекался в моей опочивальне.

С каким же наслаждением Тиррит это слушал! Он мог часами расспрашивать о том, когда и куда приходил мой лорд, в каком виде он меня заставал, дотронулся ли он до меня, ударил ли и насколько я была при этом обнажена. Но хотя я корчилась от стыда под его жарким похотливым взглядом и мне казалось, я чувствую его пальцы на своем теле, пока он старался нащупать пропуски и несоответствия в моем рассказе, — несмотря на всю мерзость происходившего, я говорила себе, что эта мука — небольшая цена за жизнь и свободу. И наконец сэр Роберт, как и сэр Энтони до него, вынужден был признать свое поражение.

В тот день, когда он и его позвякивающие доспехами воины покинули мой дом, я приказала музыкантам играть и, несмотря на Великий пост, устроила праздник, на котором танцевала до упаду, торжествуя победу. Так будут повержены все враги девственной воительницы!

Теперь можно было вернуться к прежней, одинокой жизни, ибо с этой минуты я снова становилась хозяйкой самой себе. Теперь я снова возьму в свои руки бразды правления над Хэтфилдом и буду царить здесь как настоящая королева в полной безопасности.

Однако Кэт вернулась ко мне лишь в августе: она сильно сдала после пережитого потрясения. Мой старый казначей за время, проведенное в тюрьме, постарел на несколько десятков лет и с той поры делал в своих книгах расходов такие ошибки, что мне приходилось проверять за ним каждую строку.

Но самое худшее из всего этого — смерть моего лорда. Ибо он должен был умереть, спасения ему не было. Умер он, как и жил, — самонадеянно, бешено и себялюбиво. В свою последнюю ночь он написал мне тайное послание, нацарапав его металлическим наконечником шнурка: писать открыто он не мог.

Если вы видите в этом последнюю вспышку нашей любви, то вы жестоко ошибаетесь. В его последнем письме не было ни слова о любви, не было ни жалости или нежности, не было даже страха и надежды на спасение. Там был лишь страстный призыв свергнуть его брата и заставить лорда-протектора поцеловаться с плахой.

И кроме того, я могу вам сообщить, что такое же, слово в слово, письмо он написал Марии, моей сестре, — но и тут удача от него отвернулась, потому что слуга, получивший приказ пронести оба письма в его бархатном башмаке, предал его сразу же, лишь только его голова слетела с плеч, и отнес эти письма прямиком лорду-протектору — тому самому брату, чьей смерти жаждал мой лорд, о чьей погибели он мечтал и молился в свою последнюю минуту…

Он умер страшной и бесславной смертью, и многих еще потянуло за собой его падение.

Но я уцелела. Это была первая великая опасность, которой я избежала, и первый суровый урок, который я помню до сих пор.

Итак, его не стало, и с его смертью пришел конец всей этой истории.

Но не ее последствиям — они еще долго тяготели над нами. После всех мук и переживаний той поры, когда, клянусь Богом, я чувствовала, как голова дрожит у меня на плечах, на меня обрушилась зеленая тоска и ужасные головные боли, доводившие меня до беспамятства. Я не могла принимать пищу и отощала чуть ли не до костей, мои женские дела и раньше никогда не были сильными или регулярными, а теперь совсем прекратились на несколько месяцев, и, не имея возможности излить дурные соки, я чахла еще больше.

Но больная или здоровая, я не переставая умоляла лорда-протектора отпустить мою Кэт и мастера Парри. Но только когда моя болезнь приняла такой оборот, что доктора в один голос заверили лорда-протектора, что моя смерть будет на его совести, он наконец смягчился. Через неделю у наших дверей остановились лошади, и люди короля вынули Кэт из паланкина, а рядом стоял ее муж Эшли.

Мы с ней не сказали ни слова, лишь молча обнялись и прижались друг к другу так крепко, что даже не могли плакать. Мне показалось, она стала меньше ростом и так исхудала, что кости торчали.

— Ах, моя миледи, — услышала я прерывающийся шепот, — простите ли вы меня? Или все-таки отошлете?

Я была так счастлива, что даже не стала над ней подшучивать.

— Нет, если только ты дашь слово, что больше не будешь выдавать меня замуж!

В ее глазах промелькнул отсвет былого веселья:

— Ну уж нет, пусть меня разорвут на кусочки дикими конями!

Наши раны заживали медленно, ибо смерть своим крылом все-таки задела всех нас. Но я не только оплакивала прошлое, но и училась. Ибо теперь мне стало понятно, как мало я усвоила из уроков Гриндала, как едва не стала орудием тех, кто рыщет вокруг трона в поисках власти. Заручившись моей любовью, лорд Сеймур мог поднять мятеж, стоивший моему брату короны, и правлению нашей династии пришел бы конец.

Мне не забыть полный презрения взгляд, который бросил на меня сэр Энтони, подозревая, что я уже не девственна. Этот взгляд по-прежнему жег и мучил меня, и я поклялась, что больше никогда не дам ни одному мужчине повод так на меня смотреть.

Я попросила Парри убрать все мои наряды, драгоценности и румяна; она даже не сопротивлялась — так велико было пережитое потрясение. Я приказала убрать все свои старые наряды и сшить новые, очень скромные. Мне хотелось выглядеть идеальной девой, чуть ли не монахиней, чтобы пресечь все сплетни обо мне.

Я писала брату письма, которые, как и моя внешность, должны были создать образ чистой, серьезной девушки, скромной и благовоспитанной. Я не просила о разрешении приехать ко двору, ибо понимала, что пока лорд-протектор держит власть в своих руках, он не допустит туда ни меня, ни Марию. Но я могла попробовать завоевать симпатию Эдуарда. И в этом у меня был союзник — мой старый друг Сессил, поднявшийся к вершинам власти вместе с лордом-протектором и разделивший его успех. Сессил теперь стал секретарем совета и время от времени посылал мне весточки с парой слов привета и ободрения, из чего я поняла, что он не забыл нашей последней встречи, как и я не забыла оказанной мне услуги, когда он единственный в целом мире сказал мне правду о смерти моей матери.

Но самой большой радостью для меня в то время были книги и мой учитель — Эскам. Его острый ум, его терпение и любовь к своей науке струились на меня, как воды Иордана, очищая и возрождая меня к новой жизни. Я так много узнала и выучила за это время, что, по его словам, никакая другая девушка не могла со мной сравниться.

— Вы так думаете, учитель? — довольная, переспрашивала я его. Теперь я знала латынь, греческий, немного древнееврейский, французский и итальянский, а также немного испанский, но по-прежнему искала одобрения своего наставника и готова была работать вдвое больше, чтобы еще раз заслужить его похвалу. Словом, наша деревенская жизнь потекла спокойно и размеренно, так она и тянулась бы до конца дней, если бы невидимо для нас слепая фортуна не повернула свое колесо.

Была середина октября, в полях и лесах уже веяло дыханием осени, поросшие мхом яблоневые деревья стонали под тяжестью поздних плодов, и кабаны, накапливая жир к зиме, как велит им природа, рыскали вокруг дубов в поисках своих любимых желудей. В эти последние теплые октябрьские дни, когда солнце еще не затянули осенние тучи, я не могла усидеть дома.

В тот день — это был вторник — мы прогуливались верхом в парке и теперь возвращались домой, опаздывая к обеду. Мы медленно ехали в свете гаснущего дня к Хэтфилду, видневшемуся красной линией на горизонте, и тут я увидела всадника, мчавшегося вдоль дороги, а затем повернувшего к дому. Он летел напрямик, как стрела, на полном скаку срезая угол по бездорожью. Земля там была неровная, как я уже имела случай убедиться, с кочками, кроличьими норами и незаметными с первого взгляда глубокими ямами, заполненными водой, и надо было быть превосходным наездником, чтобы удержаться в седле, скача во весь опор по такой опасной местности. К тому же его лошадь едва держалась на ногах — даже издали было заметно, что бедное животное измотано бешеной скачкой и вот-вот рухнет.

— Скачи к нему на помощь, Ричард, и ты, Джеймс, — воскликнула я встревоженно, — иначе он расшибется!

Но едва я это произнесла, он умелым движением подбодрил коня и отсек всякую возможность преследования, доскакав до стены, окружавшей Хэтфилд, и скрылся за ней. Мы помчались за ним.

От его коня — могучего гнедого жеребца, — который стоял пошатываясь в мощенном булыжником дворе, где слуги обтирали его насухо, валил пар. Седло как у лорда. Кто-нибудь из членов совета?

— Ваш мажордом мастер Вайн просит вас пройти в дом.

— Спасибо, Эндрю.

Все вокруг потемнело, или мне только показалось? Идя через двор в Большой зал, я старалась спрятать свой страх поглубже. Вайн ждал меня, держа в руках подсвечник.

— К вам гонец от королевского двора, миледи.

— Что ему нужно?

— Он сказал, что сообщит свое дело только вам лично.

Я горько рассмеялась.

— Но кто он? Он не сказал?

— Представитель его милости герцога Нотемберленда.

— Нортемберленда?

Такого герцогства не было, только древнее графство, давным-давно прекратившее свое существование. Может, это подвох?

— Он вам знаком, Вайн?

По его лицу я поняла, что он знает не больше моего.

— Проводите меня!

Он моментально повиновался и поспешил вперед.

— Миледи идет!

Я старалась ступать как можно уверенней, насколько позволяла темнота в комнате. Надо принести еще свечей. Против света я с трудом разбирала фигуру незнакомца. Я только увидала высокого мужчину. При моем появлении он вскочил на ноги, сорвал шляпу и склонился в низком поклоне.

— Миледи!

Я не унижу себя, таращась на склонившуюся передо мной золотисто-каштановую шевелюру.

— Итак, сэр? Что вы хотите нам сообщить?

Он поднял голову. Такой высокий… и это лицо в полутьме. В его глазах был вопрос, насмешка, нахальство. Вдруг я вспомнила о своем забрызганном грязью, пропахшем запахами охоты костюме для верховой езды, промокших башмаках, красном лице, о шляпе, исполосованной листьями и лишайниками от бешеной скачки по лесу.

Я услышала в его голосе подавленный смешок:

— Ваше высочество вышли ко мне… не совсем готовой к аудиенции. Я покорнейше прошу вас дать мне возможность сообщить вам новости в более подходящей обстановке.

Как он смеет мне приказывать? Делать замечания по поводу моей внешности?

Страх подхлестнул мой гнев:

— Говорите сейчас, сэр, иначе, клянусь Богом, я позову своих людей…

Он смеялся! Смеялся! Мое терпение лопнуло:

— Джон! Джеймс и Ричард! Схватите этого наглеца и вышвырните его из моего дома! — Я повернулась, чтобы идти.

И тут его голос, по-прежнему смеющийся, заставил меня застыть на месте:

— Мадам! Принцесса! Елизавета, ты меня не узнаешь?