Девушка и Ворон

Глава 16. Отец и дочь

Алексей Никитич лишь на минутку присел в кресло, потому что ноги не держали, а когда очнулся — было уже совсем светло. Он вновь созвал слуг. Нет, никто не нашел ни Лизы, ни горничной ее, пропали без следа. Почти совсем отчаявшийся Измайлов велел продолжать поиски, а сам раздумывал: ему-то что теперь делать, в какую сторону мчаться, где искать дочь… Заряженный пистолет лежал на столе… уже не нужный… пока не нужный… потому что если с Лизой что-нибудь случится…

Не зная зачем, Измайлов вновь взял пистолет в руки и принялся бродить по почти пустому сейчас дому, так как всех, даже Кузминичну, он отправил на поиски Лизы… Может быть, кто-то вот-вот войдет… что-то скажет, обнадежит… Хоть бы какой-нибудь след!.. Забредя в прохладно-голубоватую длинную залу с тонкими белыми колоннами и лепным потолком, Алексей Никитич прошелся взад-вперед мимо ряда фамильных портретов и старых живописных полотен, потом остановился перед изображением матери. Красивая дама с высокой прической, вся в кружевах, нарумяненная… и цепкий, недобрый взгляд чуть раскосых темных глаз. Алексей Никитич ничуть не был похож на мать, весь в отцовскую породу, и Лиза в него пошла.

Измайлов отошел от картины. Нужно ехать в город, решил он, хоть в Залесск, который куда ближе Чудногорска, просить помощи у властей… Решительно направился к выходу из залы… и увидел Лизу. Она стремительно шла к отцу, на ходу протягивая к нему руки, и он бросился к дочери, молча обнял, крепко прижал к груди…

— Папенька, простите меня, — торопливо заговорила Лиза. — Не по своей воле я исчезла, меня пытались похитить! Друг наш, Михаил Платонович, — подлец, и вы должны отказать ему от дома, он хотел силой заставить меня выйти за него. А спас меня Федор Иванович Воронов. Не гневайтесь, папенька… но вот за него-то я и вышла замуж, за спасителя моего. Мы обвенчались только что — и сразу же к вам… Я боялась, что вы его не примите, не захотите нас благословить…

Измайлов уже не смотрел на дочь. Да, кажется, и не слушал. Его взгляд был обращен на подошедшего ближе и вставшего возле Лизы Воронова.

— Что это значит, сударь? — спросил он тоном, не предвещавшим ничего хорошего.

Федор почтительно поклонился.

— То, что сказала Елизавета Алексеевна, — правда, — начал он. — Я люблю вашу дочь, Алексей Никитич, и счастлив, что она благосклонно приняла мое предложение руки и сердца. Против нее сейчас плетутся интриги, и я хочу всегда быть рядом, чтобы…

— Меня вы спросить не соизволили!

— Отец, это моя вина, — снова встряла Лиза. — Я не хотела тянуть. Я боялась, что еще что-нибудь случится… И я видела, что вы, кажется, Федора Ивановича недолюбливаете, а стало быть — откажете. Но нас с ним судьба свела. Мы оба — оборотни. И поймем друг друга, как никто другой…

— Что ты сказала?

Измайлов отстранил дочь, посмотрел ей в лицо едва ли не с ужасом.

— Папенька, я…

— Вот как, — Алексей Никитич вытер взмокший лоб тыльной стороной ладони. — Я опоздал… но почему ты так рано… сразу же… Или это вы, сударь, пробудили в ней дракона?

— Я? — искренне изумился Федор. — По своей воле, хотите вы сказать? Помилуйте, это невозможно. Вторая натура может проявиться когда угодно. И потом, драконом этот облик все-таки трудно назвать…

Измайлов не дал ему договорить.

— Как вы посмели, — наступал он на Федора, — как не постыдились воспользоваться неопытностью моей дочери? Как вы заманили ее в свои сети? Что за бред насчет Сокольского?

— Это не бред, к сожалению… Послушайте…

Измайлов перевел взгляд на пистолет в своей руке — как будто впервые его увидел.

— Она сказала — оборотень! Уж не ворон ли, сообразно вашей фамилии? Так и есть, вы несчастье приносите. Я никогда на птиц не охотился, так пора бы и начать, — во время этой нервной речи Алексей Никитич медленно поднимал свое оружие на новоиспеченного зятя…

Федор и бровью не повел, но Лиза сделала порывистое движение, прикрывая мужа собой.

— Папенька!

— Ах вот как!

Кажется, именно вид негодующей дочери, явно говоривший о том, на чьей она, бесспорно, стороне, разъярил Измайлова окончательно. Пистолет упал на пол…

Удар хвостом — и брызнули осколки вазы саксонского фарфора. Удар крылом — и сорвался со стены портрет, и не чей-то, а самой Варвары Дмитриевны. В круглых змеиных глазах — кровь и зелень, безумие ярости. Лиза оцепенела. Федор, схватив жену за плечо, оттолкнул к стене и теперь уже сам закрыл ее собой. Был бы один — стал бы вороном, только б его и видели! Но не сейчас… А раззявленная драконья пасть уже перед ним… зубы, острые, как кинжалы… Лиза издала что-то вроде стона. И то ли этот звук пробудил сознание Измайлова, то ли сам по себе он очнулся, но драконий облик с него слетел, он вновь стал человеком и, пошатываясь, схватился за колонну. Федор обнял Лизу, прижал к себе, гладил мягкие волосы, шептал что-то успокаивающее…

Алексей Никитич смотрел перед собой, в его потемневшие глаза возвращалась человеческая осмысленность — а вместе с ней приходила и боль. Он перевел взгляд на парочку.

— Вы очень нежны с моей дочерью, Воронов, — заговорил он. Голос прерывался, не слушался, и в нем слышались горечь и тоска. — Выходит, вы и вправду влюблены?

— Почему же вы сомневались? — Федору тоже с трудом давалось сейчас его всегдашнее спокойствие. — Я люблю мою жену.

— Вашу жену… Лиза… Лиза! — повторил Измайлов, словно звал дочь, которая была где-то далеко.

Девушка мягко высвободилась из объятий мужа и подошла к отцу. Сейчас, несмотря на потрясение, она сумела взять себя в руки.

— Папенька… Это ничего. Я понимаю. И я знаю все… и про бабушку, и про прабабушку-Малахитницу…

— Муж рассказал?

— Федя… да… И я хочу сказать — с этим как-то можно, наверное, сладить. Я вот, например, быстро научилась по своей воле превращаться! — добавила она не без гордости.

— Как это случилось? Тебе едва-едва исполнилось девятнадцать! — Алексей Никитич, до того обнимавший колонну, будто пьяный, вскинул голову. Его поразило, что Лиза не просто не рассматривает нежданное оборотничество как проклятье, но, кажется, даже весьма этим обстоятельством довольна. — Ты тоже дракон?

— Дракончик, — успокаивающе проговорила Лиза и осторожно погладила отца по плечу. — Всего лишь ящерка маленькая. И это не страшно, папенька, напротив — чудесно!

— Чудесно… — пробормотал Измайлов. — Что такое — чудесно? Ты видела меня? Ты хоть понимаешь, что я твоего мужа едва не убил?!

— Алексей Никитич, — спокойный голос Федора подействовал отрезвляюще и на отца, и на дочь. — Я ворон, вы верно догадались. Таким я родился и, врать не стану, в подобном вам состоянии никогда не был. Но если оно вам в тягость, думаю, можно изыскать способ от него избавиться. И мы найдем его. Но я умоляю вас, ради Лизы, простите нам тайное венчание и даруйте свое благословение. Как зять я вас не опозорю. Я богат, по матери — хорошего дворянского рода, а по отцу… по отцу я потомок царский, пусть и не на Руси это царство. От дурных привычек, слово даю, отстану и Лизу никогда в жизни не обижу. Что же до оборотничества…

Тут Алексей Никитич махнул рукой.

— Как там Лиза говорит: судьба свела? Что ж… — в его голосе послышалась горечь, — кто я такой, чтобы с судьбой спорить? Забирайте мою дочь, Федор Иванович, и уезжайте поскорее. Благословение? Извольте, даю, и пусть вас Господь благословит. А сейчас оставьте меня одного.

— Но, папа…

— Лизонька, мне нужно отдохнуть.

— Я не могу оставить вас в таком состоянии…

Измайлов хотел ей ответить что-то вроде е «теперь тебе надо о муже заботиться», но посмотрел в ее встревоженное, опечаленное лицо, поймал взгляд, который чего-то просил — прощения? признания? — и просто обнял дочь.

— Не беспокойся, дружок. Со мной все будет хорошо, просто у меня была безумная ночь. Но ты жива и здорова, и это главное. Я скоро, может быть, сам к вам приеду. Тумарино ведь?

Лиза кивнула.

— Вот и славно. А теперь идите с Богом.

Федор вновь поклонился, девушка поцеловала отца, и они ушли, скрылись из глаз… Лиза покинула родительский дом. Так и должно было случиться, но очень уж внезапно, и тревожит, несмотря ни на что, жених… Алексей Никитич тяжело вздохнул, оглядел причиненные им зале разрушения и увидел портрет матери на полу.

— Ну что, матушка? — сказал он портрету. — Теперь вы довольны?

И ему показалось, что в темных, с прищуром, глазах Варвары Дмитриевны вдруг явилась насмешка… и пропала.