Девушка и Ворон

Глава 2. Малахитовый перстень

— Осторожней, барышня. Вроде кто-то стукнул чем…

— Ничего, сюда не войдут. А если и войдут — что же, мне к папеньке зайти уже нельзя?

— Наябедничают…

— Сболтну чего-нибудь.

— Грех отца обманывать.

— Да сама знаю… Так… кажется где-то здесь.

В отцовском рабочем кабинете, слабо освещенном из окна лунным светом, Лиза Измайлова едва ли не наугад исследовала старый письменный стол с множеством ящиков и ящичков. Наконец нащупала в одном из них замочную скважину.

— Булавку подай!

— Барышня…

— Тая? Что? Это ж не иголка…

— Разница невелика.

— Ладно, где она у тебя?

— Вот тут, в подушечку воткнута.

— Давай сюда… я сама выну. Ну вот так… и так!

Замочек в ящике щелкнул, и Лиза поспешно его выдвинула. Потом запустила руку поглубже, нажала потайную пружинку…

— Ага, вот он!

— Дивлюсь я на вас, Лизавета Алексеевна. Яшка вас этим цыганским штукам научил?

— А то кто же… Держи шкатулку. Скоро вернем. А вообще-то ничего плохого я тут не вижу. Это мое наследство, а папеньке женские украшения зачем?

Заперев ящик тем же манером, Лиза бесшумно выскользнула из кабинета, осторожно сминая в ладони подушечку с воткнутой в нее крупной булавкой. Горничная Таисья почему-то до странности боялась иголок, булавок и шпилек — зато теперь она несла кованную шкатулку, прижимая ее к груди под старой шалью…

Без приключений вернулись в комнату Лизы. Девушка удобно устроилась на широком подоконнике в проеме окна, загляделась в сумрак апрельской ночи, даже позабыв о лежащей на коленях шкатулке, с такой таинственностью добытой. Легкие светлые локоны Лизы растрепались — никаких шпилек, бантиков и лент, белое домашнее платье в кружевах делало ее похожей на облачко в полумраке девичьей комнаты. Все было подернуто тенью — изящная светлая мебель, шелковая обивка стен, милые безделушки, без намека на порядок раскиданные тут и там. Лишь одинокая свеча лениво мерцала на каминной подставке.

— Зима с весной все тягаются, мало им было марта… — задумчиво проговорила Лиза, не отрывая взгляда от окна.

— Завтра все одно весна свое возьмет, — ответила Тая. — Тепло будет.

— Откуда знаешь?

— Знаю, барышня.

— Ох, много ты знаешь, Таисья, как я погляжу.

Лиза вздохнула как человек, которому приходится отрываться от мечтаний ради необходимого насущного.

— Что вздыхаете, Лизавета Алексеевна? — с улыбкой спросила Тая. — Или не рады предстоящему балу?

— Ой не рада. И ладно бы один из наших вечеров, когда друзья, когда весело… А тут, сама посуди — шага лишнего не ступить, словом лишним ни с кем не перемолвиться, ходишь как кукла заводная, на голове цветник таскаешь. Вот бы не надо мне совсем такой радости!

Тая едва не прыснула со смеху.

— Ой, чудная вы, Лизавета Алексеевна. Уж простите за такие слова. Другие барышни вам обзавидовались, небось.

— Чему завидовать?

— Да как же… Богаты, родовиты… к самой графине Загорской вон приглашены. А потом вы такая хорошенькая, Лизавета Алексеевна.

— Да где ж хорошенькая? Нос курносый, рот как рот… никаких там тебе жемчугов с кораллами… и щеки розами не цветут.

— У вас глаза красивые…

— Что ж, о глазах не мне судить. — Лиза смерила горничную оценивающим взглядом. — А вот ты, Таичка, и правда красавица!

— Скажете тоже.

— Красавица как есть. Вон какая статная, косы черные, бела как барышня, а черты… словно камея резная. А знаешь-ка что… попрошу я папеньку, чтобы нанял художника твой портрет написать! Вот как есть, в сарафане синем. И выйдет загляденье, я уверена.

— Все бы вам что-то придумывать, барышня.

— Эх, умела б я рисовать… да хоть что-нибудь бы уметь! По балам ходить много ума не надо. Мне скучно, Тая.

— Замуж выйдете — веселее станет.

Лиза фыркнула, крепче прижимая к себе шкатулку.

— Скажи еще — хозяйством займусь. Варенья, соленья, соседи на чаек… тьфу ты… даже слышать не хочу. Я тут читала святцы, про старинную жизнь, про княгинь. Как они храмы строили, и правили, и книги переписывали, набираясь мудрости и учености… эх. Вот так можно жить. А замуж… Мне б такого мужа, Таичка, чтобы с ним и правда было весело. Да где ж такого взять-то? Ладно, пустое… Свечу подай.

Девушка наконец-то открыла шкатулку, старинную, украшенную смарагдами и позолотой, и Тая осветила ее содержимое дрожащим сиянием свечи. Некоторое время Лиза задумчиво перебирала драгоценности.

— Вот он… — вытащила она большой малахитовый перстень. Ее ясные серые глаза затуманились. — Странный… красоты неописуемой — смотри, жилки в узор складываются, словно цветок в камне расцвел. Как живой. А все ж таки странный.

— Наследство славное… Бабушка ваша, да и матушка ее, ой непростыми были, — задумчиво проговорила Тая.

— Отчего же?

— Да так, — уклончиво ответила горничная. — Старухи, совсем древние, в Яблоньках много чего болтали.

— О бабушке Варваре Дмитриевне?

— О ней. Что была она… ну вроде как ведьма.

— Да вранье все. То есть, — благовоспитанно поправила себя Лиза, — неправда это. Но перстень-то как хорош!.. К нему и серьги здесь имеются. Надену на бал к Загорской, хоть какая-то приятность…

Она вновь посмотрела в окно.

— Что высматриваете в этакую-то ночь, Лизавета Алексеевна?

Лиза озорно улыбнулась.

— Может, диво какое? Таких ночей в году ведь четыре?

— Да, по одной на каждый из месяцев, в котором тридцать дней.

— Вот говорю — ты все знаешь. А знаешь ли о том, что, хотя доброе волшебство и скрывается от всех, из Небесного града спускаются на землю черная птица Сирин и белая птица Алконост, чтобы защитить людей от зла? Сирин плачет о грехах человеческих, а Алконост радуется, что прощает нас Бог. И тем, кто их видел, никакая нечисть уже не страшна.

— И вы, стало быть, барышня, в окно пытаетесь разглядеть посланцев небесных?

— Да я б и сама к ним полетела! Дал бы Бог крылья… Только они скорее к нам в Яблоньки прилетят, а не в Москву. Говорят, чудо-птицы обычные яблоки в целебные превращают!

— Так уж прям и в Яблоньки… Экая вы барышня выдумщица. Яблоневых-то садов сколько повсюду… так неужто их название деревни приманит?

— Нет, — Лиза вдруг погрустнела. — Ни в Яблоньки, никуда… Только вороны летают.

— Вороны? — Тая удивленно приподняла черную с изгибом бровь. Лиза не льстила — горничная и вправду была куда красивее ее самой.

— Да… Или один какой-то тут повадился. Все туда-сюда летает, даже на окно садился, в комнату заглядывал.

— Не к добру это, — нахмурилась Таисья.

— Да что такое? — грусть как рукой сняло, Лиза — олицетворенное непостоянство — смеялась опять. — Ты боишься, что ли? Думаешь, несчастье принесет? Вот уж чему не верю. Птица как птица… а, поняла! Опасаешься — а вдруг это сам Ворон Воронович, ветров внук, что девиц похищает? Ох нет, это все древние истории, и в Москве он тоже не появится.

— Ой, не скажите.

— Таичка… — пригляделась Лиза к Таисье. — Что-то мне кажется, ты больше знаешь, чем говоришь. Я права?

— Да ничего я такого не знаю, барышня. То же, что и все. Просто побереглась бы я на вашем месте, всякое же бывает. И спать ложились бы. Хотите или нет, а к балу-то вам готовиться.

— Ох уж этот бал… Но твоя правда.

Лиза неохотно соскользнула с подоконника…

Таисья помогла барышне переодеться и оставила ее помолиться перед сном. Сама тихо спустилась по лестнице на первый этаж, прошла к себе, приоткрыла окно… И, обернувшись пушистой серой кошкой, скользнула в ночную мглу…