Девушка из цветочной лодки

ГЛАВА 1 СОРОКИ

Ни за что не поверю, что птицы могут сулить удачу.

Особенно сороки[2]. Только послушайте, как они галдят и стучат клювами по палубе над головой, словно целая армия на цепких когтистых лапках. Каждый день перед закатом одно и то же, но сегодня пичуги разошлись похлеще обычного.

Я поднялась с циновки и постучала по потолку. Клиент, спящий в моей постели, захрапел и перевернулся на другой бок, открыв моему взору исполосованную шрамами спину носильщика-кули[3]. Я не осмелилась снова колотить по потолку, боясь потревожить его и лишиться ожидаемых чаевых. Пусть лучше его разбудят птицы.

Как сороки стали предвестниками счастья? Из-за той легенды, над которой любила лить слезы моя мама? Якобы каждый год в разгар лета[4] сороки соединяют крылья, образуя мост через Млечный Путь, чтобы одинокая Ткачиха могла воссоединиться со своим возлюбленным Волопасом всего на одну ночь.

— Почему она просто не осталась с ним? — всегда недоумевала я. — Почему не попросила птиц сложить мост до земли, чтобы они с Волопасом могли спуститься вдвоем?

И всякий раз мама улыбалась такому вопросу.

— Ох, моя большеглазая Йёнг, единственного дня такого чистого счастья может хватить на целый год. Кроме того, нам же захочется рассказать эту историю и следующим летом.

Сейчас как раз стоял разгар лета. Двадцать шестого в моей жизни. Но где же тот мост, по которому можно сбежать отсюда? Где мой Волопас? А сороки гоготали в ответ: «Это не для девиц с цветочных лодок[5]! Не для шлюх! И уж точно не для тебя, Сэк Йёнг!»

От горьких мыслей меня отвлек далекий бой барабанов: так рыбаки колотят по натянутым свиным шкурам, чтобы загнать рыбу в сети, вот только сейчас неподходящее время суток, и у рыбаков ритм медленный и ровный, а тут торопливый и рваный, как удары трепещущего сердца.

Я накинула на плечи шаль, подошла к смотровому окошку, оперлась подбородком на скрещенные руки и уставилась на свой мирок.

Восемь деревянных хижин парили на сваях над затвердевшей грязью, как и всегда. Когда меня продали сюда в детстве, этой севшей на мель джонки[6] тут не было. Теперь она выглядела такой же иссохшей и сгнившей, как старая лодка, за которую расплатились моим юным телом, ставшим ныне опустевшей гаванью. Дальше илистые отмели простирались насколько хватало глаз, пустынные, если не считать старухи на салазках, собирающей илистых прыгунов, и девчушки с ведром для моллюсков, которая сидела в хижине, когда я вернулась через тринадцать лет.

Морской бриз охлаждал мои пот. В воздухе пахло железом и солью: надвигалась буря. Рыба, должно быть, ушла на глубину. Почему же барабанный бой рыбаков стал громче, беспорядочнее?

Где-то на рисовом поле мычали буйволы, жалобно хрюкали свиньи, им в ответ лаяли собаки, галдели сороки. Я и забыла, как здесь бывает шумно.

Я многое забыла про Санвуй. Маленькой девочке эта узкая бухта казалась разверзшейся пропастью, которая могла бы поглотить мир. Я забыла, каково это, когда все пропитано запахом рыбы: каждая доска, каждый камень. Забыла витающий в воздухе солоновато-кислый запах креветок, сушащихся на стеллажах.

А еще ил, ил, вездесущий ил. Черный и мягкий у кромки воды, но обдирающий в кровь маленькие пальцы, когда выкапываешь моллюсков. Растекаясь в глубь суши, ил становился жестче, его испещряли камни и крабовые норы, но он никогда не высыхал настолько, чтобы с гордостью именоваться грязью, и не отпускал никого и ничего, что засасывал: валуны, коряги, выброшенную на берег рыбачью джонку моего отца.

Никто не знал, где мой родитель, куда делся и жив ли.

В гниющем корпусе джонки не осталось ничего ни от отца, ни от матери, от той семьи, которой мы когда-то были: ни лохмотьев веревки, ни даже знакомого пятна на палубе, лишь пустой остов, на который отец променял мою юность и который покинули духи.

Девчушка, собиравшая моллюсков, шлепала по грязи, размахивая ведром; она наклонилась, чтобы рассмотреть что-то, попавшееся ей на глаза. Я отвернулась, но слишком поздно: воспоминания уже нахлынули.

Много лет назад другая девчушка поставила ведро с моллюсками почти на то же место и подобрала ослепительнокрасный гребешок. Я подумала, что подарю его новорожденному братишке или сестренке, что появится на свет со дня на день. Помню, как со смехом взвизгнула, когда краб-отшельник выставил клешню и пощекотал мне руку; я его отпустила, и он унесся прочь. Я цеплялась за это воспоминание на протяжении долгих лет, проведенных на цветочных лодках, вызывая в памяти тот последний прекрасный момент жизни «до»… но я всегда останавливалась на этом моменте, принималась петь, кричать, делать все что угодно, лишь бы не вспоминать того, что было дальше, кровь на полу этой самой каюты… нет, я не могла вынести этой мысли даже сейчас…

Внезапно все стихло, как будто мир затаил дыхание.

Ни барабанного боя, ни птиц, ни ветра… Воздух всей тяжестью навалился на меня.

Шаль соскользнула с плеч, грубая рука схватила меня за грудь.

Его жаркое дыхание заполнило ухо.

— Еще хочу.

Мое отвращение чуть стихало при мысли о его кошельке. Еще один медяк в копилку, где лежали деньги на приличную лодку, которая на этот раз будет принадлежать мне.

— Придется платить за два раза, — процедила я.

— Первый раз слишком быстро.

— Ну, тут уж я не виновата. — Я выдала самую лучезарную свою улыбку и начала было разворачиваться в сторону клиента, как вдруг что-то привлекло мое внимание.

Мимо мыса крался корабль, массивное трехмачтовое чудище, тварь из темного дерева, с парусами, которые заходящее солнце окрасило в алый цвет. Меня поразили яркие выпученные глаза, намалеванные на корпусе.

Нездешний корабль. У местных кантонских судов на носу очень редко вырезают глаза. У фукинскнх вырезают, но круглые, а эти были вытянутые, чуть прищуренные, как у тигра, готовящегося к прыжку.

Кули дернул меня за руку:

— Слышь, сука? Я сказал «хорошо». Плачу двойную цену.

Второй корабль, потом третий, и все с тигриными глазами. В остальном — не более чем потасканные старые джонки. Но меня не касалось, откуда они взялись, если только команда не искала отдыха, который я могла предложить за наличные. Но пока что мне нужно было утихомирить нетерпеливого клиента. На этот раз он получил больше удовольствия от того, что заставил меня по полной отработать деньги, чем от самих любовных утех. Сначала пришлось искусно потрудиться рукой, чтобы привести его в форму. Затем он пристроился ко мне сзади, сначала хрюкнул, а потом замычал, как бык, и начал двигаться в такт барабанному бою, хлеща меня косицей[7] ^[8] по лицу с каждым толчком. Я издавала подобающие ситуации звуки, а сама представляла, чем побалую себя после работы. Ломтики свежей жареной свинины или чашка сладкого соевого творога, а может, его чаевые позволят мне заказать сразу и то и другое.

Резкий стук в дверь каюты так напугал меня, что я едва не оттолкнула клиента, и тот взвизгнул от боли.

— А-Иёнг! — Это была девочка, собиравшая моллюсков. Она стучала все громче.

О чем она вообще думает?! Глупая девчонка забыла, что во время работы меня никогда и ни за что нельзя беспокоить?! Разве я не была добра к ней? Разве не отвела ей передний трюм? И всегда делилась рисом в обмен на парочку моллюсков! Как она посмела мешать мне?!

Защелка выскочила из паза, дверь со скрипом открылась, а я заверещала:

— Ну-ка, вон!

Кули сорвался с места, стукнулся головой о потолок и запутался в штанах.

— Да не ты! — Я попробовала схватить его за ногу, но он увернулся. — Постой! Сначала заплати мне!

Он едва не опрокинул по пути девчонку.

— Деньги давай, ты, черепашье отродье! Заплати мне!

Я сама чуть не сбила с ног девчонку, пока, спотыкаясь, протиснулась в двери, натягивая на ходу мятую одежду. Я даже не успела застегнуть куртку, а кули уже умчался к рисовым полям.

— Смотри, что ты наделала! — Я ухватила девчонку за полу замызганной рубахи и выволокла на палубу. На лице девочки смешались пот и слезы.

— А-Йёнг, я…

Безошибочно узнаваемый треск мушкетного выстрела пронзил воздух.

Сороки сорвались с палубы, образовав над головой стрекочущий черный смерч, и с пронзительными криками улетели в сторону темнеющих холмов.

Девчонка схватила меня за руку и ткнула в сторону моря:

— Пираты!

Я насчитала пять джонок. Матросы из джонок перелезали через поручни в сампаны[9], другие прыгали прямо в воду. На фоне заходящего солнца они напоминали вырезанные из бумаги фигурки театра теней. Никто не учил меня, что делать в случае нападения пиратов. Они собираются грабить? Убивать? Что они сделают с женщинами и девушками?

— Беги! — завопила я.

Вернувшись в каюту, я открыла сундук, вытащила лучшую шелковую куртку и стеганую жилетку. Что еще уберечь от пиратов? Я порылась в небольшой кучке безделушек — шпильки, медные браслеты, помятое зеркало — жалкие остатки моей прежней жизни. Можно все отдать бандитам, кроме гребня из слоновой кости, который я аккуратно сунула в волосы.

Я оттащила циновку в сторону, сунула руку под половицу и вытащила кошелек, в котором успокаивающе позвякивали монеты.

Девочка закричала с порога:

— А-Йёнг! Они идут!

— Не жди меня! Беги!

Я сунула руку глубже, пока не нащупала тапочки. Вышивка зацепилась за что-то, и пришлось легонько дернуть. Повредила несколько нитей. Я прижала мягкий шелк к щеке, как будто тапочки все еще хранили тепло маминых ног.

Я надела куртку и жилетку, все остальное распихала по карманам, выбежала на палубу и, нигде не задерживаясь, сиганула вниз, на затвердевшую грязь.

Первая партия пиратов двигалась по колено в воде. Все новые и новые налетчики спрыгивали с сампанов и джонок. Уворачиваясь от куч рыбьих костей и выброшенных сетей за рыбацкими хижинами, я догнала девчонку, присевшую на краю рисового поля. Вот дуреха! Почему она не убежала вперед?

Тучи комаров преследовали нас через поле и сдались только после того, как мы ринулись через пальмовую рощу.

Но впереди нас ждало кое-что похуже жалящих насекомых. У деревенских ворот местные жители, вооруженные бамбуковыми шестами, не давали семьям рыбаков укрыться внутри.

Один из селян заметил нас и грозно замахал шестом, и я потащила девчонку за руку, подгоняя ее.

— А-Йёнг, я не могу так быстро!

— Придется, если мы хотим проскользнуть мимо этих пунти!

Рыбаки из соседних хижин пытались прорваться через заграждение, но где уж им тягаться с вооруженными крестьянами.

В толпе защитников деревни я узнавала мужчин, побывавших в моей постели, хотя это мне сейчас никак не помогло бы. Эти крестьяне и мелкие торговцы называли себя пунши, то есть «коренной народ», и для них мы с девчонкой и мои соседи-рыбаки были всего лишь никчемными танка, то есть «людьми, живущими на лодках», и мало чем отличались от пиратов, которые сейчас кишмя кишели на отмели.

— Сколько этих уродов обманывали тебя, когда ты приносила моллюсков? — спросила я.

Девчонка пыталась говорить на бегу.

— Я., не знаю. Много…

— Теперь твоя очередь обхитрить их.

Я потащила ее с тропинки в заросли высоких сорняков. Крестьяне кричали нам вслед, но здесь у нас было преимущество. Чтобы перехватить нас, им пришлось бы пробираться через густую траву, после которой будешь чесаться до конца дня.

В просвете между домом и огороженным свинарником мы смогли перевести дух. Оттуда мы попали в переулок, а потом завернули за угол и влились в толпу, двигавшуюся по рыночной площади. Мужчины тащили на спине пожилых родителей, старшие дети — младших, многие женщины отстали, ковыляя на крошечных ножках-лотосах[10]. Они, может, и изящнее нас, девушек-танка, которые не бинтовали ног, но, по крайней мере, мы в состоянии бежать, чтобы спастись. Все спешили в храм Кун Ям[11], прежде чем ворота захлопнутся,

Я провела девочку по краю толпы мимо лавки, где торговали соевым творогом, а потом мимо кузницы, с трудом протиснувшись через многочисленное семейство аптекаря, чья родня уносила драгоценные травы и грибы подальше от пиратов.

Наконец вдали появился храмовый комплекс, окруженный морем людей.

— Наш единственный шанс — попасть внутрь, — сказала я.

Между нами внезапно влезла женщина с дикими глазами и дернула девочку за волосы — возможно, в поисках своей пропавшей дочери. Я не успела дотянуться до нее, как мне в лицо ударила птичья клетка. Сумасшедшая растворилась в толпе. Я выплюнула перо, и мы ринулись дальше. Молельный зал и чердаки храма были битком набиты, а маленький дворик кишел людьми. Монахи пытались закрыть тяжелые деревянные ворота, но мимо них просачивались целыми семьями, игнорируя крик: «Только женщины и дети!»

Это же мы: ребенок и двадцатишестилетняя женщина.

Я подхватила девочку и бросилась к сужающемуся входу вместе с десятью или двенадцатью другими страждущими, и уже ухватилась за край ворот, когда из меня внезапно выбили дух.

— Танка тут не место! Прочь, шлюха!

Толстый китаец без шеи и с грушевидной фигурой погнал нас прочь. Он не был монахом: просто какой-то местный поборник справедливости. Я отпустила девочку и попыталась обойти его. Толстяк повторил мои движения. Мы продолжали этот танец крабов, а окружающие лаяли на нас, как собаки:

— Ганка-шлюха! Ганка-шлюха!

Девочка пнула толстяка по ногам.

— Иди в храм, — приказала я. Вместо этого она вонзила ногти в его плоть.

Толпа глумилась все громче.

— Ганка-шлюха! Курица[12], живущая на воде!

Толстяк решил ткнуть девчонку шестом. Я схватилась за палку, пытаясь лишить противника равновесия, но он размером и темпераментом напоминал разъяренного буйвола.

— Шлюха! Грязная тварь…

Ворота храма закрывались. Всего три-четыре шага влево, и я смогу проскользнуть внутрь. Буду в безопасности. Буду свободна. Но как же девчонка? Пока я оторву ее от ноги толстяка, ворота уже закроются, оставив нас обеих на милость пунши и приближающихся пиратов. Я не виновата, что девчонка совершила такую глупость, и все же она пыталась спасти меня.

Крики вонзились мне в уши, пробирая до костей. Я поднырнула под качающийся шест, сорвала девчонку с ноги обидчика и буквально швырнула в сужающуюся щель между воротами и стеной, после чего сама бросилась следом, но было слишком поздно. Ворота захлопнулись перед самым моим носом, зажав рукав куртки огромными деревянными челюстями. Я стучала и пиналась, едва слыша собственный голос:

— Откройте! Я вам заплачу!

Ответом мне был грохот засова, который вставили в паз.

Теперь я стала мишенью для любой кары, которой возжелал бы для меня толстяк-пунти. Я повернулась к своему мучителю, но он растворился в бегущей толпе.

В дальнем конце переулка в лучах заходящего солнца в деревню хлынули пираты.

Я попыталась высвободить рукав, но шелк не поддавался. Упершись одной ногой в ворота, я наконец выдернула куртку, оставив в шелке зияющую рану.

В нескольких шагах появился первый пират в черной повязке. Стоявший рядом старик замахнулся на него палкой. Свист ножа, после чего трость и удерживающий ее кулак скрылись в брызгах крови. Мимо протащили за волосы женщину. Куда бежать? Переулок превратился в бурлящий котел, где сталкивались множество тел, хаотично двигаясь в разных направлениях.

Увидев какого-то парнишку, протискивающегося в узкую щель между домами, я рискнула и рванула сквозь толпу. Переулок был угольно-черным, и здесь жутко несло выгребной ямой, зато можно было спрятаться до конца налета. Я поскользнулась на чем-то жирном, рухнув на кучу мусора, когда на стенах заплясал свет факелов.

Я свернулась калачиком, зажмурилась и затаила дыхание. Какой-то парень с клочковатой бородой поднял фонарик и заглянул в переулок, оскалив зубы, словно заметил меня.

Я обдумывала защиту: вонзить ему ногти в глаза или резко ударить кошельком? Комок мусора в лицо, вероятно, лучшее решение.

Второй пират похлопал бородатого по плечу, и через мгновение они скрылись.

Я, спотыкаясь, вышла с другого конца переулка на затянутую дымом улочку, залитую красным светом. Две женские фигуры выбежали из горящего дома, за ними гнались бандиты. Бумажное окно в нескольких шагах от меня вспыхнуло. Где-то внутри молила о пощаде женщина.

Все стало ясно. Мужчины налетчиков не интересовали. Половину девушек взяли с цветочных лодок и отдали на потеху пиратам. Но я не собиралась туда возвращаться. Лучше уж умереть.

Голоса заполонили переулок у меня за спиной. Отступать некуда. Я жалась к стенам, пробираясь сквозь сумерки подальше от костров, и чуть не провалилась через открытую дверь в темную пустоту, где явственно пахло жареной курицей. Это был чей-то задний двор.

Я подергала дверь с другой стороны, но обнаружила, что она крепко заперта.

— Я ев деревни. Впустите меня! — Но в ответ на стук лишь истерично залаяла одинокая собака.

Полуразрушенная каменная стена служила грубой лестницей, ведущей на крышу. Легкий дождь слегка увлажнил черепицу. Просунув пальцы сквозь щель, я смогла подтянуться, выбраться на крышу и лечь плашмя. Черепица больно колола в грудь. А нет, это мое сердцебиение. Помедленнее, сердце. Здесь ты в безопасности.

С крыши я могла видеть рыночную площадь и разворачивающуюся внизу адскую драму. Одни пираты выбегали из лавок с мешками награбленного, другие гнали женщин по грязному переулку. Собаки, встревоженные пожарами, мчались в разные стороны.

Я так вцепилась в черепицу, что даже оторвала одну. Я боялась, но меня пугали не пожары и не судьбы людей, которых я узнавала в зареве огня. Даже в детстве деревня казалась мне чужой. Достаточно вспомнить насмешки, которыми меня осыпали: «Грязная танка! Растет без матери! Дочь пьянчуги!», «Оставь рыбу и проваливай. Нет, больше я тебе не заплачу». Из новенького появилась только «шлюха-танка», но смысл не особо изменился. Местные всегда относились ко мне с презрением. Так что при виде пожарищ у меня в душе ничего не дрогнуло. Я боялась только за себя.

Где-то внизу закричала женщина. Я знала, что лучше не высовываться, но подползла к краю крыши и посмотрела вниз.

Крупный мужчина повалил девочку-подростка на землю, а двое других бандитов стаскивали с нее брюки. Отвращение к мужчинам было сильнее, чем жалость к девушке: она была пунти и в обычных обстоятельствах бросила бы в мою сторону осуждающий взгляд. Так или иначе, у меня не было возможности что-то изменить.

Черепица сломалась у меня в руках. Мне так и хотелось скинуть ее и посмотреть, как острый осколок падает прямо на башку бандита. Если этот здоровяк подойдет чуть ближе, а я вовремя отпряну…

Чья-то рука обхватила меня за лодыжку и чуть не оторвала мне ногу.

— Спускайся! — раздался хриплый мужской голос. — А не то они тебя заметят!

Я попыталась вырваться, но он вывернул ногу так, что едва не сломал. Маленькие поросячьи глазки буравили меня в полумраке.

— Тогда пустите меня внутрь! — шепнула я.

— Ну, если бы ты не была шлюха-танка… — Мужик говорил так, словно я его отвлекла от распития вина. Он выкрутил мою несчастную лодыжку еще сильнее.

— Пустите меня! Я вас бесплатно обслужу!

— А это не тебе выбирать. Ты меня в любом случае обслужишь. — Он потянул меня за ногу.

Я поехала по скользкой от дождя крыше.

— Отпустите. Я сама.

— Лживая шлюха! Обмануть меня решила?

Он потянулся ко второй ноге. Затем раздалось удивленное хрюканье.

Гора темной плоти скользнула вниз; одна рука у него болталась, другая крепко сжимала мою лодыжку. Я пыталась схватиться хоть за что-то, надеясь удержаться, но слишком поздно поняла, что все еще держу в руках обломок черепицы.

Мужик всей тяжестью рухнул в темноту, волоча меня за ногу.

— Отпустите!

А потом цепляться уже было не за что. Ноги болтались в воздухе, кругом полыхало размытое пламя. Я поняла, что падаю. Казалось, падение никогда не закончится. Если раскинуть руки, смогу ли я полететь, как птица?

Головой я ударилась обо что-то ни твердое, ни мягкое. Жизнь утекала в темноту и тишину.

Так вот ты какая, смерть.

Тьма. Оцепенение.

Что-то ткнуло мне в спину. В ушах зазвенел чей-то смех. Щеки вспыхнули. Ко мне вернулось зрение. Глаза сфокусировались на пламени: кто-то поднес факел мне к лицу.

— Богиня свалилась с небес! — Один из пиратов рывком поставил меня на ноги, а второй наклонился поближе и осклабился.

Меня окружали мужчины, все в черном, если не считать молоденького паренька, который выделялся своей фиолетовой повязкой. Он что-то подхватил с земли и помахал у меня перед носом. Гребешок из слоновой кости! Я попыталась выхватить его, но руки мне крепко скрутили сзади. Паренек рассмеялся и сунул гребешок в складку повязки, намотанной на манер тюрбана.

— Повезло, что ты приземлилась на него, а не наоборот, — хмыкнул пират.

Я не понимала, о чем он толкует, пока меня не развернули посмотреть.

Мужик, напавший на меня на крыше, лежал скорчившись на земле, сломанная черепица застряла у него за ухом.

— Нам всем повезло, — сказал пират, могучий, как ствол дерева. Он кивнул своему приспешнику, который связал мне запястья за спиной и подтолкнул вперед. Деревня горела вокруг, и даже дождь был не в силах потушить пламя.

Смерть была огнем.

Мой похититель подогнал меня к веренице шаркающих женщин. Нет! Я не хочу снова быть рабыней. Лучше даруйте мне настоящую смерть!

Я пиналась, пытаясь попасть ему между ног, но тщетно, зато в ответ меня наградили парой оплеух и ударом колена под зад. Остатки сил утекали из меня, как ледяная река.

Смерть была льдом.

Смерть была камнями и обломками, вонзавшимися в ступни. Смерть была кулаками и пиками, толкающими меня вперед. Плечи пульсировали от боли, спутанные волосы падали на лицо, но я не могла откинуть их назад. А еще я видела распластанные фигуры, освещенные масляно-золотым сиянием, — одни двигались, другие лежали неподвижно, словно бревна.

Я слышала шипение змей — или это были смех призраков и шипение капель дождя, падающих на раскаленные угли.

Смерть насмехалась надо мной, когда я проходила мимо последних домов, где у меня над головой сороки, одураченные пожарищами и принявшие их за второй закат, весело загорланили на деревьях.

ГЛАВА 2 КАПИТАН

Буря поглотила луну и звезды. Крики пронзали тьму при каждом рывке корабля. На палубе под проливным дождем и ветром теснились около пятидесяти женщин и девушек. Я догадалась по качке, что мы стоим на якоре за отмелью у северного мыса в бурных водах, слишком далеко от берега, чтобы уплыть.

Некоторые женщины жались друг к другу и рыдали, а другие, в том числе и я, сгорбились у парапета, чтобы хоть как-то укрыться от непогоды.

Я приготовилась к очередной гигантской волне, хотя ничего не могла поделать, кроме как вонзить ногти в щели в досках настила. Волна с силой ударила по поперечной балке, окатив пленниц холодными брызгами и накренив корабль под визг женщин и завывания ветра. Морская вода на щеках на вкус напоминала слезы.

Обо мне нигде и никто не станет скучать. У меня нет родных, чтобы потребовать выкуп, так что пользы от меня не больше, чем от кормовой рыбы: считайте, уже покойница. В лучшем случае стану «кормовой рыбой» для очередного борделя. Надо выбираться отсюда, пусть даже я рискую утонуть.

Вспышка молнии вдалеке позволила мельком увидеть берег, но это продлилось слишком краткий миг, чтобы наметить ориентиры и прикинуть расстояние. Хватит ли у меня сил доплыть? Маловероятно в такую погоду, даже если я смогу найти направление в темноте и если течение не унесет меня.

Желтоватый свет залил главную палубу внизу. Какая-то фигура пробежала через нее и исчезла в переднем люке. Что-то глухо стукнуло, и свет исчез. Пираты укрылись внутри, а значит, можно попробовать украсть сампан; правда, потребуется помощь.

Я подняла ноющее тело и оперлась о перила. Все мысли о побеге растворились в дожде и брызгах, вонзавшихся в кожу лица. Белая пена на воде потянулась ко мне, как пальцы, маня в глубины.

Но я была умнее девушек с цветочных лодок, которые делали такой ужасный выбор. Не знаю, трусость или храбрость удержали меня от этого шага. Пока что нужно быть начеку. Когда подвернется подходящий случай, я выберу между трусостью и мужеством и в любом случае обрету свободу.

Ветер и ливень утихли, и корабль слегка покачивался. Внизу снова появились огни. На этот раз я жаждала темноты.

Люди с факелами заполонили ют с обеих сторон, выкрикивая скабрезности. Женщины наталкивались друг на друга, бросаясь к противоположному ограждению. Те, что сидели, цеплялись за соседок и кричали, обращаясь к небесам.

Пора прыгать? Но смогу ли? Я спрятала лицо и скрылась в тени.

Пират с длинной косматой бородой склонился надо мной, сжимая в одной руке факел, и протянув вторую, как клешню.

— Симпатичная, — сказал он, но имел в виду не меня.

Молодая женщина рядом со мной взвизгнула, как мышка, когда он схватил ее за челюсть.

— Кто твой муж, красотка?

Она сжала зубы и застонала. Косматая Борода потянул ее за подбородок, заставив подняться.

— Как его зовут?

Она задыхаясь прошептала:

— Чань.

— Ну что, госпожа Чань, и чем занимается твой муженек? Пока пираты столпились вокруг пленницы, я неуверенно отползла в сторонку на четвереньках.

Другой пират ударил извивающуюся женщину.

— Отвечай! Чем он занимается?

— Он дрово… — Она сглотнула. — Дровосек…

Косматая Борода запрокинул башку и скривился.

— И сколько же стоит хрупкая молодая жена благородного дровосека Чаня? Посмотрим товар лицом.

Он разорвал на ней куртку и поднес факел к обнаженной груди.

— Как считаете, братья? Хватит сотни серебряных монет, чтобы вернуть эти спелые плоды их хозяину?

Я проползла еще пару шагов. Деревянные ящики в углу могли стать неплохим укрытием.

В последний раз я видела ту девушку перекинутой через плечо мужчины, спускавшегося по лестнице. За ним последовали другие, волоча за собой женщин, которые пинались и царапались, пока их похитители смеялись. Пришлось шевелиться быстрее. Я ползла на четвереньках, пока густая тень ящиков не оказалась всего в двух-трех шагах от меня.

Девушка не старше тринадцати лет выскочила передо мной и одним прыжком преодолела расстояние до ограждения. Будучи пунти, она, разумеется, не умела плавать. Какой-то мужчина бросился к ней и схватил за воротник, но воротник остался у него в руках, а девушка с криком исчезла за бортом.

Повезло девчушке. Тот же мужчина обратил внимание на меня. Я оставалась вне его досягаемости, но прятаться было слишком поздно. Вдалеке показались слабые очертания холмов. Скоро взойдет солнце. Придется рискнуть и плыть.

Я напрягла мышцы — сейчас или никогда.

Голова, шея и плечи вспыхнули от боли. Кто-то рывком поднял меня с палубы.

— Кто эта нежная маленькая бабочка, готовая улететь?

Я нацелилась коленом в пах похитителя, но тот вовремя отпрыгнул. Пират потянул меня за волосы с такой силой, что едва не вырвал их с корнем, и прижался своим лицом к моему.

— И куда это ты собралась, бабочка?

Губы, похожие на слизняков, растянулись в отвратительную ухмылку, а глаза превратились в узкие щелки.

Я цапнула его ногтями по лицу и ожидала, что в ответ получу ножом в живот. Вместо этого он рассмеялся и отвернул мою голову в сторону.

— Больше похожа на разъяренную змею. Как считаете, братья? Имеет ли смысл…

Мой кулак врезался ему в кадык. Пират ослабил хватку и отшатнулся. Я бросилась к просвету, откуда только что сиганула за борт девушка-пунти.

Еще два шага…

Кто-то поставил меня на колени, а к горлу прижали кинжал.

— Вы хотите зарезать ее, капитан? Или позволите мне…

Налетчик лезвием подтолкнул мою челюсть вверх, пока я не встретилась взглядом с человеком, которого только что ударила. Итак, он капитан этой жалкой джонки, потерявший лицо перед всей командой из-за меня.

Капитан пиратов кашлянул в кулак, потом посмотрел на свои пальцы, медленным движением вытянул руку в сторону, откинулся назад и повернулся всем телом, как при замахе топором. Костяшки врезались мне в череп. Палуба и небо поменялись местами. Я ударилась головой о деревянные доски.

Капитан встал надо мной и сплюнул.

— Отнесите эту суку-змею в мою каюту.

В каюте пахло плесенью и прогорклым маслом. Лучи восходящего солнца просачивались сквозь щель в ставнях, едва освещая тесное помещение, единственным украшением которого был алтарь сзади. Большая фарфоровая фигура покровительницы моряков Тхин Хау, прищурившись, взирала на меня сквозь сумрак. Толстые балки висели так низко, что мне пришлось бы наклониться — если бы я вообще могла встать.

Я лежала, свернувшись калачиком, со связанными руками и ногами, как краб на рынке, пытаясь унять зуд под мокрой одеждой, а каждое касание ребрами о голый пол вызывало боль в боку. В горле пересохло, гортань распухла, и я с трудом дышала.

Дико хотелось пить. Вот бы сбежать, прыгнув с корабля или провалившись в сон. Мне хотелось заглушить стук и крики, которые не стихали прямо над головой.

Скрипнула защелка. Дверь отворилась. Капитан вошел, даже не взглянув в мою сторону. Сгорбившись под низким потолком, он приблизился к алтарю, воскурил благовония, поклонился и забормотал молитвы. Ароматный дым обжег мне горло.

— Ты строптивая, бросил капитан через плечо. — И красивая. Кто твой муж? — Приняв мой кашель за грубый ответ, он бросился на меня. Кинжал в ножнах подпрыгивал у него на бедре. — Ну-ка быстро. Имя мужа! — Он рывком усадил меня и наклонился ближе. От него воняло, как после ночной пьянки.

Я хотела было выдумать себе мужа. Но что произойдет, когда приспешники сообщат капитану правду? Он меня убьет или, что еще хуже, оставит при себе.

— Говори, сестричка! — Он схватил меня за подбородок.

Я попыталась вывернуться, но он сильнее сжал руку.

— Развяжи меня, — прохрипела я.

— Сначала скажи. Ответь на вопрос.

— Развяжи меня!

Я дернула головой в сторону и вонзила бы зубы ему в запястье, если бы не его молниеносная реакция.

Я даже не успела заметить движение, с которым он отвесил мне оплеуху, затем еще раз и еще. Я упала, брыкаясь и натягивая веревки с криком:

— Развяжи меня! Развяжи меня! Развяжи меня! — Затем мой вопль превратился в неконтролируемый кашель.

За дверью раздался чей-то голос:

— Капитан! Казначей говорит…

— Не сейчас. Принеси кувшин с водой.

Глаза у меня слишком опухли и воспалились, чтобы держать их открытыми, да и не хотелось видеть злорадство, которое явственно сквозило в голосе моего мучителя. Я слышала, как он сдвинул глиняную крышку, как с журчанием полилась жидкость. Капитан запрокинул мне голову, прижал миску к губам. Так кормят на фермах больную скотину. Я зажмурилась и крепко сжала губы. Вода потекла по подбородку.

— Развяжи… — Я приготовилась к очередной пощечине.

— Сними с нее путы, — распорядился истязатель.

— Капитан…

— Слышал, что я сказал?

— Hо…

— Немедленно!

Матрос ослабил веревку. Я сжимала и разжимала руки, чувствуя, как они возвращаются к жизни.

Капитан снова окунул миску в кувшин с водой, а другой рукой разжал мне челюсть. Затхлая вода наполнила рот.

Я открыла глаза, чтобы прицелиться, и выплюнула жидкость ему в лицо.

— Собака! Отпусти меня!

Матрос замахнулся абордажной саблей, но капитан жестом остановил его, вытер глаза и, к моему удивлению, осклабился.

— Твой муж, должно быть, силен как бык, если может совладать с такой дикой змеей.

— Нет у меня мужа. Семьи нет. И денег для тебя нет.

— Такая сногсшибательная красотка — и без мужа? — Он посмотрел на свой сломанный ноготь и отгрыз его.

Я покрутила головой в сторону иллюминатора. Матрос присел у входа, прожигая меня взглядом.

— Эти коровы там, наверху… — Капитан возвел глаза к потолку. — Теперь все они принадлежат мне. Если никто не заплатит выкуп, я продам их своим ребятам. Сорок серебряных монет за самых красивых. — Его ладонь коснулась моей груди. — За тебя, думаю, восемьдесят.

— Я заплачу, — предложила я, наклоняясь вперед, чтобы выдержать его взгляд и отвлечь внимание от выпуклых карманов жилетки. — Дам сто, только отпустите!

— Ты же сама сказала, что нет ни семьи, не денег.

— Она лжет, — буркнул матрос. — Просто отымей эту бесполезную суку и скорми ее рыбам.

— Серебро у меня дома, — соврала я. Если удастся убедить их доставить меня на берег, то что? Об этом я подумаю после. — Дам тебе двести — все, что у меня есть.

Капитан взглянул на матроса:

— Что скажешь?

— Что она лживая дрянь.

Капитан кивнул и положил руку на ножны с кинжалом. Он жестом велел матросу выйти, затем вытащил кинжал и швырнул на пол на такое расстояние, чтобы я не могла дотянуться, а потом погладил меня по бедру.

Раньше я уже видела подобный взгляд десять тысяч раз: разыгрывающий соблазнение со сквозящей угрозой, приглашающий сделать следующий шаг, разжигающий желание. Мы оба притворялись, будто у меня есть выбор. Если я доведу игру до окончательного триумфа капитана, даст ли он шанс моей лжи? Что-то опасное кипело за толстыми губами, пряталось за каменным подбородком и скулами, устремленными к небу.

Он провел пальцами по моему носу и погладил губы, его дыхание увлажнило мои щеки. Я очень медленно откинула голову назад, округлив губы и выгнув язык наподобие орхидеи, манящей пчелу. Два грубых пальца скользнули мне в рот.

Я с силой укусила их.

Кожа у капитана оказалась горькой, обгрызенные ногти царапали язык. Я впилась в пальцы зубами, зажав костяшки между плотно сжатыми челюстями. Я словно превратилась в животное, не думающее ни о смерти, ни о последствиях, только об освобождении.

Насильник занес вторую руку для удара, но у меня-то обе руки были свободны, и я вывернула ему предплечье. Горло заполнилось соленой кровью и слюной, я задыхалась, но челюсти сжались сильнее. Он ударил меня коленом в живот, лишив нас обоих равновесия. Голова капитана с громким стуком ударилась об пол, а моя уткнулась ему в грудь. Он воспользовался удобным положением, чтобы с силой дернуть меня за челюсть. Каждый мускул на шее горел огнем, моля, чтобы я сдалась.

Я двинула себе кулаком в подбородок.

Зубы вонзились в кости и сухожилия. Крик пирата показался мне глухим шипением питона.

Кто-то выкрутил мне руки за спиной, едва не сломав плечи. Я открыла рот, а матрос уперся мне коленями в живот.

— Я же говорил, надо убить ее, — проворчал он.

Капитан встал на колени рядом, осмотрел свою руку и вытер окровавленные костяшки о мою щеку. Его лицо было скрыто в тени, я видела лишь черные щелочки глаз и волчью ухмылку.

— Прекрасна, как бабочка, свирепа, как тигр!

Он прижался своими губами к моим и задушил меня сухим поцелуем.

— Скажи ребятам, что я нашел себе жену.

ГЛАВА 3 СТЫД

Меня оставили наедине с мухами.

Судя по пробивающемуся через ставни свету, сейчас был полдень. Кто-то вставил в щеколду окна клин, явно чтобы не дать мне сбежать. Но им не стоило беспокоиться: любая попытка шевельнуться отдавалась острой болью в спине, словно в меня втыкали мечи. Голова распухла и казалась пустой, как рыбий пузырь. Я снова провалилась во тьму.

Аромат свежего риса ударил в ноздри. Я открыла глаза и увидел миску, зажатую в костлявой руке, а потом мой взгляд скользнул вдоль выцветшего серого рукава до морщинистого лица старухи. Желудок заныл. Сколько дней я уже не ела? Старуха помогла мне облокотиться о плетеную подушку и сунула миску в руки. Я с жадность поглощала рис и вяленую рыбу, почти не жуя и не переводя дыхание, но потом в горле застряла кость, и пришлось откашляться прямо на коврик.

— Значит, ты жена.

О чем она толкует?

Тут я вспомнила и покачала головой. Уже не первый раз мужчина заявлял о своем намерении взять меня в жены, обычно осипшим от выпивки голосом, но забывал об этих словах к следующему визиту. Я собрала пальцем остатки рисовых зернышек с краев и слизнула их.

Старуха развязала мешочек с нитками и иголками, затем расстелила на коленях алый платок. На нем виднелась незаконченная вышивка — желтый цветок. Она продела в иголку желтую шелковую нить.

— Говорить-то умеешь? — поинтересовалась она.

Я выплюнула рыбные кости себе на ладонь.

— Ничья я не жена.

— Ха! Тебе повезло, что это Ченг Ят, а не одна из его обезьян.

— Значит, так зовут этого выродка!

Старуха рассмеялась, не отрывая взгляда от вышивки.

— Ты о нем не слышала?

— О ком? С чего мне знать о каком-то мелком морском бандите?!

— Поосторожнее, девочка. Он у нас большой человек. Слыхала о Ченг Синг-кунге?

Я собрала остатки риса с брюк.

— Патриот династии Мин, — пояснила старуха. — Выгнал рыжеволосых дьяволов[13] с Тайваня. Но его называли пиратом. Он прапрадедушка Ченг Ята по отцовской линии.

Я пожала плечами: не нужны мне уроки истории, лучше дайте сампан, чтобы добраться до берега.

Старуха раскудахталась: мол, никогда не встречал человека более невежественного, чем я.

Увы, последняя порция риса не задержалась во мне и вернулась обратно в миску. Я отставила посудину и поковыряла в зубах ногтем.

— Не слишком-то с тобой весело. Не разговариваешь, только блюешь. — Она выхватила вышитый тапочек у меня из кармана. — Это что у тебя такое?

— Отдай!

Она изучила зацепку на вышивке и полезла в свой мешочек.

— Давай починю.

— Нет! — Как посмела незнакомая старуха даже просто прикоснуться хоть к одному волокну того, что досталось мне от матери! Я сунула тапочки в карман, а потом закрыла лицо рукавом. Будь проклятая эта старая ведьма, заставившая меня плакать.

— Рукав порвался. Может, позволишь мне зашить, пока ткань совсем не разъехалась…

— Помоги мне выбраться отсюда, — прошептала я, пытаясь сдержать мольбу в голосе.

— Ах…

— Серьезно. — Я похлопала по другом карману, где лежал кошелек. — Я заплачу.

— Не глупи! Женщине не так уж плохо на таком корабле. Лучше, чем там, откуда ты родом.

— Что ты имеешь в виду?

Старуха усмехнулась.

— Ты живешь на воде, как и мы. Это понятно с первого взгляда. Но твои руки… — Она погладила мою кожу, словно щупала ткань в лавке. — Такие длинные и гладкие пальцы. Не знавали мозолей от грубых веревок и порезов от рыбьей чешуи. Зато у тебя полный кошелек! Догадываюсь, к какой лодке ты привыкла. Плаваешь на спине, верно?

Я швырнула миску через всю каюту, и осколки разлетелись по полу.

— Глупая пат куа[14]! Убирайся!

Моя стражница скривилась и продолжила вышивать.

— Девочка, нет ничего постыдного в том, чем ты занималась. — Она сделала узелок на нитке, убрала вышивку и по дороге к двери собрала осколки фарфора, взглянув на меня на прощание. — И быть женой морского капитана не стыдно.

Я зажмурилась, из глаз покатились слезы. Что старая ведьма могла знать о стыде?

Впервые я познала стыд в семь лет.

На пляже были только я и кулики, а во время отлива — еще и прыгуны. А-ма[15] называла этих рыбок, которые всю жизнь прожили в грязи, родственными душами. В тот день она выставила меня из дома, сказав, что к тому моменту, как я вернусь, у меня может появиться братик или сестричка.

Мне предстояло наполнить ведро моллюсками, но я не спешила. Хотела собрать побольше всяких красивых штучек: камешек такого синего цвета, что он мог бы сойти за драгоценный, ярко-красную раковину морского гребешка.

А-ма понравится. Она повесит украшения на балку, и получатся крошечная луна и миниатюрное солнце, чтобы осветить наш дом. Или же я подарю их новорожденному брату. Я надеялась, что это будет брат.

Я подняла раковину и завизжала со смехом, когда краб-отшельник вытянутой клешней пощекотал мне ладошку.

Потом ветер донес издалека мое имя.

Женщина из соседнего дома на сваях махала мне рукой. Я потащила тяжелое ведро, но соседка жестом велела поторопиться. Что-то было не так. Тогда я бросила моллюсков и побежала.

С порога я почувствовала запах крови и услышала слабый стон матери.

Отец кричал и топал ногами. Лицо А-ма белело на фоне матраца, по которому растеклось большое темное пятно. Рядом с ней лежало нечто, завернутое в окровавленную тряпку.

Отец заорал мне:

— Это твой брат! Смотри, что она наделала!

А-ма попыталась заговорить, но он перебил ее:

— Не надо было так сильно тужиться! Не могла дождаться! Эти тетки… Чой-тай, будь она проклята! «Тужься!» — все, что они могут сказать. Зачем так торопиться? Мальчику нужно подготовиться к выходу! Почему ты послушала этих ведьм? — Он схватил А-ма за плечи и встряхнул, как мешок, словно надеялся извлечь из нее другого сына.

Я оттолкнула отца и ударила его в грудь.

— Мама не виновата!

А-ба[16] оттолкнул меня, потом сел в углу и принялся бить себя кулаками по голове.

— Хочу сына[17]!

Я ни разу не видела, чтобы отец плакал, но сейчас он был близок к этому.

Остаток дня я убиралась, а отец валялся на палубе, заливая горе вином. Кровь текла между ног А-ма и остановилась только под утро.

Весь следующий день я сидела рядом, по ложечке подливая маме в рот бульон. Потом легла рядом, не смея пошевелиться, пока мамины пальцы слегка поглаживали мои волосы.

Ближе к ночи она прошептала что-то о пакете под половицей. В лунном свете я развернула пыльную бумагу и нашла пару красных вышитых тапочек.

А-ма с трудом втянула воздух, а потом ее голос зашелестел, словно ветер сметал пустые раковины:

— Наденешь на свадьбу.

В мои семь лет последние слова матери казались пустой тратой времени. Свадьба означала семью, такого мужчину, как отец, и короткую жизнь, как у матери.

Я вышла, чтобы сообщить А-ба печальную новость. Он разбил винный кувшин о палубу.

— Чем, скажи на милость, мне заплатить за два гроба?!

Но это, старуха, было лишь самое начало стыда.

А-ба называл меня Тай-тай. Такое прозвище часто давали дочерям наши соседи. Оно означало «приводящая младшего брата». Отец произносил его с радостью, почти граничащей с нежностью, но даже маленькой девочке вроде меня был ясен смысл: я стала препятствием на пути к рождению сына. Мое имя служило заклинанием. Я была не я.

Отец не забыл это прозвище и спустя долгое время после того, как оно утратило смысл и я осталась единственной из его родственников. Он называл меня Тай-тай, пока обучал навыкам, которым в других обстоятельствах обучал бы сына.

Он показал мне, как ловить рыбу. А еще — как ориентироваться в море, правильно сушить сети и обмазывать их яичным белком, если есть лишние деньги, которые отец не проиграл и не спустил на выпивку.

А-ба также научил меня предсказывать погоду: карканье вороны сулило сильный ветер и дождь, гусиное перо на воде говорило о приближении бури.

Предзнаменования были сплошь дурными, что-то запрещали, заставляли чего-то бояться.

Я гордилась тем, что умею орудовать гребным веслом-юлиу. Иногда мне приходилось вставать на цыпочки, чтобы при сильных течениях развернуть лодку. Но в штиль и на мелководье я гребла не хуже мальчишек в два раза старше меня.

Тем не менее, я ненавидела море. Работа была тяжелой, напряженной и скучной одновременно. Солнце нещадно палило. Шквалистый ветер грозил утопить. Акулы были врага-ми, дельфинов и черепах вообще запрещалось трогать. А еще ритуалы: молитвы и подношения морю и небу, благодарность за попутный ветер, за каждый мыс и поворот реки. По крайней мере, на воде А-ба мог винить в своих бедах проклятых богов. Он навеки был заперт в своем темном мире.

Близилось мое тринадцатилетие. Свадьба маячила впереди, как приближающийся ураган, который унесет меня прочь, но мы с отцом никогда не обсуждали ее. А-ба говорил, что мы предназначены друг другу судьбой, хотя эти слова меня раздражали. Каждое упоминание о судьбе было похоже на прогноз погоды: выбор между просто плохим и худшим.

Судьба не имела ничего общего с богами в тот вечер, когда он завалился домой пьяный, крича, что его обманули пунти. Ничего необычного, ведь отец почти каждый день злился на несправедливость, с которой столкнулся у торговцев рыбой или во время игры в фан-тхан[18]. Но в тот вечер А-ба отказался от еды и заперся в каюте. Всю ночь я слышала, как он что-то крушит.

Два дня отец не высовывал носа и не разговаривал со мной.

Я оставляла еду под дверью. Иногда он забирал ее, в других случаях птицы добирались первыми.

Затем к нам явились двое мужчин и выбили дверь. Отец умолял их и что-то обещал, хотя я не понимала, что происходит. Потом раздался хруст, и отец издал крик, обжигающий горло.

Я нашла его лежащим на полу с опухшим лицом, из носа текла кровь. Один палец болтался, как сломанная ветка.

— Тай-тай, попроси у соседей рыбий желчный пузырь, — пробормотал он. Средство от боли.

— Что ты натворил? — спросила я.

Я сунула тряпку в воду и вытерла окровавленную губу отца. Что-то в его обиженном и злом лице навело на мысль о попавшемся в ловушку животном, которое готово с потрохами сожрать своего спасителя.

— Ты играл в азартные игры, — догадалась я.

Он крепко зажмурился.

— Сколько ты проиграл? Сколько остался должен?

Слеза пробежала из-под сомкнутых век.

— Ну-ка говори! — потребовала я и заставила отца повторить ответ четче.

— Лодка. Я проиграл ее. Это все, что у меня есть…

Затем он исчез, и я не видела его еще три дня. Те мужчины вернулись, но, обнаружив, что отца нет, удалились, не сказав ни слова. Он вернулся перед рассветом, взялся за снасти и проплыл мимо мыса, прежде чем поднять паруса. Мы двигались вверх по течению, в дельту, а не в сторону привычного места для рыбалки. Мы пускаемся в бега? Но где нам жить? Где рыбачить?

— Они нас найдут, — с уверенностью сказала я.

Отец велел мне натянуть лучший наряд, который я надевала на Новый год и который сейчас стал маловат, сунул мне в руки мешок и сказал держать при себе.

Утром он подплыл к лодке, стоящей на якоре в притоке реки. Это было не рыболовное судно, скорее оно напоминало джонку с квадратными парусами, на каких перевозили по рекам скотину. Из-под навеса появилась женщина и помахала рукой.

Дальше я плохо помню. Какие-то люди бегали за мной по палубе, загоняя, как свинью. Я замахивалась на них мешком, они в ответ только смеялись. Чьи-то сильные руки подняли меня. Женщина раздвинула мне челюсти и с явным удовольствием оценила зубы, продемонстрировав собственные, желтые и щербатые.

Отец стоял спиной к нам и пересчитывал серебро в кошельке.

Женщина вырвала мешок у меня из рук и покопалась внутри. Потом вынула мамины тапочки.

— Это мое! — Я бросилась к ней, но женщина подняла тапочки так, что я не могла их достать, и приказала:

— Внутрь!

Кто-то толкнул меня. Я рухнула во мрак под навес, а там сидели по меньшей мере пятеро девочек, сгорбившись и обхватив колени, наблюдая за мной равнодушными глазами.

— Верните тапочки! — взмолилась я.

Темная фигура поставила ногу мне на грудь и втиснула меня между двумя девочками. Тапочки упали мне на колени.

Я звала отца. Он наклонился и встретился со мной взглядом. Я не расслышала, что он сказал, но прочла по губам: «Тай-тай».

Мог бы назвать меня настоящим именем, прежде чем отвернуться от меня навек.

Я мельком увидела, как он стоит на палубе, прижимая к груди кошелек, а на лице у него застыла хмурая грусть.

Ну что, старуха, хватит тебе? Это ведь еще не все.

Стыдно было не в первый раз, когда мужчина пронзил меня до крови. И не следующую тысячу раз, когда клиенты совали в меня свои вонючие члены, хотя мне не исполнилось и пятнадцати.

Среди показного веселья цветочных лодок стыд был запрещен.

Прошло тринадцать лет — половина моей жизни, — прежде чем мне сообщили, что я выплатила свой долг. Точнее, отцовский.

Меня пригласили остаться. Даже умоляли. По их словам, я была лучшей из лучших: красивая, хитрая, страстная и уравновешенная. Я знала, как возбудить мужчину и удержать его на пике достаточно долго, но не дольше необходимого. Мои клиенты всегда возвращались. У тебя впереди еще много лет, сказали мне. Я смогу оставлять себе все деньги за вычетом арендной платы и трат на духи, косметику и противозачаточные травы, а также на еду, напитки и чаевые прислуге. Если экономить, то однажды я куплю себе девочек, буду сама заправлять цветочной лодкой и вести легкую жизнь. Так устроен наш мир.

Вместо этого я вернулась на Санвуй, намереваясь найти и наказать отца. А в итоге нашла старую джонку, пустую и затонувшую в грязи, и ни следа человека, продавшего мою жизнь; ни слуху ни духу, словно остальные обитатели нашей водной деревни не хотели ни единого вздоха потратить на мерзавца, способного на такое.

В лодке мне казалось, что я очутилась в собственном чреве. Тем не менее там я впервые стала хозяйкой своей жизни. У меня не осталось ни долгов, ни обязательств, надо мной не было ни отца, ни хозяйки борделя, ни надсмотрщиков. Никто не мог купить меня без моего согласия. Ни один мужчина не имел права продать меня или проиграть в фан-тхан.

Пока меня не похитил Ченг Ят.

Вот, старуха, что такое стыд. Никогда больше не говори мне о стыде.

ГЛАВА 4 ЖЕНА

Казалось, взор богини Тхин Хау следовал за мной повсюду, куда бы я ни переместилась внутри каюты. Легенда гласит, что она была дочерью настоящего рыбака, совсем как я. Она спасла отца и всю его команду во время тайфуна, не дав им утонуть, и с тех пор рыбаки поклонялись ей. В итоге девушку возвели в ранг божеств и она стала бесспорной защитницей всех, кто обитает в море.

Если это правда, то какие молитвы Тхин Хау я упустила из тех, что могли бы спасти жизнь моей матери? И разве отца уберегли его ежедневные подношения и мольбы? И сможет ли теперь богиня избавить меня от беды?

Но я не стану молиться полой фарфоровой кукле на лакированном троне с облупленным головным убором, предлагающей лишь пустые надежды.

Мое спасение в моих руках.

Иллюминатор был приоткрыт так, что едва можно просунуть ладонь. Сколько я ни дергала, затвор не сдвинулся с места. Пальцы ныли от попытки вырвать клинышек, удерживающий его. Нужно взять какой-то подручный инструмент: сгодится железный прут или даже мушкетный стержень, если дерево окажется достаточно твердым.

Может быть, что-нибудь найдется в сундуке капитана — у дальней стены стоял громоздкий короб резного красного дерева. Ключ остался в латунном замке. Я тихонько подняла крышку.

Кошельки, набитые серебряными или золотыми слитками, были завернуты в бумагу и шелк и сложены в стопки. Пират даже не заметит пропажи пары кошельков, но сначала нужно придумать, как убежать.

Мой взгляд остановился на свитке, который напоминал официальный указ. Я вытащила его из вышитого футляра, но деревянная планка, к которой крепился сам свиток, была слишком толстой, чтобы служить рычагом. Свиток развернулся у меня в руках и покатился по полу. Я, конечно, не умела читать — да и надписи не были похожи на китайский, — но я узнала квадратные красные печати, какие ставят чиновники. Когда я вернула свиток на место, мой взгляд привлекло нечто еще более многообещающее, что таилось на дне: ярко-желтая коробка с нарисованным слоном в окружении еще более странных надписей. Судя по весу, внутри было что-то из цельного металла, возможно кинжал. Я открыла защелку и обнаружила внутри большую бронзовую печать с выгравированным именем. На ощупь она показалась мне холодной, словно ее достали со дна моря. На гравировке остался след засохшей красной туши: печатью пользовались, причем не так давно.

С чего вдруг пирату хранить атрибуты государственной власти? Может, они принадлежали его знаменитому предку? Или, что более вероятно, их украли у какого-то незадачливого чиновника, давно переваренного акулами? Если это добыча, почему пират их не продал? Свиток и печать явно имели какую-то ценность.

Однако ни то, ни другое для меня не годилось: печать тоже оказалась слишком широкой, чтобы использовать ее в качестве рычага.

Входная дверь затряслась.

Я бросилась обратно к сундуку. Пока я торопливо возвращала содержимое на место, голова пульсировала, а мочевой пузырь протестовал.

И тут я улыбнулась. А вдруг есть другой выход? Я постучала в дверь:

— Мне нужно по нужде!

Ответа не последовало. Тот, кто дергал створку, входить не собирался.

Я постучала еще раз, уже сильнее, и повторила свое требование.

Человек снаружи откашлялся и сплюнул.

Я снова и снова пинала дверь. Мне и правда нужно было в туалет.

— Хорошо, — процедила я. — Сам передашь капитану, что из-за тебя мне пришлось сходить по-большому прямо на циновку, или мне сказать ему?

Защелка снова загрохотала и на этот раз открылась.

В каюту сунулся тот же коренастый матрос, который спасал от меня капитана, и вытащил меня за дверь.

— Убери лапы! — буркнула я.

— Ченг Ят приказал…

— Мне плевать, что он там приказал. Еще раз ко мне прикоснешься — и я тебя укушу!

Вопреки моим ожиданиям, уже почти наступил вечер, воздух начал остывать, но даже сейчас свет резал глаза. Я облокотилась на поручни сходного трапа и осмотрелась. Корабль стоял на якоре, сквозь пелену тумана вдалеке проступали очертания суши. Внизу простиралась главная палуба, напоминающая базарную площадь, только вместо скота торговля здесь шла людьми. Пленницы ютились в кустарном загоне ближе к носу корабля, в то время как мужчины в черных повязках стращали пленников с непокрытыми головами — видимо, пунти. — заставляя их передавать трофеи через планширы. Хор мужских голосов сосчитал от одного до трех, и на палубу рухнула визжащая свинья.

Тут же сидели кружком женщины-пиратки, одетые, как и мужчины, в черные брюки и куртки. Они плели веревки и штопали паруса. Странно было слышать, как женщины болтают и смеются, словно вся эта суматоха является для них совершенно обыденным делом, хотя, разумеется, так и было.

Матрос подтолкнул меня к лестнице со словами:

— Ты вроде сказала, что тебе надо…

— Я и собираюсь! Лапы убери!

На нижней ступеньке я едва не натолкнулась на женщину-пунти, которая тащила ведро с водой.

— Сюда! — буркнул пират и показал, что нужно подняться на платформу, торчащую наподобие узкого крыла. Подо мной качался на воде сампан, набитый испуганными крестьянами. Видимо, те, за кого уплатили выкуп, ждали возвращения домой. Выкрикнули чье-то имя, и еще одна рыдающая женщина перелезла в лодку.

Если хорошенечко прицелиться, я могу приземлиться между сидящими и спрятаться у них под ногами. Если крестьяне, конечно, позволят мне это сделать. И если прыжок не произойдет на глазах у пятидесяти пиратов. И если я не сломаю шею при падении.

Охраннику хватило мозгов прочесть мои мысли, он схватил меня за руку и подтолкнул к отхожему месту. На самом деле там была просто дыра посреди деревянной платформы. Если присесть за вертикальной планкой высотой по пояс, создавалось подобие уединения.

— Ты меня собрался держать, пока я опорожняю кишечник?

Пират позволил мне перелезть через планку одной, но предупредил:

— Без фокусов.

Я присела над дыркой и подумала, что план мой совершенно безнадежен. То есть, по сути, никакого плана у меня и вовсе нет.

Раздался свист, и сампан отплыл. Гребец развернул его в сторону суши. Лодчонка качалась на волнах, унося прочь мужчин, получавших мое тело за несколько медяков, и женщин, плевавших мне под ноги. Но все они только что купили свою свободу, расплатившись серебром или свиньями. Хоть бы сампан перевернулся и утонул.

В каюте меня ждала дымящаяся миска. А рядом я увидела иголку с ниткой, воткнутую в обрезок ткани, почти точно совпадающий с материалом моего рукава.

Сквозь щель в иллюминаторе уходящий сампан было не разглядеть: лишь открытая вода, простор небытия…

Я вытащила тапочки матери из кармана, погладила их носки, пытаясь заправить оборванную нить и разгладить еле заметную рябь на шелке, чтобы хоть одна моя драгоценность снова стала безупречной. Нужно было найти для них безопасное место. Под матрацем слишком заметно. Позади алтаря густая сажа. Я отодвинула тяжеленный сундук из красного дерева от стены, сунула тапочки в щель и вернула сундук на место.

Потом я уселась перед миской с рисовой кашей, глядя, как пар поднимается и исчезает, и мое сердцебиение заполняло всю каюту.

И тут грубая рука скользнула мне под куртку.

Обгрызенные ногти царапали соски.

Я не видела капитана в темноте, но чувствовала его вонь: смесь винного выхлопа, рыбы и дыма. Он спустил мне брюки ниже колен. Пуговицы впились в ребра.

Я не была готова принять его, но пират раздвинул мне ноги и пронзил мою плоть, как разъяренная оса, а уже потом плюнул себе на ладонь и увлажнил меня. Он вошел внутрь, потом отпрянул и снова вошел.

По тринадцатилетней привычке из горла у меня вырвался стон, но я даже не пыталась придать ему подобие удовольствия. Тяжелое дыхание пирата бурей клокотало у меня в ухе.

Все быстро кончилось, и он захрапел.

Иллюминатор остался открытым. Я встала на колени и оперлась на раму. Созвездия заполняли сверкающее небо, сливаясь с редкими островками облаков.

И тут, будто повинуясь моему призыву, звезда полетела вниз, оставляя, прежде чем исчезнуть, мерцающую полосу: краткий и тщетный миг красоты, тихой и одинокой.

ГЛАВА 5 ЛОТОС

Глаза распахнулись навстречу серому рассвету. По каюте расползались жгучий дым благовоний и песнопения.

Я видела спину Ченг Ята, который склонился перед богиней. Церемонию вел пухлый мужчина в блестящем черном халате, которого я видела накануне, когда он подсчитывал пленников. Я предположила, что это корабельный казначей. А между ним и Ченг Ятом стоял еще один пират, которого Ченг Ят называл тхаумук, то есть старший помощник капитана. Лицо тхаумука казалось сшитым из кожаных лоскутов.

Закончив песнопения, казначей сверился с книгой, лежавшей у него на коленях:

— Благоприятный день для путешественников. Вас обрадует, что особенно удачным направлением считаются юг и юго-запад.

Тхаумук бросил на меня холодный взгляд и что-то пробормотал остальным. Ченг Ят проследил за его взглядом.

— Ну наконец-то проснулась, — проворчал он, будто я опоздала к важному делу. Остальные явно ждали, когда же я уйду. Я была рада оказать им услугу.

Никто не охранял дверь. Никто не пытался меня остановить. Дул свежий ветерок, тучи развеялись, небо прояснилось. Мы стояли на якоре на том же месте, возможно, в паре ли[19] от берега. Я спустилась по трапу, протискиваясь между мужчинами и женщинами, которые были заняты работой, и присоединилась к толпе у алтаря на угловой палубе. Кто-то пробормотал: «Капитанская жена». Простая констатация факта, ничем не примечательная, словно разговор шел о погоде, что раздражало еще сильнее. Но при этих словах мужчины отошли в сторону, давая мне дорогу.

За ограждением уборной я увидела сампан — уже пустой, дрейфующий на конце троса. Правда, весла-юлоу не было, а значит, толку мало. Две местные рыбацкие лодки держались чуть поодаль от пиратских джонок.

Болезненные ощущения между ног напомнили о куда более серьезной проблеме. Ублюдок оставил во мне свое семя.

Я обыскала каждый угол палубы в поисках старухи. Я даже не знала ее имени, чтобы спросить, где она. Теперь корабль казался огромным, хотя от кормы до носа насчитывалось не более сорока шагов.

Из соседнего трюма выбралась женщина с кипой свернутых циновок. По возрасту она вполне могла быть супругой какого-нибудь моряка, но еще слишком молода для вдовы. Я преградила ей путь и прошептала:

— Сестрица, помоги! Мне нужны противозачаточные травы.

Ее презрение было очевидным, ведь я была одной из пленниц, движимым имуществом.

— Я заплачу. — Я вытащила кошелек из кармана, что еще больше встревожило ее. Может быть, она решила, что я украла деньги.

— Я жена капитана, — пришлось сказать мне, и слова даже на вкус показались ненавистными. Но они сработали: женщина явно слышала новости.

Она огляделась и одними губами прошептала:

— Он убьет меня.

Я сунула ей в руку маленький слиток испанского серебра, за который на суше можно было купить две порции трав Она сунула мне циновки и спустилась в трюм, откуда вернулась с небольшим бумажным пакетом.

Я развернула его и увидела горсть черного пепла.

— Лист логоса?

Женщина кивнула. Что ж, средство не самое надежное, но на худой конец сгодится. Она забрала циновки и поспешила прочь.

Я сунула пакетик в карман и нашла камбуз, где в клубах пара орудовал кок. От аромата свежесваренного риса желудок сжался и заурчал.

— Миска? — Повар протянул руку.

— У меня нет, но…

— Нет миски — нет риса.

Я уж было решила, что он намекает на взятку, и тут из-за печи выглянула знакомая бородатая физиономия. Пират ткнул в меня пальцем:

— Жена капитана.

Повар порылся в закромах, сдул пыль и крылышки насекомых с найденной миски и положил мне каши, а потом устроил целое представление, добавив лишний кусок вяленой рыбы для столь уважаемой посетительницы.

Я поспешила вверх по трапу, надеясь увидеть хоть одно знакомое лицо, пусть даже пунти, но верхняя палуба была пуста. Я с горечью подумала, что других пленниц, скорее всего, выкупили родные.

Сидя на ящике и дуя на горячий рис, я смотрела на далекий знакомый берег, который считала домом, невзирая на нищету и беды. И все же здесь, на этом проклятом корабле, трижды за утро волшебные слова «жена капитана» помогли мне добиться особого к себе отношения. На одной чаше весов лежала жизнь грязной шлюхи, а на другой, может быть, своего рода привилегированное заключение. Мне о многом следовало подумать.

Я высыпала половину золы из листьев лотоса в кашу, размешала пальцами, облизала их и сделала большой глоток. Горечь обожгла пустой желудок. Кусочек вяленой рыбы подавил рвотный позыв.

Позади меня раздался мужской голос:

— Ты не собираешься снова откусить мне палец?

Ченг Ят сошел с трапа и поднял руки, притворяясь, что готов обороняться.

Я поспешно глотнула едкой каши через край и накрыла миску руками, чтобы не компрометировать себя содержимым с серыми прожилками. Капитан устроился рядом со мной.

— Какая у тебя фамилия?

Я поднесла миску к губам, слизывая улики. Прежде чем Ченг Ят успел забрать у меня пустую посудину, я уже швырнула ее на палубу.

— Почему ты не разговариваешь? Только драться любишь! — Он ухватил меня за челюсть, крепко, но не больно, и развернул к себе лицом. — Говори со мной как жена, — приказал он.

— Какая по счету?

— В смысле?

— Какая по счету жена? Третья? Пятая? — Я пыталась вырваться, но он сжал руку.

— Это вопросы, а не ответы. И что прикажешь делать? Стукнуть тебя, чтобы ты назвала мне свою гребаную фамилию?

— Не исключено! — Я похлопала себя по левому ребру. — Вот сюда ты меня еще не пинал.

Капитан отпустил меня, откинулся назад и захохотал.

— Сэк, — буркнула я.

— Сэк, — повторил он, кивая. — Боюсь даже спрашивать имя. Прибережем на следующий раз.

— Так сколько у тебя жен?

Он встал и подошел к поручню. Я повторила:

— Сколько у тебя жен?

— Не твоего ума дело!

— Хоть толика правды. Ты прав, меня не волнуют ни ты, ни твой проклятый корабль.

Ченг Ят накинулся на меня, прижав к ящику.

— Отпусти меня, черепашье отродье! — Я плюнула ему в лицо, но промахнулась.

Он склонился надо мной, пока не уперся своим носом в мой, обдав несвежим дыханием. Я пыталась отвернуться, но каждый раз капитан делал так, что наши взгляды встречались. Ченг Ят играл со мной.

Его глаза вспыхнули.

— Мне нравится твой характер. Ты родишь мне сильных сыновей.

Он отпустил меня, шагнул к перилам и помахал кому-то внизу. В ответ раздался свист. Кто-то начал выкрикивать приказы. Сначала что-то затрещало, затем я услышала всплеск. Корабль практически встал на дыбы. Мы готовились к отплытию.

Люди заполнили кормовую палубу и подняли бизань, в то время как грот рванул ввысь, накрыв меня своей тенью. На носу гремели петарды, изгоняя злых духов.

Корабль накренился, рейки скрипели и свистели на ветру Волосы застилали мне лицо. Машинально я поискала под ногами обрывок бамбуковой веревки, чтобы подвязать их.

Но мысли мои витали далеко. Я даже не обратила внимания, как бухта исчезла в тумане. Мой слух услаждали произнесенные Ченг Ятом слова: так на языке долго держат вкусный кусок. Каким бы жестоким и подлым ни был главарь пиратов, этот безобразный преступник, но до сих пор ни один мужчина из десятков тысяч, входивших в мое тело и стонавших мне в лицо, не говорил подобных слов. Клиенты превозносили мою красоту и умения в постели, нахваливали грудь, волосы и зубы. Но никто прежде не отмечал мой характер.

В конце концов я обнаружила старуху в тени на носу. Она штопала черную льняную блузку, а при виде меня подвинулась, приглашая спрятаться от палящего солнца. В углу все еще было сыро и прохладно после утреннего тумана: отличное место, чтобы посидеть спокойно и вынуть из трещин в пятках крошечных белых палубных червей — еще одно из забытых проклятий корабельной жизни.

— Что, красавица, все еще бережешь свои нежные пальчики?

Я осмотрела другую ногу.

— А чем женщины занимаются на этом корабле?

— Тем же, что и мужчины, только мочатся с другой стороны.

— А как тебя зовут?

— Имена ничего не значат. Свое я и сама уже забываю. Можешь звать меня А-и[20]. — Она сунула руку в мешок и вытащила бесформенный черный клубок. — Помоги-ка распутать.

Я нашла обтрепанный конец и продевала его через одну петлю за другой, но каждый раз натыкалась на новый узел. A-и крякнула, видя мою неуклюжесть.

— Вышивать умеешь?

— Тут я вряд ли помогу.

— А зря. За шитьем мы, женщины, можем поболтать. — Она достала из мешка черную холщовую туфельку, украшенную причудливо вышитой розой, но лист еще был незакончен. Мне на коленки упала иголка и нитки трех оттенков зеленого.

Я запротестовала:

— Но я не знаю как…

— Фу! Что за мать тебя воспитала?

Старуха все поняла по моему лицу и задрожавшим губам и после неловкой паузы похлопала меня по колену.

— Не хочешь вышивать, подберем тебе другое занятие по душе. Сможешь кипятить воду? Пусть даже ты и жена капитана…

— Я? Все мне это говорят, но что-то я не припомню никакой свадьбы.

— Да и я что-то не заметила девственной невесты. — Рот старухи растянулся в улыбке, открывая желтые зубы с черным налетом; вместо некоторых и вовсе зияли дырки. — Нам с тобой просто нужно представить и то, и другое.

Я не успела скрыть смешок и послушно взяла тапок.

— И что делать-то?

— Вышивай листок. Одна сторона готова. Нужно скопировать все то же самое и для второй стороны. Видишь? Это легко! Начни с темной нити, вот здесь.

Я была в середине непослушной строчки, когда сверху кто-то запел высоким голосом:

Парнишка в набедренной повязке примостился на грот-мачте, как обезьянка, и возился с креплениями паруса. Я узнала его по фиолетовой повязке. Это он украл мой гребень.

A-и крикнула в воздух:

— Ченг Поу-чяй, ты не знаешь других песен?

Парнишка соскользнул с мачты, приземлился прямо передо мной и поднял босую ногу:

— Сошьешь мне красивые тапочки?

A-и проворчала:

— Я тебе сколько раз говорила…

— А я не про тебя, тетушка. Та, у кого пальцы краше, и тапочки покраше сошьет, только мне нужен вот такой цвет. — Он погладил свою повязку, а потом взъерошил мне волосы легким движением, которое разозлило меня не меньше его последующих слов: — Новая мать корабля. Ха!

Он убежал, оставив меня в настолько расстроенных чувствах, что я уколола палец до крови. Я отшвырнула тапок:

— Проклятый пацан! И тапок тоже!

Что-то в этом пареньке взволновало меня сильнее, чем его дерзкое поведение. Беспечное пение, шуточки, детский смех — кто способен проявлять такую невинную радость в столь убогой обстановке? Только обманщик вроде Царя обезьян[21], которому нельзя доверять.

A-и бросила тапок обратно в сумку.

— Может быть, тебе лучше и дальше работать женой капитана. — Она просунула нитку в отверстие большой иглы и принялась шить, продолжая кудахтать.

Ее глупая шутка расстроила меня еще больше.

— А ты чья жена?

Старуха не сразу ответила. Покопавшись в мешке, она достала малюсенькую бело-голубую фарфоровую чашечку.

— Жена покойника, — сказала A-и наконец, надела чашечку на палец и показала мне: — Это наперсток. Мой муж прихватил его с одного из дьявольских кораблей, плывших из Оумуна[22]. Красиво, да?

Я пожала плечами, поскольку никогда не видела ничего подобного.

— Но не для меня, а для первой жены. — Она постучала по груди наперстком. — Я была женой номер два. Но детей мне боги не послали. Первая жена обращалась со мной как с собакой, и ее дети тоже. Затем солдаты схватили нашего мужа и… — Она чиркнула ребром ладони по шее. — Теперь меня ничего не связывало с этой вонючей коровой.

— И она подарила тебе наперсток?

— Позволь рассказать историю до конца. Мы обе овдовели, и она сделала меня своей рабыней. Однажды ночью я взяла наперсток и показала тхаумуху, мол, моя соперница украла его из корабельного общака. И тогда… — Теперь она провела по шее пальцем, а глазами указала траекторию над бортом корабля.

Пытаясь скрыть ужас, я спросила:

— А дети?

— За несколько слитков достались торговцу солью. По крайней мере, мальчик.

— А была еще девочка?

Горький смех A-и словно нанес мне удар прямо под дых.

— Ты лучше прочих знаешь, что бывает с хорошенькими девочками.

Я помчалась к уборной, оттолкнула ожидавшего своей очереди матроса и нагнулась над дыркой, где простилась со съеденным.

Что-то с грохотом упало на доску рядом со мной.

Гребешок из слоновой кости. Оказывается, мальчишка воткнул его мне в волосы.

Я успела ухватить гребень, прежде чем он успел ускользнуть через дыру в волнующееся море.

ГЛАВА 6 САХАР

Дни перетекали один в другой, как волны в море.

На третье — или четвертое? — утро после отплытия из Санвуй я прислонилась к поручню с миской каши и уставилась вдаль. Внезапно рядом всплыла стая розовых и белых дельфинов. Моряки называют их пак кай, что рифмуется со словом «неудача», как говаривал мой отец. Мужчины нависли над планширами, колотя по корпусу кулаками и шестами, чтобы отпугнуть морских тварей.

И все же никто не осмелился поймать дельфина, чтобы накормить команду. Пак кай считались священными животными, их запрещалось употреблять в пищу. А я-то уже и забыла, какой паутиной противоречивых суеверий окутана жизнь моряков.

Тем временем на борту я познала еще один страх. Занимаясь повседневными делами, все время от времени поглядывали на береговую линию, чтобы убедиться, что суша никуда не делась. Я поймала себя на той же мысли. Всю жизнь я прожила на лодках, но никогда не отплывала настолько далеко от берега и так надолго, заключенная в тиски бесконечных соленых брызг.

Извечный страх моряков — потерять из виду сушу, пересечь невидимую черту, за которой мы попадем из знакомого морского мира в чрево внешнего океана, царство дикой, мифической опасности.

Мой взгляд то и дело метался к туманной береговой линии. Отсюда не было видно ни отдельных крестьянских хозяйств, ни деревень, ни городов, ни округов; суша превратилась в одну длинную черту, обладающую, однако, очень ценным качеством: это была твердь, а не жалкая пиратская джонка.

— Хочу домой, — проворчала я, хотя сама толком не понимала, где теперь мой дом. Член экипажа, смазывавший поручни поблизости, оглянулся и кивнул.

Я целыми днями занимала себя прогулками по палубе, подмечая детали: тридцать четыре шага от рубки до носа, двенадцать шагов по траверзу. Пушки: по пять с каждой стороны, нет двух одинаковых. Пять лебедок, включая рулевую тягу. Восемь сходней. Со вчерашнего дня ничего не поменялось. Или вчера у меня получилось тридцать пять шагов?

Экипаж — сорок человек? Пятьдесят? Как их сосчитать? Трюмы матросов — это тесный лабиринт занавешенных отсеков и узких коек, где, словно жуки под камнями, ютились женщины и дети, которых я еще не знала по именам. Сегодня одна молодая мать назвала меня женой капитана и угостила засахаренными сливами. Я присела и поинтересовалась, как ее зовут и сколько она живет на борту, но девушка извинилась и сказала, что ей нужно помыть ребенка.

Я привыкла, что вся команда употребляет по отношению ко мне титул «жена капитана». Мне он уже почти нравился, поскольку давал основание делить палубу с этими людьми и даже гарантировал некоторые поблажки. Меня словно защищал непроницаемый экран. Обитатели судна слишком широко улыбались, ясно давая понять, что я тут чужая: пусть и рождена на воде, но слишком отличаюсь, чтобы быть одной из них.

Я присоединилась к небольшой группе, которая играла в фан-тхан за импровизированным столом над резервуаром с пресной водой. Перекрикивая друг друга, играющие называли числа, звенели медяки. Мне играть было не на что, а потому никто не обращал на меня внимания и не уступал мне места.

Я сидела в одиночестве в углу рядом с рубкой и смотрела, как шквалистый ветер гонит волны на юго-запад.

Над головой тот же паренек по имени Ченг Поу-чяй пел ту же песню, которую исполнял каждый день утром и вечером: что-то грустное о временах года. Пока солнце медленно выплывало из-за горизонта, я вслушалась в слова:

Поскольку я торговала собой, мне было отлично знакомо ощущение осенней тоски: я тоже ненавидела дожди. Но что за волшебная вещь дружба, о которой поет Чёнг Поу-чяй, выводя высокие ноты?

Судя по положению солнца, мы плыли на юго-запад, и больше я ничегошеньки не знала, поэтому спросила одного из матросов о нашей цели. Он засмеялся и сказал:

— Рыбку ловим.

Пять джонок Ченг Ята напоминали стаю акул, охотящихся за добычей.

Одним ослепительно ясным утром, дней через десять, а то и через двенадцать после выхода в море, раздался крик с мачты:

— Паруса по большому борту[23]!

Прищурившись от яркого солнца, я заметила темное пятно на горизонте, расстояние до которого было таким же, как от нас до суши. Мужчины замолчали.

Тхягмгк приказал своим людям занять свои позиции, а они с Ченг Ятом поднялись по кормовой лестнице.

Капитан с той первой ночи только единожды спал со мной, а больше мы даже не разговаривали. Неудивительно, что он проигнорировал меня, когда я поднялась за ними следом, прислушиваясь к происходящему.

Тхаумук поднес подзорную трубу к своему лоскутному лицу и пробормотал:

— Не выгорит. — А затем ткнул подзорной трубой: — Не гуандунское судно.

Ченг Ят посмотрел в подзорную трубу.

— Видать, зрение у тебя как у орла. Через эту штуковину только туман видать!

Тхаумук крикнул человеку на грот-мачте:

— Эй! Какие паруса? Куда держит курс?

— Три квадратных паруса! Фукинцы! — крикнул в ответ Ченг Поу-чяй, по-обезьяньи цепляясь за мачту. — Курс держат на восток, как мне кажется.

С самодовольной ухмылкой тхаумук постучал себя по лбу.

— Этим глазам не нужна подзорная труба, старик.

— Раз одни тут плавают, то, может, просто рыбалка, — предположил Ченг Ят.

Оба пирата рассматривали судно вдалеке.

— На борту наверняка давно заметили солнце на наших парусах, — сказал тхаумук. — Если судно плывет на восток на таком ветру, да еще крутым бейдевиндом[24], то никакая это не рыбалка.

— Держится подальше от суши — значит, есть что скрывать.

Тхаумук почесал губу и кивнул.

— Может, капитан продавал перец или ласточкины гнезда. Если направляется домой, готов поклясться, у него полный трюм серебра.

— В это время года нет ничего, кроме бобов, — хмыкнул Ченг Ят.

— Будь у него только бобы, мы бы пердеж команды учуяли даже отсюда.

Оба заржали над глупой шуткой. Я не верила своим ушам. Неужели они упустили самый очевидный вариант? За эти годы я ублажала множество морских офицеров корабля, пока они хвастались, что прибыли из Хойнама[25] или Нингпо. Клиенты с радостью делились со мной крохами перевозимых товаров. Весной и летом, если они приплывали с юга, это были сласти вроде красных фиников. С севера доставляли пакетики прекрасного чая. Время от времени я получала блоки соли, которые, по крайней мере, годились для обмена на рынке. Но я всегда с нетерпением ждала нынешнего времени года, за месяц до Праздника середины осени[26], когда мне доставались хорошенькие баночки, наполненные сладкими кристалликами удовольствия.

— Сахар, — подала голос я, а потом повторила громче: — Готова биться об заклад, что они везут сахар.

Наконец мужчины посмотрели в мою сторону. Ченг Ят просто нахмурился, зато тхаумук метнул в меня злой взгляд.

Ну я и дура. Лучше бы помалкивала. Что Ченг Ят сказал о моем характере? Пустые слова пустого человека.

Я осталась на юте после их ухода, сосредоточенно глядя на далекое торговое судно. Я представляла, как корабль захватят, а я во время суматохи тайком прошмыгну на борт и куплю себе проезд до ближайшего порта. Я похлопала по карману, где был спрятан кошелек. Чем дольше я смотрела на торговый корабль и чем четче видела его паруса, тем вернее дикая и неправдоподобная идея превращалась в план.

Корабль встал на крутой гребень воды. Я споткнулась, но удержалась, повернувшись спиной к берегу. Вот только никакого берега не было и в помине.

Наше судно выровнялось. Я протерла глаза и снова бросила взгляд в сторону суши, но там, где она предполагалась, прямая линия между серой водой и небом заслонила весь мир, словно занавесом.

Джонка опять поднялась, а потом рухнула вниз. Я вцепилась в поручни, а затем бросилась на главную палубу, но по пути веревка обвила мою ногу и потащила к открытому люку. Я могла бы упасть на матроса, который баюкал огромное ржавое ядро, если бы другой не оттащил меня в сторону.

— Впервые вижу, чтобы кому-то пришлось уворачиваться от ядра даже раньше, чем его успели зарядить в пушку.

Его акцент мне почти не удавалось понять, и еще труднее было определить, откуда родом матрос; если бы спросили меня, я бы сказала, что из какого-то приграничного города. Мой коренастый и широкоплечий спаситель напоминал ястреба короткими кривыми ногами и шеей шириной с челюсть. Он донес ядро до ближайшей пушки.

Потом Ястреб доковылял назад, сел на большой деревянный ящик и вынул из кармана тлеющую трубку. Второй матрос тем временем вынырнул из трюма с еще одним ржавым черным ядром в руках.

— Ты не поможешь ему? — поинтересовалась я.

— Хороший вопрос, — хмыкнул Ястреб. — Но лично я считаю, что сначала неплохо бы покурить.

Нас швыряло из стороны в сторону на волнах, мы собирались напасть на другой корабль, а этот мужик набивал табаком тлеющую трубку, как будто больше ничего в целом мире его не заботило.

— Кто-то должен взять ядро, — сказала я.

Ястреб, продолжая потягивать трубку, мотнул головой:

— Кто первый предложил, тот и помогает.

Он имел в виду меня? А почему бы и нет? Хоть будет чем заняться.

Ядро оказалось тяжелее, чем я себе представляла. Пошатываясь, я прошла по качающейся палубе, прижимая железный шар к животу, и наконец под одобрительный смех бросила его рядом с пушкой.

— Управляется с ядром в девять катти[27] получше некоторых мужиков! — Ястреб ткнул указательным пальцем себе в нос [28]. — Включая меня.

Мои руки были покрыты ржавчиной. Хлопья металла прилипли к коже.

— Разве ядра не нужно полировать перед зарядкой?

— Ух ты, слышите, девочки? Среди нас есть знаток по боеприпасам.

— Ничего смешного. Не нужно большого ума, чтобы это понять.

— Значит, она еще и ученая. Дай-ка я тебе кое-что расскажу, девочка. Присядь! — Ястреб подвинулся, освобождая для меня место на ящике и затянулся трубкой. — Полируй ядра сколько хочешь, но вряд ли потом ты их запихнешь в ствол, не говоря уже о том, чтобы выстрелить. Если только тебе не нравится, когда в лицо летит горячий металл.

— О чем ты?

Ястреб встряхнул трубку, взметнув по ветру красные угольки, и бросил матросу, выбиравшемуся из трюма:

— Когда пушка в последний раз стреляла?

Тот посчитал на пальцах.

— Не знаю. Может быть, в Тхи Най.

— Два с небольшим года, — кивнул Ястреб. — Мы тогда чистили ствол?

— Не припомню.

Не то чтобы я рвалась в бой, но поведение этой парочки меня возмутило.

— Вы собираетесь атаковать торговый корабль, но вместо того, чтобы прочистить пушку, сидите и курите?!

— Слушай, девочка…

— Не называй меня так! Если сам не собираешься сделать дело, то мне покажи.

Ястреб стряхнул пепел и продул трубку.

— Семечка, ты слышал нашу гостью. Покажи-ка ей, как прочистить забитый ствол.

Семечка покраснел, отчего ярче проступили крупные родинки, разбросанные по одной стороне его лица, благодаря которым парень, видимо, и заслужил такое прозвище. Ястреб командным жестом взмахнул рукой. Семечка встал лицом к орудию и, опираясь на него одной рукой, спустил штаны и помочился прямо в ствол.

— Моча лучше всего разъедает пороховой мусор. — пояснил Ястреб. Еще один матрос передал из трюма шомпол с тряпкой, обернутой вокруг конца, и Семечка прочистил внутреннюю часть ствола.

Ястреб указал на палубу:

— Видишь старую пушку в центре? Там отверстие поуже, подходит для маленьких женских ручек. Я бы дал тебе новую тряпку, но у нас только одна. Семечка, ты закончил?

— Капитан знает, в каком состоянии орудия? — поинтересовалась я.

Канониры усмехнулись.

— Девочка… — Ястреб осекся. — Прости, не знаю, как тебя называть. Смею уверить, мы не станем палить. По крайней мере, не из крупного калибра. — Он кивнул на пушечные ядра: — Мы лишь хотим убедить противника, что можем выстрелить.

Теперь я явственно видела, что перед нами трехмачтовое торговое судно, выкрашенное в зеленый цвет и с нарисованными на носу круглыми глазами в фукинском стиле. Сдюжит ли оно в битве против нас?

— Сколько там может быть пушек?

В трюме раздался смех.

— Нет, ну вы слышали? «Сколько пушек»! Как вы думаете, девочки?

— Да пошел ты! — С меня было достаточно. Я развернулась и потопала прочь.

— Ченг-тай! — окликнул меня Ястреб. Он называл меня госпожой Ченг, но в тот момент обращение не показалось мне слишком почетным. — Давай я тебя научу.

— Тогда зови меня Иёнг. А к тебе как обращаться?

Его товарищи заржали.

— Не могу тебе сказать, как меня кличут другие девушки. Так что зови, как тебе нравится.

— Как насчет Ястреба?

Он задумался.

— Подходит. Мозги у меня птичьи. Ха!

Я снова устроилась рядом с ним на ящике. Он сделал еще одну затяжку и ткнул большим пальцем в сторону торгового судна. Мы быстро сближались.

— Посмотри, корабль не боевой, — пояснил пират. — А если бандитский, то слишком далеко за пределами своей территории, чтобы работать в одиночку. Что скажешь, де… А-Йёнг?

— Я думаю.

Наш корабль накренился так резко, что у меня сжался желудок. Море здесь было глубже, воздух казался густым и холодным.

Ястреб словно и не заметил качки.

— Судно торговое, без сомнения. А ни один торговец не повезет лишний груз, вместо которого можно взять еще товаров. — Он показал трубкой на только что почищенную пушку, снова выпустив целый сноп искр. — Знаешь, сколько катти соли весит эта красота? Тысячи три. Если на том корабле вообще есть крупнокалиберные пушки, то разве что одна. Все упирается в деньги, сестрица. Только в деньги.

И тут все на палубе стихли.

Корабль нырнул в огромную впадину и оказался в новом пространстве. Это был тот самый внешний океан, о котором говорили с придыханием или с фальшивой бравадой. Вода стала более глубокой, сизо-синей, какой я никогда не видела. Волны превратились в горы с белыми вершинами, разделенные глубокими каньонами, где гулял ветер. Только божества и рыбы могли здесь выжить.

— Пора готовить мушкеты. — заявил Ястреб, как будто эта идея только что пришла ему в голову. — Вот они нам точно понадобятся. Можем воспользоваться помощью дамы.

Он закрыл крышку трубки, сунул ее в карман, затем жестом велел мне слезть с ящика, поднял крышку и сунул руку в мешок, а потом вынул, растирая между пальцами черный порошок, и поцокал языком.

— Селитра — вот наша проблема. В этой партии слишком уж влажный птичий помет[29].

Страх, который я испытывала несколько минут назад, был просто ерундой по сравнению с яростью, охватившей меня сейчас. Ястреб курил и рассыпал искры прямо на пороховом складе!

Фукинское торговое судно с провисшими парусами покачивалось на длинных волнах, подставляя палубу со связанными матросами и женщинами безжалостно палящему солнцу. Пиратские сампаны окружили захваченный корабль вместе с десятками тонущих цыплят, выброшенных за борт приспешниками Ченг Ята.

Я оперлась о поручни и наблюдала, как незадачливое судно рвут на части люди со всех пяти кораблей Ченг Ята. Поначалу пираты выглядели организованными, как театральная труппа, когда с криками взбирались на корабль с разных сторон под барабанный бой. Даже команда торгового судна, казалось, исполняла роль, словно переживала подобное тысячу раз.

Затем началось странное разграбление. Пираты побросали за борт мешки с рисом и другими товарами, причем половина груза не попала в сампаны и упала в море. Куриные клетки вылетели и раскрылись на палубе, и пираты пинком отправляли удивленных цыплят в полет через поручни, словно в каком-то грубом спорте.

— Не понимаю, что они делают… — пробормотала я. Ястреб стоял рядом со мной, положив длинноствольный мушкет на поручень.

— Ищут добычу подороже.

Мы вздрогнули, когда через открытый люк вылетел какой-то темный шар. Он ударился о воду, затем вынырнул на поверхность и поплыл.

— Кокосы? — крикнул Ченг Ят откуда-то сверху. — Тхау-мук обещал редкие птичьи гнезда!

В нашу сторону двинулся сампан с двумя связанными пленниками. По пути один из пиратов вытаскивал из воды еще живых цыплят.

Едва сампан стукнулся о борт, на нашу джонку перекинули пухлого лысого мужчину, на котором из одежды были лишь короткие штаны, а за ним последовал его перепуганный молодой товарищ. Наша команда сомкнулась вокруг них таким плотным кругом, что Ченг Яту пришлось протискиваться боком.

Пленники упали перед капитаном на колени; младший не смог скрыть дрожь, в то время как лысый посмотрел вверх, странно спокойный, будто уже много раз бывал в такой ситуации. Совершенно очевидно, он и был капитаном торгового судна.

— Что у вас за груз? — спросил Ченг Ят.

— А сам-то ослеп, что ли? — отозвался Лысый. — Кокосы. Конопля. Куры. Рис.

Пираты хихикали над смесью хокло[30] и кантонского диалекта.

Ченг Ят ткнул абордажной саблей в голый живот пленника — Думаешь, я тебе поверю? Откуда плывете? Хойнам[31]? Аннам [32]? И с таким грузом, что едва хватит приготовить ужин? Где спрятано серебро?

Лысый попытался отвесить церемониальный поклон коу-тоу[33], но абордажная сабля мешала.

— Я плохой моряк. Фамилия Дин. Есть у вас родственники по имени Дин? Может быть, это мы… Ай-я![34]

Сабля дернулась в руке Ченг Ята. По животу Дина стекла капля крови.

Я отвела глаза. Зачем мучить человека? Все это чем дальше, тем больше напоминало представление. Когда я снова посмотрела на пленника, Ченг Ят покосился на меня, и я сразу поняла: спектакль отчасти предназначался мне.

На палубу с глухим стуком упал кошель.

— Вот все, что у меня есть, — сказал Дин. — Пожалуйста, проявите милосердие и оставьте нам хоть пару слитков.

Казначей протиснулся сквозь толпу зевак и высыпал на палубу содержимое, а потом подбросил в руке ярко-желтую монету.

— Двадцать два серебряных ляна, испанский доллар и вот это. Едва ли это вся прибыль после такого долгого перехода.

Глухой крик над водой заставил всех повернуться. Двух женщин под угрозой ножа завели в каюту, а третья, не старше шестнадцати лет, брыкалась и визжала, когда с нее спустили штаны.

Молодой спутник Дина бросился на Ченг Ята, но тут же упал на бок, зажимая рану на руке.

— Возьмите то, что осталось. Только отпустите нас, — взмолился Дин.

— То, что осталось?

— Да там всего несколько катти… — Следующее слово напоминало тихое мычание, и Лысому даже пришлось повторить: — Сахара…

Ченг Ят дико вращал глазами, пока не нашел меня взглядом. Брови у него двигались, словно губы, передающие сообщение, которое нельзя озвучивать.

Все еще глядя на меня, наш капитан опустил саблю и, опираясь на лезвие, присел, пока его голова не оказалась вровень с лицом Дина. Только тогда Ченг Ят отвел от меня взгляд.

— Кого ты обманываешь! — рявкнул он пленнику. — То есть ты говоришь, что у тебя был сахар, но предлагаешь мне жалкие остатки, которые смел с пола? — Он ударил Дина по мясистому лицу. — Собака! Ты же продал сахар! Где остальные деньги?

— Мы…

Молодой человек приподнялся и сплюнул на палубу.

— Да чтоб тебя! Один из ваших уже все украл!

Я видела, как рука Ченг Ята на рукоятке абордажной сабли побледнела и медленно поднялась, словно кобра, вставшая в стойку для нападения. И все же это казалось фальшивкой: отточенные движения, постановочный голос, нахмуренные брови и еще один взгляд украдкой в мою сторону.

Мои глаза ответили ему: «Твое представление меня не впечатлило. Но я ценю попытку».

Внезапная большая волна заставила капитана пошатнуться. Дин воспользовался моментом, чтобы броситься на юношу и прикрыть его собой.

— Можешь меня разделать, как тушу, но умоляю: пощади сына и моих женщин!

Экипаж выглядел разочарованным, когда Ченг Ят опустил саблю. Видимо, пираты предпочитали кровь. Некоторые одобрительно хмыкнули, когда капитан постучал лезвием по подбородку Дина.

— Кто, говоришь, забрал твой сахар?

— Толстый боров, который так пискляво говорит, словно у него оторвали яйца.

Я ожидала ярости, а потому удивилась, когда на лице Ченг Ята расплылась улыбка.

— Он называл себя вице-адмиралом, усмиряющим море?

Дин кивнул:

— Точно.

Ястреб хохотнул мне в ухо.

— Это они о By Сэк-йи.

Ченг Ят встал и оперся на саблю, а потом заговорил притворно-дружелюбным тоном:

— И когда ты имел счастье познакомиться с… э-э-э… моим толстым другом?

— Дня два-три назад. Где-то к югу или юго-востоку от лагуны с шестью островами. Я говорю правду. Сын принесет оставшееся серебро, хотя, клянусь, его немного. Не убивай нас. Пожалуйста, не забирай мою девочку.

Ченг Ят потер подбородок, делая вид, что задумался.

— Мне нужен только сахар.

Толстяк Дин отбивал поклоны, его тело поднималось и снова опускалось, отчего он напоминал червяка.

— Спасибо! Спасибо, господин!

— Я не господин для такого слизняка, как ты, — процедил Ченг Ят.

Он снова посмотрел в мою сторону. Зачем мне его бравада? Сейчас я презирала его сильнее, чем когда-либо с первой ночи. Если унижения этого жалкого человека и его родных призваны произвести на меня впечатление, значит, на мне лежит ответственность за их страдания и их боль. Но я не хотела участвовать в этом и жаждала лишь поскорее вырваться из мерзкого пиратского мира.

Двое матросов подняли Дина и его сына под мышки и повели обратно к планширу. Я нырнул сквозь толпу зевак, убедившись, что все смотрят на пленников. Если бы получилось проскользнуть в сампан раньше пиратов, спрятаться под сетью, купить за серебро молчание гребца…

Путь мне преградила чья-то рука. Человек, считавший себя великим актером, ухмыльнулся мне в лицо:

— Пусть мир узнает о доброте капитана Ченг Ята.

ГЛАВА 7 ЛАГУНА

На цветочных лодках девушки вслух мечтали о роскошной жизни, которую могли бы вести, если бы выскочили замуж за одного из корабельных офицеров, часто посещавших их постели: расслабленность, приключения, интересные люди, и все это под соусом обещаний, в очередной раз доказывающих, какими же великолепными сказочниками были моряки.

Если бы я только могла показать им, как все происходит на самом деле… Может, только тюремное заключение воспринималось бы более бесцветным, скучным и кишащим червями, чем долгие дни на плывущем корабле, но, по крайней мере, в тюрьме можно было спрятаться от палящего в конце лета солнца и шквалистого ветра.

Я знала лишь, что мы двигаемся на запад вдоль побережья, но куда именно, не понимала. Море, небо и суша всегда выглядели одинаково.

Великодушие, которое себе приписал Ченг Ят, на меня не распространялось: он проводил все дни с тхаумуком или казначеем с его талмудами, а оба они сразу дали понять, что при мне не готовы обсуждать дела.

Иногда я сидела с A-и, но наши разговоры неизбежно сводились к пустой бабской болтовне: дети, прически, кто кому на борту приходится родственником, — но, к счастью, мою родословную мы не обсуждали. Хотя я наконец научилась вышивать целую строчку более или менее ровными стежками, вторая строчка всегда напоминала птицу в полете, которая приземляется совсем в другом краю.

Но с чего мне создавать красоту? Мне куда интереснее было узнать что-нибудь про оружие. Красота — хрупкая вещь, ее можно использовать и обесчестить. Оружие, напротив же, обладает мощью и целеустремленностью, которых не хватает красоте.

Ястреб помялся, когда я попросила его научить меня военному делу, но вскоре я, скрупулезно повторяя все, что он показывал, убедила его продолжить уроки. Ястреб и два его товарища научили меня определять калибр ствола, рассказали про траектории, затворы, предохранители, курки и огниво. Я научилась прикидывать вес пушечного ядра по виду, поняла, почему гладкая иностранная пушка, украденная при нападении на порт, превосходит грубо отлитые китайские стволы. Мы изучили мушкеты, гингальсы[35], мушкетоны[36] и единственный корабельный пистолет.

Я заслужила доверие своих учителей, уговорив дать мне почистить пушки. На это ушло два дня и бесчисленные ведра «пожертвованной» мочи. Оружие занимало мои руки, в то время как характер, скрытый в глубине, стремился доказать Ченг Яту и его самодовольным приспешникам, что я не просто чья-то шлюха, что я упорная и умная.

Мои ноющие мышцы были готовы сдаться в тот день, когда Ястреб сказал:

— Есть еще работенка.

Он бросил мешок к моим ногам, и оттуда высыпалась целая куча потускневших и незнакомых мне монет.

— Самые лучшие снаряды.

— Вы стреляете деньгами?

— Ну, если можно назвать аннамскую мелочь деньгами.

За них даже горсть свиного навоза не купишь. Там внизу еще есть. — Он продемонстрировал, как продеть веревку через центральные отверстия в монетах, чтобы получились связки. — Если пальнуть из большой пушки такой связкой, на палубе противника будет месиво.

По крайней мере, задание можно было выполнять сидя в тени, чем я и занималась, пока передо мной не вырос Ченг Ят. Он вырвал законченную связку у меня из рук и швырнул в воду.

— Неподходящая работа для жены капитана.

— Да что ты? А что приличествует делать жене такого важного господина? Может, играть на цитре?

Он рассмеялся, как я решила, над моей восхитительной шуткой и отпихнул остальные монеты ногой:

— В ближайшее время они нам не понадобятся.

Я проследила за взглядом Ченг Ята через противоположный борт и рассмотрела на горизонте несколько скалистых островов.

Островки образовывали неровную круглую лагуну в окружении моря. Мы вошли с северо-востока, маневрируя между двумя высокими скалами.

Меня очаровал этот безмолвный, оторванный от остального мира уголок, неподвижная синяя вода и голые скалы, на которых сидели немногочисленные морские птицы. К полудню солнечный свет отражался от поверхности, обжигая глаза, куда ни повернись, и раскалял слабый ветерок. Мужчины охлаждали палубы морской водой, женщины плели себе веера из бамбуковых обрезков. Разгорались нешуточные споры, кому принадлежат права на несколько уцелевших шляп из пальмовых листьев.

Самый большой остров, образованный двумя миниатюрными круглыми холмами, отдаленно напоминал черепаху, охраняющую южную часть лагуны.

Ястреб сообщил, что уже бывал тут много лет назад и остров такой же бесплодный, каким и кажется, за исключением небольшого родника с пресной водой. Возможно, ради нее мы и остановились.

Новость послужила утешением в жару, сулила путь к берегу, шанс сойти с корабля и почувствовать под ногами твердь земли, хотя бы на полдня.

Ченг Ят приказал Ястребу загрузить два мушкета в сампан.

— Возьми меня с собой, — попросила я.

Мужчины нагрузили лодку флягами. Чёнг Поу-чяй прошел мимо, держа над головой юлоу. Я повторила просьбу.

— В сампан влезают только восемь человек, — буркнул капитан.

По его лицу было ясно, какая это ложь: будто я никогда не плавала за свои двадцать шесть лет на таком же сампане. Туда безо всякого риска могли втиснуться и четырнадцать пассажиров. Какую игру Ченг Ят затеял со мной? Он и правда в восторге от моего характера или же я должна быть пассивной шлюшкой? Интересно, он сам-то хоть знает?

— Я умею обращаться с оружием, — заявила я, хотя, возможно, в данном случае слегка преувеличила.

— Женщина, тебе там не место.

Не знаю, почему я так упорствовала. Может, от жары мозги вскипели.

Чёнг Поу-чяй закрепил весло.

— Братишка! — окликнула я его. — Я могу работать веслом не хуже мужчины. Ну чего ты улыбаешься? Правда могу! Как насчет сделки? Поменяюсь с тобой на день: я займу твое место у руля, а ты мое там. — Я указала на каюту.

Поу-чяй густо покраснел, а потом вместе с остальными, кто слышал мои слова, разразился хохотом, включая капитана. Лицо у меня вспыхнуло, непонятно по какой причине.

— Найди цыпочке кинжал, — велел Ченг Ят, — он ей пригодится больше, чем длинный язык, если мы столкнемся с опасностью.

Я сидела посередине, поставив ноги на одну из многочисленных водяных тыкв, которых мы взяли куда больше, чем нужно для дневной прогулки.

Встречный поток чуть не снес нас на скалы, но Чёнг Поу-чяй показал себя сильным гребцом.

Я помогла вытащить сампан на песок рядом с гнилой, выгоревшей на солнце лодкой. Ченг Ят оставил одного человека охранять сампан, а остальные проследовали в глубь суши. Издалека остров казался необитаемым, но мы шли по хорошо вытоптанной тропе в окружении чахлых кустиков, а потом остановились в тенистой лощине, чтобы набрать воды из родника, журчащего у древнего дерева. Ченг Ят и несколько пиратов вознесли молитвы нескольким резным буддам, которые стояли у импровизированного алтаря внутри расщелины, оставленной молнией в древесном стволе.

Нашей целью был небольшой храм в конце тропы. Я плелась в хвосте и была на полпути вверх по склону, истекая потом, когда Ченг Ят остановился и жестом призвал к тишине.

Он подозвал матроса с мушкетом, чтобы тот встал рядом, и крикнул:

— Я ищу толстого негодяя, притворяющегося вице-адмиралом, который умиротворяет море!

Над головами у нас щелкнули фитильные замки. Я нащупала свой кинжал.

До нас донесся писклявый ответ:

— Узнаю этот голос. Уж не тот ли великий морской дракон, что спит с собаками?

— Не завидуй. Собаки и то красивее тебя!

На ступеньках храма нас встретил пухлый бородатый мужчина в синей куртке и синих штанах.

Капитан с торгового корабля упоминал, что By Сэк-йи говорит как евнух, но, как по мне, голос у него был скорее женский.

— Старина Ченг, все такой же уродливый, как обычно. Что тебя привело — дела или счастливый случай?

— И то и другое.

— Ого! А кто эта красавица со станом как у плакучей ивы? — поинтересовался By.

— Моя жена, — сказал Ченг Ят. — Но почему ты заставляешь нас торчать на солнцепеке?

— Ха! Оставайся на месте. А вот женщина твоя пусть войдет.

В храме было сыро и темно, но каменный пол порадовал освежающей прохладой. Незнакомое мне божество взирало с алтаря позади заваленного пустыми чашами стола, как будто ему давно уже никто не поклонялся.

Ченг Ят и By Сэк-йи заняли единственные два стула, а я устроилась прямо на полу в углу.

Когда двое и больше мужчин оказываются в одном помещении, они просто обязаны вместе выпить. Ченг Ят снял печать с одной из тыкв, в которой держали явно не воду.

— Сколько времени прошло? Девять месяцев или год? — By сделал большой глоток. — Пушки все еще грохочут в ушах, а член так и дрожит от тех аннамских шлюх. — Он улыбнулся мне: — Извини. Старый Ченг раскрывает мои худшие стороны. Какая ужасная судьба привела тебя к нему?

Он думал, что дразнит меня. — но засмеется ли мой капитан, если я скажу правду? Я победила его в драке и доказала, что умнее его. «Теперь этот черт меня не отпустит». — подумалось мне.

Но Ченг Ят лишь ответил:

— Я нашел ее у себя в каюте.

Смех толстяка раскатился серебром, будто он проглотил флейту.

— Та же старая история! Мы с тобой похожи, — заявил он мне. — Я был последним парнем, оставшимся в живых, — или, скорее, последним мальчишкой — после того как его банда воров сожгла корабль моего хозяина. Благодаря своей красоте я смог попасть в каюту Ченга. Ха! В конечном итоге один корабль похож на другой, а все капитаны — одинаковые негодяи, я прав, дорогая? Надеюсь, он не делает с тобой того, что делал со мной?

Я попыталась скрыть свою реакцию. Неужели его слова значили именно то, о чем я подумала? By протянул мне тыкву, но я жестом отказалась. Ченг Ят уже раскраснелся от выпитого вина.

— Ты вел себя как дурак, — проворчал он.

— Слава богам, что я уродился таким дураком, — парировал By. — Мне потребовалось совсем немного времени, чтобы обнаружить: любой, у кого есть хоть половина мозга, может справиться с такой работой. И я, обладая не меньше чем половиной мозга, при первой же возможности…

— Украл один из моих кораблей!

— Да ладно тебе, адмирал Ченг. — By снова обратился ко мне: Корабль никогда не принадлежал ему. Судно отняли в честном бою у аннамских повстанцев, когда Ченг прохлаждался в Хайфоне. Но для всех мы по-прежнему лучшие друзья.

— Ага, друзья, когда тебе удобно, — проворчал наш капитан.

Улыбка By померкла.

— А если без шуток, друг мой, я предан тебе, как собака, — заверил он, а затем вновь повернулся ко мне: — И всем, кто… с тобой близок, если так можно выразиться.

У меня появилось странное ощущение, что за словами толстяка что-то скрывается. Несмотря на бахвальство и странный писклявый голос, от этого человека исходило определенное обаяние. Но мне было жарко и хотелось пить, а пол был слишком жестким.

— Можно мне воды?

— Ах! Она умеет говорить! А я-то думал, что встретил идеальную женщину, красивую и немую. Не то что мои трое!

— Уже трое? — спросил Ченг Ят.

— Вторая не захотела разлучиться со своей сестрой…

Я взяла фляжку у одного из людей By, прислонилась к стене и стала жадно пить, пока два старых друга вспоминали общих знакомых, корабли и баталии в местах с труднопроизносимыми названиями. Я поняла, что они служили наемниками в Аннаме, край, который был мне знаком только как родина экзотических фруктов. Я вспомнила желтую коробку и медную печать в сундуке Ченг Ята.

Их монотонные голоса, жара и предыдущая тяжелая дорога навевали сон. Я встала, потянулась и отправилась осматривать маленький храм.

Боковую комнатку, которая, возможно, когда-то была кельей монаха, заполняли ящики и бочки. Единственный длинный сундук выглядел братом-близнецом того, в котором на корабле Ченг Ята хранили мушкеты. Дверь в задней части открывалась в маленькую пристройку, где в пыли дремали двое парней, прямо рядом с печью для приготовления пиши, среди вони дохлых крыс.

Я вернулась в главный зал. Древний колокол свисал с деревянной рамы, настолько обветшавшей с течением времени, что я побоялась до нее дотрагиваться, чтобы колокол не рухнул. Алтарь был в лучшем состоянии; по крайней мере, его вместе со статуей божества не так давно перекрашивали. Похоже, какой-то благодетель присматривал за этим заброшенным храмом на краю мира — возможно, тот самый толстый пьяный пират, что сидел сейчас в центре комнаты.

На чердаке над головой стояла целая шеренга святых, а за ними размещался тайник со связанными мешками. Мешки показались мне слишком чистыми, а значит, стояли здесь недолго, однако весили достаточно, чтобы настил под ними прогнулся.

Стоило мне открыть рот, как я поняла, что надо его поскорее захлопнуть и зашить грубой ниткой. Сама не знаю, с чего я вдруг вздумала искать расположения этих неотесанных и жестоких бандитов, но если они ожидали, что я смирюсь с ролью соучастницы их темных делишек, то пусть незамедлительно принимают меня в свои ряды.

— Это сахар? — спросила я раньше, чем успела проглотить опасные слова. — Если интересно, я знаю цены… — Ухмылка By Сэк-йи превратилась в зловещий оскал, не успела я закончить фразу: — …В Гуанчжоу.

На самом деле про цены я услышала год назад, примерно в это же время, причем сведения получила из вторых рук: от работника склада, которому нравилось болтать о своей работе, пока я наглаживала его смазанный маслом член.

— Да что ты? — протянул By. — Уверен, что твое смазливое личико принесет тебе куда лучшую цену на местном рынке.

— Вообще-то…

Ченг Ят топнул ногой:

— Довольно, женщина!

— Где ты ее взял? — спросил By. — Доверяешь ей свои дела в постели, а? И, видимо, мои тоже. Наверное, брыкается, как лошадь?

— Просто любопытная пат куа!

— Хватит болтать! — By снова ухмыльнулся и поднялся. — Присоединяйся ко мне, перекусим на моем скромном корабле. Пельмени со свининой согревают душу.

Ченг Ят покачивался в ярком свете дверного проема. Я ждала, что он скажет что-нибудь или хоть посмотрит в мою сторону, чтобы подтвердить, что меня тоже пригласили. Вместо этого он похлопал одного из сопровождающих матросов по плечу:

— Отвези ее на корабль и возвращайся. Захвати еще вина.

Матрос не отпускал мою руку, пока мы не оказались далеко под храмом. Откуда-то сверху донесся писклявый голос:

— …Пропал, друг мой. Умная жена крадет у мужчины волю.

А как же все то, что украли у меня?

Скука пожирала мой характер. Меня не занимали уроки Ястреба. Работая рядом с A-и, я понимала, что несведуща не только в вышивке, но и в жизни. Большую часть времени я дремала в каюте.

Ни для кого не было секретом, что толстяк By Сэк-йи с девчачьим голосом присвоил себе сахар. Я лишь предложила помощь. Я не бросала вызов мужчинам, не сделала ничего, что стоило бы им лица, просто оставалась глупой шлюшкой.

Но главный вопрос заключался в следующем: зачем я пыталась проявить себя перед парочкой морских воров?

Раньше по водной глади в лагуне проходила еле «медная рябь, теперь ветер совсем стих. Я разделась и обтерлась влажной тряпкой. Тхин Хау из дальнего угла смотрела вызывающе, призывая молиться о спасении, но пока что я еще не настолько впала в отчаяние, чтобы поверить в керамических богинь.

Я снова высунула голову наружу. Все еще утро. Солнце, казалось, застыло посреди неба. Когда оно преодолеет весь свой путь? Я натянула брюки и блузку из грубого хлопка, нацепила широкополую шляпу и открыла дверь.

Люди дремали в тени, едва шевелясь, чтобы дать мне пройти. Я на цыпочках прокралась по раскаленным палубным доскам к поручням в тени грот-мачты, перегнулась через борт и уставилась в прозрачную зеленую воду. Мимо проплыл косяк рыб; на глубине вода, наверное, была прохладной. Крошечные крупинки морской пыли мерцали под поверхностью. Я потянулся, чтобы зачерпнуть созвездие звезд.

— Ну-ка брысь оттуда! — Ко мне сзади подошел тхаумук.

— Я умею плавать.

— А я сказал — отошла!

— Боишься, что я упаду и утону? Капитан тебе спасибо скажет.

— Не он один. — Он вытер лоб и потянулся ко мне.

— Да пошел ты знаешь куда, — пробормотала я, выпрямила руки и с легкостью скользнула за борт.

Грудь и бедра задрожали от внезапного холода, а потом я расслабила мышцы, перестав ориентироваться, где верх, где низ. Сколько я уже тут? Кругом вода, ухватиться не за что.

Я была не в силах дышать и снова превратилась в младенца, безмолвного и свободного, далекого от мирских забот.

Вынырнуть за глотком воздуха было все равно что прервать поцелуй, втянуть чистый, прохладный воздух, торопясь снова уйти на дно. Хотя я ни разу не целовалась ради удовольствия, я догадывалась, каково это, когда тебя опьяняет страсть.

Передо мной болтался конец веревки. Я протерла глаза, но увидела только переплетение вытянутых рук.

— Наверное, ты в обморок упала! — крикнул какой-то мужчина.

Женщина крикнула:

— Хватайся за веревку!

Шляпа плавала на расстоянии вытянутой руки. Я бросила ее в сторону встревоженных лиц над поручнем.

Сделав три глубоких вдоха, я снова погрузилась в пучину, рассекая руками воду, которая затягивала меня все глубже. Я купалась в ярко-зеленой воде в тени корабля. Подо мной были бездонные глубины, вверху — кристально-чистый свет. Кругом поблескивали серебристые рыбы. Я попыталась сделать круг, но одежда облепила тело, и я с трудом могла выпрямиться.

Я вынырнула, легкие горели от нехватки воздуха. Джонка наклонилась под тяжестью команды, столпившейся у одного борта и зазывавшей меня обратно. Ястреб сложил ладони рупором вокруг рта и что-то проорал, но я не смогла разобрать ни слова.

— Умеешь плавать? — крикнула я. — Прыгай сюда! Я тебя научу!

Тхаумук пробился к поручням, схватился за веревку, словно за хлыст, и я услышала его голос:

— Ну-ка быстро на палубу! Если капитан узнает…

Я не сомневалась, что Ченг Ят все равно узнает, и поднесла руку к уху, притворяясь, что не слышу. Тхаумук продолжал орать, перекрикивая всеобщий гвалт и бульканье воды в ушах:

— Купаться запрещено!

Было ли это игрой света? На мгновение лицо тхаумука превратилось в лицо отца. Я вспомнила день, когда А-ба сообщил, что больше мне плавать нельзя: из скромности, в целях соблюдения гигиены, но, самое главное, по традиции девочкам запрещалось входить в воду с того момента, как им исполнялось десять.

Я набрала в рот воды и выплюнула ее фонтаном. К черту традиции! К черту всех папаш и тхаумуков. Руки и ноги до сих пор не забыли движения при плавании.

— Я жена капитана, и я говорю, что купание разрешено!

Я снова нырнула, развлекаясь и скользя в воде, как дельфин. Вдруг рядом со мной поднялся целый столп пузырей: мужчина сиганул в воду неподалеку, свернувшись калачиком, а потом наши головы вынырнули из воды одновременно, он выплюнул воду и засмеялся. Другой ловко нырнул, как рыбак с гарпуном, а люди на джонке смотрели на наши забавы, облокотившись на поручни. Кто-то еще прыгнул с другого борта, и вскоре в лагуне было полно парней, барахтающихся в воде, брызгающихся и подтрунивающих друг над другом, словно их души вырвались наружу.

— Женщинам тоже можно! — закричала я.

С носа раздался крик. В воду спрыгнула жена молодого моряка, потом она вынырнула и забила руками по воде, заходясь криком:

— Не умею плавать! Не умею плавать!

Я подплыла к ней, но прыгунье уже сбросили веревку, однако девушка, уцепившись за ее конец, отказалась лезть обратно, хихикала и бултыхала ногами.

В следующий раз я нырнула глубже, погружаясь в темные воды, пока руки не загорелись, а легкие не запротестовали.

Я выплыла глотнуть воздуха, чувствуя, что лицо охвачено жаром и я почти пьяна. Потом снова нырнула, петляя среди брыкающихся ног, вынырнула и снова ушла в глубину, проплыв под днищем корабля. Затем я вынырнула за глотком воздуха, а потом погрузилась еще глубже, превозмогая себя, не обращая внимания на громкие протесты легких. Я спускалась ниже и ниже, пока тело не сдалось.

Когда я наконец вынырнула, солнце закрыли тучи, холодный ветер прошелся по воде белой рябью. Корабль словно отряхнул с себя дремоту.

Я вылезла из воды самой последней, дрожа и скользя по мокрой от дождя палубе.

Когда небо прояснилось, жара вернулась с новой силой. Я сидела в дверях каюты, расчесывая волосы; давно дремавшие мышцы благодарно ныли. Люди сидели в тени, радостно болтая. Одна женщина подняла на меня глаза и улыбнулась. В воздухе пахло умиротворением, а еще — куриным бульоном с камбуза.

Я вошла в каюту, чтобы оставить в дар масло для волос в святилище Тхин Хау — как женщина она бы меня поняла. Когда я снова вышла, к джонке пришвартовался сампан. Тхаумук замахал руками и принялся что-то кричать Ченг Яту еще до того, как тот поднялся на палубу. Я догадалась, о чем речь.

Множество ног с топотом поднялись по трапу, затем передо мной возник капитан, воняющий потом и вином. Он оттолкнул чашу с маслом.

— В каюту!

Ченг Ят попытался ухватить меня за волосы, но не смог из-за скользкого масла, тогда он преградил мне путь, прижав к поручням.

— Что, черт возьми, ты творишь?!

Спорить с ним было бесполезно, поэтому я отвернулась и принялась яростно причесываться.

— Выкидывать женщин за борт! Подстрекать команду к мятежу!

— Я и не думала…

— Тхаумук говорит, что ты не выполняла его приказы.

— Было жарко! Все подыхали со скуки. Сам спроси! — Народ собрался внизу на палубе, чтобы поглазеть на драму. — Скажите ему! Вы чуть не зажарились на солнце заживо! И прыгнули по собственному выбору.

Один за другим от меня отворачивались лица. Из толпы раздался голос:

— Капитан!

Ястреб шагнул вперед, почесывая затылок. Единственный мой защитник, достойный звания друга.

— Я… короче, плавать не умею, но…

— Тогда твое мнение меня не интересует, — отрезал Ченг Ят, затолкал меня в каюту и захлопнул дверь. — С чего ты взяла, что можешь в мое отсутствие командовать моими людьми?! Отвечай!

— А ты сам где был? Ах да, чую по запаху. Пил со своим жирным евнухом!

Его оплеуха сбила меня с ног.

— От тебя одни несчастья на корабле. Из-за тебя тхаумук — и я тоже! — потерял лицо перед всей командой!

Я попятилась от него в угол, прикрываясь единственным, до чего могла дотянуться, — плетеной подушкой из ротанга.

— После того как ты опозорила меня перед моим побратимом…

— Перед кем? Тем толстым адмиралом? Сахар был прямо у вас над головой. Тоже мне секрет! Ты собирался ему хоть что-то сказать?

— Заткнись! Бревно от гроба не отличишь! Еще одно слово…

— И что? Поколотишь меня?

— Ведьма! — Ченг Ят бросился на меня. Я кинула в него подушку, но он отшвырнул ее в сторону. Тут же его рука сжала мне горло. Я ударила капитана в грудь, одновременно пытаясь плюнуть в него.

— Так избавься от меня, — прошипела я. — Сам же сказал, что мне здесь не место! Высади меня на берег где угодно, мне все равно.

К моему удивлению, он ослабил хватку и даже поддержал меня, пока я не восстановила дыхание, а потом сказал почти извиняющимся тоном:

— Было бы милосерднее перерезать тебе горло прямо сейчас.

— Если иначе никак с корабля не выбраться, то валяй! — рявкнула я, вздернув подбородок.

Но пыл борьбы угас, и Ченг Ят отстал от меня.

— Иди. Беги. Уходи, если настаиваешь, — сказал он. — Или послушай меня хоть раз. Ты же знаешь, что они с тобой сделают, верно?

Кто «они»? Что за историю он собирается мне рассказать? Я взглянула на дверь.

Ченг Ят присел на корточки.

— Ты думаешь, местные не узнают, откуда ты вернулась? Ты танка, но чужая им, и семьи у тебя нет. Ты даже говоришь по-другому. Разумеется, они тебе порадуются, даже обнимут, только потом потащат в ближайший гарнизон, чтобы получить награду за поимку бандитки.

Я не хотела верить этому бреду, но холодная прямота слов Ченг Ята не оставляла места для сомнений.

— Можешь причитать, мол, мерзкий пират силой забрал меня, а потом я просто ела еду, которую он мне давал, спала с ним, а еще разинула рот насчет украденного сахара и приняла на себя командование… но я не одна из бандитов. Нет, нет и еще раз нет. Пунти, конечно, глупы, но не настолько. Знаешь, что они с тобой сделают?

Он вскочил и больно ущипнул меня за бровь. Я поняла: меня ждет смерть от тысячи порезов, а начнет палач со срезания бровей. Я была свидетелем таких казней на городской площади. Но жертвами были убийцы и военные преступники, все до единого мужчины.

Я оттолкнула руку Ченг Ята и стала заплетать волосы в косу, чтобы унять дрожь в пальцах.

— Если ты мужчина, то твою голову водрузят на кол, а женщине… — Ченг Ят навис надо мной, наслаждаясь произведенным эффектом. — Знаешь, что будет? Интересно тебе? Я думал, ты все это видела из окна своего борделя. Интересно тебе, как поступают с бандитками?

Я молчала, яростно заплетая волосы, но Ченг Ят схватил меня за незаконченную косу и оттянул мне голову назад.

— Солдаты тебя свяжут и будут насиловать по очереди. Иногда пытка длится несколько дней. Доживешь ли ты до момента, когда они натешатся? Я не лгу. Тебя продадут с молотка какому-нибудь толстому мусульманскому торговцу, чтобы ты стала частью стада рабынь в западных пустынях. И мусульманин станет спать с тобой, когда ему надоедят козы!

Забытые воспоминания застряли в горле комком желчи. Хозяйка борделя часто пугала нас, девочек, чтобы мы не вздумали сбежать. В ее версии главными злодеями были рыжеволосые варвары, а не мусульманские торговцы, но в остальном истории почти совпадали.

Что скрывалось за словами капитана? Я стоила ему лица, но мой побег обойдется ему еще дороже. Он мог просто вышвырнуть меня. Неужели ему все равно, останусь ли я? Или он предлагает мне выбор? Этот странный человек с манерами кобры мог поколотить или зарезать меня, ни перед кем не оправдываясь, но сейчас он сбил меня с толку.

— Ну? — спросил он. — Выбираешь такую судьбу, вместо того чтобы возлежать на моем корабле, как императрица? Думаешь, кто-то будет обращаться с такой дикой кошкой лучше меня? Я ж тебе потакаю, даже когда ты хлопаешь ресничками, чтобы вынудить моих парней обучать тебя обращению с оружием. Ха! Думаешь, я слеп и ничего не вижу? Что дальше? Я отвернусь, и ты прибегнешь к своей старой профессии? Думаешь, я не знаю, что ты носишь в кармане кошелек?

— Сволочь! — Я всхлипнула и попыталась высвободиться, но Ченг Ят только крепче сжал мою косу, словно душил гуся.

— Ответь мне, жена!

— Зачем я тебе нужна? Я не понимаю! Зачем? Зачем?

Ченг Ят резко отпустил меня. Я повалилась вперед, ударившись подбородком об пол. Он не пытался меня остановить, когда я подползла к двери, толкнула ее плечом и рухнула на трап.

Что-то по касательной задело мне щеку, затем мимо со свистом пролетел еще один предмет: красный мамин тапочек упал на доски рядом со мной.

Я лежала на палубе, глядя на полумесяц. В детстве я страстно желала увидеть лунную небожительницу Сёнг О, самой стать хозяйкой серебристой планеты и проводить дни, играя в небесах с ручным лунным зайцем. Только сейчас я поняла, что мы с Сёнг О похожи: заперты в чуждых нам в мирах, обречены на вечное одиночество.

Я слышала каждый звук в каюте подо мной: гул вечерних молитв Ченг Ята, бормотание до позднего вечера. Потом же, когда ночь вступила в свои права, совсем иные звуки просочились сквозь доски: хихиканье, смех и стоны. Любовные утехи.

Кто эта маленькая шлюшка? Или, может быть, капитан взял одну из молодых жен моряков в наказание за самовольное купание? Если так, то они заслужили наказание. Я дала экипажу повод для веселья, а они бросили меня, как убегающие крысы.

Я не понимала, зачем я здесь. Чем больше я сопротивлялась решению Ченг Ята удержать меня, тем больше он настаивал на том, чтобы называть меня женой. А теперь я должна слушать, как он по-свински визжит безо всякой утайки.

Облака закрыли лунное царство Сёнг О. Я чувствовала приближение дождя, но мне было плевать.

Умереть или быть живым мертвецом. Рабыня мусульманина или наложница морского разбойника. Даже если россказни Ченг Ята были неправдой, какая жизнь ждала меня за пределами этой палубы? Придется снова продавать себя и жить в грязи? Вернуться на цветочную лодку или, может, стать певичкой? Что это за свобода такая?

Может, я вообще неправильно понимаю слово «свобода». Может, свобода без границ — это ловушка. Даже сороки, которые вольны лететь куда угодно, после заката возвращаются на одно и то же дерево. Может, свобода требует границ, забора, крыши. Ограничений пределами корабля. Ограничений обществом бандитов.

Я ощущала свободу, плескаясь в воде, но что потом? Я снова представила свирепый гнев тхаумука, а затем злорадное выражение его лица, словно он победил соперника.

Я села и схватилась за грудь, сердце пульсировало в горле.

Если тхаумук видит во мне угрозу, своего рода соперницу, йё значит ли это, что у меня есть шанс стать именно такой, что я наблюдательна, умна и достойна уважения?!

Ага! Я могу стать настоящей угрозой, серьезным противником, если только пошевелить мозгами. Вместо того, чтобы нести наказание за каждое движение, я кое-что могу урвать для себя в этой короткой и жестокой жизни.

Капли падали на лицо, превращаясь в ласковый беспрерывный дождь, но я больше волновалась о тапочках моей матери, чем о себе. Спеша вниз по лестнице, я чувствовала головокружение от только что обретенной роли. Буду разыгрывать из себя ту жену, о которой мечтает капитан, а сама просочусь во все щели этого стада падальщиков, да так, что они не смогут от меня избавиться при всем желании.

Для начала надо было занять законное место, вышвырнув маленькую шлюху.

Я подергала ручку каюты, но она была заперта изнутри. Я колотила по двери и ждала, колотила и ждала, но стоны не затихали. Тогда я принялась бить по двери ногами и снова кулаком.

— Впусти жену!

Наконец внутри послышалось какое-то шебуршание и кто-то прошаркал по полу. Бряцнул засов, и дверь со скрипом открылась.

Где-то в темноте Ченг Ят откашлялся, а юный Чёнг Поучай, голый и потный, смотрел на меня сияющими глазами, словно кот, набивший брюхо птицами.

ГЛАВА 8 ПРАЗДНИК СЕРЕДИНЫ ОСЕНИ

— Рулевых вниз!

Восемь или девять изнурительных дней мы торчали в лагуне, и только потом Ченг Ят отдал приказ отплыть. Мы присоединялись к восьми кораблям By Сэк-йи, направлявшимся на юго-запад к базе адмирала в Лойтяу как раз к Празднику середины осени.

В то утро, когда мы покинули лагуну, казалось, приподнялась пелена тумана. Свежий ветер дул в лицо, открытое море волновалось, земля снова пришла в движение — все это будоражило кровь, как глоток крепкого вина. Команда, от которой я держалась теперь на расстоянии, относилась ко мне с настороженной почтительностью, ведь я все еще была на борту и осталась в живых даже после бунта и стычки с Ченг Ятом. Раньше они не понимали, как со мной обходиться, и почти боялись обращаться ко мне по имени. Теперь же меня называли Сэк А-че[37], когда хотели снискать расположение, а когда требовалась услуга, именовали женой капитана, хотя я все еще шарахалась, услышав этот титул. Лишь немногие заслужили право звать меня по имени Йёнг — только мой ближний круг, половина которого составляла орудийный расчет.

Ястреб в течение долгих дней плавания занимал меня рассказами про мушкеты, патронники, бойки, полки в фитильном оружии и порох. Я с головой погрузилась в обучение, несмотря на испачканные жиром пальцы и постоянную ломоту в руках. В первый раз самостоятельно разобрав и собрав кремневое ружье, я смахнула слезы не только от похвалы моих товарищей, но и оттого, что освоила навык, для которого не требовалось лежать на спине, и почувствовала себя полезной. Единственным человеком, которого я не хотела видеть, был Чёнг Поу-чяй, который, казалось, появлялся в трех местах одновременно, как плут из кукольного театра.

Несколько минут назад он вышел из туалета как раз перед тем, как я туда вошла, и вот уже балансировал на одной ноге на планшире, бросая рыбьи кишки птицам.

Я столько раз слышала историю о похищении Чёнг Поу-чяя — от A-и, других женщин, кока, — что она превратилась в легенду. Мальчик с отцом ловили рыбу далеко от берега на маленькой лодке, когда пираты схватили их. Ченг Яту с первого взгляда понравился красивый пятнадцатилетний парнишка в фиолетовой повязке, который не оказал никакого сопротивления на пути в каюту капитана. Вряд ли это можно считать сюжетом для эпического повествования. О том, что случилось с отцом, история умалчивала.

Устав кормить птиц рыбными потрохами, Поу-чяй принимался приплясывать наверху, распевая песни, посвященные морским и небесным божествам. Как в подобных обстоятельствах можно было испытывать такую радость? Я еще понимаю — петь, чтобы отвлечься от скуки и тоски; я тоже обещала себе справиться с невыносимостью собственного положения. Но исполнять песни духам, вознося радостную благодарность?

Если Ченг Ят восхищался характером своего любовника, я не могла его винить. Но зачем тогда капитану я? Ответ очевиден: жизнерадостный парнишка не мог родить Ченг Яту наследника.

Поу-чяй, должно быть, прочитал мои мысли. Я повернулась и увидела, что он согнулся и уперся руками в колени. Его глаза встретились с моими.

— Важным шишкам нравится заводить себе вторых жен, — сказал паренек, а затем ушел, комично рыдая.

Я прижала руку ко рту. Всем известно, что первый раз женятся по долгу службы, а второй — ради удовольствия. Значит, вот как парнишка думал обо мне? И Ченг Ят тоже так думает?

Я вернулась, размышляя, не спросить ли у Ястреба его мнение, и тут звонкий голос Поу-чяя снова прорезал воздух, на этот раз сверху:

— Паруса! Большой флот!

Больше пятнадцати джонок растянулись в цепочку, уходящую за горизонт.

— Как думаете, военно-морская бригада? — сказал Ястреб. — Наши двенадцать кораблей могут их отпугнуть.

Я приложила ладонь козырьком ко лбу, не зная, куда конкретно смотреть, и заметила:

— Говорят, такой конвой бывает при перевозке соли.

За спиной у меня кто-то насмешливо фыркнул. Казначей. Проходя мимо, он снова фыркнул. Мне было плевать, что он думает. Важно, прикажут ли Ченг Ят или тхаумук подготовить ружья и пушки к бою. Я не жаждала настоящего сражения, но мне не терпелось на практике заняться подготовкой крупнокалиберных орудий в пылу атаки.

Самый большой из кораблей, которых я насчитала уже двадцать пять, изменил направление, явно намереваясь пересечь наш нынешний курс с наветренной стороны, а на его грот-мачте змеей извивался длинный вымпел.

— Поднять красный флаг! Сейчас же принести заряженный мушкет! — крикнул Ченг Ят с кормы.

— Твое желание сбылось. Это нам отдают приказ, — успел сказать Ястреб, прежде чем исполнить повеление.

Значит, сражения не будет. Поу-чяй вывесил красный флаг на мачте. Ченг Ят выстрелил в воздух. Из мушкета повалил густой дым. Над водой прогремела пара ответных выстрелов.

— Кто это? — поинтересовалась я.

Семечка удивился:

— Ты не знаешь? Ченг Чхат. Двоюродный брат капитана по отцовской линии.

Значит, я познакомлюсь с семьей.

Однако у Ченг Ята на меня таких планов не было. Сампан рванул к тяжеловооруженному флагману его двоюродного брата.

— Не торопись с ним встречаться, — проворчала А-и, зашивая жилетку. — Или с его женой. Еще та проныра.

Я передала ей ножницы.

— Они в хороших отношениях?

— Кто, Чхат и Ят? Да практически росли вместе. Их отцы — родные братья. Такие же морские бандиты. Семья Чха-та живет на острове Тайюсан, а семья Ченг Ята — в деревне Лэйюмун. Почти соседи.

— А кто старше?

— А-Чхат. Лет на пять-шесть, как мне кажется. — А-и наклонилась ко мне и прошептала: — Зато ты самая красивая! Ай-я! — вскрикнула старуха, случайно уколов иглой большой палец.

Ченг Ят вернулся в сумерках и собрал команду, затем объявил об атаке на соляной порт объединенными силами — мы, корабли его двоюродного брата и By. После этого он передал мне подарок от жёны Ченг Чхата.

Я открыла коробку в каюте: несколько сортов засахаренных сухофруктов. Я съела кусочек и ощутила прилив сладости на языке и в сердце. Это было предложение знакомства, своего рода приветствие нового члена семьи.

Ченг Ят пришел позже обычного, отвесил Тхин Хау быстрые поклоны, рухнул на циновку и снял куртку. Я все еще не знала, как к нему подобраться. Теперь не было ни угроз, ни повышенного тона — с тех самых пор, как той памятной ночью я осознала свое место. Может быть, именно этого капитан и ждал. Он со всеми был не особо разговорчив. Мне оставалось лишь признать, что его скупость на слова, возможно, служит проявлением уважения. Но сегодня вечером задумчивость волнами расходилось вокруг него.

Я предложила ему дольку сушеной дыни, но Ченг Ят отмахнулся.

Тогда я зажгла лампу и подождала, пока он что-нибудь скажет, но ему интереснее было грызть ноготь. Я вылила остатки вина из кувшина, хотя в итоге получилось на донышке чашки. Ченг Ят отпихнул чашку, и она покатилась по полу.

— Мне стоит беспокоиться из-за налета? — спросила я.

В ответ он укоризненно глянул на меня, без слов напоминая держаться подальше от дел, а затем принялся рыться в корзине с одеждой, расшвыривая вещи во все стороны.

Я подняла одежду, которую он разбросал, и огрызнулась:

— Будь ты проклят! Если якобы считаешь меня женой, то и разговаривай со мной как с женой. Что случилось? Что тебе сделал брат?!

— Не твое дело, — проворчал Ченг Ят, а потом, найдя спальный халат, сунул руки в рукава и пробормотал: — Это все его идея.

— Налет?

Он прислонился к стене, опустил голову и обхватил себя руками.

— И это тоже.

— А что еще?

Капитан в ответ фыркнул. Я закончила собирать одежду в корзину и опустилась перед ним на колени, осмелясь спросить:

— Старые обиды?

— Все это в прошлом. Не имеет значения.

— Прошлое имеет значение.

— Не для меня.

Я видела раны на коже Ченг Ята, но не замечала таковых в его душе. Рука инстинктивно потянулась к его щеке, но я отдернула ее, опасаясь, что прикосновение может все испортить.

— Как-то раз я ездил к нему на Тайюсан. Мне было двенадцать. — Капитан сделал паузу, словно ожидая сигнала. Я кивнула со всей возможной осторожностью. — Там один рыбак держал привязанным к берегу плот. Однажды ночью Чхат убедил меня украсть плот и спуститься к бухте; пообещал, что будет ждать меня с сетью. Когда я обогнул мангровые заросли, оттуда выскочили Чхат и тот рыбак, хозяин плота. Неважно. Зачем я тебе это говорю? — Он перевернулся на бок.

Я готова была поклясться, что он никогда никому не рассказывал эту историю, и если я буду молчаливой и терпеливой, то Ченг Ят выложит и остальное. И я оказалась права.

— Меня побили, а Чхат получил признание. Он заявил, что это шутка. Я пожаловался его отцу. А когда проснулся на следующее утро, у меня над кроватью висела мертвая кобра.

— Вы были детьми, — мягко заметила я.

Но, понятное дело, этим дело не кончилось.

Я поняла это, даже не видя двоюродного брата капитана флот у Чхата был больше, и это Ченг Ят отправился к нему, а не наоборот. Видимо, родственничек учинил что-то ужасное, намного хуже, о чем мне рассказал капитан. Похоже, брат принижает Ченг Ята. Даже в этом возрасте они ведут себя как мальчишки.

— Потуши лампу, — велел Ченг Ят.

Он повернулся ко мне спиной и натянул легкое одеяло, а я потушила пламя и устроилась позади него.

К — Это все неважно, — снова пробормотал он. — И чтобы никому ни слова!

Я положила руку Ченг Яту на плечо, затем позволила ладони скользнуть ему на грудь.

В каком-то смысле, которого капитану было бы не понять, именно после этого рассказа я его зауважала.

Я познакомилась с Ченг Чхатом за день до Праздника середины осени.

Высокая фигура в тени каучукового дерева выглядела не только старше своего двоюродного брата, но и крепче сбитой; она тяготела к земле с большей силой, как будто положение слишком близко к планширу могло накренить корабль.

У обоих братьев были одинаковые жесткие подбородки и полные губы, оба носили черные матросские штаны из простого хлопка и куртки. Но, хотя старший излучал властность, как вожак в стае, A-и оказалась права: Ченг Ят превосходил брата в физической привлекательности.

Ченг Чхат окинул меня взглядом.

— Ты, значится, у нас жена.

Я вежливо кивнула и поинтересовалась, не голоден ли он.

— Сыт, — буркнул он, едва шевеля губами, потом хлопнул Ченг Ята по плечу, и они вдвоем молча пошли по пляжу.

Молчаливость и отсутствие хороших манер — это, видимо, у них семейное.

Я присела на корягу и наблюдала, как из сампанов капитаны и команда высаживаются на узкий пляж. By Сэк-йи мимоходом кивнул мне и бросился вдогонку за Ченгами с такой скоростью, на которую только были способны его толстые ноги. Предполагалось, что этот остров, расположенный в тридцати ли от цели, станет точкой сбора. Солнечные лучи разрезали небо, обжигая мне глаза и плечи, раскаляя гальку под ногами. По традиции погода должна была измениться вечером, в Праздник середины осени. Я не могла дождаться хоть какого-то облегчения, пусть даже слабого похолодания.

Одномачтовый ялик обогнул мыс и подъехал почти к берегу. На палубе теснились клетки с курами, видимо для праздничного пира, а гребца я узнала по фиолетовой повязке.

— Король петухов возвращается! — Чёнг Поу-чяй шлепал по мелководью, раскачивая две клетки, в которых сидели не курицы, а перепуганные петушки.

Пираты побрели обратно к пляжу, младшие чины помогли разгрузить клетки, и теперь каждый из них держал петуха. Поу-чяй вернулся, прижимая к себе несколько свертков. Самый большой он передал Ченг Чхату со словами:

— Дядюшка, это вам фонарики на сегодня.

Второй сверток предназначался для Ченг Ята.

Когда Поу-чяй подбежал ко мне, я ожидала очередной шутки, но вместо этого он протянул пакет размером с кулак. Судя по весу, там был вкусный лунный пряник[38]. Потом паренек сунул мне в руку что-то мягкое. Я увидела сложенный шелковый платок с цветочной вышивкой и зажала его в кулаке, чтобы никто не заметил Ткань горела между пальцами, и от этого полыхало лицо. Непристойный подарок мальчика взрослой женщине. Я попыталась всучить платок обратно, но Поу-чяй со смехом умчался прочь.

Пираты уже двинулись по вырубленной в скалах тропе, каждый нес клетку с петухами. Я присоединилась к процессии и петляла, обгоняя впередиидущих, пока не догнала Ченг Ята и Ченг Чхата. Я представляла кровавое жертвоприношение и намеревалась спросить, куда это мы тащим петухов, но братья были слишком заняты, слушая болтовню Чёнг Поу-чяя о поездке на берег. Он переночевал в Тинпаке, соляном порту, на который мы собирались напасть на следующее утро. По запутанному потоку слов Поу-чяя, я поняла, что он ездил в Тинпак не только за птицами и праздничными фонариками.

— Там полно скряг и воров. Ай-я! Они с меня столько содрали за петухов, считай, ограбили.

— Неважно, — бросил Ченг Чхат. — Баржи. Как насчет соляных барж?

— Восемнадцать. Я в этом уверен. Довольно много, хотя я не подходил достаточно близко, чтоб заглянуть под парусину.

— Кто охраняет?

— Двенадцать старых джонок. Вся команда пила полночи. Готовилась к празднику.

— Гарнизон?

Поу-чяй начал рассказывать, как он выдал себя за рыбака и подружился с парой солдат:

— …Похожи на крестьянских мальчишек, а говорят на каком-то диалекте, будто лягушек наглотались.

— Сколько там народу? — спросил Ченг Ят.

— Дослушай историю до конца! Сказал им, что у меня есть заказ на рыбу для их командира, но я тайком притащил…

— Ай-я. — перебил его Ченг Чхат. — от твоего языка у меня уши плавятся, парень!

Поу-чяй расхохотался, как петух:

— Сто сорок четыре человека. Ха-ха! Не повезло им.

— Вот уж правда не повезло, — согласился Ченг Чхат. Дорожка сузилась до узкой тропинки, вырубленной в почти вертикальной скале. Один неверный шаг — и рухнешь на залитые брызгами волн валуны. Сквозь прибрежную дымку смутно виднелся обнесенный стеной гарнизон Тинпака. Наши корабли собирались нанести удар на рассвете, когда солдаты и местные жители утратят бдительность после ночи пиршеств и распития спиртного.

Прогулка закончилась у побеленного храма, вырезанного прямо в скале. Пока матросы расставляли клетки на маленьком дворике, высшие чины поджигали благовония и бумажные подношения[39].

— Я удивлен, что не слышал женского мнения о нашей миссии, — раздался высокий голос позади меня. By Сэк-йи подошел ко мне и воткнул в чашу ароматические палочки. — Или я упустил возможность получать твои милостивые распоряжения?

— Про милосердие ты правильно заметил. Я посоветовала Ченг Яту повязать ленточку на шею, чтобы никто не спутал вас с этими бедными петушками и не отрубил ваши красивые головы. Но, как я вижу, ты предпочитаешь рисковать.

Его девичий смех резанул по ушам.

— Она умная, вот только ничего не знает об этом месте.

Когда другие жертвоприношения закончились, все собрались вокруг петухов, а Ченг Чхат принялся бубнить заклинанне. Затем клетки отперли. Некоторые петухи стали месить грязь, надменно кудахча, другие бросились в кусты, а несколько птиц и вовсе засели в клетках, пока их силком оттуда не вытряхнули. Клетки сбросили со скалы, а птицы разбрелись кто куда.

— Они же уходят! — встревожилась я.

By снова засмеялся.

— Так это специальный остров, чтоб отпустить на волю петушков, красотка. Дай благословение — и получишь благословение. Никаких убийств перед ликом Будды. — Он пинком спихнул зазевавшегося петуха со ступеней храма. — Мы, люди чести, освобождаем пленников. Ха-ха-ха!

Вернувшись на корабль, я присоединилась к женщинам, которые развешивали фонари — круглые или квадратные, из бумаги или рыбьей кожи, красные, желтые и белые, в случайном порядке. После того купания некоторая напряженность между мной и женщинами осталась, но праздничное настроение развеяло ее. Праздник середины осени был моим любимым, сколько я себя помню: множество разноцветных фонариков, свечи, шумные игры, плоды конца лета, липкие конфеты. Я даже не думала, что бандитский корабль может выглядеть так празднично. Но на закате, когда вся палуба должна была превратиться в созвездие светящихся фонарей и свечей, на нашей царила тьма. Ни музыки, ни хлопушек: мы затаились перед утренним налетом.

Небо приобрело оттенок слабо заваренного чая. Над восточной оконечностью острова выплыла полная оранжевая луна. Мы с разделили между детьми плоды помело и карам-болы, и я впервые ощутила чувство общности с этой разношерстной компанией моряков и женщин.

Бумажные фонари шуршали на ветру, легкий сквознячок остужал мне щеки; лето в назначенный час уступало место дыханию осени, которое готовилось охладить разгоряченный мир.

Ветер усилился, облака неслись мимо, луна то появлялась, то исчезала из виду. Волны бились о корпус, раскачивая джонку из стороны в сторону. По палубе прокатилась дыня.

Внезапный порыв ветра сорвал красный фонарь и унес его в ночь. Затем последовал еще один порыв, и тяжелые тучи закрыли луну. Через несколько мгновений на палубу полил дождь, и я помогла остальным унести еду и увести детей в убежище внизу.

Когда я снова вышла, волны плескали на поручни. Сквозь струи дождя я едва видела рубку. Ченг Ят кричал что-то, но я не могла разобрать слов. Слыша визг натянутых тросов и грохот якорной лебедки, я быстро смекнула, что почти полсотни джонок сбились слишком близко друг к другу в раздираемой штормом бухте.

Волна разбилась о борт, обдав меня ледяными брызгами, соленая вода попала в рот и уши. Пока люди бегали за веслами, мне оставалось лишь не путаться под ногами. Я доковыляла до каюты и захлопнула дверь.

Дождь и морская вода хлынули в окно. Я на корточках ползла против течения, плещущегося по полу, но после каждого рывка теряла равновесие. Наступила коленом во что-то холодное: жертвенный цыпленок. Я отшвырнула его в сторону и на гребне очередной волны, ухватившись за раму окна, наконец выпрямилась.

И закричала.

В слабом свете флотилия напоминала движущийся остров. Соседняя джонка боком неслась в нашу сторону.

Сверкнула молния, осветив матросов, цепляющихся за планширы с вытянутыми от ужаса лицами. Неужели они так близко от нас? Гром сотряс воздух. Двое пиратов упали за борт, а потом…

Раздался отвратительный треск.

От удара я пролетела через всю каюту, ударившись головой обо что-то твердое. Алтарь покачнулся, готовясь упасть и раздавить меня. Я откатилась в сторону, но из-за крена корабля соскользнула обратно. Мимо меня летели щепки и осколки фарфора.

Из-за столкновения палуба встала дыбом, и мне не за что было ухватиться, чтобы подняться.

Несколько вспышек молнии осветили урон. Великая богиня Тхин Хау лежала на боку, потеряв одну руку; ее узкие глаза, как обычно, были устремлены на меня.

Ченг Ят насчитал двадцать уцелевших кораблей, тхаумук заявил о двадцати одном. Но какое это имело значение? По моим прикидкам, на восходе солнца из сорока восьми джонок на плаву остались пятнадцать, а еще пять, выброшенные на берег, выглядели подлежащими восстановлению.

Но сколько людей мы потеряли? Трупы вперемежку с обломками судов плавали на мелководье. С каждой палубы струился дым благовоний, некоторые подношения предназначались морским и небесным духам, но в основном — мертвым товарищам.

Да что толку в подношениях? Неужели вчерашняя жертвенная курица оказалась недостаточно свежей или вино слишком слабым? Или же торговцев из Тинпака кто-то предупредил о грядущем налете и они молились высшим божествам? Люди глупы, если полагаются на милость богов. Молитвы сотканы из воздуха, а погода — это лишь ветер и вода.

Нашим главным врагом теперь была усталость. Даже когда к нам присоединились выжившие с потерпевших крушение джонок, чтобы исправить повреждения и вычерпать воду из затопленных трюмов, наша джонка была в плохом состоянии.

Несмотря на рану в икре, я хромала по накренившейся палубе с полным ведром воды, передавала его дальше и, не смея отдыхать в присутствии других, особенно в присутствии тхаумука, тотчас поворачивала назад, чтобы забрать еще одно ведро, которое передавали через люк.

— Мне они не нравятся, — сказал тхаумук где-то позади меня.

Матрос передо мной остановился, и мы с ним обернулись.

Три джонки окружали западную оконечность острова.

— Уж с несколькими рыбацкими лодками мы справимся, — возразил Ченг Ят.

— Если это и правда рыбацкие лодки. — Тхаумук метнул осуждающий взгляд в сторону Чёнг Поу-чяя, который сколачивал треснувшую фок-мачту. Я разделяла подозрения тхау-мука, по неосторожности мальчишка мог что-то ляпнуть, пока разнюхивал обстановку в Тинпаке.

Джонки ускорились и, судя по совершаемому маневру, словно бы собирались забросить сеть. Вот только никакой сети не было.

Ченг Ят пролаял приказ:

— Пушки за борт! Надо выровнять корабль!

Лязгнула цепь. Палуба накренилась. Я отпрыгнула от прокатившейся мимо тушки поросенка. Кто-то успел поймать меня, прежде чем я упала.

— Нужны твои руки, — сказал Ястреб и втиснул меня в толпу людей вокруг ближайшей к средней палубе пушки.

— Нельзя же ее просто выкинуть, — запротестовала я. Я лично смазывала, полировала и нежила эту пушку, словно собственного ребенка.

Ястреб пропустил мои слова мимо ушей.

— Держитесь крепко, ребятки. — скомандовал он. — Постарайтесь не ушибиться. Раз… два…

Я встала между двумя матросами и подсунула руки под ствол. Хотя наш орудийный расчет и подшучивал, что это лишь старый кусок металла, мне было больно участвовать в сталкивании пушки за борт. Сколько дней моей жизни утонут вместе с ней? Да, говорила я себе, может, эта часть корабля и впрямь принадлежит мне.

— Три!

Резкая боль пронзила ноту, когда я напрягла все свои силы. Выщербленный металл врезался мне в плоть, пока не показалось, что сейчас руки и колени переломятся. Я чувствовала, что пушка поддается, но напряжение было слишком велико для всех нас. После следующей попытки раздался громкий хруст, и пушка наконец оторвалась от своего постамента. Руки стали ватными, словно кальмары, которых используют в качестве приманки для ловли рыбы.

— Раз… два… поберегись, ребятки!

Все тут же бросились врассыпную. Две тысячи катти ценного железа перевалились через планшир и исчезли в мутной воде.

Корабль пару раз шатнуло, после чего он почти замер. Стоять стало проще, поскольку палуба выровнялась почти наполовину.

Однако этим проблемы не кончились. Раздался хлопок выстрела, затем резкий свист, и парень в паре шагов от меня упал как подкошенный, а из того места, где раньше была его челюсть, хлынула кровь.

— Берегись! — крикнул кто-то.

Мимо нашей кормы прошел корабль, вдоль поручней которого стояло множество людей в серой форме и с ружьями всех размеров и форм. Это были не рыбаки, а патрульные-пунти, которым вменялось в обязанность истреблять пиратов. Наклонная плоскость палубы делала нас легкой мишенью.

Паника нервировала меня не меньше приближения патруля. Мне нечем было защититься: мушкеты лежали на складе. Пока я сбегаю за ними и заряжу, будет слишком поздно. Прятаться некуда. Рассудок подсказывал, что пунти пришли не за женщинами, но голос в голове вопил: «Тебя казнят, разрезав на тысячу кусочков! Отдадут в рабство пастуху!»

Оставалось только надеяться на милость патрульных.

Нужно сказать: «Я не одна из пиратов, а простая деревенская девушка. Пленница».

Это была почти правда: я не бандитка, а лишь изгнанница среди водных жителей.

И я им не интересна.

Пуля просвистела так близко, что обожгла щеку. Вокруг меня разлетелись щепки. Я метнулась к трапу. Нужно держаться подальше, запереться в каюте, пока нападающие не утолят свою жажду крови. Я побежала наверх, а голоса продолжали дуэль в моей голове: «Тебя отвезут в ближайший гарнизон, чтобы потребовать награду»; «Нет! Я не одна из них!».

Полетели абордажные крюки. Свирепые парни в серой форме лезли на борт. Ястреб передавал ружья по цепочке. Наши ребята палили со сходного трапа с той же скоростью, с какой Ястреб и Семечка успевали заряжать новые мушкеты. Им бы пригодилась помощь, но мне было не пробиться к ним через толпу.

Я уже преодолела половину пути к каюте, когда один из пиратов передо мной выстрелил, и меня окутало густым маслянистым дымом. Я ничего не слышала и не видела, но почувствовала, как сверху свалилось чье-то тело.

Пороховой дым быстро рассеялся, и я увидела, что только что стрелявший пират лежит в растекающейся луже крови. Мускулистый пунти, склонившийся над трупом, обратил внимание на меня и распрямился, держа в руках абордажную саблю, обагренную кровью.

Я отшатнулась к поручням, пытаясь угадать его намерения в покрытом оспинами лице: он хочет схватить меня или убить?

В горле начали складываться слова: «Я не одна из…», но язык отказывался их произносить.

Тем временем в гуще боя что-то изменилось. Звериный крик с трапа заставил меня оглянуться. Ястреб упал навзничь через дыру в ограждении на нижнюю палубу. Патрульный-пунти прыгнул за ним, держа в каждой руке по клинку. Мой противник, как я заметила, тоже отвлекся, наблюдая за происходящим. Я подняла ногу и прицелилась прямо в пах.

Здоровяк сморщился, колени у него подогнулись, сабля выпала из рук.

Внезапно я оказалась на спине, осколки царапали мне затылок, а мой противник сжал мне горло. Я отчетливо чувствовала вонючее дыхание, видела сломанные желтые зубы, искривленный после прошлых драк нос… Больше всего пугали его глаза: красные, круглые и холодные, будто рыбьи.

Сабля должна валяться где-то поблизости. Я принялась шарить вокруг себя. Если только я найду оружие раньше, чем лунтн…

Но ему сабля не требовалась. Он потянулся к поясу, и у меня перед лицом блеснул кинжал.

Ну все, я умру. Если не прямо сейчас, то по приказу деревенского старосты или магистрата.

— Я не одна из них, — выдохнула я, но патрульный не обратил внимания. Кинжал начал описывать дугу вниз.

Я пошарила с другой стороны. Через просветы среди порохового дыма мне было видно, как пиратов гонят на патрульный корабль.

— Я просто…

Острие кинжала укололо меня в подбородок, здоровяк просунул руку мне под плечи и поднял, как тюк, намереваясь унести прочь.

«Солдаты будут насиловать тебя по очереди. Пастух станет спать с тобой, когда ему надоедят козы!» — вспомнилось мне.

Моя ладонь лихорадочно скользила по палубе. Пусто.

— Я просто…

И тут большой палец наткнулся на острый металл. Пунти понял, что происходит, и, отпустив мою шею, потянулся за абордажной саблей, но было слишком поздно. Мои пальцы сомкнулись на рукоятке, и во венам потекли все гадости, которые пунти мне когда-либо делали, все обидные слова, которые они произносили в мой адрес, их мысли обо мне, а еще все те ужасы, которые они творили сейчас с мужчинами и женщинами, моими соседями по этому треклятому кораблю. Абордажная сабля словно по собственной воле взметнулась в воздух.

— Я просто шлюха-танка, ты, подонок!

Патрульный со стоном повалился на палубу: острие сабли вошло ему в плечо. Я провернула лезвие в ране, потом вытащила окровавленную сталь и побежала.

Я даже не потрудилась подумать, куда бегу, и не понимала, где я. Не слышала звуков, не ощущала жара и крена корабля, а словно мчалась в одиночестве через безмолвный театр, где по обе стороны от меня сражались фигуры-марионетки. На мгновение мне показалось, что я уже умерла и падаю в чистилище.

Знакомый голос вернул меня в мир: Ястреб выкрикнул мое имя — или, вернее, прохрипел сквозь кровоточащее горло. Его грудь и живот покрывали множественные раны, некоторые такие глубокие, что торчали кости. Пунти тащил моего товарища за ноги к противоположному борту от того, где ждала патрульная джонка. Он собирался бросить поверженного Ястреба в море.

Как мне рассказывали позже, я налетела на пунти с диким воплем хищной птицы. Тот упал навзничь, ударившись головой о якорную лебедку. Горячая кровь залила мне руку, и только потом я поняла, что вонзила противнику абордажную саблю в живот. Я схватилась за рукоять обеими руками и рванула вверх, чувствуя сопротивление плоти. Лезвие аккуратно скользнуло между ребер и застряло. Пунти дернулся, после чего испустил дух.

Ястреб корчился на палубе, каждый болезненный вдох тревожил раны у него на груди. Над одним коленом пузырилась кровь. Я попыталась остановить ее рукой и рукавом, но тут вспомнила о шелковом платке от Чёнг Поу-чяя. Я закрепила жгут как раз в тот момент, когда сознание начало ускользать.

Моя рука нашла лодыжку Ястреба; ее тепло, подергивающиеся мышцы, упрямый пульс и грубый, но очень живой кашель успокоили меня.

Сквозь полуприкрытые веки фигура Ченг Ята показалась мне размытой. Он сыпал проклятиями, которые перемешивались с предметами, которые он скидывал на пол.

— Они забрали мою печать! Эти животные забрали мою печать!

Налетчики открыли и разворошили сундук, его содержимое было свалено вокруг. Ченг Ят снова выругался и отшвырнул что-то в сторону.

Я не могла понять, утро сейчас или вечер, прошел один день или несколько; не помнила, как вернулась в каюту и сколько пролежала тут, я лишь знала, что ноги и плечи у меня горят, голова раскалывается, а глаза больно открывать.

Что-то разбилось о стену.

— Какого черта им потребовалась моя императорская печать?!

Должно быть, капитан имел в виду ту штуку в желтой шелковой шкатулке, хотя я ни разу не видела, чтобы он даже взглянул на нее.

Я попыталась перевернуться на бок, но рука заболела. Попробовала заговорить, но горло было забито слизью. Я откашлялась и снова попыталась подать голос.

— Их нет?

Я-то имела в виду пунти, но Ченг Ят, наверное, решил, что речь идет о шкатулке и печати, и это вызвало новый приступ ярости. Он кинул что-то в стену рядом со мной.

— Вот! Оставили твои уродские красные тапки, которые ты и не носишь!

Я крепко зажмурилась, но слезы не остановились. Теперь сна не было ни в одном глазу, хотя я мечтала забыться. Минувшие события проигрывались передо мной, словно на сцене. Вот лезвие мелькает в воздухе, кромсая мясо, пока не застревает в грудине противника. Его последний вздох — я видела его снова и снова — словно агония выброшенной на берег рыбы: голова свесилась набок, широко раскрытые глаза смотрят вниз, в ад, и только я виновата в ужасной смерти пунти.

Неужели это было на самом деле? Я не сплю? У меня не получалось отделить сны от воспоминаний

Влажная тряпка коснулась лба. жидкость потекла по косу. Я позволила миру пробиться ко мне Ченг Ят стоял подле меня на коленях, глядя с необычайной нежностью Он еще paз окунул тряпку в миску и вытер мне щеки. Жидкость пахла чаем.

— Он жив. Серьезно ранен, но ты его спасла..

Но я же видела, как этот негодяй пунти… Я не сразу поняла, что капитан говорит о Ястребе. Значит, я еще и спасла кого-то.

Я задержала дыхание, чтобы подольше не задавать страшный вопрос, потом сглотнула и произнесла:

— Я правда убила человека?

— Вся команда только о тебе и судачит. Те, кто стал свидетелями случившегося, говорят, что никогда не видели такой женской ярости.

— Ответь мне. Я убила человека?

Ченг Ят посмотрел на меня по-отечески и вытер мне губы и подбородок. На тряпке осталось красное пятно.

Наконец он пожал плечами.

— Многие из нас убивали.

Я свернулась калачиком у стены, слушая, как он складывает вещи обратно в сундук, затем открывает кувшин с вином и напивается перед сном.

Неужели жизнь человека ничего не значит? Этот человек был пунти, змеей, пытавшейся убить моего друга. Мне не было жаль врага, но от холода в душе сжался желудок, желчь подкатила к горлу, и я не смогла дышать, когда попыталась сглотнуть. Обратного пути нет. Из всех поступков, что я успела совершить в этой жизни, последний был необратимым, неизлечимым. Его яд навеки пропитал мою душу. Ченг Ят узнал это чувство и своим небрежным отношением признал: внутри меня что-то изменилось.

Я стала убийцей. Стала пираткой. Теперь я одна из них.

Проснулась я оттого, что сквозь окошко брызгал мелкий дождь. Уже рассветало. Ченг Ят сидел на корточках перед поврежденным алтарем.

Жестокий и свирепый боец, так беспокоящийся о своем лице, которого так заботило уважение, молился о медной печати громче, чем о погибших товарищах и кораблях. Боги, молитвы, ружья и петухи не помогли ему. Так что он разбирался сам, как мог… Ченг Ят ни был ни хорошим, ни злым: он просто не стал тем, кем мог бы.

А я стала той, кем могла бы? У меня всегда была цена, но по-настоящему меня никто не ценил. Я принадлежала определенному месту лишь потому, что меня туда продали. Полжизни я мечтала о побеге. Может, пришло время наконец самой отвечать за себя.

Стать одной из них.

Должно быть, я охнула, когда села. Ченг Ят перестал петь молитву и повернулся.

— Хочу свадьбу, — заявила я.

Он кивнул и снова затянул молитву.

ГЛАВА 9 ПИРАТКА

Я была прикована к постели в течение нескольких дней, меня мучила лихорадка, а руку закрывала плотная повязка от плеча до локтя. Какую бы еду ни приносила A-и, тело отвергало все, кроме жидкой каши. То же самое я могла сказать о просачивающихся новостях насчет последствий атаки патрульных из Тинпака.

Они захватили три из наших оставшихся кораблей вместе с примерно сотней мужчин и двенадцатью женщинами, не считая тех, кого бросили умирать. Ченг Чхат приплыл на следующий день, в то время как флот By и наш, а также пять кораблей Чхата укрылись в скалистой бухте. Мы ремонтировали суда, используя любые доступные подручные материалы.

— Поешь, — ворчала A-и, ставя миску мне между ног. — Наверное, нескоро теперь курицу отведаешь.

— Мы отплываем? Он мне не сказал.

— Пока никому не сказал. Ешь давай.

Мысль об отъезде возродила аппетит. Курица оказалась нежной, а рис — мягким.

— Он сказал куда? — поинтересовалась я.

— Тунгхой. — A-и улыбнулась, как будто я должна была знать это место, но название мне ровным счетом ничего не говорило. — Лойтяу. Ты не знаешь? Неважно. Все равно заранее не подготовишься.

— Я одно поняла: я вообще ни к чему не готова.

— А я ведь предупреждала.

— Как Ястреб?

— Кто?

— Ну, тот человек, который отвечает за оружие. Он?..

— Ястреб? Имя ему подходит! — Лицо старухи посерьезнело. — Жив. Спрашивает о тебе.

Это все, что мне хотелось услышать. Ноги были ватными, но я спустилась по трапу без посторонней помощи, отказываясь, когда меня пытались поддержать, и пошла прямо на камбуз, где попросила миску рыбного отвара и флягу вина.

От резкого запаха гниющей плоти из переднего трюма я чуть было не повернула обратно, но там находилась каюта Ястреба. Передо мной разбегались во все стороны тараканы, а прямо над ухом жужжала муха.

Его грудь уже не походила на птичью, теперь она была замотана окровавленной тряпкой. Я помнила рану в верхней части живота, но не была готова увидеть его ногу — вернее, то, что раньше ею было. Конечность распухла и превратилась в черную массу, где пировали личинки и откуда в глиняный кувшин капала жидкость.

Увидев меня, Ястреб натянуто улыбнулся, скрывая боль. Я подняла фляжку с вином.

— Думаю, травяные отвары тебе уже надоели.

— Оставь вино для живых.

— Заткнись. Ты слишком упрям, чтобы умереть. Или отказаться от выпивки. — Я плеснула вина ему в рот и увидела, как морщины на лице Ястреба разгладились.

— Или от курева. — Голос булькал, но в нем все еще чувствовалась жизнь. — Вот почему у меня никогда не было жены.

— У такого красавца наверняка было много девушек.

Печать совсем другой боли легла на лицо Ястреба, боли такой глубокой, что она не могла быть физической Неужели ни одна женщина никогда не хотела этого невзрачного, но порядочного мужчину? Я не осмелилась спросить.

Он склонил голову, показывая, что хочет еще вина, и сделал жадный глоток.

— Теперь мне станет легче. А ты садись. Сиди и слушай, потому что довольно скоро мне не с кем будет поболтать, кроме правителя ада. — Он замолчал и перевел дух. — Каждый человек на борту хвастается, что видел, как ты всадила в того парня клинок. Причем неважно, видел он битву на самом деле или нет. Главное — то, как ребята об этом рассказывают…

Его тело внезапно скрутило судорогой, он затряс больной ногой.

Я вскочила.

— Принесу еще вина.

Припадок закончился.

— Нет. Позволь мне закончить. Сестренка, разве ты не видишь? Если сумеешь прикусить свой длинный язык, то сможешь чего-то добиться. Не растрачивай зря уважение пиратов. Это я, Ястреб, тебе говорю. Теперь, если не возражаешь, я все еще наполовину трезв, а это ровно вполовину хуже, чем мне хотелось бы.

Когда я вернулась с вином, глаза у Ястреба были закрыты, а дыхание превратилось в хрип. Осторожно натянув одеяло на его раненую ногу, я села рядом, окунула пальцы в вино и смочила ему рот. Дыхание стало свистящим.

— Мой друг, — прошептала я, желая, чтобы он не открывал глаза, поскольку наверняка воспротивится моим слезам, — мой дорогой друг.

Я наклонилась и поцеловала Ястреба в губы, пожелав, чтобы ему приснилась любящая жена.

Каждый раз, когда сампан подпрыгивал на волне, на гроб попадали брызги: последний привкус морской воды перед тем, как Ястреб навсегда упокоится на бесплодной скале, где соседями ему будут только птицы. Я припала к гробу, который сделали из обломков, оставшихся после той ночи в Праздник середины осени. Ястреб оценил бы юмор: его труп покоится внутри останков корабля.

Один из матросов прыгнул на отмель и вывел сампан на галечный пляж, где пираты уже почти закончили копать могилу. Место вполне подходило по принципам фунг сой[40] — песчаная насыпь вне досягаемости волн, с видом на море.

Я была благодарна за то, что мне выдали один из немногих белых траурных плащей, и натянула капюшон, чтобы защитить глаза от солнца и скрыть слезы от тех, кто стоял по обе стороны от гроба. Процессию возглавлял Ченг Ят, а казначей произносил нараспев молитвы и звонил в колокольчик.

Пустая могила казалась дырой в земле, а не вратами в иной мир. Я поняла, что оставляю своего друга одного, в деревянном ящике на безымянном маленьком острове, отчего стало еще грустнее.

Последний раз я скорбела — по-настоящему скорбела — о своей матери, но опасалась лить слезы, пока отец неистовствовал из-за расходов на могильщиков, наемных плакальщиц, приношения богам, жертвенную пищу и вино. Ему казалось, что было бы честнее по отношению к живым, если бы тела матери и новорожденного брата унесло море. Однако, как всякий рыбак, он был суеверен и боялся утонуть, а потому обеспечил жене и сыну приличные похороны.

Вместе с другими женщинами и детьми я складывала из бумаги маленькие фигурки — серебряные слитки, лодки, еду, одежду. Их полагалось сжечь, чтобы усопшие смогли воспользоваться всем и этими благами на том свете. Я сложила из посеребренной бумаги модельки пушек, чтобы Ястреб мог стрелять по врагам среди призраков. Но что, если там нет ни врагов, ни танка, ни пунти, ни пиратов, ни флотов… Может, там полно денег, кораблей и домов — точно таких же, как те, которые сейчас сгорают, взлетая густыми клубами дыма. Может, обитель духов окажется процветающим и веселым местом, а все сражения и страдания останутся здесь, в нашем мире. Может, эта дыра в земле все-таки станет дверью в лучший мир.

Однако на всякий случай я бросила в огонь восемь блестящих бумажных пушек. Когда я вернулась на корабль, паруса уже залатали, доски проконопатили, балласт сбросили.

Каждый разговор, казалось, начинался со слов: «Когда мы приплывем в Тунгхой…»

За ужином в каюте Ченг Ят был необычно весел, но, как и раньше, не особо разговорчив. Воспользовавшись его настроением, я в пятый или шестой раз спросила:

— А что в Тунгхое?

— Корабли. Гавань.

— Не будь легкомысленным. Это очередной налет? Надеюсь, в этот раз ты продумал операцию получше?

Он собрал из своей миски зелень, которую кок нашел на острове, и ухмыльнулся:

— Похоже, по-твоему, я не способен думать?

— Раз уж ты сам сказал, именно так я и думаю. Какой у тебя план? Мы только и делаем, что дрейфуем, ожидая, когда на пути что-то подвернется.

Овощ, которым кок «украсил» блюдо, был горьким и жестким, как крысиный хвост. Ченг Ят нахмурился, хотя я не понимала, еда или мои слова стали причиной его недовольства.

— Да ты что? Тебе стоит кое-чему научиться, прежде чем делать такие замечания.

— Так научи меня! Ты же никогда не даешь прямого ответа ни на один вопрос. Раз уж назвал меня своей женой — самое время обращаться со мной как с законной супругой!

Капитан поставил миску и придвинулся ближе.

— Тогда и ты меня научи. Как муж и жена должны относиться друг к другу?

Меня нервировала его улыбка, которая ему не подходила. К тому же ее портила зелень, застрявшая в зубах. Я сковырнула ее ногтем мизинца.

— Во-первых, жена не даст мужу выглядеть нелепо.

— Ух ты! Моя женушка меняет курс! Перестанешь выставлять меня в глупом свете? А я-то уж думал, что мои молитвы бесполезны!

— Не увиливай. Я хочу знать, куда мы плывем. Что там? Какова цель — соль, сахар, мыло? Я бы не отказалась от мыла, но хочу знать, как ты планируешь украсть товар и уцелеть.

— Женщина, ты задаешь слишком много вопросов. Даже забавно: ничего не меняется.

Я с грохотом поставила на стол миску и ушла к окну. Луна еще не показалась на небе, звезды скрылись за дымкой. Мы только что похоронили моего друга и верного оружейного мастера нашего корабля, а Ченг Ят настроен шутить.

— Значит, я тебя забавляю?

Я ощутила жар его тела, когда он подкрался со спины.

— Как и всегда, — шепнул он.

— Твою мать!

— Меня сейчас больше интересует другая женщина.

— Ай-я! — Я ударила Ченг Ята в грудь, что, казалось, развеселило его еще сильнее Он перехватил мое запястье, прежде чем я успела влепить пощечину.

— Никогда не видел женщину, в которой бушует такое пламя. Если ты когда-нибудь начнешь относиться ко мне с уважением, я даже буду разочарован.

— Хочешь уважения? Тогда отвечай на вопросы! Ты рассержен из-за случившегося в Тин паке? Тебе грустно из-за того, что ты похоронил товарища? Тебе не стыдно дрейфовать по морю, словно бамбуковая щепка? Разве тебе не хочется чего-то посерьезнее?

— О, боги, на помощь, огонь побеждает! Что ж, порадую тебя ответами. Счастлива? Да, я злюсь! Можно ли прожить эту жизнь без злости? Печаль? Стыд? Никогда о них не слышал. Это водный мир. Выживаем как можем. Ты спрашиваешь, чего я хочу? Я покажу. — Он взял меня за руки и повел к циновке. — Но сначала скажи, чего хочешь ты.

— Я хочу знать, что в Тунгхое.

— Старый друг.

— Кто?

— Да так, один ублюдок.

— Вот и хорошо. Я хочу, чтобы ты рассердился прямо сейчас. Хочу, чтобы ты был очень-очень зол.

Меня охватила вина из-за того, что я смеялась вместе с Ченг Ятом, но налет грусти придал моим чувствам больше искренности, и жажда жизни рвалась наружу.

Капитан потянул меня за одежду, и я подчинилась, усмирив тоску.

ГЛАВА 10 ЧЕНГ ЯТ-СОУ

Однажды днем — сколько времени прошло? — мои глаза резко распахнулись. Мир вокруг стал ясным и четким. Я вышла на палубу; руки и ноги заныли от удовольствия, пока я поднималась по трапу. Воздух наверху казался целебным.

Если бы сердце не кололо при воспоминании о Ястребе, то все беды могли бы испариться.

Мы двигались по широкому проливу между густой растительностью на западе и болотистой местностью на противоположном берегу со множеством рыбных хозяйств, воды которых переливались красным и золотым в лучах заходящего солнца.

A-и оперлась на перила, выходящие на восток. Как ни странно, она ничего не латала и не шила и смущенно улыбнулась мне, как будто я прервала ее внутренний диалог.

— В этой части мира цвета выглядят иначе, — заметила старуха.

Я уселась рядом с ней, прикрывая глаза от слепящего света:

— Еще далеко до Тунгхоя?

— Да вот же он. — Она кивнула в сторону болот.

Это место казалось слишком унылым, чтобы команда ждала его с таким нетерпением. Единственными признаками жизни были несколько хижин на сваях и попадавшиеся время от времени крестьяне, которые занимались разведением рыбы и привязывали бамбуковые плоты, с которых вытаскивали сети. Одна женщина подняла корзину и что-то крикнула.

— Что она говорит? — спросила я.

— Думаешь, я понимаю их гундосый диалект? Вероятно, называет цены.

— Я-то решила, что Тунгхой — это город.

— Вот! Как я и сказала. — A-и указала на столбы дыма, поднимающиеся за мысом. — Поспеем как раз к ужину.

Мы обогнули мыс и вошли в длинную узкую гавань. Тело гудело от того же волнения, которое я испытывала в детстве, когда отец пару раз в год отвозил нас вверх по реке в торговый порт. Правда, я ни разу не была в таком большом, как этот. Мы вошли в плавучий город, забитый всевозможными джонками, баржами, рыболовными судами и быстроходными шлюпками, причем так плотно, что единственным напоминанием о том, что здесь есть водоем, служили узкие проходы между кораблями, кишащие паромами и плотами, нагруженными всякой всячиной. Торговцы с паромов махали нам рукой, нахваливая свои товары.

Совсем непохожий ни на тесный, многолюдный, надменный Гуанчжоу, ни на какой-либо другой порт, где я успела побывать во время наших путешествий, это был водный мир, незнакомая мне цивилизация. Представив манящий аромат и вкус настоящей лапши, я чуть не потеряла сознание.

Я уселась в передней части сампана еще до того, как корабль встал на якорь. Ченг Ят протиснулся рядом со мной. Чёнг Поу-чяй опустил весло-лмоу в воду, и мне пришлось сдержаться, чтобы не поторопить паренька.

— Подождите! Подождите! — A-и в обнимку с керамическим кувшином для вина плюхнулась на последнее свободное место.

Поу-чяй ловко прошмыгнул между кораблями, не замечая любопытных детей и собак. Пристань напоминала гору мусора, прибитого приливом: крысиное гнездо из досок, сломанных ящиков и бамбука, провисшее под тяжестью зевак. Толпа расступилась ровно настолько, чтобы сквозь них протиснулся седовласый мужчина в зеленом халате.

— Это тот друг, про которого ты говорил? — спросила я капитана. — Как его зовут?

Ченг Ят пожал плечами.

— Он здесь большой человек. Все зовут его Тунгхой Пат. — Можешь звать его Одиннадцатипалый, — встрял Поу-чяй.

Впервые я видела, чтобы Ченг Ят сердился на своего любимчика.

— Не смей так говорить!

Поу-чяй привязал трос. Человек в зеленом халате бросился вперед.

— Ого! У нас тут осы налетели!

Ченг Ят прыгнул на причал и обнялся с мужчиной. Теперь я поняла, откуда взялось прозвище: на левой руке у Одиннадцатипалого был лишний мизинец.

Мы поплелись за Тунгхой Патом и Ченг Ятом по лабиринту закоулков, пока не добрались до харчевни над узким каналом, в котором отражались только что зажженные фонари. By Сэк-йи уже ждал внутри. A-и жестом пригласила меня к столу, и сидевшие за ним три молодые женщины — как я поняла, жены By — захихикали при моем приближении.

— Значит, ты…

— Тс-с! Пусть сама представится!

— Ха-ха-ха! Она слишком хорошенькая, чтобы сидеть с нами, простыми деревенскими девчонками!

Мой восторг от встречи с другими женщинами, занимающими такое же положение, быстро испарился, поскольку они без умолку болтали о шпильках, мазях и незнакомых мне двоюродных братьях. Еда была гораздо интереснее. Две маленькие девочки и хозяйка харчевни метались туда-сюда из кухни, вынося блюда с цзяоцзы[41], дымящиеся тарелки с рыбой, свининой и рисом. Под окнами скользили плоты с фонарями, покачивающимися на шестах. Просто рай после бессчетного количества дней, проведенных нами в море.

Все новые и новые мужчины присоединялись к пиршеству, каждый приветствовал Тунгхой Пата громче предыдущего. Я не могла расслышать ни слова из того, что они обсуждали с Ченг Ятом, но беседующие постоянно посматривали в мою сторону, красноречиво намекая, что, помимо прочего, говорят и обо мне. Взгляд Тунгхой Пата показался скорее оценивающим, чем дружелюбным, а на вид он был грубым человеком с кривой ухмылкой и глубокими морщинами на лице.

Подали последнее блюдо; мужчины теперь налегали на вино, их голоса становились все громче и громче. A-и изобразила зевок и похлопала меня по плечу.

— Ну все, понеслось. Знаешь, как говорят: собака лучше друг, чем человек, потому что собаки машут хвостом, а не языками. — Она жестом дала понять, что нам пора. Жены By Сэк-йи захихикали и попрощались.

Когда я подошла к двери, Ченг Ят сделал вдруг странную вещь: он улыбнулся и помахал мне на прощание.

На улице я спросила А-и:

— А почему только мы ушли? И куда направляемся?

— Прогуляемся по городу. Подышим воздухом.

На улицах и переулках царила тьма, поглощавшая даже тени; людей было мало, из игорного дома валили шум и дым.

— Я так понимаю, что этим городом управляет Тунгхой Пат, — сказала я. — Здесь живут исключительно пираты?

— Только если рыба не клюст, — ответила А-и. — Ты когда-нибудь слышала, чтобы рыбаки хвалили клев?

— Не понимаю. Если все знают, что тут логово пиратов, почему правительственный флот не накроет их?

— Да, ты и правда не понимаешь. — Она засмеялась, потирая кончики большого и указательного пальцев друг о друга. — Адмиралам императора нравится, когда им платят за то, что они командуют красивыми кораблями, не рискуя поцарапать их. А Тунгхой Пат платит щедро! — Старуха захихикала.

Когда мы вернулись на набережную, лодки все еще курсировали по гавани, носильщики-кули тащили товары вдоль набережной, от воды несло гниющей морской живностью и мочой.

— Думаю, смотреть тут особо не на что. Да ты и устала.

— Вовсе нет.

— Ну или заскучала.

— Я не скучала, пока мы не ушли.

— Или хочешь выпить чашку чая…

Я остановилась и поставила ногу на швартовый блок:

— Не хочешь объяснить, что происходит?

Кто-то присвистнул с конца пристани, и Чёнг Поу-чяй подтолкнул сампан к шаткой лестнице.

— Пойдем, — велела А-и.

Я не стала спорить и проследовала за ней в лодку, пообещав, что с утра встану сама и меня не нужно будить. Поу-чяй что-то напевал себе под нос, плеск весла эхом отражался от бортов окружающих кораблей. Отблески от фонарей ложились дорожкой по воде, но эта дорожка вела не к нашей джонке.

— Мы же плывем не туда? — уточнила я.

— Надо кое-что доставить, — пояснила А-и. Мы оказались в тени, которую отбрасывал огромный корабль. Поу-чяй покрутил веслом, и сампан остановился у борта. A-я передала кувшин с вином матросу, перегнувшемуся через перила, а йогом какой-то сверток. Я узнала ее сумку для шитья А-и широким жестом указала мне на веревочную лестницу, перекинутую через борт.

— Это корабль Тунгхой Пата. Мы остановимся здесь, — сказала она. — Не смотри на меня так. Все же знают, что ты попросила капитана устроить свадьбу. У нас всего два дня на подготовку.

Прорицатель как-то раз сказал мне: «Если есть волна, должен быть и ветер».

Смысл его слов стал мне ясен только сейчас. Даже маленькая волна не появится, если ветра со всех уголков неба не сойдутся вместе правильным образом.

Именно так случилось со мной прямо сейчас.

Всю жизнь меня швыряло, как обломок коряги, хлестало течением, разбивало о валуны. Но только посмотрите на меня! Что бы ни привело меня в этот порт, на этот корабль, в эту каюту, суета здесь происходила из-за моего будущего свадебного платья. Свадьба! Я уже давно перестала мечтать о ней. Постарался ли какой-то бог или все решил случайный жребий судьбы, не имело значения. Важно было то, что происходит здесь и сейчас. И сейчас я впервые в жизни получила то, о чем просила.

Корабль Тунгхой Пата казался древним, темным и затхлым, зато был вдвое больше, чем корабль Ченг Ята, а потолок в каюте позволял встать во весь рост без страха удариться головой о балку. Сегодня здесь царили женщины. Хорошенькая юная племянница Тунхой Пата надела на меня недоши-тое платье, а А-и цокала языком и хихикала у меня за спиной. Я не спала всю ночь и сейчас едва стояла на ногах. Но я встала, потом села, потом снова встала, в то время как вокруг меня оборачивали ярко-красные, золотые и желтые шелка; их закалывали вокруг каждого изгиба моего тела, включая те, которых я раньше и не замечала.

Изредка мне мельком удавалось увидеть в медном зеркале прекрасную женщину в красивом одеянии, вокруг которой суетились деловитые улыбающиеся помощницы. Я чувствовал себя принцессой из сказки.

Через каких-то два дня весь водный мир великой гавани Тунгхой соберется, чтобы посмотреть, как я — я, Сэк Йёнг! — выйду замуж за своего мужчину.

Впервые в жизни мир вращался вокруг меня.

На рассвете я выглянула наружу. Все бегали туда-сюда, поднимая на борт жареных поросят, корзины с корнями лотоса, фрукты, грибы, вино. Мужчины на скорую руку сколачивали столы, вешали надписи с благопожеланиями и подметали мусор. Один из матросов споткнулся, когда его ущипнул гусь, и по палубе во все стороны покатились мандарины.

Дверь резко захлопнули у меня перед носом.

— Не сейчас, сестрица. Тебя могут увидеть. — Племянница Тунгхой Пата хихикнула в кулачок.

Я потягивала чай на циновке, наблюдая, как девочки разложили выкройки, прислушиваясь к суете снаружи. Сегодня мне предстояло занять почетное место среди этих людей: ни дать ни взять принцесса в еще пока чуждом королевстве. Перспектива влиться в какое-то сообщество была для меня новой и необычной. Цветочные лодки, где я провела столько лет, даровали лишь изменчивую дружбу без сплоченности, если не считать общего презрения к работе.

Что сказали бы прежние товарки, увидь они меня сейчас в окружении подружек невесты? Сколько раз я слышала, как девушки фантазируют о свадьбе! Ослепительные шелковые платья, музыканты, пятьдесят столов, а то и сто. Насколько красивым был бы жених? Насколько богатым? Кто из клиентов годится на эту роль? Морской капитан, который хвастался своими тремя домами? Торговец, который утверждал, что якобы общается с заморскими дьяволами в Оумуи? Даже если я и питала романтические иллюзии в ранние годы, то потом поняла: брак — это всего лишь слово, которое клиенты предлагают вместо чаевых. Настоящие браки, как я знала, совершались по расчету, когда женщины меняли услуги деторождения на крышу над головой.

Я упорно убеждала себя, что у меня все по-другому. Для большинства женщин удачный брак был целью, ярким счастливым концом в их воображаемом спектакле, кульминацией всех женских желаний: мужчина, дом, семья. Но не для меня. Делало ли меня менее женственной то, что свадьба и семья не имели для меня такого значения? Замужество скорее виделось мне новым началом, рулевым колесом. Хотя нет, назовем это новой жизнью. Сегодня меня ждет перерождение.

Был ли Ченг Ят тем самым мужчиной, которого я выбрала бы для новой жизни? Он жестоко меня похитил, его поведение часто было грубым. Но, несмотря на несправедливость, которую я часто испытывала, в последнее время он обращался со мной лучше, чем можно было ожидать от мужчины. Капитан утверждал, что его восхищает мой характер. Хвалил мою свирепость в бою. Не оттого ли он пошел у меня на поводу, удовлетворил просьбу о свадьбе и даже решил меня удивить? Так он пытается связать мой необузданный дух со своим? Мне нравилось так думать. Брак пойдет на пользу нам обоим. Свадьба по всем правилам станет верным признаком уважения.

Дверь открылась, и внутрь просочилась A-и с такой охапкой одежды, что мне за всю жизнь не перемерить.

— Давай тебя нарядим.

Я не могла даже пошевелиться, пока меня не накрасили. Волосы вымыли, расчесали, смазали маслом, надушили, накрутили на костяные шпильки, а потом украсили гребнями из черепахового панциря и заколками в виде перламутрового веера. Меня облачили в шелка, складки которых тщательно разгладили. К тому времени, когда снаружи забили в барабаны, у меня кружилась голова и хотелось вздремнуть.

— Подождите, что это? — спросила я. Костяные пуговицы на моем наряде казались не такими новехонькими, как все остальное, и даже выглядели знакомыми.

A-и гордо выпрямилась.

— Пуговицы от твоей желтой куртки, той, что была на тебе, когда…

— Нет! — Я начала крутить верхнюю пуговицу, пытаясь высвободить ее из петли.

Старуха схватила меня за руки:

— Ты что творишь?! Уже в барабаны забили!

— Им придется подождать, пока ты не перешьешь пуговицы!

— Ты спятила?

Может, и спятила, но сдаваться не собиралась. Эти пуговицы пришли из моей прошлой жизни, а теперь я словно гусеница, превращающаяся в бабочку. Нужно сбросить всю кожу без остатка!

— Та жизнь кончена. Выкини их!

— Только послушайте эту глупую курицу! — фыркнула A-и. Такой сердитой я ее никогда не видела. — Полагаю, тогда и это тебе не нужно!

Маленькая девочка стояла на коленях подле меня с парой тапочек. Я почувствовала ном в горле. Красный шелк свадебных туфель мамы блестел как новый: ни единой складочки, ни единой торчащей нити.

Девочка опустила голову, как будто собиралась заплакать, я наклонилась и погладила ее по волосам.

— Конечно, нужно.

Никто не понял, кроме меня, что эти тапочки — последняя ниточка, связывающая меня с детством. Сегодня я начну новую жизнь. И похороню человека, который существовал в промежутке от тех дней невинности до нынешнего времени.

A-и поцокала языком и велела мне не двигаться, быстро перешивая пуговицы. Девушка натянула тапочки мне на ноги, и они сели туговато, но терпимо.

Помощницы отступили на несколько шагов назад, чтобы полюбоваться своей работой.

— Такая красота посрамит птиц[42], — сказала A-и. Все засмеялись, кроме меня. Мне нужно было увидеть себя собственными глазами.

Кто-то поднял ручное зеркальце. Я с трудом узнала богиню, стоящую передо мной, с накрашенными губами и бровями, увенчанную черным облаком из кос, заплетенных в немыслимые фигуры, скрепленные гребнями и цепочками из бисера. Может, зеркало искривляло картинку, но я казалась высотой с корабль в своем мерцающем красном платье, расшитом настолько реальными цветами, что я почти ощущала их аромат. Я попыталась представить свою мать молодой невестой, когда она обладала красотой столь могущественной, что она могла длиться вечно.

Пока глаза привыкали к солнечному свету, а уши — к гонгам и барабанам, я вышла наружу, на трап. Главная палуба превратилась в свадебный павильон с круглыми столами, задрапированными красной тканью, на которых расставили белоснежные блюда. Здесь собрались только женщины. Тяжелая ткань затрудняла спуск по лестнице, но зато делала его величавым. А на берегу тем временем взрывались петарды. За главным столом, сложив руки перед собой, восседала седовласая матрона, которая приветствовала меня.

— Мы станем сестрами. Но сегодня я притворяюсь твоей ужасной свекровью, — сообщила она, хотя игривые слова не соответствовали сухой интонации без намека на юмор.

Я опустила голову в притворном страхе, надеясь рассмешить ее.

— Я старшая жена Ченг Чхата, — сообщила она, а затем ее внимание привлекло первое блюдо, которое подали под крышкой.

Я замерла с улыбкой на лице. А что мне было делать или говорить, когда такой важной даме суп интереснее, чем невеста?

Другие женщины вели себя более учтиво, даже стремились познакомиться со мной, хотя все взгляды, казалось, были прикованы к щедро накрытому столу, а я даже не могла отведать блюда: моя работа заключалась в том, чтобы порхать в толпе гостей, впитывая поток имен, от которого голова шла кругом.

Прошло довольно много времени, прежде чем A-и подала сигнал вернуться в каюту.

— Я думала, это праздник для невесты, — проворчала я, — а в итоге умру с голоду еще до вечера.

Две девушки помогли мне освободиться от тесного платья и захихикали, когда я прямо в белье набросилась на миску с остатками риса.

— Ну-ка поставь! Есть надо меньше мышки, — наставляла меня А-и. — Потом потренируемся.

— Опять?

Безо всякой причины на глаза навернулись слезы. Я была счастлива, голодна и взволнована. Я была свободна. Так много имен, так много вещей, которые нужно запомнить. Например, выражение лица первой жены Ченг Чхата, на котором читалось, что я вторглась на ее территорию. Сплошные новые знакомства, но при этом я чувствовала себя покинутой и одинокой.

A-и присела передо мной на колени и поцеловала меня в лоб.

— Моя дорогая малышка Йёнг! Твоя мама здесь, с нами.

Я чувствую ее дух. А ты?

Да, вне всяких сомнений. Я взяла протянутый носовой платок и вытерла глаза и щеки.

Старуха захлопала в ладоши:

— Хватит рыдать. Последняя возможность потренироваться.

Я переоделась в простые синие штаны и куртку. Служанки повязали мне на талию черный пояс с красной бахромой. Все они, казалось, прекрасно знали церемонию, а я даже и не помню, чтобы присутствовал на свадьбах водных жителей до того, как меня увезли. Перестану ли я быть здесь чужой?

Кто-то постучал в дверь: спектакль вот-вот начнется. На мою голову опустилась тяжелая черная накидка.

Я ничего не видела, пока подружки невесты вели меня на палубу, напевая. Я не видела табуретку, на которую нужно было сесть, и упала бы, если бы меня не поймали. Не различая ничьих лиц, я не могла отделаться от мысли, что все смеются над моей неуклюжестью.

Внезапно щебет женщин прервал мужской голос:

— Все слушайте! Тише. Прошу тишины. Чтобы красавицу-невесту ждала счастливая судьба, все зрители определенных возрастов должны во время церемонии отводить глаза. Дайте-ка я проверю…

Я услышала шелест бумаг. Окружающие перешептывались и хихикали. Мужчина откашлялся.

— Если вам двадцать два, сорок шесть или семьдесят. Есть тут такие бабульки? — Он подождал, пока все засмеялись. Жаль, что я не видела, как он выпендривается. — Мне так не кажется. Короче говоря, если вы девушка двадцати двух лет от роду, пожалуйста, отвернитесь. Если вам сорок шесть… — Он замолчал. — Я вам не верю! Никто из присутствующих не выглядит старше тридцати. Особенно моя жена!

Женщина закричала:

— А то! Вышла замуж за старого быка, когда была еще во чреве матери!

Тут даже я рассмеялась.

— А теперь, поскольку мужчинам запрещено участвовать, мне пора идти туда, где меня тепло примет… — После драматической паузы он закончил — …Горлышко винного кувшина! — Женщины засмеялись, а мужчина удалился, на ходу выкрикивая поздравления.

Кто-то откинул покрывало. Я закрыла рот рукой. Дневной свет угасал. Банкетные столы убрали, и теперь открытую площадку устилали ковры. По обеим сторонам расставили длинные столы, покрытые красной драпировкой; каждый из них был заставлен лакированными ящиками, обтянутыми шелком коробками, бутылками и флягами всех размеров. Разноцветные флажки и фонарики свисали с паутины веревок, тянущихся от мачты к мачте. И все свободное пространство, каждая перевернутая бочка, каждый планшир, каждая ступенька трала были заняты целой армией женщин. Казалось, их больше, чем может выдержать корабль.

В центре сидела первая жена Ченг Чхата. Она сжала губы в тонкую линию, что, вероятно, задумывалось как улыбка.

Ухмыляющиеся липа с широко распахнуты глазами напомнили мне зрителей на казни. Я зажмурилась и приказала мерзкому голосу в голове замолчать хоть сейчас. Все ведь хорошо, напомнила я этому голосу. Как Ченг Ят устроил такое пышное торжество за каких-то два дня? И все ради меня, напомнила я голосу. Неважно, что на самом деле происходит в головах этих хихикающих людей. Я сейчас стану женой, как порядочная женщина. Я вот-вот превращусь в одну из них, а то и лучше. Свадьбу уже не остановить, а с последствиями я разберусь потом;

A-и, одетая в самый красивый черный шелк с вышивной, который я когда-либо видела, подвела меня к столу, окруженному подружками невесты, которые держали огромные свечи. В центре стояли чаши, наполненные прозрачным вином. Я выбрала самую большую и отнесла ее к алтарю рядом с грот-мачтой, где встала на колени перед красной табличкой, символизирующей клан Ченг.

— Еще рано, — прошипела А-и.

Я подождала, пока две девочки накинут мне на голову белую простыню, приговаривая:

— Нельзя, чтобы на тебя светили звезды, помнишь?

Зачем беспокоиться о звездах, недоумевала я. Пусть светила позовут мою маму на небесах, чтобы она тоже посмотрела на меня.

Я трижды подняла чашу за новую семью, потом вылила ее в кувшин рядом с табличкой. Внутри зашевелилось странное чувство, которое ничем не проявляло себя во время вчерашних репетиций. Я перестала верить в семью в тот день, когда отец меня продал. И теперь гадала, каково будет снова стать частью семьи. Это все равно что родиться во второй раз?

Я повторила ритуал у второго алтаря перед свитком, на котором были написаны имена моих родителей. Белая простыня заслоняла меня от небес, и я поднесла вино матери. «На моей памяти ты никогда не пила, — подумала я. — Пожалуйста, сделай уж исключение». Затем я предложила вино отцу: его-то упрашивать не надо.

Мне снова закрыли лицо и усадили на табурет. Я уставилась на красные тапочки, а хриплый женский голос бубнил, что я должна слушаться отца, мужа и сына.

А если не будет никаких сыновей? Я потратила полжизни, чтобы научиться избегать беременности. Никому не нужно знать, что я намерена и впредь придерживаться тех же принципов.

Наконец покрывало слетело. Фонари и факелы отбрасывали круги света на палубу. Подружки невесты, переодевшиеся в светло-зеленые шелка, стояли в сторонке, кивая мне, чтобы я ничего не забыла. Дело шло к заключительному акту. Я встала.

Одна девушка подняла над головой аккуратно свернутую новую циновку и произнесла нараспев:

— Никогда тебе больше не спать в своем девичьем доме.

Вторая подхватила:

— Попрощайся со своей старой жизнью.

Я застыла. Весь день я только и думал о ритуале, но после сложных приготовлений, многочисленных повторений и двух бессонных ночей села в лужу, забыв нужные слова.

A-и махала рукой, пока не привлекла мое внимание, подняв вверх четыре пальца.

Четыре.

Похоже на слово «умереть».

Я вспомнила!

Подняв руку к голове, я притворилась, что теряю сознание.

— Я скорее попрощаюсь с миром живых, чем… — Мысленно я расставила слова в нужном порядке. — …Чем покину теплые объятия семьи. Не брачное ложе приготовь мне, а гроб.

Последовало несколько приглушенных смешков среди зрителей.

Подружка невесты с нашего корабля прогарцевала в мою строну, держа над головой керамическую фляжку.

— Сестрица, я принесла тебе сосуд, чтобы мы могли отправиться в горы и отпраздновать твою свадьбу. — Поставив фляжку на стол, она, шаркая, засеменила прочь.

Теперь я без труда вспомнила положенные действия и сделала вид, будто рву на себе одежду.

— Позволь мне обменять это платье на погребальные одежды. Я бы умерла вместо того, чтобы оставить позади счастливую девичью жизнь.

Мои слова вызвали громкий смех, но смеялись собравшиеся вполне по-дружески.

Может быть, меня никто и не презирал.

Другая подружка невесты выскочила вперед, размахивая чугунным утюжком для одежды:

— Сестрица, это тебе, чтобы освежить праздничные одеяния, когда мы будем праздновать с твоим новым мужем.

Рядом с кораблем начали взрываться петарды. Люди закричали. Какая-то гостья соскользнула с платформы и свалилась на других женщин внизу. Это не входило в репетиции.

— Аи-я! Слишком рано! — расстроилась А-и.

Жена Ченг Чхата поднялась со своего места. Лицо у нее раскраснелось, как панцирь омара в горячем воке. Она подобрала юбки, подошла к планширу и закричала через борт тому, кто запускал петарды:

— Ты, черепашье отродье с собачьей мордой! Я прикажу тебе яйца отрезать и скормить воронам!

Вся публика, включая меня, зашлась хохотом. С этого момента я поняла, что мы подружимся.

— Ничего, ничего! Заканчивайте представление! — А-и махала красным шарфом, пока все не уселись, затем передала его подружкам невесты. Они развернули полотнище на всю длину и побежали с ним вокруг меня, пока я вращалась внутри этого хоровода в противоположном направлении.

Мир превратился в цветные пятна: фонари, флажки, женские платья, ковер подо мной, звезды вверху… Я раскинула руки, кружась, подружки невесты пели, а зрители хлопали. Я кружилась и кружилась на месте. Я стала луной в центре неба, драконом в сердцевине моря.

Конец. Прощай, старая жизнь. Я медленно остановилась.

Новое начало. Превращение во что-то новое.

Шарф положили мне на плечи, подружки невесты поправили вокруг меня зеленую юбку, и та же маленькая девочка помогла мне снова надеть мамины свадебные тапочки, а потом взяла меня за руку и повела на нос, где в конце трапа ждала лодочка, символизирующая переход от девичества к замужеству.

Две самые сильные девушки подняли меня. Мы все боялись, что нырнем в воду, пока они несли меня по узкой доске, и с облегчение рассмеялись, когда помощницы наконец усадили меня на декоративный табурет посреди лодки и ушли.

Все события последних трех дней с силой обрушились на меня. Тапочки жали. Мне было трудно сидеть прямо, и потребовалась вся сила воли, чтобы сохранять самообладание перед женщинами Тунгхой Пата, которые махали с планшира и подбадривали меня, хотя мне не удавалось избавиться от мысли, что все это напоказ и является частью ритуала.

Лодочник взмахнул веслом-латоу, и мы скользнули по водному коридору. Несколько драгоценных мгновений я была одинока и спокойна, в то время как единственный голос, звучавший у меня в голове, кричал беззвучно, но оглушительно, и впервые в жизни — от радости. Красные и золотые отражения мерцали в воде, как феи.

Бракосочетание состоялось на борту джонки Ченг Ята — то есть нашей с ним общей джонки.

Церемония, к счастью, была короткой: снова фейерверки, даосские песнопения, недолгое ожидание, пока жена Ченг Чхата не усядется рядом с мужем, чтобы изобразить родителей молодоженов. Мы с Ченг Ятом опустились на колени у их ног и подали им ритуальный чай.

Затем мы поднялись. Я думала, что все кончилось.

Но нет.

Внезапно раздалось множество хлопков, все вокруг заволокло дымом.

Гроздья из сотен хлопушек свисали с верхушек мачт, извиваясь, как огненные змеи, и осыпая всех фонтанами искр и клочков красной бумаги. Звенели гонги, грохотали барабаны.

Суматоха выплескивалась с одного корабля на другой. Разлетались фейерверки, кругом топали, звенели, били в кастрюли; грохот эхом отражался от бортов, заполняя гавань, а мальчишки устроили импровизированный танец драконов.

Затем шум стих, и я услышала свое новое имя. Женщина на соседнем корабле приложила руки во рту и крикнула:

— Ченг Ят-соу!

Крики летели с палубы на палубу, с одного берега на другой, пока не заполнили всю гавань.

— Ченг Ят-соу!

— Ченг Ят-соу! Поздравляю!

Я встала на ящик, чтобы лучше видеть всю гавань и чтобы собравшиеся видели меня. Каждый корабль в Тунгхое ярко освещали тысячи фонарей. Голоса мужчин и женщин, моих товарищей по плаванию и незнакомцев, молодых и старых кружились в воздухе, как ветер, разнося мое новое имя.

— Ченг Ят-соу! Да здравствует Ченг Ят-соу!

Я покатала имя на языке, проглотила его, вдохнула.

Ченг Ят забрался на ящик рядом со мной и присоединился к крикам, и в его голосе сквозило восхищение — или даже нечто большее?

— Ченг Ят-соу!

Законная жена Ченг Ята.

ГЛАВА 11 ЧЕРНЫЕ ПАРУСА

Я опаздывала на встречу с женой Ченг Чхата. Мне никак не удалось бы поторопить сампан к пристани, разве что взять весло-юлоу самой.

Ладонью я провела по волосам, чтобы проверить, не выбилась ли какая прядка, поправила воротник. Нужно выглядеть как можно пристойнее на встрече тет-а-тет с моей новой родственницей, а также для экскурсии в Тунгхой, впервые с той памятной ночи. Но теперь меня ждала поездка в город, чтобы влиться в ряды местной элиты.

Я повторила вслух свое новое имя: Ченг Ят-соу. Я исполнила желание каждой женщины: вышла замуж за знатного человека, капитана дальнего плавания, командира флота, причем стала не просто очередной наложницей, а старшей женой[43]. Разве солнце не должно светить ярче, а воздух казаться слаще на вкус? Если я и ожидала горы цветов и музыки с небес, то вернулась к реальности, едва мы причалили.

При дневном свете гавань явила мне свое истинное обличье: мутная вода, в которой плавает мусор, а то и что похуже; торговые суда и паромы снуют туда-сюда, с трудом избегая столкновений, а их капитаны обмениваются грубыми словами. Набережная представляла собой сплошной серый кирпич и выгоревшее на солнце дерево.

Я издали узнала жену Чэн Чхата, ожидавшую на набережной. По случаю прохладной погоды она оделась в стеганую куртку до колен поверх черной юбки. С пухлыми щеками и гладким, как тарелка, лицом она скорее походила на жену преуспевающего торговца, чем спутницу пирата, проведшего всю жизнь в море. Она сердечно поприветствовала меня и повела по лабиринту узких улочек Тунгхоя, время от времени жалуясь на какую-то лавку или торговца:

— У этого весы врут. А этот торгует лежалым мясом. К нему не ходи! — Она кивнула мужчине, который чистил жаровню перед бакалейной лавкой: — Эй, Тонг-сан, как дела? Это Ченг Ят-соу. Не смей обманывать ее, иначе сверну тебе шею!

— Разумеется, я знаю Ченг Ят-соу. Кунгхэй[44]! — Он жестом подозвал меня. — Для вас лучшие цены.

Он продал мне жареный батат, пока жена Ченг Чхата заходила к торговцу чаем через дорогу. Ярко-оранжевая мякоть батата выделялись сладким пятном на фоне узкой пыльной улицы. Я не знала, чего ждать от Тунгхоя. Это ведь не совсем город ремесленников, поэтов и ученых. Как я подозревала, здесь не было ни правительственного здания ямэнъ, ни какого-либо чиновника. Просто очередной приморский городок, специализирующийся на пиратстве и ставший пристанищем для беглецов и изгоев. Тунгхой словно скрывал тайну, которой делились шепотом, из-за чего в моем ограниченном мирке это место казалось необычным.

Я успела лишь разок откусить от вкусного батата, и тут банда мальчишек выскочила из-за угла прямо на меня, выбив сладкий картофель у меня из рук. Один из ребятишек поскользнулся на спелом плоде и рухнул навзничь в грязь Пацаненок посмотрел на меня, ожидая возмездия, но я лишь рассмеялась над этим жалким существом с комично выбритым с одной стороны лбом.

— Паскудники! — Из переулка выбежал цирюльник, размахивая бритвой. — Я сделал свою работу, платите!

Мальчик вскочил на ноги, но тут цирюльник схватил его за косичку и потянул обратно, затем резко замер, устремив взгляд куда-то вдаль, и хулиган вырвался на свободу и побежал догонять друзей.

Жена Ченг Чхата вышла из лавки с небольшим пакетиком чая:

— Это скромный подарок от меня, ты… Ай-я! Не-е-е-ет! — Уставившись туда же, куда и парикмахер, она махнула кулаком. — Разрази тебя гром, Чхан Тхим-поу!

Я не увидела ничего необычного, просто несколько джонок, которые плыли через якорную стоянку, разве что, благодаря черным парусам и корпусам из темного дерева, выглядели они так, будто спрятались в собственных тенях.

Жена Чхата схватила меня за руку и потащила обратно к набережной.

— Кто это? — пролепетала я.

— Черное черепашье отродье, вот кто.

Казалось, на набережной собралась половина города. Даже носильщики-кули, несмотря на проливной дождь, бросили свои грузы, чтобы поглазеть на черные корабли.

Жена Чхата расталкивала всех локтями, пока мы не оказались на причале. Она сплюнула в воду, сунула пальцы в рот и свистнула, подзывая свободный сампан.

— Вам на джонку Ченг Чхата? — спросила девушка, управлявшая сампаном. Мою спутницу очевидно все тут знали.

Жена Ченг Чхата, не удостоив ее кивком, процедила:

— Быстрее, а не то не увидишь чаевых.

Мы устроились под навесом лодки и подогнули ноги, спрятавшись от дождя. Я спросила:

— Так, может, скажешь, что это за черное черепашье отродье Чхан Тхим-поу и почему ты так разволновалась при виде него?

— Да я хочу вырвать его поганый язык, прежде чем он поговорит с А-Чхатом! Я обратно в Аннам не поеду!

Я уже не первый раз слышала об Аннаме: обычно его упоминали походя, как некое далекое место, где у многих пиратов были дела.

— Что там случилось?

Жена Чхата с подозрением посмотрела на меня:

— Ушам своим не верю! Он тебе ничего не сказал?

— Если «он» — это Ченг, то наши мужья оба не особо разговорчивы.

Она рассмеялась громче, чем того заслуживала шутка.

— Пожалуй, ты мне нравишься. Пообещай, что примешь мою сторону!

— Может быть, и приму, если узнаю, о чем речь. Этот Чхан аннамец?

— Он невежественный перебежчик-китаец, который, судя по всему, до сих пор работает на жирного императора. Не понимаешь, о чем я? — Она раздраженно выдохнула. — Ты хоть знаешь, где находится Аннам? Жалкое жаркое королевство с плохой едой, которым правит клан Тэйшон. Все благодаря нам! Это случилось пару лет назад. Им нужно было подавить восстание, поэтому они вытащили Чхана с рыбацкой лодки и поставили этого пса командовать их флотом.

Я почти ничего не поняла.

— Китайский рыбак? Командует флотом? Почему?!

— Может, потому, что мы умнее аннамцев? Даже Чхан умнее. По его словам, он потерпел кораблекрушение на одном из пляжей Аннама, и местные власти сразу же признали его бесспорную гениальность и попросили собрать флаг…

Девушка, управлявшая сампаном, перебила ее:

— Чхан Тхим-поу тот еще сказочник.

— Тебя кто спрашивает? Заткнись и греби быстрее! — рявкнула жена Чхата. — В любом случае правда в том, что аннамцы строят чудесные корабли, а вот моряки из них отвратные. Чхану нужны матросы, которые умеют драться.

— Правильно ли я понимаю, что он собирается завербовать Ченг Чхата?

— Разве я такое сказала? Вроде нет. Но да: его и всех, кто умеет ходить под парусом. Чхан явится, будет трясти деньгами и заманивать красивыми титулами — все равно что размахивать свиными костями перед голодными псами. Мой муж-недоумок вдруг стал вице-адмиралом. Даже я поначалу купилась.

А потом Чхат привел своего двоюродного брата, твоего мужа. Они немного повоевали, и через год мы разбили повстанцев.

— Ченг мне никогда не рассказывал. Целый год воевали?

Но победили?

Она покивала.

— Впрочем, зависит от того, как посмотреть. Год военных действий обанкротил правительство, если у него вообще когда-либо были деньги. Именно тогда аннамцы заставили нас делать то, что мы умеем лучше всего: нападать на приграничные порты, угонять торговые суда, контрабандой перевозить рис и железо и так далее. Мы заплатили за всю их презренную страну!

— Не понимаю, — сказала я. — Ты так говоришь, словно вы, пираты, отдавали собственные деньги. Зачем вообще было там торчать?

— Вот что мне в тебе нравится. Ты умная. До мужиков дошло бы через какое-то время. Разумеется, мы получали свою долю и не обязательно декларировали все, что забирали. V нас отличные корабли, и все шло как по маслу. В водах Аннама мы не были вне закона: мы сами были законом! Фу! А теперь это черепашье отродье тут как тут!

Она плюнула в сторону темной джонки из красного дерева. Вблизи стали видны следы многократного ремонта и грозящего корпусу гниения. На палубе слонялись матросы в униформе, подстриженные под горшок. Странный холодок пробежал у меня по спине, когда мы проплыли через тень джонки. Этот корабль повидал войну, возглавлял флот. Приезд Чхана, казалось, сулил какое-то грандиозное приключение.

Украшенная медная печать в сундуке Ченг Ята внезапно обрела смысл. Я почувствовала себя виноватой за то, что посмеялась, когда он рассвирепел из-за ее пропажи. Правда, жена Чхата была полна решимости на корню пресечь любые добрые мысли.

— Ты вообще слушаешь? Как я уже сказала, император умер. А кто занял его место? Нет, ты только представь: его толстозадый десятилетний сын теперь портит воздух в тронном зале! Хотя на самом деле всем заправляет его дядя, брат почившего императора. Набивает себе карманы сокровищами…

У повстанцев появился свой флот: должно быть, они пригласили нескольких опытных китайских моряков. Заранее было ясно, что грядет. Я хотела уплыть оттуда. Умоляла мужа! Но дядя нового императора слишком хорошо знает моего мужа. Повысил его в чине до адмирала. Может, Чхат и проявил бы себя лучше Чхана, но у нас не было возможности узнать: Тхим-поу доставил нас прямо в засаду. Лучший друг Чхата Мо Куан-фу… — Губы ее сжались, глаза заблестели от слез. — а также его жена и красавица-дочь…

Мы поравнялись с кораблем ее мужа Она прижала пакетик с чаем к груди и вышла под дождь.

— Двенадцати лет хватило, будь проклята ута земля Пусть Чхан Тхим-поу умрет, прежде чем я снова увижу его харю!

Двенадцать лет. Почти столько же, сколько я провела на чужбине.

Мы с женой Чхата побежали по скользкой от дождя палубе к каюте. Мужчины вскинули головы, когда мы появились на пороге. Жена Чхата улыбнулась во весь рот, став похожей на козу.

— Дядюшка Тхим-поу! Каким ветром вас к нам занесло?

Высокий сутулый мужчина с гривой жестких седых волос поднял перед ней чарку.

— Госпожа Ченг…

— Прибереги свой тост, — проворчала жена Ченг Чхата. — Что бы ни привело тебя сюда, мы не станем в этом участвовать! — Затем она обратилась к мужу: — Пусть он допивает и проваливает с нашего корабля!

Ченг Чхат впился взглядом в жену. Судя по раскрасневшимся лицам и стойкому запаху спиртного, они уже выпивали какое-то время.

Чхат не выглядел тем чудовищем в человеческом обличье, каким его описала моя спутница, но вел себя как типичный мужлан, пожирая меня глазами, пока я сидела на циновке позади Ченг Ята.

— Повторю для дам. — У Чхана вырвался кашель. — Мы перегруппировались и стали сильнее, чем когда-либо; повстанцы приперты к Фусуану[45]. Им до нас все еще далеко. У нас около двухсот новых кораблей. Под опытным руководством мы сокрушим противника в кратчайшие сроки.

— Иди ищи себе руководителя среди рыб, — отрезала жена Чхата.

— Цыц, женщина! — рявкнул Ченг Чхат, а затем обратился к Чхану: — Сколько заплатишь?

Высокий голос с порога перебил его:

— Кому нужны деньги, когда я чувствую аромат вина? Надеюсь, я не опоздал. — By Сэк-йи отряхнул дождевые капли и втиснулся рядом с Чхан Тхим-поу. — Ну что, старина Чхан, ты еще не помер! Что тебя привело? Твой хозяин-ребенок решил завоевывать Китай?

— Ах, вице-адмирал, который умиротворяет море! Завоевать Китай? Потребуется два флота, чтобы вас окружить.

Чхан налил мужчинам из кувшина что-то вроде сливового вина. Они одновременно запрокинули головы, словно цыплята, пьющие дождь. По ходу разговора я заметила, что единственным, кто не проронил ни слова, был мой муж. Ченг Ят сидел и грыз ноготь, как мальчишка. Я тихонько ткнула его, чтобы он остановился.

Возможно, рассказ жены Чхата повлиял на мое впечатление о Чхан Тхим-поу, но мне почудилось в нем что-то коварное: в его смехе, в том, что он наливал остальным больше, чем себе. Он напоминал кота, играющего с мышами.

А потом кот прыгнул.

— Вам не приходило в голову, что ни один из вас, парни, никогда официально не отказывался от титулов офицеров имперского флота Аннамской империи? Ваши бронзовые печати надежно спрятаны, верно? Понимаете, к чему я? Вы все еще официально подчиняетесь его величеству.

— Очень забавно, — сказал By Сэк-йи, рассматривая свою чарку. — Может быть, я недостаточно выпил, чтобы понять этот бред.

Чхан налил ему еще.

— Ну да, некоторым это мажет показаться забавным. Другим же… пожалуй, будет слишком громко называть это изменой, если вы не вернетесь. Вот почему мы предлагаем…

Вмешалась жена Чхата:

— На моем корабле никто тебе не подчиняется. Нам без тебя лучше, так что собирай свои…

Муж ткнул ее локтем под ребра, и в этот момент он показался мне гораздо более ненавистным, чем Чхан Тхим-поу.

Прежде чем кто-либо успел вставить еще хоть слово, Чхан опрокинул свою чарку и заявил:

— А скажите мне вот что, братья. Вы думаете, я не вижу? Не умею считать? Сколько кораблей у вас на двоих? Где горы сокровищ, накопленных после возвращения в свой земной рай по эту сторону границы? Я пытаюсь рассмотреть здесь людей, достаточно состоятельных, чтобы отказать императору, но вижу лишь стаю воронов, довольствующихся объедками.

Братья Ченг и By Сэк-йи переглянулись. По крайней мере, теперь Ченг Ят был не единственным, кто проглотил язык. В словах Чхана, как бы оскорбительно они ни звучали, видимо, скрывалась горькая правда.

— Уберите этого пса с моего корабля, — прорычала моя невестка.

— Женщина, будь повежливее с гостем, — рассмеялся Ченг Чхат. — Просто старые друзья выпивают и болтают. Ничего особенного. Поверь мне, женушка. — Он коснулся ее плеча, но она отстранилась.

— Поверить? Да меня от вас тошнит. — Жена Чхата дернула меня за рукав: — Хватит нам нюхать, как пердит этот старый боров.

Я хотела остаться и узнать побольше, но из-за ее настойчивости пришлось уйти.

Дождь сменился мелким туманом, но мы не мокли под промасленным брезентом на носу, где сидели, свесив ноги над водой. К закату сквозь лес мачт показались ясные участки неба.

Жена Чхата натужно рассмеялась, но в ее голосе звучала издевка:

— Полагаю, это звучит весьма экзотично, да? Все эти разговоры о генералах и императорах.

Как я могла признаться этой циничной женщине, что она права? Я представляла царственных особ, расхаживающих в блестящих шелковых одеждах по коридорам, выложенным золотом, — я даже не знала, как должен выглядеть дворец, — но как сравнить эти картины с грязью и бедностью пиратской джонки?

Облака отступили. Показались звезды. Волны били о корпус, с ближайших кораблей доносился звон посуды. Залаяла собака. Вокруг меня множество джонок сгрудились так плотно, что я, вероятно, могла бы прыгать с палубы на палубу до корабля Ченг Ята… то есть до нашего корабля. Скоро мы закончим с ремонтом и пополним запасы. Куда мы поплывем? По какому морю? К какому горизонту направимся? События происходили слишком быстро, чтобы поверить в их реальность. Что за странное покалывание где-то внутри? Неужели я и правда могу стать женой адмирала?

— В Аннаме было так плохо? — поинтересовалась я.

— Ну… было даже хорошо, по крайней мере первые несколько лет, пока мы не лезли в их политику. Мы совершали набеги, получали награды, участвовали в нескольких боях. Наслаждались стабильностью. Даже научились любить кое-что из их блюд, ха! Потом старый император умер, и все пошло прахом… — Она глубоко вздохнула.

Цапли улетали в глубь суши на ночь, летучие мыши порхали вокруг палубных фонарей, ловя жуков.

— Тебе нравится такая жизнь. — заметила я.

— Нравится?

— Столько лег в море, повидала мир. плыви, куда хочешь, бери, что хочешь. Тебе наверняка нравится

Жена Чхата схватила на лету какое-то крупное насекомое и понаблюдала, как оно барахтается между пальцами, а потом отпустила.

— При чем тут «нравится»? Это просто жизнь.

Мы с другими девочками на цветочных лодках часто говорили друг другу такие же слова. У нас не было выбора, и принятие казалось наименее болезненным. Мол, такова судьба, как будто невидимые боги диктуют нам правила. Однако я не верила в судьбу. Она порой могла измениться неожиданно, как изменилась моя, но не по воле богов, а в результате человеческих действий. Нет, я уже не верила, что нужно покорно принимать свой удел.

Я поболтала ногами в воздухе.

— Ты сказала, что ты старшая жена.

— Когда это я успела?

— Прямо перед тем, как объявить себя моей временной свекровью.

Она пожала плечами.

— Ну, мой муженек — не лебедь-однолюб.

— А где остальные его жены?

Ее вид явно говорил, что это не моего ума дело.

— Да хоть на дне морском, мне-то что. Официально он женат только на мне.

— Сколько их?

— Ай-я! Думаешь, я считаю? — Она подождала, пока мимо нас проплывет сампан, оставив за собой темную полосу в ряби лунного света.

— Я их здесь не вижу.

— Я тоже. — Она повернулась ко мне лицом, скрестив руки на груди. — Хорошо, хочешь знать? Последняя умерла несколько лет назад при родах. Первая тоже, or 01 равленнон пищи или чего-то такого — не-не, я тут ни при чем! А третью Чхат застукал в постели с матросом.

— И что?

— Лучше тебе не знать.

Я и правда боялась узнать, но заверила, что это не так.

— Привязали обоим камни к ногам и — бултых! — Она отвела взгляд.

Мимо медленно проползла рыбацкая джонка; слабый фонарь освещал мальчика и его собаку на куче сетей. Мальчик помахал нам. Я помахала в ответ.

Из каюты доносились мужские голоса: судя по звукам, веселье было в разгаре. Моя невестка кивнула в ту сторону.

— Иногда я понимаю, что его лучшие годы позади. Я просто хочу, чтобы он снова не попался на россказни Чхата и не рванул за ним, как дурак. Ты же слышала, как By кичится своим важным титулом — адмирал или что-то в этом роде. Чхат ничем не лучше: любит пышность, обожает длинные причудливые титулы; так женщина вплетает бусины в прическу. Я ему много раз говорила: если он продает себя за деньги и знаки почета, то ничем не отличается от шлюх, раздвигающих… Ой! Убей меня! Просто убей! — Она принялась бить себя по щекам. — Язык мой — враг мой!

— У нас тоже были витиеватые титулы и прозвища, — призналась я с легкой улыбкой.

Жена Чхата моргнула, все еще смущаясь.

— На последней цветочной лодке мне велели называть себя Драгоценной Шпилькой.

Моя собеседница закусила губу. Я видела, что ее распирает от смеха.

— Впрочем, это лучше прозвища, которое мне дали поначалу на предыдущей лодке. Готова услышать? Пурпурная Кукушка!

Ее смех взорвался мне в лицо, пока я вспоминала другие прозвища за эти годы: Черный Нефрит. Смеющийся Цветок Сливы и мое любимое — Ароматный Персик.

— Ой, я тоже хочу псевдоним для цветочной лодки. Придумай и мне, а?

— Ну, не знаю. Если я выберу тебе имя девушки легкого поведения, это значит, что ты работаешь на меня, и тогда тебе придется…

— Он и так часто называет меня шлюхой.

Теперь уже я не могла перестать смеяться, даже головой ударилась о лебедку.

— М-м-м, дай подумать… такая молодая и хорошенькая… о, еще и новенькая, так что наверняка девственница. Ты будешь Милой Тучкой[46].

— Мне нравится Пурпурная Кукушка. Имя ведь не занято, да? Кукушка! Кукушка!

— Отлично. Добро пожаловать на борт, Пурпурная Кукушка.

— Спасибо, Драгоценная Шпилька.

Я покачала головой:

— Новая лодка, новое имя, новая плева. Лучше я буду Милой Тучкой. А теперь ложись и приступай к работе!

Мы рухнули на ненадежные доски, выкрикивая имена Друг дружки и отгоняя насекомых, как будто они тоже являлись частью шутки. Наконец легким стало не хватать воздуха, и я больше не могла смеяться. И тут женщина, которая прежде так пугала меня, потянулась к моей руке.

— Пожалуйста, называй меня старшей сестрицей, — попросила она.

В моем сердце распахнулась дверца, и оттуда хлынули слова, истории, которые я никогда никому не рассказывала, но которые грызли меня изнутри: предательство отца, безвкусный мир цветочных лодок, напыщенные и жестокие клиенты, безжалостные хозяйки борделя. Я выплевывала девичьи мечты, как горькие семена гнилого плода. Моя новоиспеченная старшая сестра засыпала меня вопросами и смахивала слезы. Наши пальцы сплелись, и мы говорили до середины ночи. Мое тело начало таять от усталости… или это была радость?

Наконец она ушла, чтобы воспользоваться туалетом, и не вернулась.

Ее голос пронзил тьму:

— Ах ты, ублюдочное отродье чумной жабы!

Свет лился из открытой двери каюты. Жена Чхата шла по трапу за шатающимся мужем и Чхан Тхим-поу. Перекинув одну ногу через планшир в ожидающий его сампан, Чхан Тхим-поу на прощание обнял Ченг Чхата за плечи. Они явно обо всем договорились.

— Ах ты, козел! Мы никуда не поплывем! — Моя невестка сплюнула в сампан, а затем набросилась на мужа: — Ты паршивый кот! Твои обещания — как моча в чайнике! Слышишь, Чхан Тхим-поу? Что бы ни обещал тебе мой муженек, он просто помочился тебе в чай!

By Сэк-йи так напился, что едва мог доковылять до противоположного планшира.

— Я откланяюсь, прежде чем мне плеснут из этого чайника, — пробормотал он и скорее перекатился в свою лодку через борт, чем залез в нее.

В дверном проеме появилась высокая тень Ченг Ята.

Я поняла, что хочу этого — быть важной персоной, женой адмирала. Нет, даже не так. Я хотела завершить начатое, хотя и не догадывалась, что начала новую страницу своей жизни, покинув цветочные лодки, а в итоге став женой Ченг Ята. Я хотела убежать от той, кем была раньше, и превратиться в кого-то совершенно другого, пусть даже придется оставить позади эту проклятую страну. Я приняла бы новую личность — не воображаемую, как Милая Тучка, а новую себя внутри и снаружи, протеже императора. Я исследовала бы новые места, пробовала новые блюда, говорила и думала на новом языке. Всего этого можно было достичь, просто сказав «да» в ответ на предложение Чхан Тхим-поу. Такие мысли роились у меня в мозгу, хотя у меня не хватало духу признаться в этом моей названной старшей сестре. Но когда-нибудь я это сделаю. И она меня поймет.

Пока мы плыли на сампане обратно к нашему кораблю, Ченг Ят навалился на меня, как обмякший кальмар, и я не осмелилась спросить, принимал ли он участие в решении вопроса, или же его двоюродный брат принял решение за них обоих.

— Какое звание тебе предложили? — спросила я.

Его голова безвольно перекатилась по моей шее.

Я помогла ему подняться на борт нашей джонки и дойти до каюты, где я уложила его прямо в одежде на циновке. Я смертельно устала, но понимала, что не засну. Я накинула на плечи одеяло и поднялась на палубу, где прислонилась к поручню и смотрела, как загораются и тухнут звезды в поле моего зрения.

— Небо смилостивилось надо мной, — прошептала я, — и у меня появилась подруга.

ГЛАВА 12 ГРАНИЦЫ

Я скучала по ней с той самой минуты, как мы отплыли из Тунгхоя.

Гадание утверждало, что следующее утро великолепно подходит для начала плавания, поэтому, несмотря на сильный туман, вместо того чтобы ждать еще восемь дней, когда духи в очередной раз будут благоволить поднятию парусов, наши флотилии двинулись на запад.

Дымка тянулась вдоль всего побережья Лойтяу, краткие проблески виднелись только в районе мангровых болот и маленьких поселений, которые попадались все реже по мере нашего продвижения на юг. Эскадра Ченг Чхата шла впереди, наша — посередине, а флотилия By Сэк-йи защищала нас с тыла. Чхан Тхим-поу уплыл на север, чтобы еще кого-то завербовать, а Тунгхой Пат остался дома. Очень редко я мельком видела корабль, на борту которого плыла моя новая подруга. Как бы далеко ни был Аннам, я ужасно хотела добраться туда побыстрее. A-и шила тапочки рядом с резервуаром для питьевой воды. — Кажется, туман никогда не рассеется, — проворчала она. — Смотреть не на что, делать нечего. Готова поклясться, тебе сейчас даже тапочки понравится шить. — Она отодвинула в сторону сумку, освобождая место для меня.

А почему бы и нет? Я еще не успела толком устроиться, как A-и уже положила мне на колени целую гору обрезков циновки, ткань и длинную иглу, которая могла бы служить боевым оружием.

— С каблуком сложнее всею, так что лучше начать с него, — посоветовала она.

Старуха что-то бормотала себе пол нос, а я в основном взвизгивала: должно быть, палец я продырявила куда больше раз, чем ткань. Но какими бы уродливыми ни получались у меня швы, по крайней мере, они держались.

— Очень весело! — заявила я.

— Ты лжешь еще хуже, чем шьешь. Ха! На, попробуй! — Старуха показала, как пользоваться иностранным наперстком. По крайней мере, я пролила меньше крови, пока работала над подъемом стопы.

— Итак… У Ченг Ята когда-то была другая жена, верно?

— Ай-я! Так вот что у тебя на уме. А я-то почти поверила, что тебе захотелось шить. Почти.

— Нет. Да. Ой! — Наперсток соскочил, и игла вонзилась мне в палец.

— Ты спросила его?

Я кивнула, засунув палец в рот.

— Он сказал, что это все пустая болтовня. Мол, прошлое прошло, он не хочет растрачивать дыхание на вчерашний день.

— Ха! Это в его духе. Когда другие галдят, как гуси, о старом набеге или сражении, он ни слова не вставит.

Старуха была права. После того рассказа о юности Ят никогда сам не упоминал о своем прошлом. Мне казалось, он просто упрямится.

— Что ты можешь рассказать мне о ней?

— Эта заготовка у тебя в руках скорее похожа на растерзанного цыпленка, чем на тапочек. Больше мне тебе сказать нечего. — A-и завязала узелок и улыбнулась: — Может, тебе следует поучиться у своего мужа. Плыть вспять не получится, так зачем беспокоиться о волнах за спиной?

Я поняла, что мы доплыли до суши, когда как-то раз присела в уборной, спустив штаны. Тысячи петард взорвались в каждом углу нашей палубы и на каждом корабле в пределах слышимости. Когда я оправилась от шока, то поняла, что матросы отпугивали злых духов перед входом в новые воды.

Когда шум стих, я услышала, как кто-то рядом смеется, но не узнала голос.

— Ай-я! Ченг Ят-соу, только не здесь! — крикнул Чёнг Поу-чяй со своего насеста над мачтой. Он отлично видел, чем я занималась, а теперь об этом знала и вся команда. После церемонии я почти не виделась с Поу-чяем. Если он все еще доставлял удовольствие Ченг Яту, то я, крайней мере, не знала об этом.

— Отвернись, или это все в тебя полетит! — заорала я.

— Ай! Иёнг, я не шучу! Нельзя гадить туда, где может быть твоя могила!

Да как он смеет так фамильярно со мной обращаться?! Мне было все равно, куда гадить, но суеверия мальчишки разделяла команда. Пришлось найти ведро, чтобы довести начатое до конца, но не обидеть тех морских духов, которые могли тут задержаться.

Почти сразу же мы вынырнули из тумана и из лап бушующего моря. Земля лежала к северу от нас, вся покрытая утрамбованными прибоем валунами и зазубренными скалами. Это был юго-восточный мыс Лойтяу, вход в пролив Хой-нам. В течение нескольких дней я слышала, как эти названия произносились с трепетом, и быстро поняла, откуда взялось такое отношение.

Я впервые плыла по столь свирепому морю. Следующие сутки каждый из моряков напрягал все свои мускулы до единого, борясь со змееподобными течениями, огибая скрытые отмели, в то время как переменчивые ветры то и дело били по парусам. Как бы я ни мечтала помочь команде, но утопала я собственной рвоте, корчась в каюте. Нет, меня не укачивало, а тошнило от страха.

К полудню второго дня ветер стих, и мы взяли более устойчивый курс. Ченг Ят впервые с тех пор, как мы вошли в пролив, вернулся в каюту. Он поблагодарил богиню Тхин Хау за то, что она пощадила команду, хотя и признался ей — или, может быть, мне, — что кое-кто сломал-таки кости. Он рухнул на циновку.

Я накрыла мужа одеялом и поблагодарила за мореходное искусство, которое куда больше заслуживало благодарности за спасение жизней и кораблей, чем какая-то безжизненная статуя. Но, судя по храпу, Ченг Ят не слышал ни слова.

Я присоединилась к очереди к камбузу. На западе облака рассеивались, обнажая самое голубое небо, какое я только видела. Я взяла чашку с рисом и отошла к своему любимому месту у поручня. Пейзаж передо мной был настолько сногсшибательным, что я чуть не выронила чашку.

Мутно-зеленые воды, по которым мы плыли, внезапно переходили в сияющую синеву, похожую на жидкий сапфир, причем граница между двумя цветами была такой резко очерченной, словно ее нарисовала рука художника. Я действительно перемещалась в другой мир.

— Это Аннам? — спросила я.

Мужчины вокруг меня перестали жевать рис и засмеялись.

— Еще далеко. Ты будешь есть свою кашу или купаться в ней?

На этой стороне света все двигалось медленно. Береговая линия с ее длинными белыми пляжами тянулась вечность. Не было видно ни единой рыбацкой хижины. Морские птицы парили на ветру, едва взмахивая крыльями.

Я каждый день спрашивала Ченг Ята:

— Когда мы доберемся до Аннама?

Его ответы были расплывчатыми и бессмысленными.

— Когда увидишь кокосовые пальмы, мы почти у цели, — сказал мне однажды Чёнг Поу-чяй.

Но он даже не служил на флоте в Аннаме, откуда он мог знать?

— А как выглядят кокосовые пальмы?

— Как мохнатые пауки с длинными обмякшими лапами. — Он куда-то умчался, хихикая.

Однажды я все-таки попрошу Ченг Ята избавиться от этого надоедливого дурачка!

Аннам! Это название щекотало мне язык — экзотическое, причудливое, как из сказки. Когда уже закончится это долгое путешествие!

Я снова увидела свою подругу в бухте на пустынном участке побережья, где мы остановились, чтобы порыбачить и избавиться от мусора. Я не оставила Ченг Яту выбора — хочет он или нет, а я присоединюсь к нему на корабле его двоюродного брата.

Жена Ченг Чхата спала, закутавшись в тонкое одеяло. Я с трудом узнала дерзкую женщину, которая расхаживала по Тунгхою, плюясь и ругаясь. Даже в темной каюте ее кожа выглядела бледной, под ней резко проступили скулы. В комнате пахло лекарственными травами. Глаза моей невестки распахнулись.

— Сестренка, принеси мне воды.

Я нашла только какой-то холодный травяной настой в глиняном горшке. Больная откашлялась.

— Фу! Они уже несколько дней вливают мне эту жижу в глотку.

Я подошла к двери и велела матросу принести горячего чая, а когда обернулась, невестка уже сидела.

— Где мы?

— Я и сама хотела бы знать. Мы уже рядом с Аннамом? Такое чувство, что никто не в курсе.

— Нет, не думаю, что Аннам близко. Я бы нутром почуяла.

Я села рядом и пощупала ее лоб. Он был прохладный и влажный.

— Ты из-за этого заболела?

— Я не прикидываюсь, если ты об этом. Иногда мне и правда плохо.

— Я не хотела…

— Ничего, — отмахнулась она. — А вот и наш чай. Мальчик! Принеси арбузных семечек. Хочется чего-то пожевать!

Я весело болтала о переходе через пролив Хойнам, о том, как же скучно сейчас в пути, но жена Ченг Чхата вымученно цедила ответы сквозь зубы.

— Сестрица, — попросила я, — давай поговорим, как в тот вечер.

— Дверь закрой.

Я сделала, как она мне велела.

— Вот уж не думала, что вернусь сюда, — посетовала она. — Я была уверена, что мы отправимся на Тайюсая и поселимся там, как он обещал…

Она рассказала мне, как росла на гористом острове в устье дельты, в доме на сваях у залива, окруженного холмами; как отец Чхата контролировал рыбаков на южной стороне острова, а ее отец заискивал перед ним — ловил большую черепаху, как он это называл: засыпал его подарками и окружал лестью, чтобы устроить брак дочери с Ченг Чхатом и таким образом купить себе положение местного вождя.

— Отцы продают дочерей. — заметила я Мы молча потягивали чай.

— Муж обещал, что мы вернемся туда, построим дом. Не хочу, чтоб наши сыновья стали бандитами.

— А где твои сыновья? Я их еще не видела.

— Он их отправил проходить подготовку на других кораблях.

У нее сдавило горло, и она снова закашлялась. Я велела ей лечь. В дверь постучали, один из матросов просунул голову:

— Ченг Ят-соу, твой муж велит тебе возвращаться на ваш корабль.

После встречи с двоюродным братом Ченг Ят пребывал в своем обычном угрюмом состоянии и отказывался говорить, пока сампан не подплыл к самому борту. Тогда он сказал:

— Завтра налет. С самого утра.

— Налет? Я думала, теперь мы флот, а не пираты. Разве мы не плывем в Аннам?

Он молча встал, чтобы поймать веревку, брошенную с корабля.

— Ответь, — потребовала я. — Ты никогда не отвечаешь на мои вопросы! Зачем снова на кого-то нападать?

Он фыркнул.

— Воспитанный гость не приходит с пустыми руками.

Налет на соляной порт был не первым нашим нападением на корабли в доках, но, безусловно, самым масштабным и опасным из тех, что мне доводилось видеть.

Действие напоминало сюжет одного из свитков, что вешали на стенах элитных чайных: множество джонок и сампанов, стрельба, дым, фигурки, заполонившие воду на фоне длинной извилистой бухты. Нашей целью были восемнадцать соляных барж.

Во время нападения в Ченг Яте проявилось что-то звериное. Он нападал и выстраивал собственную защиту. Только этим я могла объяснить, почему он так охотно отвечал на мои вопросы.

Почему только мы и еще пять кораблей вошли в бухту? Чтобы противники думали, что кораблей всего шесть. Почему мы принимаем огонь, не отстреливаясь? Чтобы они считали, что у нас нет дальнобойных оружии. Значит, мы хотим подманить их поближе?..

Он устал отвечать на мои вопросы.

Мне было страшно. Скорее бы сражение закончилось! Но заодно я впитывала новые знания. Пока ядра заглушали крики людей, пока корабли с обеих сторон принимали удары и обменивались огненными стрелами, мне вспоминались игры, в которые старики играли в парках Гуанчжоу. Баржи выступали как солдатские части. Рыбацкие лодки были генералами. Наши атакующие джонки лавировали и петляли.

— Как в гигантских шахматах, — заметила я.

Ченг Ят одарил меня долгим взглядом, который я бы описала как ошарашенный, но тут в воду поблизости упало пушечное ядро, и мой муж приказал отступать.

Канонерские лодки противника, значительно превосходившие числом нашу флотилию, двинулись вперед, чтобы окончательно нас разбить. Это был урок стратегии. Пример того, как ввести врага в заблуждение и заманить его в ловушку, обрекая на погибель. Преследуя нас мимо устья, лодки попали прямо под прицел орудий Ченг Чхата и By Сэк-йи. В итоге мы захватили восемнадцать соляных барж — подарок, который планировалось разделить с нашим новым нанимателем.

Только после того, как, отметив успешный налет, мы возобновили наше путешествие на запад, меня осенило: Ченг Ят проявил себя умным и необычайно храбрым лидером, пиратом до мозга костей. Что будет с ним — с нами всеми, — когда мы перестанем быть бандитами?

Дней через десять, а может, и больше я, ополоснув волосы холодным чаем, расчесывала их на ветру. Небо было тусклосерым. Ветер, возвещавший о приходе зимы, холодил кожу головы.

Семечка, занявший место Ястреба, свистнул с нижней палубы.

— Ченг Ят-соу, видишь? — Он указал на плоскую, грязную полоску суши, где теснились несколько ветхих домишек. — Это и есть Аннам!

ГЛАВА 13 ЗЯНГБИНЬ

Портовый рабочий помог мне подняться по скользким ступенькам на пристань, а затем раскрыл ладонь в ожидании чаевых: так состоялось мое знакомство с приграничным аннамским городом Зянгбинь.

Я ожидала увидеть дикую иноземную версию захудалых районов Гуанчжоу с темными сырыми переулками, кишащими неизвестными болезнями и опасностями, но не была готова к бесконечной веренице витрин и складов, тянувшихся по обе стороны изгибающейся набережной. Мне сказали, что здесь все занимаются делом, но почти всегда нелегальным.

Жена Ченг Чхата неслась вперед. Я старалась не отставать, чтоб услышать, как она характеризует проходящих мимо людей: широкоплечие лусонцы[47] с детскими лицами, сиамцы с орехово-коричневой кожей и стрижками под горшок, невероятно темные малазийцы, вытянувшиеся по струнке мужчины в одеяниях китайских торговцев и с небритыми головами, которых моя невестка назвала длинноволосыми: это были китайские поселенцы, взявшие местных жен и перенявшие здешние манеры. Сами аннамцы почти терялись в толпе, но их можно было узнать по распущенным волосам. Куда же все эти люди направлялись посреди бела дня?

Мимо прошла группа молодых женщин в белых развевающихся нарядах из двух частей, которые казались одновременно скромными и бесстыдно дразнящими.

— Я хочу такое же, — заявила я. — Отведи меня к портному!

Невестка потащила меня к обочине улицы, бормоча непристойности в адрес местных девушек и ускоряя шаг. Носильщики с тележками лаяли на нас, чтобы мы убрались с дороги, разносчики совали нефритовые гребни и браслеты прямо в лицо, мяукая что-то на своем языке, который был одновременно смутно знакомым и непонятным, словно на кантонском говорили коты.

— Это все пустышка, — буркнула жена Чхата. — На улице Небесной Династии только мусор.

Похоже, так называлась главная улица Зянгбиня, а за ее пределами было еще множество торговых точек.

Невестка указала на боковой переулок впереди.

— Мы только приехали, — воспротивилась я. — Хочу осмотреться.

— Я избавляю тебя от мучений, вот увидишь. Проведу тебя на небеса.

Кажется, она говорила буквально. Мы поднимались по крутой тропинке, вдоль которой стояли дома и небольшие склады и тянулся забитый мусором водосток. Я настояла на том, чтобы остановиться, пропустить носильщиков-кули, отдышаться и осмыслить все, что вижу.

Отсюда Зянгбинь казался не столько городом, сколько хаотичным скоплением черепичных зданий с соломенными крышами, окружавших извилистый водный путь, настолько забитый судами, что нельзя было рассмотреть границу между водой и сушей. Неудивительно, что корабли пытались пришвартоваться не здесь, а между островами к западу от устья реки.

Жена Чхата нетерпеливо фыркнула.

— Далеко еще? — пропыхтела а.

— Мы почти на месте. За мостом. Пошли!

Она ринулась сквозь толпу на мосту, но я предпочла еще немного постоять и поглазеть на торговца животными, который нес бесчисленные клетки на бамбуковых шестах и развлекал толпу взволнованных детей.

Перейдя через мост, мы вышли на оживленный рыночный переулок, где я догнала жену Чхата, которая спорила с продавцом фруктов на кантонском диалекте. Она откусила кусок от груши и сунула ему под нос. Аннамка с чернеными[48] зубами присоединилась к разносчику, крича на жену Чхата, пока та не бросила на прилавок деньги и не ушла.

— Две монеты за гнилые груши! — пожаловалась она мне;

Лавочники махали руками со всех дверей:

— Красавица! Специальная цена для красавиц!

Я остановилась у магазина с разноцветной фарфоровой посудой, но подруга потащила меня прочь.

— Пришли!

Облака парфюма ударили в нос еще до того, как я вошла в дверь. Магазин был забит товаром от пола до потолка: полки провисли под гнетом кусков мыла, ароматные шарики стояли в корзинах на полу, а в углу виднелись бочки, заполненные мыльными бобами[49]. Мыльные хлопья хрустели под ногами. Хилый старик поднялся с табурета и поприветствовал нас на кантонском диалекте с сильным акцентом.

— Красотка! — Его зубы, как и у многих других, потемнели от постоянного жевания бетеля. Он провел пальцем по губам. — Любишь масло для губ? У меня есть! — Он взял с полки миску и достал красную пасту, чей густой цветочный аромат подошел бы стареющей куртизанке. — Очень ароматный!

— Мне нужно мыло, — сказала я.

— Мыло много. Для лицо. Для волосы. Для всех мест есть!

— Ей надо пахнуть повкуснее, — вмешалась жена Ченг Чхата, — чтобы муж захотел сделать ребеночка.

— Одежду стирать, — сказала я продавцу. Одним из немногих приятных воспоминаний из моей прежней жизни были надушенные платья, которые радовали не только клиентов.

Старик зачерпнул горсть зерен из кувшина.

— Мыльные бобы высшего качества.

Они были такими мягкими на ощупь, что я не колебалась. Пока торговец упаковывал мою покупку, я бродила по магазину, опьяненная ароматом полок, ведер и корзин с мылом; некоторые представляли собой просто кирпичики, другие имели форму птиц, цветов и даже золотых слитков.

Хозяин лавки поманил меня.

— Ах, красавица-красавица! Специально для тебя. Как ароматная наложница.

Он держал у меня перед носом шарик цвета слоновой кости размером с кулак. Смесь ароматов повергла меня в обморок: пряный корень имбиря и сладкий цветок белой орхидеи. Следующий шарик оглушил чистой эссенцией розы.

— Аромат цветка передаст свою душу тебе.

Я надеялась, что настоящие небеса будут благоухать не хуже этой скромной лавки. Куда бы я ни повернулась, каждая полка, каждая корзина радовали глаз, нос и пальцы. Я мечтала забрать с собой всего понемногу. Веская причина остаться в Зянгбине навсегда.

Почувствовав мою нерешительность, старик вложил мне в руку мыло в форме бабочки.

— Тебе надо! Кожа будет мягкая, как младенчик. Мужчине понравится целовать.

— Значит, не для нее, — ухмыльнулась жена Чхата. — И так слишком много мужиков хотят ее поцеловать.

Лавочник подмигнул, кивнул куда-то в глубь лавки и прошептал:

— Красотка, может быть, тебе понадобится это. — Он открыл деревянный шкаф и достал крошечный стеклянный флакон, наполовину наполненный словно бы жидким серебром. С голландского корабля. Лучшая и чистая!

Я никогда раньше не видела ртути. Одна из моих товарок с цветочных лодок хвасталась, что у нее есть пузырек ртути. По ее словам, ртуть блестела, как меч, и разила так же. Мы все знали, что ртуть используют как противозачаточное средство, которое могут позволить себе только императорские наложницы. Одна крошечная капелька в день — и не нужно глотать противные на вкус мускус, корни и листья лотоса. Я умоляла товарку позволить мне попробовать, предлагая отдать весь заработок аж за пять дней. Другие предлагали и больше, но девушка отказывалась делиться, даже просто показать ртуть не согласилась. Когда позже в том же году она умерла от загадочной болезни, мы нашли только пустую склянку.

— Сколько? — спросил я у владельца лавки.

— Для такой красавицы — пять серебряных монет.

Жена Ченг Чхата дернула меня за руку:

— Не делай глупостей!

Я заплатила за пять кусков мыла и мыльных бобов, затем она повела меня в магазин фарфора, к витрине которого я уже подходила, но сейчас потеряла интерес. Моя новая подруга начала нервировать меня. Должно быть, она тоже это заметила, когда я отклонила предложение купить ткани, несмотря на ее восторженные комментарии о цветах и текстуре аннамских шелков.

— Ты устала? От запаха мыла и у меня закружилась голова, — призналась она. — Дай вообще этот город вызывает головокружение. Мне нужно выпить, и я знаю место, которое тебе понравится.

— Только если снова пообещаешь мне небеса.

— Сама увидишь.

Мы спускались в город по зигзагообразным улочкам мимо портновских мастерских, лавочек, торгующих бумагой для записи молитвенных текстов, и магазинчиков со специями, от которых я расчихалась.

Затем мы снова оказались на улице Небесной Династии, дальше к большому изгибу реки, чем там, откуда начали путь. Мы пересекли открытую площадь перед храмом и вошли в тихий проулок, где невестка жестом велела остановиться перед лакированной дверью из красного дерева в окружении полупрозрачных бумажных окон. Аромат чая проник в ноздри еще до того, как мы вошли внутрь.

В чайной царила прохлада и ощущалась уединенность частной беседки; стены и мебель из полированного красного дерева освещала лампа с абажуром. Несколько голов повернулись, когда мы вошли, а потом посетители вернулись к своим приглушенным разговорам. Похоже, здесь встречались и заключали сделки богатые местные жители. Я решила, что мы можем претендовать на место среди элиты, будучи женами наемных флотоводцев.

Нас приветствовала седовласая дама в развевающемся розовом платье-аозай[50] вроде тех нарядов, что носили девушки на улице, только изящное и величественное. Наш стол стоял рядом с непрозрачным бумажным окном. Пешеходы на улице двигались словно марионетки в театре тенен.

— Госпожа Ли, это моя двоюродная младшая сестрица, Ченг Ят-соу, — сказала жена Ченг Чхата, затем перешла на аннамский диалект. Одно из немногих слов, которые я разобрала, обозначало чай. Мадам Ли улыбнулась, продемонстрировав такие же черные, как у торговца мылом, зубы, потом поклонилась и удалилась.

— Добро пожаловать в центр мира. Ну, нашего мира, разумеется, — улыбнулась моя невестка.

— Не слишком-то довольной ты выглядишь.

— О, сестренка, прости меня. Я порчу тебе удовольствие.

— Нет. Мне очень здесь нравится. Как ни странно, я чувствую себя дома.

— Логово беглецов, контрабандистов и воров. Не уверена, что назвала бы это домом.

Мужчина за соседним столиком кивнул моей подруге, как старой знакомой. Он словно бы только что сошел с оперной сцены: пучок густых седых волос и синий халат с подкладкой, какие я видела лишь на старинных картинах. Жена Чхата кивнула в ответ на приветствие.

— Ты его знаешь? — поинтересовалась я.

— Местный скупщик. Иногда что-то у нас берет.

— Похоже на актера или клоуна.

— Не так громко. — Она наклонилась ко мне и понизила голос: — Он мингхёнг. Странное название, я знаю. Сторонники династии Мин на ее закате бежали в Аннам, спасая свои шкуры. Их много в этом городе. Он, наверное, потомок в четвертом поколении. Эти ребята ведут себя так, будто Мин вернется, и тогда они смогут снова отправиться в Китай. Видишь? Я же говорила: это место привлекает изгоев, как тухлое мясо — личинок мух.

Я с трудом сдержалась, чтобы не уставиться на скупщика. Тут вообще не бывает ничего обычного? Даже чай оказался странным.

Госпожа Ли принесла две чаши с крышками, в которых плоды «драконова глаза» и семена лотоса плавали в бледном ароматном настое. Она поставила между нами блюдо с арбузными семечками.

— Я не могу это пить. Слишком красиво, — сказала я.

Жена Чхата глотнула из своей чашки.

— Пей давай. Там, куда мы плывем, красоты не хватает.

Мой язык наслаждался пронзительной сладостью, а я тем временем спросила себя: зачем плыть куда-то еще? Этот город шепотом звал меня еще до приезда, и его зов стал громче, как только я вышла на набережную. Но теперь он пел в полный голос, окутывая яркими вкусами, ароматами и цветами. Из того немногого, что я успела увидеть, Зянгбинь действительно напоминал некоторые районы Гуанчжоу, но уж точно не грязные. И все же он обладал духом, совершенно отличным от всего остального. Логово беглецов, контрабандистов и воров, как говорила жена Чхата. Разве это не про меня?

С воинскими званиями или без, разве это не про всех нас? Здесь был центр мира для таких, как мы.

Странная смесь людей, языков и народов, фальшивый нефрит и гнилые груши, — раньше я ничего подобного не испытывала, это было совершенно новое понятие новизны. На протяжении всей жизни меня пугали перемены — новые лодки, новые хозяева, уродливые новые клиенты с тошнотворными новыми потребностями. Но здесь новизна казалась многообещающей. История не имела значения, здесь можно было придумать собственную историю — как у мингхёнгов, которых поглотило воображаемое прошлое, или длинноволосых, которые перестали быть китайцами. Здесь я могла сменить наряд, прическу, отбросить прошлое и вылепить новую личность: жену адмирала с определенным социальным статусом. Если Ченг Ят тут останется.

— Надеюсь, мы тут задержимся, — сказала я.

— Когда явится этот пес Чхан Тхим-поу, мы двинемся на юг, туда, где живут настоящие дикари.

Я смаковала содержимое своей чашки, пока чай подруги остывал. Ее глаза бегали по всей чайной, но не задерживались на мне. Что-то ее беспокоило, и это был не Чхан Тхим-поу. Наконец она закрыла чашку крышкой и, сложив руки на столе, ошеломила меня пронзительным взглядом.

— Что ты там удумала? Ртуть?

Наполовину пережеванное семечко лотоса прилипло к языку. По тону сразу можно было понять, как моя невестка относится к этому вопросу. Больше и говорить ничего не нужно было.

— Ты замужем уже три месяца, — буркнула она.

Я едва заметно пожала плечами.

— Слишком рано, тебе не кажется?

— Слишком рано для чего? Ему тридцать шесть, а сына нет. Как думаешь, почему мужчина его возраста женится? Если бы он хотел бесплатных плотских утех, обошелся бы без свадьбы.

Я выплюнула семечко на перевернутую крышку от чайной чашки.

— Мне казалось, мы сестры. А ты теперь говоришь как моя свекровь?

Подруга натянуто улыбнулась, вертя в пальцах крышку от своей чашки.

— Если жена не забеременеет, неизвестно, что сделает мужчина. Некоторые из нас обеспокоены.

— Да что ты? А кто это «некоторые»? Ты же понимаешь, что я провела каждый день своей жизни, стараясь не забеременеть. Я не уверена, что теперь смогу забеременеть, даже если захочу. — Я щелкнула арбузным семечком так громко, как только могла, чтобы привлечь ее внимание. — А я не хочу.

— Чушь какая! — Жена Чхата закрыла чашку крышкой и отодвинула чай, который выплеснулся через край. Она прикрыла рот рукой, но я заметила, что губы у нее дрожат. — Я хочу, чтобы ты познакомилась с моими мальчишками. Двенадцать и тринадцать лет, настоящие мужчины, трудятся на других кораблях. Слишком взрослые, чтобы бежать к мамочке. — Она вытерла глаза. — Я понимаю, почему ты отказываешься. Может, я бы тоже так поступила на твоем месте. Но пришло время признать, что прежняя жизнь закончилась. Ты теперь замужняя женщина. А каждая женщина хочет детей, знает она об этом или нет.

Конечно, я знала, что у меня такого желания нет, даже в самых глубоких и темных закоулках души. Что такое детство, кроме тяжелой работы, страха и маленького островка невинности, которую скоро соскоблят и выколотят? Разве дети — это не постоянное бремя и волнения? Может, и правда, что многие женщины жаждут детей, но какая мне разница? Я не сомневалась, что была желанным ребенком для мамы. Но разве мое появление сделало ее жизнь лучше? А чего она добилась, родив сына, если в итоге он умер при родах, а заодно и ее с собой прихватил? Где же счастье? Мое закончилось, даже не начавшись. Я никому не желала детства.

— Прости, — сказала я. — Возможно, я ненормальная женщина. Пожалуй, поэтому я и чувствую, что мое место здесь, где нет ничего нормального. Зачем рожать детей только для того, чтобы мужчина мог зашвырнуть их на другие корабли? Или заложить их, чтобы оплатить долг. Или жить с ужасной матерью вроде меня, которая обижала бы их, пока не сошла бы в могилу. Самое большое благо, которое я могу сделать для ребенка, — не давать ему родиться.

Облако, казалось, набежало на лицо жены Чхата, и она перенеслась в другой мир. Моя спутница сидела тихо, а потом ее взгляд снова оживился и она слабо кивнула, как будто собиралась в чем-то признаться.

— У меня была младшая сестренка. Мы были неразлучны. Вместе играли. Я думала, что мы никогда не перестанем смеяться и подтрунивать друг над другом. Однажды на восьмом году жизни она проснулась вся в пятнах и горячая, как пепел. Потом она умерла. Раз — и все. Моя радость умерла вместе с ней, и я много лет печалилась. Но радость родилась заново, когда я баюкала старшего сына. — Она перемешала арбузные семечки дрожащим пальцем. — Нет, лучшее, что ты можешь сделать, — подарить другому человеку достойную жизнь.

Я не знала, что ответить. Из всех странных новых идей, поразивших меня сегодня, самой причудливой была мысль, что человек может сделать другого счастливым.

Жена Чхата потянулась через стол с затуманенным взором.

— Ты родилась в год Козы, в год, когда умерла моя сестра.

Я смотрю на тебя и думаю, что она вернулась ко мне. Младшая сестренка.

Я схватила ее вытянутые пальцы и сжала, выдавливая из них холод, но сказать мне было нечего. Подруга видела меня или призрак своей сестры?

— Хотелось бы, чтобы ты жила у нас, когда мы вернемся домой, — сказала она.

— Домой? Что ты имеешь в виду?

— Тайюсан, я ведь говорила. А-Чхат снова пообещал мне. Когда все кончится — я про наши дела в Аннаме, — мы построим там дом, такой же величественный, как у самого богатого купца. Наши сыновья будут торговцами, а не пиратами!

— Но разве ты не чувствуешь, что здесь и есть дом? Ты сама сказала, что нам здесь самое место.

— Я скажу тебе кое-что, сестренка. — Она подняла крышку, сигнализируя хозяйке, что нужно подлить свежей воды. — Ты тут новенькая. Город весьма оживленный, признаю. А еще тут заваривают вкусный чай. Но Зянгбинь — самое уродливое место в мире, подходящее только для отбросов. Разве ты хочешь этим ограничиться?

— Я никем другим и не была. И наши мужчины тоже. У них есть веская причина остаться.

Жена Ченг Чхата вздохнула.

— Разумеется, чтобы сражаться. А-Чхату нравится действовать. Мужчины только и треплются что про победы. Но позволь сказать тебе… — Она разгрызла семечко, высосала зернышко из скорлупы, выкинула шелуху и облизнула палец. — Позволь сказать: жить такой жизнью, как наша… — Она вздохнула. — …А потом уйти на покой богатым, обустроить дом, поселиться в окружении семьи, остаться в живых — в живых! — Она подалась вперед, так что наши носы почти соприкоснулись, и глухо прошептала: — Вот настоящая победа.

ГЛАВА 14 ПОТОП

Дождь разошелся не на шутку, пока мы пили чай за нашим обычным столиком в чайной госпожи Ли. Для нас с женой Чхата вошло в привычку отправляться в Зянгбинь за покупками. То мы ехали за фруктами и специями, то за шелковыми платками или полированными деревянными гребнями. Мы закупались, насколько позволяли кошельки и благоразумие, а потом заходили попить чайку и поболтать. Я прикладывала все усилия, чтобы выучить аннамские слова, но пока не знала, как сказать «гром». Пришлось жене Чхата извиняться за нас обеих перед госпожой Ли за то, что мы не допили чай с гуавой и помчались к пристани, пока оттуда не уплыли все сампаны.

Девушка, управлявшая сампаном, тыкая в небо, не соглашалась вести нас до якорной стоянки у Зеленых островов, пока мы не утроили плату. Я нырнула под навес и отогнула один конец бананового листа, в который были завернуты мои покупки. Проверив, что травы внутри не намокли под дождем, я сложила их обратно и зажала между коленями.

— Видимо, мне лучше промолчать, — заметила жена Чхата.

— Вот и молчи.

Она, очевидно, догадалась, зачем я сегодня приплыла в город раньше нее, но помалкивала, сопровождая молчание вздохами, которые уже были мне знакомы.

— Я с нетерпением жду возможности стать тетей твоих сыновей. Но» видимо, стоит проявить терпение.

— Да здравствует терпение.

Гром прокатился по небу. Вода просачивалась через сотню дыр в навесе. Я сунула сверток под куртку и улыбнулась, вернувшись к обсуждению шелковых тканей, которые мы хотели приобрести для пошива зимней одежды:

— Никак не выбрать между бирюзовым и лазуритовым цветами.

— Лучше оставаться в нерешительности, пока мы найдем более щедрых мужей.

Лодочница высадила жену Чхата, а от меня требовала увеличить оплату в четыре раза, пока я не пригрозила отправить ее обратно с пустыми руками.

К тому времени, как мы добрались до нашей джонки, мне уже пришлось бежать под потоками воды. Казалось, все мужчины на корабле собрались снаружи под дождем, уступая мне место, когда я проходила мимо.

— Ченг Ят-соу, ты поела?[51]

— Ченг Ят-соу! Здоровья!

Судя по общему веселью, сегодня был день выплаты жалованья.

В каюте Ченг Ят сидел среди штабелей серебряных слитков и корзин с медяками, лицом к толстому казначею, склонившемуся над книгой, в которую он записывал доходы и расходы. Я спряталась за сундук и переоделась в сухую одежду, затем завернула пакет с травами в старую рубашку и зарыла под грудой постельных принадлежностей, не спуская глаз с Ченг Ята, но он был слишком занят раскладыванием денег по мешочкам, чтобы заметить мои действия.

— Значит, вы продали соль? — спросила я.

— И вполне удачно

Казначей приоткрыл дверь и выкрикнул очередное имя. Через несколько мгновений на пороге возник член экипажа с протянутой рукой, в которую казначей вложил мешочек с драгоценными слитками и связку монет.

Я скользнула рядом с Ченг Ятом. Казначей отодвинул от меня свой талмуд, как будто я могла что-то прочесть. А если бы могла? Что я найду на этих страницах?

— Где в этом списке имя капитана? — поинтересовалась я.

— Неважно, — сказал Ченг Ят.

— Что значит — неважно? Я хочу увидеть твою долю.

Ченг Ят посмотрел на казначея и пожал плечами. Тот выхватил из кучи три мешочка и бросил их передо мной:

— Заработок капитана.

Я взвесила один из мешочков в руке.

— Это все?

Ченг Ят хмыкнул и продолжил распихивать слитки по мешочкам.

Я подошла к казначею и, подражая последнему члену экипажа, протянула руку:

— Дайте мне мою долю.

Глаза казначея едва не прожгли дыру в толстенной книге. Он выкрикнул следующее имя в списке, но я снова протянула руку:

— Хочу свою долю. Я ведь работала наравне с мужчинами.

— Госпожа Ченг, прошу вас…

— Сядь, жена, — приказал Ченг Ят.

— А как насчет других женщин? Все усердно работают на этом корабле.

Ченг Ят сдержал свой гнев и пояснил:

— Мы платим только незамужним женщинам.

— Тогда я буду считаться незамужней, пока мне не заплатят. — Я сжала губы, чтобы показать серьезность намерений.

— Я только что отдал тебе свою долю. Разве этого недостаточно? Или тебе нужен весь корабль? А теперь помолчи.

— Не могу поверить, что капитан получает всего лишь…

— Я сказал, молчи!

— Но тебе не кажется?..

Меня прервал яростный стук в дверь.

— Вели им подождать, — потребовала я. — Нам нужно поговорить…

Стук стал более настойчивым. Дверь отворилась раньше, чем казначей успел до нее дойти. Незнакомый запыхавшийся матрос сунул в каюту мокрую голову.

— Извините, капитан. Я… оттуда. — Он глубоко вздохнул и ткнул в сторону. — Капитан Ченг Чхат вызывает вас. Быстрее!

Ченг Ят выронил мешочек, который заполнял.

— Что случилось?

— Ченг… — Матрос осекся, взглянув на казначея, потом на меня. — Можно при них?

— Говори!

Матрос понизил голос до громкого шепота.

— Чхан Тхим-поу сдался!

Конечно, Ченг Ят не пригласил меня присоединиться к нему, когда отправился на корабль двоюродного брата, да я и не просила — и не только из-за дождя и грозы. Мне не хотелось слышать новости.

Никто на борту не знал, что конкретно произошло, но я боялась нового поворота событий, Чхан Тхим-поу привел нас в Айнам. Пусть на самом деле он нас не вел, поскольку так и не появился, но без него пираты разбежались бы, как муравьи. Я смотрела, как красивая чужая жизнь, которую я уже нарисовала в воображении, навсегда смывается безжалостными дождями.

Молнии и ливни не стихали еще два дня. Я не винила Ченг Ята за то, что он не вернулся: выйти на улицу хоть на мгновение было бы все равно что попасть под обстрел жгучей мокрой картечью.

К третьему дню я уже изводила себя вопросами. Пора бы мужу вернуться. Мне хотелось знать, уплывем ли мы отсюда. Может, вернемся в Тунгхой? Тогда жена Ченг Чхата исполнит свое желание и мы присоединимся к ним на Тайюсане.

Я только что заменила фитиль в лампе, когда грохот, который я сначала приняла за гром, превратился в тяжелые шаги по трапу.

Дверь распахнулась.

Ченг Ят ворвался в каюту, оставив после себя лужи воды, промчался мимо меня прямо к сундуку и резко отодвинул его от стены. Он просунул руку за сундук, затем развернулся, не поднимаясь с колен и тяжело дыша, как зверь. В слабом свете лампы его лицо потемнело почти до черноты, глаза покраснели, хотя я не чувствовала, чтобы от него разило алкоголем. Он выхватил мамины тапочки из угла и вытряхнул их, прежде чем швырнуть об стену.

— Где? — Он схватил мой халат с пола, вывернул карманы, а потом кинул мне. — Где, черт побери?

Я поняла, что меня предали. Стараясь быть незаметной, я развернула ногу в сторону кровати, но Ченг Ят все понял. Его глаза устремились в нужном направлении.

Я купила подушку еще в Тунгхое — пальмовые листья на жестком деревянном каркасе. Мы с ним прыгнули одновременно. Подушка затрещала, но выдержала мой вес, когда я упала сверху первой. Ченг Ят уперся мне коленом в поясницу, выкрутив руку за спину, пока я не перекатилась на бок, сжимая подушку свободной рукой. Он взревел и выдернул подушку.

Он быстро обнаружил потайной карман, который я пришила с одной стороны. Сунув руку внутрь, муж вытащил бумажный пакет и разорвал его. Ветки, листья, кора и порошки разлетелись по каюте, разбросанные ветром, ворвавшимся в открытую дверь.

Ченг Ят вытаскивал один пакетик со снадобьями за другим и швырял их за дверь, где ветер разрывал их, рассеивая содержимое в дождливую ночь. Наконец муж схватил пучок сухих листьев лотоса, откусил кусочек, прожевал и выплюнул коричневую кашицу на порог.

— Этого достаточно? — рявкнул он. — Достаточно, чтобы убить ненужную девочку? А сколько тебе нужно, чтобы убить мальчика?

Оставшиеся листья вылетели у него из рук. Он бросил пустую подушку на пол, растоптал и пнул бесформенный клубок в темноту.

Затем он бросился на меня и со злостью пнул ногой по ребрам, но я не показала боль, чтобы не доставлять ему удовольствия.

— Шлюха! Пора тебе вести себя как жена!

Он схватил меня за волосы и потащил к циновке. Боль я ощущала только в сердце. Женщина, которую я считала подругой, которая называла меня сестрой… неужели она способна на такое жестокое предательство? Руки сжались в кулаки, но я была слишком слаба, чтобы сопротивляться, когда Ченг Ят стянул с меня штаны и коленями раздвинул ноги.

Он придавил меня всей тяжестью, и у меня кончился воздух, пока я отчаянно вдыхала его кислое горячее дыхание. Он содрогался и пронзал меня, кряхтя я лицо, но я чувствовала только черную бездну в сердце и между ног. Затем он застонал в последний раз и скатился с меня, оставив мокрый холод у меня на бедрах.

Я из последних сил поползла к двери. Порог был покрыт кашицей выплюнутого жеваного лотоса. Я впилась в эту кашицу губами, обшаривала языком порог в поисках каждого кислого комка, всасывая и глотая, пока дождь барабанил по затылку. Я показала Ченг Яту свои перемазанные слизью губы, затем облизала их дочиста, скривившись от горечи во рту, горечи на лице мужа и горечи в моем сердце.

— Надеюсь, я убила твоего сына, — процедила я.

Его руки потянулись к моему горлу. Я ударилась головой об пол. Кислая жижа подступила к горлу, но я заставила себя сглотнуть.

Он приблизил свое лицо к моему.

— Тогда мы просто сделаем это снова, не так ли?

— Отвали.

— Помнишь, ты заявила, что тоже работала?! Хотела, чтобы тебе платили наравне с мужчинами. Ты соврала! Ты не выполняла свой долг!

— Засунь свой супружеский долг в грязную дыру своего цветущего мальчика!

Его щеки надулись, а глаза вылезли из орбит. Свет лампы окрасил их в желтый цвет, как у животного. Затем он сделал самую непостижимую вещь: опустил руки и сел. А потом улыбнулся.

— Не говори так о моем сыне.

Холодок пробежал у меня по позвоночнику, по рукам и ногам.

— Я усыновил Поу-чяя. Официально, в присутствии всей команды, — сказал Ченг Ят. — Ты теперь его мать.

Я, словно краб, попятилась к двери, качая годовой — Не прикасайся ко мне, — прошипела я — Уходи. Не трогай меня.

Я лежала на трапе, слишком слабая, чтобы двигаться, xoтя холодный ливень хлестал по голым ногам. Ченг Ят кинул мне штаны, но я отбросила их в сторону. Пусть дождь омывает меня.

Какой-то предмет пролетел через дверной проем и с металлическим лязгом приземлился рядом со мной.

— Доля матроса, — крикнул капитан, закрывая дверь.

Штаны так намокли, что мне пришлось сделать перерыв, после того как я натянула одну штанину. От спуска по лестнице я начала задыхаться.

Уеду утром и растворюсь в Зянгбине. Кошелек позволит продержаться какое-то время. Надо только найти ночлег на сегодняшний вечер. Палуба пустовала, все люки были задраены от непогоды.

Я могла бы остаться с A-и, втиснуться в ее койку. Я стояла над трюмом старухи, собираясь постучать, но передумала. Мне не хотелось рассказывать ей эту историю. И вообще ни с кем не хотелось разговаривать.

Люк, который вел на камбуз, был плотно закрыт. Возможно, удастся протиснуться на оружейный склад.

Я оперлась о грот-мачту. Мечты, сомнения и гнев кружили вокруг меня нескончаемым потоком. Что я буду делать в Зянгбине, когда закончатся деньги? Стану еще одной изгнанницей среди отбросов, беглецов и воров. Чем мне зарабатывать? Я скорее покончу с собой, чем соглашусь вернуться к прежнему презренному ремеслу.

Что там говорила A-и? Обратной дороги нет.

Я скользнула спиной по мачте и села прямо в лужу. Глупо было думать, что я смогу вечно прятать драгоценное снадобье от нежелательной беременности Теперь Ченг Ят узнал об этом худшим из возможных способов, потеряв лицо перед двоюродным братом и, что еще хуже, перед своей командой.

Назад нельзя, но что впереди? Это моя жизнь жизнь жены прославленного бандита. «Теперь я одна из них». — сказала я себе в ту ночь, которая, казалось, была целую жизнь назад. Если так, если я хочу выжить в мире пиратов и наемников, нужно стать больше чем женой. Я не просто племенная корова. Он хочет сына? Пусть найдет себе ту, кого можно тащить в постель.

Как глупо было думать, что я могу остаться просто женой? Как глупо зависеть от такого человека, как Ченг Ят? Как глупо зависеть от какого бы то ни было мужчины!

Я встала, нашарила мешочек с зарплатой и выбросила за борт. Я покончила с зависимостью от Ченг Ята. Пусть он сам зависит от меня!

Вернувшись в каюту, я обнаружила, что Ченг Ят растянулся на циновке и спит, а Чёнг Поу-чяй молится перед алтарем.

Я подождала, пока юноша закончит молитву, а затем сказала, вплетя в голос нить хладнокровия:

— Пожалуйста, выйди.

Поу-чяй вытащил из угла шляпу и склонил голову.

— Да, дорогая матушка.

— Я не… — Я осеклась. Мне никогда не хотелось ребенка, а тут у меня вдруг появился взрослый сын. Тогда пусть слушается, как положено сыну. — И никогда больше не заходи в эту каюту.

Мне показалось, я услышала, как мальчишка смеется себе под нос, проходя мимо меня к двери.

ГЛАВА 15 СТИХИ

Я ждала за нашим обычным столиком у окна из желтой бумаги, отмахиваясь от запаха плесени. Пол в чайной был влажным и грязным.

После десяти дней непрекращающихся ливней Зянгбинь напоминал стареющую шлюху, с которой смыли косметику. Улица Небесной Династии по щиколотку утопала в грязи, мусоре, крысиных и собачьих трупах и прочих отбросах, которые даже не хотелось рассматривать. Товары были сложены штабелями на мостовой, в то время как владельцы лавок спасали инвентарь от наводнения. Весь город пропах гнилью. Больше всего огорчали беженцы из соседних деревень, которые стояли повсюду с протянутой рукой в поисках еды или денег, рассказывая истории о домах, животных и посевах, смытых бушующим потоком.

Какой-то мингхёнг за соседним столиком пересказывал сплетню о том, что дворец брата аннамского императора, стоявший недалеко от столицы, рухнул под натиском дождя.

Наконец пришла жена Ченг Чхата, бормоча извинения. Я подозвала хозяйку и попыталась сделать заказ несколькими словами на аннамском языке.

— Молодец, — похвалила госпожа Ли. — Отлично говоришь! — Она коснулась моего плеча, а потом перешла к другому клиенту.

Лицо жены Чхата выглядело опухшим и усталым, а голову плотно обхватывал красный платок. Она явно была в плохом настроении — или чувствовала вину? Я не стала вдаваться в подробности.

— Ты донесла ему.

— Я слышала, что этот зверь сделал с тобой Мне очень жаль, — сказала она. — Но мне не пришлось ему доносить.

— Что значит «не пришлось»?

— Я тебя умоляю. Здесь нет недостатка в злых языках, которые с удовольствием сообщат, какие травы покупает уважаемая жена Ченг Ята.

— Но ты подтвердила?

— Сестренка, я не говорила ни слова твоему мужу.

— Не называй меня так! Ты не заслуживаешь права считаться моей сестрой!

Даже госпожа Ли, принеся нам чай, поняла, как больно задело жену Чхата мое замечание, и тактично попятилась. Рука невестки дрожала, когда она взяла чайник и перегнулась через стол, чтобы налить мне чаю. Именно тогда я заметила шишку нее под платком.

— Твой недоносок-муж тебя ударил?

— Он расстроен, — отмахнулась она с легкостью, не соответствующей выражению ее лица. — Его избирают новым командующим, и внезапно каждый ждет, что он будет все на свете знать. Даже он сам. А из-за дождя поездка в столицу все откладывается.

— Он бил тебя не поэтому.

Она посмотрела на разводы на окне, затем снова налила себе чая, хотя сделала только глоток.

— Мой муж очень — как бы это сказать? — самоуверен.

— Конечно, я знаю. — Я догадалась, что размолвка как-то связана со мной.

Моя собеседница выпустила пар из чашки.

— Он говорит, что ты пытаешься управлять делами своего мужа. Его слова, не мои.

— Как он посмел…

— Он не единственный, сестренка. Ходят слухи, что ты пытаешься заполучить деньги капитана и настроить людей против него…

— Лгуны! Кто?!

— Я уверена, что тебя недолюбливает Лян — ваш тхау-мук — это не секрет. А еще казначей твоего мужа.

— Да чтоб их разорвало! — Я сердито взмахнула рукой и случайно опрокинула чашку. — Может быть, мне и правда стоит заняться его делами! У него кишка тонка противостоять твоему мужу.

Мы избегали смотреть в глаза друг другу, пока слуга вытирал стол.

Наконец жена Чхата жестом велела ему уйти и сказала:

— Мой муж просто заметил, что тебе следует прилагать меньше усилий для подсчета серебра и больше стараться родить сына.

— И ты того же мнения? Но это не твое дело!

Мне и так было трудно справиться с темпераментом Ченг Ята. Я не собиралась слушать приказы от других мужчин, особенно переданные через их жен. Да будь проклят каждый мужик на этом свете! И все бабы тоже!

— Сестренка, я уже говорила тебе, что я не…

— Я тебе не сестренка! Твоя сестра мертва! — Я резко вскочила с места, наплевав, что все на меня смотрят. — Знаю, ты, как и остальные, думаешь: если была шлюхой, то навеки ею останешься, да? Только шлюхи привечают мужчин, не рожая детей.

— Хватит! Сядь и прекрати позориться. Ты не знаешь ни слова из того, что я думаю!

Она сдернула платок, обнажая сизые залысины в тех местах, где были вырваны клоки волос.

— В чем бы ни обвинял тебя мой муж, я защищала твое имя, даже истекая кровью, моя дорогая младшая сестренка.

Весь обратный путь на сампане мы держались за руки, хотя едва ли перебросились парой слов. Вновь прибывшие корабли заполнили якорную стоянку между Большим и Малым Зелеными островами. By Сэк-йи вернулся к месту дислокации. Другой флот в северной части окружил большую джонку с черно-белыми знаменами.

Жена Чхата нахмурилась.

— Ты знаешь хозяина корабля? — поинтересовалась я.

Она пожала плечами.

— К сожалению, да.

— Друг или дьявол? Дай угадаю. Второе?

— Куок Поу-тай. Наш личный мудрец. Во всяком случае, так он нас уверял.

Сампан подплыл близко к берегу. Я сунула монеты в руку девушки, управлявшей лодкой, и вброд побрела на сушу.

Я послала людей разгрузить тунговое масло и рис, купленные в городе. Жена Ченг Чхата кивнула мне и улыбнулась, когда сампан отплыл.

Джонки валялись вдоль берега острова, как выброшенные на песок киты. Воздух трещал от звона долот и стука молотков. Женщины стригли бамбук, расщепляя его на волокна, и набивали ими корзины. Я прикрывала лицо от случайных осколков раковин, поскольку мужчины разбивали устриц кувалдами. Чуть дальше мужчины и женщины наполняли чаны ракушечной пылью и бамбуковыми волокнами, ожидая масла, которое я привезла, чтобы смешать состав для герметизации кораблей. Среди этого гвалта я услышала, как юношеский голос зовет мать.

Он имел в виду меня.

Ченг Поу-чяй опирался на молоток, его голая грудь блестела от пота, а дети сметали раздробленные им ракушки в ведра. Он помахал мне и улыбнулся. Этот паренек только что назвал меня матерью, хотя я ею точно не была.

Я втянула воздух и спросила:

— Где наш корабль?

Он дернул большим пальцем, рассмеялся и вернулся к работе.

Наша джонка лежала на боку на песке, облепленная людьми, которые выковыривали ракушки из корпуса. Густой черный дым окутывал одну сторону лодки, где выкуривали древесных червей. Оставалось надеяться, что мою одежду убрали.

Я нашла Ченг Ята, который увлеченно осматривал руль, и подождала, пока он меня заметит. Каждое слово, которым мы обменялись за последние несколько дней, касалось корабельных дел, позволяя нам поддерживать дружеские отношения.

— Я привезла масло, — сказала я наконец. — Ты был прав насчет того торговца. Настоящая крыса. Но цена… — Я встряхнула кошелек, так что он зазвенел. — Сэкономила для нас целых два ляна серебра. Вот что значит говорить на местном дьявольском наречии.

Капитан обернулся на мой голос и поднял брови, показывая, что впечатлен. Слабая похвала лучше, чем ничего, хотя несколько добрых слов не помешали бы.

— Ну и славно. Где мы сегодня переночуем?

— Навестим Куок Поу-тая. — Ченг Ят указал на якорную стоянку — Он женат на моей двоюродной сестре. Посмотрим, сможешь ли ты вести себя как примерная жена сегодня вечером.

В своем длинном мерцающем халате цвета индиго Куок Hoy-тай больше походил на ученого, чем на моряка. Он приветствовал нас на борту формальным поклоном[52]. У него был квадратный подбородок, а густые брови кустились под блестящим лбом, тогда как коса была расплетена, как хвост у неукрощенной лошади. Но, несмотря на необычную внешность, он точно так же обшарил меня взглядом, как и любой другой мужчина.

Хозяин пригласил нас к круглому столу на средней палубе и предложил мне ближайший к мачте табурет.

— Госпожа Ченг, я считаю, что здесь лучше всего укрыться от ветра.

Как оказалось, он усадил меня лицом к себе.

Жена Куока по имени Вонг-ян, худощавая, напоминающая журавля женщина, совершенно не похожая на Ченг Ята, хоть они и были родственниками, суетилась вокруг стола и выполняла роль послушной жены, подкладывая еду и доливая напитки. Вечернюю тишину лишь изредка нарушало жужжание мотыльков, которые сгорали в пламени лампы.

Я была рада узнать, что, в отличие от Ченг Ята, Куок Поу-тай не имел привычки предаваться разговорам о былой славе. Он сразу перешел к делу:

— В этой гавани больше слухов, чем кораблей. — У него была речь образованного человека. — Даже не верится, что Чхан Тхим-поу обманом заставил меня примкнуть к его команде, а затем развернулся и сдался властям…

— Лучше поверь, — проворчал Ченг Ят. — Мы все дураки. Поэтому и дружим. Интересно, прихватил ли он наши денежки.

Куок снова налил себе и моему мужу вина.

— Та же мысль пришла и мне в голову. Итак, мой друг, вы все еще намерены служить маленькому императору?

— Посмотрим, что Чхат узнает в столице. Может, лучше обойтись без негодяя Чхана.

Такие разговоры я слышала впервые. Мысль о том, чтобы остаться, настолько подняла мне настроение, что я потянулась за чаркой, намереваясь отпраздновать это событие. Куок наполнил посудину до краев, затем поднял свою для тоста:

Процитировав стихотворение, Куок добавил:

— Наш поэт Ли Бо[53] оправдал всех нас.

Он выпил, и мы с Ченг Ятом последовали его примеру.

— За новый аннамский флот, — сказал Куок. — Я полагаю, вы впервые проходите мимо колонн, госпожа Ченг?

Этот странный человек говорил стихами и загадками.

— Не обращай на него внимания, — махнул рукой Ченг Ят. — Все говорят про эти колонны, но никто их не видел.

— Мой дорогой друг, я раньше не видел твою красавицу-жену, но рад заметить, что она существует. Что думаете, госпожа Ченг? Обязательно ли видеть что-то своими глазами, дабы убедиться в его существовании?

— Поскольку я не имею понятия, о чем вы говорите, его существование меня не беспокоит. Или должно? — прищурилась я.

— Отличный ответ. Наверное, стоит объяснить. По легенде, много веков назад наш генерал Ма Юань[54] поставил пару бронзовых колонн, чтобы отметить границу с Аннамом. — Куок поднял руки, чтобы проиллюстрировать свой рассказ, а потом продолжил: — В предстоящем путешествии мы проплывем мимо этих колонн, даже не зная, где они, но в полной мере прочувствуем переход. Это все равно что граница между вами и мной: пусть мы ее не видим, но точно знаем, где она.

Ченг Ят рассмеялся:

— Вот тут ты прав. И рубеж этот покрепче ржавой железяки.

Я прикусила язык, мысленно напомнив, что нужно вести себя прилично в присутствии незнакомцев. Во время нашего знакомства Куок Поу-тай показался мне сложным человеком, очаровательным, но слегка напыщенным, поскольку он сыпал высокопарными словами. Было поразительно встретить пирата, с которым можно поговорить на другие темы, кроме привычных пиратских; да что уж там, с которым вообще можно поговорить. Но за словами скрывалось вполне ясное послание: изгиб его губ и блеск симпатичных глаз отправлял сигналы прямо мне между ног.

Еда была простая, собранная по сусекам, но вполне сносная. Куок и Ченг Ят обсуждали Чхан Тхим-поу, но суть разговора от меня ускользнула. Меня беспокоило только одно: останемся ли мы в Аннаме с учетом того, что визит Ченг Чхата в столицу закончился его назначением на пост командующего вместо Чхана. Но при мысли о Ченг Чхате я не могла отбросить воспоминание, как он избил из-за меня свою жену. Однако и мое тело помнило пинки и тычки мужа.

Между тем я словно превратилась в кролика, за которым охотится тигр. Охотник, чтобы не спугнуть жертву, смотрел украдкой, никогда не задерживая на мне взгляд, но я-то его чувствовала. И сама рассматривала Куока: долговязый и тощий, манерами он напоминал кошку, при этом глаза жили собственной жизнью, а язык окрашивал воздух цветистыми словами. От его внимания у меня горели щеки — или причина в вине? Я отставила недопитую чарку и накрыла ее рукой, когда Куок поднял кувшин с вином.

Он изобразил удивление, потом откашлялся и продекламировал, как актер:

— Еще одна из потрясающих жемчужин поэзии Ли Бо, — добавил он.

Я прикрыла рот рукой, но не успела спрятать смешок. Похоже, Куок подшучивал надо мной, но что может быть смешнее, чем пират, цитирующий поэзию?

Огонек в фонаре затрепетал и потух. Пока Куок цитировал еще одно четверостишие о выпивке, Вонг-ян встала и снова наполнила лампу маслом, а потом села, как и раньше, прямо. Наверняка она почувствовала, что ее муж оказывает мне внимание, но позволила себе только зевок, прикрыв рот рукой.

— Я подозреваю, что наши женщины устали, или им наскучили наши разговоры, или и то, и другое, — заметил Куок.

Он был отчасти прав. У меня выдался долгий день. В подобных ситуациях я привыкла уединяться в каюте, пока мужчины засиживались за выпивкой за полночь.

— Не нахожу ничего скучного в том, чтобы развлекаться поэзией, но уверена: у вас, мужчин, есть темы поважнее. — Я отодвинула табуретку, сигнализируя о своем намерении уйти. Жена Куока уже откровенно клевала носом.

— Пусть сидит, — сказал хозяин корабля. — Позвольте, я провожу вас в каюту.

Ченг Ят пододвинул кувшин поближе и рассмеялся, когда чуть не пролил вино; даже в тусклом свете его лицо пылало пьяным румянцем.

— Принеси еще вина на обратном пути.

Куок повел меня по палубе. В темноте корабль казался таким же по размеру, как и наш, разве что немного больше, но уж точно не таким захламленным: вдоль бортов ровными рядами стояли ящики, веревки были аккуратно свернуты.

Он остановился у люка, который казался темнее остальных, поскольку был сделан из полированного дерева.

— Вы сказали, что вам нравится поэзия. Если вы еще не совсем засыпаете, возможно, вам будет интересно взглянуть на мою библиотеку.

Я ни разу в жизни не слышала, чтобы кто-то упоминал библиотеку, и никогда не бывала в таких местах. Но обнаружить собрание книг на пиратском корабле? Должно быть, Куок заметил мое удивление.

— Проходите, это здесь. — Он отцепил фонарь от поручня, отодвинул задвижку и пригласил меня войти первой. На лестнице я потеряла равновесие, зацепившись о переборку, но головой уткнулась во что-то мягкое. Когда Куок спустился с фонарем, свет залил помещение, и моему взору открылись стеллажи, заваленные книгами и свитками.

— Моя скромная обитель, — промурлыкал капитан.

Его умение читать само по себе удивляло. Я ни разу не встречала грамотного моряка; именно поэтому капитаны, в том числе Ченг Ят, нанимали казначеев. Я и сама даже не держала в руках книгу. Не спрашивая разрешения, я взяла один том с полки. Он оказался одновременно и тяжелее, и изящнее, чем мне представлялось: плотная стопка листов бумаги, сшитая по одному краю.

— Вы все это прочли?

— К сожалению, да. Моя библиотека нуждается в пополнении.

Он повесил фонарь на стену и пригласил меня присесть на полированную скамью в центре трюма. Я открыла наугад книгу, лежавшую на коленях; бумага была мягкой, но хрупкой, словно кожа старика. Одну страницу занимал рисунок тушью: пагода в горах, вокруг которой каллиграф вывел иероглифы, похожие на червячков. Через несколько страниц между текстовыми блоками втиснулось изображение хризантемы. Я поднесла его ближе, пытаясь разгадать значение напечатанных слов, но с таким же успехом можно было рассматривать следы куриных лап на грязи.

— Вы знаете это стихотворение? — спросил Куок, который незаметно для меня присел рядом.

— Никогда не читала его раньше. — Я захлопнула книгу. — Это Се Линъюнь[55], пейзажная поэма с посланием: нужно постоянно меняться, и разум будет свободен. Одна из последних работ, написанных во время ссылки в Гуанчжоу. Знаете это место?

Я задержала дыхание. Что означает его замечание? Может, он что-то знает обо мне? Интересно, достигли ли его ушей слухи и как я выгляжу в его проницательных глазах.

— Бывала там, — ответила я нарочито небрежным тоном. — Если коротко, то вонючая дыра.

— Да, согласен. Возможно, мы видели друг друга раньше, даже не подозревая об этом.

Я осторожно спросила:

— В библиотеке?

— Ха! Единственная библиотека, которую я видел и где практически жил, принадлежала моему так называемому хозяину. Если бы вы зашли к нему в гости, я бы запомнил.

— Так где же вы могли меня видеть? — Я надеялась, что мягкий свет скроет мою дрожь.

— Боюсь, нигде, если только у вас не было привычки дружить с уличными попрошайками. Одна из работ, которую мне поручал хозяин. Хотя иногда я и сам сбегал из той темной дыры.

— Интересно, как так получилось, что грамотей стал командовать пиратами — впрочем, я же не знаю, чем вы занимаетесь.

— Я бандит. Пират. Пена, плавающая в море. Но не грамотей. Мой отец верил, что я смогу стать ученым. Думал, если я научусь читать и писать, то смогу избежать работы на рыболовецком судне, как он, и займу чиновничью должность в городе. В итоге он отдал меня пьяному старому писцу в Гуанчжоу, который обращался со мной скорее как с рабом, чем как с учеником. Мне полагалось просить милостыню и вытирать за хозяином мочу, однако мне удалось кое-чему научиться, перед тем как сбежать… Но забудьте мою историю, у всех нас свое темное прошлое. Эта каюта, этот сад стихов — мой побег в лучший мир.

У меня до боли сжалось сердце. Еще один отец продал ребенка, пусть и с более благородной целью. Как сложилась бы моя судьба, если бы меня продали писцу?

— Чудесно иметь такой сад, — сказала я.

Куок открыл книгу на другой странице.

— Верно. А вот цветок, который вы, возможно, знаете. Очень известное стихотворение Сюэ Тао[56]. Написано тысячу лет назад, но все еще находит отголосок в душе. Но Сюэ Тао — женщина, так что из ваших уст эти строки прозвучат более достоверно.

— Не слишком ли старое стихотворение? — заметила я. — Я не очень люблю прошлое.

Он проницательно посмотрел на меня, словно понял намек, скрытый в моих словах, включая предположение, что у нас похожее прошлое, потом поставил книгу на место и вернулся к скамейке уже с другой.

— Тогда вот это доставит вам удовольствие. Совсем новые стихи. Каких современных поэтов вы предпочитаете?

Мы выдержали взгляды друг друга. В свете лампы щеки у Куока горели, словно вторая пара глаз.

— Вообще-то я не читаю стихов, — призналась я.

— М-м-м… Пожалуй, каракули на странице не заменят настоящую человеческую плоть и кровь.

В трюме стало жарко — то ли оттого, что мы сидели вплотную в замкнутом пространстве, то ли из-за прилива крови к моей коже, я не понимала. Медленно моргнув, я отвернулась.

— Возможно, вы предпочитаете прозу. — Капитан встал со скамейки и присел на корточки перед низкой полкой, проведя пальцами по похожим корешкам, затем вытащил один из томиков и обернулся, все еще не разгибаясь: — Вот эта совсем свежая. «Сон в красном тереме»[57]. Правда, я не дочитал. Трудно проникнуться тоской богатого юноши-бездельника. Но если вам хочется…

— Никаких историй.

— Хорошо. Тогда что же вы читаете?

Хватит его дразнить, подумалось мне. Этот человек уверен в себе — даже чересчур, — он красноречив и умен. Но скользок и прозрачен, как вода, в которой слишком легко утонуть.

— Я читаю мужчин.

Одинокая капля пота скатилась у меня по шее. Пылинки сверкали в луче фонаря, как звезды.

— Боюсь спрашивать, что вы прочли во мне, — произнес он.

— И правильно боитесь.

Губы Куока дернулись, а затем расплылись в улыбке.

— Предлагаю сделку. Я научу вас читать книги, а вы научите меня тому, как женщины «читают» мужчин, sjwr Не хотелось бы раскрывать свои секреты.

— Я и не жду секретов. Поэтому предлагаю честную сделку. Можем начать с моей части.

Он вернулся на место рядом со мной на скамье и открыл книгу; одна часть тома лежала у него на коленях, другая — у меня. Книга могла в любой момент рухнуть в пропасть между нами, и он скользнул ближе, почти прижавшись ко мне.

Палец Куока начертил простой символ из трех вертикальных штрихов.

— Три линии, одна загибается в конце, как вода, несущаяся вниз по течению: «река». — Он перевернул несколько страниц, пока не нашел нужный символ. — Снова три черты, все слева направо. Ничего общего с водой: это «тройка». — Его рукав слегка коснулся моей руки, когда он изображал, как пишется второй иероглиф. — И опять три черты, самая высокая в центре, и все прилегают к земле: «гора».

Я наклонилась, чтобы рассмотреть изгиб второй черты, но заслонила головой свет, а когда распрямилась, то лицо Куока нависало над моим, наполовину освещенное, наполовину скрытое во тьме.

— Ваша очередь, — шепнул он.

— Моя очередь?

— Вы сказали, что читаете мужчин. — Он раскинул руки, уронив книгу. — Прочтите меня.

— За три иероглифа? Нечестная сделка.

— Вы умеете торговаться, насколько я вижу. Мне придется потрудиться, чтобы получить свое.

Я словно стояла на краю пропасти, глядя на костер внизу.

Малейший толчок мог заставить меня упасть. Мне следовало остановиться. Встать, зевнуть и сказать, что мне пора в свою каюту. Одной. А Куок пусть возвращается к Ченг Яту и вину.

Судно качнулось на небольшой волне, и его плечо прижалось к моему. Я задержалась на одно сердцебиение дольше, чем надо, прежде чем отодвинуться.

— Может быть, сейчас не лучшее время для уроков, — пробормотала я.

— Может быть. Но ваше присутствие напоминает мне об одном стихотворении. Позволите поделиться? Нет, книга не нужна: всё здесь. — Он постучал по лбу. — И снова танский поэт.

Куок прочистил горло и продекламировал:

Его голос порхал вверх-вниз, словно ласточка, пикирующая прямо в каюте. Когда-то мама рассказывала мне простые истории, а еще я смотрела представления уличных сказителей в Гуанчжоу… Но ни разу в жизни никто не читал вслух только для меня.

Он закончил. Умом я поняла не все, но что-то внутри меня изменилось.

Кто знал, что слова своим звучанием и переплетением, отделенные от привычного значения, могут так взволновать душу человека? Как случилось, что поэт, умерший века назад, управляет моим сердцем через уста этого странного, красивого и очень опасного человека? Какой новый путь я могла бы наметить для себя, умей я читать?

И давно ли я задержала дыхание?

Я откинулась назад, и моя ладонь нечаянно накрыла его руку.

Свет лампы подрагивал, комната мерцала. Прохладный ветерок проник внутрь. И тут я почувствовала куда более тягостное присутствие еще одного человека.

У меня над головой, обрамленные темным люком, мерцали мотыльками нос, щеки и лоб Ченг Ята.

ГЛАВА 16 ТУШЬ

Муж ничего не сказал о том, что видел или напридумывал себе, в чем мог обвинить меня. В последующие дни он вообще ничего не говорил мне, разве что рассуждал о кренах и дождях, которые пусть реже, но все же мешали работе. В свою очередь, я рассказала о растущем числе беженцев, стекающихся в Зянгбинь, и о слухах насчет боевых действий на юге. При упоминании его двоюродного брата Ченг Ят сдерживался и не открывал свои мысли. Чем дольше мы ждали возвращения Ченг Чхата, тем сильнее становился страх перед вестями, которые он принесет из столичного Тханглонга: предстоит нам отправиться в бой или вернуться в Китай. В любом случае это означало оставить Зянгбинь.

Мой муж и Куок Поу-тай ни о чем другом не говорили, когда последний пришел осмотреть нашу джонку, только что снятую с мели. Это расстроило меня, поскольку я рассчитывала, что Куок станет флиртовать со мной и я, возможно, откликнусь. Я извинилась и вышла на верхнюю палубу, где дождь превратился в еле заметный туман. Там я наблюдала за текущими работами вдоль берега, в то время как разум метался между переулками Зянгбиня, заполненными магазинами и девушками в аозай, и пыльным трюмом, набитым книгами.

Куок нашел меня на палубе как бы случайно. Мы обменялись наблюдениями о погоде, что заставило его вспомнить очередное стихотворение — о бледно-голубом небосводе.

Слушая эти строки, я почувствовала себя одним из листиков, которые раскачивались на ветру в стихах.

Что бы сказал Куок, увидь он меня сейчас сидящей на полу комнатки без окон с кистью, занесенной над забрызганной чернилами бумагой? Китайский монах, который согласился растолковать мне грамоту, стал первым учителем в моей жизни и, возможно, худшим, но выбора у меня не было. За немалую дополнительную плату он согласился сохранить в тайне наши встречи.

— Ладно, на сегодня я прощу тебе неровные точки, но посмотри на вертикальные черточки! — Худощавый человечек навис над моим плечом: — Вот здесь и здесь: точно покореженные черви! Пропиши еще сотню.

Я бросила кисть.

— Но это даже не слова! И мне все равно, как они выглядят. Я просто хочу научиться читать… — Мне удалось прикусить язык, прежде чем вырвалось слово «стихи». Я и так рисковала, наврав монаху, что пытаюсь разобрать корабельные книги.

— Конечно, не слова! Но как ты собираешься писать слова, пока не овладеешь кистью? Если бы тигра переодели собакой, ты бы хвалила его за полоски?!

— Я никогда не видела тигра, поэтому не знаю.

— Вот именно! Все черточки, которые ты пишешь, должны выглядеть настоящими тиграми, тогда не ошибешься. Пока ты размышляешь об этом, приступай к работе с тушью. Эта… кхм… жидкость, которой ты якобы пишешь, настолько разведена водой, что можно пить ее вместо чая.

После десяти дней с моим так называемым мастером я научилась читать ровным счетом десять слов, а писать и того меньше. Мои достижения были бы лучше, если бы я имела возможность практиковаться. Но где мне разложить бумагу и кисти на нашем корабле, чтобы не рассердить Ченг Ята? Обычно народ не учится грамоте, тем более женщины. Хуже того: мужчина-командир не потерпит, чтобы жена заткнула его за пояс. Даже если бы Ченг Ят не стал бы возражать, вдруг он заподозрит более глубинный мотив, в котором найдется крупица правды?

Я закончила прописывать сотню черточек, получила неохотное одобрение монаха, сунула кисти в тетрадь и запихнула все в сумку. Убедившись, что дождь прекратился, я вышла в переулок. Кого я обманывала, считая, что в двадцать семь смогу обучиться грамоте с легкостью школьника? При таком темпе мне придется прожить до трехсот лет, прежде чем удастся прочитать простенькое новогоднее благопожела-ние из двух строф.

Холодный ветер ворвался в переулок и обжег мне шею. Я втянула голову в плечи и ускорила шаг. Прохожие заполнили улицу Небесной Династии, воспользовавшись переменой погоды. Я решила сделать то же самое: сегодня не заходить к мадам Ли и успеть на корабль до следующего ливня. Я поспешила к докам в начале улицы, и тут увидела его.

Куок оживленно что-то обсуждал с группой китайцев и аннамцев. Его наряд снова выглядел как нечто среднее между одеянием матроса и ученого, и со своим ухоженным скульптурным лицом Куок казался лебедем среди стаи гусей. Он вскинул голову, и наши взгляды встретились.

Он кивнул собеседникам, извиняясь. Сумка у меня в руке налилась свинцовой тяжестью. А вдруг Куок догадается, что внутри? А если захочет посмотреть? Мою писанину стыдно кому-то показывать, да и мотив слишком очевиден. Куок сразу пригласит меня поупражняться в письме, а я в момент слабости могу и согласиться.

Чья-то рука схватила меня за локоть сзади.

— Рад тебя видеть! Пойдем! — Ченг Поу-чяй оттащил меня в сторону.

— Ты что делаешь? — возмутилась я.

— Надо возвращаться! Быстрее! Я помогу тебе донести сумку.

Он уже перехватил одну ручку. Я поспешила дернуть ее обратно, и тут защелка на сумке открылась. Учебник развернулся, кисти стукнули друг о друга. Я поспешно свернула свиток, но слишком поздно. Заметил ли Куок с такого расстояния?

— Не смей никому говорить, что у меня в сумке, — прошипела я. — Что за спешка?

— О, я думал, ты знаешь. Ченг Чхат вернулся!

Я позволила пареньку отвести меня к причалу, всего раз обернувшись и пожав плечами в ответ на взгляд Куока.

Сампан отплыл под проливным дождем, и я крепко прижала сумку к себе. Мое пребывание в Зянгбине подошло к концу.

ГЛАВА 17 БОЕВЫЕ СЛОНЫ

Два дня спустя две сотни кораблей последовали за Ченг Чхатом с якорной стоянки, взяв курс на Центральный Аннам.

Если предстояла война, то лучше бы мы остались в Зянгбине. Я-то думала, что мы завершим месяц неопределенности, слухов и беспокойства с высоко поднятой головой, с ощущением собственной великой миссии вроде тех, которыми мужчины любили хвастаться на бесчисленных попойках в Тунгхое. Вместо этого мы застряли вместе с напуганными, страдающими морской болезнью аннамскими солдатами, многие из которых были совсем еще детьми, подобранными в порту Хайфона, и собирались переправиться на тысячу ли вдоль побережья для мобилизации, о которой никто, даже невежественные аннамские командиры, ничего не знали. Триста ртов днем и ночью жевали орехи бетеля, и в итоге палуба превратилась в куда более кровавое поле битвы, чем когда-либо видели наши пассажиры.

Даже A-и бурчала:

— Грязные мартышки! От этого бетеля у них мозги сгнили! Потом сто лет будем палубу драить!

Я нахваталась достаточно аннамских бранных слов, чтобы предупредить ее:

— Ты вряд ли захотела бы слышать, что они говорят о нас. Наконец в середине шестого дня тхаумук как никогда счастливым голосом объявил:

— Бросить якорь! Опустить паруса! Уберите этот вонючий сброд с моего корабля!

Сампаны и бамбуковые плоты роем отплыли от берега, чтобы забрать наш человеческий груз. Высадка превратилась в хаос. Солдаты толкались, перепрыгивая через борта, некоторые мазали мимо цели, и тяжелые рюкзаки утаскивали их под воду. Мне казалось почти наслаждением утонуть в ктой синей, словно тушь художника, воде.

Длинный извилистый пляж с ослепительно-белым песком тянулся от края до края, окаймленный бесконечной вереницей кокосовых пальм с поникшими головами, ia которыми виднелась такая густая растительность, что, казалось, ничто не могло проникнуть сквозь нее. Я впервые видела джунгли. Кое-где попадались небольшие проплешины и брезентовые шатры; судя по всему, здесь был лагерь.

Ченг Ят чем-то занимался с казначеем. Я спросила тхау-мука:

— Где мы?

— Даже знай я название места, мне бы не позволили его произнести. Но я не знаю, и это существенно облегчает дело.

Утром, пока Ченг Ят надевал свою новую форму адмирала черных джонок Императорского аннамского флота, я стояла у него за спиной, разглаживая складки на шелке.

— Женщина, я тебе не сын.

— Пытаюсь помочь тебе выглядеть адмиралом, а не нищим.

Его ворчание граничило с удивлением. Должно быть, муж пребывал в хорошем настроении по пути на свое первое совещание. Я надеялась, что он оценит мои попытки быть настоящей женой адмирала.

Разумеется, в сампане мне не нашлось места. Пришлось ждать, чтобы присоединиться к коку и трем пустым бочонкам из-под масла на наемном пароме до берега.

Не успели мы ступить на сушу, как нас окружили продавцы, наперебой предлагая фрукты, шляпы и амулеты из кокосовой скорлупы. Очевидно, по окрестностям прополз слух, что в район прибыли тридцать тысяч новых солдат. Наверное, на этом пляже собрались все разносчики и воры Центрального Аннама.

Я прошла за коком через поляну среди деревьев и быстро потеряла его из виду в импровизированном городке из палаток. Мужчины, в основном молодые и демонстрирующие свои загорелые торсы благодаря одеяниям, скорее напоминающим набедренные повязки, хаотично перемещались, таская ведра, мешки или тяжелые ящики между группами, которые разжигали костер или собирали оружие. Ярко-красные от бетеля брызги слюны летели со всех сторон. Кое-где волы тащили телеги, бегали стаи одичавших собак. Единственная разница между этим лагерем и настоящим городом заключалась в том, что единственной женщиной в поле зрения была я.

Когда я проходила мимо, разговоры стихали, а в спину мне неслись непристойные комментарии. Я слишком поздно сообразила, что не очень-то практично было наряжаться в обтягивающее красное шелковое платье и брести в одиночестве через военный лагерь, а потому ускорила шаг и направилась к шатру, где, как я предполагала, находился командный центр.

Двое мужчин преградили мне путь — один высокий, другой низенький и пухлый, словно бочонок, — и фальшивовежливым тоном пригласили меня присоединиться к ним в их палатке. Я потянулась за лежащим на земле камнем и на лучшем своем аннамском пояснила, куда именно им следует направиться.

А потом бросилась бежать.

Часовые в форме остановили меня у шатра. Я попыталась протиснуться мимо них, прокладывая себе дорогу локтями, и, задыхаясь, пробормотала:

— Я жена адмирала.

Маленький, усатый, как мышь, чиновник высунул голову и уставился на меня, словно на какую-то дрянь, которую он выплюнул за обедом.

На смеси кантонского и аннамского я просипела:

— Впустите меня! Адмирал Ченг Ят. Его жена.

— Простите, госпожа. Они очень заняты.

Дав еще один шанс своему аннамскому, я мило улыбнулась.

— Мой друг-император внутри? Пожалуйста, скажите ему, что госпожа Ченг Ят-соу прибыла по его просьбе.

Усы дернулись, пока чинуша принимал решение. Голова нырнула внутрь. Затем меня пустили в шатер.

Внутри было жарко и душно; пространство скудно освещалось единственным отверстием в потолке. Все присутствующие мужчин были в униформе: черной, как у матросов Ченг Ята. Я догадалась, что униформа означает принадлежность к армии. Двое мужчин выделялись на общем фоне в бело-золотых официальных одеяниях. Я приняла их за членов правящего клана, хотя они были слишком взрослыми и не годились на роль юного императора. Вместе с Ченг Чхатом они склонились над картой на столе.

Другой человек в мерцающей черной форме что-то сказал членам королевской семьи, затем повернул голову, и я узнала Куок Поу-тая, который улыбался мне через весь шатер. Впрочем, меня было нетрудно заметить: этакая красная слива в джунглях синего и черного. Два члена королевской семьи проследили за взглядом Куок Поу-тая в моем направлении. Я выдержала их внимание, пока они снова не повернулись к карте.

Вдруг из толпы откуда ни возьмись вынырнул Ченг Ят и оттеснил меня в угол.

— Тебя здесь быть не должно.

— Кто сказал?

— Думаю, это и так очевидно. Никаких женщин.

Зазвонил колокол. Присутствующие сбились к одному концу шатра.

— Попрошу кого-нибудь проводить тебя обратно, — буркнул Ченг Ят.

— Лучше попроси дать мне попить. Я истекаю потом от этой жарищи.

Дневной свет залил весь шатер. Одна его стена поднялась наверх, словно занавес.

— Пожалуйста, уходи, но без суеты, — сказал мне муж.

Я подождала, пока он протиснется сквозь толпу, чтобы присоединиться к более высоким чинам, после чего нашла место, откуда мне все было видно, если встать на цыпочки.

Внезапный яркий солнечный свет, должно быть, сыграл со мной шутку: уж слишком странная мне представилась картина. На другом конце плоской травянистой поляны огромные листья целой банановой рощи хлопали, как куриные крылышки; земля грохотала, хруст раскалывающейся древесины становился все громче; целые банановые стебли валились в разные стороны.

А потом из рощи вышло существо, в реальность которого я раньше не верила: невероятно высокое и круглое, с серым валуном вместо головы, крыльями вместо ушей и качающимся змеиным носом. Его спина возвышалась подобно горной вершине, увенчанная корзиной, где сидел человек — крошечный, как кукла, по сравнению с животным, на котором он ехал и которое лишь отдаленно напоминало гладких нефритовых слонов, которых мне доводилось видеть в храмах.

За ним из рощи вышло еще одно такое же чудище и еще одно, спины обоих покрывали разноцветные плащи, а невыразительные крошечные черные глазки поблескивали из-под нависающих век. На одном из слонов сидел барабанщик, хотя удары в барабан едва ли перекрывали грохот, производимый гигантскими тварями. Я стояла на цыпочках до тех пор, пока у меня не заболели ступни, а целая армия слонов — я сбилась со счета на шестидесяти, — растоптав бананы в труху, выстроилась в поле. Животные, у которых на плечах были привязаны круглые щиты, видимо, принадлежали офицерам.

Словно по сигналу, два слона по обеим сторонам шеренги задрали хоботы и издали пронзительный, почти музыкальный рев, от которого у меня пробежал холодок по спине. Не такой я себе представляла армию: передо мной было нечто чудовищное и древнее.

Я опустила пятки на пол, решив, что больше смотреть не на что, и тут снова забили в барабаны и раздался трубный рев. Я поднялась на цыпочки как раз вовремя, чтобы увидеть огромного морщинистого слона, который по размерам далеко превосходил остальных. Монстр вынырнул через брешь в шеренге животных поменьше; у каждой его ноги шествовал пехотинец со щитом. Фигура в шлеме скорее стояла, чем сидела внутри украшенной лентой башенки, воздев к небу меч. Всадник выкрикнул команду, барабанный бой прекратился, и огромный слон остановился в нескольких шагах от двух королевских особ.

Я думала, что меня уже ничем не удивить, но тут слон согнул передние ноги и поклонился. Всадник выбрался из башни, соскользнул вниз по шее слона и приземлился в полном поклоне перед человеком в желтом шелковом одеянии; голова наездника торчала из жесткого парчового воротника, придавая человеку схожесть с коброй.

Я прошептала чиновнику в форме рядом со мной:

— Кто это?

Тот откашлялся.

— Человек в желтом — дядя императора.

— Нет, я имею в виду… того, другого, мужчину, который только что слез со слона.

Чиновник гнусаво рассмеялся в нос.

Армейский офицер передо мной повернулся и прошептал:

— Ты не знаешь? Это генерал Буй Тхи Суан. — Заметив мое недоумение, он объяснил на кантонском диалекте: Командует армией.

Зрители расступились, позволяя дяде императора и генералу Суану выйти из-под палящего солнца. Понятное дело: генералу в тяжеленных доспехах и высоком остроконечном шлеме наверняка было невыносимо жарко.

Генерал двинулся к центру беседки уверенной походкой; так, по моим представлениям, мог бы передвигаться лев. Суан оглядел шатер, прежде чем остановиться перед дядей императора. Мне была видна только пара глаз, остальное скрывал массивный шлем. Может, у меня разыгралось воображение, или же глаза командующего на миг полоснули меня огнем?

Дядя императора хлопнул в ладоши. Трое часовых бросились вперед. Двое сняли с генерала доспехи, затем отступили в сторону, позволяя третьему снять шлем.

У меня защипало глаза, как будто в них ткнули. Непостижимый последний год принес мне много странных зрелищ; какие-то были ужасающими, какие-то невероятными, но конкретно это изумило больше всех прочих.

Предводителем армии слонов и верховным главнокомандующим Аннамской империи была женщина.

ГЛАВА 18 РЕКА ДУХОВ

Я снова и снова умоляла Ченг Ята познакомить меня с женщиной, которую прозвала командиром слонов, и устроить нам встречу. Я даже толком не знала, о чем буду с ней говорить и найдем ли мы общий язык, но даже вежливое приветствие позволило бы мне подышать одним воздухом с женщиной невообразимой мощи и силы.

Каждый день я донимала мужа, и всякий раз он реагировал более гневно, чем в предыдущий.

— Что ты предлагаешь мне сказать ей в те редкие моменты, когда мы находимся под одной крышей? Что у моей жены появились предложения по стратегии, припасам или транспорту? Или, может быть, генерал захочет услышать твои советы по поводу ароматизированного мыла? Думаешь, мы там сидим и чаи гоняем?

— Может, так оно и есть, откуда мне знать?! Вижу только, как ты отлично выглядишь благодаря тому, что я разглаживаю складки на твоей униформе и начищаю пуговицы в такую адскую жару. Я стараюсь играть роль хорошей супруги, а взамен прошу лишь маленькое одолжение.

— Ты перегибаешь палку, женщина, — отрезал Ченг Ят.

А потом уже было слишком поздно. Великая армия и флот империи свернули лагерь и направились на юг к Сонг Линь, реке Духов. В то утро, когда наша джонка покинула якорную стоянку, деревья вновь содрогнулись, и фигура в шлеме на ротанговом троне повела в джунгли процессию четвероногих бронированных сухопутных кораблей.

Несколько дней спустя я стояла на юте, смахивая жуков прямо в пучину грязной серой реки и обшаривая взглядом заросший джунглями берег в поисках каких-либо признаков приближающейся армии топочущих слонов.

Но здесь у реки Духов перемещались лишь люди и оружие, день за днем все новые солдаты прибывали к северному берегу, чтобы переправиться через широкую реку на южный берег. Предполагалось, что мы можем столкнуться с укреплениями повстанцев на южном берегу, но единственными врагами, которые приветствовали нас, были тучи насекомых, спустившиеся в сумерках. Я заскучала. Как оказалось, война — это по большей части ожидание. У меня на глазах очередной перегруженный плот опрокинулся и сбросил свой человеческий груз: одни поплыли к берегу, других пришлось вытаскивать, а третьих несчастных затянуло на дно с тяжелыми рюкзаками. Местная природа с жадностью пожирала мужчин.

На краю лагеря на южном берегу спешно возводили закрытый шатер для банкета в честь Праздника весны[58], который аннамцы называли Тет. Ходили слухи, что к нам нагрянет лично император. Массивные бамбуковые каркасы завесили тяжелыми циновками, разноцветными флагами и длинными узкими полосками с благопожеланиями, и все это выглядело до странности нелепо между унылой рекой и суровой дикой природой окрестных холмов. Шатру было здесь не место, как и армии в целом. Мне здесь тоже не находилось роли. Окрестности принадлежали исключительно комарам, змеям и тиграм.

Удар по корпусу вывел мена из задумчивости. Чёмг Поучай выбрался из сампана с двумя другими мужчинами. Они натягивали веревки, чтобы поднять тяжелый груз. Из-за борта поднялось суровое красное лицо — огромная, почти в человеческий рост, статуя Куан Тая[59], бога войны, явно украденная из какого-то храма. Я-то думала, что в Аннаме мы перестанем быть пиратами.

Я крикнула вниз:

— Разве молитва украденному богу не сулит несчастья?!

Поу-чяй вскинул голову и ответил без обычной озорной ухмылки:

— Куан Тай рад любому действию. Давай, помолись с нами!

Он и его помощники поставили божество рядом с рубкой вместе со свечами и жертвенными фруктами. Поу-чяй, казалось, находился в трансе: он без конца отбивал поклоны и читал молитвы. Его искренняя вера произвела на меня впечатление; я не находила в себе такой привязанности к кому-либо, будь то божество или реальный человек.

Когда паренек завершил молитвы, я спустилась к нему. Он вздрогнул и будто встревожился.

— Отвези меня на берег, — <— попросила я.

— Вряд ли это здравая мысль…

— Ай-я! Как ты смеешь…

— Я говорю про твои волосы. Можно?

Он вскочил на ноги и вынул у меня из прически шпильку. Орудуя ею как гребешком, он заново собрал мои волосы в пучок. Я не видела, что он там сотворил, но женщина на другом конце палубы одобрительно кивнула.

— Вот так. Теперь ты самая красивая женщина в Аннаме, как тебе и положено. Поехали, — сказал Поу-чяй.

Должна признаться, я ощутила прилив удовольствия. Какой еще юноша, кроме придворного евнуха, сумеет позаботиться о женской внешности?

Солдаты заполнили новогодний шатер, превратив его во дворец. Они задрапировали стены красной тканью[60]; с каждой балки свисали праздничные фонари, везде развернули массивные свитки. На приподнятой платформе, занявшей один конец шатра, женщины обшивали желтой тканью конструкции, похожие на троны. В противоположной стороне двое мужчин, сгорбившись над стопками красной бумаги, рисовали новогодние благопожелания, а их помощники раскладывали листы для просушки на соседних столах.

Супругу Ченг Чхата я обнаружила среди других женщин чуть поодаль. Мы впервые увиделись с тех пор, как добрались до реки. Я подскочила к ней, испытывая порыв обнять дорогую подругу. Она сунула руку в открытый мешок и протянула остаток мне.

— Попробуй, — предложила она. — Называется мыт[61] — великий вклад Аннама в мир. Единственный, насколько мне известно.

Я отложила стопку одежды для праздничного вечера и взяла горсть измельченных сухофруктов и кокосов. Это действительно было очень вкусно.

— Дамы, я предлагаю оставить угощение на вечер, — раздался знакомый голос.

Как оказалось, я не узнала Куок Пoy-тая в одном из каллиграфов. Другим был аннамский офицер.

А я предлагаю тебе заняться своими делами. — буркнула жена Чхата, добавив: — Почему бы тебе не написать что-нибудь для меня?

— Как раз заканчиваю. — Он положил полоску со свежей надписью на соседний стол, придавив углы маленькими камнями. — Жене достопочтенного адмирала.

— Могу представить, что ты там накалякал про меня: «Больная корова валяется в трюме».

Куоку шутка не понравилась. Может быть, в силу учености он предпочитал правдивость в ущерб юмору. Он повернулся ко мне:

— Ченг Ят-соу, а какую надпись вы бы предпочли?

— Любую. Если это не танское стихотворение, — добавила я с улыбкой.

Эту шутку он воспринял нормально. Пламя, которое запомнилось мне с того вечера в библиотеке, снова загорелось в его глазах и вспыхнуло у меня в груди огненным шаром. Куок открыл было рот, чтобы ответить, но тут встряла жена Ченг Чхата:

— Я знаю! Каждый год по сыну.

— Только напишите такое, и я убью вас обоих, — проворчала я.

— Верю, что вы на это способны! — улыбнулся Куок.

Он разложил чистую бумагу и обмакнул кисть в тушь. Едва он поднял инструмент, чтобы начать писать, у входа поднялся шум. Молодой аннамский солдат распахнул откидную створку и взволнованно что-то выкрикнул. Аннамский офицер рядом с Куоком вытянулся по стойке смирно, остальные бросились к двери.

— Что он сказал? — поинтересовалась жена Чхата.

Аннамский офицер нахмурился и ответил на ломаном кантонском диалекте:

— Негодяй, который мы накажем, сказал: «Привезли свинью. Императора тоже».

Шатер опустел. Я едва могла что-то разглядеть сквозь толпу зевак, выстроившихся вдоль берега, зато слышала восторженные крики. Сквозь легкий туман проплыл сампан, а за ним более крупный корабль, украшенный желтыми императорскими знаменами.

Когда первую лодку вытащили на гальку, толпа расступилась, пропуская слуг, которые тащили на шестах двух огромных блестящих жареных свиней. Я старалась не думать о том, сколько дней путешествовали поросята и сколько мух на них успело попировать. Восхитительный сладковатый аромат, тянущийся за жарким, взывал прямо к желудку.

На королевский корабль отнесли паланкин, чтобы доставить императора на берег, но его свиту так плотно обступили зеваки, что я лишь слышала бой барабанов и мельком заметила желтый шелковый халат. Не увидев больше ничего, я направилась обратно к шатру, но встретила на пути Куок Поу-тая. С легким поклоном он обеими руками[62] протянул мне свернутую в трубку бумагу. Как только я приняла ее, он удалился.

Спрятавшись от ветра за шатром, я развернула свиток. Что бы ни говорили эти слова, выглядели они прекрасно. Почерк Куока, дикий и необузданный, кружился по листу, словно бабочка. Манера письма была стилизованная, и я сомневалась, что когда-нибудь сумею разобрать такие буквы.

— Видела, как тот тип передал тебе свиток.

Прежде чем я успела свернуть бумагу и спрятать в рукав, жена Ченг Чхата выхватила ее у меня из рук. Она свистнула мужчине, который ошивался по другую сторону чахлой лужайки; я узнала в нем казначея с их корабля.

— Нет! — крикнула я, но моя невестка уже сунула свиток ему под нос:

— Читай!

Казначей покраснел и смущенно покосился на меня. Было слишком поздно возражать: он уже видел надпись, да и мне тоже было любопытно узнать, что там написано. Я кивнула.

Настала моя очередь покраснеть, когда казначей тихо прочитал:

— Оставайся всегда молодой и красивой.

Я задержала Ченг Ята у входа в шатер под предлогом, что поправляю ему воротник и отряхиваю пух с его черной униформы, но на самом деле мне хотелось пропустить людей вперед, а самой войти через несколько минут, чтобы сделать наше появление еще более заметным.

Муж в ответ ткнул пальцем в вылезшую из вышивки на жилетке нитку, которую я пригладила мокрым пальцем. Наконец-то у меня появилась возможность надеть платье из мерцающего красного шелка, которое я сшила в Зянгбине, хотя теперь я беспокоилась, что оно, возможно, слишком женственное для долгожданной встречи с генералом Буй Тхи Су-ан, командиром слонов.

— Другим мужчинам лучше смотреть на императора, а не на мою жену, — заметил Ченг Ят и сжал мне руку. Я похлопала его по спине.

Все головы повернулись, когда мы вошли в дверной проем. Я не сомневалась, что мы красивая пара, даже среди нарядно одетой толпы. Впервые я действительно почувствовала себя частью элиты, когда мы проходили мимо столов, занятых чиновниками и офицерами, часть из которых носила мантии императорского двора. Вдоль стен между благопожеланиями и свитками стояли часовые в парадной форме. Шатер превратился в роскошный банкетный зал.

Стол адмиралов стоял на два ряда дальше от трибуны и тронов. By Сэк-йи и его жены занимали четверть мест. Мы с Ченг Ятом сидели лицом к Куок Поу-таю и его нервной супруге. Ченг Чхат пришел последним, и жена отпихнула его в сторону, чтобы усесться рядом со мной.

— Вот она я, красотка. Кого еще ты ищешь? — хмыкнула она.

Я и не подозревала, что мои тайные мысли так очевидны, и мигом перестала обшаривать взглядом зал в поисках генерала Буй Тхи Суан. К тому же не было гарантий, что она здесь, поскольку я не слышала никаких признаков появления слонов.

— Никого, — ответила я. — Просто наслаждаюсь видом.

— Что ж, а я не вижу ни одного человека, на которого стоило бы обратить внимание. Но хоть кормить должны вкусно.

By Сэк-йи поднял руку.

— Ченг Ят-соу! Должен сказать, вы выглядите…

— А вы бы отвернулись, господин, — вмешалась жена Чхата. — У вас и так достаточно кур в курятнике.

— Я хотел сказать, что Ченг Ят-соу почти так же хороша, как очаровательная жена нашего командующего.

— Так-то лучше, — хохотнула жена Чхата. Она действительно хорошо выглядела в бордовом шелковом платье с белым поясом, которые я уговорила ее приобрести. Все разговоры прекратились, когда вошли солдаты в шлемах, стуча копьями по полу в медленном ритме марша. Я поднялась с места вместе с остальными, хотя ноги у меня стали ватными, а колени дрожали. Такое даже представить было трудно: я, дочь бедного рыбака и жалкая проститутка, ставшая пираткой, вот-вот увижу императора.

Занавес за трибуной раздвинулся. Две фигуры в ярко-красных с белым мантиях шагнули вперед и сели на боковые троны. В пожилом человеке я узнал дядю императора. Другой был мальчиком-подростком.

— Это еще не император, — прошептала жена Чхата, — а его младший брат. Приготовься изобразить, что встаешь на колени.

Стук прекратился; императорские охранники вскинули на плечи копья. Начиная с столов с аннамцами, все собравшиеся бухнулись на колени. По совету жены Чхата я присела как можно ниже, но постаралась не коснуться шелком пола.

Из-за занавеса медленно выплыл луноликий юноша, сгорбившись под тяжелым синим одеянием с вышитым на груди золотым солнцем. Взгляд его казался нежным, даже рассеянным. Он уселся на трон с высокой спинкой, протянул руки к своим подданным и что-то прошелестел так тихо, что я не могла разобрать слов. Но смысл был ясен, и все заняли свои места.

Я намеренно замешкалась и была вознаграждена за незначительное нарушение протокола, поскольку заметила генерала Буй Тхи Суан в парадной форме. У нее даже волосы были заплетены тем же манером, что и у мужчин-офицеров за одним с ней столом.

Наметив себе цель на будущее, теперь я могла сосредоточить все свое внимание на императоре Тоане. По словам Ченг Ята, мальчику было десять лет, когда он унаследовал титул после кончины отца, а значит, сейчас ему нет и двадцати. Он стоял, как нервный школьник, бегая взглядом к потолку и стенам, и читал речь тонким голоском. Переводчик, напротив, почти орал, повторяя слова повелителя на кантонском диалекте.

Вовсе не такой серьезности я ожидала от официальной аудиенции. Мальчик-император то и дело запинался посреди предложения. Пусть я и не могла понять его формальный аннамский диалект, было ясно, что некоторые слова он произносит нечленораздельно. Голос и выражение глаз императора имели знакомый оттенок. Все ясно: этот молодой человек курит опиум.

Я словно участвовала в комедии: неуклюжий мальчик властвует над миллионами, а перед ним с преувеличенным раболепством заискивают мужчины на десятки лет старше его, вскакивая и аплодируя каждой витиеватой фразе.

— Радостно выражаю благодарность нашим отважным героям за их недавнюю сокрушительную победу на море…

Я украдкой взглянула на генерала Буй Тхи Суан, сидевшую всего через два столика от меня. Судя по ее проницательному и скучающему виду, она прекрасно понимала, какую чепуху он несет: мелкая стычка несколько дней назад в устье реки вряд ли могла считаться сокрушительной победой. Но госпожа Суан хлопала вместе с остальными.

— Узурпаторы и их чужеземные варварские хозяева не ровня… — Император уставился на собственные руки, словно потеряв нить выступления.

Я наклонилась к жене Чхата:

— Он и правда?.. — Но вопрос пришлось проглотить: на лице моей соседки по столу читалась чистая ненависть.

Дядя императора заговорил низким голосом:

— Они не ровня нашему великому генералу черных джонок!

Ченг Чхат скромно потупился в ответ на аплодисменты и свой недавний новый титул — награду за посредственное сражение, в котором он едва участвовал. Рядом со мной Ченг Ят тихонько кашлянул. Завидовал ли он своему двоюродному брату или стыдился его?

Дядя императора продолжил:

— Скоро у нас будет новый повод для празднования. Мы вернем себе нашу священную древнюю столицу! — Он подождал, пока стихнут аплодисменты, а затем добавил: — И наш император воссоединится со своей драгоценной императрицей!

— Императрицей? — переспросила я.

Под прикрытием новых аплодисментов жена Ченг Чхата зашептала:

— Когда аннамцы бежали из древней столицы, этот уродливый лягушонок поскакал так быстро, что бросил свою первую жену. Она очень хорошенькая. Ей всяко лучше без него.

Слова с трибуны стихли. Что же случилось с бедной девушкой, брошенной на произвол жестокого врага? За каких людей мы сражаемся?

За средним столом вскочил какой-то военный с воплем:

— Да здравствует император!

Шатер наполнился новыми лозунгами, новыми возгласами, которые лились изо ртов, растянутых в невероятные ухмылки. Я рассматривала парнишку на троне, закутанного в мантию, безучастного, как деревянная марионетка. Может быть, это вовсе не комедия, а трагедия.

Наконец дядя императора возглавил хор поздравлений с Новым годом на аннамском и кантонском диалектах.

Затем перед трибуной задернули занавес. Слуги ворвались в шатер с кувшинами вина и дымящимися блюдами. Весь зал гудел как улей. Еда выглядела неплохо, но я ковырялась в тарелке, с нетерпением ожидая окончания трапезы и возможности пообщаться с генералом Буй Тхи Суан.

Ченг Чхат стал героем вечера благодаря императорской поддержке. Он надул грудь в блестящей униформе, олицетворяя авторитет, человека на пике успеха, излучающего силу и мужественность. Один из высокопоставленных офицеров подозвал его к другому столику, чтобы одарить очередной порцией поздравлений.

Как только Ченг Чхат оказался вне пределов слышимости, заговорил Куок Поу-тай:

— Кто-нибудь любезно объяснит мне, за что мы здесь сражаемся?

Я чуть не подавилась комочком риса. Куок осмелился озвучить мои мысли!

By Сэк-йи указал в спину Ченг Чхата.

— Я знаю, за что сражается он.

Моя невестка потягивала вино, ни на кого не глядя.

— Лично я, — продолжил By, — сражаюсь ради денег, друзья мои, и ради еще кое-чего. Как и все мы. — Потянувшись через стол палочками для еды, он добавил: — А сегодня вечером я сражаюсь за это ароматное и вкусное жаркое из свинины.

— Я сражаюсь не за деньги, — возразил Ченг Ят.

— Понятно, — усмехнулся By. — То есть ты верен юному императору? Весьма благородно с твоей стороны.

— Ничего благородного в этом нет. Мы сражаемся, потому что ничего другого не умеем. И у нас хорошо получается.

— Говори за себя, — заметил Куок Поу-тай. — Тут я поддерживаю нашего толстого друга. Что касается меня, мне платят независимо от того, сражаюсь я или нет, в отличие от нашей обычной деятельности дома. Я просто надеялся, что в нынешней кампании есть какая-то цель.

— А ну, заткнитесь! — Жена Ченг Чхата стукнула плошкой о стол. — Вы все — стая ворон, вас волнуют только блестяшки на груди. — Она встала и ушла.

Наконец пир закончился, и я смогла свободно перемещаться среди других гостей, обмениваясь вежливыми новогодними поздравлениями и слушая комплименты в адрес мужа. Я задержалась возле группы офицеров, где стояла и генерал Буй Тхи Суан. Потребовалось некоторое время, чтобы собраться с духом, но когда возникла пауза, я сделала глубокий вдох и подошла к ней. Меня удивило, насколько она крошечная, почти на четыре пальца ниже меня. У нее было крутое обветренное лицо без следа косметики. Я слегка поклонилась ей, и мы обменялись новогодними пожеланиями на аннамском диалекте.

Я смущалась, как маленькая девочка. Что сказать этой, пожалуй, самой сильной в мире женщине? Спросить, в каком возрасте она начала укрощать слонов или, может быть, как зовут того, на котором она ездит?

Весь мой словарный запас внезапно испарился, как пар на ветру. Я раскрыла рот, но не издала ни звука. В голове вертелась только одна фраза на аннамском: «Сколько стоят эти груши?»

Повелительница слонов вежливо улыбнулась, но глаза выдали ее разочарование. Если мне было нечего сказать, она бы предпочла вернуться к оживленному разговору, который вели рядом с ней.

Генерал первой нарушила неловкое молчание:

— Извините, я не говорю по-китайски.

Я пробормотала: «Добрый вечер». Больше мне ничего не пришло на ум. После этого я попятилась, пытаясь сохранять самообладание, хотя лицо у меня горело. Коротко кивая всем, кто попадался мне на пути, я наконец выскользнула за дверь в туманную ночь.

Полночи я вертелась в постели, собирая по кусочкам предложения на аннамском, которые могла бы, должна была! — сказать генералу Буй Тхи Суан: «Поздравляю с Новым годом, генерал. Я жена адмирала Ченг Ята. Могу я пригласить вас на борт нашего корабля, генерал? Боюсь, он не такой яркий, как боевой слон».

И вопросы, которые я очень хотела задать: «Добрый вечер, генерал. Как вы добились такого положения?» Или: «Вы можете объяснить, за что мы боремся?»

Зачем мы тут? Чтобы поддержать парня-переростка и его напыщенного дядю? Как эти слабые люди добились подобной преданности? Может быть, в этом и заключается императорская роль — наряжаться и упиваться лестью, как избалованные домашние питомцы, оставляя тяжелую работу и кровопролитие настоящим мужчинам, таким как Ченг Ят и его двоюродный брат. И женщинам вроде генерала Буй Тхи Суан.

Дверная щель вспыхнула светом, после чего вдалеке раздался взрыв. Я приоткрыла иллюминатор. Еще одна вспышка осветила клочок тумана. Очередной взрыв, громче прежнего. Дверь загрохотала.

Ченг Ят заворочался в постели.

— Что там?

— Новогодний фейерверк.

Я накинула стеганый халат и вышла наружу. Волосы хлестали меня по лицу. Ветер сменился на более прохладный северный. Я ждала в безлунной ночи, трепещущей от сладкого предвкушения, как в детстве, когда каждая новая цветная вспышка изгоняла призраки старого года. Холм к югу от реки озарило светом, который быстро померк. Петарды со свистом неслись по небу, после чего раздавался громоподобный треск.

И вдруг на берегу реки взорвалась палаша.

Я хрипло крикнула:

— На нас напали!.

Ченг Ят выбежал из каюты, зовя тхаумука, канониров и всех остальных на палубу.

Еще одна искра где-то в горах, грохот и зубодробительный визг. От мощного взрыва загорелось еще несколько палаток. Ветер разносил пламя, отбрасывая адское сияние на фигуры, бегущие по берегу.

Я на скорую руку оделась и ринулась на главную палубу. Несколько матросов выползли из трюмов с заторможенностью людей, которые отметили праздник опиумной трубкой. Я нашла одинокого канонира, беспомощно стоящего рядом с пушкой. Я спросила, где Семечка, который после смерти Ястреба занял место у пушек. Канонир покачал головой.

— Я найду его. А ты бери других мужчин! — закричала я.

Я пересекла палубу и показала двум матросам на боезапасы, но мхаумук отозвал парней в сторону.

— Нужны лодочники, — заявил он. — Помогите доплыть до берега!

Тщетность его усилий была очевидна, поскольку пламя быстро распространялось. Плоты тонули под весом большего количества тел, чем могли выдержать. Перегруженные сампаны черпали воду, а их пассажиры использовали весла не для гребли, а для того, чтобы отбиваться от людей в воде, которые пытались забраться на борт.

Я закричала тхаумуку:

— Нам нужны канониры, чтобы…

Визг очередного снаряда. Шатер, где мы пировали, раздулся, будто проглотил солнце, а затем взорвался густым фонтаном дыма и угольков.

Мне нужно было, чтобы Семечка наконец взялся за дело. Ченг Ят нашел его первым и теперь нещадно тряс, ругаясь:

— Собачье отродье! Ну-ка быстро заряди пушки и поставь там людей. А еще мне нужны мушкеты!

Даже в слабом свете кожа Семечки сияла, как воск, а глаза блуждали по сторонам, поскольку он пребывал в опиумном угаре. Я пнула его прочь от себя, крикнув в сердцах:

— Чтоб ты сдох!

Снаряд попал в воду, подняв волну, которая опрокинула плот, нагруженный солдатами. Наш сампан отчалил к берегу. Ченг Ят взглянул на меня, и я сразу поняла: мне придется руководить артиллерией. Вот уже год я помогала с оружием, но ни разу не участвовала в бою. Я попыталась притушить панику, изучая приближающийся огонь и вспоминая, чему меня научил Ястреб. Луны не было, поэтому не удавалось точно определить расстояние, но выстрелы велись с двух точек за невысокой линией хребта. Я прикинула, что нападающие находятся по крайней мере в двух ли от берега. Однако с тем немногим, что у меня было, на таком расстоянии дать отпор не выйдет.

— Иностранная артиллерия, — заметил канонир. — Слышал, им помогают белые дьяволы.

Огонь повстанцев разрушил лагерь на берегу. Пока наша команда разворачивала защитные укрытия над вельсами[63]и вытаскивала из воды сопротивляющихся людей, мы с канониром подготовили лучшую пушку у борта, обращенного к берегу: чудище иностранного производства, которое выдерживало пять выстрелов кряду. Мы понимали, что вряд ли подойдем достаточно близко к позиции противника, но надеялись сорвать его наступление. Мы подготовили следующую пушку. Пляж погрузился в хаос. В стремлении переправиться через реку солдаты тащили к воде циновки, доски и прочие предметы, которые, по их мнению, могли плавать.

Западная пушка повстанцев надолго замолкла.

— Что думаешь? — спросила я у канонира, пока мы вдвоем откатывали орудие на место.

— Не хочу я думать. И вообще не хочу здесь находиться.

Красная вспышка появилась в другом месте. На этот раз взрыв был громче, а вой снаряда — глуше. Значит, противник подошел ближе.

Снаряд ударился о воду так близко, что нос джонки подпрыгнул. Я попятилась, пока не стукнулась ногой обо что-то твердое. Палуба рухнула вниз, взрывная волна сбила меня с ног. Я сплюнула и попыталась встать, но ногу молнией пронзила страшная боль.

Береговой лагерь больше не был целью. Целью стали мы.

Я уцепилась за талреп, свисающий с мачты, и поднялась, чтобы оценить обстановку. Первые проблески утреннего света появились в небе, и этого оказалось достаточно, чтобы разглядеть детали бойни на пляже, заполненном сломанными каркасами палаток и трупами.

С поляны за пляжем вышла группа мужчин, и я забыла о боли. Повстанцы тащили за собой самое странное оружие, которое мне случалось видеть: невероятно короткоствольную пушку, зажатую между огромными колесами со спицами.

— Что за адское устройство? — раздался чей-то голос. Тхаумук подошел посмотреть. — Так или иначе, эти ублюдки умеют из него стрелять.

Я повернулась к нему:

— Помогите мне с пушкой.

Он посмотрел на меня с таким видом, будто мое прикосновение пугало его больше атаки врагов.

— Я провожу вас в каюту.

— Нет. Я нужна тут!

Тогда помощник капитана проводил меня до пушки, рассчитанной на пять выстрелов.

— Нет ни единого шанса, что вы по ним попадете, но у нас нет другого выбора. Стреляйте хоть куда-нибудь, — бросил он и побежал по другому делу.

— Ты слышал его, — сказала я канониру. — Сможем мы до них достать?

— Конечно. Если порох сухой. И если ядро не заржавело…

— Хватит юлить и просто скажи!

— Мы не сможем взять их на мушку, пока не… ай-я!

Странная короткоствольная пушка снова проявила себя в действии. Казалось невозможным, чтобы это оружие можно было взвести, зарядить и выстрелить с такой молниеносной скоростью.

Пушечное ядро приземлилось настолько близко, что бревна подо мной, казалось, прогнулись, но корабль выдержал удар. Рубку на соседней джонке не далее чем в трех корпусах от нас разнесло на части. Возникшая волна подбросила наш корабль, вышвыривая людей и оборудование за борт. Под ужасным дождем из обломков бревен и ошметков плоти, последовавшим за взрывом, я испуганно закричала.

Поврежденная джонка свободно закружилась по течению. Кто-то крикнул:

— Она нас протаранит!

К носу подбежало несколько матросов с пиками, но им не хватило сил, чтобы оттолкнуть полуразрушенный корабль. Джонка ударила нам в нос с адским хрустом, затем чиркнула по борту, срезав поручни и платформу, на которой находился гальюн, а потом перевернулась, и ее поглотила пучина.

Подбежал Ченг Ят с распущенными и взлохмаченными волосами.

— Почему ты не стреляешь?

— Гляди! — Я ткнула пальцем. После столкновения наш корабль развернуло, и пушки теперь целились в сторону от берега.

Ченг Ят приказал копейщикам развернуть нас обратно, а затем закричал мне:

— Огонь, черт бы тебя побрал!

— Это тебя бы черт побрал! Почему ты не вытаскиваешь нас отсюда?

— Моя работа — защищать…

— Защищать кого? Этого мальчишку, опиумного наркомана? Он или сбежал, или уже сдох!

— Да как ты смеешь!

Спасай своих людей! Спасай свою жену!

Ближайшая джонка выстрелила из пушки в направлении берега. В ответ повстанцы тоже пальнули из орудия; выстрел не достиг цели, но поднял целый столп воды. Ченг Ят убежал, отвлекшись на что-то другое. Через несколько мгновений я узнала, на что именно, когда люди по цепочке начали кричать друг другу:

— Брандеры[64]!

Пылающие плоты ползли из-за излучины реки, увлекаемые течением, как процессия горящих фонарей, только огромных и смертоносных. Один ударился о транец закрепленной на якоре джонки. Через мгновение рубка загорелась.

Экипажи наших кораблей вверх по течению пиками отпихивали от себя горящие плоты, которые теперь дрейфовали на встречном курсе; повсюду растекался дым от пожарищ.

— Поднять якорь! — заорал Ченг Ят. — Или просто руби чертовы цепи!

Канонир коснулся моей руки:

— Ченг Ят-соу, смотрите!

В другом конце лагеря выкатили вторую короткоствольную пушку.

Загрохотали лебедки. Главный парус взметнулся вверх. И тут его заклинило. Джонка накренилась.

— Весла! — приказал Ченг Ят.

Никто не шелохнулся. Все весла и юлоу остались на злополучных сампанах.

Все это время измученные отставшие матросы карабкались по планширам. Брандеры продолжали бесшумный марш вниз по течению, и мы задыхались от их дыма.

Между нами и берегом проплыла знакомая джонка. Перед грот-мачтой стоял Куок Поу-тай, прикрывая глаза от восходящего солнца. Он не мог заметить меня из-за дыма и снующих вокруг людей. Или, может быть, сознательно решил не замечать.

Плевать. Мне открывался отличный вид на минометный расчет на берегу, перезаряжающий свое орудие. Короткоствольную пушку развернули на колесах, пока не прицелились прямо… в меня.

— Надо стрелять, — сказала я.

— Мы целимся вправо, — возразил канонир.

Я всем сердцем желала, чтобы нашу джонку развернуло течением, и закричала, чтобы кто-нибудь нашел пику и развернул корабль, но никто, кажется, не услышал.

На нас налетел сампан; под тяжестью пассажиров вода плеснула через вельс. Я прыгнула и замахала руками, направляя лодку к носу.

— Тараньте корабль! — заорала я.

Канонир занес фитиль. Медленно двигаясь, сампан толкнул нас — не сильно, но достаточно. Джонка повернулась, потом еще немного.

— А теперь давай! — приказала я канониру.

Фитиль загорелся. Пушка выстрелила, с грохотом ударившись об упоры.

Вспышка берегового орудия была ослаблена солнцем, и я почти поверила, что у врагов кончился порох.

А затем палуба прогнулась.

Стена жара обрушилась на меня.

Мои ноги взлетели к кроваво-красному небу, а потом надо мной распростерлась сверкающая река. Рот невольно раскрылся в беззвучном крике.

Что-то пронзило мне живот прямо до позвоночника.

Я больше не ощущала ни свет, ни грохот пушек, ни запах пороха.

ГЛАВА 19 СЫНОВЬЯ

Помню, как очнулась в темноте, закутанная в одеяла. Пол шатался, дерево стонало. Мы куда-то плыли.

Сильная, обволакивающая боль пронзила меня от колен до низа живота. Я закричала.

Чья-то рука разжала мне челюсти, и мне в горло залили горький отвар. Я впала в забытье.

Солнечный свет пронзил веки. Я чувствовала его тепло на лице, в то время как тело дрожало, будто я лежала в холодной земле. Я потянулась через одеяло, чтобы унять тупую боль в ноге, но сама же отпрянула от прикосновения.

Дверь скрипнула. Я заставила себя открыть глаза. Вошла A-и с плошкой в руках, улыбаясь беззубой улыбкой. Она влила мне в рот водянистый отвар.

— И давно?..

— Три дня.

A-и поведала, что меня намотало на грот-мачту, в таком виде меня и обнаружили, когда мы поплыли прочь. Несколько членов экипажа погибли.

— Тебе повезло, — добавила старуха.

Я попыталась сесть и выглянуть наружу, но мышцы взбунтовались.

— Мы где-то в бухте, — сказала А-и. — Ты в безопасности. Отдыхай.

Позже — был ли это тот же день? — раздался стук, и дверь со скрипом отворилась. Мой разум был настолько затуманен, что я не сразу поняла: это не А-и с едой или лекарствами, а член экипажа, который притащил охапку инструментов. Он кивнул с извиняющимся видом и на цыпочках прокрался к алтарю в углу каюты, поднял статую Тхин Хау с постамента и опустил на пол.

Я оперлась на локти и попыталась возразить, но не смогла произнести ни слова.

— Для ремонта корабля, — пояснил матрос. Несколькими быстрыми ударами он превратил основание статуи в стопку досок и вынес их.

Я, борясь с болью, заставила себя встать, подождала, пока перестанет кружиться голова, и поковыляла к трапу. Густая мгла окутала окрестности. Я могла разглядеть залив и бахрому растительности. Рядом стояли на приколе еще несколько джонок. Слабые тени тянулись в сторону суши, которая лежала на западе. Занималось новое утро.

Главная палуба была усеяна перебинтованными телами, аккуратно разложенными в ряд, словно для продажи. Запыхавшись по дороге, я спустилась и обнаружила, что тхаумук следит за матросами и женщинами, которые чинят сломанные латы.

— Где Ченг Ят? — спросила я.

Тхаумук пропустил мимо ушей мой вопрос и передал отремонтированные латы человеку, корпевшему над гротом, разложенным под мачтой.

Мои легкие, казалось, наполнились осколками стекла, когда я вдохнула, чтобы повысить голос:

— Где мы? Где мой муж?

— Ты задаешь вопросы, на которые нет ответов.

Помощник капитана не сводил глаз с ремонтных бригад. Морщины усталости искажали его лицо. Как он мог сообщать о пропаже своего командира с таким равнодушием? Где Ченг Ят?

— Он сел на быстроходную лодку и отправился на поиски других. Куда, я не знаю, — наконец сообщил тхаумук.

Мог бы сразу сказать и не заставлять меня мучиться неизвестностью.

— Сколько кораблей мы потеряли?

— Ты же умеешь считать.

С этими словами он ушел.

Я возненавидела его пуще прежнего. Будь я тут главной, вышвырнула бы его первым.

Пришлось пересчитать джонки, покачивающиеся в воде: сначала с одного борта, потом с другого. Не может быть. Из двухсот судов, приплывших к реке Духов, осталось только двенадцать?! Я своими тазами видела, как Куок Поу-тай отступает, но его корабля здесь не было. А значит, еще больше джонок разбросано по побережью. Ченг Ят ищет их. Он вернется с ними сюда. А еще найдет целителя, который поможет мне справиться с болью.

Кок протянул мне тарелку еще теплой каши с жилистым мясом. В задней части камбуза с балки свисали крысиные туши. Впрочем, какая разница: мясо и есть мясо.

Мне удалось осилить только половину порции, когда с полуюта раздался крик:

— Лодка идет!

Я надеялась разглядеть Ченг Ята, но увидела только бау, сампан в аннамском стиле с одиноким парусом, идущий с юга с людьми в униформе императорской армии. Когда они подплыли, один человек встал и сложил руки в приветствии, повторяя на аннамском слово «друг». Он молил нас гнусавым напевом. Я знала аннамский лучше тхаумука, поэтому попыталась перевести:

— Он говорит, что они из подразделения… э-э-э… где-то на севере. Хочет, чтобы мы сопроводили их туда.

Среди экипажа разгорелся гневный спор о том, делить ли скудные пайки с незнакомцами. Я считала, что мы должны предложить солдатам немного еды и снарядить их в путь. Тхаумук, казалось, разделял мои намерения. Он отправил трех членов экипажа в трюм.

Но там не хранили съестное.

Наши матросы вернулись с тесаками в руках и кинжалами в зубах.

— Какого черта? Это не враги! — Я попыталась остановить их, но травмированная нога не позволяла бежать.

Они перемахнули через борт, и мои слова утонули в криках аннамцев. Ноги у меня подкосились, и я ударилась головой о палубу.

Ткоумук пожал плечами.

— Мы потеряли наш сампан. Можем воспользоваться их лодкой.

Весь мир остановился на несколько дней, даже боль в ногах замерла. Потом на юге показались паруса, алеющие в последних лучах солнца. Морское знамя Ченг Чхата развевалось на шесте, где раньше была фок-мачта. Грот превратился в лоскутное одеяло: удивительно, как он не разлетелся на куски при малейшем ветре.

Хотя с ними не приплыла быстроходная лодка и не было никаких признаков Ченг Ята, я все же испытала некоторую радость. Теперь подруга составит мне компанию.

Однако тхаумук преградил мне дорогу к первой же лодке: по его словам, пассажирам не было места среди клубней колоказии и зеленых бананов, собранных на берегу в тот же день.

Лодка вернулась после наступления темноты с мешком кокосов и сообщением, что мне здесь не рады.

Я попыталась подняться на борт, когда судно совершало очередной рейс, на этот раз с запасными парусами, но тхаумук приказал одному из членов экипажа задержать меня.

— Отпусти, черепашье отродье! — Я барахталась в его руках и орала на тхаумука. — Как ты смеешь так обращаться с женой своего командира! Когда я скажу Ченг Яту…

— Приказ адмирала. — Тхаумук указал на джонку Ченг Чхата, хотя выглядел довольным.

— Чтоб ты сдох! — процедила я, пихнула матроса локтем в грудь, впилась зубами ему в руку и вырвалась на свободу. После чего, недолго думая, взобралась на перила и сиганула вниз.

Я забыла сделать вдох. Руки и ноги дергались сами по себе, пока я не вынырнула на поверхность, кашляя, отплевываясь и хватая ртом воздух. Желтое свечение корабельного фонаря отметило мою цель. От холодной воды все тело онемело, однако ноги слишком болели, чтобы болтать ими. Я плыла, подгребая только руками и едва держась на поверхности, пока силы не иссякли. Глотнув больше воды, чем воздуха, я уже хотела повернуть назад, но чьи-то руки схватили меня и втащили в движущееся аннамское бау.

Как и на нашем корабле, раненые лежали на палубе Ченг Чхата, словно улов свежепойманной рыбы. Я шагала между ними в темноте, стараясь не капать на них водой с мокрой одежды, а потом осторожно поднялась по лестнице. Света было недостаточно, иначе я бы увидела: никаких перил, чтобы поддержать меня и мою ноющую ногу, попросту не осталось.

Я не заметила Ченг Чхата, пока чуть не споткнулась об него. Он сгорбился на табурете посреди трапа, зажав во рту медную трубку и глядя в пустоту.

— Где она? — спросила я.

Он выпустил дым из ноздрей. Это было проклятие без слов.

Я подергала дверь каюты. Заперто изнутри. Я постучала и позвала веселым голосом:

— Сестрица!

Подождав, я приложила ухо к двери, затем постучала громче и снова позвала невестку. Потом оглянулась на Ченг Чхата в поисках подсказки, но он сидел, тупо уставившись перед собой в никуда.

Наконец я услышала, как отодвинули засов, потом снова наступила тишина. Я отворила дверь, ощущая ужас в каждом стуке и скрипе. Густой дым ладана вплыл сквозь щель.

В абсолютной темноте, словно глаза летучей мыши, мерцали красные угольки.

Что-то холодное прикоснулось к моей руке, и я закричала. Жена Ченг Чхата успела поймать меня, прежде чем я упала.

— Ты вся дрожишь, — сказала она.

— Добиралась сюда вплавь.

Она дернула меня за рукав.

— Замерзнешь. Снимай-ка одежду.

Я с трудом стянула с себя прилипшую к телу ткань и закуталась в халат, который она мне бросила, потом доковыляла до иллюминатора и открыла его, чтобы избавиться от запаха дыма, дерьма и гнили. Лента лунного света осветила перевернутый сундук, разбросанную одежду и разбитые лампы. Коврик был в лохмотьях, подушки распотрошены. Я решила, что супруги дрались, пока не заметила алтарь. Перед ним стояли две урны, каждая из которых была набита пучками тлеющих ароматических палочек.

Я попала на похороны.

Невестка тоненько, как птичка, всхлипнула мне в самое ухо:

— Они умерли.

Мне не хотелось спрашивать. Не хотелось слышать. Воздух словно заледенел.

— Они нашли моего старшего… — Она задохнулась от собственных слов.

Я заключила подругу в объятия. Она была слабой и хрупкой, как выдолбленное дерево, которое может рассыпаться от малейшего прикосновения.

— Мой первенец… — всхлипнула она.

Я гладила ее опухшее лицо, горящие щеки. Подруга вздрагивала от каждого моего прикосновения. Муж снова избил ее. Она глубоко вздохнула.

— Сына нашли свисающим с веревки, а живот ему…

— Не надо, — прошептала я.

Она отстранилась от меня, в ужасе выпучив глаза.

— Мой мальчик!

— Ты уверена, что это был он? Ты его видела?

— Конечно, нет, глупая! — Она упала на колени с развевающимися, как у демона, волосами. — Думаешь, мать посмотрит на своего мертвого ребенка? Разве мне мало страданий?

Я подтолкнула невестку к остаткам матраца. Она заткнула уши и принялась лягаться и сыпать проклятиями.

— Хватит ругаться! — прикрикнула я и опустилась на колени, но она оттолкнула меня, прошептав «нет!», а потом сжала мое лицо в ладонях.

— Прости… прости меня… Я ведь не на тебя кричу. Не хотела обидеть.

Я гладила ее по спине, пока рыдания не утихли, и лишь тогда осмелилась спросить о младшем сыне.

Она сказала жутким тихим голосом:

— Снаряд попал в трюм, где хранился порох. Видели, как его корабль взорвался и сгорел…

— Может, мальчику удалось спастись?

— Не утешай меня! Даже не пытайся! — Она вонзила ногти себе в лицо, раскачиваясь из стороны в сторону. — Я видела их души. Души обоих. Мать всегда знает…

Воздух покидал каюту, словно призраки высасывали его в темноте. Я задыхалась. У меня чесалось все тело, даже глаза; во рту появился горький привкус. Надо бы лечь, если не хочу заболеть.

Я снова попыталась обнять жену Ченг Чхата, но она оттолкнула меня.

— Почему не он? Бессердечные боги! Верните моих мальчиков! Возьмите мужа вместо них!

Она ударилась головой об пол. Я притянула к себе скорбящую подругу и принялась гладить ее, крепко прижимая к себе и пытаясь успокоить, а заодно успокоить и себя.

Невестка закричала в сторону двери, будто ожидая, что Ченг Чхат услышит:

— Я же говорила, что сюда нельзя возвращаться! Будь проклята эта страна! Будь проклят этот ублюдок! Получил свою славу и послал моих сыновей на смерть. На сме-е-е-ерть! — Она обхватила меня руками, выдавливая воздух из моих охваченных болью легких. — Не умирай хотя бы ты, — всхлипнула она. — Больше мне некого любить…

Я качала дорогую подругу на руках, вбирая в себя спазмы, сотрясавшие ее тело, пытаясь выдавить боль. Она прижалась своей щекой к моей и захныкала:

— Дитя мое…

На короткое мгновение я стала ее ребенком.

ГЛАВА 20 БУХТА

Небо в окошке каюты светлело и меркло почти незаметно; я потеряла счет дням. Луна завершила полный цикл и еще половину. Боль утихла, мыслями я витала где-то далеко, пока утешала подругу в ее горе.

Из всех новых для меня переживаний — найти дом среди изгоев, сидеть в присутствии императорских особ, встретиться лицом к лицу с могущественной женщиной-генералом, получить ранение в бою, — пожалуй, самым сложным оказалось это: быть нужной. При попадании пушечного снаряда либо погибнешь, либо получишь ранение, последствия легко предсказать. Совсем другое дело, когда тебя поражает любовь. Я думала, что потребность во мне наполнит мое жаждущее сердце, но все было не так очевидно. Любовь иногда грозит обернуться тюрьмой.

Моя жизнь теперь ограничивалась тем, что я кормила и купала невестку, обманом заливала лекарства ей в горло, пела колыбельные и успокаивала, когда она ворочалась во время сна. Внешний мир вторгался только в том случае, когда в каюту входил ее муж, и тогда мне приходилось придерживать подругу, которая вставала на дыбы, словно кобра.

Ченг Чхат никогда не разговаривал с женой в моем присутствии, но я подозревала, что сыновья стали лишь частью ноши, что легла на его плечи. Он молча скорбел, размышляя на трапе и пыхтя трубкой; правитель без королевства, он изучал обломки. которые некогда были его гордостью — его славным флотом.

Я заперла дверь, чтобы заглушить звуки рушащегося привычного порядка снаружи. Когда невестка спала, я сидела у иллюминатора и высматривала паруса в ожидании Ченг Ята. Услышав, как очередной сампан ударяется о борт, я отходила от постели подруги. Чаще это оказывалась добытая на берегу снедь: неспелые бананы, иногда коза или собака.

В одну ночь дезертировали два корабля, но каждый день прибывали новые джонки, без парусов и матросов, иногда с новостями. Однако не было ни словечка о Ченг Яте.

Совершенно новое чувство, что мне кто-то нужен, тяготило сердце. Жена Ченг Чхата, теперь хмурившаяся даже во сне, потеряла двух близких, в которых нуждалась и которые нуждались в ней, и осталась ни с чем, совершенно сломленная. У меня хотя бы кто-то был — но где же он? Чем дольше муж отсутствовал, тем сильнее тревога перетекала из разума в сердце.

Если бы Ченг Ят был рядом, он мог бы утвердить свое лидерство и восстановить дисциплину. Мне отчаянно хотелось поговорить с кем-то близким, кроме истеричной женщины. Но сверх того я скучала по своему мужчине — черт бы побрал этого ублюдка!

Какие бы боги, по его мнению, ни опекали моего мужа, я молила их вернуть мне Ченг Ята.

Однажды днем я сидела в каюте и перемалывала в порошок последних высушенных морских коньков — предполагаемое лекарство от безумия, которое до сих пор не оправдало надежд. Хотя, может, и оправдало: жена Чхата встала с кровати с такими сияющими глазами, словно проснулась от крепкого ночного сна. Она зашлась в приступе сильного кашля, потом ткнула пальцем:

— Семейный алтарь!

— Хочешь прогуляться по палубе? Это пойдет тебе на пользу. Да и мне тоже! — Я изо всех сил старалась казаться беззаботной.

Не удостоив меня ответом, она прошаркала к двери.

— Подожди, сначала прими лекарство, — попросила я, но она вышла наружу, прежде чем я успела добавить к порошку из коньков последние драгоценные капли вина.

Я отнесла чашку в маленький душный трюм у грот-мачты, предназначенный для духов предков. Пыль, которую жена Ченг Чхата подняла на выходе, искрилась в свете из люка. Вдоль передней переборки стояли деревянные фигурки, каждая из которых представляла предка рода Ченг. В дальнем конце виднелись две грубые резные фигуры из еще свежего дерева: мальчики верхом на тиграх.

Грязно-белая траурная накидка закрывала мою невестку с головы до колен. Она отбила поклоны каждому из сыновей, затем сунула руку в карман и вытащила кусочки вяленой рыбы. Теперь я поняла, почему подруга отказалась от еды прошлой ночью. Она разложила рыбу по жертвенным чашам.

— Сегодня никаких фруктов, мой старший сынок, а ты их так любишь! Никакой вкусной свинины, мой дорогой младший. Я так виновата. Я недостойная мать. — Она ударилась лбом об пол.

Мне хотелось схватить ее и взмолиться: «А как же я? Разве ты не заботишься обо мне? Пожалуйста, вернись ко мне из царства мертвых!»

Пусть у меня никогда не было ребенка, и уж тем более я не теряла детей, но я потеряла мать. Когда же скорбь наконец утихнет и моя подруга поймет, что нельзя плыть в обратном направлении? Вот если бы мертвые могли возражать, она могла бы выслушать хотя бы их.

Я бухнулась на колени рядом с ней, отбила три поклона идолам, а затем сунула жене Ченг Чхата лекарство из морского конька:

— Выпей, пока не остыло.

Быстрые шаги застучали по палубе у нас над головой. Возбужденные голоса пробивались сквозь переборки.

Я поднесла миску к ее губам:

— Пей давай!

Половина жидкости стекла по подбородку, но мне уже было все равно. Я поспешила вверх по лестнице.

С юго-запада показалась большая группа парусов — может, тридцать или больше. После почти двух месяцев жизни среди бесконечных похорон мое сердце впервые радостно забилось, когда я заметила малиновое пятно, едва различимое на таком расстоянии. Это был цвет боевого знамени Ченг Ята.

Сердце у меня сжалось при виде потрепанных кораблей, которые он привел. Я надеялась увидеть флот, гордо стоящий в бухте, а он собрал жалкие тридцать растрепанных аннамских рыбацких джонок и торговых суденышек.

Ченг Ят, казалось, постарел лет на десять за последние сорок с лишним дней. На лице появились новые морщины, глаза ввалились, волосы торчали во все стороны, как щетка. Заметно похудевший By Сэк-йи последовал за ним на борт.

Я шагнула к мужу и открыла было рот, чтобы выразить облегчение по поводу его возвращения, но не успела, поскольку с палубы посыпались оскорбления:

— Что, черт возьми, ты натворил? Нельзя по собственной прихоти захватывать гражданские суда!

Впервые после моего появления на борту я видела, как Ченг Чхат говорит или хотя бы двигается, и теперь он рычал, как будто его разбудили от дурного сна.

Ченг Ят поднялся по трапу со словами:

— Мои люди голодали!

— Тогда пусть они голодают как мужчины! Мы больше не гребаные пираты!

By Сэк-йи возразил:

— Попробуйте убедить местных прокормить собственный флот. Скорее тебе всадят в башку пику, чем поделятся курицей.

— Какие местные? — Чхат потряс куланом. — Что ты сделал?

Ченг Ят не сводил глаз с Чхата. Никогда еще я не видела такой дерзости у мужа в отношении двоюродного брата.

— Говори, что ты сделал! — Чхат ринулся вперед и мог бы ударить Ченг Ята, если бы тот не схватил своего разгневанного брата за ворот. Чхат был на полголовы выше моего мужа, но теперь они стояли нос к носу.

— Брат, мы набили животы моряков, — процедил Ченг Ят. — Если мне придется выбирать между служением этой… с позволения сказать, империи или служением своим людям, то я выбираю последнее!

Чхат поник.

— Есть новости об императоре?

— Слухи. Некоторые бродяги утверждают, что видели императорскую свиту, следующую через джунгли на север.

— Или это могли быть обычные солдаты, — добавил By. — Или вовсе семейство бабуинов.

Я ожидала новой вспышки гнева, но Ченг Чхат только покачал головой.

— Это все, что осталось… Никаких следов других? Генерал Поу? Куок Поу-тай?

Ченг Ят пожал плечами.

— Много обломков.

— Я видела Куока! — крикнула я им и описала, как он уплывал по реке Духов в разгар боя. Мужчины не стали комментировать.

Ченг Ят заглянул в каюту и сделал знак двум другим мужчинам внутри, а затем сказал мне:

— Поговорим позже. — Остальным он велел: — А пока не пускайте ее сюда.

Жена Чхата была рядом с алтарем предков, где я ее и оставила: она покачивалась на коленях перед своими мальчиками. Подруга казалась мне слишком сильной, чтобы сдаться, но ее рана была иного толка. Теперь, сорок дней спустя, у меня закончились лекарства, песни и трюки. Я оставила ее наедине с призраками и стала ждать на палубе.

Когда дверь каюты наконец открылась, Ченг Ят появился первым, подошел прямо ко мне и под руку повел в тихий уголок.

— Что же мне не положено было слышать? Что сказал великий адмирал?

— Мы ждем приказов от императорского двора.

— То есть будем торчать здесь, пока не сдохнем с голоду, ожидая, когда этот мелкий император…

— Женщина!..

— Ты же видел брата! Он в состоянии взять на себя руководство? Ты что-нибудь возразил?

Ченг Ят покачал головой.

— Правду о тебе говорят: вечно суешься в мои дела!

— Как бы не так! Разве это не мои дела тоже? Разве я не сражалась? Разве не получила ранение? Разве мне не стоит волноваться, что этот… флот — эти разношерстные обломки, которые вы называете флотом, — гниет без лидера? Твой брат опростоволосился! Его время закончилось. Ты должен взять на себя командование, пока тебя не опередили другие.

Ченг Ят знал, что я права, это читалось у него на лице. Он сказал, уже более сдержанно:

— Чхат все еще командир.

— Если ты так считаешь, то, по-моему, ты просто трус. Нет! Нет-нет, я не это имела в виду! — Я обвила его руками, не заботясь, что нас кто-то увидит. — Пожалуйста, не слушай меня.

К моему удивлению, он не отстранился, хотя и не ответил на объятия.

— Ты за этим отвел меня в сторонку?

Муж облизал губы, как часто делал, перед тем как сказать что-то нелицеприятное. Но какие бы слова ни вертелись у него на языке, он осекся при виде живого призрака.

Жена Ченг Чхата, шатаясь, поднялась по трапу в развевающихся траурных одеяниях. Ее муж оставался в каюте; значит, сейчас последуют крики и удары. Кто-то должен был ее остановить.

Но Ченг Ят оттащил меня.

— Она злая тетка, — буркнул он. — Так и не научилась принимать судьбу, хорошие ее повороты и дурные. Ты не в состоянии ей помочь.

Как я могла признаться ему — и самой себе, — что он прав? Что я чувствую себя беспомощной, бессильной помочь моей самой дорогой подруге. Ничто — ни нянька, ни молитвы, ни идолы, ни даже сушеные морские коньки или снадобья из мочевых пузырей чаек — не могло вылечить безумие.

И даже само мое сочувствие грозило лишь раздуть его пламя. Злой дух овладел женщиной, которую я любила, однако нечто противоположное вселилось в мужчину, который держал меня за плечи: решимость и что-то еще.

— Пойдем. Место женщины рядом с мужем.

Это те самые неуклюжие слова, которые он решился сказать? Прочел ли он у меня в глазах, что я скучала по нему, что за эти сорок дней привыкла только отдавать и снова отдавать? Каково будет что-то получить самой?

— Ты скучал по мне?

— Ты моя жена.

— Я не про это спросила. Ты по мне скучал?

Он покачал головой, закатив глаза.

— Я же сказал, что ты моя жена. Этого достаточно. Твое место на моем корабле.

Но мне было недостаточно. Сколько я ждала, чтобы услышать слова любви, — сорок дней? четырнадцать лет? всю жизнь?

— Но ведь ты скучал по мне, — настаивала я.

— Ай-я, женщина! Что за вопрос? Куда бы я ни брал тебя, приходится терпеть твой невоздержанный язык — перед другими капитанами, перед императорскими особами. Я позволяю тебе мараться о пушки, а потом плачу за твои прекрасные платья и цветочное мыло. И что взамен? Целая куча вопросов! Ни один мужчина не стал бы тебя терпеть, как я!

— Значит, ты и правда скучал по мне!

Он воздел руки к небу и застонал.

— Я тоже скучала по тебе, — промурлыкала я.

Все это время муж держал меня за руку. Напоследок он сжал мою ладонь и отпустил. Едва я проскользнула в каюту, чтобы собрать свои немногочисленные пожитки, как жена Ченг Чхата набросилась на меня и повалила на пол.

— Не-е-ет! Ты не можешь бросить меня!

Как она узнала? Может ли женщина, разговаривающая с призраками, читать мои мысли? Я превратила борьбу в объятия, прижав ее к себе с такой силой, что едва могла дышать.

— Все будет хорошо, милая. Все будет хорошо.

— Я и так слишком многое потеряла!

Я поцеловала ее в щеку, почувствовав соленый вкус ее слез, и провела пальцами по поседевшим волосам любимой подруги, по шишкам и шрамам, скрытым под ними.

— Моя дорогая старшая сестра.

Она уткнулась мне лицом в грудь. Ее обкусанные ногти царапали мне шею.

— Ченг Ят не даст нам видеться! Он изобьет тебя!

— Ни за что, дорогая. Мы встретимся снова в Зянгбине. Только ты и я. Накупим шелков и мыла, отведаем вкусных яств и выпьем чаю со сладкими семенами лотоса у мадам Ли. Мы снова будем смеяться! Снова станем красивыми. Моя дорогая сестра, мы скоро увидимся.

— Нет! Нет! Нет! — Она отцепилась от меня, откатилась к стене и закрыла лицо. — Ты бросаешь меня! Нет!!!

Она превратилась в клубок, сплошь состоящий из локтей и коленок. Что бы я ни говорила и как бы ни пыталась, она не давала прикасаться к ней.

— Пошла вон отсюда! — кричала она голосом раненой тигрицы, тонущей в болоте. — Пошла вон, черт тебя побери! Уходи-и-и-и!

Я бросила последний взгляд на постаревшую, седовласую женщину в белой накидке, бьющуюся головой о стену, хотя уже не была уверена, кого она оплакивает: сыновей, погибшую родную сестру или, может быть, единственную подругу.

Ее крики рассекали воздух, как ржавое лезвие:

— Не бросай меня! Не бросай меня! Не бросай меня!

ГЛАВА 21 СТОЛБЫ

Мы наконец покидали эту жалкую бухту.

Ходили слухи о черных джонках повстанцев, которые патрулировали бухту, но наш флот, не получая новостей и приказов от императорского двора, решил отступить на север в ожидании распоряжений. Мы должны были разделиться на более мелкие эскадрильи и перегруппироваться в бухте Халонг, ниже по течению от столицы. Если бухта Халонг окажется слишком опасной, мы соберемся в Зянгбине.

Я молилась, чтобы в бухте Халонг нас поджидало достаточно опасностей.

С комом в груди я смотрела на отплывавший корабль Ченг Чхата. «Мы еще увидимся, — мысленно говорила я невестке. — Будем бродить по переулкам, по нашим старым тропкам. Жизнь снова наладится, вот увидишь, сестрица».

Днем позже пять наших джонок взяли курс на северо-восток, несмотря на сильный порывистый ветер: мы хотели, чтобы нас не было видно с побережья. Непогода, которая казалась сначала шквалом на южном горизонте, обрушилась на нас во всю силу. Волны и дождь, похожий на картечь, стегали по обшивке, а ветер грозил унести нас во внешний океан.

Шторм оставил джонки в пределах видимости острова на северо-востоке. Последний из наших пяти кораблей наконец остановился в мелкой бухте, котла солнце в изнеможении скрылось за краем мира.

Утром часть нашей команды высадилась на берег, а позже матросы вернулись с мясом и маниокой, а также с четырьмя мужчинами и молодой женщиной. Все незнакомцы были покрыты язвами, а девушка и вовсе без сознания.

— Принесите питьевую воду, — распорядилась я и спросила у одного из наших моряков: — Они местные? С кем-то сражались?

— Они наши. Китайцы, — ответил тот.

Оказалось, это люди из команды Куок Поу-тая. Как и мы, они отправились на север небольшой группой и стали единственными, кто выжил после нападения черных джонок повстанцев, а потом на целый месяц застряли на острове.

Мы с А-и перенесли девушку в каюту, покормили и обтерли настоем трав. Ее тело было обожжено до красноты и начало гнить, прозрачная жидкость вытекала из ран на шее и между ног. Только глаза, превратившиеся в узенькие щелки, реагировали на наше присутствие.

— Что с тобой случилось? — спросила я.

Она прочистила горло и заговорила тихим голосом, скорее похожим на мышиный писк, таким слабым, что мне пришлось наклониться, чтобы расслышать.

— Они меня держали. Их было много, и они по очереди… — Она отвернулась, и ее вырвало только что выпитой водой. Кашель превратился в спазмы, и она снова задрожала.

Когда припадок прошел, девушка слабо указала на шрам на шее.

— Потом меня порезали.

— Дайте мне еще чистой воды, — велела я и, спотыкаясь, вышла наружу. Настала моя очередь исторгнуть содержимое желудка.

Посреди ночи Чёнг Поу-чяй прошептал через дверной проем:

— Погасите фонари. Прямо сейчас. Приказ Ченг Ята.

Я потушила фонарь и присоединилась к Поу-чяю на трапе. Он дал мне знак пригнуться пониже и ткнул пальцем.

Черный силуэт корабля медленно плыл через устье бухты, за ним еще один и еще, четвертый, пятый и шестой. К счастью, луна спряталась за хребтом, и мы притаились в густой тени. Не было слышно ни дыхания, ни кашля, пока призрачный патруль не исчез в ночи.

Утром мы нашли девушку свернувшейся в клубок и уже окоченевшей. Поу-чяй подвез нас к берегу, где построил импровизированный алтарь из коряг и камней, а мы со спутниками бедняжки вырыли могилу. Правда, казначей отказался сходить на берег, чтобы возглавить церемонию погребения.

— Она чужая, — объяснил он.

Вернувшись на корабль, я направилась прямо к Ченг Яту.

— Хочу выбраться из этой долины смерти.

Муж покосился на меня.

— Да мы все, в общем, не против.

На четвертый день на острове, снова жаркий и утомительный, мыс обогнул одномачтовый ялик и тут же попытался бежать, но несколько мушкетных выстрелов заставили его пассажиров передумать. Под неистовый лай их собаки мы подняли двух мужчин из ялика на борт. Они утверждали, что являются смотрителями острова, и сетовали, что мы обчистили их сады-огороды. Ченг Ят спросил островитян о передвижении кораблей повстанцев, но те несколько дней не видели никаких черных джонок.

Прежде чем отпустить хозяев ялика, Ченг Ят велел им подождать. Через минуту Поу-чяй выскочил из трюма со связкой монет и бросил их в лодку.

— Мы не пираты, — пояснил Ченг Ят.

В один из ослепительно жарких дней, когда начало казаться, что мы уже долгие месяцы ползем вдоль побережья, наши джонки обогнули длинный скалистый остров и оказались перед широким водоемом на фоне нефритовых холмов, гладким, как зеркало, над которым нависали бесчисленные зеленые скалистые островки. Я наклонилась над носом судна, завороженная собственным отражением.

— Залив Халонг! — объявил тхаумук. Здесь флот планировал перегруппироваться. Тем не менее, кроме нас, единственными судами оказались те, что занимались ловлей креветок.

В остальном бухта была пуста и безмолвна. Три белых каменистых утеса, торчащих из воды в ряд, напомнили мне надгробия.

Мы пересекли пространство между двумя островами, перебравшись во внутреннюю часть залива. Здесь на воде покачивались несколько рыбацких лодок, люди забрасывали сети с берега, но никто не даже не шелохнулся при нашем появлении, как будто мы были невидимками. Деревня располагалась по обеим сторонам узкого залива на северной стороне. Здесь мы собирались пополнить запасы провианта и узнать новости про наших соотечественников.

Подход усеивали скалы и валуны; из воды торчали заградительные пики. Мы подошли на расстояние крика к паре рыбаков на бамбуковом плоту Поу-чяй, балансируя на поручнях, крикнул на ломаном аннамском:

— Здравствуйте! Нужен провожатый! Можете показать дорогу?

Рыбаки на плоту повернули головы и застыли на долгое время, которого хватило, чтобы смерить нас враждебными взглядами, после чего снова вернулись к своим сетям.

— Мы бросаем здесь якорь и пересаживаемся в лодку, — распорядился Ченг Ят.

В кои-то веки мне не хотелось сойти на сушу, но муж нуждался во мне, поскольку я владела азами аннамского. Я прихватила кинжал, который он вручил каждому из нас, и аккуратно засунула ножны за полу халата.

— Как мы пополним запасы провианта без денег? — поинтересовалась я.

Ченг Ят истощил наш запас серебра, когда из гордости пытался, по настоянию Ченг Чхата, доказать, что мы по-прежнему защитники Аннамской империи, а не просто какие-то пираты.

— Нам не нужны деньги, — заявил он. — Мы же флот!

Поу-чяй причалил и остался сторожить сампан. Я чувствовала, как сотни глаз следят за мной, пока я поднимаюсь по скользким каменным ступеням следом за Ченг Ятом, казначеем и двумя матросами.

Причал усеивали сети и обломки древесины, земля была скользкой от рыбьего жира. Мужчины торчали в дверях лавок, ковыряя в зубах, и даже не собирались нас поприветствовать или отступить в сторону, пока мы искали товары, которые могли там пригодиться на корабле. В конце концов я спросила толстяка перед столярной мастерской, где можно купить рис. Он ткнул в сторону большим пальцем. Мы прошли по узкому переулку и оказались на рыночной улочке, заполненной покупательницами в темных брюках и конических шляпах; никаких платьев аозай в поле зрения. Мы прошли мимо нескольких заманчивых витрин с фруктами и кабачками, свиной вырезкой и острой пастой из креветок. Но, в отличие от рынков Зянгбина, ни один продавец не пытался остановить нас, никто не махнул нам рукой, не улыбнулся, дескать, купите у меня.

Ченг Ят кивнул в сторону лавки в центре квартала, где среди бочек с рисом и кувшинов с маслом возлежал мужчина в драной синей рубашке и штанах. Торговец лениво встал, сложил руки на груди и спросил на ломаном кантонском диалекте: «Что покупаешь?»

Я ответила на аннамском, перечислив количество риса, соли, масла и уксуса. Продавец каждый раз кивал, затем указал на корзину с увядшими овощами. Не спрашивая Ченг Ята, я добавила их в заказ. Несколько любопытных местных жителей собрались позади нас, чтобы поглазеть.

Из магазина вышла женщина со счетами в руках. Бусины звенели у нее под пальцами. Наконец она озвучила итоговую сумму.

Ченг Ят вытащил из кармана новенькую официальную печать.

— Я поставлю свою печать. Местные власти возместят вам расходы.

Перевод не потребовался.

— Нет. — Лавочник оскалил почерневшие от бетеля зубы. — Наличные, серебро, золото.

— Я адмирал Ченг из Имперского флота Аннамской империи. Моя печать имеет силу.

Лавочник прикусил губу будто сдерживая смех. Я повторила, как могла, те же слова на аннамском диалекте.

Жена лавочника зашлась хохотом, напоминающим собачий лай. К ее веселью присоединилась и значительная толпа зевак. Я забеспокоилась и нащупала кинжал под халатом.

— Аннама больше нет! — крикнул голос из толпы.

— О чем вы? — остолбенела я.

Лавочница засмеялась еще громче.

— Больше нет никакого императора, — заявила она, чиркнув пальцем по шее. — Мальчика-императора посадили в клетку и увезли.

С дрожью в голосе я перевела ее слова Ченг Яту, сомневаясь, что правильно расслышала. Кто-то дотронулся до моего плеча. Долговязый мужчина продемонстрировал полный рот потемневших зубов.

— Ты не знаешь? — спросил он на кантонском диалекте, запинаясь. — Император связать руки-ноги. — Он изобразил, будто железные обручи смыкаются вокруг запястий, затем раздвинул ноги и вытянул руки над головой. — Раз, два, три, четыре… — Следующее слово он произнес на родном языке, а я повторила на кантонском диалекте: — Слоны.

Дальше можно было не объяснять. Я не хотела представлять себе страшную картину, но островитянин постарался изобразить ее во всех красках, вытянув руки вверх с притворной болью в лице.

— Слоны идти. Император Тоан стал раз-два-три-четыре штуки.

Это вызвало смех в окружающей нас толпе.

— Они лгут, — пробормотал Ченг Ят.

Высокий мужчина ткнул в него пальцем.

— Я не лгу! Династия Тэйшон конец! Вы, китайцы, конец! Вот наша страна!

Вокруг закипал сердитый ропот. Нас полностью окружили. Если бы мы вытащили оружие, это означало бы верную гибель. Казначей заметно дрожал. Я попыталась скрыть свой страх, а Ченг Ят шагнул к торговцу.

— Независимо от того, кто на троне, я все еще адмирал флота. Вы должны снабжать мои корабли.

Долговязый перевел сказанное аннамцам, не скрывая сарказма в голосе.

— Нет Тэйшон. Нет флота. Нет армии. — рявкнул торговец. — Нет адмирала. Нет генерала.

От последнего слова что-то напряглось у меня внутри. Я выпалила:

— А генерал Буй Тхи Суан? Женщина-генерал?

Долговязый повысил голос, перекрывая гул толпы:

— Она хочет знать о госпоже, что командует слонами! — Аннамец схватил большую тыкву из корзины и поставил передо мной. — Вот госпожа-генерал. — Он занес над тыквой ногу и пояснил, похлопав себя по ляжке: — Слон.

Затем он с силой опустил ногу. Тыква лопнула с тихим хлопком. Долговязый растоптал ее пяткой в мягкую оранжевую кашицу, а зрители смеялись и улюлюкали. Я попятилась, чтобы не испачкаться.

Жена лавочника ткнула Ченг Ята в грудь.

— У китайцев нет денег, китайцы прочь! Нет больше Тэйшон. Нет больше флота. Нет больше Аннам! Новая страна сейчас. Называется Юэ…

— Вьетнам, — поправил ее муж.

— Пора вам, китайцы, прочь! — заявил палач, «казнивший» тыкву.

Женский голос в толпе повторил:

— Идите домой, китайцы! Прочь!

Толпа сжималась вокруг нас, скандируя:

— Вьетнам! Китайцы вон! Вьетнам! Китайцы вон!

В такт своим крикам они били в горшки. Какой-то парень размахивал рыбацким ножом. Я сжала руку Ченг Ята: нельзя, чтобы из-за его гнева мы оказались в заведомо проигрышной ситуации. Он обнял меня и повел вместе с остальными сквозь толпу.

— Вьетнам! Китайцы вон! Вьетнам! Китайцы вон! — неслось нам вслед.

Что-то мягкое и гнилое ударило меня в шею. Когда мы бежали к пристани, какой-то продавец помахал нам рукой:

— Что-то покупаете?

Наконец-то показались знакомые зеленые острова. До Зянгбиня было рукой подать. Ветер трепал мне волосы; впервые за несколько месяцев с плеч упал тяжелый груз: я возвращалась домой.

Что бы ни творилось в мире, Зянгбинь оставался убежищем, перевалочным пунктом, не зависящим ни от какой власти. Мы могли бы начать все заново, став сильнее прежнего вместе с Ченг Ятом, играющим более активную роль; возможно, он даже перехватит бразды правления у своего брата. Я могла бы открыть собственное предприятие — мыловаренную мастерскую! — и пополнила бы ряды успешных участников этого необычного торгового общества. Моя подруга, жена Ченг Чхата, присоединилась бы ко мне, и две сильные женщины составили бы конкуренцию любому мужчине.

Такие мысли теснились у меня в голове, пока мы подплыли к грязевым отмелям в устье реки. По равнинам рыскали собаки; хижины стояли пустые, без людей. Я ощутила едкий запах дыма.

Мы сделали первый поворот. Почти мгновенно затрещали паруса. Горячий ветер пронесся по палубе, обжигая глаза. Песок заскрипел на зубах. Я вытерла лицо и обнаружила, что ладони у меня черные. Мы попали под дождь из пепла.

Набережная лежала в руинах. От огромного зала рыбного рынка остались только обугленные столбы, напоминающие темных часовых. Некогда знакомые склады превратились в угольные скелеты, ненадежно накренившиеся над водой.

Наш корабль пробирался мимо города-призрака через масляные пятна и обломки. Обвалившиеся крыши, разбитая черепица. В тех стенах, которые асе еще стояли, зияли дыры от пушечных ядер. Столбы дыма пересекались над склонами холмов. Городской канал, обычно забитый судами всех размеров и форм, превратился в кладбище разбитых, тлеющих корпусов и сожженных до черноты мачт. Некоторые казались почти знакомыми, как призраки прошлого.

Откуда-то с северной стороны раздался приглушенный взрыв, следом взметнулось белое облако дыма. Черепица с грохотом полетела на землю. Стена рухнула с почти человеческим стоном, хотя на улицах не появилось ни человека, ни даже собаки.

Мой дом, моя гавань — моя мечта! — исчезли в уродливом черном дыму. Куда теперь деваться? Что делать? Мне нужно было на что-то опереться, но глаза у меня щипало от слез и дыма. Я ничего не видела. Спотыкаясь, на ощупь нашла Ченг Ята: он облокотился на поручень, неподвижный, как идол, и сосредоточивший внимание на береговой линии. Я плюнула на пальцы и протерла глаза.

Главный храм лишился крыши; его внешние стены потрескались, но выстояли. Перед ним посреди площади одиноко высился деревянный столб наподобие тех, куда подвешивали хлопушки во время праздников, с развевающимся наверху знаменем и веревкой, хлопавшей по бревну.

Ченг Ят дал сигнал причалить. Корпус чиркнул по дереву и голым камням. Моряки стояли неподвижно, как скалы, держась за швартовы, но не пытались высадиться на берег.

Тошнота подступила к горлу.

То, что выглядело развевающимся на столбе знаменем, оказалось развернувшимся тюрбаном. Покачивающаяся внизу веревка обернулась мужской косой, свисающей с отрубленной головы — сморщенной и черной, но по-прежнему узнаваемой.

Ченг Чхат смотрел в пространство сквозь темные пустые глазницы.

Скрип корпуса, скребущего о причал, крики экипажа и, главное, трубный стон, напоминавший крик раненого быка, который вырвался из горла Ченг Ята, — все слилось в сплошной жгучий ужас. Мой взгляд метался вправо и влево, обыскивая улицы, переулки и дверные проемы в поисках еще одной головы, еще одного тела. Но моя подруга не имела значения для тех, кто оставил нам это ужасное послание.

— Вытащите нас отсюда! — крикнул Ченг Ят.

Ноги у меня словно бы растаяли. Колени коснулись слоя пепла на палубе. Завыли лебедки. Мужчины выкрикивали приказы, весла хлопали по воде. Я снова и снова билась головой об пол, пепел и желчь облепили мне язык, а горло сжалось так, что стало трудно дышать. Я старалась не думать о том, что повстанцы сделали с пленными женщинами, что они сделали бы с моей старшей сестрицей, будь она еще жива. Мне не хотелось вспоминать, какой я ее видела в последний раз: побагровевшее лицо, руки, хватающие воздух, перекошенные губы, умоляющие — точно так же, как теперь я молила в ответ, взывая к ней, к Зянгбиню, к мадам Ли, к продавцу мыла, к девушкам в красивых аозай и всем моим прекрасным мечтам:

— Не бросай меня!