Девятнадцать стражей

1. Нос-По-Ветру встречает гостей

Лето восемьсот шестьдесят первое после Падения-С-Небес ознаменовалось на Виктории неслыханной засухой. Газеты в метрополии пестрели советами о том, как уберечься от солнечного удара, аналитики предрекали стремительный рост цен на фрукты и пряности, кликуши сулили скорый конец света.

В Хокингленде пряности не добывали, а как уберечься от солнечного удара, знали и без газет. Шериф Эйслер с ведома губернатора временно изменил распорядок: теперь в самое жаркое время суток у каторжников было два свободных от работ часа. Что же до судного дня – многие в Хокингленде приняли бы известие о его приближении если не с радостью, то уж по крайней мере с облегчением. Как сказал своей супруге мистер Колин Мур, игрушечных дел мастер: «Если поджариваться живьем, так хотя бы мотая срок, а не впустую».

В этом июле жители Плевка поглядывали на небо чаще, чем за весь предыдущий год. Прикрывали глаза ладонью, искали хотя бы намек на облачко. Но единственной точкой, появившейся на горизонте, был скайвал «Нетерпеливый». Вопреки своему имени кит впервые прилетел с опозданием на полдня – то есть в самую жару, когда и разгрузить-то его было некому. Големов в Плевок – как и в остальные колонии – отродясь не завозили, так что старший помощник шерифа, Питер Поллард, отправил в бараки гонца; законный отдых каторжников был прерван, и те с ворчанием двинулись на холм, к китовому причалу.

Сам мистер Поллард туда прибыл даже прежде, чем они. Сидел на страусе, задумчиво поигрывал поводьями. Сегодня ему оседлали Красавчика – злобную тварь гнедой масти, с широченным зубастым клювом и мощными лапами. Красавчик глядел из-под полуопущенных век на сновавших туда-сюда каторжников, иногда топорщил перья на хвосте. Молчал, разумеется: язык ему укоротили сразу после вылупления.

Питер Поллард на грузчиков даже не взглянул – его интересовали пассажиры. Было их не так уж много: несколько торговых агентов, приехавших договариваться об очередных партиях бамдубовой древесины, нью-лондонский газетчик, стайка будущих обитательниц Сахарного Домика да новый ветеринар вместо убитого в пьяной драке мистера Долана.

Каторжники такому интересу к гостям не удивлялись. Мистер Поллард стал помощником шерифа Эйслера не только благодаря могучему телосложению. И кличку свою – Питер Нос-По-Ветру – получил заслуженно: уж он-то всегда знал, где подстелить сенца.

Шериф два дня как был в Миражных Пустошах, вместе с рейнджерами выслеживал лысых койотов – стаю, что пришла из-за Ножа и пару раз уже нападала на людей. Ну а мистер Поллард, значит, остался в городке за старшего и намеревался как следует приглядеться к новоприбывшим.

Сидел он, чуть откинувшись в седле и надвинув на лоб выцветшую свою шляпу с витой бахромой вдоль полей. Его черные крупные глаза оставались в тени, и обветренный лоб тоже, и широкие острые скулы. Губы он держал плотно стиснутыми, лишь иногда ворочал нижней челюстью – словно передвигал туда-сюда массивную пепельницу. Он выглядел старше своих тридцати, но это никого здесь не удивляло: в Хокингленде, говорили местные, год идет за два, так что теорию относительности постигаешь на собственной шкуре.

Между тем последний из пассажиров покинул борт скайвала. Питер Поллард сплюнул, отправил в рот следующую порцию жевательного табака и подозвал к себе Ларри – одного из мальчишек, пристроившихся в тени складов. Ларри почесал уши – громадные, точно листья зонтичного лопуха, – неохотно оставил свою тачку и подошел.

Именно в этот момент кит взмахнул щупальцами, протяжно вздохнул и избавился от содержимого своего желудка; остальные мальчишки, азартно вскрикнув, рванули наперегонки к добыче. Поскрипывали тачки и возки, громыхали в них самодельные лопаты, мелькали в воздухе сбитые коленки, расцарапанные локти.

– Иди, – сказал Поллард. – Я доплачу. И не забудь: спроси у капитана, кто и чем именно. В подробностях.

Ларри снова вцепился в уши, дернул, скорчил зверскую рожу – и загрохотал каблуками по сходням. Его приятели уже вовсю работали лопатами, надеясь повысить свое благосостояние на несколько пенни. Чтобы увеличить плодородность здешних земель, фермеры готовы были на все; китовый навоз же считался одним из лучших удобрений.

Вернулся Ларри через пару минут – кубарем скатился по сходням за миг до того, как матросы втянули их назад. Кит снова вздохнул (на сей раз без столь ощутимых последствий) и стал подниматься вверх, подальше от убийственной жары.

Выслушав известия, которые доставил мальчишка, мистер Поллард бросил ему монетку, затем добавил еще одну, за молчание, – и направил Красавчика вниз по тропе.

Холм с китовьим причалом возвышался на северо-западной окраине Плевка: отсюда, как на ладони, видны были все пропыленные склады, бараки, казармы, мастерские, Канатная и Золотая улицы, и даже поместье шерифа – там, на дальнем берегу Трясучьего Ручья. Городок вырос в устье залива лет сто назад и с тех пор не слишком увеличился в размерах – да и шансов-то, сказать по правде, не имел. Хокингленд не представлялся Бессмертным сколько-нибудь перспективным ни для планомерного заселения, ни для масштабной добычи ресурсов. Ее Величество эту точку зрения не оспаривала, хотя время от времени засылала сюда своих географов – из тех, кому не находилось работы ни в Дарвинии, ни в Пенроузии. Географы эти делились на две категории. Которые поумнее, быстро смекали, что к чему, и убирались обратно на Остров. Прочие оставались в Хокингленде навсегда: никто не утруждал себя переправкой их тел на родину.

Их – как и прочих покойников – хоронили прямо на полях: закапывали, вбивали пропитанный слюной рыжего кленовца крест, вешали на перекладину две-три трещотки. Когда дул ветер, трещотки вращались и стрекотали, отпугивали жальворон и мелкое зверье. Старый башмачник Том Третье Ухо, опрокинувши на праздник стаканчик-другой, божился, что слышит в этом стрекоте голоса, даже некоторые узнает.

Сегодня, например, ему примерещился бас мистера Исайи Хейма, самого первого шерифа, – и Том охотно сообщал это всем, кто имел несчастье оказаться в пределах досягаемости. То есть как в самой «Курносой», так и в непосредственной от нее близости.

Мистер Поллард придержал поводья, чуть помедлил – и направил Красавчика к постоялому двору.

Том устроился в углу полутемного зала. За остальными столиками как раз рассаживались те, кто вернулся с разгрузки. Пили здесь в эту пору мало, в основном занимались единственным из разрешенных законом убийств – убивали время.

Мистер Поллард подошел к столику у окна, спросил:

– Свободно?

– Конечно, садитесь, – ответил чужак. Было ему от силы лет двадцать семь; гладко выбритое узкое лицо, острый нос, безразличный взгляд – один в один королевский географ. Причем из первой категории.

Мистер Поллард опустился на стул, снял и повесил на гвоздь рядом с собой шляпу.

– Что пьете?

Чужак пожал плечами:

– Мне сказали, это «Местное особое», пенистое.

Мистер Поллард кивнул. Отодвинул левой рукой деревянные жалюзи, правой взял кружку и выплеснул в окно.

В зале стало тихо, только Слепой Франц продолжал пиликать на скрипочке что-то меланхолическое.

– Надо полагать, – спокойно сказал чужак, – редкостное пойло?

– Другого вам и не налили бы. – Мистер Поллард обернулся к стойке, махнул рукой – Барни, нам два темного. И что-нибудь перекусить – верно, мистер?..

– Хук. – Чужак протянул ему ладонь – широкую, с крепкими пальцами, всю в шрамах. – Джон Хук, репортер.

– Питер Поллард, старший помощник шерифа.

Мистер Хук посмотрел на него с интересом:

– Вот так удача!

– Вы даже не представляете какая.

Подошел Барни, выставил перед ними две кружки темного, пару тарелок с бараниной.

– За мой счет, – сказал ему мистер Поллард.

– Вот, значит, как оно бывает, – проворчал из-за соседнего столика Ромео Клубок. – Лишил людей развлечения, а теперь еще платит за столичного. Хотя – чего удивляться, да, Нос-По-Ветру? Кто всплыл с самого дна, тот никогда об этом не вспомнит, известное ж дело.

Мистер Поллард сделал глоток, кивнул Ромео:

– Ты-то, я смотрю, успел полюбоваться дном своей кружки раза три, не меньше. Угнетающее зрелище, кому угодно испортит настроение – эй, Барни, сделай-ка так, чтобы Клубок видел там что-нибудь повеселей. А если, – добавил он, – тебе развлечений не хватает – напомни завтра. Когда будут распределять смены на лесопилке, позабочусь, чтобы не скучал.

В зале захохотали, сам Ромео проворчал насчет того, что вот ведь, спасибо, конечно, и вообще, он же ж не всерьез, ну, пошутили бы вместе, делов.

– Надо полагать, – сказал мистер Хук, когда все внимание снова переключилось на старого Тома, – это особые, понятные только местным шутки. Вроде мочи в кружке? А дальше: выпьешь – смешно, выльешь – оскорбишь, завяжется драка – опять же, один против всех – смешно.

– Да нет, «местное» оно потому и «местное». Вы же помните, как называется наш городок, мистер Хук?

Тот почти сразу кивнул:

– Не любят у вас газетчиков.

Мистер Поллард отрезал кусок отбивной, неловко наколол на вилку.

– Вряд ли, – сказал, – вам стоит об этом беспокоиться. Скорее уж – о том, как у нас относятся к ищейкам.

– Пока не видел ни одной. Но, я смотрю, и кошки-то здесь тоже не прижились. – Мистер Хук кивнул за окно. Посреди пустынной улочки распластались несколько медовых игуан, жарились на солнце, натужно дышали. Одна вдруг стрельнула языком в мухорку и принялась лениво жевать, подрагивая полуприкрытыми веками. – Сплошные ящерицы да змеи, верно? И говорят, чертовски ядовитые. Я перед отъездом специально обзавелся сапогами с высоким голенищем, на каблуке. Чтобы в случае чего хватило одного удара.

Мистер Поллард отмахнулся:

– Пока не пытаетесь их поймать, вы ничем не рискуете. Никто не любит тратить яд понапрасну. Но вы ведь, – добавил он, – явились сюда именно за этим, верно?

Мистер Хук аккуратно отрезал очередной ломтик, отправил в рот. Прожевал, не спуская глаз с мистера Полларда.

– Капитан скайвала? – спросил наконец.

– Второй помощник. Но – только подтвердил. А за день до этого пришла радиограмма шерифу. Никто не любит ищеек, я же вам говорил, инспектор. И у шерифа на такой случай есть свои люди в метрополии. Откровенно говоря, я думал, вы выберете что-нибудь пооригинальней: ветеринаром, агентом по закупке древесины…

Мистер Хук пожал плечами:

– Я плохо разбираюсь в сортах дерева. И вряд ли управился бы с проблемными родами у овец или свиней. А профессия репортера обеспечит некоторую свободу действий. Разумеется – если большинство здесь и впредь будет считать меня репортером.

Теперь настал черед мистера Полларда держать паузу. Он ел, постукивая вилкой по столу, челюсть медленно ходила туда-сюда, полуприкрытые веки подрагивали.

Мистер Хук ждал.

– Зависит от, – сказал наконец помощник шерифа. – Убедите меня. Объясните, почему я должен помогать вам.

– Если бы я сказал, что мы оба служим закону…

– Я купил бы еще одну порцию «Особого» и вылил – но уже не в окно, а вам за шиворот. Это Хокингленд, а не благословенный Нью-Лондон. Здесь живут те, кому закон наподдал под зад. Те, кого он вышвырнул в эту Богом забытую дыру. Вы явились сюда, чтобы найти преступника, инспектор? Ну так других здесь и нет – за вычетом, может, девиц из Сахарного Домика и еще полусотни неудачников. – Мистер Поллард усмехнулся – Дайте-ка угадаю: подняли какое-нибудь старое дельце, вскрылись дополнительные обстоятельства. Счетная палата прикинула и вынесла вердикт: понизить рейтинг акций бедолаги еще на сколько-то пунктов. Но вам нужны дополнительные доказательства – и вот вы здесь, чтобы усложнить жизнь тому, у кого она и так не мед. По-вашему, это справедливо, мистер Хук? По-моему, нет!

Инспектор из метрополии сидел, откинувшись на спинку стула, и наблюдал за мистером Поллардом со странным выражением лица.

– Я рад, – сказал он, – что в главном мы с вами сходимся. Я ведь именно за этим сюда и приехал: восстановить справедливость, исправить ошибку, которую когда-то… допустили. Но не наказать, наоборот – избавить от наказания. А если потребуется – предотвратить новое преступление.

Помощник шерифа отмахнулся:

– Это сработало бы в Нью-Лондоне или Теслабурге, перед соответствующей публикой, – но мне-то заливать не надо. Я ж не просто помогаю мистеру Эйслеру вносить в Черную книгу данные на свежих «крестничков». Я провожу ознакомительную беседу, предупреждаю: на Острове свои правила, у нас – свои. Украдешь – лишишься пальца, убьешь безоружного – сразу на виселицу… Ну, и многие, конечно, божатся, что попали сюда случайно, «мы этого не совершали», самая любимая их песня, вечный гимн. – Он наклонился вперед, усмехнулся – Но они совершали, мистер Хук. Если речь о преступниках, а не о должниках и неудачниках – еще как совершали. За мелкую кражу в Хокингленд не отправляют, сами знаете; для таких существуют исправительные дома и местные тюрьмы. А у нас отборная клиентура.

– Мне кажется, вы несколько непоследовательны…

– Последовательней некуда, мистер Хук. Сюда они прибывают за дело. Но здесь – отрабатывают свое, можете мне поверить. И управляемся мы с ними в рамках нашего, местного правосудия. Никого не волнует, что здесь творится, пока клиенты не покидают границ Хокингленда. – Он посмотрел на инспектора в упор – И не должно волновать.

– Потому что, – подхватил Хук, – если хоть один из грешников будет признан невиновным, остальные начнут сомневаться в собственном приговоре. Роптать. Задавать вопросы. А может, и бунтовать.

– Приятно иметь дело с умным человеком, инспектор! Так что, вопрос закрыт?

– И вы даже не спросите, в чем там было дело?

Мистер Поллард почесал мизинцем бровь. Старый Том тем временем по второму кругу рассказывал всем охочим о том, как покойный Исайя Хейм своим загробным голосом поведал о грядущем массовом заселении Хокингленда, и как Том переспросил, не ошибся ли он этак на сотню лет, а тот не ответил, просто воспользовался усилившимся ветром и швырнул в Тома трещоткой с собственного креста. Слепой Франц в тон ему наигрывал что-то тревожное.

– У меня через неделю важный день, – сказал мистер Поллард. Он расстегнул воротник и показал потертый кожаный ошейник, застегнутый на небольшой висячий замок. – Из минуса выхожу в ноль. Хлопот, знаете, по горло: мы с женой хотим устроить настоящий праздник, с музыкантами, фокусами, танцами, выставим угощение на площади… Поэтому давайте вкратце, буквально в двух словах. А потом пожмем друг другу руки и разбежимся. Обратно «Нетерпеливый» летит в субботу вечером… ну, здесь особых развлечений вы себе не найдете, но я велю парням, покажут вам Миражные Пустоши, свозят в заброшенный городок дальше к югу… Сахарный Домик, опять же. Второй помощник капитана говорил, что вы проявляли некоторый интерес…

Он подмигнул, мол, дело обычное, нечего стыдиться, все мы живые люди. Мистер Хук слегка побледнел, но промолчал.

– Ну и, само собой: комната в «Курносой», еда-питье за мой счет. – Помощник шерифа тоже откинулся на спинку стула, отхлебнул из кружки. – Так что там у вас за казус?

– Вы слышали когда-нибудь о пилюлях со-чувствия? – холодно спросил мистер Хук.

– Что-то такое… лет семь назад… ходили туманные слухи, вроде как это из старых, еще со времен Падения, разработок. Разламываешь напополам, одну принимаешь сам, вторую даешь другому – а потом вы чувствуете плюс-минус то же самое. В нью-лондонских подпольных борделях была шибко популярная забава – до тех пор, пока несколько человек не сыграли в ящик от передоза. Доводили до экстаза партнершу, сами ловили кайф, тот отзеркаливался в ней, потом снова шибал по клиенту… И сердце не выдерживало. В конце концов прикрыли лавочку, никто не хотел в такое ввязываться.

– Приятно иметь дело с осведомленным человеком, мистер Поллард. Все более-менее так, как вы расказали. За одним исключением: полгода назад пилюли снова всплыли. В деле, представьте, об убийствах. Преступник заставлял жертву проглотить половину, сам глотал другую, а затем транслировал эмоции настолько сильные, что – вы правы – сердце партнера не выдерживало.

– Без обид, мистер Хук, но на преступление не тянет. В чем вина-то? Заставили проглотить пилюлю? Так она без яда. Что-то там протранслировали в мозг жертвы? А как докажете?

– Полиции не пришлось ничего доказывать. В третий раз обреченный на смерть не захотел глотать свою половину – и убийца его застрелил. Взяли с поличным. Судили и отправили, как вы можете догадаться, в Хокингленд.

– А теперь выяснилось, что стрелял не он? Скучно, мистер Хук. А может, кому-то в парламенте понадобились такие пилюли – и этот кто-то решил поторговаться с единственным человеком, который может знать рецепт? Кстати, как зовут-то вашего героя?

Инспектор покачал головой:

– Полагаю, рецепт пилюль Бессмертным давно известен. И стрелял тот, кто стрелял. Намного интереснее его мотивы. Вы ведь сами упомянули: эмоции начинают отзеркаливаться и усиливаться. Убийца знал, на какой риск идет, – но не испугался. Более того, сумел пережить то, что убило его жертв.

– И то, что он сам, как вы считаете, им транслировал. Крутой сукин сын, а?

– Самый обычный, вот в чем загвоздка. Не охотник за чудовищами, не географ, не контрабандист. Выступал в цирке, имел высокий социальный рейтинг. Лет семь назад лишился сына, жена с тех пор повредилась рассудком – и вот, восемь месяцев назад умерла.

– Дайте угадаю: убийства как-то связаны со смертью жены? Недобросовестные врачи? Кредиторы? И снова повторю: скучно, мистер Хук. Как-нибудь, если выпадет свободная минутка, я расскажу вам истории покруче – у нас, знаете, такого насмотришься…

Инспектор едва заметно пожал плечами:

– Пожалуй, вы правы: зря я отнял ваше время. Убийства действительно были совершены из мести. Только не за жену – за сына. Тот однажды ночью стал свидетелем попытки изнасилования – и вмешался. Четверо против одного… силы были неравными, но он не смог пройти мимо, так уж был воспитан. Из четверых трое оказались несовершеннолетними, все валили на четвертого, которого отыскать не удалось. Получили минимальный срок, вышли. Затем были убиты отцом покойного. Тривиальная история, мистер Поллард, верно?

– А что четвертый?

– Да ничего. Скорее всего поменял имя, подделал документы… О том случае сейчас наверняка и не вспомнит. Хотя не исключаю, что с тех пор он вляпался в какое-нибудь другое дело. Что был осужден под другим именем. Что попал, например, в Хокингленд.

Старший помощник шерифа какое-то время сидел, небрежно постукивая пальцами по столу. Слушал, как Слепой Фриц наигрывает задорную «Когда я плясал с Пеньковой Кумою».

– Ладно, – сказал наконец мистер Поллард, – мысль вашу я уловил, и без всяких пилюль. Звучит кучеряво, но – верю. Ваш мститель-циркач прибыл, стало быть, в Хокингленд. Мотает срок в Плевке и вынашивает планы мести четвертому из убийц, который – вот ведь совпадение! – угодил сюда же. Так?

Инспектор покачал головой:

– «Совпадение»… Только подумайте, мистер Поллард: зачем понадобились пилюли? Это сильно усложняло убийце задачу: допустим, заставить проглотить можно под дулом револьвера, под угрозой немедленной смерти. Допустим же, он готов был рискнуть собственной жизнью, чтобы эти трое почувствовали все то, что испытал отец, лишившись сына. Но отчего в третий раз он позволил себя поймать?

– Закончил что хотел и решил сдаться?

– Но почему просто не пришел с повинной? Зачем усугублять свою вину – и в то же время оставлять настолько явные доказательства? Впрочем, это все домыслы, а я и так отнял у вас время. Поэтому, говоря коротко: да, я прибыл сюда, чтобы увидеться с этим человеком. И возможно, предотвратить еще одно убийство.

Помощник шерифа хлопнул ладонями по столу и поднялся. Снял шляпу с гвоздя, надвинул на лоб.

– Ну, – сказал, – удачи, мистер Хук. Теперь я вижу, что вы славный малый и воду мутить не собираетесь. Как его зовут-то, этого вашего циркача? Облегчу вам жизнь, велю, чтобы мои ребята нашли и привели к вам… если, конечно, он еще жив. У нас тут, знаете, не минеральные воды, всякое случается.

Инспектор тоже поднялся, посмотрел собеседнику прямо в глаза:

– Роберт Радзинович.

– Что?! – рявкнул мистер Поллард. Все в зале обернулись, и тогда он в ярости махнул рукой – Чего вылупились?! Заняться нечем?!

– Слушай, Нос…

– Еще слово – и я расквашу тебе твой нос, Ромео! А вы, – прошипел он инспектору, – прекратите играть со мной в эти ваши игры. Думаете, я не знаю, кто у меня есть, кого нет. Сюда никогда – слышите, никогда! – не привозили человека по имени Роберт Радзинович.

– Жаль, – спокойно сказал мистер Хук. – Жаль, что я невольно ввел вас в заблуждение. Но если не привозили, стало быть, и тревожиться не о чем. Выходит, я зря потратил время. Когда, вы говорите, прилетит следующий скайвал?

Помощник шерифа смерил его взглядом и внезапно усмехнулся. Выглядел он как человек, который снова полностью владеет ситуацией.

– Выйдем-ка. Здесь слишком душно. Вдобавок мы мешаем джентльменам вкушать плоды их полуденного, совершенно законного отдыха.

Он шагнул к двери, обернулся:

– Вы ведь не боитесь меня, мистер Хук?

На Канатчиковой улице – главной улице Плевка – было солнечно, пусто и душно. У мистера Полларда тотчас вся рубашка покрылась пятнами. Он повел плечами, как будто хотел стряхнуть ее с себя вместе с кожей.

– Поясню кое-что, – сказал он негромко. Стоял, заложив пальцы больших рук за пояс, смотрел вдоль улицы, на игуан, валявшихся в пыли, точно коровьи лепешки. На инспектора не смотрел. – Как я уже говорил, в Хокингленде есть три категории людей. Преступники, шлюхи и неудачники. – Он сплюнул себе под ноги, обернулся. – Разве я похож на неудачника, мистер Хук? Или, может, на шлюху? Нет – как и большинство местных, я попал сюда за дело. Те трое ваших юнцов – сколько они отсидели? Года два, три? Я здесь шесть с половиной лет. Без поблажек, без особых условий. Я не сразу стал тем, кем стал. Теперь у меня есть семья. Через неделю я выйду из минуса в ноль, а там – начну наращивать свои акции. Я законопослушный гражданин, мистер Хук. Не всегда согласен с законом, но после того, как приехал сюда, закон я ни разу не нарушал. И не нарушу. Можете не беспокоиться за жизнь циркача… да и за свою тоже. Отдаю должное вашей проницательности. И вашему… таланту.

– Боюсь, вы неправильно…

– Оставьте, инспектор! Все я правильно – и понял, и оценил. Разыграно как по нотам. Подловили, чтоб вас!.. А теперь уж – какой мне смысл прикидываться? Скажите только одно: как вы меня вычислили?

Мистер Хук рассеянно пожал плечами.

– Я нашел бывших одноклассников бывшего мистера Радзиновича. У одного сохранилась фотография всего класса, за год до выпуска. А потом я увидел вас.

– Браво! Отличная работа, инспектор! Но давайте договоримся вот о чем: Роберт Радзинович был тем еще подонком. Он умер в Нью-Лондоне, вскоре после известного нам обоим поступка. Он умер – и появился Питер Поллард, тоже, в общем-то, не святой, но по крайней мере честный человек. Да-да, мистер Хук, честный! Преступник? Безусловно. Но – искупивший хотя бы часть своей вины. Питер Поллард не станет преследовать того, кто прикончил его когдатошних дружков. Хотя бы потому, что это дружки не его, а Радзиновича. Питер Поллард предпочел бы, чтоб циркачу скостили срок и вернули его на Остров. Но если циркач решит остаться здесь – пусть живет, никто его не тронет.

– А если, – спросил инспектор, – этот господин останется здесь и попытается убить Роберта Радзиновича? Чтобы восстановить справедливость так, как он ее понимает?

Помощник шерифа сощурился, глядя на круживший в небе силуэт жальвороны.

– Сколько он здесь уже, этот мистер? Месяцев пять? И до сих пор даже не попытался? Вы умный человек, но и он, похоже, не дурак. Поговорите с ним, задайте свои вопросы. И убедитесь, что он передумал. А если нет – объясните, что опоздал. Просто опоздал.

Питер Поллард снял с Красавчика кожаный наголовник, отвязал и перекинул поводья через голову. Дал страусу напиться из поилки, затем запрыгнул в седло.

– Нужна будет помощь – спросите в ратуше. Да, имя-то вы мне хоть назовете?

– Дэвид Шлоссман.

– Шлоссман, Шлоссман… – Он нахмурился. – Погодите, неужели Ловкач Дэвид? Вот ведь как… Он вернется со дня на день, уехал с шерифом на охоту. Поговорите с ним, инспектор. Клянусь собственным ошейником, вы напридумали себе много лишнего. Совпадение забавное: он и я, в одном городке… но нет, уверен, это именно что совпадение. – Он коснулся края своей шляпы – Хорошего дня, мистер Хук. И добро пожаловать в Хокингленд.

Красавчик встряхнул крыльями и размашистой рысью двинулся в сторону площади. Питер Поллард держался в седле прямо, ни разу не оглянулся. Ему кивали прохожие – он кивал в ответ, а с портнихой, госпожой Шелдон, даже перекинулся парой-тройкой слов.

Инспектор наблюдал за ним, сложив руки на груди. Затем, когда помощник шерифа добрался до площади и вошел в здание ратуши, мистер Хук вернулся в «Курносую». Заплатил за обед, проигнорировав неубедительные возражения Барни Скорпиона. Затем подсел к старому Тому и спросил, не откажется ли тот выпить с ним по кружечке-другой.

Том, разумеется, не отказался.

2. Что в Ухо влетает

Миражные Пустоши начинались сразу за рекой – и с окраины Плевка было видно, как встают над ними призрачные башни, колоннады, шпили храмов. В вечерних сумерках они мерцали малиновым, лимонным, антрацитовым; переливались, на миг пропадали, затем вспыхивали снова. Были похожи на коралловые рифы или гнезда термитов – если, конечно, те и другие на самом деле выглядели так. Разумеется, мистер Хук видел их только на картинках и фотоснимках. Как и все люди на Виктории.

– Впеч’тляет, а? – Том Третье Ухо повел рукой так, словно хвастался собственными владениями. – Они все этого не замечают. Попривыкли, сэр. – Он сплюнул, шмыгнул длиннющим своим носом. Покачал головой – и воздетые к небесам остатки седых волос закачались в ответ, словно метелки сизой травы. – А я г’рю: к такому-то невозможно привыкнуть. Это ж страшней слепоты, страшней сум’шествия: видеть красоту – и не замечать.

– Ну, это опасная красота, насколько я понимаю, – осторожно сказал мистер Хук. Он придержал старика под локоть: от переизбытка чувств и алкоголя Том постоянно кренился набок. – Надо полагать, в Пустошах обитает немало хищных тварей? И ядовитых вдобавок?

Третье Ухо сосредоточенно пожевал губами, вскинул пышные, мохнатые брови:

– Ужасно немалое. И преядовитейших. Баракулы! Хрящеватые питоны! Лассовёртки! – Он обернулся к мистеру Хуку – А вы что ж не записываете? Для газеты? А?

– Я запоминаю. Я ведь вам уже говорил, в «Курносой»: у меня хорошая память.

– Точно! Точно! Вы славный малый, мистер Хук. А знаете п’чему? Вам ин-те-рес-но! Им – нет! Вам – да!

– А вы – прекрасный рассказчик, мистер Том.

Старик фыркнул и повел из стороны в сторону крючковатым пальцем.

– Э нет! Мне чужой славы не надо. Я – как и вы, мистер Хук. Я умею слушать.

Он ухватился свободной рукой за расшатанные перила веранды. Те протяжно скрипнули, но выдержали.

– Зайдете, мистер Хук? Вып’ть не предлагаю: дома не держу. Закон! Закон и порядок! Пр’выше всего! А вот чайку заварю – будете чайку?

– Давайте-ка лучше я сам.

Они поднялись на веранду, и мистер Хук опустил худое тело старика в кресло-качалку.

– Там… – сказал Третье Ухо. – На кухне… Разб’ретесь. Я ж разобрался, когда въехал.

Историю эту он уже рассказывал мистеру Хуку трижды, причем всякий раз расцвечивая новыми подробностями. Старый Том прибыл в Хокингленд в возрасте восемнадцати неполных лет – по своей воле, наслушавшись сладких речей вербовщика. Отслужил солдатом еще столько же, потом, преследуя двух беглых каторжников, знаменитых братьев Николсов, получил увечье; был списан, пенсии едва хватало, чтобы сводить концы с концами, поэтому напросился в подмастерья к тогдашнему башмачнику, Джереми Бутылочке. Многие смеялись: Том Стрелок, лишившись двух пальцев, собрался тачать башмаки – ну не умора ли! А вот когда Бутылочку хватил удар – тогда-то запели по-другому. «В Хокингленде, – посмеивался Третье Ухо, – без хорошей обуви далеко не уйдешь!» Семьей он так и не обзавелся («кому сдалась такая обуза!»), жил в свое удовольствие: не бедно, но и не в роскоши. Прикладывался к бутылке едва ли не каждый день, пока однажды не проснулся на краю Пустошей. «Там еще стоит крест над могилой младшего Николса, там он меня и подстрелил, ну а я, стал-быть, его». С тех пор старый Том оставил комнату в «Курносой» и перебрался в одну из заброшенных хибар на юго-восточной окраине Плевка. Не потому, что стало туго с деньгами. Просто решил на время завязать с выпивкой. Испугался за собственный рассудок. Это потом уже понял, что голоса звучат в его голове совсем по другим причинам. Что с ним разговаривают мертвые.

Ни доктор Уэбб, практиковавший в Плевке, ни его коллега из расположенного южнее Уоллес-Сити помочь ничем не могли. Даже тогдашний ветеринар, приятель Тома мистер Грегори Долан, разводил руками. Старый Том, по их мнению, был здоров настолько, насколько может считаться здоровым человек, проживший в Хокингленде четыре десятка лет.

Жизнь башмачника в который раз переменилась. Теперь он пропускал стаканчик-другой только по выходным, за воротник же закладывал лишь по большим праздникам. И чаще молчал, чем разговаривал, но уж когда открывал рот – рассказывал причудливые истории из прежних времен. В том числе – те, о которых попросту не мог знать.

О голосах Том старался упоминать пореже, но иногда – вот как сегодня – просто не мог сдержаться.

– Исайя Хейм был тем еще с’киным сыном! Но он сделал Хокингленд пригодным для жилья. Пра’ил железной рукой. Его так и звали: Хейм Железная Рука! Сама Королева считалась с его мнением, а уж губ’рнаторы!.. Ха! Он пережил пятерых. Пятерых! И каждому прямо говорил: «Не мешайтесь, сэр. Я, – говорил, – как и вы, служу закону и порядку».

Том протяжно зевнул и заворочался в кресле.

– Умный… – пробормотал, – умный с’кин сын! Если б не он, все бы здесь развалилось к чертовой матери. А все п’чему? А?..

– Почему же? – спросил мистер Хук. Он вышел на крыльцо с двумя дымящимися кружками. Поставил одну на столик перед Томом, другой отсалютовал ему.

– А по-то-му! Исайя Хейм понимал: н’льзя просто взять и перенести тамтошние законы сюда. Там – одно, здесь – другое!

– Довольно любопытное, – отметил мистер Хук, – толкование природы законов.

Он стоял, любуясь призрачными контрфорсами и куполами. Пустыня сейчас казалась менее реальной, чем они; менее значимой.

– Так с тех пор и повелось, – сонным голосом произнес Том Третье Ухо. – Так с тех пор… да. Губернатор живет в своем поместье, там, под Уоллес-Сити, ведет дела с Нью-Лондоном. Объезжает фермы и поселки на юге, если вдруг п’желает. Охотится…

– Но не за лысыми койотами.

Том фыркнул:

– Они и так мрут, что твои мухи. Это газетчиков сюда присылают какие помоложе, а с губ’рнаторами все совсем наоборот. Вон, гляди-ка!..

В призрачном сиянии арок и колонн отсюда виден был мост, перекинутый через Трясучий Ручей, – и, в отличие от упомянутых арок с колоннами, вполне реальный. Сейчас по нему ехал отряд из двенадцати всадников. К седлу каждого было приторочено по громадному, неправильной формы бурдюку, так что страусы ступали медленно и неохотно, то и дело вскидывали головы, трясли ими. С бурдюков на плиты моста капала вязкая жидкость, но всадники внимания на это не обращали. Двое заметно кренились в седлах, у одного рука была перевязана и лежала в лубке.

Несколько человек выехали навстречу отряду, помогли спешиться раненым, повели, придерживая под мышки. Хибара Тома стояла на отшибе, Канатчикова улица отсюда не просматривалась, но мистер Хук не сомневался, что вернувшиеся отправятся к ратуше. Хотя бы для того, чтобы сгрузить свою добычу.

– Вот и все, – прошептал Том. – Так оно и к лучшему. Светлячка жаль, конечно… Но… Оно к лучшему, да. Так и напишите в своем листке… светлячок наивный… у ручья… где камни белы… словно снег…

Он причмокнул губами, вздохнул, уронил голову на грудь и захрапел.

Мистер Хук вынес из дома ветхое одеяло и накрыл им старика. Затем – вопреки собственным словам о хорошей памяти – достал блокнот, чтобы кое-что записать. И двинулся к «Курносой», в которой снял комнату.

Трое подвыпивших парней из банды «Алых пуговиц» следили за ним из подворотни, но решили не связываться. Он же обратил на них внимание, однако предпочел сделать вид, что не заметил вовсе. Что засмотрелся на сиявшую над Пустошами серебристую звездочку. Вот она мигнула раз-другой, вот, вспыхнув, скатилась по небосклону…

3. В Райском Уголке

На следующее утро чужак спустился к завтраку ровно в девять. Переговорив с Барни Скорпионом, уже в девять сорок пять он присоединился к Рамиресу Пантохе и покинул Плевок. Для газетчика это была хорошая оказия повидать окрестности: Рамирес раз в семь дней объезжал дальние фермы, развозил заказанный товар и собирал заявки на следующую неделю. Фургон у Пантохи был вместительный, а чешуйчатые фенёки – самые быстрые и выносливые в Хокингленде.

Вернулись они через пару дней. Газетчик поужинал и рано поднялся к себе в номер, Рамирес же задержался в «Курносой» пропустить стаканчик-другой, поделиться новостями. Среди прочего, рассказывал и о чужаке: «Добрый малый, с понятием – правда, не без гонору. И вроде как тихий-смирный, однако ж постоять за себя умеет. Видели б вы, как он уложил баракулу – и с первого, заметьте, выстрела. Просто наугад пальнул – а башка в клочья. Ну а так-то странноватый чутка, к девочкам не приставал, хотя те готовы были даже со скидкой».

Девочки из Сахарного, ездившие с Пантохой к фермерам, подтверждали: странноватый, не приставал, разве что с расспросами – и то без азарта. Вообще вел себя так, будто провинился чем-то перед ними, – хотя человек приличный, не урод какой-нибудь, не священник… ну, те-то, конечно, больше любят других обвинять, не себя. А этот не дичился и с проповедями не лез, спрашивали – отвечал по-человечески, и беседу мог поддержать, но так-то все больше глазел по сторонам да черкал в своем блокнотике. Интересовался Миражными пустошами, и чем тут болеет скот, и не пытались ли одомашнивать местных тварей. А еще комплименты сочинял просто так – да такие, каких от постоянных-то клиентов черта с два дождешься: вот, говорил, какие у вас красивые, поэтические псевдонимы. «Псевдонимы» – а не кликухи, к вашему, мальчики, сведенью!

В общем, на следующий день – в пятницу, стало быть, – все уже относились к господину газетчику как к тутошнему, кивали ему – и он кивал в ответ, и пару раз даже улыбнулся. Правда, когда в «Курносую» ни свет ни заря заявился Ромео Клубок, мистер Хук вроде как подобрался слегка (и Барни приготовился нырять за стойку), но все обошлось. Ромео взял себе и газетчику по кружечке и вообще, ну, это, пришел извиниться за, понимаешь ты, шутку с пойлом – и нет, не из-за Полларда, а из-за Мэри-Змейки, это его почти, считай, невеста, и он, ну, как-то пообвыкся, что она ездит к фермерам и в Доме работает – работа и работа, да, – но, понимаешь, чего-то взревновал слегка, когда услышал, что господин Хук тоже туда намыли… экхм… собрался, в смысле – ну, с Пантохой, – а Змейка говорит: вел себя пристойно, рук не распускал, – ну и, значит, – вот.

Запутавшийся в собственных словах, Клубок залпом опрокинул обе кружки (мистер Хук с утра не пил – и правильно!), затем же – вызвался проводить газетчика в Райский Уголок.

Уголок находился на севере Плевка, ближе к побережью. Когда было решено основать здесь исправительную колонию, Исайя Хейм обратил внимание губернатора Уоллеса на то, что не всем каторжникам суждено умереть от истощения и болезней. Какие-то наверняка ведь и выживут, а некоторые – чем черт не шутит – заслужат примерным поведением право жить не за решеткой. Для таких и был возведен Райский Уголок – первые хокинглендские бараки, скорее напоминавшие смесь тюрьмы, постоялого двора и мастерских. Это было трехэтажное каменное здание с узкими окнами, плоской крышей и просторным внутренним двором. В воротах мистера Хука остановили двое стражников и попросили представиться, но было очевидно, что оба знают, кто перед ними, – поэтому, собственно, и спрашивают: кому ж не хочется прочесть о себе в статье?..

Ромео охотно объяснял, как тут все устроено: на первом стражницкие и мастерские, а, и еще карцеры, на втором-третьем – жилые комнаты, причем на втором – без замков, да, зависит от индекса, от чего ж еще, пойдемте, я вас познакомлю, тут такие люди – да вы о каждом по статье сочините, клянусь!

Увы, лодка благих намерений Клубка разбилась о скалы суровой действительности. Первым, кого они встретили с господином газетчиком, оказался Архангел, он же в миру – Джереми Бентам, комендант Уголка. Не пылающим мечом, но глаголом разящим Архангел недвусмысленно – да пожалуй что и грубо – направил Ромео на стезю искупления, напомнив о долге общественном и товарищах, прямо сейчас выполняющих в том числе и долю труда, возложенную на Ромео. Тот вынужден был признать свою ошибку и, эх, да, удалиться: он ведь совсем забыл, что сегодня похороны старого Тома… когда умер? – да вчера, ближе к вечеру, шел по Золотой улице и дал дуба; это, стало быть, доктор Уэбб уже и вскрытие произвел, а Ромео ж должен гроб нести, вы извините, мистер Хук, вечером еще свидимся.

Мистер Хук, однако, составил Клубку компанию и прошелся с ним до столярной мастерской, благо идти там было – всего-то пересечь внутренний двор. В мастерской безраздельно властвовала Памела Хамфри – женщина впечатляющих пропорций, незаурядного голоса и сложной судьбы. За глаза ее прозывали Стамеской – и отнюдь не из-за основного рода деятельности. Мистрис Хамфри решительно не везло в семейной жизни: первый ее супруг волочился за каждой юбкой, второй много пил, а выпивши, распускал руки, третий же оказался игроком и едва не спустил все их состояние. Не снисходя до таких условностей, как развод, мистрис Хамфри избавлялась от супругов более простым и безотказным путем. Первого удушила его же собственными подтяжками, второго утопила, третьему вогнала в глаз стамеску – по которой, собственно, безутешную вдову и отыскали. Теперь она столярничала в Плевке и все еще не оставляла надежды обрести когда-нибудь простое женское счастье.

Клубка и господина газетчика мистрис Хамфри встретила на кухоньке – загнала туда нерасторопного подмастерья и, распекая, помогала забинтовать ладонь. Подмастерье закусил губу и был белей мела, но держался молодцом. Мистрис же пылала праведным гневом и сдерживаться даже не думала:

– Сколько раз говорено: проверяй! Эти висельники на лесопилке – им же все едино. Толком и не простукивают. – Тут она заметила пришедших и кивнула Клубку – Наконец-то!.. А у нас, представь-ка, опять бамдубовый ствол с коконом песчаной совки. Мелкая, с пол-ладони. Как обычно, выгрызла дупло, потом за час цементом этим своим все коленце замазала, а изнутри древесину выгрызла. Вот откуда это у них – умеют так вылепить, что не отличишь.

– Цапнула?

– Эй, Ромео, головой подумай! Они ж по такой погоде снулые и вялые. Сам себе, рубанком: попал на кокон – ну и… – Мистрис Хамфри махнула рукой, мол, что говорить. – Ладно, – хмыкнула, – идите, работнички. Гроб вас уже заждался.

Господин газетчик помог Ромео и подмастерью погрузить упомянутый гроб на телегу, но сам с Клубком не поехал, решил немного побеседовать с мистрис Хамфри.

– Третье Ухо? – переспросила та. – Да, он был слегка двинутым, но безвредным. Жаль старика.

– Мистер Уэбб не упоминал насчет того, почему Том умер?

– Черви, господин газетчик. Сожрали беднягу изнутри, и много лет, выходит, жрали, а из нас-то никто и не знал. Да вы порасспрашивайте самого доктора, он вам подробнее расскажет.

– Непременно расспрошу. Случай, как я понимаю, уникальный?

Она пожала необъятными плечами:

– Ну, я вот такого не упомню. Проклятая земля, как она только людей ни гробит. Одну укусила сольпужья пиявка, другого сожрали шершняги, третью вон – койоты задрали…

– Ну, это ведь скорее исключения из правил, – заметил мистер Хук. – А так-то что, жить можно? Вот я слышал, у вас тут даже праздник намечается.

Мистрис Хамфри усмехнулась:

– Кому праздник, а кому работа. Ловкач вчера еще одну подбросил. Ящик, представьте, чтобы распилить человека.

– Как интересно! А можно на него взглянуть?

– На ящик-то? Не обессудьте, господин газетчик, но – строжайше запрещено, Дэви особенно подчеркивал. Иначе, сказал, фокус не удастся. Он вообще у нас большой выдумщик, каждый раз что-нибудь этакое… – Мистрис неопределенно помахала в воздухе рукой, скорее одобрительно.

– А сам он здесь живет, в Уголке? Хочу с ним поговорить – думаю, нашим читателям было бы интересно…

– Здесь, где ж еще; только вряд ли вы застанете его дома. Как вернулся с той охоты, Дэви сразу же озадачили, мол, приглашен на Обнуление, вынь да положь пару-тройку фокусов, да таких, чтобы публика ахнула. Он с тех пор и носится по городу, заказы раздает. И деревянную копию револьвера ему выстрогай, да чтоб один в один, и из темной материи сшей саван с карманами, и крохотные бутылочки отыщи, и непременно – с дырявыми пробками, и какую-то изогнутую трубку с раструбом… Все уже предвкушают, что он там такое напридумал!

Мистер Хук, однако, не поленился и отправился на третий этаж, к комнатам, которые занимал Дэвид «Ловкач» Шлоссман. Он поднимался по ступеням не торопясь, как будто не мог окончательно определиться: готов ли сегодня встретиться с подозреваемым лицом к лицу.

В узких каменных коридорах было душно, пахло вареной капустой, по`том и местной, весьма едкой разновидностью табака. Повсюду царила тишина – и поэтому голос, доносившийся из комнаты Шлоссмана, был слышен издалека.

– Хорошо, что мы встретились, – говорил Питер Поллард. – В конце концов, два взрослых, разумных человека всегда смогут договориться, верно? Ваши ошибки, мои ошибки… Да кто их, черт возьми, не совершал! Но все это в прошлом, на меня просто… как будто помутнение нашло, понимаете? Да с кем такого хотя бы раз не было: просто что-то в тебя словно вселяется!..

С каждым словом голос его, однако, делался все тише – и в конце концов умолк. Мистер Хук был уже возле самой двери, но передумал стучать; не сбавляя шага, он прошел до конца коридора, чуть помедлил и спустился по другой лестнице обратно во двор.

Посмотрел на окна комнат Шлоссмана – те были наглухо закрыты и занавешены.

4. Черви в каждом из нас

– Убийство? – переспросил доктор Теренс Уэбб. Он поскреб пальцами подбородок, очевидно, уже подзабывший, как выглядит бритва; жестом велел пациенту размотать бинт.

Пациент – тот самый подмастерье мистрис Хамфри, тощий веснушчатый подросток, – всхлипнул и повиновался. Он явился сюда сразу после того, как помог с гробом: рана, понимаете, болит и кровит, может, как-нибудь обработать…

Господин газетчик терпеливо ждал в углу, на крохотном неустойчивом табурете. Делал эскизы: интерьер врачебного кабинета в Хокингленде. Читателям будет интересно.

– Исключено, – заявил доктор Уэбб. – Какое там убийство, что вы.

Он нагнулся к самой ране, шевельнул узкими ноздрями. Покивал. Потянулся за бутылочкой со спиртом.

– Ну-ка, – сказал, – подайте мне там мензурку.

Упомянутую мензурку доктор наполнил, вручил пациенту и велел выпить до дна. Сам тем временем поставил кипятиться воду, бросил в нее новый бинт.

– Поймите, – сказал, не оборачиваясь, – Том был добрым малым, но, конечно, всем не угодишь. Наверняка он нажил себе каких-нибудь, э-э-э, недоброжелателей. Любил потрепать языком… выпивал, опять же… Но все это неважно. – Доктор быстро и ловко привязал руку пациента к поручню, идущему вдоль края стола. Ногой пододвинул ведро, щедро полил рану остро пахнущим, мутноватым раствором и взялся за иглу. – Сейчас будет печь, держи, не дергай.

Подмастерье руку держал, не дергал.

Господин газетчик терпеливо ждал.

Доктор зашил рану, обрезал нитку, вынул и остудил бинты, наложил повязку. Черкнул пару строк на листке:

– Передашь мистрис Хамфри, послезавтра придешь покажешь, мало ли какая зараза… и чтоб не напрягал минимум неделю!

– Тут, – пояснил доктор Уэбб, – никогда не угадаешь. Бывает, расшибают себе голову или там руку до кости, и ничего, зарастает как на собаке. И наоборот – пустяковая царапина, а завтра уже привозят на вскрытие. И поди разберись, из-за чего человек помер.

Он распахнул дверь.

– Следующий?.. Ну, – сказал мистеру Хуку, – никого пока. Значит, пара минут законного отдыха. Курите? И правильно. Табак здесь – хуже некуда, хотя… ко всему привыкаешь. У нас, знаете, некоторые верят, что он дезинфицирует и паразитов отпугивает.

Доктор Уэбб вымыл руки, достал кисет и набил трубочку.

– А Том курил?

– Том? Да вроде не часто. Вы поймите: здесь не метрополия, а то, чем мне приходится… ну, сами только что видели. Являются, когда по-настоящему прижмет. А если вдруг заныло в пояснице или кружится голова, – он махнул рукой, – кто на такое обращает внимание? И я, надо признать, профилактикой почти не занимаюсь.

Он подошел к окну, распахнул ставни. Стало слышно, как на площади громыхают колесами телеги. Только что с них сгрузили какие-то доски, и теперь возницы щелкали кнутами, разворачивали фенёков обратно к Канатчиковой – те же тявкали и били копытами.

Доктор обвел рукой кабинет:

– Вы напишите об этом, напишите: какие у нас условия? Оборудование? Персонал? А мне вдобавок приходится совмещать роль врача и исследователя. Все эти внезапные смерти… это ведь даже не от дерьмовой жизни. Мы просто не знаем, с чем имеем дело. Ну, называем как-то, даем им знакомые имена… Но это все самообман. Вы же были в Миражных Пустошах, видели сами. Что оно такое, откуда берется?

– Том говорил, что никто особо и не интересуется.

– Правильно! А когда? Когда интересоваться?! Это в бульварных романах про старую Землю любой паганель первым делом кидался зарисовывать новый вид – ну и в пробирку совать. Что, скажете: на Острове нами все исследовано вдоль и поперек? Так это за сколько веков? А в Хокингленд мы приплыли – и ста лет не прошло.

Он затянулся, выглянул в окно. Махнул рукой, мол, взгляните-ка.

Возле ратуши уже стучали молотки, гремели команды. Усатый Билл, один из парней Полларда, руководил строительством помоста. Сперва мистеру Хуку показалось – для виселицы, там был даже небольшой лючок на петлях, – но потом инспектор догадался: готовят сцену к празднику Обнуления.

– Вот, – сказал доктор, – вот что людей волнует по-настоящему. Праздники. Развлечения. Отдых. В крайнем случае – мементо мори в виде чужих черепов. А не черви в чьих-то мозгах.

– Это черви прикончили Тома? Мистрис Хамфри говорила…

– Они, мистер Хук. Они и только они. Никакого убийства, никаких злоумышленников. Извините, что лишаю сенсации.

Доктор снова затянулся, медленно выпустил несколько дымных колец. Развернувшись, внимательно посмотрел на собеседника.

– Взамен могу предложить другую, но вряд ли ее пропустят в печать. Знаете, в смерти Тома действительно есть загадка – и загадка, которую ни я, ни вы никогда не разгадаете. С паразитами ведь как? Они твари преимущественно очень избирательные, в кого попало не подселяются. А эти черви… ну, они же в Томе жили долго, думаю, минимум несколько лет. Срослись с его системой кровообращения, подпитывались от нее. И с нервной системой тоже срослись. Представляете себе – запустили свои щупальца ему прямо в мозг.

– Думаете, все эти его голоса?..

– Скорее всего. И главное – ну, «черви» – я так, условно. Вот, глядите-ка…

Он пересек кабинет, присел, принялся рыться в нижних ящиках. Вытащил несколько энтомологических коробок и положил на стол.

– Полюбуйтесь. Вот это, в формалине, – те самые «черви». А здесь у нас… как думаете, что?

– Боюсь, я плохо знаком с местной фауной. Какие-нибудь пустынные виды, что-то вроде термитов?..

– Они и есть! Те самые миражные термиты – вы в Пустошах наверняка видели их колонии: бугристые такие конусы кирпичного цвета, высотой по колено.

В пробирках, которые доктор показал первыми, плавали продолговатые тельца с редуцированными головами, с короткими когтистыми конечностями и длинными выростами на брюшке. А в энтомологических коробках лежали совсем другие существа. Одни были размером с фалангу мизинца, другие – со средний палец. В броне и с усохшими (когда-то, видимо, – мясистыми, мягкими) тельцами. С громадными рогатыми головами и с головами едва заметными. Нескольких мистер Хук сперва вообще принял за хитроумные приборы: четверо были похожи на фрагменты воронки, еще один – на что-то хирургическое, вроде скальпеля.

– Впечатляет, верно? Так вот и не скажешь, что все это представители одного вида. Более того – одной колонии. И это, заметьте, далеко не полный спектр… потому что, думается мне, полного не существует.

Он выдержал паузу, очевидно надеясь на вопрос, – и мистер Хук не стал разочаровывать:

– Хотите сказать, новые формы?..

– Возникают по-сто-ян-но! Покойный Долан за последние пару лет обнаружил еще с десяток. Ну, он-то полагал, это связано с появлением в Хокингленде новых видов, привезенных, кстати, людьми.

Господин газетчик взял в руки одну из коробок, чтобы получше рассмотреть.

– Ну и какова, – спросил он, – цель всего этого разнообразия?

– Вопрос вопросов! К слову, вот те, в верхнем углу, с плоскими брюшками и громадными плоскими же головами – иллюзионисты, Долан предполагал, что они и создают миражи… Да, так вот: зачем это все? Передавать сигналы от колонии к колонии, о роении или миграции? И почему вдруг – раз в месяц, всего две-три ночи подряд? И – ладно, забудем остальные вопросы, но как они вообще ухитряются? Это ж не просто какие-то абстрактные структуры. Судя по всему, термиты воспроизводят то, что некогда видели.

– Или – слышали, как в случае с Томом?

– Именно! Но ни одна адаптация не возникает просто так, на пустом месте. Каков эволюционный смысл миражей, зачем они нужны термитам?

– Вы нашли ответ, доктор?

– Да мы толком и не пытались. Так, разломали парочку колоний, хотели прорыться до конца, но сдались, поскольку их солдаты пошли в атаку и весьма убедительно дали понять, что нам не рады. – Он взмахнул трубкой – Да если б и прорылись – толку? Здесь нужен серьезный подход, а у нас – ни времени, ни средств. Чистой воды дилетантство.

– Но насколько это может быть опасно для людей? Если ваши предположения верны и если термиты действительно убили Тома…

– Да насчет «убили» – это не буквально. Знаете, я за столько лет работы убедился: в каждом из нас, если хорошенько покопаться, найдется что-нибудь этакое, какая-нибудь зараза, которая живет себе и живет, хотя вроде бы давно должна была нас прикончить. Можно об этом знать, можно вообще не подозревать. Но рано или поздно… – Он щелкнул пальцами. – Бац! – и милости прошу в примерочную. Так и с Томом: просто организм износился, а черви… всего лишь дополнительный фактор. Учитывая, что из-за них он перестал надираться каждый вечер, может, и наоборот – они ему эти несколько лет подарили. «Опасны»? Думаю, не слишком. За пределами Пустошей их ни разу не видели, а в Пустошах люди не живут. К тому же Том – единичный случай.

– Из-за того, что заснул на краю Пустошей и оказался в пределах их досягаемости? Но нет, как бы они могли так быстро приспособиться…

Доктор затянулся, выдохнул к потолку густую, сизую струю дыма. За ней почти не было видно выражения на его лице.

– Меня, – сказал Теренс Уэбб, – заботит другое. Голоса, которые он слышал. Точнее – слова, которые «запомнили» эти насекомые. Некоторые прозвучали лет сто тому назад, понимаете? Сто лет назад термиты почему-то зафиксировали именно эти вибрации воздуха. Передавали из поколения в поколение. А потом – старому Тому. И я не знаю, что за этим стоит, мистер Хук. Даже боюсь предположить.

Господин газетчик коротко кивнул и закрыл блокнот.

– И все-таки вы мне очень помогли. Благодарю вас, доктор!

Тот пожал плечами:

– Да на здоровье. Готов побиться об заклад: ваш редактор это все равно не пропустит. Кому сейчас интересны истории про червей!

5. Люди любят фокусы

Остаток дня мистер Хук провел, навещая тех или иных выдающихся горожан Плевка: торговцев, ремесленников, старых каторжников. Не со всеми разговор задавался, однако в целом день прошел продуктивно.

В конечном счете инспектор решил отложить поиски Дэвида Шлоссмана до субботы. Разумеется, с каждым днем времени у него оставалось все меньше, но он убедил себя, что прежде следует поразмыслить над услышанным. Сопоставить факты. Подготовиться к разговору.

Он направился к «Курносой», чтобы поужинать. Улица к вечеру опустела, редкие прохожие кивали мистеру Хуку да еще пара девочек из Сахарного помахала руками, приглашала заглядывать на огонек. Он кивал в ответ, благодарил.

Перед входом в «Курносую», на дощатой веранде, – остановился. Взял метелку, прислоненную к стене, обмел сапоги.

– Добрый вечер! – сказали с дальнего края веранды. Там, в полумраке, стояли несколько плетеных кресел, на которых иногда устраивались курильщики. – Вы, вижу, здесь уже освоились. Даже чересчур: местные метелкой не пользуются, все равно Барни дважды в день выметает горы песка, ну и – к чему тогда утруждаться.

Незнакомец поднялся из кресла и шагнул в полосу света, падавшего из окна. Оказался невысоким, крепко сбитым мужчиной лет за пятьдесят. Черная с проседью борода, острый нос с горбинкой, внимательный взгляд крупных глаз. На поясе – потертая кобура с револьвером.

– Это, – сказал незнакомец, – основной принцип здешней жизни. Не дергайся, не утруждай себя сверх меры, не лезь в чужие дела.

– Живи и дай жить другим, – подхватил мистер Хук.

Незнакомец вскинул и навел на него указательный палец:

– Точно так.

Потом протянул руку:

– Будем знакомы. Инженер Дэвид Шлоссман, также известный среди местных как Дэвид Ловкач.

– Джон Хук.

Шлоссман пару мгновений разглядывал собеседника.

– А я-то сразу и не узнал. Уже, надо полагать, не констебль, а детектив-инспектор? Или вы сменили профессию и действительно стали репортером? – холодно спросил он.

– Раз уж Поллард сообщил вам…

– С чего бы вдруг? Мы с ним не откровенничаем – да и знакомы шапочно. По крайней мере Поллард – со мной.

– Но… он пригласил вас выступить на празднике его Обнуления.

– Мистер Хук, вы меня разочаровываете. Допускаю, с той нашей встречи вы призабыли о некоторых фактах из моей скромной биографии, но уж перед тем, как лететь сюда, наверняка должны были освежить их в памяти. Факты же таковы: я хороший иллюзионист, один из лучших в метрополии, а может, и на всей Виктории. А люди, мистер Хук, любят фокусы. Так что – да, Поллард пригласил меня на праздник его Обнуления, да, я готовлю уникальную программу, нет, ничего сверх этого мы с ним не обсуждали. Вообще-то, и сам праздник мы с ним не обсуждали: приглашение он прислал с одним из своих парней. Поллард здесь большая шишка, знаете ли.

Он стоял и смотрел в упор на инспектора, но тот уже взял себя в руки.

– Стало быть, вам повезло, мистер Шлоссман. Отличная возможность, верно?

– Ну, отчего бы не заработать, деньги каждому нужны. Плюс – повышение рейтинга, шериф любит своего зятя и наверняка не поскупится. А я – люблю удивлять публику. Ну а теперь скажите мне, мистер Хук, чем я все-таки обязан вашему драгоценному вниманию – столько-то лет спустя?

– Женщине, мистер Шлоссман. Точнее – нескольким женщинам. Одна из них очень любила читать древних авторов. Другая… другой я в свое время пренебрег – и из-за этого на моей совести теперь несколько смертей. И я хочу предотвратить еще одну.

– Чью же? – спросил Дэвид Ловкач. Руки у него расслабленно свисали вдоль тела, но запястье правой было напряжено, локоть – чуть выдвинут назад.

– Не знаю. Может, вашу. Может – Роберта Радзиновича.

Он готов был отпрыгнуть в сторону, уйти с линии выстрела, хотя понимал – без револьвера все равно шансов у него нет. Особенно против Шлоссмана.

Но прыгать не пришлось.

– Ладно, – сказал Дэвид Ловкач. – Что ж, в конце концов, вы потратили столько усилий, это следует… поощрить. Пойдем-ка, я кое-что вам покажу. А вы мне расскажете о тех двух загадочных женщинах.

Он молча спустился с веранды, оглянулся на мистера Хука, который так и не сдвинулся с места. Усмехнулся:

– Вы ведь не боитесь меня, инспектор?

Они пошли по улице, к Райскому Уголку.

– Знаете, – сказал мистер Хук, – с тех пор, как я узнал об этих убийствах, одного в толк не возьму… Зачем вы использовали пилюли? Чтобы те парни испытали то же, что и вы, когда лишились сына?

Шлоссман шел рядом с ним, заложив большие пальцы рук за ремень. Иногда вскидывал руку и салютовал проходившим мимо знакомым. Молчал.

– Мне, – сказал наконец, – плевать на то, что они там испытали. Не разочаровывайте меня, мистер Хук. Как вы смогли найти Радзиновича, если не понимаете таких простых вещей?

– Я не искал его. Я просто пытался понять, зачем вы столько лет ждали. И почему именно теперь убили Карпентера, Стокли и Кросса. Это… знаете, я ведь вообще не вспоминал о вашем деле, ни разу. Пока не прочитал в газетах.

– В газетах?

– Ну да, те убийства – это даже другое графство, а в нашей работе следить за чужими делами… А потом я прочитал и… Поймите, это было мое первое расследование, мистер Шлоссман. Конечно, я не забыл имен – ни ваше, ни тех троих. И я помнил, что четвертого мы так и не нашли.

– Ну, зато тех троих вы быстро вычислили. Мне определенно повезло, что все началось не в другом графстве.

– И когда мы их взяли, они были чертовски напуганы. Мне тогда это бросилось в глаза, но… Честно говоря, я просто ничего не понял. Я… Я просто хотел, чтобы справедливость восторжествовала. Чтобы эти трое получили по заслугам.

– Это, – сказал из темноты Дэвид Ловкач, – не оживило моего Рафаэля. И не спасло рассудок Гертруды.

Они подошли к воротам Райского Уголка, и Шлоссман кивнул стражникам:

– Это со мной, расскажу вот господину газетчику о парочке своих трюков.

– Не боишься, что кто-нибудь из читателей украдет, а, Ловкач?

– Ничего, у меня в запасе всегда пара-тройка новых. Так вот, – обернулся он к инспектору, – я все равно ценю ваши усилия. Вы были молоды, невнимательны или неопытны – не важно. Вы сделали то, что смогли. Если вам нужно отпущение грехов – пожалуйста, оно у вас есть. Зачем вы опять полезли в это дело?

– А зачем вы пристрелили Кросса? Господи, зачем вообще было все это затевать?! Если вы узнали, куда сбежал Радзинович, что мешало сообщить в полицию?

Они прошли по коридору, бывший фокусник отпер дверь и взмахнул рукой:

– Ну вот, вы здесь, в Плевке. Узнали и явились. И что, Поллард арестован? Бросьте, инспектор: это не имело бы смысла даже в том случае, если бы я хотел только отомстить за сына.

– Простите?

Он молча прошелся по комнате, зажигая лампы и свечи. Видно было, что живут здесь всего пару месяцев: голые стены, на полу – только рваные циновки. Занавеска, отделявшая спальню от мастерской, была отодвинута, инспектор заметил узкую, аккуратно застеленную кровать, грубо сколоченную тумбочку возле нее и узкий желтый шкаф, заставленный книгами.

В мастерской мебели было немного: пара столов, заваленных инструментом, заставленных бутылочками, ящиками, раструбами самых разных размеров и форм. На стенах висели чертежи, какие-то маски… Под потолком висел скелет летучего дикобраза, чуть вращался на сквозняке и поклацывал иглами.

Фокусник налил из фляги воды, поставил чайник на огонь. Сказал, не оборачиваясь:

– Все эти годы я мечтал о мести. Каждое утро, просыпаясь, я видел Гертруду… то, во что она превратилась по вине убийц нашего сына. Я разрабатывал планы, отбрасывал их, строил новые. К тому моменту, когда Господь упокоил ее душу, я знал о Карпентере, Кроссе и Стокли больше, чем их исповедники, родители и самые близкие друзья. Я знал, с кем каждый из них спит, в какой бар ходит по пятницам, сколько времени бреется. Но когда я смотрел, как опускают гроб в яму – рядом с могилой Рафаэля, конечно, – и мне жаль, что я никогда не лягу рядом с ними… Так вот, мистер Хук, в этот момент я взглянул на портрет Рафаэля – там, на надгробии – и понял, что все мои планы гроша ломаного не стоят. Я хотел отомстить не ради сына, не ради жены – ради себя. А он… мой мальчик не принял бы этого. Тогда все изменилось. Я подумал о нем, подумал о том, из-за чего он погиб, – и понял, что не учел главного.

– Так вы здесь не ради того, чтобы отомстить Полларду? Но… те трое его приятелей…

– Я знал, что они не расскажут, где скрывается Поллард. Собственно, я даже не знал, как его звали тогда и как зовут сейчас.

– Поэтому – пилюли.

– Да – первая из них. Вторая нужна была, чтобы выяснить кое-какие подробности, хотя – если уж откровенно – я мог бы узнать их просто из архивов.

– Но третий…

– Третьего я пристрелил, потому что хотел попасть именно сюда, в Хокингленд… Слушайте, вы есть-то хотите? Хороший же из меня хозяин! Сдвигайте на пол весь тот хлам и садитесь, я сейчас!.. Ну и да, самый главный вопрос: зачем вообще было все это затевать. Вот представьте: после первой же пилюли я обратился в полицию. А там, например, дали бы ход делу. Но время, мистер Хук, играет на руку Радзиновичу, и он это знает. Время и расстояние. Волокита займет слишком много времени. Перед судом предстанет человек, искупивший свою вину, добропорядочный семьянин, вышедший из минуса в ноль благодаря собственным усилиям… Вдобавок, – продолжил он, нарезая хлеб, – у нас и свидетелей-то не осталось.

– По вашей вине, – заметил мистер Хук. – Любой из тех троих…

– Они молчали бы, инспектор. Потому что пошли бы по этому делу не как свидетели – как соучастники. И не только по нему, между прочим.

Мистер Хук покачал головой.

– А вы действительно умеете удивлять, – тихо сказал он. – Дело о вулфхиллском Буджуме, верно?

Фокусник снял чайник с конфорки, насыпал в заварник чаю, залил кипятком. Руки его ни разу не дрогнули, как будто он ждал этого вопроса.

– Уже лучше, инспектор! А ведь именно вы натолкнули меня тогда на эту мысль. Вы отмечали на суде, что Карпентер, Стокли и Кросс слишком уж были напуганы. И я… когда на похоронах Гертруды вспомнил о Рафаэле… вспомнил, почему именно его убили… Я спросил себя: что же этих молокососов так тогда напугало. На процессе все заслонило собой дело об убийстве моего Рафаэля, про попытку изнасилования говорили как бы между прочим – да и адвокат обернул все так, будто девушка перепугалась и вообразила невесть что… ну, вы помните. А мне тогда и в голову не пришло дернуть за эту ниточку… да мне в те дни, признаться, хватало и других забот. С Гертрудой, знаете, было непросто, назначенной пенсии едва хватало, чтобы сводить концы с концами…

– А я… – Мистер Хук запнулся, покраснел. – Я, знаете, догадался лишь недавно. Собственно, поэтому я и здесь, мистер Шлоссман.

– Тоже сопоставили данные из тогдашних газет?

– Одна… кхм… знакомая… Она увлекается древними авторами. И любит цитировать, знаете, к месту и не к месту. И вот через день или два после того, как я прочел о тех трех убийствах, я услышал от нее это имя – Буджум – и… У меня такое бывает: просто понимаешь – вот оно! Дальше все было просто: все-таки у меня есть доступ к полицейским архивам, не забывайте. Десять случаев убийства с изнасилованием. Искалеченные тела, изуродованные лица. Все подстроено так, будто орудовал дикий зверь. Но консультанты из Музея естественной истории и Королевского зоопарка в один голос утверждали: подобных зверей не существует, просто не может существовать. Пропорции, сочетание предположительных когтей, бивней, рогов, которыми наносились удары…

Мистер Шлоссман опустился на стул напротив детектива, покачал головой:

– Я знал только о пяти. И те мерзавцы были причастны к двум, я прочел это в сознании у Карпентера.

– Некоторые данные полиция скрывала, а еще о двух я узнал недавно – когда сопоставлял записи в архивах, пытаясь понять, почему вы все-таки отправились сюда.

– Теперь знаете. – Фокусник откинулся, уперся плечами в стенку грубо сколоченного шкафа. Та под ним чуть скрипнула. – Доказательств нет и не будет, закон здесь бессилен.

Он помолчал, глядя на инспектора и что-то решая.

– Я не хочу прибегать… к крайним мерам. Если уж начистоту – собирался, но… Вы хороший человек, мистер Хук. Не заставляйте меня брать лишний грех на душу. Не мешайте мне. Скайвал прибывает завтра вечером, – сказал наконец. – Улетайте, инспектор, сделайте милость. Дальнейшее… уже моя забота.

Инспектор аккуратно взял с тарелки кусок мясного пирога и откусил. Он жевал, глядя в окно на двух обнаженных до пояса каторжников, которые вытаскивали из бочек белые, сверкавшие в свете фонарей черепа лысых койотов. Черепа скалились кривыми, сильно выдававшимися вперед резцами, таращились черными провалами глазниц. Каторжники щетками сметали с черепов остатки стружек и кожеедовых личинок.

Возле бочек Ларри Лопух с приятелями подкармливали песчаную совку. Вообще-то она должна была до осени находиться в спячке, в этой своей ячейке, которую выгрызла в бамдубовом дереве. Первые дожди размочили бы «цемент», превратили в жидкую грязь, – и совка проснулась бы. Теперь она, разбуженная раньше срока, вяло ползала по стальной клеточке, иногда взмахивала крыльями. На нее брызгали водой, протягивали сквозь прутья кусочки хлеба, сырого мяса и овощей. Совка деликатно брала их передними лапками, подносила ко рту и отщипывала по кусочку. Иногда вздыхала, иногда попискивала. Шевелила перистыми усиками.

– Знаете, я почти поверил вам, мистер Шлоссман. – Он сделал глоток из чашки, отставил ее, поднялся. – Есть только одна загвоздка. Я слышал ваш разговор с Поллардом. Вот в этой самой комнате, перед обедом. Об ошибках, которые кто только ни совершал. И о том, что два взрослых человека всегда смогут договориться. – Мистер Хук посмотрел в упор на фокусника. – Допускаю, что обстоятельства меняются – и люди тоже. Убийца может стать образцовым членом общества. Безутешный от горя отец – простить его, даже пожать ему руку. А потом, когда выяснится, что старое дело разворошили…

Незаметным, почти змеиным движением мистер Шлоссман поднялся и наклонился вплотную к инспектору. Лицо его исказилось, глаза сузились.

– Осторожнее, мистер Хук. Следите за тем, что говорите.

– Вы угрожаете мне, мистер Шлоссман?

Тот помотал головой – словно громадный пес, отгоняющий настырную муху. Встопорщил черную бороду.

– А я ведь снова недооценил вас, инспектор! Черт возьми, кто бы мог догадаться!..

Он развернулся, в два шага оказался возле двери и запер ее на ключ.

Мистер Хук даже не шелохнулся: стоял у окна, наблюдал за хозяином.

Тот молча вошел в спальню, присел у тумбочки. Ящики не выдвигал, но в руке его, словно из ниоткуда, оказались револьвер и плоская серая коробочка.

Фокусник встал перед мистером Хуком, положил коробочку рядом с его чашкой. Пальцем откинул крышку – под ней оказался всего один предмет.

Пилюля ярко-оранжевого цвета, с насечкой, разделяющей ее надвое.

– Ладно, – сказал мистер Шлоссман. – Вы это заслужили, инспектор. Поговорим начистоту.

6. День Обнуления

Позднее в своем докладе, посвященном инциденту в Плевке, детектив-инспектор Джон Хук отмечал: предполагать, что оный инцидент случится, не было ни малейших оснований. Оба подозреваемых в один голос утверждали, что не имеют претензий друг к другу, более того – помощник шерифа, господин Питер Поллард, попросил инженера и по совместительству – иллюзиониста колонии, мистера Шлоссмана, об услуге: выступить на празднике его, мистера Полларда, Обнуления – и получил согласие. Означенные господа в течение всего пребывания в колонии отличились примерным поведением, отсутствием административных взысканий, мягким нравом. Поэтому то, что произошло в субботу, двадцать второго июля восемьсот шестьдесят первого года, шокировало всех без исключения колонистов – и осужденных, и полноправных граждан.

Разумеется, как и полагается, доклад детектива-инспектора был лаконичен и содержал лишь значимые факты. Именно поэтому в нем, к примеру, не упоминалось, что погода в тот день была на удивление приятной. Задалась, как говорится, с самого утра: солнечная, но в меру прохладная, даже с легкими тучками на небе. Суббота у большинства осужденных была свободным днем, так что в предвкушении они потянулись на площадь сразу после завтрака. Там уже стояли столы, но пока пустые, и помост – но с плотными ширмами со всех четырех сторон и новенькими черепами койотов на пиках. Что творилось за ширмами, никто не знал, и это было особым наслаждением – гадать и предвкушать.

Ближе к полудню приехали первые телеги с угощением: вином, хлебом, фруктами. Таким-то летом здесь все это стоило немало, и люди знали: шериф Эйслер оплатил львиную долю угощения из своего кармана. Зятя он уважал, а уж в дочке и внуке – души не чаял. Вдобавок для Эйслера и губернатора это был удобный случай показать, что любой может выйти из минуса в ноль, построить жизнь заново.

Шерифу подали Черную книгу, Эйслер внес соответствующие изменения в статус мистера Полларда, вскинул раскрытый разворот, чтобы все видели. Затем взял клещи и самолично перекусил дужки замочка, скреплявшего ошейник. Похлопал, пожал руку зятю. Тот был, пожалуй, слегка на взводе, но понять можно: такое событие!

Все требовали: «Слово! Слово!» – и Питер Нос-По-Ветру действительно сказал нечто вроде речи, короткой и прочувствованной, без всяких там соплей. Потом многие говорили, дескать, он был-таки слегка не в себе, – но врать задним числом все горазды.

После вышли музыканты, отыграли свое, и приняли их хорошо, под выпивку и закуску-то. Только все ждали следующего номера. Ждали Дэвида Ловкача.

Тот подошел к помосту небрежной своей походочкой. Перед тем как подняться по ступенькам, расстегнул и отдал одному из парней Полларда, Усатому Биллу, перевязь с револьвером. Потом похлопал себя по карманам, сунул руку под бороду – вытащил второй револьвер и тоже вручил Биллу – под восторженный рев толпы, поскольку револьвер-то оказался Биллов. А Шлоссман уже стоял на помосте – там он шлепнул себя ладонью по лбу, дескать, вот же память дырявая, – и в ладони этой оказался, представьте себе, третий револьвер, револьвер Стиви Медведя.

Ну, и дальше пошла потеха. Началось-то с обычных трюков: монеты из-за уха, лассовёртки из пустого кувшина… публика в конце концов засвистела и стала требовать большего. Она к тому времени уже изрядно угостилась вином и жаждала настоящих развлечений.

Тогда на помосте появился тот чертов ящик. Позднее многие признавались: у них словно холодком по коже потянуло, когда его увидели.

Ловкач распахнул ящик, отстегнул его стенки – показал, что тот пуст, пустее некуда. Потом обернулся к Сюзанне Поллард и спросил, не поможет ли она ему в одном простеньком дельце.

А Сюзанна Поллард, надобно отметить, всегда была женщиной сильной духом, храброй – так уж ее воспитал шериф Эйслер. Она только и ответила, что почтет за честь.

Сам мистер Поллард вроде как хотел вмешаться, но только спросил у Ловкача, прилично ли замужней женщине принимать участие в том его простеньком дельце.

– А ведь верно! – сказал Ловкач и наставил на него указательный палец – словно револьвер. – Как-то я об этом не подумал. Стало быть, нам одним не управиться – дело за вами, мистер Поллард.

Мистрис Сюзанна тем временем уже аккуратно улеглась в ящике – снаружи видно было только голову и ступни в башмаках, которые тачал еще покойный Том Третье Ухо. Ящик Ловкач захлопнул, клацнул застежками и подал мистеру Полларду – что бы вы думали? – пилу!

Самую разобычную пилу, он ее у мистрис Хамфри одолжил.

– Ну же, – говорит, – смелее, мистер Поллард. Или вы боитесь?

Вот тогда тот побледнел – стал белее раскаленного песка, что на пляже возле устья Трясучки.

Но пилу взял.

– Вот здесь, – говорит ему Ловкач. – Ровно посередине будет. А вы, ребята, похлопайте, чтобы веселей дело шло. Вы уж, мистрис Поллард, извините, но придется вам отдуваться за весь слабый пол. Хоть сами-то вы не такая, но – известно ведь дело, большинство женщин частенько пилят нас, мужчин. А вот теперь мистер Поллард за нас всех разом отомстит.

Безыскусная эта шутка очень пришлась по нраву людям. Они и вправду стали хлопать, топать ногами и выкриками подбадривать помощника шерифа; и тот – что ж оставалось-то? – принялся пилить.

Когда пила вошла этак до середины, мистрис Поллард отчаянно вскрикнула – и мигом на площади воцарилась тишина, да такая, что слышно было, как осыпаются на помост опилки.

У шерифа Эйслера в руке сам собою как-то оказался револьвер, но прежде, чем кто-нибудь хоть слово вымолвил, мистрис сама же и расхохоталась:

– Господа, что же вы! Нельзя быть такими легковерными!

Маленький Оскар Поллард, все это время сидевший рядом с дедом и крепко державший его за руку, вскочил, запрыгал и уже хотел-прехотел, чтобы с ним тоже что-нибудь такое сделали.

Ну, после того, как мистрис распилили, а обе части ящика были разведены в стороны (надрезы Ловкач прикрыл затемненными прямоугольниками: все-таки замужняя женщина), – после всего этого пришел черед Оскара Полларда.

Ящик увезли за сцену, вместо него перед зрителями оказался каркас из гибких, тонких игл летучего дикобраза. Ловкач попросил пятилетнего Оскара сесть в центре упомянутого каркаса, а затем набросил сверху отрез черной ткани размером с простыню.

И снова фокусник попросил помощи у мистера Полларда – только на сей раз вместо пилы вручил кувалду. Он показал, как именно следует бить: «Точнехонько по верхушке, ни в коем случае не по касательной! Давайте-ка сперва потренируемся…»

Музыканты во главе со Слепым Фрицем выдали нечто соответствующее моменту, публика молчала, охваченная одновременно ужасом и восторгом предвкушения.

Мистер Поллард размахнулся…

Именно в этот момент произошли два события, никем тогда не замеченные – и, разумеется, не отмеченные в докладе детектива-инспектора.

Едва Питер Поллард вскинул над головой кувалду, Дэвид Шлоссман обернулся, отыскал взглядом Джона Хука и кивнул. А затем поднес к губам руку – как будто что-то собирался проглотить. Или даже проглотил.

Джон Хук кивнул в ответ и принялся проталкиваться к выходу с площади, благо стоял он на углу Канатчиковой улицы, в двух шагах от «Курносой».

Куда именно намеревался направиться господин газетчик, так и осталось тайной. Поскольку возле «Курносой» ему встретился двенадцатилетний Филип, сын Барни Скорпиона. Отец доверил ему приглядывать за постоялым двором, а сам занимался угощением на площади. Вообще-то большую часть времени юный Филип провел на веранде, забравшись с ногами на одно из кресел и глазея на фокусы, но вот прямо сейчас – оставил свой наблюдательный пост и наливал воду в страусиную поилку, под навесом. При виде же господина газетчика Филип побледнел и, сбиваясь, затарахтел о том, что тут совсем недавно, он как раз собирался бежать и сообщить, но, поскольку ж вот-вот все закончится, не хотел отвлекать, да и что такое пять минут для скайвала, они его еще не начали толком разгружать-то, а вы вот и сами, как удачно.

В конечном счете выяснилось, что «Нетерпеливый» прибыл раньше намеченного срока и скоро отправится дальше. Если мистер Хук собирается улететь, лучше бы ему поторопиться в порт. Мальчик сбивался, краснел, отводил глаза.

Мистер Хук помедлил, взглянул на площадь.

Там – ко всеобщему ужасу – каркас под кувалдой разлетелся на куски, материя просела – и стало ясно, что под нею сына мистера Полларда нет как нет. Минуту или две все искали мальчика: сперва с азартом, затем – со все возрастающей паникой.

Наконец минуте на пятой Ловкач трижды стукнул каблуком о каблук и, воздев руки к небесам, прокричал: «Абракадабра!» – и что вы думаете? – юный Оскар тотчас явился откуда-то из-за сцены и был встречен громогласными овациями.

К помощнику шерифа тем временем подбежал Ларри Лопух с новостями о, разумеется, «Нетерпеливом». Следовало кого-то отрядить для разгрузки, тут без распоряжений мистера Полларда было не обойтись. Он кивнул и спустился с помоста.

Фокусник вскинул руки:

– Почтенная публика, благодарю за ваше внимание. Дальше в программе музыкальный номер, который разучили специально для вас наши любимые дамы из Сахарного Домика. Уверен, они не дадут вам скучать! А мне необходимо удалиться, чтобы подготовить еще один, коронный трюк.

Он отступил, взмахнул плащом и – исчез! Публика ахнула, но уже появились девочки из Сахарного в костюмах, заиграла музыка…

А что же мистер Хук? Хлопнув Филипа по плечу, он вручил ему монетку и поблагодарил за помощь. Взглянул на часы – времени осталось мало, как бы не заблудиться… Мальчик азартно куснул монету, спрятал ее в кармашек на поясе и предложил провести. Идти было всего ничего, ну что бы тут за это время случилось. А господин газетчик никогда не скупился на чаевые.

Возможно, если бы Филип оказался на площади несколькими часами раньше и услышал разговор мистера Хука с мистером Поллардом (тоже не упомянутый в докладе), мальчик повел бы себя по-другому. К примеру, не выполнил бы просьбу другого человека и не солгал насчет не в срок прибывшего скайвала. Но юриспруденция не имеет дела с сослагательным наклонением – не станем злоупотреблять им и мы.

Упомянутый разговор же случился возле ратуши, в тот момент, когда первые гости только сходились к столам с бесплатным угощением. Мистер Хук как будто дожидался там мистера Полларда. Помощник шерифа вышел в сопровождении супруги и сына, но, заметив гостя из метрополии, отправил обоих к тестю, а сам остался перемолвиться словечком-другим.

– Ну, – спросил, закуривая, – как ваши успехи, мистер Хук? Я слышал, вы много путешествовали в эти дни. И со многими успели переговорить. Нашли что-нибудь достойное вашей… газеты?

Инспектор стоял, сложив руки на груди, и едва заметно улыбался. Наблюдал за тем, что происходит на площади.

– Даже не представляете, – сказал, – насколько достойное. Практически уникальное. И – не без вашего участия.

– Ну, я рад, что оказался полезным. Служители закона должны помогать друг другу, верно?

Колокол на башне начал раскачиваться, загрохотал.

– Второй час, скоро мой выход. А вы, стало быть, нынче вечером – в путь, а, мистер Хук? Жаль, что из-за всей этой катавасии с Обнулением не получится толком поговорить – ну, значит, в Нью-Лондоне свидимся. Надеюсь, годика через три-четыре мне разрешат.

– Боюсь, мы не можем ждать так долго.

Мистер Поллард обернулся к собеседнику и вскинул бровь:

– Вот же вы неугомонный! Ну, тогда излагайте здесь и сейчас, только поторопитесь, люди ждут. Что еще за уникальное открытие?

– Вы давно были в Миражных Пустошах, мистер Поллард? Обращали когда-нибудь внимание на тамошние термитники?

– А-а, вы об этом. Да, впечатляет, особенно новичков. Покойный Грегори Долан считал, что термиты и производят миражи. Все хотел разобраться в устройстве самих конусов, но – это ж в свободное время, а в наших краях с ним туго. Особенно если закладывать за воротник.

– Или – вдобавок заниматься изучением лысых койотов. Приманивать стаю, уходить по вечерам в Пустоши, пытаться найти с койотами общий язык.

Поллард скривился:

– Я ему всегда говорил: до добра это не доведет. Слишком опасные твари.

– Бывают и опаснее, верно? Например, те же термиты. Вы никогда не задумывались о том, почему и как они транслируют все эти свои иллюзорные структуры? Хотя – что это я, когда бы вам о таком думать! От них ведь никакой пользы. И опасности вам – до самого последнего времени – никакой.

– Слушайте-ка, инспектор…

– А вид, – невозмутимо продолжал тот, – действительно уникальный. С изумительной изменчивостью форм. Главное – совершенно неясно, откуда они все это берут – изображения, слова? Где подсмотрели, подслушали? Почему запомнили именно их?

– Нарассказывали же вам баек! – хмыкнул Поллард. – «Слова»! Никто и никогда не слышал, чтобы миражные термиты пели, чирикали… да вообще издавали хоть какие-то звуки. Это самые молчаливые твари во всем чертовом Хокингленде!

– Разумеется, не слышали. Они это делают на частотах, которые недоступны человеческому уху. Правда, если поместить такую особь в специальный прибор – довольно просто, к слову, изготавливаемый, – можно различить голоса тех, кого с нами нет. Или то, что было сказано месяц, два, даже годы назад.

Питер Поллард расхохотался:

– Горазды вы придумывать, инспектор! Вам бы в романисты, не в детективы – индекс имели бы повыше. Вот скажите, зачем термитам повторять чужие слова? Это ж не попугаи какие-нибудь.

– В силу вашего образования, мистер Поллард, вы вряд ли слышали о таком, но – когда-то давно, на Праматери, наши предки разработали идею так называемых машин Ф’Наймана. Суть, коротко говоря, заключалась в том, что на поиски разумной жизни не было смысла отправлять корабли с живыми людьми. Неэкономно и малоэффективно. Другое дело – механизмы, причем самовоспроизводящиеся. Которые, если зафиксируют на небесном теле признаки разумной жизни, смогут отправить соответствующий сигнал своим создателям. Но отчего, скажите, это должны быть именно машины? Почему не живые организмы, сконструированные на планете, где рано или поздно разумная жизнь может появиться? Организмы, которые будут лучше приспособлены к местным условиям и при этом смогут изменяться, подстраиваться под них. А зафиксировав появление разумной жизни, так или иначе известят о ней…

Презрительно щурясь, мистер Поллард затянулся. Выдохнул дым, сказал небрежно:

– Мое образование оставляет желать лучшего, но, инспектор, даже я понимаю: ни один термитник не способен работать как радиостанция. Что бы там они ни транслировали. Мощности не хватит. Но, – добавил он, – обязательно расскажите о своем открытии в Нью-Лондоне. В метрополии любят все экзотическое, и раз уж с делом о мести циркача у вас не срослось, хоть чем-нибудь развлечете приятелей…

– Особая мощность здесь и не нужна. Достаточно спутника на орбите, который будет фиксировать те или иные аномалии в определенной местности, – положим, визуальные, – и подавать соответствующий сигнал во внешний космос. Что до звуков, то их, полагаю, термитники всего лишь «записывают». Как доказательство существования разумной жизни; на тот случай, если создатели вернутся. Впрочем, – улыбнулся мистер Хук, – верны мои предположения или нет, мы с вами – как слуги закона и стражи порядка – пользу из этого феномена можем извлечь уже сейчас. Например – обнаружив разговор убийцы и его жертвы.

– Отличная идея, мистер Хук! Просто блестящая! Жаль, что вы не успеете воплотить ее в жизнь – вы ведь вечером улетаете. Но ничего, передайте мне чертежи прибора и уточните, где и что искать, к чему прислушиваться. Я непременно займусь поисками. Тщательнейшими.

Детектив помолчал, глядя, как толпа все прибывает. Каторжники и свободные люди давно перемешались; если не обращать внимания на ошейники, одних было невозможно отличить от других.

– Вся работа уже проделана, – сказал мистер Хук. – Слова расшифрованы и записаны на звуковую пластинку, вдобавок я сделал стенограмму. В Нью-Лондоне мои коллеги изрядно развлекутся, вы правы. И это будет достойным завершением дела о вулфхиллском Буджуме. Знаете, – добавил он совсем другим тоном, – вот я смотрю сейчас на здешних жителей: так странно думать, что большинство из них – убийцы, воры, насильники, казнокрады. И большинство, похоже, действительно изменились. Стали лучше. Раскаялись в своих грехах – или уж по крайней мере решили впредь вести жизнь добропорядочных граждан. И вот – вы, мистер Поллард. Красавица жена, сын, положение в обществе. Ум, сноровка, предприимчивость. Какой прекрасный шанс начать жизнь с чистого листа.

– Глупо было бы им не воспользоваться, мистер Хук.

Детектив покачал головой.

– Боюсь, мы с вами понимаем слово «шанс» по-разному. Скажите, с чего все началось? С Алисы по прозвищу Тигрица – той самой, что пять лет назад однажды приехала в «рабочую командировку» на лесопилку Макдональда, ушла днем прогуляться и якобы сгинула в зыбучих песках?.. Или был кто-то до нее? Да и насчет последующих жертв – я не уверен, что сумел выявить всех. Лейла Газель, подруга Тигрицы, – укушена в собственной комнате сольпужной пиявкой, которые водятся на Солевых Холмах и возле города практически не встречаются. Сюзанна Три-Разом – возвращалась от клиента, была найдена на городской свалке; предположительно – искалечена забредшими в город мышиными аспидами. Рашель Флейтистка – собиралась навестить возлюбленного в Райском Уголке, но не пришла, тело было найдено на берегу реки Трясучий Ручей, изъеденное кожной молью. И еще три случая, которые я не успел до конца изучить.

Он выдержал паузу, но Питер Поллард молчал и мял в руках следующую сигарету.

– Что интересно, – сказал мистер Хук, – почерк преступлений – один в один с теми, которые совершал вулфхиллский Буджум. С теми, которые прекратились за пару месяцев до инцидента, приведшего к смерти Рафаэля Шлоссмана. И месяца за три до того, как Роберт Радзинович – сменивший к тому времени имя – при попытке ограбить банк был пойман и осужден на исправительные работы в Хокингленде.

– Я слышал, – медленно сказал Питер Поллард, – слышал, что нью-лондонские бобби этим грешат. Но от вас такого не ожидал. Изобрести абсурдную теорию и подгонять под нее факты… Инспектор, я же знаю про этого вашего Буджума, читал в новостях: все те женщины были изнасилованы. А здесь – заурядные несчастные случаи, никаких следов…

– Разумеется, никаких. Никто и не искал – с чего бы? Но с последним убийством вам не повезло, мистер Поллард. Точнее – с последними двумя. Розалинда по прозвищу Светлячок – именно она первой заподозрила неладное, верно? Слишком много смертей, схожих в одном: крайне необычные. Девушка не знала, кому доверять, и решила обратиться к вам: губернатор далеко, шериф Эйслер всерьез к ее подозрениям не отнесется, а вот мистер Поллард – совсем другое дело. И вы «поверили» ей, и даже предложили встретиться за городом, дескать, так надежнее. Или – повезли ее туда уже после того, как обездвижили?

– Спросите у термитов, мистер Хук. Неужели они вам ничего об этом не рассказали?

– Потом, – невозмутимо продолжал инспектор, – вы подстроили все так, будто на девушку напали лысые койоты. Однако забыли, что их изучал Грегори Долан. Всерьез намеревался одомашнить. Он-то и обратил внимание, что у койотов слабо развиты клыки, основное их оружие – громадные резцы. А те оставляют раны совсем другого типа. Долану хватило ума догадаться, кто виновен в случившемся, но не хватило ума сообразить, насколько опасно с вами связываться. Что ему было нужно, мистер Поллард? Полагаю, повышение индекса – вы могли это устроить, у вас был доступ к Черной книге. Ну и плюс – зеленый свет исследованиям: оборудование, средства. Вы переговорили, когда он возвращался после очередного вызова с фермы, и обо всем условились. Он так думал, по крайней мере. Воодушевленный будущими перспективами, доктор Долан хорошенько выпил тем вечером. Ввязался в пьяную драку, Стиви Медведь бросился разнимать… На следующее утро Долан был найден в своей постели мертвым; предполагаемые причины смерти – многочисленные ушибы, приведшие к внутреннему кровоизлиянию. Не удивлюсь, если выяснится, что уже после того, как доктор поднялся в свой номер, его дополнительно «обработали». Для гарантии.

Питер Поллард захохотал. Отшвырнул сигарету, вскинул ладони и медленно похлопал:

– Ловко, мистер Хук! Мелко, но ловко! Вешайте уж на меня и другие смерти. Старого Тома, например, – вот уж кто молол языком что твоя мельница. Правда, неувязочка: помер прямо посреди улицы, пять или шесть свидетелей имеется.

– И среди них – те трое подростков, которым вы велели присматривать за ним? Пытались выяснить, откуда он столько всего знает, а, мистер Поллард? С чего, мол, эти недавние упоминания о Светлячке… Вдруг, думали вы, он слышал что-то еще. Что-нибудь про то, как «два взрослых, разумных человека всегда смогут договориться», например. О том, каково это – когда «помутнение находит».

Помощник шерифа покачнулся, словно получил неожиданный, мощный удар в челюсть. Он шагнул в сторону и потряс головой. Оттянул пальцем ошейник, раздул ноздри.

– Что за вздор вы мелете?!

– О, такой вздор я могу молоть долго. Цитировать целыми предложениями. – Инспектор сложил руки на груди, посмотрел на Полларда с легким любопытством. – Неужели вы до сих пор не поняли? Вам не отвертеться, как ни старайтесь. Правда – она похожа на этих ваших песчаных совок: рано или поздно все равно вылетит наружу. Не бойтесь, я не стану портить праздник. Но после…

– После, – перебил его Буджум, – вы сядете на скайвала и улетите к чертовой матери. – Голос его звенел, кулаки судорожно сжались. – Учтите, я черкнул пару строк кое-кому, когда узнал о вашем появлении, и теперь в курсе: это расследование вы ведете на свой страх и риск. Поэтому и явились сюда один, поэтому и прикидывались репортером. Поэтому не представлялись ни губернатору, ни шерифу. И времени у вас была ровно неделя. Сегодня она истекает, а по-настоящему весомых доказательств вы так и не собрали. И не соберете. Звуковые пластины? Стенограмма?! Да ну?! Хотите, к вечеру приготовлю ровно такие же – и в них вы будете признаваться во всех смертных грехах! – Он потер шею, хмыкнул – Вы игрок, мистер Хук, но хороший игрок знает, когда нужно бросить карты и уйти из-за стола. Вы блефовали. Не сработало. Так что – конец партии. Всех благ и попутного ветра! – Он посмотрел на детектива в упор, с небрежной усмешкой. – И не советую дергаться. Пытаться финтить, искать лазейку. Убирайтесь к себе в столицу и занимайтесь домушниками и щипачами – вот ваш уровень.

Он сплюнул табачную жвачку прямо под ноги мистеру Хуку, небрежно отсалютовал двумя пальцами и двинулся к помосту. Туда, где шериф Эйслер уже готовился избавить его от ошейника.

7. Коронный трюк

В своем отчете – увы, далеком от идеального – мистер Хук также не упомянул, что во время проведения следственных работ принимал запрещенные вещества. Соответственно, не мог объяснить он и того, откуда знает, что именно произошло. Формально детектив-инспектор в этот момент находился за два квартала от «Курносой», а других свидетелей – кроме обвиняемого – не было.

Но он принял половину оранжевой пилюли со-чувствия. Поэтому видел и знал.

Это наступило внезапно: как будто перед глазами возникло два равноценных мира. Наполненных звуками, запахами, ощущениями.

Господину Хуку пришлось остановиться и закрыть глаза. Шлоссман предупреждал, что так будет. Что лучше всего в этот момент не двигаться. Ничего не делать. Не мешать.

«Даже, – сказал он тогда, в Уголке, – даже если что-то пойдет не так».

Теперь инспектор понимал, о чем речь.

Все и должно было пойти не так. В этом состоял план Дэвида Шлоссмана, Ловкача. И сейчас ему|им не приходилось скрывать свои мысли друг от друга|от самого себя.

Все было подстроено заранее.

Хук согласился, что доказательств недостаточно, и вызвался сыграть роль наживки: спровоцировать Буджума, подставить ему спину. Шлоссману была отведена роль свидетеля, который должен был вовремя вмешаться, предотвратить убийство, обвинить Полларда в покушении.

Но с самого начала Шлоссман этот план подкорректировал.

Теперь фокусник сидел на веранде «Курносой» и ждал|инспектор был слишком далеко, чтобы помешать ему.

На Канатчикову улицу въехал помощник шерифа, мистер Питер Поллард верхом на Красавчике. Не нужно было никаких пилюль, чтобы понять: всадник в ярости. И намерен избавиться от слишком сообразительного, не в меру разговорчивого мистера Хука.

– Плохая идея! – сказал Дэвид Шлоссман. Он сидел, небрежно забросив ногу за ногу, и держал руки на виду. – Очень плохая идея, Радзинович. У меня есть получше.

– Извини, Ловкач, сейчас не до тебя, – отмахнулся мистер Поллард. – Прибыл «Нетерпеливый»…

– И знаешь, чего мне стоило это досрочное прибытие? Две монеты для двух мальчишек, и вот уже Хук спешит к порту, а ты – вслед за ним. Слазь, Радзинович. Я делаю тебе подарок, от которого глупо отказываться. Когда еще выпадет случай: ты и я. И пустая улица. Кто первым попадет, тот расскажет людям, что убитый на него напал.

– Зачем бы мне для этого спешиваться? Я пристрелю тебя и так.

Но он уже развернул Красавчика и слушал. Он уже поверил.

– Безоружного – не пристрелишь. – Ловкач демонстративно взмахнул пустыми ладонями. – А вот я тебя – запросто, если попытаешься проехать мимо. И потом еще покажу людям прибор, с помощью которого смог расшифровать слова – твои и покойного Грегори Долана. Те слова, которые до сих пор воспроизводят термиты. Ну же, Радзинович, неужели ты откажешься от единственного шанса со всем этим расправиться, раз и навсегда? Или, может, ты просто меня боишься?

Помощник шерифа, мистер Питер Поллард, криво усмехнулся и спешился; из-под его сапог взлетели два облачка пыли.

– Что ж вам обоим-то, – сказал он, – не сиделось на месте. Ведь не трогал же – ни этого столичного дурачка, ни тебя, клоуна. Думал: этот помыкается впустую и улетит, а с тобой мы… ну, тоже что-нибудь придумали б. Не совали бы вы нос в чужие дела – и жили бы себе. И дали бы жить другим.

Он шагнул к веранде, на ходу сдвигая пояс и расстегивая кобуру.

– Это ж глупо: угрожать мне после того, как отдал свой револьвер моим же парням. Вот и щенок твой так же: ломанулся спасать ту девку, хотя видел, что нас было боль…

Договорить он не успел.

Шлоссман уже был на ногах. Фокусник шагнул навстречу Буджуму, в руке у него словно ниоткуда появился револьвер.

Хук знал, что|Шлоссман спрятал его в ящике, в котором распиливал мистрис Поллард.

Он снова закричал|вскинул руку.

Но, конечно, Питер Поллард жил в Хокингленде дольше и упражнялся со своим оружием чаще. Оборвав фразу на полуслове, Буджум выхватил револьвер и выстрелил первым.

Он не видел, попал или нет, – все затянуло клубами дыма, – но ответного выстрела не услышал.

Что-то тихо, почти беззвучно с плеском упало в поилку. Револьвер – револьвер Шлоссмана, который Ловкач то ли уронил, то ли отбросил вместо того, чтобы стрелять.

Сам Шлоссман рухнул на бок, захрипел.

Шаркнул сапогом по пыли.

Улыбнулся и умер.

Во всем этом была какая-то странность, что-то было не то, что-то пошло не так.

Питер Поллард закашлялся, помахал рукой, разгоняя пороховой дым, от площади уже бежали люди, первые были здесь, кто-то закричал, кто-то выругался.

– Ты что, Нос, ополоумел?!

– Гляньте, он же Дэви завалил!

– Шуточки Ловкача пришлись ему не по нраву – вот и решил отыграться.

– Чертов ублюдок!

– Пасть захлопни, Ромео! – рявкнул Поллард. – И вы все… спокойней, что ли. Я просто защищался! Ловкач съехал с катушек: сидел здесь и целился в меня из револьвера.

– Ты меня не затыкай! Какого револьвера? Билл же отобрал у него револьвер!

– Вот-вот, Питер, что-то ты темнишь! Ловкач твоему Биллу не только свой, а и его револьвер-то вручил.

– Может, дело тут в другом, братцы? Может, мистер Поллард, как лишился ошейника, сразу о себе возомнил? Решил, что все ему дозволено!

– Ну да, заодно и отомстил за то, что Дэви выставил его дураком. Удобно, черт возьми, да только не выйдет! – Мистрис Хамфри протолкалась вперед. – Дэви мухи бы не обидел, это все знают. С чего бы он тебе угрожал?

Полларда обступили со всех сторон, смотрели угрюмо. У многих в руках появилось оружие.

Помощник шерифа потряс головой:

– Что за дерьмовый бред! Вон же его револьвер, лежит в поилке. Отгоните проклятого страуса и сами посмотрите!

Красавчик тем временем, не обращая внимания на толпу, пил, вытянув длинную, чешуйчатую шею. Его взяли под уздцы, отвели в сторону…

– Ну и кого ты думал одурачить, Поллард? Где тут револьвер? Я, например, вижу только мутную воду да еще крохотную песчаную совку. Ты, часом, ничего не перепутал? Может, он стрелял в тебя из совки?

В этот момент и подошел мистер Джон Хук, позвольте представиться, господа, детектив-инспектор. Попросил прощения за то, что вынужден был ввести в заблуждение уважаемых обитателей Плевка. Объяснил, что расследовал некое давнее дело, имеющее, как оказалось, неожиданное – и прискорбное – продолжение.

Мистеру Полларду – и это было особенно отмечено в докладе, а также подтверждено многочисленными свидетельствами – хватило дерзости на то, чтобы попытаться выхватить второй револьвер. Он, вне всяких сомнений, намеревался выстрелить в мистера Хука. Но сделать это преступнику не позволили.

Дальнейшее развитие событий было зафиксировано в докладе инспектора с образцовой лаконичностью. Питер Поллард, он же – Роберт Радзинович, он же – вулфхиллский Буджум не отрицал того, что убил Дэвида Шлоссмана. Также он не стал отрицать обвинений в убийстве шести девиц легкого поведения.

Впрочем, если бы и отрицал, это ничего бы не изменило. Как сказал своей супруге игрушечных дел мастер, господин Колин Мур, одного приговоренного дважды не вздернешь.

О чем господин Мур не стал говорить жене, так это о бамдубовом муляже револьвера, который фокусник заказал у него сразу, как только вернулся с охоты на лысых койотов. А мистрис Памела Хамфри ни с кем не спешила делиться подозрениями о судьбе песчаной совки, которую неудачливый подмастерье обнаружил пару дней назад и которую приобрел у нее покойный Дэви.

Это был очень маленький город, здесь жили смекалистые люди, а еще здесь очень любили покойного Дэвида Ловкача.

Скайвал «Нетерпеливый» явился в назначенный срок, и детектив-инспектор, мистер Джон Хук, поднялся на его борт, как и прибыл – с минимумом багажа. Добавилась к нему разве что клеточка с диковинной питомицей.

Сидя у огромного панорамного окна в ресторации, мистер Хук рассеянно просовывал кусочки хлеба сквозь стальные прутья и думал о тех словах доктора Уэбба: в каждом из нас, думал он, – стоит только хорошенько покопаться – отыщется свой паразит из прошлого. Тварь, которая, возможно, даже сохраняет нам жизнь, но лишь до поры до времени.

Он спрашивал себя, что лучше: посмотреть этой твари в лицо или не знать о ее существовании до самого последнего момента.

Впрочем, у него-то выбора уже не было. Когда пилюля сработала, они с Дэвидом Шлоссманом заглянули в самые глубины души друг друга. И поняли друг о друге – и о себе – все, до конца.

Что бы там он ни говорил, Шлоссман жаждал мести. Ему понравилось то, что он видел в глазах сообщников Буджума перед их смертью. И он хотел для Буджума не просто правосудия, но справедливости, как Шлоссман ее понимал: позорной, неотвратимой казни, от которой его не спасли бы ни шериф, ни сам губернатор.

Мистер Хук понял это в тот самый момент, когда их сознания распахнулись друг навстречу другу.

Тогда же Шлоссман узнал, почему на самом деле Хук взял у старшего инспектора отпуск и прилетел в Хокингленд. Семь лет назад молодой следователь спешил поскорее раскрыть свое первое дело и проигнорировал показания девушки, которая едва не стала жертвой Буджума. Так – косвенным образом – Хук стал причиной смерти Кросса, Карпентера и Стокли.

Искупление и справедливость. Он прилетел сюда за ними, но понял, что настоящая справедливость для него заключается в том, чтобы позволить Шлоссману отомстить – став таким образом соучастником убийства.

Хук мог вмешаться, даже тогда. Мог пробежать отделявшее их расстояние. Арестовать Буджума и передать в руки закона.

В конце концов, разве не в этом заключался истинный долг инспектора?

Он спрашивал себя, чьим же было то решение – остановиться и позволить Шлоссману разыграть его коронный номер?

Желание мести – принадлежало ли оно самому Хуку или передалось от фокусника?

Он понимал, что – так или иначе – с этим отныне ему придется жить, что все это навсегда останется в нем – как те личинки термитов, которые говорили с Томом разными голосами и напоминали о прежних временах.

В конце концов, не в этом ли суть любого искупления?

Вспомнив о термитах, он поневоле взглянул на ночное небо, в ту его часть, где неделю назад мерцала серебряная звездочка.

Но сейчас небосвод был пуст и черен, как всегда.