Девять возвращений [Повести и рассказы]

АНТОН ПРИЛЕТИТ ЗАВТРА

Отца принесли из леса.

Шесты были переплетены ельником. На ельнике лежал отец.

Дома была Иренка. Мать ушла в костел на спевку.

Иренка в окно увидела, что пильщики несут во двор носилки. За ними шел народ.

Иренка выбежала из дома.

На носилках лежал отец, бледный, неподвижный, с закрытыми глазами. В рабочей блузе, в сапогах с широкими отвернутыми голенищами.

Сбоку на ветки был положен отцовский лесосечный топор на долгом прямом топорище, брезентовые рукавицы и скрученная кольцами веревка-ужище, которой оттаскивают срубленные деревья.

Пильщики поставили на землю носилки. Суровые и молчаливые, через плечо на веревках-ужищах замотанные в тряпки пилы, за поясом — рукавицы и лесосечные топоры.

— Отец, — испуганно и тихо позвала Иренка.

— Ель на него упала, — сказал один из пильщиков.

— Ужище в ногах запуталось, а тут ель подсекли. Она и накрыла, — сказал другой пильщик.

В толпе вздохнули:

— Иисусе! Мария!

Иренка узнала голос Клитиньи.

Кто-то спросил:

— За доктором послали?

— Послали.

— Ксендза надо, — сказала Клитинья.

Она протолкалась вперед. В узком черном платье с карманом для молитвенной книжки. На кожаном шнурка вокруг шеи привеска с распятием Спасителя, Христа Господня. Привеска железная — отличительный знак общины черного капитула.

Иренка прижалась щекой к ладони отца. От ладони пахло смолой, лесом. Иренка почувствовала — пальцы шевельнулись. Отец смотрел на нее.

Иренка осторожно выбрала из волос отца кусочки коры и хвою.

— Отец…

Она заплакала и прижалась к ладони. Пальцы шевелились, гладили ее по мокрой от слез щеке.

В толпе кто-то сказал:

— Тереза идет.

Шла мать.

Иренка тоже увидела ее. Мать, как и Клитинья, была в черном узком платье.

Она шла торопливо. На груди держала молитвенную книжку.

Рядом с матерью шел ксендз Явид. Высокий, прямой, в плоской шляпе и в белом стихаре. Половина лица у ксендза была обгорелая, стянутая рубцами. Поврежденная ожогом ноздря закрыта шариком ваты.

Люди расступились, пропуская мать и ксендза.

— Тереза, вот… — тихо сказал отец. Он не двигался, только говорил.

Мать глубоко вздохнула, придавила молитвенную книжку к подбородку.

— Я чувствовала. Должно было случиться несчастье.

Ксендз снял шляпу. Одна часть лица скорбно нахмурилась. Другая, обгорелая, осталась неподвижной.

Мать опустилась на колени возле носилок.

Ксендз сказал:

— Молитесь, пани Тереза. Молитесь. И ты тоже молись.

Ксендз положил руку на голову Иренки.

— Не надо, — вырвалась Иренка.

— Как ты смеешь?.. — прошептала Клитинья и схватила Иренку за плечо.

— Пани Клитинья, — сказал ксендз, — оставьте ребенка. Душа ее в смятении.

— Пусть он уйдет, Тереза.

Это сказал отец. Он сказал громко, изо всех сил.

— Очистите душу, пан Будник, — вмешалась Клитинья. — Перед вами духовный пастырь. Смирите зло перед Спасителем.

— Пусть он уйдет, Тереза, — повторил отец, слабея. Он побледнел еще больше.

— Внесите в дом, — сказала мать пильщикам и поднялась с колен.

Те взяли носилки. Долго и неумело толкались в дверях.

— Извините, — поклонилась мать ксендзу.

— Душа его в смятении, как и дочери вашей.

Ксендз ребром ладони перекрестил мать и Иренку. Надел шляпу.

— Амэн.

Кто-то из соседей поклонился ксендзу.

Он и их перекрестил и пошел по улице в белом стихаре, будто свеча.

Городок Звенец находился в ста пятидесяти километрах от Минска, в Волховицких лесах.

Прежде городок принадлежал еще панской Польше, хотя жили в нем белорусы. С той поры в Звенце сохранились костел, ксендз Явид, черный капитул, обращение среди старых людей «пан» и «пани».

На краю городка, на поляне, мачтой с полосатым конусом был обозначен аэродром.

Три раза в неделю из Минска прилетал легкий одномоторный самолет. Привозил почту и забирал пассажиров, которым нужно было в Минск. Управлял самолетом молодой пилот Антон Протасов. Летал в клетчатой рубашке и в спортивных тапочках. Догадаться, что Антон пилот, можно было только по летным очкам.

Иренка дружила с Антоном. Всегда встречала на поляне.

Если был базарный день, они шли за молоком и медом. Самолет поручали стеречь мальчишкам, чтобы об него не чесались коровы.

Иренка помогала Антону выбрать глечик с хорошим светлым медом-подседом.

Антон возил мед своей матери, а молоко выпивали сами вместе с мальчишками. Антон скручивал куски старой березовой коры, закалывал щепкой. Получались чашки-колпачки.

Из них пили молоко. Оно пахло березой.

Сажал Иренку в самолет, показывал, куда нужно двигать ручку управления, чтобы самолет летел вверх или вниз. Объяснял геометрию рулей, названия приборов, тумблеров.

Иренка научилась помогать Антону запускать мотор. Антон крутил винт, а она регулировала в кабине сектором газа.

Знала, что такое мазануть посадку, прочно сидеть в небе, угол снижения, скапотировать, данные ориентировки, режим оборотов.

Когда Антон улетал, Иренка привязывала к самолету нитку. Нитка быстро бежала из рук, пока не обрывалась.

— До свидания, Антон!

— До свидания, Иренка!

Иренку, еще маленькой, впервые привела в костел Клитинья.

Отец с бригадой пильщиков ушел на неделю промышлять древесину. Клитинья и мать воспользовались этим, решили приучать Иренку к Спасителю, Христу Господню.

Костел стоял на кладбище. Острый шпиль с крестом на конце, будто воронья лапа. Окна запрятаны в ниши. На стенах под окнами сухие ручьи ржавчины от железных ставен и решеток. Железные двери, бугристые, в густой клепке, с кольцами под навесной замок.

Со шпиля, со звонницы, свешивались до земли веревки. Они были привязаны к колоколам. На звонницу подниматься не безопасно: истлели ступеньки. Поэтому колокола раскачивали снизу.

Мать ушла на хоры.

Клитинья усадила Иренку в зале на скамью рядом с собой. Достала из кармана молитвенную книжку.

Разговаривать и о чем-нибудь спрашивать запретила.

На стенах и на колоннах были намазаны голубые кресты. Перед ними горели свечи. Капли горячего воска, перемешиваясь с пылью, текли по стенам. В глубине зала — крест с распятием Спасителя, Христа Господня.

Такой же крест, только маленький, был дома на столике матери.

Иренка хотела понять и не могла, почему мать всю свою радость и все свое горе отдавала этому человеку, который висел на кресте, неживой и ко всему равнодушный.

Когда отец оставался с пильщиками в лесу, мать в ночной рубашке стояла перед Спасителем, плакала, улыбалась или давала клятвы на верность, на муку мученическую, ежечасную и вечную.

Иренка просыпалась от ее плача или тихого пения, вставала с постели и пугливо заглядывала сквозь открытые двери в комнату, где мать жгла свечу и молилась.

В открытое окно задувал из леса ветер. Мать загораживала ладонью свечу. Ладонь становилась красноватой.

Мать не двигалась. Шевелились только губы в молитве: «Иисусе, спаси и помилуй…»

От кого спаси?

От чего помилуй?

Дрожит пламя свечи. Разгорается или тухнет красноватая ладонь. Ширится, дрожит тень креста на стене.

Иренка возвращалась в постель.

Если бы можно, она ушла бы к отцу ночью в лес, где он спит у костра с пильщиками, простой и ясный для Иренки человек.

В зале появился ксендз Явид. На плечах широкая лента. Открыл дверцу в будку, сделанную из фанеры. Сел в кресло, приложил к уху ленту и постучал пальцем в стенку.

В стенке было окно, задернутое рваным покрывалом. Перед окном на полу лежала подушка.

К подушке подошла пани Лапуцкая, жена провизора. Припала на колени и что-то шепотом заговорила в окно ксендзу.

Ксендз кивал головой, слушал.

Иренка догадалась — это исповедь.

Когда пани Лапуцкая поднялась с колен, ксендз ребром ладони благословил ее и постучал пальцем: следующий.

Быстро отпустил всем грехи. Вышел и запер на крючок будку.

Около Иренки на скамью села пани Лапуцкая. Достала увеличительное стекло в черепаховой оправе и начала разбирать тексты молитв в книжке.

Ксендз Явид с прислужниками вышел к распятию. Прислужники вынесли Евангелие.

Кто-то позвонил в ручной звонок, будто встряхнул жестянку с камнями. Ксендз поднял руки. Заиграл орган. Мелодию органа подхватил хор. И в нем голос матери, самый высокий и сильный. Мать в хоре ведущая.

— Секули секулорум, — запел Явид.

— Амэн! Амэн! — ответил хор.

— Доминус вобискум.

— Ойя! Ойя! Ойя! — ответил хор.

Иренка знала: сейчас у матери лицо чужое, недомашнее, нелюбимое. И все здесь в церкви чужое, нелюбимое. Хотелось вскочить со скамьи и бежать. Бежать от ксендза Явида, от свечей, от непонятных слов молитвы. Но возле Иренки плотно сидели Клитинья и пани Лапуцкая.

Клитинья намотала на палец кожаный шнурок привески. Шнурок вдавился в шею. Клитинья прикрыла глаза, не двигается, шепчет, молится.

«Вот на кого похожа мать», — думает Иренка.

Отекают, мутнеют свечи. Чадят фитили. Душно. Острый запах пота. Голубые кресты покрываются полосками копоти. Гремит жестянка.

Иренка плохо спала ночью. Металась в жару, бредила.

Клитинья душила ее кожаным шнурком. Пани Лапуцкая толкала на грязную от чужих колен подушку. Стучал пальцами Явид. Гремела жестянка. Светилась красноватая ладонь матери, и ширилась на стене тень креста.

Иренка очнулась. Открыла глаза. Холодная мокрая салфетка лежала на лбу. Возле кровати сидела испуганная мать в шерстяном платке поверх ночной рубашки.

— Мама, — прижалась Иренка к ее груди. — Не позволяй Клитинье водить меня в церковь. Не надо больше.

Мать обняла ее. Притянула к себе. Грудь матери пахла теплым платком.

И вдруг у изголовья кровати на тумбочке, где лежали учебники и тетради, Иренка увидела распятие.

Мать принесла его из своей комнаты.

Тень креста высилась над головой Иренки.

Мать не отходила от отца. Дежурила. Казалось, она забыла костел и черный капитул.

Ксендз Явид присылал за матерью прислужника напомнить о спевках и о молитвах, которые она пропускает.

Мать идти в костел отказывалась. Не слушала она и Клитинью, которая привела из дальнего села Рольники человека Вараксу, «ожившего из-под святых» и который сам теперь вершит святые дела.

Варакса с заплетенной в косу седой бородой принес мешок с банками. В банках — притирки и взвары из толченых костей медведя и змеиных яиц.

Мать Вараксу в дом не пустила. Клитинья стыдила мать, говорила о клятвах, о муке мученической, ежечасной и вечной. Пугала, что имя матери огласят в костеле.

Мать отвечала отказом. Слушалась только доктора. Хотя он ее и предупредил, что отца спасти почти невозможно. Она кипятила доктору воду для шприцев, когда он делал болеутоляющие уколы, помогала при перевязках, готовила растворы риванола и марганцовки.

Умывала отца, причесывала, сметала с постели крошки, перекладывала поудобнее валики из подушек.

Ходила с Иренкой на поляну, на аэродром, встречать Антона. Он должен был привезти из Минска хирурга. Об этом попросил доктор. Может быть, хирург сумеет что-нибудь сделать.

Мать и дочь сидели на поляне.

Обхватив руками колени, мать смотрела на шпиль костела. Слушала, как звенит сигнатурка — самый маленький колокол в костеле, — созывает к обедне. Молчала, похудевшая и бледная. Неизвестно было, о чем думала.

Иренка ждала Антона. Она знала, что Антон не успокоится, пока не отыщет профессора и не привезет.

И Антон привез.

Отец умер утром в пятницу.

В доме появились Клитинья, пани Лапуцкая, Варакса и еще какие-то старухи в черных платках-запасках.

Прислужники ксендза принесли большой деревянный крест. Его прислонили к вешалке в коридоре. Распятие, натертое фосфором, вспыхнуло холодным светом. Такие кресты с фосфорными распятиями стояли на могилах, на кладбище вокруг костела.

Иренка, когда увидела крест, схватила мать за руку:

— Не надо, чтобы церковь, мама.

Мать ничего не ответила. Она опять была чужой, недомашней, нелюбимой.

Днем мать ушла в костел на исповедь. За Иренкой поручила смотреть Клитинье.

Но Иренка тоже ушла из дома. Убежала на поляну, на аэродром. Она упала головой в траву и заплакала. Недавно здесь плакала мать, тоже головой в траве. Они были тогда вместе, Иренка и мать. И отец был живой, Иренка могла взять его ладонь, тяжелую и теплую, и тихо что-нибудь говорить, ласковое, ободряющее.

И отец мог тихо отвечать, даже улыбаться, хотя ему было это совсем нелегко.

А теперь отца нет. Он умер. А мать стоит в костеле на коленях, исповедывается ксендзу Явиду, кается, что забыла церковь и бога.

Ксендз Явид слушает, приложив к уху ленту.

А потом ксендз Явид и его прислужники придут в дом в длинных сутанах, перевязанных в поясе. Запоют молитвы и понесут гроб отца на кладбище. Впереди будут держать крест с фосфорным распятием.

На кресте напишут имя отца, год рождения и год смерти. Имя матери, год рождения, а для года смерти оставят пустое место. Имя Иренки, год рождения и пустое место для года смерти.

Пустые места будут оставлены и перед крестом на кладбище для нее и для матери.

Церковники сделают все то, что ненавидел отец, что ненавидит и не понимает Иренка. Но такова воля матери.

В костеле зазвонили колокола, дробно и неровно. Их раскачивал, дергал за веревки сторож Казыро.

Иренка, не поднимая головы, лежала в траве. Плакала и никак не могла выплакаться.

В дом приходили пильщики, друзья отца. Приходили и ее друзья из школы.

С ними со всеми было хорошо и легче, чем с матерью.

Но Иренка ждала Антона. Антон сегодня не прилетит. Но завтра он прилетит обязательно.