Девятый круг

Глава четвертая

Вывеска на учреждении отсутствовала. Высокое крыльцо, две лестницы, разбегающиеся в разные стороны, две двери – для входа и выхода.

Рабочий день был в разгаре, но двери постоянно хлопали: туда-сюда сновали сотрудники. Здание находилось на улице Октябрьской, пересекающей Красный проспект. Рядом – кинотеатр, знаменитый в городе дом «Под часами», на другой стороне – образцы конструктивизма и модернизма с яркими архитектурными достоинствами.

«Сибмашпроект» занимал обычное пятиэтажное здание из силикатного кирпича. Ландшафт исторического центра он явно не украшал. Примитивный параллелепипед без выступов и карнизов – все гладко, ровно, даже оконные проемы выполнены заподлицо со стенами.

– За работу, слуги государевы, – объявил Кольцов, первым покидая «Волгу». – Пойдем выяснять, кто тут продал черту душу.

Прошел дождь, асфальт уж подсыхал, выглянуло солнце. Автостоянка перед зданием была заполнена едва наполовину. Автомобилей в личном пользовании граждан было немного. А имеющиеся редко использовались для поездок на работу. Люди предпочитали давиться в общественном транспорте, который курсировал весьма нерегулярно.

За дверьми был небольшой холл. К посту охраны вела лестница.

«Удобно: поставить пулемет и отбиваться от диверсантов», – машинально подметил Михаил.

Попасть в здание было непросто: работала пропускная система. Дежурили два вахтера в серой униформе: один молодой, другой в годах – невысокий, ладно сбитый, лысоватый. Лицо его было непроницаемо, как у сфинкса.

Удостоверения сотрудников КГБ не произвели впечатления. Вахтер лаконично бросил: «Подождите», сел за стол, открыл журнал и начал изучать последние записи. Видимо, соответствующая имелась: снисходительно кивнул, разрешая пройти через турникет. Молодой вахтер при этом скромно помалкивал.

За постом находилась камера хранения личных вещей. Наверх уходила широкая лестница. Площадку за нижним пролетом венчал гигантский фикус в кадке. Лифт, похоже, отсутствовал или предназначался не для всех.

Кольцов отошел к лестнице, стал наблюдать за работой вахты. Основной поток сотрудников давно схлынул. Но проходная работала. Люди предъявляли пропуска, вахтеры делали отметку в журнале. Для выходящих процедура была аналогичной.

Подбежал мужчина, сказал, что на минутку: родственник ждет на входе. Вахтер оказался непреклонен (еще бы, за ним наблюдали с лестницы), без пропуска не выпускал. Чертыхнувшись, молодой человек поскакал обратно – за забытым документом. Вошла молодая женщина, стала запихивать в ячейку пухлый сверток (видимо, где-то выбросили дефицит), предъявила вахтеру для досмотра сумочку. Каблучки зацокали по лестнице. Гриша Вишневский проводил точеную фигурку задумчивым взглядом, смутился, перехватив укоризненный взгляд начальства.

Порядки в учреждении были сравнительно вольные. Хотелось верить, что это не относится к режиму секретности. Досмотр вносимых и выносимых вещей, в принципе, осуществлялся. Лысоватый вахтер, к которому сотрудники обращались уважительно «Валентин Сергеевич», опытным глазом осматривал людей.

Пришел командированный в шляпе, стал бормотать, глотая слова. Вахтер не поленился выйти в холл, показал товарищу дверь с надписью «Отдел пропусков».

– Вперед, – скомандовал Кольцов, – наш этаж – третий. В западном крыле – разработчики проекта, в восточном – епархия директора Богомолова. К сведению: Первый отдел – на втором этаже.

– А вы подготовились, Михаил Андреевич, – хмыкнул Швец.

На третьем этаже была обычная коридорная система. Стены обиты панелями, причем давно, на полу – линолеум с пузырями. В маленьком фойе на столике стояли гвоздики в вазочке и фото в траурной рамке. Погибший Запольский был солидным мужчиной: скуластое лицо, строгий взгляд. У столика мялись две молодые женщины, перешептывались: «Господи, Владимир Кириллович умер? Когда?» Пугливо покосились на незнакомцев, заспешили по своим делам.

– Странная особенность у наших людей, – пробормотал Вадим Москвин. – Если кто-то умирает, первым делом спрашивают: когда? Не «как», «почему», а именно «когда»? Самый бестолковый вопрос. Ну какая тебе разница когда? Что от этого изменится?

У открытого окна рядом с надписью «Не курить» курили сотрудники, что-то живо обсуждали (явно не смерть Запольского). Из двери восточного крыла вышел полноватый человек, выронил из папки бумаги, сел на корточки, стал собирать.

Следующая дверь была открыта. Там высился частокол кульманов. Шла политучеба – такой же неизбежный элемент трудовой деятельности, как производственная гимнастика. Лектор (очевидно, сотрудник того же отдела) сидел за столом и вслух зачитывал передовицу газеты «Правда». Напротив расположились сотрудники, внимали с постными лицами. Несколько человек остались за кульманами – кто-то отдыхал, пользуясь моментом; женщина средних лет втихушку работала, закрываясь кульманом, как щитом, рейсшина совершала плавные движения по бумаге. Покосилась на мужчину в дверях, смутилась, прервала работу – словно замеченная за чем-то недозволенным.

Михаил аккуратно прикрыл дверь, чтобы не мешать процессу.

– Формалисты чертовы, – бурчал недовольный Москвин. – То ли дело в наше время. Читали политинформацию – заслушаешься. А эти – пробубнили статью из газеты, галочку поставили: мероприятие провели, идейный уровень подняли. Сами, что ли, не могут эту статью прочитать?

– Но сами ведь не будут, – резонно возразил Кольцов.

Проектный институт жил своей обыденной жизнью. Поскрипывали кульманы, приглушенно гудела копировальная машина. За дверями, обитыми панелями, ковалась оборонная мощь страны – в принципе, без иронии.

К директору Богомолову Михаил направился один, оставив подчиненных в холле. Секретарша успела произнести:

– Вы записаны, товарищ? Глеб Илларионович занят, просил не беспокоить… – но, всмотревшись в документ, сменила тон: – Да, конечно, проходите, товарищ. Нас уже поставили в известность, – и быстро сняла трубку, чтобы предупредить шефа.

Хозяин кабинета производил впечатление. Рослый, мясистый, хотя и не толстый, одетый в дорогой костюм – явно не от местной фабрики имени ЦК Союза швейников – он поднялся из-за стола, подошел пружинящей походкой, пожал Кольцову руку. Лицо у товарища тоже было мясистое, хотя и не отталкивало. Директорский стол был завален бумагами – явно не для вида: человек работал.

– Проходите, присаживайтесь… – У мужчины был сочный запоминающийся баритон. – Позвольте еще раз взглянуть на ваше удостоверение… Михаил Андреевич. Нас предупредили о грядущем визите сотрудников КГБ. Кажется, мы догадываемся, чем это вызвано… Хотите чаю, кофе?

– Спасибо, Глеб Илларионович, в другой раз. Можем полчаса поговорить в спокойной обстановке?

– Да, конечно, – директор вздохнул и виновато улыбнулся. – Только скажу секретарю, чтобы никого не пускала…

Он не лебезил, не пресмыкался – это импонировало. Вел себя вежливо, достаточно сдержанно, украдкой присматривался к собеседнику – как и собеседник к нему. Визит сотрудников комитета не предвещал ничего хорошего – для этого не нужно иметь семь пядей во лбу. В глазах директора Богомолова пряталась настороженность. Он не был таким простым, как хотел казаться.

– Несколько вопросов, Глеб Илларионович. Это не проверка работы вашего учреждения – такими вещами наше ведомство не занимается.

– Отвечу на все вопросы, – кивнул директор, – если они входят в зону моей компетенции.

– Наш визит связан со смертью вашего заместителя Запольского Владимира Кирилловича.

– Да, это страшная трагедия… мы к ней оказались не готовы. В шоке, просто не верится… – Директор сидел за столом, казался спокойным, но ноготь среднего пальца выбивал маршевую дробь по плексигласу. – Еще в пятницу мы разговаривали с Владимиром Кирилловичем, решали рабочие вопросы. Он говорил, что в субботу поедет на рыбалку со своим родственником из милиции…

– То есть он не делал секретов из своих планов?

– А что в них секретного? – Богомолов недоуменно пожал плечами. – Владимир Кириллович заядлый рыбак. Я в шутку называл таких, как он, «психами»… Это действительно невосполнимая утрата для его семьи, для всего нашего коллектива… Владимир Кириллович был компетентным и грамотным работником, вникал во все детали, был дотошным к любым мелочам…

– Он занимался проектом «12–49»?

Директор немного растерялся и в первую минуту не нашелся, что ответить.

– Все в порядке, Глеб Илларионович, вы ничего не нарушаете. Проект «12–49» – ЗРК «Гранат» и стратегическая ракета КС-122 для этого комплекса. Занимался ли Владимир Кириллович этим проектом?

На двери напротив он видел табличку: «Запольский В.К. – заместитель директора». Ее еще не сняли. На что-то надеялись?

– Да, мой заместитель курировал этот проект, – подтвердил Богомолов. – Он знал его от и до. Это заказ особой важности. Он лично формировал коллектив разработчиков, дробил его на секторы, организовывал работу. Теперь придется искать замену Владимиру Кирилловичу… – Директор немного побледнел. – Простите, до сих пор не укладывается в голове. Мы работали вместе четыре года… Завтра состоятся похороны, надо выделить деньги на поминки, отправить на кладбище часть сотрудников…

– В пятницу он вел себя как обычно?

– Совершенно, – уверил Богомолов. – Настроение у Владимира Кирилловича было приподнятое. А почему вы спрашиваете? – насторожился вдруг директор. – Насколько мне известно, произошел несчастный случай на рыбалке: Владимир Кириллович неловко поскользнулся, разбил голову…

– Есть основания полагать, что произошло убийство.

Фраза была тщательно выверена. Ее следовало произнести. И ничего страшного, что это заявление станет известно коллективу. Интерес комитета к институту при условии несчастного случая малообъясним. Тот же интерес в связи с убийством – логичен. Одна из основных версий случившегося – служебная деятельность потерпевшего.

Богомолов побледнел еще сильнее. Но самообладания не потерял.

– Позвольте, это какая-то ерунда…

– Считаете, КГБ занимается ерундой?

– Нет, я не это хотел сказать… – директор замолчал, голова заработала в нужном направлении, потекли мысли – и ни одной позитивной. Лейтмотив понятен: для засекреченного учреждения наступали сложные времена.

– Позвольте спросить… Вы уверены, что это убийство?

– Это более чем вероятно.

– Да уж, обрадовали… – Глеб Илларионович шумно выдохнул, задумался. Михаил не прерывал поток его мыслей, изучал лицо директора. – И уже известно, кто это сделал?

– Прорабатываются версии, – уклончиво отозвался Кольцов. – Преступление будет раскрыто. Вспомните, Глеб Илларионович, товарищ Запольский в последнее время не высказывал чего-нибудь необычного о работе института? Может, его не устраивал кто-то из сотрудников? Или он имел претензии к соблюдению режима секретности?

– Не припомню. – Богомолов вышел из оцепенения. – Владимир Кириллович был технарем с большой буквы. Замещал меня именно по техническим вопросам – остальные аспекты деятельности учреждения его не касались. Позвольте еще вопрос, Михаил Андреевич. Интерес вашего ведомства… вызван только возможным убийством моего заместителя?

– Да, а чем же еще? Вопрос в том, почему его убили? Для кого был опасен ваш заместитель?

Директор перестал задавать вопросы. Он умел совершать в голове элементарные действия. Компетентные товарищи прибыли из Москвы – это не секрет. Запольского убили в субботу утром. Чекисты уже летели из столицы. Имели дар предвидения? Директор решил не касаться скользкой темы. И правильно.

– Мы намерены поработать в вашем коллективе. И давайте без лишних вопросов, Глеб Илларионович. Нужны пропуска на несколько дней. Сотрудники обязаны искренне отвечать на все вопросы, даже на неудобные. Никакой показухи. Сколько человек задействовано в проекте?

– Несколько десятков… Коллектив сводный, полгода трудится в данном направлении. Другими проектами эти люди не занимаются.

– Отлично. Именно эти сотрудники нас и интересуют. Они обособлены территориально?

– Да, это западное крыло нашего этажа…

– Хорошо. Что по первому отделу?

– Это епархия товарища Урсуловича… Этажом ниже. В отделе четверо – он и трое подчиненных. Не сомневайтесь, там все отлажено и соблюдается строжайшая секретность.

– Товарищ Урсулович из органов?

– Да, сейчас он на пенсии. Раньше работал в 5-м отделе областного УКГБ.

Идеологические диверсии, понятно… Первые отделы существовали почти на всех советских предприятиях. А уж в закрытых учреждениях – их просто не могло не быть. Режимные подразделения контролировали секретное делопроизводство, обеспечивали режим секретности и сохранность документов. Все печатные машинки, копировальная техника и прочая аппаратура для печати находилась в их ведении. Отделы контролировали доступ к информации, всевозможные публикации. Личные дела сотрудников хранились в этих отделах, а также специальные анкеты, где указывались политические взгляды, отмечались поездки за границу, участие в сомнительных собраниях, мероприятиях, доносы и наветы, сведения о неблаговидном поведении.

Секретные материалы делились на три категории: «Для служебного пользования», «Секретно» и «Совершенно секретно». Работники режимных отделов контролировали допуск к этим материалам. Прикомандированные к первым отделам сотрудники КГБ были не редкостью. В основном это пенсионеры – их называли «офицерами действующего резерва». Они и возглавляли эти структуры.

– Теперь по отделу, занимающемуся проектом. Как строится работа – в общих чертах?

– Технические задания мы получаем из Москвы. Если конкретно – из НИИ приборостроения. Надзор за этапами осуществляют структуры Министерства общего машиностроения. Надзирающих много, но так и должно быть: не троллейбус проектируем, гм… Доставка – фельдъегерской почтой, под охраной. Груз упакован, опечатан, все как положено. В московском НИИ делают все расчеты, составляют электронные схемы: в изделиях, сами понимаете, сложная электронная начинка… В нашем институте дорабатываются узлы и механизмы, мы же проводим компоновку. Кое-что улучшаем, совершенствуем – но только по согласованию с Москвой. Разгонные блоки, система устойчивости изделия в полете – это исключительно наши разработки. Многое приходится переделывать, буквально разбирать по винтикам целые узлы. Вы, может быть, не в курсе, но была череда неудачных испытательных пусков, после которых переделки были просто тотальные…

– Используете устройства ЭВМ?

– Да, отдельные расчеты ведутся электронным способом. Используем только отечественную технику. Это машины «Искра», ЕС-2701. Так называемые программоуправляемые ЭВМ. Громоздкие, неповоротливые изделия, в них используются перфоленты и перфокарты. За рубежом подобные машины называют компьютерами. Считается, что за ними будущее, но как-то, знаете, слабо верится, – Богомолов скептически хмыкнул. – Наши инженеры со счетными машинками, логарифмическими линейками и таблицами Брадиса вдвое быстрее проведут такие расчеты… Так что это направление пока второстепенное. Далее, об интересующем вас проекте. В первую очередь это ГИП – главный инженер проекта, Лазаренко Игорь Дмитриевич. Первоклассный специалист, отзывчивый человек, примерный семьянин, пользуется уважением коллег…

– Глеб Илларионович, давайте без этого, – поморщился Михаил, – мы все смотрели «Семнадцать мгновений весны».

– Хорошо, извините. – Директор смущенно кашлянул. – В подчинении Лазаренко – объединенный проектно-технологический отдел, отдел автоматики и группа конструкторов. Это порядка 25 человек руководящего состава и рядовых инженеров.

– У кого из них первая форма допуска?

– Мм… ни у кого. Первая форма – у меня, у товарища Урсуловича и еще у пары сотрудников, но они не имеют отношения к проекту. Также высшим уровнем допуска обладал товарищ Запольский, но он… вы знаете. Позвольте объяснить…

– Без сложностей, Глеб Илларионович.

– Хорошо. Первая форма – допуск ко всему проекту в целом. Эти люди могут без оглядки на первый отдел получать любые материалы, работать с ними. Выносить из института, разумеется, запрещено. В этом деле много нюансов, трудно объяснить неподготовленному человеку. Высшей формы допуска нет даже у Лазаренко. У него – вторая. Он имеет допуск ко всем материалам, кроме тех, на которых значится гриф «Совершенно секретно». Но, как правило, к рабочей документации это не относится. В противном случае некому было бы проводить и контролировать работы. Вторая форма разрешает допуск к любым материалам, связанным с проектно-конструкторской деятельностью. Это чертежи, расчеты, спецификации…

– Кто в упомянутых подразделениях имеет вторую форму, помимо Лазаренко?

– Начальник отдела автоматики Мышковец Галина Сергеевна, Погодина Ирина – временно исполняющая обязанности начальника проектно-технологической группы, а также Голубева Лилия Михайловна – руководитель группы конструкторов.

«Одни бабы», – подумал Михаил. Эмансипация в СССР шла невиданными темпами. Женщины занимали те же должности, что и мужчины. Разве что в Политбюро их пока не пускали.

– Все остальные сотрудники имеют третью форму допуска, – закончил Богомолов. – У них свой узкий фронт работы – разработка отдельных узлов и механизмов. Если по какой-то причине требуются чертежи смежных элементов, составляется заявка в первый отдел, она рассматривается, и нужная документация предоставляется разработчику. Вам нужны подробности?

– Спасибо, не нужно. Зарплаты в учреждении, полагаю, невысокие?

– Как и везде, – директор сокрушенно развел руками. – Рядовые сотрудники получают максимум две сотни, начальники отделов, групп и секторов – 250–300. Лазаренко как ГИП зарабатывает на пару червонцев больше… Конечно, недостаточно. Большинство сотрудников – инженеры высокой квалификации, на таких людях держится вся отрасль, им могли бы платить и больше. Но в целом хватает, никто не жалуется. Бывают премии, в конце года – 13-я зарплата. Много ли надо советскому человеку?

О своей зарплате Глеб Илларионович деликатно промолчал. А советскому человеку, действительно, немного требовалось. Отдельная, пусть и небольшая, квартира, стабильная зарплата, покой в семье, а главное – уверенность в завтрашнем дне, что, в принципе, развитой социализм гражданам гарантировал. Жизнь застыла, экономика буксовала, вследствие чего почти не развивалась, продукты и товары народного потребления добывались с боем. И большинство населения это устраивало. Перемен и потрясений никому не хотелось.

– Последний вопрос, Глеб Илларионович, прошу прощения, что личный. Вы женаты?

– Безусловно. – Директор, как ни странно, заулыбался. – У меня замечательная супруга, мы четверть века живем душа в душу. Сыну 24, он офицер Тихоокеанского флота, живет с семьей во Владивостоке. Внучке Вареньке вчера исполнилось полгода…

– Рад за вашу семью, Глеб Илларионович. Семья – это главное. Не буду прощаться, еще увидимся.

– Владимир Ильич, к вам посетитель! – звучно сообщила внушительная дама с вавилонской башней на голове. Звучало неплохо. – Он из органов, – добавила дама на полтона ниже, смерила незнакомца взглядом и вернулась на рабочее место.

Дверь в кабинет осталась приоткрытой. На первый взгляд, режимное подразделение ничем не отличалось от обычного, если игнорировать откидную стойку на входе. Справа был проход, запираемый на шпингалет.

Женщина за стойкой сдвинула на нос очки, зафиксировала посетителя. За спиной осталась стальная дверь со сложными запирающими устройствами. Шкафы с картотеками, пара сейфов, рабочие столы.

Сотрудники работали. Оторвал голову от кипы бумаг молодой человек в сером джемпере, бросил «здравствуйте», снова уткнулся в работу.

Слева находилась еще одна дверь, запертая – видимо, проход в хранилище секретных материалов.

Начальник отдела сидел за столом в отдельном кабинете, просматривал бумаги. Он пользовался очками. Это был немолодой мужчина средних габаритов, неплохо сохранившийся – гладко выбритый, с густыми бровями, приплюснутым лицом – из тех, на лице которых не читаются эмоции. Он носил потертый шерстяной костюм. Галстук отсутствовал, но верхняя пуговица рубашки была застегнута.

– Добрый день, присаживайтесь, – мужчина поднялся, протянул руку. Предложенное удостоверение не только посмотрел, но и подержал – словно на ощупь проверил его подлинность. – Мне звонил товарищ Богомолов, сообщил, что в учреждении работает группа столичных товарищей. Чем могу?

– Визит вежливости, Владимир Ильич. Надолго не задержу. Проверка связана с гибелью вашего сотрудника Запольского.

– Да, это крайне неприятное событие. – Урсулович скорбно поджал губы, но выражение лица ни на йоту не изменилось. – Лично с товарищем Запольским мы пересекались нечасто, но он был грамотный специалист, добропорядочный член общества…

«… и примерный семьянин», – мысленно закончил за него Кольцов.

– Что-то не так с его смертью? – предположил Урсулович.

– Почему вы так решили?

– Молодой человек, я тридцать лет в органах. Коллективу сообщили, что это несчастный случай. Но вы бы тогда не пришли, верно?

– Верно, – согласился Михаил. – Есть основания считать, что Владимира Кирилловича убили.

– Вот как. – Урсулович нахмурился, еле уловимо шевельнулся, выказывая беспокойство. – Это связано со служебной деятельностью погибшего?

– Следственные органы это выясняют. Говорите, вы практически не общались?

– Это ни для кого не секрет. – Урсулович тщательно подбирал слова. Лично ему неприятности были не нужны. Отслужил свое, теперь бы до пенсии дотянуть в приличном учреждении на непыльной должности. К сожалению, должность эта подразумевала серьезную ответственность. – Подробности происшествия, разумеется, засекречены, товарищ майор?

– Да, Владимир Ильич. Специалисты во всем разберутся. Была ли это внезапная ссора, убийство из хулиганских побуждений или преступление с иными мотивами – говорить пока рано. Прошу простить, если я задам вам несколько неудобных вопросов. Вы увлекаетесь спортивной рыбалкой?

И снова от майора не укрылось, как службист вздрогнул. Но, в принципе, свои высокие имя и отчество он не позорил.

– Нет, рыбалка – не мое. Не вижу смысла смотреть часами на застывший поплавок. Я больше по грибам. Уехать в глушь, где нет никого, только твои разведанные места… – В голосе работника зазвучало что-то мечтательное. Но он вернулся на грешную землю: – Почему спрашиваете?

– Присоединяюсь к вашему увлечению, – усмехнулся Кольцов. – Давно здесь работаете?

– Три года. До этого проходил службу во втором отделе местного УКГБ. Завершил службу по выслуге лет, теперь возглавляю режимное предприятие. Если вы считаете, что это какая-то синекура…

– Боже упаси, Владимир Ильич. Четкая работа подобных структур – залог нашей безопасности, говорю это без всякой иронии. Личные дела сотрудников хранятся в отделе?

– Да. Мы ведем строгий учет и контроль. Это не что-то застывшее, в личные дела постоянно заносится свежая информация о сотрудниках. Поездки за границу, поощрения и порицания по работе, участие в нежелательных сообществах и организациях…

– Неужели кто-то участвует? Разве место таким сотрудникам в секретном учреждении?

– Понимаю вашу иронию. Вернее, не понимаю. – Урсулович как-то приосанился. – Мое мнение таково: идеологическая чистота напрямую связана с моралью и нравственностью. Не понимаю понятия «общечеловеческие ценности». Их придумали наши враги. Если человек совершает проступок, противоречащий нашим принципам, то он обязательно закончит скользкой дорожкой и предательством. В прошлом году был уволен один из сотрудников, некий Спирин. Рядился под добропорядочного советского инженера. Наши люди проявили бдительность, выявили, что он связан с так называемой Московской хельсинкской группой – уверен, вы слышали о такой антисоветской организации. Так называемая правозащитная деятельность. Полное извращение, выдумка буржуазии. Зачем нам правозащитные организации, если есть правоохранительные органы? Сигнал об этом ренегате ушел куда следует. Он тайно встречался со смутными личностями из Сибирского отделения Академии наук, получал от них инструкции, распространял листовки, самиздатовские брошюры. Имел контакты с лицами из Московского института управления – рассадника диссидентства. Готовая статья 190–1 УК РСФСР – «распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй». Разумеется, его немедленно уволили. Продать секреты он не успел, а может, не имел возможности. Но его могли завербовать, предоставить возможность… Что тогда? Свою вину в случившемся я отвергал и отвергаю – этого человека приняли на работу еще до меня. И только благодаря нашему отделу вывели на чистую воду.

В чем-то этот человек был прав. С антисоветчиной Кольцов не работал. Но от этого слова до конкретного предательства – даже не шаг. В 75-м году Советский Союз подписал Хельсинкские соглашения о безопасности и сотрудничестве в Европе, в том числе по правам человека. Через полгода неуемными «правозащитниками» была создана Московская хельсинкская группа для контроля выполнения Москвой подписанного документа. Находили якобы нарушения, клеветали на строй, проклинали «кровавое ГБ». Организацию подвергли гонениям – и было за что. Членов группы репрессировали. Восьмерых арестовали и приговорили к срокам заключения, шестерых вынудили эмигрировать и лишили гражданства. Еще несколько человек подвергли принудительному лечению в психбольницах. Но никого не расстреляли, хотя общественность требовала. Смутьяны были знатные – до сих пор еще не успокоились.

– Вы знакомы с проектом «12–49»?

– Что вы имеете в виду? – насторожился Урсулович. – Мы не инженеры, в технических характеристиках не разбираемся. Но о том, что есть такой проект и с чем он связан, конечно, знаем. Это приоритетная для учреждения тема. Наша задача – обеспечивать режим секретности, следить, чтобы сотрудники следовали правилам и инструкциям по работе с закрытой документацией. И с этой задачей отдел справляется.

– Сколько людей в вашем подчинении?

– Двое сотрудников со второй формой допуска и двое – с третьей. У меня, как понимаете, первая. В нашем ведении вся копировальная техника, печатные машинки и даже ЭВМ, которые теоретически можно использовать для печати текста.

– Возможна ли утечка секретной информации из отдела?

Вопрос не только покоробил, но и оскорбил. Урсулович начал покрываться пятнами.

– Так, минуточку, Владимир Ильич, – сказал Кольцов. – Давайте уточним одну вещь. Вы занимаетесь своей работой, я – своей. В мои обязанности входит подозревать. Информация может утекать откуда угодно, в том числе из вашего отдела. Последнее – маловероятно, но теоретически допустимо.

– Хоть за это спасибо, – усмехнулся Урсулович. – Нет и еще раз нет, товарищ майор. Это невозможно даже по техническим причинам. Позвольте, я объясню. К нам поступают готовые проекты – после того как с них под надзором наших сотрудников сняты копии. Последние отправляются на «Точприбор» – в заводское КБ. Оригиналы хранятся у нас. Это могут быть проекты отдельных узлов, или, скажем, крупные сборочные единицы. Каждая единица хранения получает инвентарный номер, помещается в отдельную специальную папку, из которой ее невозможно извлечь, не повредив пломбу. Каждая папка опечатывается и передается в хранилище. Ключ от хранилища здесь. – Урсулович показал на массивный стальной сейф в углу. – По окончании рабочего дня он в обязательном порядке передается на вахту, где хранится под охраной в опечатанном шкафу. Охрана учреждения в ночное время усиливается. В хранилище могут работать все сотрудники, но открывать или закрывать помещение могут только двое: я и мой заместитель Барышева Алла Вениаминовна. Печать от папок с документами всегда у меня – это согласовано с руководством предприятия. Подделать ее невозможно. Так что, если злоумышленник проникнет в хранилище, ему придется повредить пломбу, чтобы получить доступ к материалу. Подобных случаев не отмечено – это, знаете ли, очевидно.

«Если только шпион – не вы, Владимир Ильич», – пронеслось в голове Михаила.

– Вы не болеете, не уезжаете в командировки, не ходите в отпуск?

– Понимаю, куда вы клоните. За последние три года я болел один раз. На здоровье не жалуюсь. В командировки не езжу. Отпуск брал два года назад, но отгулял всего неделю. Для полноценного отдыха достаточно выходных. По субботам и воскресеньям институт закрыт. Сотрудники могут войти в здание только с письменного разрешения руководства. Авралы в нашей работе не приветствуются. Плановые задания выполняются исключительно в рабочее время. Я имею полное право передать печать Алле Вениаминовне, но делаю это редко.

– К вам поступают только законченные проекты? Допустим, работа завершена, но эти материалы еще используются. Где хранятся эти документы? Так и лежат на кульманах и на столах?

– Ни в коем случае. Но всякий раз не натаскаешься, это просто неразумно. Во всех отделах есть сейфы, шкафы с замками и пломбами. Сами отделы также закрываются. Это многоуровневая система. Охранники трижды за ночь проходят по коридорам. Не припомню, чтобы в последние годы случались инциденты. Еще есть вопросы, товарищ? Простите, мне нужно работать…

Мнение о человеке не складывалось. Слова о коммунистической морали, нравственности – только слова. Их может сказать любой. Внешне Урсулович выглядел таким, каким пытался предстать – идейно правильным, зацикленным на работе, не очень умным педантом. Но что-то шло вразрез с этим представлением. Лицо сотрудника походило на маску, но глаза были живыми. «Не перехитришь ты меня, майор», – говорили эти глаза. В них что-то то вспыхивало, то таяло. На членство в сообществе темных лошадок товарищ вполне годился…