Девятый круг

Глава шестая

Весь день Кольцова преследовала странная уверенность: зло здесь, оно затаилось, хочет казаться в доску своим. Объяснить природу явления было невозможно, работало не только профессиональное чутье, но и что-то еще, не имеющее отношения к материальному миру…

В восемь вечера члены группы собрались в здании управления. Курили, пили чай из граненых стаканов. Умеренную вольность Кольцов позволял – лишь бы во благо. Отсутствовал Славин: весь день пас Штейнберга.

– Эх, Венечка, Венечка… – покачал головой капитан Некрасов. – Задали вы нам дополнительную работу, товарищ майор. Ладно, зафиксируем, что скажет. Но это пустышка, сами понимаете. Староселов не в деле, иначе не стал бы сдаваться. Задерживать его резона нет, пусть живет. А вообще, эта жеманная публика тусуется на «пятаке» – это место вокруг фонтана в Первомайском сквере. Милиция их гоняет, но они опять приходят – докажи, что не простые отдыхающие. Уголовные дела иногда заводят, но нужны свидетели, очевидцы, крепкая доказательная база. Какой только мерзости здесь нет…

– Приметы, данные Староселовым, отработали?

– Да, это бывший сотрудник германского представительства Людвиг Хоппер – тот еще был барсук… К сожалению, именно его сменил на этом поприще Штейнберг.

– Вот видите, верной дорогой идем. Так, что у нас с наружным наблюдением?

Последние полтора часа провели на свежем воздухе. Работали все. Погода располагала, на улице потеплело, дождя не было. В середине мая темнело поздно, до сих пор сквозь щели в шторах просачивался дневной свет.

Сотрудников спецподразделения «Х» обучали не только ведению антишпионской деятельности. Личный состав был развит всесторонне: сотрудники знали бокс, самбо, могли применять любое оружие – как холодное, так и огнестрельное; знали в совершенстве все виды связи, могли сойти за своих и в бандитской среде, и в научной аудитории; владели навыками наружного наблюдения.

Для связи между собой использовались радиостанции «Нева» и «Чайка» с радиусом действия до 15 километров (для города достаточно). Не сказать, что устройства были миниатюрными, но под куртками помещались и имели вибраторы-«щекотунчики» – сигнализаторы вызова. Для крепления аппаратуры к телу использовалась целая сбруя – справа на груди. Ее называли бесхитростно – «лифчик». Аналогичное устройство для кобуры помещалось слева. Спрятать амуницию в летние месяцы было невозможно – выкручивались как могли. В остальное время года спасала верхняя одежда. В Сибири еще недостаточно потеплело, граждане носили пальто и куртки.

– Итак, круг подозреваемых очерчен, – начал Михаил, – давайте разбираться, что у нас… в круге первом, так сказать. Начну с себя. Директор Богомолов покинул здание в 18.14. Сверхурочные работы не приветствуются – пока, во всяком случае. Наготове стояла ведомственная машина, но он пошел пешком. Оказалось, что живет рядом, на другой стороне проспекта, поблизости от облисполкома – стоит только дорогу на светофоре перейти. Служебную машину он использует для других целей. Пока развернешься в положенном месте – давно пешком дойдешь. Здание переменной этажности в глубине квартала явно не для простого населения.

– Это точно, – подтвердил Некрасов, – депутаты, директора, чиновники из обкома и облисполкома, несколько руководящих товарищей из нашего ведомства… Территория не «озаборена», но есть «глаза» для спокойствия жильцов. Местные знают про этот дом, обходят стороной. По ночам дежурят милицейские патрули.

– Глеб Илларионович вел себя странно. Шел медленно, весь в задумчивости – с таким видом, словно меньше всего хочет домой. Замешкался на переходе, обругал автолюбителя, который посмел ему посигналить. На подходе к дому тащился как черепаха. Посидел на лавочке во дворе, глядя в одну точку. Затем обогнул собственный дом, несколько раз посмотрел по сторонам. Вид у него был откровенно потерянный. В итоге вошел в подъезд – такой обреченный, словно на Голгофу. Меня он не видел, это точно. Проверять, добрался ли до квартиры или завис где-нибудь у соседки, я не стал: рискованно. Двор пустой, дверь скрипит. Если Глеб Илларионович обнаружит, что за ним следят, будет крупный скандал. Человек из обоймы, хотя и не та категория, которой полагается охрана… Возвращаясь обратно мимо института, я засек Урсуловича: он засиделся, покинул здание в 18.35…

– Отлично, – обрадовался Некрасов, – именно этот товарищ оставался без опеки – на всех не хватило людей.

– Опеку я взял на себя, – кивнул Кольцов. – Мужчина хоть не молодой, но ходит быстро. Вышел на улицу Советскую и сразу взял темп – я еле поспевал за ним. Впрочем, возраст дал о себе знать – Урсулович выдохся. Подался было к остановке, к которой подходил троллейбус, но передумал. Проблема с общественным транспортом в вашем городе, товарищ Некрасов, острая. Троллейбусы и автобусы переполнены, ходят редко. Двери так и не закрылись, народ висел на подножках… В общем, объект отправился пешком до самого дома, а проживает он неблизко, фактически у цирка. Мы шли минут двадцать. Объект ни с кем не контактировал, в магазины не заходил. На перекрестке Челюскинцев и Советской стал вести себя странно. Перешел по светофору к церкви, стал топтаться. Словно что-то хотел, но не мог решиться. Активно мешал прохожим, переходящим дорогу. Затем стал осматриваться, чуть не срисовал меня. Хорошо, что прикрыл «Икарус»-«гармошка», вставший у светофора. Когда он уехал, Урсулович все еще мялся. Потом махнул рукой, пересек Советскую и вошел во двор пятиэтажки, где находится магазин «Весна». В этом доме он проживает, на четвертом этаже. Довел я его почти до квартиры, слышал, как он звонит в дверь; открыла женщина, стала ворчать, что опять забыл про хлеб – видимо, жена.

– «Весна» – магазин для новобрачных, – пояснил Некрасов, – товары для брачующихся, одежда, посуда, всякая мелочь, часто выбрасывают дефицит. Счастливые влюбленные подают заявление в загс, там им выдают талоны в «Весну» – и можно отовариваться. Людям с улицы ничего не продадут. Но народ выкручивается. Подают заявление: мол, хотим жениться. А сами почти незнакомы. Получают талоны, а на регистрацию, понятно, не являются. Бегут в «Весну», чтобы прикупить дефицит, а там, как правило, пусто, потому что такие же до них все выгребли…

– А что, нормальная схема, – оценил Москвин, – главное, ненаказуемая. Как докажешь? Ну, не явились на регистрацию – может, любовь прошла.

– По Лазаренко, – подал голос капитан Некрасов. – Субъект видный, женщины оборачиваются. И одет неплохо, лучше, чем основная масса. На женщин не смотрит, семья превыше всего. Живет на Зыряновской, за шоколадной фабрикой – путь неблизкий, только на трамвае можно добраться. Трамвай – на Оперном или на Серебрянниковской. По дороге на остановку зашел за хлебом, ирисок детям купил. Стояла очередь, но продавщица его узнала, без очереди отоварила. Видно, постоянный клиент. Народ, понятно, в крик, но народ в таких ситуациях ничего не решает. В общем, накупил всего, побежал на трамвай – тот как раз подходил к остановке. Проехал две остановки и вышел.

– Зачем? – спросил Кольцов.

– Вот и я подумал – зачем? До дома – четыре остановки. Но не спрашивать же у него? Тоже вышел. Лазаренко был какой-то дерганый, кусал губы. На остановке стояла единственная будка таксофона, он вошел, стал звонить. Что-то не сработало, вышел раздраженный, попросил у меня двухкопеечную монету…

– У тебя, Виктор Алексеевич? – на всякий случай уточнил Кольцов.

– У меня, – подтвердил Некрасов, – я рядом стоял, хотел подглядеть, какой он номер набирать будет. Не волнуйтесь, товарищ майор, он меня не знает. Дал ему монету: не жалко, он поблагодарил, сунул мне две копейки копейками – и снова в будку. Набранный номер, к сожалению, я не разглядел: он спиной повернулся. Разговаривал минуты четыре, а когда вышел, словно гора у человека с плеч свалилась. Дышал ровно, улыбался. Подошел трамвай, мы сели – он в переднюю дверь, я сзади. Больше ни с кем в контакт не вступал. Семья встретила радостно, дети кричали наперебой – похоже, девочки; в общем, с семейной жизнью у человека полный порядок…

– Странно, – пожал плечами Кольцов, – зачем выходил-то? Дотерпеть не мог? Автоматы везде. Не слышал, о чем он говорил?

– Не слышал, – признался Некрасов. – Наши будки, когда не надо, герметичнее подводных лодок. У двери постоял: жена кричала, что пришла сегодня раньше, ужин уже готов, можно лечь пораньше – хоть выспаться.

– Завтра, кстати, похороны Запольского, – напомнил Швец, – от института поедет делегация, Лазаренко ее представляет.

– Скучный тип, – заключил Некрасов. – Но иногда совершает необъяснимые поступки.

– Нужно выяснить, кому звонил с остановки Лазаренко, – поставил задачу Кольцов. – Технически это возможно – нужно лишь навестить АТС и показать служебный документ. Остальное они сделают сами. Уточнить номер таксофона. Время звонка нам известно… Нам же известно время совершения звонка? – он пристально посмотрел на Некрасова. Тот замялся. – Понятно, – вздохнул Михаил.

– Да нет, товарищ майор, попробуем. С секундомером, понятно, не стоял, но приблизительное время помню – плюс-минус пять минут…

– За это время таксофоном могли воспользоваться несколько раз. Ладно, выясняйте, это лучше, чем ничего.

– Поведение Погодиной тоже вызывает вопросы, – произнес Алексей Швец. – С виду тихоня, но ведет себя странно. Живет на Ленина – в доме, где расположен магазин «Орбита»… – Швец усмехнулся. – В слове «Телевизоры», что горит аршинными буквами на крыше здания, отпала первая буква. Не пойму, это недосмотр персонала или скрытая характеристика продаваемой техники… Но – к делу. Погодина также игнорировала общественный транспорт, пошла пешком. Сделала крюк – через площадь Ленина, где зашла в Центральный дом книги. Слонялась по залам подозрительно долго, переходила из отдела в отдел, листала какие-то атласы, справочники. Словно ждала кого-то. В контакт ни с кем не вступала. Посмотрела на часы, спохватилась, покинула здание. Перебежала на улицу Ленина и заспешила домой. Остановилась только раз – напротив кинотеатра «Победа», изучила афиши – и снова в путь. Через десять минут была дома – это кирпичное 9-этажное здание. Поднялась на лифте на пятый этаж, вошла в квартиру. Через три минуты оттуда вышла пожилая женщина, судя по сопроводительным репликам, – мать. Видимо, сидела с ребенком. За женщиной я не следил – она отправилась к домам на Комсомольском проспекте. В последующие полчаса Погодина квартиру не покидала.

– А мне пришлось полетать по городу, – вздохнул Вадик Москвин. – Мышковец Галина Сергеевна – та еще штучка. Только свернула на проспект – ее словно подменили. Стала нервной, беспокойной. Кинулась к телефонной будке. Там занято. Вышла на проспект, подняла руку, остановилось такси. Уехала, в общем. Я давай метаться. Хорошо, пустая машина шла – сунул водителю корки, и давай пасти Галину Сергеевну. Она проследовала мимо автовокзала, выехала на Большевистскую. Зачем-то свернула на Добролюбова, остановилась. Постояла несколько минут, потом – на Кирова, то есть в обратную сторону, там плутала по частному сектору. Можно представить, как измучила своего водителя… Тот со злости развернулся под носом у трамвая – и снова в центр. Похоже, передумала ехать по адресу. Вышла на улице Восход – и домой. Там идеальный ориентир – двухэтажный пивной бар. За баром – ее дом, живет на восьмом этаже. Вышла из такси сама не своя – терзало что-то. Чуть не плакала. Помялась у подъезда, вытащила шпильку из волос – и в дом. Я проследил – она действительно добралась до квартиры и заперлась…

– Завидую, – усмехнулся Швец, – мне бы так по лестницам бегать. Восьмой этаж – не шутка.

– Пробежался, – согласился Москвин, – лифт неспешный, а то оторвалась бы.

– Такси, в которое она села, стояло или ехало? – уточнил Кольцов.

– Ехало, товарищ майор. По левой полосе двигалось – резко свернуло к обочине, когда она руку подняла.

– Понятно. – Михаил сделал пометку в блокноте. – Ну, что ж, провел время, город посмотрел… Надеюсь, таксисту не платил?

– Я что, больной? – обиделся Вадим. – На это никакой зарплаты не хватит. Таксист и не пикнул, только вздыхал всю дорогу.

– И только у меня все серо и неинтересно, – сообщил Григорий Вишневский. – Голубева покинула институт ровно в 18 часов. На крыльце встретилась с мужем: он работает в том же учреждении, но двумя этажами выше и к нашему проекту отношения не имеет. Пешком отправились домой: по Советской, мимо памятника Глинке у консерватории, через Главпочтамт, зашли в универсам. Магазин огромный… только брать нечего. Молоко, сок в трехлитровых банках, солянка, хлеб – пожалуй, и все. Продавали колбасу с тележек у служебных выходов: в одном конце по 2.20, в другом – по 2.70. Две очереди. Подумали и встали туда, где по 2.70.

– Растет благосостояние наших людей, – подметил Москвин.

– Лучший магазин когда-то был, – пояснил Некрасов. – «Универсам» на Ленина, единственный магазин самообслуживания. И товары водились, и столы заказов работали. Можно было позвонить, тебе отложат товар – придешь в удобное время, как белый человек, рассчитаешься, заберешь… Сейчас столы заказов только в обкоме и горкоме остались, а ассортимент продуктов – сами знаете.

– Отстояли очередь, покинули магазин, – невозмутимо продолжал Вишневский. – Твоя Погодина, Алексей, как раз стояла спиной к универсаму и глазела на афиши, как на новые ворота. А ты ее пас – метрах в двадцати. Понравилась гражданка?

– Ладно, утер, – хмыкнул Швец. – Не заметил тебя.

– Немудрено. Фигуранты тоже друг друга не заметили – разошлись правыми бортами, как корабли британского флота. Голубевы двинулись домой – по Урицкого, мимо ЦУМа. Проживают в обычной «хрущевке» на проспекте Димитрова, четвертый этаж. Только поднялись, из квартиры выскочил отрок с сетками, набитыми молочными бутылками, побежал сдавать. Так спешил, что меня чуть с лестницы не сбросил…

– Нормальная статья дохода, – пробормотал Кольцов. – Мелочь, а приятно. Это, видимо, тот самый отрок, что оканчивает школу.

– Я покурил возле дома, – продолжал Вишневский. – Вечер что надо. Пацан вернулся – уже пустой. Тоже стал ждать. Подошла длинноногая девчонка, схватила его под руку, и оба убежали за угол. Первая любовь, или что там у них. Ничего такая, смазливая.

– А вшивый все о бане, – покачал головой Кольцов. – В общем, много чего, а фактически ноль. Завтра продолжим наружное наблюдение. В институт не пойдем, пусть «крот» успокоится. Что у Славина?

– Последний раз выходил на связь полчаса назад. – Некрасов посмотрел на часы. – Мается у дома, где живет Штейнберг. Проблемы у него в семейном плане, нервничает…

– Прогуляюсь перед сном, пообщаюсь с Николаем. – Михаил поднялся. – Может, подменю его на час. Это ведь рядом?

– Да, – кивнул Некрасов, – третий поворот с проспекта. Только будьте на связи, товарищ майор. Мы еще нужны?

– Отдыхайте.

Вечер был тих и приятен. Темнело неторопливо – природа давала людям возможность закончить дневные дела. В отдельных окнах уже горел свет. Проспект был пуст – проносились только отдельные машины. Дорога заняла несколько минут. На часах 20.45, до полной темноты оставалось минут сорок.

Дом, в котором проживали иностранцы, располагался в глубине квартала, перпендикулярно проспекту. Здесь хватало зелени, вдоль тротуара выстроились кусты акаций. На тихую улочку выходили три подъезда здания. Дом напротив был не такой вычурный, но его недавно покрасили, и теперь он тоже производил приятное впечатление. В нем располагались квартиры попроще – для наших граждан.

У подъезда на лавочке в окружении зелени сидел Николай Славин и уныло курил. Вскинул голову, удивился:

– Товарищ майор? Неожиданно…

– Докладывай, Николай. – Кольцов пристроился рядом, достал сигарету. Свежий оздоровительный воздух неплохо сочетался с сигаретным дымом.

– Да ничего не происходит, – буркнул Славин. – В 9.30 утра Штейнберг вошел в представительство. На обед сбегал домой, перекусил. В пятом часу отправился на променад: дошел до площади Ленина, поторчал у Оперного. Кстати, эту красоту его пленные соотечественники в 45-м достраивали… Потом двинулся обратно мимо горкома, горсовета. Купил газету «Советский спорт» в киоске «Союзпечати», пошел домой. С тех пор я его не видел. Вон окно второе справа, на последнем этаже. Несколько минут назад он включил там свет. Думаю, что-то почувствовал, будет выжидать, паиньку из себя строить.

– У тебя что-то случилось?

– Да, товарищ майор, – уныло подтвердил Славин. – Дочке шесть лет, у них в детском садике вспышка кишечной инфекции. Рассольник оказался старым, а им детей накормили… Десять малышей в больницу увезли. У Машули тоже живот крутило, но уже легче, разрешили домой забрать. Жене звонил два часа назад – мечется вокруг нее, таблетками кормит. А мне с работы никак не вырваться…

– Дуй, Николай, – разрешил Кольцов. – Дети – это святое. Подежурю за тебя, посижу часок. Штейнберг все равно скоро спать ляжет.

– Правда? – обрадовался Николай. – Вот спасибо, товарищ майор. Буду должен. Так я побегу? Мне еще на автобусе четыре остановки…

Окрыленный Славин умчался. Михаил докурил, бросил бычок в урну. Свет в окне продолжал гореть. Сумерки сгущались, но пока еще видимость не пропадала. По тротуару иногда проходили люди. Проследовала шумная компания; парни были навеселе, но случайных прохожих не цепляли. Снова все стихло. Делалось свежее.

Михаил поежился, поднял воротник плаща. Поднялся, прогулялся вдоль дорожки, проводил глазами припозднившуюся девушку со стройной фигурой. А когда отыскал глазами окно, насторожился – свет там уже не горел.

Соседние окна тоже были темные. Спать лег? Вроде рано. Интуиция зашевелилась, стала что-то нашептывать. Михаил пересел на лавочку напротив, стал ждать.

Через три минуты Штейнберг вышел из дома. Это точно был он – подтянутый, с близко посаженными маленькими глазками и ниточкой усов под носом – а-ля фюрер. Одет в короткую серую куртку. Куда собрался?

Иностранец прошел по дорожке от подъезда, ступил на тротуар. Присел на корточки, делая вид, что завязывает шнурок, а сам исподлобья озирался. Выбранная позиция оказалась удачной. Объект находился практически рядом, но майора не видел. Результат наблюдения Штейнберга удовлетворил. Он поднялся и неспешно двинулся к проспекту. Несколько раз проверялся, а прежде, чем свернуть, сделал остановку и пристально оглядел пройденный путь.

Кольцов выжидал, и лишь когда объект свернул влево, выбрался из убежища и припустил следом. Штейнберг по диагонали пересекал проезжую часть, игнорируя правила дорожного движения. Поднявшись на бордюр, он снова огляделся. Серая видимость еще витала. Немец двинулся вниз по правой стороне проспекта – в направлении Коммунального моста.

Михаил шел слева. Но это его не устраивало – улица была широкой, полосы встречного движения разделял бульвар. Он перешел проезжую часть, двинулся по аллее.

Немец больше не крутился. Он миновал «Дом с часами», сунул руки в карманы, что-то насвистывал. Редкие прохожие не обращали на него внимания.

Михаил ушел с бульвара, перебежал на правую сторону. А когда Штейнберг все же обернулся, майора удачно прикрыл подвернувшийся тополь. Штейнберг сбавил скорость, делал вид, что просто гуляет. Возможно, так и было. Но зачем постоянно озираться?

Объект покосился на проплывшую мимо вывеску «Винно-водочные изделия». Магазин был закрыт – алкоголь продавался только до 19.00. Выбор продукции был невелик – причем везде. Приличные напитки доставали по знакомству. Как говорил Аркадий Райкин: «Через заднее крыльцо, через завсклад, товаровед…» Продавалась водка по 3.62 – цена единая на всем советском пространстве. А та, что лучшего качества, например «Столичная», стоила уже 4.12. Шампанское – только по праздникам. Витрины украшали портвейн «Три семерки», «плодово-выгодный» «Агдам» – эталон низкокачественной продукции…

Штейнберг вдруг сошел с дистанции и направился к телефонным будкам, прижавшимся к стене дома. Обычно будка была одна, а тут – сразу три и все свободные.

Штейнберг вошел в среднюю, прикрыл дверь. Времени на размышление не было. Объект уже вставил монетку и набирал номер. Стекла в этих будках не мыли, похоже, с судьбоносного 20-го съезда КПСС.

Михаил вошел в третий по счету таксофон. Объект за двойным стеклом превратился в размытое пятно. Он отвернулся, ждал, пока на другом конце снимут трубку. Положение складывалось некрасивое: немец видел, что в соседнюю будку кто-то вошел. Горсть мелочи в кармане и ни одной двухкопеечной монеты! Мошенники поступали просто: у обода монеты просверливалось отверстие. В него вставлялась тонкая проволока. Денежку помещали в монетоприемник, набирали номер. Требовался навык – выдернуть монету в тот момент, когда автомат ее еще не съел, а подключение уже прошло…

Две копейки нашлись в другом кармане. Штейнберг уже говорил – раздавался невнятный бубнеж.

Михаил вставил монету, набрал номер. Трубку сняли на третьем гудке.

– Демаков? Приветствую. Кольцов беспокоит.

– Михаил Андреевич? Здравствуйте! – старший лейтенант милиции несказанно обрадовался. – Есть работа? А я уж беспокоиться начал, что вы про меня забыли.

– Понравилось? Нет, Андрей, работы пока нет, только сутки прошли. Но скоро появится. Так что будь наготове. Находишься в резерве, – чуть не вырвалось: «в действующем».

– Так я всегда готов, товарищ майор, – заверил оперативник.

Штейнберг еще не закончил разговор, стоял к майору спиной.

– Понимаю, товарищ майор, дело секретное, но… – Демаков замялся. – Может, хоть намекнете – подвижки есть?

Штейнберг закончил беседу, вышел из будки, покосившись на соседний таксофон.

– Все отлично, милая, – громко сказал Кольцов, – работаем, времени на отдых нет совершенно. Передавай привет дяде Григорию, тете Вале…

– Чё? – не понял абонент.

Штейнберг удалялся, не оглядываясь.

– Через плечо, – проворчал Михаил, – так надо. Все, Демаков, не удивляйся, прощаться не буду…

Штейнберг спустился по проспекту к собору Александра Невского, свернул направо. Майор не терял его из вида. Фигура иностранца выделялась в уплотняющихся сумерках. Он пересек примыкающую дорогу, двинулся к мостику над остановочной платформой «Центр».

С прибывшей электрички поднимались люди. Михаил ускорился, слился с толпой. Спускаться на пути Штейнберг не стал, пошел дальше. Это были окрестности улицы Спартака – место глуховатое, хотя и приближенное к центру.

Немец пересек мост, направился к домам, примыкающим к улице Фабричной. Он явно не гулял: в таких местах вменяемые граждане не гуляют. Вести наблюдение становилось все труднее. Он исчез за углом пятиэтажки, всплыл на дальнем ее торце. Дальше тянулся пустырь.

Жизнь еще не замерла: где-то лаяли собаки, голосили дети. На краю пустыря находился старый трехэтажный дом, предназначенный под снос. Его обнесли забором, причем давно: досок в ограде осталось немного. К работам не приступали и, похоже, не собирались. Строительная техника отсутствовала, предупреждающие знаки тоже. Зияли пустые глазницы оконных проемов. Стены осыпались, прогнулась крыша. В единственный подъезд вело развалившееся крыльцо.

Михаил подошел к забору. Сначала растерялся – Штейнберг пропал. Но нет, объявился – смутная фигура направлялась к подъезду. Встал, осмотрелся, снова продолжил путь, обогнул гору мусора. Осторожно поднялся на крыльцо и растворился в темноте заброшенного дома.

Первый порыв – бежать за ним. И что? Объект засечет слежку, и толку не будет. Соблазн был велик, но майор выжидал. Что в этом доме у шпионов? Тайник для обмена посланиями? Ничего другого в голову не приходило. В принципе удобно. Место не столь отдаленное, в зоне пешей доступности, и никого вокруг. Забежал человек в заброшенный дом по нужде, бывает. Просто не дошел до общественного туалета. Как до него дойти, если в огромном городе их всего пять? И власти эта проблема никоим образом не волнует…

Михаил вздрогнул: за спиной раздался оглушительный крик – пронеслась стайка ребятишек. Не спалось сорванцам. Пацаны заразительно кричали и прекрасно ориентировались в сумраке. Постороннего «дяденьку», прилипшего к забору, кажется, не заметили. Хлопали резинки: работали самострелы. Увлечение было повальным, невзирая на синяки, шишки, а у кого-то и выбитые глаза. В щадящих вариантах использовались прищепка и резинка от трусов – такие самострелы били горохом и большого вреда не приносили. В «усовершенствованных» вариантах применялась резина круглого сечения и собранный из проволоки спусковой механизм, жестко закрепленный на ложе. Такие экземпляры стреляли «пульками» – гнутыми кусками толстой проволоки, имели приличную дальность и завидную убойную силу.

Вслед за первым отрядом появился второй. С гомоном и улюлюканьем пацаны промчались вдоль торца дома, ведя огонь по «противнику». Распахнулось окно, сварливая баба обложила подрастающее поколение матом.

Потом настала тишина – а были ли мальчики?

Штейнберг возник через несколько минут – выбрался из дома, возвращался. Тьма уплотнялась, но это точно был Штейнберг – подтянутый, в короткой куртке, с седоватой порослью на макушке. Объект остановился посреди пустыря, поводил носом. Затем облегченно выдохнул – видимо, совместил приятное с полезным.

Темнело с каждой минутой – объект превращался в смазанный силуэт. Михаил отодвинулся, присел на корточки, подогнув полы плаща. Дождя сегодня не было, земля не раскисла, но лучше не давать грязи шанса…

Штейнберг ничего не почуял: прибора ночного видения у него не было. Он перебрался через символическую ограду, заспешил на дорожку вдоль пятиэтажки. Можно справиться в одиночку, используя фактор внезапности, но что это даст? Произвол советских властей! Гулял человек, никого не трогал, забежал по нужде в заброшенный дом. И не докажешь обратного. Шпион с гарантией уйдет на дно, затаится, и все усилия насмарку…

Продолжать слежку смысла не было. Придет домой и завалится спать – он свое дело сделал (предположительно, забрал послание из тайника; или, наоборот, поместил его туда).

Михаил угрюмо смотрел, как удаляется силуэт. Штейнберг свернул за угол. Прошла минута. 21.45 – извещали светящиеся стрелки часов. Округа погрузилась в тишину и спокойствие. Пацаны с самострелами не возвращались. Штейнберг явно не чувствовал опасности, действовал в штатном режиме. Про интерес Комитета к институту он, конечно, знал, но то, что вышли на него лично, – нет. Иначе сидел бы дома. Шпионы такого уровня даже при гипотетической опасности замораживают активность. Это был хоть небольшой, но козырь…

Текли минуты, в окружающем пространстве ничего не менялось. Михаил отключил питание рации – странно, что не сделал этого раньше. Лишние звуки могли все испортить. «Допускаешь ошибки, майор». Ждать, что в заброшенный дом придет кто-то еще, явно не стоило. Неделю можно ждать.

Он перебрался через забор, двинулся к заброшенному дому. Глыба приближалась, чернели пустые окна. Часть стены была выломана, валялась горка кирпичей. Угрожающе висел дощатый карниз.

Кольцов обогнул горку битого стройматериала, перешагнул через порог, взявшись за трухлявый косяк. Навалилась темнота, острые «благовония», среди которых запах сырой штукатурки был самым приятным. Миниатюрный фонарик, подаренный женой на 23 февраля, всегда находился под рукой. Лучик света пробил темноту, озарил фрагмент аварийной лестницы на второй этаж. Подниматься явно не стоило – посреди пролета зиял провал, ступени висели на сухожилиях арматуры. И Штейнберг вряд ли поднимался – для этого требовались чудеса эквилибристики.

Справа от лестницы проступал проем – проход в коридор. Царило запустение. Из стен торчал рваный уплотнитель, обрывки проводов. Пол скрипел, но не везде. Приходилось держаться за стену, прощупывать дорогу ногой, прежде чем ступить.

Открылся коридор, несколько дверей. Посреди прохода чернел очередной провал – теперь уже в полу. Это сужало зону поисков – вряд ли шпионы прыгают через эту яму.

Он ходил по квартирам, не выключая фонарь. Мебель вывезли, осталась одна рухлядь. Старые газовые плиты на кухнях, рукомойники, трубы – все насквозь прогнило, пришло в негодность. Дом в таком виде стоял давно.

Майор вошел в последнюю квартиру, побродил по комнатам. Высился старый «славянский» шкаф с подкосившейся ногой. Дверь распахнулась, висела на одной петле. Квартира состояла из двух крохотных комнат – в такой немудрено заболеть клаустрофобией.

Он осмотрел все места, пригодные для тайника, прощупал стены. В какой-то миг сообразил: этим можно заниматься до второго пришествия. Тайник со стороны должен быть незаметен: незакрепленная половица, полость в стене, прикрытая обоями… Он застыл, начал думать. Сегодня точно не повезет. Наутро прислать людей, пусть поработают, заодно посидят в засаде – разве не должен сюда кто-то прийти? К сожалению, не только шпион: судя по запахам, сюда забредали многие…

Он стоял посреди прихожей, странные мысли витали в голове. Ведь агентом может оказаться и женщина. Прошедший день это наглядно продемонстрировал. Пятьдесят на пятьдесят. Изнеженная Погодина, брезгливая Мышковец Галина Сергеевна, чисто одетая Голубева. Они согласны приходить в этот хлев, чтобы забрать или передать послание? Нереально. Брезгливость и отвращение – не последний аргумент. В таком местечке можно нарваться и на другие неприятности.

Вторая мысль: тайник не может находиться в глубине дома. Он у входа, в районе лестницы. Вошел, сделал дело и сразу вышел. Штейнберг отсутствовал пару минут. Не будут шпионы усложнять себе и без того непростую жизнь…

Он вышел в коридор, двинулся к выходу. До проема оставалось несколько шагов, луч света обрисовал аварийную лестницу. За порогом скрипнула половица. Могло и показаться. Или нет? Старый дом издает разные звуки.

Михаил остановился, сердце беспокойно забилось. Оружия при себе не было: так и не удосужился получить! Текущая работа не предполагала погонь и перестрелок.

Он стоял и вслушивался, затаив дыхание. Звук не повторялся, возможно, почудилось. Перенес тяжесть тела, шагнул вперед. Предательски скрипнуло под ногами. Уже не важно. Он сжал кулак, отправился дальше, готовясь бить злоумышленника в челюсть.

Тяжелый удар обрушился на голову. Такое ощущение, что обвалилась крыша. Сознание шатнулось, но пропало не сразу. Но конечности онемели, подкосились ноги. Он схватился было за косяк, но рука провалилось в пустоту. Рядом кто-то дышал – тяжело, с надрывом. Второго удара не последовало, хватило одного. Сознание заволок туман, майор уже не помнил, как падал…

Жизнь возвращалась, но не очень быстро – шаг вперед, два назад. Зверски болела голова, просто раскалывалась. Майор госбезопасности лежал на полу, как бродяга, упирался затылком в порог. Конечности худо-бедно слушались. Он очнулся от собственного душераздирающего стона, открыл глаза. Начал подниматься, встал на колено. Царила темень. Фонарь куда-то укатился. Рядом – никого, он находился один в доме.

Кое-как поднялся, прижался к стене, переживая приступ головной боли. Ноги ослабли, пришлось опуститься на корточки. Состояние было – как с чудовищного бодуна. Подобный позор он переживал лишь однажды, в смутные студенческие годы: сгорал от стыда, боялся выйти в люди и дал себе зарок, что такое не повторится. И, в общем-то, не повторялось…

Несколько минут он приходил в себя, ощупывал голову. Кровь не шла, но шишка на макушке надулась тугая. Видимо, кирпичом хватили – плоской гранью. Такого добра здесь валялось с избытком. Память возвращалась, хотя и не с той скоростью, на которую он рассчитывал. Вспомнился скрип половицы – кто-то ждал его за углом. Штейнберг вернулся? Кто-то другой? Это точно был мужчина: во‑первых, сила удара, во‑вторых, тяжелое, сиплое дыхание…

Рука дрожала – пришлось поддержать ее второй рукой. Часы показывали начало первого. Он провалялся без сознания два часа! Спасибо, что живым оставили… Машинально обшаривал карманы. Документы на месте, это главное. Рация тоже на месте, он отключил ее перед тем, как войти в дом. Дрожащий палец нащупал тумблер, перевел его в положение «включено». Закружилась голова, Михаил прижался затылком к стене.

Сработал «щекотунчик» – аппарат завибрировал. Насилу извлек из «лифчика» и поднес к губам.

– Михаил Андреевич, слава богу… – Голос Вадима Москвина дрожал от волнения. – С вами все в порядке? Мы уже восемь раз пытались с вами связаться… Не понимаю, что вы говорите, давайте громче… Вы живы?

– Нет, Вадим, меня уже расчленили и раскладывают по мешкам…

– Я не понимаю, по каким мешкам?

– По картофельным… Все в порядке, Москвин, отбой тревоги, скоро приду…

– Ну вы даете, товарищ майор, – сотрудник облегченно выдохнул. – А мы в панике: вы в гостиницу не вернулись. Версии разные строим: собутыльников нашли на детской площадке, любовницей обзавелись в чужом городе…

– Вадим, иди ты знаешь куда?

– Знаю, товарищ майор. Может, помощь требуется? Скажите, где вы находитесь?

– Не знаю, Вадим, тут черт ногу сломит… Успокойся, доберусь.

Наверное, зря он отказался от помощи. Но как объяснить, где ты находишься?

Головная боль не унималась, конечности плохо слушались. В городе настала ночь, на улице не было ни души. Он брел по незнакомому захолустью, выбрался к мосту над путями, чуть не загремел с высоты, когда прислонился к ограждению. Пошел дальше, перебрался через дорогу, поплутал вокруг собора, пока не оказался на проспекте. Михаил напоминал пьяного – шатался, голова не работала.

Затормозил патрульный экипаж, подошли двое в форме.

– Выпивали, гражданин? – строго осведомился один. – Смотри, Серега, да он на ногах не стоит. Вроде одет прилично, только грязный какой-то… Как же вас так угораздило, гражданин? Нехорошо. Грузим его, Серега, повезли в вытрезвитель. Не сопротивляйтесь, гражданин, это для вашего же блага.

– Кретины… – прохрипел Михаил. – От меня разве пахнет? По голове дали… Комитет государственной безопасности, майор Кольцов… Удостоверение слева, во внутреннем кармане…

– Ага, а я Сальвадор Альенде, президент Чили, – засмеялся милиционер. – Ты кого кретинами обозвал, приятель? Давно по чавке не получал?

– Подожди, Никита, он вроде не пьяный. – Второй оказался умнее: запустил руку во внутренний карман, извлек удостоверение, осветил его фонарем. – Во дела, приятель…

Дальше все было более-менее. «Загулявшего прохожего» посадили на заднее сиденье «уазика», со всеми почестями доставили в управление, до которого было рукой подать, попросили прощения, справились, не нужна ли помощь.

Михаил отмахнулся. Навстречу уже спешили его сотрудники.