Дживс и Вустер

Глава 1

Если мне не изменяет память, я пел арию тореадора из оперы «Кармен», когда, лежа в ванне, заметил на груди пятнышки. Розовые, как первые проблески зари. Я с беспокойством разглядывал их. Мне не свойственно паниковать по пустякам, но я решительно отказываюсь быть пятнистым, наподобие пардуса, по выражению Дживса, а этот самый пардус вроде бы из того собачьего семейства, название которого начинается на букву «д».

– Дживс, – сказал я за завтраком, – у меня на груди появились пятнышки.

– Вот как, сэр?

– Розовые.

– В самом деле, сэр?

– Мне они не нравятся.

– Вполне понятная неприязнь, сэр. Позвольте спросить, они зудят?

– Вроде бы да.

– Я бы не рекомендовал их чесать.

– Тут я не согласен. Против пятнышек следует применять решительные меры. Вспомните, что сказал поэт.

– Сэр?

– Поэт Огден Нэш[335]. Он написал стихи в защиту привычки чесаться. Кто такая Барбара Фритчи, Дживс?

– Это леди, сэр, которая стяжала себе славу во время войны между Севером и Югом в Америке.

– Женщина с сильным характером? И ей можно полностью доверять?

– Насколько мне известно, да, сэр.

– Так вот что написал поэт Нэш. «Барбару Фритчи я почитаю и с полной уверенностью утверждаю: старушка смело бралась за дело и чесала там, где у нее зудело»[336]. Но я не ограничусь чесанием. Я обращусь к помощи опытного врача.

– Весьма благоразумное решение, сэр.

Трудность заключалась в том, что если не считать кори, перенесенной в младенчестве, я никогда ничем не болел и знакомых врачей у меня не было. Но тут я вспомнил, что мой американский приятель, Типтон Плимсол, с которым мы обедали накануне вечером по случаю его помолвки с Вероникой, единственной дочерью полковника и леди Гермион Ведж из Бландингс-Касл, что в Шропшире, упомянул какого-то врача, который однажды ему здорово помог. Я решил позвонить Типтону, чтобы узнать имя и адрес этого врача.

Типтон долго не брал трубку, а когда наконец ответил, принялся возмущаться, что его разбудили в такую рань. После того как он излил мне душу, я сменил тему и, в свою очередь, тоже излил ему душу, и тут он проявил участие и сообщил мне необходимые сведения. Все разузнав, я вернулся к Дживсу.

– Я поговорил с мистером Плимсолом, Дживс, и теперь знаю, что делать. Он настоятельно рекомендует, не теряя времени, обратиться к медику Э. Джимпсону Мергэтройду. По его словам, если мне нужен врач-весельчак, который, тыча в ребра стетоскопом, расскажет сначала анекдот о двух ирландцах по имени Пэт и Майк, а потом о двух шотландцах по имени Майк и Сэнди, то в таком случае Э. Джимпсон мне не подходит. Если же я ищу врача, который знает, как лечить пятнышки, то, вне всякого сомнения, именно он мне и нужен, поскольку изучил эти самые пятнышки вдоль и поперек и лечит их, можно сказать, с детства. Оказывается, с Типтоном недавно приключилась такая же беда, и Мергэтройд в два счета вернул его к жизни. Так что пока я переодеваюсь в нечто более импозантное, пожалуйста, свяжитесь с ним и узнайте, когда он сможет меня принять.

Едва я скинул свитер и фланелевые брюки, в которых завтракал, как Дживс сообщил мне, что Э. Джимпсон ждет меня в одиннадцать. Я поблагодарил его и попросил позвонить в гараж, чтобы мне подогнали машину без четверти одиннадцать.

– Немного раньше, сэр, позволю себе предложить, – сказал Дживс. – В городе оживленное движение. Не лучше ли взять такси?

– Нет, и вот почему. Я намерен после визита к врачу съездить в Брайтон и глотнуть морского воздуха. Вряд ли оживление на улицах будет больше, чем обычно.

– Боюсь, это не так, сэр. Сегодня утром проводится демонстрация протеста.

– Как, опять? Похоже, последнее время их устраивают каждый час, правда?

– Верно, сэр, редкими их не назовешь.

– Не знаете, по какому поводу протестуют сегодня?

– Затрудняюсь ответить, сэр. Повод может быть любым. Народ недоверчив, склонен роптать и, как повелось, власть во всем обвинять.

– Поэт Нэш?

– Нет, сэр, поэт Геррик[337].

– Сказано довольно-таки язвительно.

– Да, сэр.

– Интересно, чем его так допекли. Наверное, оштрафовали на пять фунтов за то, что он не прочистил трубу у себя на крыше.

– Я не располагаю сведениями на этот счет, сэр.

Спустя несколько минут я уже сидел за рулем своего спортивного авто, направляясь на условленную встречу с Э. Джимпсоном Мергэтройдом. Для больного, у которого на груди высыпали пятнышки, я чувствовал себя до странности легко и беспечно. Утро было великолепным, я быстро катил вперед и готов был запеть от избытка чувств. Но вскоре мой автомобиль поравнялся с толпой демонстрантов и застрял. Я откинулся на спинку сиденья и стал благодушно наблюдать за происходящим.

Глава 2

Не знаю, по какому поводу протестовали эти бедолаги, но он явно задевал их за живое. К тому времени, когда моя машина оказалась в окружении демонстрантов, многие из них уже переходили от диких воплей на язык бутылок и камней, и полицейским, которые там присутствовали в изрядном количестве, это, похоже, не особенно нравилось. Вот уж кому не позавидуешь в подобных ситуациях, так это полицейскому. Всякий, кому не лень, может запустить в него бутылкой, но если он попробует швырнуть ее обратно, то назавтра все газеты поднимут вой, обличая зверства полиции.

Однако терпение даже самого кроткого полицейского не безгранично, и мне показалось – а в таких делах у меня есть опыт, – что еще мгновение, и глубины ада содрогнутся. Чего доброго, машину мне поцарапают.

Во главе демонстрации шла девушка, я присмотрелся к ней и с удивлением понял, что она мне знакома. По правде говоря, я даже когда-то делал ей предложение. Ее звали Ванесса Кук, мы познакомились на вечеринке с коктейлями, и она была столь ослепительно прекрасна, что не прошло и двух минут после того, как я принес ей мартини и порцию маленьких сосисок на шпажках, а я уже сказал себе: «Смотри, Бертрам, дело стоящее. Вперед, не упусти свое счастье». И по истечении положенного срока предложил ей слияние фирм. Но увы, я был не в ее вкусе, и из этого ничего не вышло.

Разумеется, тогда сердце Вустера было разбито, но теперь, оглядываясь на почившее прошлое, я вижу, что мой ангел-хранитель не дремал и заботился о моем благе. Иными словами, ослепительная красота – это, конечно, замечательно, но не в ней счастье. Воображаю, какая семейная жизнь ждала бы меня с этой юной красоткой. Она бы только и делала, что бегала на демонстрации, а мне пришлось бы ее сопровождать и бросать бутылки в полицейских. Страшно подумать, во что бы я влип, будь хоть немного привлекательнее. Эта история послужила мне хорошим уроком – никогда не теряй веру в своего ангела-хранителя, поскольку они, эти самые ангелы-хранители, вовсе не дураки.

Рядом с Ванессой Кук шагал здоровый верзила без шляпы, который тоже оказался мне знаком. Это был О. Дж. (Орло) Портер. В Оксфорде мы жили по соседству, здоровались, встречаясь на лестнице, да иногда одалживали друг у друга чашку сахара, только и всего. Никакой дружбы между нами не было, поскольку Орло подвизался в профсоюзе, где, по слухам, выступал с пламенными, крайне леворадикальными речами, а я из тех людей, которым нравится просто жить в свое удовольствие.

Отдыхали мы тоже по-разному. Орло, вооружившись биноклем, все свободное время наблюдал за птицами, изучая их повадки. Меня же подобное занятие нисколько не вдохновляло. Не понимаю, что в нем хорошего? Встретившись с птицей, я дружески машу ей рукой в знак того, что не желаю ей ничего худого, но прятаться в кустах, подглядывая за пташками, – нет уж, увольте, это не по мне. Так что, повторяю, Орло Портер не входил в число моих приятелей, но мы всегда неплохо ладили и теперь, встречаясь по окончании университета, общались как старые знакомые.

В Оксфорде ему предрекали бурное политическое будущее, и пока оно не наступило, Орло служил в Страховой компании Лондона и близлежащих графств, зарабатывая на хлеб насущный тем, что уговаривал несчастных простаков – и меня в том числе – выложить за страховку более значительную сумму, чем входило в их намерения. Из оратора, поднаторевшего произносить пламенные, крайне леворадикальные речи, само собой получается ловкий страховой агент – он всегда найдет mot juste[338], и лексикон у него богатый. Вот и я, как говорится, пал жертвой красноречия Орло Портера.

Швыряние бутылками достигло наивысшего накала, и я уже не на шутку опасался за свою машину, как вдруг случилось нечто, изменившее ход моих мыслей. Дверца машины распахнулась, и то, что в газетах называют упитанным мужским телом, плюхнулось на сиденье рядом со мной. Не скрою, я испытал некоторый испуг, поскольку мы, Вустеры, не привычны к такого рода визитам вскоре после завтрака. Я уже открыл было рот спросить, чем обязан, но тут увидел рядом с собой в машине Орло Портера собственной персоной. Вероятно, когда передовые части демонстрантов скрылись у меня из виду, он что-то такое сказал или сделал, что переполнило чашу терпения лондонских полицейских, и ему пришлось спешно уносить ноги. Всем своим видом Орло Портер напоминал загнанную лань, которая страстно желает к прохладным потокам[339].

Посреди большого города, конечно, не найти прохладных потоков, но кое-что я мог предложить, чтобы взбодрить его упавший дух. Указав на шарф клуба «Трутни», лежавший на сиденье, я в то же самое время протянул Орло Портеру свою шляпу. Он надел их и столь нехитрым способом совершенно изменил свою внешность, что оказалось как нельзя кстати. К машине приближались полицейские, но они искали человека без головного убора, а на голове Орло со всей очевидностью красовалась шляпа, и полицейские прошли мимо. Правда, я остался с непокрытой головой, но одного взгляда на меня достаточно, чтобы понять, такой блестящий щеголь никак не может быть той подозрительной личностью, которую они ищут. Через несколько минут толпа рассеялась.

– Жми, Вустер, – скомандовал Орло. – Поторапливайся, черт тебя подери.

В его голосе звучало раздражение. Я вспомнил, что он всегда был раздражителен, и его можно понять. Мало того что живешь с именем Орло, еще и торгуешь вразнос страховыми полисами, хотя когда-то мечтал сотрясать палату общин пламенными речами. Поэтому, приняв во внимание его душевное состояние, я не стал обижаться, если обида – подходящее слово для обозначения того чувства, которое испытываешь, когда тобой начинают понукать. Я нажал на газ, Орло сказал «У-уф» и вытер пот со лба.

Я не знал, как мне себя вести. Орло все еще тяжело дышал, будто загнанная лань, но некоторые, когда дышат, будто лани, любят сразу же выложить вам, в чем дело, а другие, напротив, тактично помалкивают. Я решил рискнуть.

– Небольшое затруднение? – спросил я.

– Да.

– Бывает, когда участвуешь в демонстрациях. Что случилось?

– Я врезал полицейскому.

Теперь понятно, почему он немного взволнован. С полицейскими лучше не связываться, а если пришлось кому-то из них врезать, то делать это следует с осторожностью. Я стал допытываться дальше:

– Была какая-то особая причина? Или просто так вдруг взбрело в голову?

Орло заскрежетал зубами. Он рыжий, а я по опыту знал, что в напряженные моменты у рыжих всегда повышается кровяное давление. Вспомните, как расправилась с Марией Шотландской рыжая королева Елизавета I.

– Он попытался арестовать женщину, которую я люблю.

Ясное дело, кто бы стерпел на его месте. На своем веку я влюблялся много раз, правда ненадолго, но если бы на моих глазах любимую женщину зацапала полиция, я бы за себя не поручился.

– А что же она натворила?

– Мы вместе шли во главе демонстрации, она громко кричала, что естественно для благородной девушки, когда ее захлестывают эмоции. Полицейский велел ей замолчать. Она ему ответила, что живет в свободной стране и имеет право кричать сколько хочет. Он сказал, что у нее нет права кричать то, что она кричит. В ответ она обозвала его казаком и ударила. Тогда он ее арестовал, и тут я ему врезал.

Мне стало жаль побитого полицейского. Как я уже сказал, Орло – мужчина крупного телосложения, и Ванесса – девица рослая и крепкая, рука у нее тяжелая. Так что полицейский, пострадавший от этой парочки, вполне мог считаться раненным в сражении.

Однако сейчас другое занимало мои мысли. Слова «мы вместе шли во главе демонстрации» заставили меня вздрогнуть. В сочетании с предыдущей фразой «женщина, которую я люблю» они могли означать лишь одно.

– Боже праведный, – произнес я, – Ванесса Кук и есть та женщина, которую ты любишь?

– Да, это она.

– Славная девушка, – кивнул я, немного лести никогда не повредит. – И по части ослепительной красоты входит в первую десятку.

Я сразу же понял, что перестарался с комплиментами, мои слова подействовали на Орло самым неприятным образом. Его глаза выпучились и засверкали, словно он вот-вот разразится пламенной, крайне леворадикальной речью.

– Ты ее знаешь? – спросил он низким сдавленным голосом, похожим на хрип бульдога, у которого в глотке застрял здоровенный кусок мяса. Я понял, что надо соблюдать осторожность, так как, судя по всему, в душе Орло зашевелилось, как говорит Дживс, чудище с зелеными глазами, глумящееся над своей жертвой[340]. А когда в дело вступает зеленоглазое чудище, можно ждать чего угодно.

– Немного, – ответил я, – совсем немного. Мимолетное знакомство на вечеринке.

– И это все?

– Все.

– Между вами не было, как бы это выразиться, в некотором смысле близости?

– Нет-нет. Обычное шапочное знакомство, обмен любезностями, «доброе утро – доброе утро – великолепное утро, не правда ли?», если случайно встречались на улице.

– И ничего больше?

– Ничегошеньки.

Похоже, я сумел вывернуться. Злоба в нем утихла, и голос, когда он снова заговорил, уже не напоминал о подавившемся бульдоге.

– Ты назвал ее славной девушкой. И лучше не скажешь.

– Надо думать, она тебя тоже высоко ценит?

– Совершенно верно.

– И вы, должно быть, помолвлены?

– Да.

– Поздравляю.

– Но мы не можем пожениться из-за ее отца.

– Возражает?

– И слышать не хочет.

– Но в наше просвещенное время согласие отца вовсе не требуется.

Его лицо исказила гримаса боли, он весь перекосился, как лопасти электрического вентилятора. По всей видимости, мои слова глубоко ранили его.

– Требуется, если ее отец – твой опекун, которому доверены твои деньги, а сам ты зарабатываешь недостаточно, чтобы содержать жену. Наследства, оставленного мне дядей Джо, хватит хоть на двадцать жен. Он был компаньоном отца Ванессы в каком-то большом деле, связанном с продовольственными поставками. Но я не могу распоряжаться наследством, потому что дядя назначил старика Кука моим опекуном, а Кук не желает отдавать деньги.

– Почему?

– Не одобряет моих политических взглядов. Говорит, что не намерен поддерживать проклятых коммунистов.

Честно говоря, при этих словах я взглянул на Орло с опаской. До сих пор я не задумывался о том, кто же он такой на самом деле, и то, что я услышал, меня неприятно поразило. Дело в том, что сам я коммунистов не жалую. Однако Орло был в некотором смысле моим гостем, и поэтому я ограничился замечанием, как это все, должно быть, ему неприятно, а он сказал: «Еще как неприятно» – и добавил, что Кука спасают только его седины, иначе он давно бы получил в глаз. Выходит, подумал я, не так уж и плохо быть седым.

– Мало того что ему не нравятся мои политические взгляды, он еще заявляет, что это я сбил Ванессу с толку. Узнал, что она ходит на демонстрации, и обвиняет в этом меня, – ей самой, говорит, такое бы в голову не пришло. Если она засветится и ее имя попадет в газеты, он отправит ее в их загородный дом, и там она будет сидеть взаперти. У него в деревне большой дом и конюшня со скаковыми лошадьми, – годами эксплуатировал вдов и сирот, вот и живет теперь в роскоши.

Я хотел было возразить, что продавать беднякам мясные консервы и картофельные чипсы по более низкой цене, чем другие торговцы, не значит эксплуатировать, но, как я уже сказал, Орло был моим гостем, и я счел за благо промолчать. В голове у меня мелькнула мысль, что Ванессе Кук недолго оставаться в Лондоне, раз она взяла манеру лупить полицейских, но я не поделился ею с Орло Портером, – зачем сыпать соль на раны.

– Но хватит об этом, – сказал он, ставя решительную точку. – Высади меня вон за тем углом. Спасибо, что подвез.

– Не стоит благодарности.

– Куда направляешься?

– На Харли-стрит[341], к доктору. У меня на груди пятнышки.

Мои слова подействовали на него неожиданным образом.

На его лице появилось плутоватое выражение настырного торгаша, Орло Портер-влюбленный уступил место совсем другому Орло Портеру, предприимчивому служащему Страховой компании Лондона и близлежащих графств.

– Пятнышки? – алчно переспросил он.

– Розовые, – уточнил я.

– Розовые пятнышки, – повторил он. – С этим не шутят. Тебе следует застраховаться у меня.

Я напомнил ему, что уже сделал это. Орло закивал:

– Да, да, да, но то была страховка от несчастных случаев. А теперь тебе нужно застраховать жизнь, и на твое счастье, – проговорил он, вынимая из кармана бумаги, точно фокусник, достающий из шляпы кроликов, – у меня есть при себе такой полис. Подпиши вот здесь, Вустер, – приказал он, подавая мне авторучку.

И такова была сила его магнетизма, что я покорно подписал там, где он указал.

Орло выразил одобрение:

– Ты поступил мудро, Вустер. Что бы ни сказал тебе доктор после осмотра, даже если дни твои сочтены, теперь ты знаешь, что твоя вдова и малютки обеспечены, и это послужит тебе утешением. Высади меня здесь, Вустер.

Я высадил его и поехал на Харли-стрит.

Глава 3

Хотя демонстрация и задержала меня, все же я приехал несколько раньше назначенного часа, и мне сказали, что целитель пока еще занят с другим пациентом. Я сел и принялся рассеянно листать декабрьский номер «Иллюстрейтед Лондон ньюс» за прошлый год. Вдруг дверь из берлоги Э. Джимпсона Мергэтройда распахнулась, и на пороге возник немолодой господин с характерным лицом строителя империи, массивным и темным от загара, что говорило о привычке сидеть на солнце без зонтика. Он окинул меня внимательным взглядом, а затем произнес: «Привет», – и представьте себе мое состояние, когда я узнал в нем майора Планка, путешественника и любителя регби, с которым виделся в последний раз в его доме в Глостершире, когда он обвинил меня в том, что я якобы хотел выманить у него пять фунтов. Разумеется, обвинение было безосновательным, я чист, как свежевыпавший снег, если не чище, но тогда дело приняло довольно скверный оборот, и теперь я со страхом подумал, что, похоже, снова влип в неприятную историю. Я замер, ожидая разоблачения и пытаясь представить себе возможные последствия, но, к моему изумлению, майор Планк заговорил со мной в самом благодушном тоне, словно со старинным приятелем:

– А мы с вами встречались. У меня отличная память на лица. Вас ведь зовут Ален, или Алленби, или Александер, или как-то в этом роде?

– Вустер, – представился я, с облегчением переводя дух, поскольку воображение уже рисовало мне страшную сцену.

Он прищелкнул языком.

– Я готов был поклясться, что ваше имя начинается на «Ал». Это все малярия. Подхватил ее в Экваториальной Африке, и теперь у меня провалы в памяти. Так вы, значит, изменили имя? Вас преследуют тайные враги?

– У меня нет тайных врагов.

– Обычно имя меняют по этой причине. Мне самому пришлось взять себе другое имя, когда я застрелил вождя племени мгомби. Разумеется, речь шла о самообороне, но это не имело никакого значения для его вдов и оставшихся в живых сородичей, они устроили на меня настоящую охоту. Попадись я им в лапы, меня бы зажарили живьем на медленном огне. Но я обвел их вокруг пальца. Они искали человека, которого звали Планк, и не догадывались, что некто по имени Джордж Бернард Шоу и есть тот самый парень, который им нужен. В тех краях соображают туго. Итак, Вустер, как вы поживали со времени нашей последней встречи? Весело проводили время?

– Прекрасно, благодарю вас, только вот на груди появились какие-то пятнышки.

– Пятнышки? Скверно. Сколько их?

Я честно признался, что не считал, но на взгляд вполне достаточно. Он мрачно покачал головой.

– Вероятно, бубонная чума, а может быть, спру или шистосомоз. У одного моего носильщика-туземца появились пятнышки на груди, так мы его закопали еще до захода солнца. Пришлось. Хилые создания, эти туземные носильщики, хотя по виду не скажешь. Подцепляют что ни попадя, любую заразу – спру, бубонную чуму, шистосомоз, тропическую лихорадку, насморк – всего не перечислить. Что ж, Вустер, приятно было повидаться. Я бы пригласил вас вместе отобедать, да тороплюсь на поезд. Уезжаю в деревню.

С этими словами он удалился, посеяв в моей душе некоторое смятение. Бертрам Вустер, как всем известно, не робкого десятка, и его не так-то просто запугать. Но эти рассказы о туземцах-носильщиках, которых пришлось закопать еще до захода солнца, перепугали меня не на шутку. Утраченное душевное равновесие не вернулось ко мне и при первом знакомстве с мистером Э. Джимпсоном Мергэтройдом. Типтон предупреждал, что доктор похож на старого угрюмого мизантропа, таким он и оказался, – старым угрюмым мизантропом. У него были печальные задумчивые глаза и окладистая борода, и вообще, он походил на лягушку, которая, еще будучи головастиком, всегда видела в жизни одни только темные стороны, и я совсем пал духом.

Однако стоит узнать человека поближе, как понимаешь, что внешность обманчива, – доктор оказался не таким уж безнадежным пессимистом. Сначала он поставил меня на весы, потом перетянул мне бицепс какой-то резиновой штукой, проверил пульс, простучал меня всего с головы до пят, точно бородатый дятел, и после всех этих манипуляций он явно повеселел, и слова ободрения полились из него, как имбирное пиво из бутылки.

– Полагаю, у вас нет оснований для беспокойства, – заключил он.

– Вы полагаете? – приободрился я. – Значит, это не спру и не шистосомоз?

– Разумеется, нет. С чего вы взяли?

– Мне сказал майор Планк. Он был здесь передо мной.

– Никогда не слушайте, что вам говорят люди, особенно такие, как Планк. Мы вместе учились в школе. Его звали Придурок Планк. Нет, пятнышки не заслуживают ровным счетом никакого внимания. Через день-другой они пройдут.

– Это большое облегчение, – обрадовался я, и он выразил удовлетворение, что успокоил меня.

– Однако… – продолжил доктор.

И уже владевшая мной joi de vivre[342] слегка померкла.

– Однако – что?

Теперь он стал похож на кого-то из малых пророков, который собрался бичевать грехи своего народа, – такое впечатление создавала главным образом борода, да еще брови. Я забыл сказать, что у него были косматые брови. Стало ясно, что сейчас я услышу плохие новости.

– Мистер Вустер, – начал доктор, – вы типичный представитель столичной золотой молодежи.

– О, благодарю вас, – откликнулся я, его слова прозвучали как комплимент, а на вежливость всегда приятно ответить взаимностью.

– И как все молодые люди вашего типа, вы пренебрегаете своим здоровьем. Слишком много пьете.

– Только по особо важным поводам. Вчера, например, мы с приятелем отмечали счастливый конец, увенчавший его юные грезы любви, и, возможно, я немного перебрал, но такое случается редко. Меня так и зовут: Вустер – Одно Мартини.

Мергэтройд оставил без внимания мою мужскую откровенность и продолжал:

– Вы слишком много курите. Очень поздно ложитесь спать. Мало двигаетесь. В вашем возрасте вам следует играть в регби в команде выпускников вашей школы.

– Я учился не в Регби[343].

– А где?

– В Итоне.

– А-а, – произнес он пренебрежительным тоном. – Короче говоря, вот какова картина вашего здоровья. И вот как вы подрываете его всеми возможными способами. В любой момент может наступить полный коллапс.

– В любой момент? – содрогнулся я.

– В любой. Если только…

– Если только?

Тут, судя по всему, он подошел к главному:

– Если только вы не оставите тот нездоровый образ жизни, который ведете в Лондоне. Поезжайте в деревню, на свежий воздух. Ложитесь рано спать. И много двигайтесь. В противном случае я не ручаюсь за последствия.

Я ужаснулся. Когда врач, пусть даже и с бородой, говорит вам, что не ручается за последствия, это уже серьезно. Но я не поддался панике, поскольку уже понял, как последовать его совету, не подвергая себя мучениям. Таков он, Бертрам Вустер. На ходу соображает.

– А если я поеду к своей тетушке в Вустершир? – спросил я. – Это благотворно скажется на моем здоровье?

Мергэтройд задумался, почесывая нос стетоскопом. Во время нашей беседы он то и дело чесал нос стетоскопом – видно, был сторонником свободы чесания, как Барбара Фритчи. Поэт Нэш, несомненно, почувствовал бы к нему симпатию.

– Не вижу причин возражать против того, чтобы вы пожили у своей тети, если там подходящие условия. Где именно в Вустершире она живет?

– В окрестностях города под названием Маркет-Снодсбери.

– Там чистый воздух?

– Туда экскурсантов привозят специально подышать.

– И вы будете вести там спокойный образ жизни?

– Почти растительный.

– Будете рано ложиться спать?

– Непременно. Ранний обед, тихий отдых с хорошей книгой или кроссвордом и отход ко сну.

– Тогда поезжайте.

– Отлично. Я сейчас же созвонюсь с ней.

Я имел в виду мою добрую и достойную тетю Далию – не путать с теткой Агатой, которая жует битые бутылки и, как всерьез подозревают, на полнолуние превращается в оборотня. Тетя Далия, добрая душа, в молодые годы частенько выезжала в поля в рядах охотничьих обществ «Куорн» и «Пайтчли» и не хуже других умела травить лисиц и орать «Ату! Ату ее!». А если когда и превращалась в оборотня, то, конечно же, в веселого и озорного, с которым пообщаться одно удовольствие.

На мое счастье, доктор дал мне зеленый свет, не вникая в дальнейшие детали, поскольку более пристрастный допрос показал бы, что у тети Далии служит превосходный французский повар, а любой врач, узнав про французского повара, немедленно посадил бы вас на диету.

– Итак, решено, – сказал я, довольный и веселый. – Весьма благодарен за участие и помощь. Отличные деньки стоят, не правда ли? Всего вам самого, самого, самого наилучшего.

Я вознаградил его кошельком с золотом и отправился звонить тете Далии. От намерения прогуляться в Брайтон пришлось оказаться. Мне предстояла непростая задача – напроситься в гости к тетушке, а порой это требовало определенного искусства. Если тетя Далия пребывала в мрачности из-за каких-то домашних неурядиц, она могла спросить: а что у меня своего дома нет, что ли? А если есть, то какого черта я в нем не живу?

Я дозвонился до нее с нескольких попыток, что вполне естественно, когда звонишь в такую глушь, как Маркет-Снодсбери, где телефонистов набирают на службу исключительно из местной вустерширской разновидности дефективных болванов.

– Привет, старая родственница, – начал я как можно более учтиво.

– Приветствую тебя, позорное пятно на западной цивилизации, – ответила тетя Далия зычным голосом, каким она однажды осадила собак, когда они вздумали помчаться за зайцами на лисьей охоте. – Что у тебя на уме, если там вообще что-нибудь есть? Говори быстро, потому что я укладываю вещи.

Ее слова заставили меня насторожиться.

– Укладываетесь? – переспросил я. – Вы куда-то уезжаете?

– Да, в Сомерсет, к своим друзьям Брискоу.

– Вот проклятие.

– Это еще почему?

– Я надеялся, что смогу недолго погостить у вас.

– Осечка у тебя вышла, юный Берти, не сможешь. Разве что соберешься с духом и составишь компанию Тому.

В ответ я только хмыкнул. Я очень люблю дядю Тома, но перспектива оказаться с ним один на один в его хижине вовсе не вдохновляла меня. Он коллекционирует старинное серебро и имеет обыкновение, вцепившись в вас с лихорадочным блеском в глазах, доводить до умопомрачения разговорами о подсвечниках, лиственных узорах и романской декоративной кайме. У меня же эта тема вызывает, мягко говоря, умеренный интерес.

– Нет, – ответил я, – благодарю за любезное приглашение, но лучше я сниму где-нибудь домик.

Ее следующие слова показали, что она не уловила самого главного.

– Что все это значит? – недоуменно спросила она. – Не понимаю. Почему тебе приспичило куда-то ехать? Ты что, скрываешься от полиции?

– Предписание врача.

– Быть не может! Да тебя сроду никакая хворь не брала.

– До сегодняшнего утра. У меня на груди выступили пятнышки.

– Пятнышки?

– Розовые.

– Должно быть, проказа?

– Врач так не считает. По его мнению, они вызваны тем, что я – типичный представитель золотой молодежи и поздно ложусь спать. Он велел мне поскорее ехать в деревню, на свежий воздух, поэтому мне и требуется домик.

– И чтобы жимолость оплетала дверь и старушка луна заглядывала в окна?

– Вам известно, с чего начинают поиски дома, соответствующего этому описанию?

– Я найду тебе. У Джимми Брискоу их навалом. Мейден-Эгсфорд, где он живет, расположен как раз неподалеку от модного морского курорта Бридмута-он-Си, который славится своим бодрящим воздухом. Там даже трупы спрыгивают с катафалка и пляшут вокруг майского шеста.

– Звучит неплохо.

– Я дам знать, когда найду подходящий домик. Тебе понравится Мейден-Эгсфорд. Джимми держит скаковых лошадей, и в Бридмуте вскоре ожидается большой наплыв отдыхающих, так что ты будешь не только дышать свежим воздухом, но еще и развлечешься. Кобыла из конюшни Джимми участвует в скачках, и большинство знающих людей делают ставку на нее, хотя есть и такие, которые считают, что следует опасаться соперничества со стороны лошади, принадлежащей некоему мистеру Куку. А теперь, ради Бога, положи трубку. Мне некогда.

Пока что все складывается удачно, сказал я себе, вешая трубку. Разумеется, я предпочел бы отправиться в дом моей престарелой родственницы, где несравненный повар Анатоль не устает изумлять своими блюдами гостей, вызывая у них обильное слюноотделение. Но мы, Вустеры, умеем терпеть лишения и неудобства. И все же жить в деревенском домике по соседству с престарелой родственницей будет веселее, чем просто в деревенском домике вдали от тетушки, без болтовни с ней, без ее наставлений, ободряющих слов и шуток.

Оставалось только сообщить эти новости Дживсу, и меня это немного смущало.

Дело в том, что у нас была запланирована поездка в Нью-Йорк, и я знал, что Дживс предвкушает ее с нетерпением. Понятия не имею, чем его так прельщает Нью-Йорк, но, как бы то ни было, теперь эта затея отменяется, и я боялся, что он испытает горькое разочарование.

– Дживс, – сказал я, вернувшись в ставку Вустера, – у меня плохие новости.

– В самом деле, сэр? Печально слышать.

Его бровь приподнялась на одну восьмую дюйма, и я понял, как глубоко он взволнован, потому что бровь Дживса редко приподнималась выше, чем на шестнадцатую дюйма. Наверное, он решил, что доктор дал мне только месяца три жизни, а может быть, и того меньше.

– Диагноз мистера Мергэтройда не благоприятен?

Я поспешил успокоить его:

– Благоприятен, и даже вполне. По его словам, пятнышки как таковые… Правильно я выражаюсь?

– Совершенно правильно, сэр.

– Согласно его заключению, эти пятнышки как таковые не стоят выеденного яйца, и на них можно не обращать никакого внимания. Они что легкий ветер мимо пронесутся[344], а я и не замечу.

– В высшей степени приятное известие, сэр.

– В высшей степени, как вы говорите. Но не торопитесь плясать на радостях, потому что это еще не все. Вот что я имел в виду, когда сказал, что у меня плохие новости. Мне предписано удалиться в деревню и вести там размеренный образ жизни. В противном случае доктор не ручается за последствия, так он сказал. Боюсь, Нью-Йорк теперь отменяется.

Конечно, это был жестокий удар, но Дживс встретил его с невозмутимостью индейца, привязанного к столбу и ожидающего сожжения на костре. Ни единый крик не сорвался с его губ, только спокойное «В самом деле, сэр?», и я поспешил привлечь его внимание к положительной стороне дела:

– Вы разочарованы, но, может быть, это даже к лучшему, что мы не едем в Нью-Йорк. Там теперь свирепствуют грабители, всякие молодчики стреляют на улицах. Что хорошего, если вас ограбят или пристрелят. А между тем в Мейден-Эгсфорде нам это не грозит.

– Как вы сказали, сэр?

– Деревня в Сомерсете. Тетя Далия едет туда к друзьям погостить и обещала мне снять там домик. Это недалеко от Бридмута-он-Си. Вы когда-нибудь бывали в Бридмуте?

– Часто, сэр, в детстве, и хорошо знаю Мейден-Эгсфорд. Там живет моя тетя.

– А моя тетя направляется туда в гости. Удивительное совпадение.

Я обрадовался этому неожиданному обстоятельству, поскольку теперь все складывалось просто великолепно. Наверное, для Дживса заехать в деревенскую глушь – все равно, что удалиться в пустыню, и теперь он страшно обрадовался, узнав, что увидится там со своей любимой тетушкой.

Итак, все устроилось. Сообщив Дживсу плохие новости, я почувствовал себя вправе сменить тему и подумал, что ему будет интересно узнать о моей встрече с Планком.

– Дживс, я пережил у врача настоящее потрясение.

– В самом деле, сэр?

– Помните майора Планка?

– Имя кажется мне знакомым, сэр, но не припомню, где я его слышал.

– Напрягите свою память. Тот самый тип, путешественник, который обвинил меня в мошенничестве, якобы я пытался выманить у него пять фунтов. Он уже собрался вызвать полицию, но тут появились вы, представились инспектором Уитерспуном из Скотленд-Ярда и сказали, что я известный вор по кличке Альпийский Джо, которого давно разыскивают, а зовут меня так, потому что я всегда ношу альпийскую шляпу, и таким образом вам удалось меня вызволить.

– Да, сэр, теперь вспомнил.

– Я столкнулся с майором Планком сегодня утром. Он узнал меня в лицо, но больше ничего не смог вспомнить и только твердил, что мое имя начинается на «Ал».

– Весьма неприятное положение, сэр.

– Ну и натерпелся же я страху. Какое счастье знать, что больше никогда его не увижу.

– Вполне понимаю ваши чувства, сэр.

А вскоре позвонила тетя Далия, сообщила, что домик для меня снят, и просила назвать дату моего приезда.

Так началась история, которую мои биографы, вероятно, назовут «Ужас в Мейден-Эгсфорде», или, может быть, «Курьезное происшествие с кошкой, которая имела обыкновение появляться в самый неожиданный момент».

Глава 4

Спустя два дня я отбыл в Мейден-Эгсфорд в своем старом спортивном авто. Дживс выехал ранее с багажом, чтобы должным образом встретить меня на месте, и я не сомневался, что увижу его окрепшим и посвежевшим после общения с тетушкой.

Я отправился в путь в приподнятом настроении. И хотя на дороге мне встречалось больше близоруких безумцев, чем хотелось бы, это никак не отразилось на моей эйфории – кажется, так называется подобное состояние духа. Благо денек выдался на редкость погожим, синели небеса, сияло солнце, и, в довершение всех удач, Э. Джимпсон Мергэтройд оказался на сто процентов прав относительно пятнышек. Они полностью исчезли, не причинив ни малейшего вреда, и кожа на моей груди вновь стала бела, как алебастр.

Я достиг цели своего путешествия ко времени вечернего коктейля, и взору моему впервые предстала сельская обитель, назначенная стать приютом Вустеру неведомо на какой срок.

Разумеется, я догадывался, что между Мейден-Эгсфордом и такими курортами, как Париж и Монте-Карло, должны существовать, как говорится, тонкие, но четкие различия, и с первого же взгляда я убедился, что не ошибся. Это была обычная деревушка, где совершенно нечем заняться, кроме как прогуливаться по главной улице до местной поилки для скота, сооруженной по случаю шестидесятилетия коронации королевы Виктории, и, обозрев ее с разных сторон, возвращаться по другой стороне той же самой улицы. Так что Э. Джимпсон Мергэтройд наверняка остался бы доволен. «Превосходно, – будто слышал я его голос, – именно то, что нужно типичному представителю столичной золотой молодежи». Воздух, насколько я мог судить по первым вдохам, своей первозданной чистотой не обманул ожиданий, и я уже предвкушал, как деревенская жизнь укрепит мое здоровье и вольет в меня новые силы.

Одно было плохо – похоже, здесь водились привидения. Я выходил из машины, когда передо мной совершенно явственно возник призрак майора Планка, он появился из местной гостиницы «Гусь и кузнечик». Я остолбенел, оторопело уставившись на него, а он тем временем исчез за углом. Как я уже ранее упоминал, мне не свойственно впадать в панику по пустякам, но, думаю, на моем месте всякий бы растерялся, увидев привидение, которое преспокойно разгуливало по деревне средь бела дня. Словом, мое жизнерадостное настроение слегка омрачилось.

Однако я постарался взять себя в руки. Это всего лишь мимолетное наваждение, сказал я себе. Даже если со времени нашей последней встречи Планк умудрился отправиться на тот свет и теперь работает привидением, рассуждал я, то с какой стати ему являться в Мейден-Эгсфорде, когда к его услугам вся Экваториальная Африка? Он получил бы гораздо больше удовольствия, наводя ужас на туземцев, ведь у него есть причины их недолюбливать – вспомните вдов и оставшихся в живых сородичей покойного вождя племени мгомби.

Ободренный такими рассуждениями, я вошел под свой новый кров.

Огляделся – и остался доволен. Уютно обставленный домик не походил на обычное сельское жилище, должно быть, он предназначался для художника или кого-то в этом роде. В нем были все современные удобства, включая электричество и телефон.

Дживс уже ждал меня со стаканчиком подкрепляющего – правда, из уважения к почтенному Э. Джимпсону Мергэтройду это был безалкогольный имбирный напиток. Пригубив его, я решил рассказать Дживсу о том, что мне недавно померещилось. Как я себя ни успокаивал, у меня не было полной уверенности, что это не призрак. Увиденный мной выходец с того света казался вполне материальным, но, думаю, настоящие призраки скорее всего так и выглядят.

– Странная вещь, Дживс, случилась со мной, – сказал я. – Готов поклясться, я только что видел, как из местного кабачка вышел майор Планк.

– Ничего удивительного, сэр. Майор Планк вполне мог прийти в деревню. Он гостит у мистера Кука в Эгсфорд-Корте.

Я обомлел.

– Вы хотите сказать, что он здесь?

– Да, сэр.

Я был сражен. Когда Планк сказал мне, что уезжает в деревню, я, естественно, решил, что он возвращается к себе в Глостершир. Разумеется, если вы живете в Глостершире, то почему бы вам не съездить в Сомерсет. Вот тетя Далия, например, живет в Вустершире, а гостит в Сомерсете. На такие вещи следует смотреть шире.

Тем не менее я встревожился.

– Не нравится мне это, Дживс.

– Нет, сэр?

– А вдруг он вспомнит, что случилось во время нашей последней встречи?

– Не составит труда избегать его, сэр.

– Допустим. И все же то, что вы мне сообщили, меня крайне огорчило. Из всех людей на свете мне меньше всего хотелось бы видеть своим соседом Планка. Думаю, после такого нервного шока можно отставить имбирный напиток и заменить его сухим мартини.

– Хорошо, сэр.

– Мергэтройд ничего не узнает.

– Безусловно, сэр.

Итак, приняв значительную дозу свежего воздуха и обозрев с разных сторон юбилейную поилку для скота, что, надо думать, благотворно сказалось на моем здоровье, я рано отошел ко сну в полном соответствии с предписаниями Э. Джимпсона Мергэтройда.

Эффект был ошеломляющим. Можно что угодно говорить о бороде Мергэтройда и о его мрачной физиономии, как будто он только что с похорон близкого друга, но свое дело доктор знал. После десяти часов безмятежного сна я вскочил с постели, пронесся в ванную, оделся с песней на устах и устремился к завтраку, точно двухлетнее дитя. Я умял яичницу с беконом, уничтожил гренки с мармеладом до последней крошки – так тигр в джунглях пожирает подвернувшегося на завтрак туземца – и под конец затянулся умиротворяющей сигаретой. Зазвонил телефон, и в трубке прогремел бас тети Далии.

– Привет, дряхлый предок, – сказал я таким ласковым, добрым голосом, самому приятно было слышать. – От всего сердца с добрым утром, престарелая родственница.

– Уже явился?

– Собственной персоной.

– Значит, жив еще. Пятнышки оказались несмертельными.

– Они исчезли без следа, – сообщил я. – Унесены ветром.

– Это хорошо. Мне бы не хотелось представлять Брискоу пегого племянника, а тебя пригласили сегодня к обеду.

– Весьма любезно с их стороны.

– У тебя есть чистый воротничок?

– Даже несколько, и в придачу к ним безукоризненно белые рубашки.

– Только не надевай галстук клуба «Трутни».

– Разумеется, не надену, – пообещал я. Дело в том, что галстук члена клуба «Трутни», пожалуй, имеет один изъян: он слишком бросается в глаза, и в нем противопоказано появляться перед нервными людьми и инвалидами, а я не знал, относится ли миссис Брискоу к их числу. – В каком часу застолье?

– В половине второго.

– Явлюсь при полном параде.

Судя по приглашению, среди местного населения царил дух добрососедства, что не могло не радовать, и я поделился своими наблюдениями с Дживсом.

– Похоже, эти Брискоу – славные ребята.

– Полагаю, они оставляют чувство должного удовлетворения, сэр.

– Тетя Далия не сказала, где они живут.

– В Эгсфорд-Холле, сэр.

– Как туда добраться?

– Сначала по главной деревенской улице до проезжей дороги, а там повернуть налево. Этот дом нельзя не заметить. Он большой и окружен обширным парком. Идти туда около полутора миль, если вы намереваетесь прогуляться.

– Пожалуй, пройдусь пешком. Так бы и Мергэтройд посоветовал. А вы в мое отсутствие, как я понимаю, пойдете навестить свою тетю. Вы с ней еще не виделись?

– Нет, сэр. Я узнал от леди за стойкой в «Гусе и кузнечике», куда я заглянул вечером в день приезда, что она уехала в Ливерпуль отдохнуть.

В Ливерпуль, черт возьми! Порой складывается такое впечатление, что тетки живут только ради собственного удовольствия.

Я вышел заранее. Если эти Брискоу так жаждут моего общества, то я готов предоставить им его в изобилии.

Дойдя до проезжей дороги, откуда, по словам Дживса, следовало повернуть налево, я подумал, что не мешает проверить, правильно ли я иду. Дживс говорил уверенно, но всегда нелишне выслушать и другое мнение. И представьте себе, Дживс ошибся! Я обратился к встречному долгожителю, – а надо сказать, все обитатели Мейден-Эгсфорда казались не моложе ста пятидесяти лет, вероятно, по причине чистого воздуха, – и спросил, как пройти к Эгсфорд-Корту, и долгожитель сказал, что нужно повернуть направо. Выходит, даже Дживс может дать маху.

В одном, однако, он оказался прав. По его словам, я должен был, пройдя полторы мили, увидеть большой дом, окруженный обширным парком, и, похоже, я прошел именно такое расстояние, когда впереди показался большой дом и вокруг него парк в полном соответствии с описанием Дживса. За воротами начиналась длинная подъездная аллея, и я было пошел по ней, но потом сообразил, что могу сократить себе путь, если пойду напрямик, потому что дом, видневшийся за деревьями, был на значительном отдалении к северо-северо-востоку. Подъездные дороги не без умысла делают извилистыми, чтобы произвести впечатление на посетителей. «Господи помилуй, – подумает гость, – да эта дорога тянется на целых три четверти мили, ну и богач здесь живет».

Не помню, напевал я или нет – скорее всего насвистывал, – но, так или иначе, продвигался я быстро и только поравнялся с сооружением, похожим на конюшню, как вдруг неведомо откуда появилась кошка.

Окрас у нее был довольно своеобразный, туловище черное, но на боках белые разводы и белое пятно вокруг кончика носа. Я пощелкал языком и поманил ее к себе, и кошка, подняв хвост, подошла и потерлась мордочкой о мою ногу, давая понять, что признала в Бертраме Вустере родственную душу и свойского парня.

Кошачья интуиция ее не подвела. Еще в детстве я наизусть выучил один стишок, – не знаю, кто его автор, наверное, Шекспир, – он звучит следующим образом:

И всю свою жизнь я следовал этому принципу. Спросите любую мою знакомую кошку как я отношусь к кошачьему племени, и вам скажут, что я по-настоящему добрый малый и мне можно довериться без всякого опасения. А те, кто знает меня ближе, например, кот тети Далии, Огастус, еще добавят, что я ловко умею почесать за ушком.

Эту кошку я тоже почесал за ушком, и такой знак внимания ей явно пришелся по нраву. Она замурлыкала, и ее урчание было похоже на негромкие раскаты отдаленного грома. Когда таким образом между нами установились добросердечные отношения, я перешел к следующему этапу, то есть взял кошку на руки, чтобы почесать ей брюшко, как вдруг небеса содрогнулись от зычного окрика «Эй!».

Сказать «Эй!» можно по-разному. В Америке это любезная форма обращения, и она нередко заменяет такое приветствие, как «Доброе утро». Встречаются двое друзей. Один говорит: «Эй, Билл». И тот отвечает: «Эй, Джордж». Потом спрашивает: «Ну, как тебе эта жара?» Джордж отвечает, что плохо переносит не столько жару, сколько влажность, и после каждый идет своей дорогой.

Но это «Эй!» звучало совсем иначе. Необузданные дикари, с которыми якшается майор Планк, бросаясь в бой, наверное, не кричат «Эй!», но если бы кричали, то, думаю, издавали бы такой же грубый рев, от которого у меня сейчас едва не лопнули барабанные перепонки. Обернувшись, я увидел краснолицего коротышку, угрожающе помахивающего арапником, что мне совсем не понравилось. Эти арапники я невзлюбил еще с тех пор, как мальчишкой был застигнут дядей за курением его сигар, и он с хлыстом в руке гнал меня по пересеченной местности добрых полторы мили. До сих пор в холодную погоду у меня ноют старые раны.

Однако в тот момент я не испытал особой тревоги. Я решил, что передо мной полковник Брискоу, который пригласил меня на обед, и хотя сейчас у него такой вид, будто он с радостью препарировал бы меня тупым ножом, все мгновенно изменится, как только я назову себя. Кто же приглашает человека к обеду, а едва тот является в назначенный час, набрасывается на него с тумаками.

И я поспешил представиться, удивляясь про себя малому росту Брискоу, – мне казалось, полковники бывают немного крупнее. Впрочем, они, наверное, бывают разных калибров, как картофелины или, коли на то пошло, как девицы. Скажем, Ванесса Кук отличалась крупным телосложением, хотя среди прочих особ, отвергнувших в свое время мое предложение руки и сердца, попадались и настоящие карлицы.

– Вустер, Бертрам, – сказал я, ударяя себя в грудь.

Я ожидал, что бешеная злоба полковника тут же утихнет и раздастся радостный возглас «Как поживаете, дорогой друг, как поживаете?», лицо моего хозяина расплывется в приветливой улыбке, но ничего подобного не произошло. Он по-прежнему кипел яростью, а лицо его просто-таки побагровело.

– Вы что это делаете с кошкой? – грубо спросил он.

Я сохранял исполненное достоинства спокойствие. Мне не понравился его тон, но, по правде говоря, приятный тон редко от кого услышишь.

– Ничего, просто общаюсь, – ответил я с учтивостью, которая так красит меня.

– Вы собирались с ней удрать.

– Как это, удрать?

– Вы хотели ее украсть.

Я выпрямился в полный рост, и не исключено, что глаза мои засверкали. Какие только обвинения не обрушивались на мою голову, особенно со стороны тетки Агаты, но никто и никогда не обвинял меня в воровстве кошек. Стоит ли удивляться, что фамильная честь Вустеров была глубоко задета. С моих уст рвались гневные слова, но я задержал их, как говорится, в положении status quo. В конце концов, я здесь в гостях.

Стараясь говорить как можно более спокойно, я произнес:

– Вы ошибаетесь, полковник. У меня и в мыслях не было ничего подобного.

– Нет, было, было, было. И не называйте меня полковником.

Хотя мои старания не увенчались успехом, я не сдавался.

– Славный денек.

– Черт бы его побрал!

– Хорошие виды на урожай?

– Да пропади он пропадом!

– Здорова ли моя тетушка?

– С какой стати, черт побери, мне знать, как здоровье вашей тетки?

Это уже показалось мне странным. Если у вас в доме остановилась чья-то тетка, уж будьте добры по первому требованию огласить бюллетень, хотя бы и краткий, о состоянии ее здоровья. Я начал сомневаться, в своем ли уме эта козявка. Во всяком случае, судя по тому, как этот тип разговаривал, он вызвал бы профессиональный интерес у любого опытного психиатра.

Но я по-прежнему не сдавался. Такие уж мы, Вустеры. И попытался зайти с другого бока.

– Так любезно с вашей стороны пригласить меня на обед, – проговорил я.

Не стану утверждать, что у него пошла пена изо рта, но мои слова ему явное не понравились.

– На обед? Пригласил вас на обед? Да я бы вас так пригласил, что…

По-моему, он готов был произнести нечто уж совсем нелюбезное, но в этот момент из-за кулис раздался громкий мужской тенор, распевающий что-то вроде популярной арии из какой-нибудь экваториально-африканской оперетки, и на сцене появился майор Планк. Тут уж пелена спала с моих глаз. Явление Планка означало, что это вовсе не дом Брискоу. Позволив себе усомниться в правоте Дживса и повернув направо, а не налево, как он мне сказал, я пришел совсем не к тому дому. На какое-то мгновение я готов был обвинить во всем того встречного долгожителя, но мы, Вустеры, умеем признавать свои ошибки, и я вспомнил, что спросил его, как пройти к Эгсфорд-Корту, где в итоге и оказался, а если вы говорите «Корт», имея в виду «Холл», то недоразумение неизбежно.

– Господи Боже мой, – пробормотал я, покраснев от смущения, – так вы не полковник Брискоу?

Он не снизошел до ответа, но тут в разговор вступил Планк.

– Привет, Вустер, – воскликнул он. – Кто бы мог подумать, что мы здесь встретимся? Я не знал, что вы знакомы с Куком.

– Вы его знаете? – проговорил багровый человечек, явно потрясенный открытием, что я могу водить знакомства с приличными людьми.

– Конечно, знаю. Встречался с ним у себя дома в Глостершире, правда, не помню, при каких обстоятельствах. Скоро вспомню, но могу только сказать, что он сменил имя. Раньше оно начиналось на «Ал», а теперь его зовут Вустером. Наверное, его настоящее имя было настолько мерзким, что он больше не мог его терпеть. Я знавал одного в Обществе путешественников, его звали Клоппс, и он сменил имя на Уэстмакоут-Тревельян, и, по-моему, поступил очень разумно. Но бедняге это не принесло счастья. Едва он привык подписывать свои долговые расписки «Гилберт Уэстмакоут-Тревельян», как его разорвал на куски лев. Ничего не поделаешь, такова жизнь. Что сказал доктор, Вустер? Это бубонная чума?

Нет, не бубонная чума, ответил я, и он сказал, что рад это слышать, потому что с бубонной чумой шутки плохи, это каждый знает.

– Вы остановились здесь?

– Нет, я снял домик в деревне.

– Жаль. А то могли бы сюда переехать. Составили бы Ванессе компанию. Но вы пообедаете с нами? – спросил Планк, как будто гостю пристало раздавать приглашения в дом хозяина, а между тем любая авторитетная книга по правилам хорошего тона разъяснила бы ему, что этого делать не следует.

– Сожалею, но я обедаю у Брискоу в Эгсфорд-Холле, – ответил я.

При этих словах Кук, который все это время молчал – вероятно, сорвал голосовые связки, – прохрипел:

– Я знал это! Я был прав! Я знал, что его нанял Брискоу!

– О чем вы, Кук? – удивился Планк.

– Не важно о чем. Я знаю, что говорю. Этого человека нанял Брискоу, чтобы он украл мою кошку.

– Зачем ему красть вашу кошку?

– Вы прекрасно знаете зачем. Вы не хуже моего знаете, что Брискоу ни перед чем не остановится. Посмотрите на этого человека. Посмотрите, какое у него лицо. На нем написано, что он преступник. Я поймал его на месте преступления с кошкой на руках. Держите его, Планк, а я пойду позвоню в полицию.

С этими словами он повернулся и ушел.

Признаться, когда он велел Планку держать меня, мне стало не по себе, потому что я знал по опыту, какими приемами пользуется Планк. Кажется, я уже упоминал, что во время нашей предыдущей встречи в Глостершире Планк собирался задержать меня, используя зулусскую дубинку с шипами, и хотя сейчас в руках у него была всего лишь внушительная трость, она мало чем уступала зулусской дубинке.

К счастью, Планк был настроен благодушно.

– Не обращайте внимания на Кука, Вустер. Он расстроен. Небольшие семейные неприятности. Поэтому он и пригласил меня пожить у него. Надеялся, я ему что-нибудь присоветую. Дело в том, что он отпустил свою дочь Ванессу в Лондон изучать искусство в школе Слейда[345], кажется, так это называется. Она же связалась с дурной компанией, попала в полицию, и так далее и тому подобное. Кук как строгий отец потребовал, чтобы дочь вернулась домой и сидела здесь, пока не поумнеет. Бедняжка, конечно же, не в восторге, но я ее успокаиваю, говорю, ей еще повезло, что она не в Экваториальной Африке. По тамошним порядкам, если дочь запятнает свое имя, отец отрубает ей голову и закапывает труп в саду. Жаль, что вы уходите, Вустер, но, наверное, сейчас это к лучшему. Я не утверждаю, что Кук вернется с ружьем, но как знать, что ему взбредет в голову. На вашем месте я бы ушел.

Совет показался мне разумным. И я ему последовал.

Глава 5

Я направился к своему дому где оставил машину Когда я туда добрался, получалось, что в общей сложности я отшагал три мили, и, следовательно, мои натруженные икроножные мышцы нуждались в некоторой передышке, а если это не понравилось бы Э. Джимпсону Мергэтройду, то пусть оставит свое неодобрение при себе.

Мне особенно не терпелось воссоединиться с Дживсом и услышать его мнение о приключившемся со мной странном происшествии, загадочнее которого в моей жизни ничего не случалось.

Я не мог понять, почему Кук на меня набросился. Версия Планка, объяснявшего грубость Кука тем, что Ванесса связалась в Лондоне с дурной компанией, показалась мне полным бредом. Даже если ваша дочь неразборчива в знакомствах и колотит полицейских, совсем не обязательно бросаться на первого встречного и обвинять его в том, что он ворует кошек. Одно из другого вовсе не следует.

– Дживс, – сказал я, добравшись до финишной ленточки и рухнув в кресло, – ответьте откровенно на вопрос, который я вам задам. Вы давно меня знаете.

– Да, сэр.

– У вас была полная возможность изучить мою психологию.

– Да, сэр.

– Как, по-вашему, я похож на человека, который крадет кошек?

– Нет, сэр.

Его уверенный ответ весьма меня обрадовал. Ни секунды колебаний, никакого меканья и беканья, просто и ясно: «Нет, сэр».

– Именно это я и ожидал от вас услышать. Так сказал бы всякий в клубе «Трутни», да и где угодно. Тем не менее мне предъявили обвинение в воровстве кошки.

– В самом деле, сэр?

– И обвинил меня в этом некий краснолицый пигмей по имени Кук. – Я тотчас же, как говорится, если не ошибаюсь, ничтоже сумняшеся, поведал ему о странном происшествии, приключившемся со мной, лишь вскользь коснувшись того, как я, выйдя на проезжую дорогу, усомнился в его указаниях.

Дживс внимательно слушал, и когда я закончил свой рассказ, на его лице мелькнуло некое подобие улыбки – чуть дрогнул уголок рта, словно туда сел какой-то летающий объект вроде комара.

– Кажется, сэр, я могу дать объяснение.

Я не поверил своим ушам и почувствовал себя доктором Ватсоном, которому Шерлок Холмс сейчас объяснит, чем различаются сто сорок семь видов табачного пепла и за какой период времени петрушка осядет на дно масленки.

– Поразительно, Дживс, – проговорил я. – Профессор Мориарти и минуты бы против вас не продержался. Неужели и вправду все части головоломки сошлись в единую картину и каждая деталь заняла свое место?

– Да, сэр.

– И вам все известно?

– Да, сэр.

– Невероятно!

– Элементарно, сэр. Я обнаружил, что завсегдатаи «Гуся и кузнечика» могут служить ценным источником информации.

– Вы побеседовали с ребятами в задней комнате?

– Да, сэр.

– И что же они вам рассказали?

– Оказывается, между мистером Куком и полковником Брискоу существует глубокая рознь.

– Иначе говоря, они недолюбливают друг друга.

– Именно так, сэр.

– Думаю, для деревни это не редкость. Заняться-то нечем, только и думаешь, какая гнида твой сосед.

– Возможно, вы правы, сэр, но в данном случае для вражды имеется гораздо более серьезное основание, по крайней мере со стороны мистера Кука. Полковник Брискоу занимает пост председателя местного совета мировых судей и в этом качестве недавно оштрафовал на солидную сумму мистера Кука за то, что он выпускал своих свиней пастись, не оформив соответствующего разрешения.

Я понимающе кивнул. Действительно, есть от чего прийти в негодование. Сам я не держу свиней, но будь у меня свиньи, я бы горячо возмутился, если бы мне запретили менять им место и ландшафт без разрешения совета мировых судей. Мы что, в России?

– Кроме того…

– Как, еще не все?

– Нет, сэр. Кроме того, они соперничают как хозяева скаковых лошадей, и это создает дополнительный источник трений.

– Почему?

– Сэр?

– Я не понимаю почему. Большинство владельцев крупных конюшен поддерживают вполне дружеские отношения. Можно сказать, любят друг друга, как братья.

– Крупные владельцы – да, сэр. Но иначе обстоит дело с теми, чья сфера деятельности ограничена небольшими скачками местного масштаба. Здесь соперничество приобретает более личный и острый характер. По мнению моих осведомителей из «Гуся и кузнечика», на предстоящих скачках в Бридмуте-он-Си основная борьба разгорится между Симлой, лошадью Брискоу, и Потейто Чипом, лошадью мистера Кука. Все прочие участники не заслуживают внимания. Вот почему по мере того как приближается дата соревнования, враждебность между этими двумя джентльменами только возрастает. Сейчас для них обоих самое главное – создать такие условия для лошадей, чтобы ничто не мешало готовиться к соревнованиям. Строгое соблюдение режима тренировок имеет первостепенное значение.

Он мог бы этого и не говорить. Мне ли, старому опытному игроку, не знать, что без усиленных тренировок не добиться успеха на беговой дорожке. Помню, однажды у тети Далии в Вустершире на деревенском спортивном празднике я сделал крупную ставку на Марлин Купер, племянницу садовника. Она была фавориткой в забеге с яйцом в ложке для девочек младше пятнадцати лет, но накануне соревнования Марлин нарушила режим, налопалась незрелого крыжовника до колик в животе и, естественно, не вышла на старт.

– Но, Дживс, – недоумевал я, – хотя все это необычайно увлекательно, я все же не понимаю, почему Кук пришел в такое бешенство из-за кошки. Видели бы вы, как подскочило его кровяное давление, оно взвилось вверх, точно ракета. Кук так рассвирепел, словно он большая шишка в министерстве иностранных дел, а я – таинственная незнакомка под густой вуалью, благоухающая экзотическими ароматами, пытаюсь похитить секретный морской договор, и он застукал меня на месте преступления.

– К счастью, я могу пролить свет на эту тайну, сэр. Один из завсегдатаев «Гуся и кузнечика», с которым у меня установились дружеские отношения, служит у мистера Кука, и он представил мне сведения на этот счет. Дело в том, что кошка приблудная, в одно прекрасное утро она появилась на конном дворе, и Потейто Чип внезапно преисполнился к ней симпатии. Насколько я понимаю, такое нередко случается с породистыми лошадьми, хотя чаще их расположение вызывают коза или овца.

Для меня это было полным откровением. Я никогда не слышал ни о чем подобном.

– Коза? – переспросил я.

– Да, сэр.

– Или овца?

– Да, сэр.

– Вы хотите сказать, любовь с первого взгляда?

– Можно назвать и так, сэр.

– Какие же ослы эти лошади, Дживс.

– Бесспорно, сэр, уровень их умственного развития оставляет желать лучшего.

– Хотя если изо дня в день не видишь никого, кроме Кука и конюхов, то и кошке обрадуешься как приятному разнообразию. Стало быть, дружба крепла?

– Да, сэр. Теперь кошка спит ночью в лошадином стойле и там же встречает своего друга днем, когда он возвращается после тренировок.

– Желанный гость?

– В высшей степени желанный, сэр.

– Можно даже сказать, почетный. Чудеса, да и только. Я бы скорее подумал, что такой нетопырь в человеческом обличье, как Кук, одним пинком вышвырнет вон бродячую кошку.

– Как рассказывал мне мой осведомитель, нечто подобное произошло, и последствия были плачевны. Потейто Чип стал вялым, отказывался от еды. Но стоило кошке вернуться, как он сразу же обрел живость и аппетит.

– Надо же!

– Да, сэр, меня самого эта история удивила.

Я встал. Время шло, а между тем я представил себе, как семейство Брискоу, прижав носы к окну в гостиной, высматривает меня, спрашивая друг у друга: «Где же он? Где наш Вустер? Куда запропастился?»

– Что ж, Дживс, весьма вам благодарен, – сказал я. – Вы, как обычно, со своим… – забыл, как это называется, – пролили свет на то, что осталось бы неразгаданной головоломкой. Если бы не вы, я проводил бы бессонные ночи, ломая голову над вопросом, отчего Кук, черт возьми, так взбеленился. Ваше объяснение несколько примирило меня с ним. Конечно, я никогда бы не отправился с этим уродом в пеший поход, и если ему вздумается выдвинуть свою кандидатуру в клуб «Трутни», само собой, я проголосую «против», но теперь мне хотя бы понятна его точка зрения. Он видит меня с кошкой на руках, узнает, что я в приятельских отношениях с полковником, его заклятым соперником, и делает естественный вывод, что дело тут нечисто. Вот он и завопил, точно грешник в аду, да еще замахнулся арапником. Спасибо, хоть не пустил его в ход.

– Ваш широкий взгляд заслуживает восхищения, сэр.

– Всегда надо стараться поставить себя на место другого и помнить… помнить что?

– Tout comprendre c’est tout pardonner[346].

– Благодарю вас, Дживс.

– Не стоит благодарности, сэр.

– А теперь скорее в Эгсфорд-Холл.

Если вы спросите, что думают обо мне в кругах, где я вращаюсь, то услышите в ответ, что я общительный человек, который всегда рад знакомству с новыми лицами, поэтому к воротам Эгсфорд-Холла я должен был бы подкатить в самом веселом расположении духа. Но как бы не так! И мои новые знакомые были в том совсем не виноваты. Полковник Брискоу оказался радушным хозяином, миссис Брискоу – радушной хозяйкой. Помимо тети Далии, на обеде присутствовали брат полковника, преподобный Амброуз Брискоу, и его дочь Анжелика, премиленькая юная особа, в которую я непременно бы влюбился, если бы не был так сильно озабочен. Словом, общество собралось самое что ни на есть приятное.

Дело в другом. Я был поглощен тревожными мыслями, и беспокоило меня не соседство Ванессы Кук. В Англии трудно найти место, где не оказалось бы девушки, которая успела когда-то отвергнуть мое предложение руки и сердца. Я сталкивался с ними повсюду, в таких удаленных друг от друга местах, как Бьюд в графстве Корнуэлл и Седберг в Йоркшире. Нет, голова Вустера была занята мыслями о папаше Куке и его арапнике. Крайне неприятно сознавать, что у вас не заладились отношения с человеком, который того и гляди впадет в бешенство, и тогда с большой долей вероятности можно ожидать, что он устремится прямиком к Бертраму.

В итоге я не сверкал остроумием во время парадного застолья. Обед был превосходным, а поданный в завершение портвейн заслуживал высочайших похвал, и я усердно поглощал его, чем наверняка вызвал бы у Э. Джимпсона Мергэтройда горестный вздох осуждения. Но вот что касается остроумной беседы, то тут я полностью провалился. Должно быть, у моих хозяев довольно скоро возникло подозрение, что их гость – монах из ордена траппистов, хотя и обладающий волчьим аппетитом.

Во всяком случае, нечто подобное явно пришло в голову тете Далии, и я в том вполне убедился, когда после трапезы она повела меня на прогулку, чтобы я мог обозреть то, что Дживс назвал обширным парком. Тетя отчитала меня, по своему обыкновению не церемонясь с выбором слов. Сколько себя помню, она всегда была моим лучшим другом и самым строгим критиком, а когда ругала племянника, то уж от души.

Тетя без всяких околичностей обратилась ко мне с прямотой главного сержанта, когда он держит речь перед новобранцами:

– Что на тебя нашло, жалкая рептилия? Я сказала Джимми и Эльзе, что мой племянник, может быть, и похож с виду на слабоумного палтуса, но дайте ему только открыть рот, сказала я, и вы просто лопните от смеха. И что же? Где сарказмы? Остроумные реплики? Забавные анекдоты? Их нет и в помине, сэр. Ты сидишь и тупо жуешь – слышно только, как трещат челюсти. Я чувствовала себя каким-то импресарио дрессированных блох, который разрекламировал свою главную звезду, а она на премьере забыла текст.

Я сокрушенно потупился, сознавая всю справедливость ее упреков. В том, что вроде бы называется пиром ума и излиянием духа[347], я принимал участия не больше, чем какой-нибудь дюжий молчаливый англосакс с простуженным горлом.

– А как ты набросился на портвейн! Точно верблюд, достигший оазиса после долгого пути по пескам пустыни. Что, Джимми по секрету шепнул тебе, будто хочет поскорее опустошить свой винный погреб и устроить там игровую площадку? Если ты и в Лондоне ведешь себя подобным образом, то неудивительно, что весь пошел сыпью. Странно, как ты еще ноги таскаешь.

Ее правоту невозможно было не признать.

– Ты когда-нибудь видел пьесу под названием «Десять вечеров в баре»?

Это стало последней каплей, и я пролепетал в свое оправдание:

– Простите меня, престарелая родственница. Вы совершенно правы. Но сегодня я не в своей тарелке.

– Надо же, какая удача.

– Я, можно сказать, в смятении.

– А я бы назвала это разгильдяйством.

– Сегодня утром со мной приключилась странная история.

И без дальнейших колебаний – или точнее сказать, сомнений? – я поведал ей про кошку и Кука.

Мой рассказ был обстоятельным, и когда я подошел к тому моменту, где Дживс проливает свет на тайну кошки во всей взаимосвязи событий, тетушка проявила явную заинтересованность.

– То есть, – возбужденно проговорила она, – если бы ты удрал с этой кошкой…

Тут мне пришлось сурово оборвать ее. Как ни старался я излагать происшедшее ясно и доходчиво, она, судя по всему, восприняла все в неправильном свете.

– Поймите, старый предок, я вовсе не собирался красть кошку. Просто, как вежливый человек, чесал ей брюшко.

– Но ведь если бы кто-нибудь на самом деле украл кошку, то подготовка Потейто Чипа к скачкам пошла бы насмарку?

– Так утверждает Дживс, а он получил эти сведения из надежного источника в «Гусе и кузнечике».

– Гм.

– Что значит «гм»?

– Ха.

– Что значит «ха»?

– Ничего, не обращай внимания.

Но я все-таки обратил. Когда тетушка говорит «гм» и «ха», это кое-что да значит, и, сам не зная почему, я похолодел от страха.

Но разговор на этом оборвался, поскольку к нам присоединился преподобный Брискоу с дочерью. И вскоре я откланялся.

Глава 6

Дневная жара заметно усиливалась, и после плотного обеда и нескольких бокалов портвейна в придачу я почувствовал себя как питон после полуденной трапезы. Меня неудержимо клонило ко сну, так что престарелой родственнице на протяжении нашей беседы пришлось дважды предупреждать меня, что если я не перестану зевать ей в лицо, то она стукнет по моей дурацкой голове зонтиком, которым она загораживалась от солнечных лучей.

Дремота не оставляла меня, и к тому времени, когда я выехал на дорогу, мои глаза уже слипались, и стало ясно, что если я не остановлюсь и не вздремну немного, то очень скоро буду представлять опасность для пешеходов и водителей. Менее всего мне хотелось предстать перед гостеприимным полковником Брискоу в качестве обвиняемого в наезде на какого-нибудь обывателя, совершенном под воздействием его портвейна. То есть портвейна, принадлежавшего полковнику Брискоу, а не прохожему. Возникла бы неловкая для нас обоих ситуация, хотя, с другой стороны, мое состояние свидетельствовало о превосходном качестве его винных запасов.

Дорога, как и большинство обычных сельских дорог, пролегала среди лугов, где там и тут паслись коровы, но поскольку день был жарким, просто бросить якорь у обочины означало зажариться до хрустящей корочки, какой покрылся бы майор Планк, если бы до него добрались вдовы и выжившие сородичи покойного вождя племени мгомби. Нужна была тень, и, к счастью, я увидел боковую дорожку, она вела к небольшой роще – как раз то, что мне требовалось. Я свернул на нее, заехал под сень деревьев, заглушил мотор, и почти сразу же сон, как говорится, накрыл меня своей целительной волной.

Сначала я спал без сновидений, но вскоре меня начали мучить кошмары. Мне снилось, что вместе с Э. Джимпсоном Мергэтройдом мы где-то в тропиках ловим рыбу, и ему попалась на крючок акула, я разглядываю ее, и вдруг она цап – ухватила меня за руку. Я дернулся и проснулся. Смотрю, слева по борту кто-то и вправду вцепился мне в руку но это была не акула, а Орло Портер.

– Прошу прощения, сэр, что прерываю ваш сон, – лепетал он, – но я здесь наблюдаю за птицами в естественных природных условиях. Я следил за певуном Кларксона вон в тех зарослях, но боюсь, как бы ваш храп не вспугнул его, так что, прошу вас, не могли бы вы приглушить издаваемые вами звуки. Певуны Кларксона очень чутко реагируют на шум, а вас слышно на милю в округе.

К этому вкратце сводился общий смысл произнесенной речи.

Мне бы следовало сказать «А, это ты!» или «Привет, привет!», но от неожиданности я просто онемел. Я и не подозревал, что Орло Портер способен на подобную вежливость, но, главное, я никак не думал встретить его в этих местах. Мейден-Эгсфорд представлялся мне пустынным уголком, где я укроюсь от толпы, среди глубокого покоя, от всех домашних вдалеке, как поется в церковном гимне[348], а в этой тихой деревеньке кого только не встретишь. Сначала Планк, потом Ванесса Кук, а теперь еще Орло Портер. Коли так пойдет и дальше, я не удивлюсь, если из-за угла появится тетя Агата об руку с Э. Джимпсоном Мергэтройдом.

Тем временем Орло Портер, похоже, узнал меня, потому что он отшатнулся, точно туземец в Индии, едва не наступивший на скорпиона, и заговорил совсем иначе:

– Вустер, проклятый, мерзкий, ползучий, гнусный змей, мне следовало этого ожидать!

Ясно, что встреча со мной его нисколько не обрадовала, ни в его словах, ни в его тоне не слышалось и намека на дружескую сердечность, но, помимо этого, я просто не мог взять в толк, о чем он говорит. Я совершенно растерялся.

– Ожидать чего? – осведомился я в надежде получить разъяснения.

– А того, что ты последуешь за Ванессой сюда, чтобы увести ее у меня. Вот чего ты добиваешься.

Это заявление настолько поразило меня своей нелепостью, что я негромко рассмеялся, и Орло попросил, чтобы я немедленно перестал кудахтать, как курица, чей супружеский союз благословило небо, или, говоря его словами, как курица, которая снесла проклятое яйцо.

– Ни за кем я никуда не последовал, – сказал я, пытаясь пролить масло на разбушевавшиеся волны. После короткой борьбы с самим собой я решил не добавлять «старина». Да это бы все равно не подействовало.

– Тогда почему ты здесь? – спросил он, возвысив голос до фортиссимо. Судя по всему, ему было совершенно наплевать, что его услышит певун Кларксона и задаст в панике стрекача.

Я миролюбиво продолжал:

– Все объясняется чрезвычайно просто. Помнишь мои пятнышки?

– Не пытайся увиливать.

– Я и не думал. Осмотрев их, доктор посоветовал мне удалиться в деревню.

– В провинции полно других мест, куда можно удалиться.

– Да, но моя тетя Далия гостит здесь у друзей, и мне хотелось находиться поблизости от нее и обмениваться с ней впечатлениями. Очень занятная женщина, моя тетя Далия, с ней ни на минуту не соскучишься.

Это, как я и предвидел, обескуражило Орло. Его воинственность пошла на убыль, и по лицу было видно, что он с укором спрашивает себя: «Неужели я был к Бертраму несправедлив?» Однако затем он вновь насупился.

– Хотя твои доводы и кажутся весьма правдоподобными, но все равно они не объясняют, почему сегодня утром ты околачивался около Эгсфорд-Корта.

Я опешил. Когда я был ребенком, няня говорила мне, что некто неотступно присутствует подле меня и следит за каждым моим шагом и если я не буду есть шпинат, то мне это припомнится на Страшном суде. Но кто бы мог подумать, что она имела в виду Орло Портера.

– Откуда ты, черт побери, знаешь? – пробормотал я, или, точнее сказать, выдохнул, а может быть, даже прохрипел.

– Я наблюдал за домом в мой орнитологический бинокль, надеясь хотя бы мельком увидеть женщину, которую люблю.

Я ухватился за эту возможность перевести разговор на более спокойную тему:

– Я и забыл, что ты изучаешь птичьи повадки, хорошо, что ты мне сейчас напомнил. Действительно, ты увлекался этим в Оксфорде. Такое занятие не по мне. Нет, я вовсе не против наблюдения за птицами, – поспешил я добавить. – Должно быть, это страшно интересно и к тому же отвлекает… – Я хотел сказать «от пивных», но решил, что «увлекает на свежий воздух» прозвучит лучше. – Каким образом это происходит? – продолжал я. – Ты прячешься в кустах, подкарауливаешь птицу, и только она прилетит, а ты с биноклем уже тут как тут и наблюдаешь за ней?

Я хотел еще кое-что спросить, например, кто такой Кларксон и откуда у него взялся певун, но Орло оборвал меня:

– Я скажу тебе, почему сегодня утром ты шнырял вокруг Эгсфорд-Корта. Надеялся увидеть Ванессу.

Я стал горячо это отрицать, но он остался глух к моим словам.

– Хочу довести до твоего сведения, Вустер, если я опять увижу, что ты пытаешься навязать Ванессе свое омерзительное общество, то не моргнув глазом выпущу тебе кишки.

Орло пошел было прочь, но задержался и бросил через плечо: «Голыми руками», – а затем удалился. Возобновил ли он наблюдение за певуном Кларксона или нет, мне осталось неизвестным. По-моему, любая нормальная птица с тонким слухом немедленно улетучилась бы при первых звуках его голоса.

Глава 7

Надо ли говорить, что слова, сказанные О. Портером на прощание, заставили меня серьезно задуматься. В тот момент поблизости не оказалось прохожих, но если какой-либо путник повстречался со мной, он бы заметил, что мой лоб нахмурен, а глаза слегка затуманены. Это верный признак того, что ваша мысль напряженно над чем-то работает и это «что-то» вам явно не по душе. Такое выражение лица бывает у членов кабинета министров, когда в парламенте им задают каверзные вопросы.

Разумеется, мне не впервые слышать от своих знакомых, что они намерены проникнуть в мой внутренний мир и извлечь его содержимое наружу. Родерик Спод, который именуется ныне лордом Сидкапом, нередко мне этим грозил, находясь во власти заблуждения, будто я хочу увести у него Мадлен Бассет. Он и не подозревал, что она сидит у меня в печенках и я готов пробежать целую милю в тесных ботинках, лишь бы не попасться ей на глаза.

Однако никогда еще не возникало у меня такого ощущения близкой опасности, как на сей раз. Спод мог сколько угодно молоть вздор – или, правильнее сказать, плести? – что он-де размажет меня по лужайке и спляшет на моих останках в подбитых гвоздями башмаках, я всегда оставался спокоен, памятуя о том, что брехливая собака лает, да не кусает. Иными словами, такой тип, как Спод, вынужден заботится о своей репутации в обществе, и ему непозволительно делать все, что взбредет в голову. Если он начнет размазывать людей по лужайкам, его ждут неприятности. «Книга пэров Дебретта» погрозит пальцем, «Книга поместного дворянства Берка»[349] нахмурит брови, и глядишь, чего доброго, с ним перестанут знаться в обществе, и ему придется эмигрировать.

Между тем Орло Портера не сдерживают опасения подобного рода. Как коммунист, он, наверное, на короткой ноге с важными шишками в Кремле, и чем больше представителей буржуазии он выпотрошит, тем больше там порадуются. «Товарищ Портер – молодчина. Мыслит в правильном направлении, – скажут они, прочитав в газетах о покойном Вустере. – Надо не упускать его из виду и продвигать выше». Итак, поскольку Портер откровенно признался, какие чувства испытывает к Ванессе Кук, самым благоразумным с моей стороны будет держаться от нее подальше. Я изложил свои соображения Дживсу, когда вернулся к себе, и он полностью разделил мою точку зрения.

– Как называется то, что бывает с обстоятельствами, Дживс? – спросил я.

– Сэр?

– Вы упоминали о чем-то таком в обстоятельствах, что ведет к чему-то там. Нечто похожее на свечение.

– Возможно, сэр, стечение – то слово, которое вы ищите?

– Точно. Оно и вертелось у меня на языке. Можно сказать – возникло стечение обстоятельств?

– Да, сэр.

– Так вот, возникло стечение обстоятельств. Факты заключаются в следующем. В Лондоне я познакомился с некоей мисс Кук. Она оказалась дочерью того самого типа, которому принадлежит лошадь, которая столь высокого мнения о той самой кошке. Эта девица попала в неприятную историю с полицией, и отец отозвал ее домой, чтобы она была на глазах и не влипла в новые неприятности. Поэтому она живет теперь в Эгсфорт-Корте. Я внятно излагаю сюжет?

– Да, сэр.

– Ее жених, с которым она помолвлена, некий человек по имени Портер, последовал за своей любимой, чтобы поддерживать ее и утешать в несчастье. Это понятно?

– Да, сэр. Такое нередко случается, когда два юных сердца разлучены.

– Я встретил Портера сегодня утром, и мое присутствие в Мейден-Эгсфорде явилось для него полной неожиданностью.

– Охотно верю, сэр.

– Он не сомневается, что я приехал сюда ради мисс Кук.

– Подобно Лохинвару, возвратившемуся из западных стран[350].

Имя показалось мне незнакомым, но я не стал задавать лишних вопросов. Я видел, что Дживс заинтересовался и слушает, а раз так, повествователю лучше не отвлекаться на второстепенные сюжетные линии.

– Он пригрозил, что если я не оставлю мисс Кук в покое, он выпустит мне кишки голыми руками.

– В самом деле, сэр?

– Вы не знакомы с Портером?

– Нет, сэр.

– Зато вы знаете Спода. Портер – это Спод в квадрате. Вспыльчивый нрав. Страшно обидчив. А мускулы его натруженных рук крепки, как железные цепи[351], по выражению кого-то там. Упаси Бог задеть такого. Итак, ваши предложения?

– Я бы посоветовал избегать общества мисс Кук.

– Мне пришла в голову точно такая же мысль. Тут не предвидится затруднений. Шансы, что папаша Кук пригласит меня в гости, ничтожны. Итак, если я пойду верхней дорогой, а она нижней… Пожалуйста, Дживс, ответьте, – прервал я свои рассуждения, услышав, что в холле зазвонил телефон. – Наверное, это тетя Далия, но, может быть, и Портер. Меня для него нет дома.

Дживс вышел и через пять минут вернулся.

– Это была мисс Кук, сэр. Она звонила с почты и попросила меня сообщить вам, что сию минуту будет здесь.

От неожиданности я ахнул: «Этого еще недоставало», – а на Дживса взглянул с упреком.

– Вы не догадались сказать, что меня нет дома?

– Леди не оставила мне такой возможности, сэр. Она изложила свое сообщение и повесила трубку прежде, чем я успел ответить.

Мой лоб вновь избороздили морщины.

– Скверное дело, Дживс.

– Да, сэр.

– Заявиться ко мне домой ни с того ни с сего.

– Да, сэр.

– А что, если Орло Портер со своим биноклем притаился где-нибудь поблизости? – предположил я.

Не успел я развить эту тему как у двери зазвонил колокольчик, и в следующее мгновение передо мной предстала Ванесса Кук. Дживс, как водится, испарился, точно семейное привидение при первых лучах зари. Он всегда исчезает, когда ко мне приходят. И в этот раз я не заметил, как он ретировался, да и моя гостья вряд ли успела это заметить, но его уже и след простыл.

Взглянув на Ванессу, я почувствовал беспокойство, какое испытываешь, наткнувшись на раскаленный докрасна предмет, и думаешь только об одном – сейчас взорвется! Я не видел Ванессу больше года, если не считать того случая, когда наблюдал за ней издали перед тем, как ее загребла полиция, и должен признаться, от произошедшей в ее облике перемены слегка стыла кровь в жилах. По виду она осталась той же красоткой, каких провожают свистом впечатлительные служащие американских вооруженных сил, но вместе с тем в ней появилось нечто устрашающее, чего прежде не было, властное и дерзкое, если я правильно выразил свою мысль. Несомненно, сказался образ жизни, который она вела. Если вы шагаете в первых рядах демонстрантов и кидаетесь с кулаками на полицейских, это не может не отразиться на вашей внешности.

Твердокаменная – вот самое подходящее слово. Ванесса всегда была, что называется, гордой красавицей, а теперь стала еще и твердокаменной. Губы плотно сжаты, подбородок выдвинут вперед, всем своим видом она давала понять, что не потерпит никаких заигрываний. Все же, хотя Ванесса и была красоткой с обложки, переплюнула бы любую кинозвезду, в остальном она напомнила мне мою детскую учительницу танцев. Я даже подумал, что лет через тридцать она станет похожа на тетку Агату, под взглядом которой, как всем хорошо известно, сильные мужчины цепенеют, точно кролики.

Ее приветственные слова нисколько не рассеяли мою тревогу. Смерив меня взглядом, словно в ее шкале ценностей я значился на одном из последних мест, она произнесла:

– Я очень сердита на вас, Берти.

Такое начало мне не понравилось. Неприятно оказаться в немилости у девушки, обладающей боксерским ударом, – от этого всякому станет не по себе. Я выразил сожаление и поинтересовался, в чем же я перед ней провинился.

– Вы меня преследуете!

Ничто так не поднимает дух, как сознание, что можешь опровергнуть незаслуженное обвинение. Я весело рассмеялся, но ее реакция на мой смех была такой же, как у Орло Портера, только он упомянул курицу, снесшую яйцо, а Ванесса предпочла сравнение с гиеной, у которой кость застряла в горле. Откуда мне было знать, что она находится в здешних краях, объяснил я. Тут уж она рассмеялась тем металлическим смехом, который не сулит ничего хорошего ни человеку, ни зверю.

– Да бросьте! – сказала она. – Хотя я и в бешенстве, но, как ни странно, не могу отчасти не восхищаться вами. Удивительно, вы оказались способны на такой натиск. Это отвратительно, но говорит о том, что у вас есть характер. Мне кажется, если бы я вышла за вас замуж, то сделала бы из вас человека.

Я содрогнулся от кончиков волос до стелек в ботинках и почувствовал еще более сильную, чем раньше, благодарность к ней за то, что она отвергла меня. Знаю, что это значит – сделала бы из меня человека. Едва епископ и его подручные завершат свое черное дело, как она уже начнет по-всякому мять и лепить меня, так и этак переиначивать мою душу, а мне нравится моя душа такой, как она есть. Возможно, она не годится для того чтобы заставлять толпы людей орать на улицах, но она устраивает меня, и я не желаю, чтобы моя душа стала игрушкой в чьих-либо руках.

– Но это невозможно, Берти. Я люблю Орло и не смогу полюбить никого другого.

– Вот и прекрасно. Ваше дело. Я хочу только, чтобы вы поняли одну вещь. Я действительно не знал, что вы здесь.

– Вы пытаетесь убедить меня, что это простое совпадение…

– Нет, не совсем так. Я бы сказал, это некое стечение обстоятельств. Мой врач прописал мне спокойную жизнь на лоне природы в деревне, и я выбрал Мейден-Эгсфорд, поскольку здесь гостит у своих друзей моя тетя, и мне подумалось, что будет неплохо пожить поблизости от нее. Тихая жизнь в деревне может стать слишком уж безмятежной, если вокруг нет ни одной знакомой души. Вот тетя и сняла для меня этот домик.

Вы, наверное, ожидали, что мои слова все прояснили, и жизнь превратилась в одну величавую прекрасную песнь[352], как выразился кто-то там, но ничего подобного не произошло, лицо Ванессы сохраняло прежнее выражение оскорбленной невинности. Некоторым девицам ничем не угодишь.

– Значит, я ошиблась, подумав, что вы способны проявить характер, – сказала она, и ее губы искривились в откровенно презрительной усмешке. – Вы всего-навсего жалкий безмозглый буржуа. Орло таких терпеть не может.

– Типичный представитель золотой молодежи, как полагают некоторые знатоки.

– За всю свою жизнь вы вряд ли совершили хотя бы один стоящий поступок.

Если на то пошло, я мог бы поставить ее в довольно дурацкое положение, сообщив, что еще в школе получил награду за прекрасное знание Библии – великолепно переплетенный том какого-то благочестивого автора, его имя не сохранилось в моей памяти. А когда тетя Далия издавала свой журнал «Будуар светской дамы», я написал для него статью, или, точнее говоря, эссе «Что носит хорошо одетый мужчина». Однако я промолчал, главным образом потому, что не мог вставить ни слова. Женщины проговаривают свой текст с такой чудовищной скоростью, что мужчинам остается только помалкивать.

– Однако сейчас речь не о вашей попусту растрачиваемой жизни. Господь Бог, создавая вас, наверное, знал, что делал, поэтому не будем углубляться в эту тему. Вероятно, вы хотите услышать, что привело меня к вам.

– Милости просим в любое время, – отозвался я со свойственной мне учтивостью, но она оставила мои слова без внимания и продолжала:

– Друг моего отца, майор Планк, который гостит у нас, упомянул за обедом какого-то Вустера, якобы он заходил сегодня утром. И когда отец весь побагровел и подавился бараньей котлетой, я поняла, что речь, должно быть, идет о вас. Вы относитесь к тому типу молодых людей, которых он просто не переваривает.

– А молодые люди отвечают ему взаимностью?

– Неизменно. Отец всю жизнь был своего рода помесью вождя гуннов Аттилы и каймановой черепахи. Узнав, что вы в Мейден-Эгсфорде, я пришла попросить вас кое-что для меня сделать.

– Все, что в моих силах.

– Сущий пустяк. Я, разумеется, буду переписываться с Орло, но мне не хочется, чтобы его письма приходили в Корт, потому что отец, помимо сходства с каймановой черепахой, отличается еще низким коварством. Он без зазрения совести перехватит и уничтожит его письма. Отец спускается к завтраку раньше меня, что дает ему стратегическое преимущество. Когда я выйду к столу, сливки с моей корреспонденции уже будут лежать в кармане его брюк. Поэтому я собираюсь написать Орло, чтобы он присылал письма на ваш адрес, а я буду каждый день забирать их.

Я в жизни не получал более неприятного предложения. Это что же, Ванесса будет каждый день сюда являться, а Орло Портер, уже доведенный до точки кипения, будет держать мой дом под постоянным наблюдением? Мысль об этом обдала мне кровь стужей, глаза, как звезды, вырвав из орбит[353], – как говорит Дживс, если я верно запомнил. Но в следующий миг я испытал безграничное облегчение, осознав, что мои страхи беспочвенны, поскольку в переписке между обеими сторонами нет никакой нужды.

– Но Орло здесь, – сообщил я.

– Здесь? В Мейден-Эгсфорде?

– Вот именно. Как с неба свалился.

– Вы шутите, Берти.

– Вовсе нет. Если бы шутил, вы бы так и покатились со смеху. Говорю вам, Орло здесь. Я встретил его сегодня днем.

Он наблюдал за певуном Кларксона. Кстати, у вас, случайно, нет сведений об этом Кларксоне? Мне интересно, кто он такой и откуда у него певун.

Мой вопрос остался без ответа, чему я нисколько не удивился. Покажите мне женщину, говорю я иной раз, и я скажу вам, кто пропускает мимо ушей мои слова.

Бросив на Ванессу внимательный взгляд, я заметил, что выражение ее лица изменилось. Как я уже отмечал, под влиянием привычки лупцевать полицейских на улицах ее лицо погрубело, но в ту минуту оно так и лучилось нежностью. Глаза, хотя и не сорвались с орбит, стали большими, как мячи для гольфа, и мягкая улыбка озарила физиономию. Кажется, она воскликнула: «Потрясающе!» – или что-то в этом роде.

– Значит, он приехал! Он последовал за мной! – Судя по ее тону, поступок Орло вызвал у нее безграничный восторг. Выходит, она не возражала, чтобы ее преследовали, лишь бы преследователь ее устраивал. – Как рыцарь в сверкающих доспехах на белом коне.

Здесь было бы кстати припомнить приятеля Дживса, который прибыл из западных стран, и сказать, что Орло на него похож, но мне пришлось пропустить свой ход, потому что у меня вылетело из головы, как звали того парня.

– Не понимаю, как Орло удалось приехать, он же на службе, – выразил я недоумение.

– У него ежегодный двухнедельный отпуск. Поэтому он смог участвовать в демонстрации. Мы с ним шли в первом ряду.

– Знаю. Видел издали.

– Мне до сих пор неизвестно, что с ним произошло в тот день. Он сбил с ног полицейского, а потом вдруг исчез.

– Для человека, который сбил с ног полицейского, он легко отделался, легче не бывает. Просто прыгнул в мою машину, и я отвез его в безопасное место.

– А, понятно.

Признаюсь, я ожидал изъявления более сильных чувств. Не то чтобы я горю желанием получать благодарности за небольшие услуги, какие расточаешь на каждом шагу. Но как бы там ни было, по милости Орло я оказал противодействие полицейским, находящимся при исполнении служебного долга, кажется, так гласит закон, и, следовательно, рисковал надолго угодить в кутузку, поэтому проявление хотя бы легкой взволнованности было бы нелишним. Мне ничего другого не оставалось, как обратить на Ванессу укоризненный взгляд. Однако это не произвело на нее ровным счетом никакого впечатления, и она продолжала:

– Он поселился в гостинице «Гусь и кузнечик»?

– Понятия не имею, – произнес я в ответ, и если в моем голосе прозвучала нотка раздражения, вряд ли кто осудит меня за это. – Во время нашей встречи мы говорили главным образом о моих внутренних органах.

– А что случилось с вашими внутренними органами?

– Пока ничего, но, по мнению Орло, вскоре кое-что может случиться.

– Удивительно, какая же у него отзывчивая душа.

– Да уж, это точно.

– Он дал вам какие-нибудь полезные советы?

– По правде говоря, дал.

– Как это на него похоже!

Ванесса ненадолго погрузилась в молчание, несомненно, размышляя о неведомых мне выдающихся достоинствах Орло. Затем снова заговорила:

– Должно быть, он живет в «Гусе и кузнечике». В округе это единственная приличная гостиница. Сходите туда и передайте ему, что я буду ждать его здесь завтра в три часа дня.

– Здесь?

– Да.

– То есть в этом самом доме?

– А почему бы и нет?

– Я думал, вы захотите увидеться с ним наедине.

– Вот именно. Вы же пойдете прогуляться.

И вновь я мысленно возблагодарил своего ангела-хранителя, который постарался, чтобы эта гордая красавица не стала миссис Бертрам Вустер. Ее непоколебимая уверенность, что стоит лишь свистнуть и все тут же кинутся исполнять ее прихоти, действовала на меня угнетающе. Гордость Вустера была глубоко задета бесцеремонностью, с какой меня выставляли из моего же дома, и не будет преувеличением сказать, что кровь закипела у меня в жилах. Меня так и подмывало произнести нечто язвительное, например «Вот как?», однако preux chevalier[354], каким я всегда стремился быть, не должен попирать слабый пол железной пятой, как бы его ни провоцировали.

Вот почему я просто ответил: «Уже иду», и отправился в гостиницу «Гусь и кузнечик» с тайным посланием для Орло Портера.

Глава 8

Я нашел Орло Портера в баре, где он пил джин с шипучкой. На его лице, и без того мало привлекательном, застыло угрюмое выражение, нисколько не радующее глаз. Настроение у него явно было хуже некуда. Такое нередко случается, когда томящееся в разлуке сердце А понимает, что шансы преодолеть препятствия к воссоединению с томящимся в разлуке сердцем Б равны в лучшем случае восьми из ста.

Мрачность Орло могла объясняться и другими причинами. К примеру, до него дошло известие, что сегодня утром в Москве ликвидировали какого-нибудь его приятеля, а возможно, он сам укокошил капиталиста и теперь не знает, как избавиться от трупа. Но все же я был склонен объяснить его понурый вид терзаниями любви и даже слегка пожалел его.

Орло встретил меня взглядом чернее тучи, и мне стало ясно, что мы с ним никогда не будем обмениваться рождественскими подарками, и еще я подумал, глядя на Орло, – как же его много, и весь он полон злобы к Вустеру. Похожие мысли нередко посещали меня при виде Спода. Наверное, есть во мне что-то, пробуждающее низменные страсти в мужчинах восьми футов роста и шести футов в плечах. Как-то я поделился своим наблюдением с Дживсом, и он согласился, что это действительно не может не вызывать удивления.

Когда я подошел поближе, Орло вперил в меня потухший взор, я где-то слышал такое выражение. Что бы ни повергло Орло в столь глубокую меланхолию, мое появление не озарило солнцем мрак его души. Выражение лица осталось таким же постным, как у зрителей бесплатных дневных спектаклей или как у снулой рыбы на лотке торговца. Не повеселел он даже тогда, когда я передал ему послание Ванессы. Последовало продолжительное молчание, его нарушало лишь бульканье шипучки, стекавшей в его глотку.

Наконец Орло заговорил, как оживший труп из фильма ужасов, где герой в склепе под разрушенной часовней поднимает надгробную плиту, а из-под нее вдруг раздается замогильный глас мертвеца.

– Не понимаю.

– Что же тут непонятного? – удивился я, добавив «товарищ», поскольку вежливость еще никому не повредила. – Готов бескорыстно оказать любое доступное мне содействие в разрешении небольших затруднений, которые могут у тебя возникнуть. Я пришел помочь.

В моем голосе прозвучало столько пылкого обаяния, что его хватило бы на то, чтобы растопить медного истукана, но на Орло мои слова не произвели никакого впечатления. Он продолжал сверлить меня глазами на манер тетки Агаты.

– Странно, ты уверяешь, будто у вас всего лишь шапочное знакомство, а между тем она готова нелегально приходить в твой дом. Если еще вспомнить, как конспиративно ты вел себя в Эгсфорд-Корте, то все это наводит на определенные подозрения.

Когда ваш собеседник употребляет такие слова, как «нелегальный» и «конспиративный», да еще заявляет, что вы у него под подозрением, то всякий благоразумный человек примет меры предосторожности. К счастью, я мог дать простое и ясное объяснение, что я и сделал с обезоруживающей откровенностью, которая, как мне казалось, должна была разрешить все недоразумения.

– В моем появлении в Эгсфорд-Корте не было ничего конспиративного. Я оказался там по ошибке. Визит мисс Кук в мой дом был нелегальным поневоле, потому что отец не спускает с нее глаз. И ко мне она пришла потому, что никак иначе не могла связаться с тобой. Она не знала, что ты приехал в Мейден-Эгсфорд, и боялась, что если ты ей напишешь, письмо попадет к папаше. Ему раз плюнуть перехватить письмо, адресованное дочери.

Мне казалось, что я объяснил все как нельзя более убедительно, но Орло продолжал сверлить меня глазами.

– И все-таки странно, почему именно тебя она сделала своим доверенным лицом, – продолжал он допытываться. – Это предполагает близкие отношения.

– Нет, я бы так не сказал. Мне доверяют свои секреты девушки, с которыми я почти не знаком. Они видят во мне отца.

– Хорош отец, нечего сказать. Если девушка видит в тебе отца, надо проверить, все ли в порядке у нее с головой.

– Ну ладно, скажем, брата. Они знают, что добрый старый Берти никому не разболтает их маленькие тайны.

– Добрый старый Берти, как бы не так. Если хочешь знать, по-моему, ты змей, который шныряет вокруг и похищает наших любимых женщин.

– Ничего подобного, – возразил я. Так вот, оказывается, чем на самом деле занимаются змеи.

– Мне все это кажется сомнительным, – продолжал Орло. И тут он, к моей радости, вдруг сменил тему: – Ты знаешь человека по имени Споффорд?

Я ответил, что нет, вроде бы не знаю.

– П.Б. Споффорд. Здоровенный детина с подстриженными усиками.

– Нет, я с ним не знаком.

– И не скоро познакомишься. Он в больнице.

– Прискорбно слышать. Как он туда попал?

– Я его отправил туда. Он поцеловал женщину, которую я люблю, на пикнике, его ежегодно устраивает Клуб мероприятии и развлечении на свежем воздухе при школе искусств Слейда. А ты, Вустер, целовал когда-нибудь женщину, которую я люблю?

– Что ты, Боже сохрани.

– Смотри, не вздумай. Долго она пробыла у тебя?

– Считанные секунды. Впорхнула на мгновение и тут же выпорхнула. Только и успела сказать, что ты похож на рыцаря в сверкающих доспехах на белом коне, и попросила передать, что будет ждать тебя завтра ровно в три часа в моем доме.

Похоже, это его успокоило. Он все еще хмурился, но уже не как Джек-потрошитель, замышляющий очередное убийство. Однако у него еще оставались некоторые сомнения.

– Идея встречаться у тебя в доме не кажется мне удачной.

– Почему?

– Ты будешь путаться под ногами.

– О, с этим все в порядке, не беспокойся, товарищ. Я пойду прогуляться.

– Ах так, – обрадовался он. – Пойдешь прогуляться? Очень полезное занятие, разомнешься хорошенько, разрумянишься. Только не спеши. Не торопись с возвращением. Тут, говорят, есть красивые места, которые стоит осмотреть.

На этой добросердечной ноте мы расстались. Орло отправился к стойке за новой порцией джина с шипучкой, а я к себе домой, чтобы сообщить Ванессе, что pourparlers[355] прошли успешно и Орло прибудет к стартовой отметке завтра ровно в три пополудни.

– Как он выглядел? – озабоченно спросила она.

Ответить на этот вопрос было непросто, поскольку Орло выглядел как мелкий гангстер, который мается флюсом, но я тактично произнес несколько слов, и, как сказал бы Дживс, они были встречены с чувством удовлетворения. Ванесса ушла.

Сразу же после ее ухода в комнате снова возник Дживс. Вид у него был слегка смущенный.

– Мы не закончили наш разговор, сэр, нас прервали…

– Да, Дживс, нас прервали, но я рад сообщить вам, что мне больше не нужен ваш совет. Пока вы отсутствовали, ситуация прояснилась. Стороны договорились о встрече, и в скором времени она состоится, и притом здесь, в этом самом доме, завтра в три часа дня. Чтобы не быть помехой, я отправлюсь на прогулку.

– Весьма отрадно слышать, сэр, – сказал Дживс, и, по-моему, попал в самую точку.

Глава 9

На следующий день без пяти минут три я препоясал чресла и приготовился исчезнуть, когда явилась Ванесса Кук. Мое присутствие неприятно удивило ее. Она поморщилась, словно от меня дурно пахло, и спросила:

– Вы еще не ушли?

Подобный вопрос показался мне довольно-таки бестактным даже для гордой красавицы, но, следуя своему правилу всегда оставаться preux[356], я миролюбиво ответил:

– Уже ухожу.

– Ну так идите же, – приказала она, и я пошел.

На улице все было по-прежнему, не на чем взгляд остановить. Столетние старцы обменивались воспоминаниями о войне с бурами, собака с интересом изучала нечто, обнаруженное ею в сточной канаве, и больше ничего, совершеннейшая пустота. Я дошел до конца улицы, посмотрел на юбилейную поилку для скота, потом перешел на другую сторону и двинулся в обратном направлении, размышляя о том, как был бы доволен Э. Дж. Мергэтройд, если бы видел меня сейчас. И тут мое внимание привлек магазин, совмещенный с почтой. Я вспомнил, как Дживс говорил, что здесь не только продаются марки, почтовые открытки с видами, носки, ботинки, рабочая одежда, розовые леденцы, желтые леденцы, бечевка, сигареты и канцелярские принадлежности, но есть еще и небольшая библиотека.

Я вошел. Отправляясь в дорогу, я не прихватил с собой ничего почитать, а между тем не годится пренебрегать пищей для ума.

Как все подобные сельские заведения, библиотека не стремилась идти в ногу со временем. Я колебался, не зная, какой роман выбрать: «По царскому велению» или «Тайна кабриолета» – ничего лучше мне не удалось обнаружить, – когда дверь распахнулась, и в магазин вошла Анжелика Брискоу, миловидная девица, с которой я познакомился за обедом в Эгсфорд-Холле. Дочь викария, если помните.

Увидев меня, Анжелика повела себя довольно странным образом. Она вдруг приняла таинственный вид, точно нигилистка на встрече с нигилистом из романа «По царскому велению». Хотя я еще не читал это сочинение, но уже догадывался, что в нем полно нигилистов, они постоянно друг с другом встречаются и строят страшные козни. Анжелика схватила меня за руку и, понизив голос до зловещего шепота, спросила:

– Он уже принес?

Я совершенно не понял, о чем она. Мне хочется считать себя учтивым светским человеком, который не хуже любого другого умеет перекинуться шуткой с хорошенькой девушкой, но, признаюсь, на сей раз я не нашелся с ответом и уставился на нее в немом изумлении. Трудно представить, чтобы дочь викария состояла в тайном обществе, но никак иначе нельзя было объяснить ее слова. Они прозвучали как секретный пароль, некий условный знак, который понятен лишь тем, кто принадлежит к членам Грозной Семерки, пользуется их доверием и заплатил все положенные взносы.

Спустя мгновение ко мне вернулся дар речи, не вполне, но хотя бы отчасти.

– Э-э? – промычал я.

Судя по всему, Анжелика удовлетворилась таким ответом, сразу перестала строить из себя героиню романа «По царскому велению» и снова стала милой девушкой, которая, вполне вероятно, играет на органе в церкви у своего отца.

– Понимаю, еще не принес. Конечно, такое дело требует времени.

– Какое дело?

– Не могу вам объяснить. Отец идет.

В магазин забрел преподобный Брискоу. Как оказалось, он хотел купить полфунта розовых леденцов и полфунта желтых для поощрения самых хороших мальчиков из церковного хора. Его появление прервало дальнейшие откровения миловидной девицы, и с этого момента наша беседа касалась лишь погоды, состояния церковной крыши и как-чудесно-выглядит-ваша-тетя-так-приятно-было-снова-повидаться. Обменявшись со своими собеседниками еще несколькими бессвязными фразами, я простился и продолжил прогулку.

Очень непросто определить, сколько времени потребуется двум разлученным, а затем внезапно воссоединенным сердцам, чтобы связать воедино все разорванные нити. Для пущей уверенности я отвел на свидание Орло и Ванессы около полутора часов и не ошибся в своих расчетах. Когда я вернулся домой, оба уже убрались восвояси.

У меня из головы никак не выходил странный вопрос, заданный мне Анжеликой Брискоу. Чем больше я над ним размышлял, тем более зашифрованным он мне казался. Я имею в виду ее фразу: «Он уже принес?» Кто он? И что должен был принести? Я позвал Дживса, чтобы выяснить, что он думает по этому поводу.

– Дживс, – начал я, – предположим, вы заходите в магазин и берете в тамошней библиотеке роман «По царскому велению», и тут появляется дочь викария и без всяких вступлений, не сказав даже «Привет», обращается к вам с вопросом «Он уже принес?». Как бы вы истолковали ее слова?

Дживс задумался, его быстрый ум заработал сразу в нескольких направлениях, как он сам однажды выразился.

– «Он уже принес?», сэр?

– Именно так.

– Я бы предположил, что эта юная леди ждала какого-то своего знакомого, он должен был прийти и принести некий неизвестный предмет.

– Именно так я и подумал. А что представляет собой этот неизвестный предмет, мы, по всей видимости, узнаем в свое время.

– Вне всякого сомнения, сэр.

– Будем терпеливо ждать, пока все не прояснится.

– Да, сэр.

– А сейчас отложим эту тему. Скажите мне, как прошла встреча мисс Кук и мистера Портера? Успешно?

– Да, сэр, некоторое время они беседовали.

– Тихими, прерывающимися голосами?

– Нет, сэр, леди и джентльмен разговаривали на повышенных тонах.

– Странно. По-моему, влюбленные обычно шепчутся.

– Но не в разгар ссоры, сэр.

– Господи, помилуй! Они ссорились?

– И весьма бурно, их было отчетливо слышно на кухне, где я читал том Спинозы, который вы столь любезно подарили мне на Рождество. Дверь оставалась приоткрытой.

– Таким образом, вы стали свидетелем по слуху?

– От начала и до конца, сэр.

– Расскажите мне, как все было, Дживс.

– Хорошо, сэр. Я должен начать с того, что мистер Кук как опекун распоряжается деньгами, оставленными мистеру Портеру его дядей, который, оказывается, был коммерческим партнером мистера Кука.

– Да, знаю, Портер мне рассказывал.

– Пока мистер Кук не откажется от опекунства, мистер Портер не может позволить себе жениться. Насколько я понял, его нынешняя работа не слишком щедро вознаграждается.

– Он продает страховые полисы. Я не говорил вам, что купил у него страховку от несчастного случая?

– Не припоминаю, сэр.

– А потом еще застраховал у него жизнь, и все это на суммы, затмевающие самые алчные мечты. Поддался на его уговоры. Но не буду прерывать вас. Продолжайте и расскажите мне все до конца.

– Хорошо, сэр. Мисс Кук уговаривала мистера Портера потребовать встречи с ее отцом.

– Чтобы заставить его выложить денежки?

– Вот именно, сэр. «Будь твердым, – говорила она. – Прояви характер. Посмотри ему в глаза и стукни кулаком по столу».

– Иными словами, она предложила конкретные меры?

– Да, сэр.

– И что же он на это ответил?

– Он сказал, что как только начнет стучать кулаком по столу в присутствии мистера Кука, тот освидетельствует его как психически невменяемого и упрячет в ближайший дом для умалишенных – или, как он выразился, в психушку.

– Странно.

– Сэр?

– Никогда бы не подумал, что Портер способен проявить такое, такое… как это называется?

– Быть может, малодушие – то слово, которое вы ищите, сэр?

– Возможно. Помню, оно вроде бы начинается на «ма». Странно, мне казалось, рыцари в блестящих доспехах никогда не пасуют.

– Они, очевидно, делают исключение для мистера Кука. Насколько я понял из вашего рассказа о посещении Эгсфорд-Корта, этот джентльмен отличается на редкость грозным нравом.

– Совершенно верно. Вы когда-нибудь слышали о капитане Блае с брига «Баунти»?

– Да, сэр. Я читал о нем книгу.

– Я смотрел кино. А слышали о Джеке-потрошителе?

– Да, сэр.

– Сложите их вместе – и что получите? Кука. Все дело в арапнике. Вам не страшен человек, который находится в состоянии потревоженной гремучей змеи и извергает грубые ругательства, но вложите в его руку арапник, и ситуация станет угрожающей. Я чудом ушел из Эгсфорд-Корта, сохранив в неприкосновенности заднюю часть своих брюк. Но продолжайте, Дживс. Что случилось потом?

– Можно, я приведу в порядок свои мысли, сэр?

– Разумеется, сколько угодно.

– Благодарю вас, сэр. Хотелось бы связно изложить происшедшее.

Упорядочивание мыслей заняло у него от двадцати до тридцати секунд. Затем он представил полный отчет о ссоре между Ванессой Кук и О. Дж. Портером, которая затмила бы знаменитый бой между Джином Танни и Джеком Демпси в Чикаго[357].

– Сразу же после того как мистер Портер отказался идти к мистеру Куку и стучать кулаком по столу, мисс Кук завела разговор о кошке.

– Какой кошке?

– Той самой, которую вы встретили в Эгсфорд-Корте и у которой завязалась столь крепкая дружба с лошадью мистера Кука, Потейто Чипом. Мисс Кук подговаривала мистера Портера похитить кошку.

– Ничего себе!

– Да, сэр. Женские особи вида более ядовиты, чем мужские.

Метко сказано, подумал я.

– Ваши слова? – спросил я.

– Нет, сэр. Цитата.

– Что ж, продолжайте, – сказал я, отметив про себя, сколько же всего замечательного наговорил когда-то Шекспир. «Женские особи вида более ядовиты, чем мужские». Достаточно вспомнить мою тетку Агату и ее мужа, чтобы понять всю истинность этих слов. – Все ясно, Дживс. С кошкой в руках Портер получит сильную позицию против Кука в споре за капиталы, находящиеся у него под опекой.

– Именно так, сэр. Rem acu tetigisti.

– И должно быть, как раз сейчас Орло находится в Эгсфорд-Корте и вонзает зубы в старого капитана Блая.

– Нет, сэр. Он категорически отказался выполнить просьбу мисс Кук. «Ни за что на свете», – отрезал он.

– Этот тип, О. Дж. Портер, не слишком склонен к сотрудничеству.

– Да, сэр.

– Отчасти напоминает валаамову ослицу, – заметил я, имея в виду персонаж, который фигурировал в школьной экзаменационной работе, когда я получил награду за знание Библии. – Если помните, она тоже заупрямилась и отказалась сотрудничать.

– Да, сэр.

– Наверное, мисс Кук была в бешенстве.

– Из ее слов можно было понять, что она недовольна. Назвала мистера Портера трусливым ничтожеством, заявила, что больше с ним не разговаривает и просит не посылать ей писем, телеграмм, а также почтовых голубей.

– Похоже на разрыв.

– Да, сэр.

Я вздохнул, не то чтобы очень глубоко, а так, слегка.

Отзывчивая душа не может не сострадать юным сердцам, видя, как их любовь разбивается о скалы. Но, откровенно говоря, мне было непонятно, как, находясь в здравом уме и твердой памяти, можно выйти замуж за Орло Портера, а я содрогнулся бы от макушки до кончиков носок, если бы мне пришлось жениться на Ванессе Кук. Однако эти двое отлично подходили друг другу, из них вышла бы прекрасная пара. Обидно, что сказанные в сердцах слова преградили им путь к алтарю.

Вместе с тем в их разрыве была и положительная сторона – это послужит Ванессе хорошим уроком, наконец-то ей попался тот, кем она не может безнаказанно помыкать. Когда я сказал об этом Дживсу, он согласился, что на ситуацию можно взглянуть и с такой стороны.

– Может быть, перестанет воображать себя Клеопатрой или кем-то там еще.

– Совершенно верно, сэр.

Я с удовольствием продолжил бы нашу беседу, но Дживсу не терпелось вернуться к своему Спинозе. Наверное, я оторвал его от чтения на том месте, когда Спиноза приблизился к разгадке тайны обезглавленного трупа на полу в библиотеке.

– Хорошо, Дживс, – сказал я. – Пока это все.

– Благодарю вас, сэр.

– Если вам придет в голову какое-нибудь объяснение загадочной фразы «Он уже принес?», пришлите мне докладную записку.

Я говорил шутливо, но мне было совсем не весело. Непонятные слова Анжелики Брискоу не давали мне покоя. Вполне вероятно, что за моей спиной творятся вещи, которые не сулят мне ничего хорошего. В прошлом я немало пострадал от проделок девиц в возрасте Анжелики – одна Стиффи Бинг чего стоит, – и неудивительно, что я стал осторожным и подозрительным, как лиса, которую годами травят члены охотничьего общества «Пайтчли».

Говоря обиняками – кажется, есть такое выражение, – А. Брискоу навела меня на неприятную мысль, что здесь кроется какая-то тайна. Загадки хороши только в книгах, я люблю уютно устроиться на диване с последним романом Агаты Кристи в руках, но в обычной жизни тайны вовсе не нужны, от них одна головная боль.

Я уже почувствовал первые признаки такой головной боли, когда послышался какой-то шум. Дверь распахнулась, и передо мной возникла Ванесса Кук.

На ее лице еще проступали следы недавней жаркой ссоры. Щеки пылали, глаза сверкали, а при взгляде на зубы не оставалось сомнений, что еще совсем недавно ими свирепо скрежетали. В общем, все говорило о том, что Ванесса недавно пережила сильнейшее смятение чувств.

– Берти, – проговорила она.

– Привет, – отозвался я.

– Берти, я согласна стать вашей женой.

Глава 10

Вы, естественно, ожидали, что в ответ на подобное заявление я произнесу что-то вроде «Боже мой!» или «Кем-кем стать?», однако я остался sotto voce[358], превратился в немое изваяние, лишь вытаращил глаза, как те ребята, о которых говорил Дживс, что в безумной догадке молча застыли на вершине Дарьена[359].

Слова Ванессы поразили меня как гром среди ясного неба. Когда я сделал ей предложение, она ответила столь категорическим отказом, что, казалось, с этого направления мне ничто не угрожает, мы даже не останемся просто друзьями. Правда, она и не дала понять, что скорее умрет в канаве, чем станет моей женой. И вот вам, пожалуйста. Выходит, мужчина никогда не может быть уверен в своей безопасности. Неудивительно, что у меня, как говорится, язык прилип к гортани.

Ванесса, напротив, разговорилась. Облегчив душу признанием, она явно почувствовала себя лучше. Огонь в глазах погас, зубы больше не скрежетали. Не стану утверждать, что теперь без опаски повстречал бы ее в темном переулке, но в ней несомненно произошли перемены к лучшему.

– Свадьба будет очень-очень скромная, – тараторила она. – Всего несколько моих лондонских знакомых. А может быть, даже более чем скромная. Все зависит от отца. Грубо говоря, он относится к вам как полицейские к врагу общества номер один, явившемуся к ним на ежегодный бал. Не знаю, что вы ему сделали, но только я в жизни не видела его таким багровым, как в тот момент, когда за обедом назвали ваше имя. Если его отношение к вам не изменится, нам придется бежать. Меня это нисколько не смущает. Наверное, многие сочтут мой поступок опрометчивым, но я готова рискнуть. Я мало вас знаю, это правда, но человек, при имени которого у моего отца застревает кусок в горле, не может быть безнадежно плохим.

Наконец язык мой отлип от гортани, и я вновь обрел дар речи, как, надеюсь, и те ребята на вершине Дарьена.

– Но я не понимаю!

– Чего не понимаете?

– Вы вроде бы собирались замуж за Орло Портера.

Она издала звук, отдаленно похожий на стон, – с таким хлюпаньем слон вытягивает ногу из топкой грязи в чаще бирмайского тикового леса. По всей видимости, я коснулся обнаженного нерва.

– Вы так думали? Вы заблуждались. Какая девушка, сохранившая хотя бы крупицу здравого смысла, выйдет замуж за человека, который отказывается выполнить ее пустячную, ничтожную просьбу, потому, видите ли, что боится ее отца? Если бы Орло Портер свалился с лестницы и сломал себе шею, я бы только порадовалась. С каким наслаждением я прочитала бы его имя в колонке некрологов в «Таймс». Но выйти за него замуж? Что за мысль! Нет, меня вполне устраиваете вы, Берти. Кстати, это имя мне совершенно не нравится. Пожалуй, я буду называть вас Гарольд. Да, вы вполне мне подходите. Разумеется, у вас много недостатков. Как-нибудь на досуге я укажу вам на некоторые из них. Например, – продолжила она, не дожидаясь этого самого досуга, – вы слишком много курите. Когда мы поженимся, вам придется это бросить. Курение – всего лишь дурная привычка. Толстой, – сослалась она на какого-то своего знакомого, которого я не имею чести знать, – утверждает, что такое же удовольствие можно получить, если просто перебирать пальцами.

Я чуть было не ответил ей гневной отповедью, что ее Толстой просто спятил, однако вовремя сдержался. Откуда мне знать, а вдруг это ее близкий приятель, и она не потерпит ни малейшей критики в его адрес, даже самой справедливой. А что случается с теми, чьи критические замечания пришлись Ванессе не по вкусу – например, с полицейскими, – хорошо известно.

– А еще этот ваш глупый смех, над ним надо будет поработать. Если вам смешно, вполне достаточно спокойно улыбнуться. Лорд Честерфилд пишет, что по достижении им совершеннолетия никто не слышал, как он смеется. Но вы вряд ли читали «Письма лорда Честерфилда к сыну»[360]?

…Разумеется, не читал. Бертрам Вустер не читает чужих писем. Если бы я служил на почте, то не читал бы даже почтовые открытки.

– Я составлю вам список необходимой литературы.

Она явно собралась перечислить еще несколько названий, но в этот момент в комнату ворвалась Анжелика Брискоу.

– Принес? – во весь голос осведомилась она.

Увидев Ванессу, она воскликнула: «Господи!» – и исчезла, как угорь в иле. Ванесса проводила ее снисходительным взглядом.

– Эксцентричная девица, – заметила она.

Я согласился, что Анжелика Брискоу действительно перемещается в пространстве загадочным образом и чудеса творит. Ванесса ушла, а я рухнул в кресло и закрыл лицо руками.

Для этого у меня были веские основания, ведь я только что обручился с девушкой, которая намерена заставить меня бросить курить. И в это время у входных дверей раздался шум, который ни с чем нельзя было спутать, – это тетя вытирала ноги о коврик. В следующее мгновение сестра моего покойного отца Далия влетела в комнату, покачнулась, повернулась, чертыхнулась и, наконец обретя равновесие, спросила:

– Принес?

Глава 11

По-моему, я человек не вспыльчивый, особенно в отношениях со слабым полом, но когда каждая настырная особа при виде вас вопит «Принес?», это не может не задеть самолюбия. Я смерил тетю Далию суровым взглядом, каким племянники не должны смотреть на теток, и строго сказал:

– Если бы хоть одна из вас перестала разговаривать так, будто она героиня романа «По царскому велению», жить в этом мире стало бы гораздо лучше. Да что принес-то?

– Кошку, разумеется, что же еще, несчастный болван, – ответила она с непосредственностью, снискавшей ей такую популярность среди любителей лисьей охоты в «Куорн» и «Пайтчли». – Кошку Кука. Я ее похищаю. Точнее говоря, от моего лица действует агент. И я велела ему принести ее сюда.

Я, как говорится, онемел. Если что-то и может мгновенно парализовать голосовые связки племянника, так это внезапное открытие, что любимая тетя имеет весьма смутное представление о различии между добром и злом. За многие годы горький опыт должен был научить меня, что там, где в дело вступает тетя Далия, можно ожидать чего угодно, для нее не существует никаких запретов, и тем не менее я был… – есть какое-то подходящее для такого случая слово… Да, вспомнил… Я был огорошен.

Как известно, любая женщина, когда хочет, чтобы ее слушали, старается огорошить аудиторию, и меня не удивило, что тетя Далия воспользовалась моим молчанием, чтобы захватить инициативу. Понимая, что подобная выходка требует хоть какого-то, пусть и самого малого объяснения, она устроила целое представление с декламацией, не опуская подробностей и не заботясь о сжатости изложения. Стартовав со скоростью 75 миль в час, она ринулась вперед:

– Для начала я должна объяснить одной дурьей башке – тебе, если хочешь знать, – в каком отчаянном положении я оказалась, когда приехала к Брискоу. Приглашая меня в Эгсфорд-Холл, Джимми на все лады расхваливал свою лошадь Симлу, уверял, что на предстоящих скачках она несомненный фаворит. Клялся и божился, что дело верное и что поставить на Симлу – все равно, что найти кошелек на улице. Я, бедная слабая женщина, позволила себя уговорить и в надежде на выигрыш пожертвовала всем, что имела, вплоть до самых интимных предметов туалета. И лишь после приезда, изучив общественное мнение, я узнала, что ставить на Симлу не столь уж верное дело, а совсем даже наоборот. Лошадь Кука, Потейто Чип, нисколько не уступала ей в быстроте и выносливости. В сущности, велика вероятность, что обе лошади придут к финишу одновременно, если только, следи внимательно, Берти, если только одна из них не сорвется на тренировках. И тут появляешься ты с конфиденциальной информацией, что Потейто Чип не сможет готовиться к соревнованиям, если лишится вдохновляющего общества той самой кошки. И на меня снизошло озарение. «Из уст младенцев и грудных детей! – сказала я себе. – Из уст младенцев и грудных детей!»[361]

Я хотел попросить тетю Далию, чтобы она не прибегала к столь сильным выражениям, но не смог. Когда моя престарелая родственница завладевает разговором, нечего и пытаться вставить хотя бы слово.

– Итак, – продолжала она, – на Симлу я поставила все, что имела. Скажу точнее. Ставка значительно превышает мои финансовые возможности. В случае проигрыша я не смогу заплатить и вынуждена буду обратиться к Тому за весьма солидной суммой. А как тебе известно, у Тома случается несварение желудка, когда ему приходится раскошеливаться. Можешь вообразить, что со мной творилось. Если бы не Анжелика Брискоу, все кончилось бы неминуемым нервным срывом. Только усилием моей железной воли я сдерживала себя, чтобы не лезть на стенки и не выть, как привидение-плакальщица. Слишком чудовищным было напряжение.

Я все еще пребывал в огорошенном состоянии, но сумел выдавить из себя: «Анжелика Брискоу?» – совершенно не понимая, при чем тут она. Между тем тетя продолжала:

– Только не говори, что не помнишь ее. Странно, почему до сих пор ты не сделал ей предложение, обычно тебе требуется на это пять минут после знакомства с любой девушкой, если, конечно, она не полная уродка. Вероятно, из-за того количества портвейна, которое ты в себя залил, у тебя в глазах помутилось. Анжелика, дочь преподобного Брискоу. После твоего ухода мы с ней разговорились, и выяснилось, что она тоже поставила на Симлу, и немало, а теперь ума не приложит, как вывернуться, если Симла проиграет. Я рассказала ей про кошку, и она с восторгом поддержала мою идею выкрасть ее и, более того, разрешила затруднение, которое меня смущало, – подсказала, как осуществить похищение. Видишь ли, такое дело не каждому по плечу Например, я для него не гожусь. Тут нужен кто-то наподобие краснокожих индейцев, о которых я девочкой читала в книгах Фенимора Купера. У таких ребят ни одна веточка под ногой не хрустнет, а у меня совсем другая комплекция.

Что правда, то правда. Возможно, в юности моя престарелая родственница была грациозна, как сильфида, но с годами она приобрела известную солидность, и уж коли теперь, на закате своих дней, она наступит на какую-нибудь ветку, раздастся такой грохот, будто взорвался газопровод.

– Но Анжелика нашла выход. Что за прелесть эта девушка! Всего-навсего дочь священника, а какие организаторские способности – как у выдающегося государственного деятеля. Она не колебалась ни минуты. Лицо просветлело, глаза засияли. И она сказала: «Это дело для Билли Грэхема»[362].

Я с удивлением посмотрел на тетю Далию. Имя было мне знакомо, но я никогда не соотносил его с достижениями в искусстве перемещения кошек, особенно чужих, из точки А в точку Б. Более того, я даже думаю, что мистер Грэхем по роду своих занятий скорее всего не одобрил бы такой вид деятельности.

Я выразил свое недоумение дряхлому предку, но тетя объяснила мне, что я ошибаюсь, но, впрочем, это вполне естественно.

– Его настоящее имя Герберт Грэхем, хотя все зовут его Билли.

– Почему?

– Деревенский юмор. Такого здесь сколько угодно. Здешний Билли Грэхем – король местных браконьеров, вот уж у кого под ногой и хворостинка не хрустнет. Уже много лет все лесники на мили вокруг пытаются поймать его с поличным, но это безнадежно. Подсчитано, что 76,8 процента пива, проданного в «Гусе и кузнечике», приобретено измученными лесниками – они заливают горе пивом после того, как Билли обвел их вокруг пальца. Я все это знаю со слов Анжелики, которая с ним в большой дружбе. Она рассказала ему о наших бедах, и он выразил готовность взяться за дело немедленно. Он тем более годится для этой операции в Эгсфорд-Корте, поскольку там служит судомойкой его племянница Марлин. Если его заметят, ни у кого не возникнет никаких подозрений. Он всегда может сказать, что пришел проведать ее. Честно говоря, все складывается на удивление гладко, не иначе как нам помогает само провидение.

Я ужаснулся. Меня потрясло ее намерение обратиться к услугам наемного убийцы, который, вполне вероятно, всю последующую жизнь будет ее шантажировать. Что же касается Анжелики Брискоу, то оставалось только диву даваться, до чего докатились дочери священников.

Я попытался урезонить тетушку:

– Вы не сделаете этого, старая моя сродница по плоти. Это же все равно что испортить лошадь перед скачками, это отвратительно.

Если вы думаете, что после моих слов ее щеки покрылись краской стыда, то вы плохо знаете теток.

– Порча лошади считается обычной деловой предприимчивостью. К ней прибегает всякий, у кого появляется такая возможность, – возразила она.

Вустеры не привыкли сдаваться, и я предпринял новую попытку:

– А как же чистота скаковой дорожки?

– Ерунда. Мне больше нравится, когда там не все чисто. Так интереснее.

– Что сказали бы члены «Куорна» по этому поводу? И если на то пошло, «Пайтчли»?

– Они прислали бы мне телеграмму с пожеланиями удачи. Ты не понимаешь, что такое местные деревенские скачки. Это тебе не Эпсом[363] и не Аскот[364]. Здесь само собой разумеется, что вы прибегаете к разным маленьким хитростям. От вас этого просто-напросто ждут. Года два назад лошадь Джимми по кличке Пуна участвовала в скачках в Бридмуте, и накануне соревнований какой-то наймит Кука подстерег жокея, заманил его в кабак «Гусь и кузнечик» и напоил так, что на следующий день тот вышел на старт, жестоко страдая от похмелья, ему хотелось только одного – сидеть и плакать. Он пришел пятым, рыдая навзрыд, и заснул прямо в седле. Разумеется, Джимми догадался, чьих рук дело, но промолчал. Никаких претензий и обид ни с той, ни с другой стороны. И лишь после того как Джимми оштрафовал Кука за выпас свиней без разрешения, отношения стали напряженными.

Я коснулся еще одной, весьма рискованной стороны затеянного дела:

– А что, если этого вашего агента поймают? Он сразу же выдаст вас, и ваша репутация в Мейден-Эгсфорде будет испорчена навеки.

– Его не поймают никогда. Он местный неуловимый герой-разбойник. А мою репутацию в Мейден-Эгсфорде ничто не сможет запятнать. Я здесь слишком популярная личность с тех пор, как в прошлом году исполнила на деревенском празднике песенку «Все хорошенькие девушки любят моряка». Они у меня в проходах катались. Три раза бисировала, а кланялась столько, что в спину вступило.

– Избавьте меня от рассказов о ваших бесчинствах, – холодно произнес я.

– Я была в матросском костюме.

– Прошу вас, – простонал я с отвращением.

– Ты бы видел, какие отзывы напечатала газета «Бридмутский Аргус», и к ее восторженным оценкам присоединились «Сомерсетский фермер» и «Вестник Южного края». Ну да у меня нет времени сидеть тут целый день и слушать твою болтовню. Эльза пригласила к чаю каких-то зануд и хочет, чтобы я составила ей компанию. Не давай скучать кошке, когда она появится. Думаю, что вкусы у нее богемные и скорее всего она предпочитает виски, но попробуй предложить ей молока.

С этими словами тетя удалилась со сцены, полная жизненных сил, как все тети на свете.

Вошел Дживс. Его руки были заняты.

– Похоже, теперь у нас кошка, сэр, – сообщил он.

Я поднял на него безнадежно потухший взор.

– Значит, он ее принес.

– Да, сэр. Несколько минут назад.

– К задней двери?

– Да, сэр. Проявил должную сообразительность.

– Он здесь?

– Нет, сэр. Отправился в пивную «Гусь и кузнечик».

Я сразу перешел к делу. Не было времени ходить вокруг да около. Мне нужен был его совет, и притом немедленно.

– Как я понимаю, Дживс, – начал я, – появление кошки по этому адресу позволило вам, как говорится, сложить два и два, и вы поняли, что на большой дороге свершилось черное дело.

– Да, сэр. Я имел честь слышать миссис Траверс. У этой леди весьма зычный голос.

– Очень точно сказано. Думаю, когда она в юности охотилась, ее было слышно в нескольких окрестных графствах.

– Я готов в это поверить, сэр.

– Что ж, если вам все известно, нет нужды объяснять ситуацию. Теперь перед нами стоит проблема, куда податься.

– Сэр?

– Вы знаете, что я имею в виду. Я не могу просто сидеть… как это сказать, Дживс?

– Сложа руки, сэр?

– Вот именно. Я не могу сидеть сложа руки. Надо прекратить эту авантюру. На карту поставлена честь Вустеров.

– Вам не в чем винить себя, сэр. Не вы украли кошку.

– Да, но это сделал один из членов моей семьи. Кстати, тетю Далию могут посадить в тюрьму, если ее виновность будет доказана?

– Затрудняюсь ответить, тут требуется консультация компетентного юриста. Но можно не сомневаться, что неприятного скандала не избежать.

– Вы хотите сказать, ее имя станет притчей во языцех?

– Скорее всего так, сэр.

– С тяжелыми последствиями для пищеварения дяди Тома. Скверно, Дживс. Этого нельзя допустить. Вам известно, что с ним бывает даже после крохотного омара. Кошку надо вернуть Куку.

– Весьма благоразумное решение, сэр.

– Вы не взяли бы на себя труд сделать это?

– Нет, сэр.

– Это вполне отвечало бы феодальному духу.

– Несомненно, сэр.

– В средние века вассал поспешил бы исполнить такое поручение.

– Весьма вероятно, сэр.

– Это займет у вас десять минут. Можете поехать на машине.

– Сожалею, но я вынужден заявить nolle prosequi[365], сэр.

– Тогда я должен подумать, что делать. Оставьте меня, Дживс. Мне надо сосредоточиться.

– Хорошо, сэр. Не принести ли вам для бодрости виски с содовой?

– Rem acu tetigisti, – откликнулся я.

Оставшись один, я направил всю мощь вустеровского интеллекта на решение этой проблемы, но тщетно. Несмотря на все мои усилия, я не мог придумать, каким образом вернуть кошку на исходные позиции, избежав при этом встречи с папашей Куком и его арапником. Мне вовсе не хотелось услышать свист хлыста, извивающегося у моих ног. Как ни храбры Вустеры, есть вещи, от которых они стараются держаться подальше.

Я все еще сидел, погруженный в размышления, когда снаружи раздался бодрый клич, и кровь застыла у меня в жилах – в комнату стремительно ворвался Планк.

Глава 12

Вряд ли надо объяснять, почему кровь застыла у меня в жилах. Даже слепому была бы очевидна вся щекотливость моего положения. С кошкой за стеной и лицом к лицу с Планком, я влип в ситуацию вроде той, когда представитель криминальных слоев общества стащил рубин магараджи и только-только припрятал краденое у себя дома в укромном местечке, как в дверях появляется высокое должностное лицо из Скотленд-Ярда. Честно говоря, мне было еще хуже, потому что рубины в отличие от кошек не могут издавать звуки. Данная представительница семейства кошачьих удивила меня своей молчаливостью, во время нашего короткого знакомства она только мурлыкала, но кто знает, не взвоет ли она разок-другой, оказавшись в незнакомой обстановке и в разлуке со своим приятелем Потейто Чипом. Одного-единственного «мяу» будет достаточно, чтобы загнать меня в угол.

Однажды по требованию тети Агаты мне пришлось повести ее отвратительного сына, юного Тоса, в «Олд Вик» на пьесу под названием «Макбет». Тос все проспал, а мне понравилось. И сейчас я вспомнил сцену, когда к Макбету на званый ужин является без приглашения окровавленный призрак одного парня по имени Банко, которого он недавно убил, и Макбет, не дрогнув, радушно принимает его. Вот и я при виде своего гостя ощутил нечто похожее на то, что испытал Макбет, увидев призрак. Я оторопело уставился на Планка, как он сам уставился бы на скорпиона или тарантула, что там еще у них водится в Африке, если бы, ложась в постель, обнаружил его в складках своей пижамы.

Планк был оживлен и очень весел.

– Я пришел за тем, чтобы сообщить вам, что ко мне возвращается память, – объявил он. – Очень скоро я вспомню нашу первую встречу во всех подробностях. Пока еще в голове туман, но сквозь него уже пробивается свет. Так часто бывает после малярии.

Новость совершенно не привела меня в восторг. Как я уже упоминал, встреча, о которой он говорил, была сопряжена с крайне неприятными для меня обстоятельствами, и я предпочел бы, как говорится, предоставить прошлому хоронить своих мертвецов. Напомню только, что она завершилась предложением Планка огреть меня по голове зулусской дубиной, и станет ясно, что общение сторон не проходило в атмосфере полной сердечности.

– Кое-что я помню, – продолжал Планк. – Вы увлекаетесь регби, и у меня тоже это самая большая страсть, я рассказывал вам, что местная команда в неплохой форме и подает большие надежды. Мне страшно повезло, у меня появился новый викарий по фамилии Пинкер, он оказался поддерживающим форвардом международного класса. Четыре года играл за Оксфорд, завоевал целую кучу кубков Англии. Он сплачивает всю команду и к тому же читает отличные проповеди.

Ничто не могло бы обрадовать меня больше, чем известие, что мой старый приятель Растяпа Пинкер успешно служит благу ближних, и, если бы не нависшая над нами мрачная тень кошки, болтать с Планком было бы одно удовольствие. Как все ребята с дальних рубежей, он знал массу всего интересного и рассказал мне немало всякой всячины, о которой я и понятия не имел, о мухе цеце и о том, что делать, если на вас нападет бешеный носорог. Посреди самой увлекательной истории – когда Планк начал рассказывать о том, как решил заночевать у туземцев, ему показалось, что они настроены дружески, – он замолк, прислушался и спросил:

– Вы слышали?

Разумеется, я слышал, но и бровью не повел.

– А что? – осведомился я.

– Вроде бы кошка мяукнула.

На моем лице не дрогнул ни один мускул. Я усмехнулся:

– О, это мяукает мой камердинер Дживс.

– Правда?

– Он это занятие очень любит.

– Наверное, потешает так своих собутыльников в пивной перед закрытием, когда все уже порядком нализались. У меня был туземец-носильщик, который умел подражать брачному зову самца пумы.

– Неужели?

– Да так искусно, что вводил в заблуждение даже самок. Они толпами окружали лагерь со всех сторон и жутко злились, когда выяснялось, что это всего-навсего туземец-носильщик. Я рассказывал вам о нем, это его пришлось закопать до захода солнца. Кстати, как ваши пятнышки?

– Исчезли без следа.

– Иногда это не очень хороший признак. Есть опасность, что они проникнут внутрь и попадут в кровь.

– Доктор Мергэтройд уверял, что они пройдут навсегда.

– Ему виднее.

– Я полностью доверяю ему.

– Я тоже, хоть он и с бородой. – Планк немного помолчал, а потом весело рассмеялся: – Чудно, как быстро летит время.

– Да, действительно, – согласился я.

– Старина Джимпи Мергэтройд. Вы не поверите, глядя на него сегодня, но когда-то он был лучшим третьим нападающим в Хейлибери[366]. Носился как молния и никогда не мазал на обратной передаче. В игре с командой Бедфорда он дважды увеличивал счет на три очка, один раз с подачи нашего двадцать пятого, и в игре с Тонбриджем забил мяч.

Хотя мне было непонятно, о чем он толкует, я произнес: «В самом деле?», и он сказал: «Чистая правда», наверное, мы бы и дальше продолжили разговор о детских годах Э. Джимпсона Мергэтройда, но в этот момент кошка снова вышла в эфир, и Планк сменил тему:

– Послушайте, я готов поклясться, что это кошка. Ваш камердинер мяукает очень похоже, просто не отличить.

– У него к этому способности.

– Я бы сказал, талант. Хорошие звукоподражатели животных на дороге не валяются. Другого такого носильщика, как тот парень, который умел мяукать, как пума, я так и не нашел.

Много всяких, кто более-менее сносно изобразит вам уханье совки, но это совсем другое дело. Ваше счастье, что здесь нет Кука.

– Почему?

– Он бы решил, что это его кошка, и потребовал, чтобы ему предъявили ее, весь дом перевернул бы вверх дном. Кук никогда бы не поверил, что это ваш камердинер упражняется в искусстве звукоподражания. Дело в том, что у него пропала очень ценная кошка, он убежден, что ее украли конкуренты, и хочет обратиться в Скотленд-Ярд. Однако мне пора. Я заглянул лишь для того, чтобы поделиться с вами замечательной новостью – ко мне возвращается память. И скоро я вспомню, почему мне казалось, что ваше имя начинается на «Ал». Может быть, это какое-нибудь прозвище?

– Вряд ли.

– Может быть, сокращение от алка-зельтцер[367] или что-то в этом роде? Ну да незачем сейчас из-за этого беспокоиться. Память вернется. Обязательно вернется.

Непонятно, с чего он взял, будто мое имя начинается на «Ал», но, в конце концов, это не важно, и я не стал в это углубляться. Как только Планк удалился, я сразу же вызвал Дживса на переговоры.

Он вошел, рассыпаясь в извинениях. Судя по всему, он думал, что подвел своего молодого хозяина.

– Вы, вероятно, сочтете, что я пренебрег своими обязанностями, сэр, но полностью заглушить мяуканье кошки оказалось выше моих сил. Надеюсь, оно не донеслось до слуха вашего гостя.

– Еще как донеслось, а гостем был не кто иной, как майор Планк, из лап которого вы так находчиво спасли меня в Тотлиин-Уорд. Он тесно связан с папашей Куком, и мне не стыдно признаться вам, что при его появлении я содрогнулся, как Макбет, если вы помните ту сцену, когда он садится ужинать, а тут входит призрак.

– Прекрасно помню, сэр. «Трясешь кровавыми кудрями ты напрасно»[368].

– И я не могу его осуждать. Планк слышал кошачье завывание.

– Весьма сожалею, сэр. Прошу простить меня.

– Вы не виноваты. Кошки есть кошки. Сначала я растерялся от неожиданности, как Макбет, но потом взял себя в руки. Я сказал Планку, что это вы увлекаетесь звукоподражанием, мяукаете по-кошачьи, и в данный момент упражняетесь в этом искусстве.

– Удачно придумано, сэр.

– Да, мне тоже показалось, что недурно, весьма недурно.

– Ваше объяснение удовлетворило джентльмена?

– Вроде бы. Но как быть с папашей Куком?

– Сэр?

– Боюсь, велика вероятность того, что Кук не поверит этой версии и заявится с обыском. Говоря «вероятность», я имею в виду «неизбежность». Посудите сами. Сначала Кук застает меня в Эгсфорд-Корте в тот момент, когда я вроде бы пытаюсь похитить его кошку. Затем он узнает, что я обедаю в Эгсфорд-Холле. «Ага! – говорит он себе. – Наверняка это кто-то из банды Брискоу. Я поймал его с поличным». Неужели вы полагаете, что он поверит Планку, когда тот вернется и расскажет, будто бы у меня дома кто-то подражает мяуканью кошки? Сомневаюсь, Дживс. Ровно через десять секунд он окажется у дверей моего дома, и скорее всего в сопровождении местной полиции.

Мои неопровержимые доводы возымели действие, о чем можно было судить по тому, что у Дживса едва заметно шевельнулся кончик носа. Ничто на свете не могло заставить Дживса сказать: «Проклятие!» – но сейчас это слово едва не сорвалось у него с языка, хоть он и удержал его на полпути. Его ответ на мое obiter dicta[369] был кратким и по существу.

– Необходимо действовать, сэр!

– И без промедления. Вы по-прежнему отказываетесь вернуть кошку в status quo?

– Да, сэр.

– Сэм Уэллер не раздумывая сделал бы это ради мистера Пиквика.

– В мои обязанности не входит возвращать кошек, сэр. Но если позволите, я могу высказать предложение.

– Говорите, Дживс.

– Почему бы не предоставить это самому Грэхему?

– Ну конечно же! Мне не пришло в голову.

– У него солидная репутация браконьера, а компетентный браконьер – именно то, что нам нужно.

– Понимаю, о чем вы. Его навыки позволяют ему бесшумно перемещаться по местности, так что ни одна ветка под ногой не хрустнет, а это – главное условие для успешного возвращения кошки.

– Именно так, сэр. С вашего позволения я отправлюсь в пивную «Гусь и кузнечик» и скажу Грэхему, что вы хотите его видеть.

– Ступайте, Дживс, – ответил я, и уже через несколько минут оказался наедине с Гербертом (Билли) Грэхемом.

Окинув его быстрым оценивающим взглядом, я поразился, как респектабельно он выглядит. Мне всегда казалось, что браконьеры похожи на грубых, неотесанных бандитов, одеты в обноски, позаимствованные у первого попавшегося пугала, и бреются не чаще одного раза в неделю.

Напротив, Герберт Грэхем был одет в опрятный, ладно скроенный костюм из твида и гладко выбрит. Голубые глаза смотрели открыто, волосы были тронуты сединой. Мне доводилось видеть членов кабинета министров с гораздо более неряшливой внешностью. Грэхем же вполне мог петь в церковном хоре у преподобного Брискоу, и как я впоследствии узнал, он действительно пел в хоре – у него был приятный тенор, который выразительно звучал и во время исполнения гимнов, и в тех местах воскресной литургии, где поминается «окаянный грешник».

Ростом и комплекцией он напоминал Фреда Астера[370], и в его движениях чувствовалась сноровка – качество, необходимое для избранной им профессии. Глядя на него, легко было вообразить, как он без единого звука, прихватив парочку зайцев, бежит в подлеске, всегда на два прыжка впереди лесничих, идущих по его следу. Моя почтенная родственница сравнила его с неуловимым благородным разбойником, и, вне всяких сомнений, столь лестный отзыв был вполне заслужен. Я оценил мудрость Дживса, предложившего, чтобы именно этому человеку я доверил осуществление задуманной мной деликатной миссии. Когда речь идет о том, чтобы вернуть украденных кошек на место их законного обитания, требуется специалист в этом деле. Я не сомневался, что Герберт Грэхем преуспеет там, где потерпели бы фиаско Ллойд Джордж и Уинстон Черчилль.

– Добрый день, – произнес он. – Вы хотели меня видеть?

Я сразу же взял быка за рога. Какой смысл мекать, или, точнее говоря, мямлить.

– Речь идет о кошке.

– Я доставил ее согласно инструкциям.

– А теперь я хочу, чтобы вы доставили ее назад.

Он явно опешил:

– Назад, сэр?

– Туда, откуда вы ее взяли.

– Я не вполне понимаю, сэр.

– Сейчас объясню.

Я постарался обрисовать ситуацию с предельной ясностью и как можно более полно объяснил, что для Вустера немыслимо одобрить поступок, в сущности, равносильный – если я употребил правильное слово – попытке испортить лошадь перед скачками. Я сказал в заключение, что упомянутая кошка должна быть незамедлительно и со всеми мерами предосторожности возвращена владельцу. Грэхем слушал меня внимательно, но, когда я замолчал, он покачал головой:

– Исключено, сэр.

– Исключено? Почему? Ведь вы же ее выкрали.

– Да, сэр.

– Значит, можете вернуть на место.

– Нет, сэр. Вы опускаете некоторые существенные детали.

– Какие именно?

– Кража, на которую вы ссылаетесь, носила характер личного одолжения мисс Брискоу, ведь я ее знал еще ребенком, и, надо сказать, она была прелестной крошкой.

Я подумал было, а не попытаться ли мне растрогать его, сказав, что тоже был прелестной крошкой, но, увы, это утверждение не соответствовало действительности, о чем мне постоянно твердила тетя Агата, и потому я промолчал. Вряд ли, конечно, он когда-нибудь встретится с моей тетей Агатой и станет обсуждать с ней эту тему, но лучше было не рисковать.

– Более того… – продолжал он, и меня вновь удивило, как грамотно он говорит. У него явно было хорошее образование, хотя сомневаюсь, чтобы он учился в Оксфорде. – Более того, я поставил пять фунтов на Потейто Чипа у хозяина «Гуся и кузнечика».

«Ага!» – воскликнул я про себя, и готов объяснить почему. Да потому, что пелена спала с моих глаз и мне все стало ясно. Эти разговоры о личном одолжении прелестным малюткам не более чем пустая болтовня. Им двигали одни лишь корыстные мотивы. Когда Анжелика Брискоу обратилась к нему, он с сожалением произнес в ответ nolle prosequi на том основании, что поставил пять фунтов на Потейто Чипа и заинтересован в его победе. Тогда она спросила, украдет ли он кошку за десять фунтов, что даст ему неплохую прибыль. И он согласился. Анжелика взяла деньги у тети Далии, и сделка состоялась. Мне часто приходило в голову, что из меня получился бы неплохой детектив. Я умею рассуждать и делать выводы.

Теперь, когда все прояснилось, разговор можно было перевести на деловую основу. Оставалось лишь договориться об условиях. Платить придется наличными, поскольку он явно своего не упустит, а я, к счастью, захватил с собой пачку купюр, чтобы делать ставки на скачках в Бридмуте, так что никаких затруднений не предвиделось.

– Сколько вы хотите? – спросил я.

– Сэр?

– Чтобы избавить мое жилище от кошки и вернуть эту представительницу семейства кошачьих на прежнее место.

Его честные голубые глаза тенора из церковного хора затуманились, наверное, с ним так всегда бывает, когда речь заходит о деньгах. Ребята из клуба «Трутни» рассказывали мне, что они замечали нечто похожее в глазах Уфи Проссера, клубного миллионера, когда кто-нибудь пытался занять у него немного мелочи, чтобы перебиться до следующей среды.

– Сколько я хочу, сэр?

– Да, назовите сумму. Мы не будем торговаться.

Он сжал губы, а затем произнес:

– Сожалею, но при всем желании не смогу сделать это за небольшое вознаграждение. Понимаете, вдруг пропажу уже обнаружили, поднимется шум, гам, все в доме мистера Кука будут qui vive, то есть начеку. Я окажусь в положении шпиона, который во время войны пытается перейти линию фронта с секретными донесениями, когда все только его и ищут. Думаю, это обойдется вам в двадцать фунтов.

У меня отлегло от сердца. Я ожидал, что сумма будет значительно больше. Похоже, он понял, что прогадал, и тут же добавил:

– Точнее, в тридцать.

– Тридцать!

– Тридцать, сэр.

– Давайте торговаться, – сказал я.

Когда я предложил двадцать пять, что смотрелось гораздо приятнее, чем тридцать, он лишь сокрушенно покачал седеющей головой, и мы продолжили торг. Однако стоять на своем у него получалось лучше, чем у меня, и в итоге мы сошлись на тридцати пяти.

Определенно, с торгами мне сегодня не повезло.

Глава 13

Когда я получил в школе награду за знание Библии, среди прочих заданных мне вопросов был и такой: «Что вы знаете о глухом аспиде?» Знание Священного Писания позволило мне правильно ответить, что этот аспид заткнул свои уши, дабы не слышать заклинателя, как бы искусно он его ни заклинал[371]. Поторговавшись с Гербертом Грэхемом, я на себе испытал, что чувствовал этот заклинатель. Если мы могли бы обменяться впечатлениями, то наверняка пришли бы к единому мнению: чем меньше будет в мире аспидов, тем будет лучше для всех.

Никто не смог бы заклинать искуснее, чем я, когда старался убедить Герберта Грэхема снизить цену, и никто не заткнул бы себе уши крепче, чем этот аспид в человеческом обличье. Вот говорят, мол, кто-то не хочет пройти нам навстречу половину пути, а он не сдвинулся ни на дюйм в направлении мирного урегулирования. Тридцать пять фунтов. Просто чудовищная сумма. Вот что значит оказаться в затруднительном положении, когда у оппонента все карты на руках.

Вести торг – дело крайне утомительное, и, проводив Грэхема с кошкой в обратный путь, обессиленный Бертрам Вустер раскрыл книгу и пробежал глазами первые страницы романа «По царскому велению». Этого вполне хватило, чтобы я пожалел, что не выбрал «Тайну кабриолета». В этот момент затрещал телефон.

Как и следовало ожидать, звонила тетя Далия. Разумеется, я отдавал себе отчет, что раньше или позже, но объяснения с престарелой родственницей не избежать, мне хотелось лишь немного оттянуть время, чтобы собраться с силами. В нынешнем измочаленном состоянии я был не способен общаться с тетками. Вряд ли кто останется на пике своей спортивной формы после того, как обручился с девушкой, от которой его просто тошнит, заплатил кровопийце тридцать пять фунтов и в придачу выложил два пенса в библиотеке за дрянную книжонку.

В отличие от меня старушка прародительница была беззаботна и весела, не подозревая, что ее ждет страшный удар, который потрясет все ее существо до самого корсета.

– Привет, олух, – сказала она. – Ну, что нового на Риальто?[372]

– Что-что, где-где? – не понял я юмора.

– Я о кошке. Он ее принес?

– Да.

– И ты прижал ее к груди?

Я понял, что отступать некуда. Как ни страшно было признаваться, но ничего другого не оставалось. Я набрал полную грудь воздуха. Утешением, хотя и слабым, служила мысль, что тетя Далия находится на другом конце провода, на расстоянии в полторы мили. Когда тетки поблизости, ждать от них можно чего угодно. За гораздо более невинную детскую шалость эта самая тетя некогда влепила мне звонкую оплеуху.

– Нет, – произнес я, – ее здесь больше нет.

– Нет? Как это нет?

– Билли Грэхем отнес ее назад.

– Назад?!

– В Эгсфорд-Корт. Я ему велел.

– Ты велел?

– Да, видите ли…

На этой фразе мое участие в разговоре надолго закончилось. Предчувствия меня не обманули, тетя Далия взвилась мгновенно. И произнесла следующий монолог:

– Черт побери! Всемогущие боги! Ангелы и архангелы, спасите нас! Тебе принесли кошку, а ты не долго думая выставляешь ее за дверь, хотя знаешь, чем это для меня чревато. Предать свою партию! Бросить меня в трудный час! Не пощадить мои седины! Свести меня в могилу! И это после всего, что я для тебя сделала, жалкий, неблагодарный червяк. Помнишь, я рассказывала тебе, что когда ты еще сосунком лежал в пеленках и, между прочим, был похож на недоваренное яйцо пашот, ты чуть не проглотил соску, и если бы я не подоспела вовремя и не выхватила ее у тебя, ты бы задохнулся. Имей в виду, если ты теперь подавишься соской, я и пальцем не пошевелю. А помнишь, как ты болел корью, и я, не жалея своего драгоценного времени, часами играла с тобой в блошки и безропотно поддавалась тебе?

Тут с ней можно было бы поспорить. Я одерживал победы исключительно благодаря своему искусству. Последнее время мне не часто случается играть в блошки, но в детстве я был довольно сильным игроком. Однако я счел за благо промолчать, потому что тетя говорила не умолкая и лучше было не прерывать поток ее красноречия.

– Помнишь, когда ты учился в школе, я посылала тебе дорогие посылки с едой, потому что ты уверял, будто умираешь с голоду? Помнишь, когда ты учился в Оксфорде?..

– Довольно, престарелая родственница! – воскликнул я, глубоко взволнованный воспоминаниями о юности Вустера. – Вы разрываете мне сердце.

– Нет у тебя сердца. Иначе бы ты не вышвырнул бедную беззащитную кошку на мороз. Я просила тебя всего лишь приютить ее в свободной комнате на несколько дней и тем самым укрепить мое финансовое положение, но ты не захотел оказать мне эту ничтожную услугу, которая тебе ничего бы не стоила, разве что фунт-другой на молоко и рыбу. Где они, спрашиваю я себя, те старомодные племянники, для которых желания тетки были законом? Похоже, теперь таких уже не бывает.

Наконец природа взяла свое. Тете Далии пришлось сделать паузу, чтобы перевести дух, и я смог вставить слово.

– Старая моя сродница, – начал я, – вы находитесь в плену… как, как это говорится?

– Что – как?

– Как называется то, в плену чего бывают люди? Это слово вертится у меня на языке. Оно начинается на «пре». Вспомнил, в плену превратных представлений. Так говорит Дживс. Вы совершенно однобоко судите о моем обращении с вышеупомянутой кошкой. Правда, я не одобрял вашего намерения похитить ее, потому что считал, что подобный поступок ляжет темным пятном на честном имени Вустеров, и тем не менее готов был предоставить ей и стол, и кров, хотя и против своей воли, если бы не Планк.

– Планк?

– Майор Планк, путешественник.

– Он тут при чем?

– При всем. Вы, верно, слышали о майоре Планке?

– Нет, не слышала.

– Он из тех парней, которые с туземцами-носильщиками и разным снаряжением путешествуют по дальним странам. Как звали кого-то там, кто встретил в Африке еще кого-то и подумал, что это доктор, как бишь его?[373] Вот и Планк занимается, вернее, занимался тем же самым.

В трубке послышалось фырканье, от которого едва не загорелся провод.

– Берти, – сказала моя кровная родственница, загрузив на борт достаточный запас воздуха, – меня сдерживает только то, что я нахожусь на другом конце телефонной линии, но если бы ты был в пределах досягаемости, я бы закатила тебе оплеуху, которую ты запомнил бы надолго. Объясни мне вразумительно, о чем ты, как тебе кажется, ведешь речь.

– Я веду речь о Планке и пытаюсь растолковать вам, что хотя Планк и путешественник, но в настоящее время он не путешествует, а живет у Кука в Эгсфорд-Корте.

– Ну и что?

– А вот и то. Он пожаловал ко мне сразу же, как только Билли Грэхем принес кошку. Она на кухне с Дживсом принимала напитки. И когда Планк тут сидел, кошка мяукнула, и, разумеется, Планк услышал. Надеюсь, вы понимаете, что это означает. Планк идет к Куку, говорит ему, что слышал, как в доме у Вустера мяукала кошка. Кук, и без того подозревающий меня после нашей злополучной встречи, идет сюда, как волк в овчарню, полки его сверкают багрецом и златом[374]. Я сказал Планку, что это мяукает Дживс, упражняется в искусстве звукоподражания, и Планк этому поверил, потому что путешественники – простофили и верят всему, что им говорят, но пройдет ли этот номер с Куком? Нечего и думать. Мне оставалось одно – попросить Билли Грэхема отнести кошку назад.

Допускаю, что какой-нибудь известный адвокат лучше бы изложил обстоятельства дела, но и у меня получилось неплохо. Наступило молчание. Несомненно, тетя Далия обдумывала услышанное, взвешивая все «за» и «против». Наконец она проговорила:

– Понимаю.

– Вот и хорошо.

– Ты оказался не таким уж черствым извергом, как я подумала.

– Прекрасно.

– Прости, что набросилась на тебя.

– Все в порядке, престарелая родственница. Tout comprendre c’est tout pardonner.

– Тебе действительно ничего больше не оставалось делать. Но не жди, что я пропою тебе аллилуйя. Весь мой план лопнул.

– Ну, знаю. Может быть, все еще образуется. Вдруг Симла придет первой.

– Да, но хотелось бы знать наверняка. Не надо меня утешать. Я чувствую себя ужасно.

– Я тоже.

– С тобой-то что случилось?

– Я обручился с девушкой, от одного вида которой меня тошнит.

– Как, опять? И с кем же на сей раз?

– С Ванессой Кук.

– Родня старому Куку?

– Дочь.

– Как же это случилось?

– Я сделал ей предложение год назад, получил отказ, а теперь она снова возникла, говорит, что передумала и выйдет за меня замуж. Меня это буквально сразило.

– Сказал бы ей, чтобы она и думать об этом забыла.

– Я не смог.

– Почему?

– Это не по-рыцарски.

– Как?

– Не по-рыцарски. Вы знаете, что такое благородный рыцарь? Я стремлюсь им быть.

– Если хочешь вести себя по-рыцарски, приготовься к тому, что будешь нарываться на одни неприятности. Впрочем, я бы не стала особенно беспокоиться. Ты непременно как-нибудь выпутаешься. Помнишь, ты мне сказал, что веришь в свою звезду. Если собрать и выстроить в ряд всех девиц, с которыми ты был помолвлен и от которых сумел улизнуть, то их вереница протянется от Пиккадилли до Гайд-Парк-Корнер. Я поверю, что ты женишься, только тогда, когда увижу своими глазами, как епископ и священник утирают пот со лба и облегченно вздыхают: «Свершилось. Наконец-то повеса попался».

С этими словами ободрения она повесила трубку.

Если вы ожидали, что я с легким сердцем вернулся к чтению романа «По царскому велению», то вы заблуждаетесь. Действительно, я во всем чистосердечно признался ближайшей престарелой родственнице и сумел погасить ее гнев. Если бы он разгорелся, это грозило бы мне страшной карой – она на неопределенное время отлучила бы меня от своего стола, и я лишился бы возможности наслаждаться шедеврами ее французского повара Анатоля, столь благодатными для желудка. Однако счастье не бывает безоблачным. Я не мог не сострадать старой родственнице, пережившей крушение своих надежд и мечтаний, крушение, к которому я, если честно признаться, имел непосредственное отношение, хотя сам был всего лишь игрушкой в руках судьбы.

Я изложил это Дживсу, когда он пришел со всем необходимым для приготовления предобеденного коктейля.

– У меня тяжело на душе, Дживс, – признался я, поблагодарив его за своевременную заботу.

– В самом деле, сэр? Почему?

– Я только что пережил мучительную сцену с тетей Далией. Правда, «сцена» не вполне подходящее слово, наша беседа происходила по телефону. Грэхем благополучно отбыл?

– Да, сэр.

– В сопровождении кошки?

– Да, сэр.

– Вот это я ей и сказал, и от такой новости она несколько возбудилась. Вам никогда не приходилось охотиться с «Куорн» или «Пайтчли», Дживс? Такой жизненный опыт сказывается на выборе слов. Придает речи особую выразительность. Моя престарелая сродница по плоти даже не делала паузы, чтобы подыскать нужные слова, они вылетали из нее как из пулемета. Слава Богу, наша беседа происходила заочно. Страшно подумать, чем бы все могло кончиться.

– Вам следовало бы изложить миссис Траверс факты, имеющие отношение к майору Планку, сэр.

– Именно это я и сделал, когда сумел вставить хотя бы слово, и мое объяснение подействовало на нее как… как что, Дживс?

– Как бальзам в Галааде[375], сэр?

– Именно. Я хотел сказать, как манна в пустыне, но бальзам в Галааде подходит больше. Тетя Далия успокоилась и признала, что у меня не оставалось иного выхода, как только вернуть кошку.

– Весьма отрадно слышать, сэр.

– Да, это дело более или менее улажено. Но есть еще одно обстоятельство, которое весьма удручает меня. Я помолвлен и должен жениться.

Глава 14

Всякий раз, когда я сообщаю Дживсу, что помолвлен и должен жениться, он не моргнув глазом принимает вид чучела, набитого рукой искусного таксидермиста. Если бы вы попытались узнать его мнение, он бы ответил, что высказывать суждения по подобным поводам не входит в его служебные обязанности.

– Вот как, сэр? – ограничился он обычной репликой.

Вот почему я не обсуждаю с ним такого рода неприятности. Это было бы неуместно, – кажется, я нашел правильное слово, – и он тоже счел бы это неуместным, и поскольку мы оба так считаем, то переводим разговор на другие темы.

Однако нынешний случай был особый. Мне еще не доводилось обручаться с девицей, которая требовала, чтобы я перестал курить и пить коктейли, и посему я рассудил, что в данных обстоятельствах вправе обсудить с Дживсом сложившуюся ситуацию. Когда вам угрожает такая опасность, надо обратиться за помощью к выдающемуся уму, даже если это против правил хорошего тона.

Вот почему после дежурных слов Дживса: «Примите мои поздравления, сэр» – я изменил своему обыкновению.

– Нет, Дживс, не приму, ни за что не приму. Вообразите, каково это, выпускнику Итона оказаться в положении беззащитной лягушки в Харроу[376]. Плохи мои дела, Дживс.

– Прискорбно слышать, сэр.

– То ли еще будет, когда вы узнаете, что произошло. Вам когда-нибудь приходилось видеть, как орава дикарей с истошными воплями штурмует крепость, а у ее защитников остался последний ящик патронов, запасы воды кончились, а на горизонте не видно морской пехоты Соединенных Штатов?

– Нет, сэр, не припоминаю.

– Грубо говоря, я оказался в положении такого осажденного гарнизона с той лишь разницей, что по сравнению со мной они еще хорошо устроились.

– Вы пугаете меня, сэр.

– Еще бы! Но самого страшного вы еще не знаете. Начну с того, что мисс Кук, с которой я помолвлен и которую глубоко ценю и уважаю, на некоторые вещи… как это говорится?

– Смотрит другими глазами, сэр?

– Вот именно. И к сожалению, эти вещи… – забыл, как это называется, – всего моего образа жизни. Что бывает в образе жизни?

– Возможно, сэр, вы имеете в виду краеугольный камень?

– Благодарю вас, Дживс. Она не одобряет многое из того, что составляет краеугольный камень моего образа жизни. Брак с ней неизбежно означает, что я должен буду отказаться от милых моему сердцу привычек, поскольку у нее железная воля и она без труда заставит мужа прыгать через обручи и ловить кусочек сахар, подкидывая его носом. Вы понимаете, что я хочу сказать?

– Да, сэр. Очень выразительный образ.

– Коктейли, к примеру, будут под запретом. По ее словам, они вредны для печени. Кстати, вы заметили, какая ныне царит распущенность? Во времена королевы Виктории девушка и помыслить не могла, чтобы произнести слово «печень» в присутствии мужчины.

– Истинно так, сэр. Tempora mutantur et nos mutamur in illis[377].

– Однако это еще не самое страшное.

– Вы повергаете меня в ужас, сэр.

– На худой конец я мог бы обойтись и без коктейлей. Это обрекло бы меня на муки, но Вустеры умеют терпеть лишения. Мисс Кук потребовала, чтобы я бросил курить.

– Это действительно жесточайший удар, сэр.

– Подумайте только, Дживс, бросить курить!

– Да, сэр. Вы могли бы заметить, что я содрогнулся.

– Беда в том, что мисс Кук находится под большим влиянием какого-то своего приятеля по имени Толстой. Я с ним не знаком, но, судя по всему, у него весьма странные взгляды. Вы не поверите, Дживс, но он утверждает, что курить не надо потому, что точно такое же удовольствие можно получить, если просто перебирать пальцами. Да этот человек просто осел. Вообразите роскошный банкет – из тех, когда на приглашении помечают «быть при регалиях». Уже произнесли тост за здоровье короля, сильные мужчины с нетерпением предвкушают момент, когда затянутся сигарами, и тут распорядитель стола произносит: «Джентльмены, можно перебирать пальцами». Представляете, какое уныние и разочарование воцарится за столом. Вам что-нибудь известно об этом Толстом? Вы о нем слышали?

– Да, сэр. Это был знаменитый русский писатель.

– Русский? Вот оно что. Писатель? Это не он написал «По царскому велению»?

– Полагаю, нет, сэр.

– Мне подумалось, а вдруг он воспользовался псевдонимом. Вы сказали «был». Его уже больше нет с нами?

– Нет, сэр. Он скончался несколько лет назад.

– Тем лучше для него. Перебирать пальцами! Какая нелепость. Я бы посмеялся, да мисс Кук говорит, что смеяться нехорошо, потому что другой ее приятель, его зовут Честерфилд, никогда не смеялся. Что ж, она может не волноваться. Судя по тому, как складываются мои дела, мне будет не до смеха. Я еще не коснулся обстоятельства, которое является главным доводом против этого брака. Не торопитесь с выводом, что я имею в виду старика Кука как обязательное приложение к брачному контракту. Не отрицаю, одного этого достаточно, чтобы мрачно смотреть в будущее, но я говорю об Орло Портере.

– Да, сэр.

Я бросил на него суровый взгляд:

– Дживс, если вам нечего сказать, кроме как «Да, сэр», то лучше не говорите ничего.

– Хорошо, сэр.

– Итак, Орло Портер. Мы уже отмечали его вспыльчивый нрав, крепкие, как цепи, мускулы натруженных рук и бешеную ревность. Одного лишь подозрения, будто я навязываю мисс Кук свое, как он выразился, омерзительное общество, было достаточно, чтобы он пригрозил голыми руками выпустить мне кишки. Что же он натворит, когда узнает, что мы помолвлены?

– Поскольку леди сама столь недвусмысленно отвергла его, едва ли он станет винить вас…

– В том, что я занял освободившееся место? Как бы не так. Он решит, что это я убедил ее дать ему от ворот поворот. И ничто его не разуверит в этом. В его глазах я – коварная змея, притаившаяся в траве, а всем известно, чего можно ждать от змей в траве. Нет, нам надо проявить поистине чудеса изобретательности и придумать, как вырвать у него клыки. В противном случае я не дам и ломаного гроша за мои кишки.

Я собирался было спросить Дживса, при нем ли еще кистень, или, как говорят американцы, дубинка, которую он несколько месяцев назад изъял у сына тети Далии, Бонзо. Юнец приобрел ее с целью опробовать на своем однокласснике, к которому питал неприязнь, но мы решили, что лучше ему обойтись без дубинки. Чтобы разрядить напряженность в отношениях с Орло Портером, мне необходимо было именно такое средство защиты. Вооруженный дубинкой, я могу смело бросить вызов О. Портеру. Но не успел я открыть рот, как в холле зазвонил телефон.

– Пожалуйста, ответьте, Дживс. Скажите, что я пошел ненадолго прогуляться, согласно рекомендациям моего медицинского консультанта. Должно быть, это тетя Далия, и хотя к концу нашей недавней беседы ее душевное состояние пришло в равновесие, трудно сказать, надолго ли оно сохранится.

– Хорошо, сэр.

– Вам известно, что такое эти женщины.

– Действительно, сэр.

– Особенно тетки.

– Да, сэр. Моя тетя…

– О ней вы расскажете мне позднее.

– В любое время, сэр, когда пожелаете.

Помню, однажды мой приятель Китекэт Поттер-Перебрайт поставил на одну темную лошадку, и она пришла первой, опередив соперников на голову, но была дисквалифицирована, потому что жокей нарушил какие-то правила. Тогда Дживс сказал о сокрушенном Китекэте: «Меланхолия знаки свои на него положила»[378]. Так вот то же самое можно было сказать обо мне в этот момент, когда я сидел и подводил итог ударам судьбы, размышляя, в какой компот я угодил.

В сравнении с прочими моими несчастьями очередной разговор по телефону со старушкой прародительницей представлялся не самой большой причиной для меланхолии, но все же одним поводом для уныния было бы больше. Звонок тети Далии мог означать лишь одно: умиротворенного настроения, в каком она со мной распрощалась, надолго не хватило, она придумала много новых язвительных замечаний на тему моего несоответствия идеалу племянника, как она его себе представляла. Я был не готов снова выслушивать уничтожающую критику в свой адрес, особенно когда ее произносят голосом, который за долгие годы охоты на лис разработан до такой мощи звучания, что нервная система слушателя просто не выдерживает.

Когда Дживс вернулся, я сразу же спросил:

– Ну, что она сказала?

– Это звонил мистер Портер, сэр.

Слава Богу, что я попросил Дживса подойти к телефону.

– И что же он сказал? – осведомился я, хотя приблизительно уже догадывался.

– Сожалею, сэр, но я не в состоянии воспроизвести дословно нашу беседу. Поначалу речь джентльмена показалась мне бессвязной. Видимо, он решил, что это вы сняли трубку, его захлестнули эмоции, и произношение было нечетким. Я объяснил, кто у телефона, и он снизил скорость словоизлияния. Таким образом, мне удалось разобрать, что он говорит. Он просил передать вам несколько посланий.

– Посланий?

– Да, сэр, они касаются того, что он предполагает сделать с вами при личной встрече. Его высказывания в основном носили грубый хирургический характер, и ряд выраженных им намерений крайне трудно осуществить на практике. Например, он угрожал оторвать вам голову, а потом заставить вас проглотить ее.

– Он так сказал?

– Да, сэр, и продолжал приблизительно в том же духе. Но вам не следует беспокоиться, сэр.

Мне недостало сил даже небрежно рассмеяться в ответ – вот до чего довели меня пращи и стрелы яростной судьбы, не помню, кто это сказал. Я даже не произнес ироническим тоном: «О да» или «Да что вы говорите». Я просто закрыл лицо руками, а Дживс продолжал:

– Перед тем как я вышел из комнаты, мы говорили о необходимости вырвать мистеру Портеру клыки, как вы удачно выразились. С огромным удовольствием могу сообщить вам, что это удалось осуществить.

Мне показалось, что я ослышался, и я попросил его повторить эту поразительную фразу. Он повторил, и я уставился на него в изумлении. Казалось бы, я давно должен был привыкнуть к тому, как Дживс, точно фокусник, одним мановением руки извлекающий кроликов из шляпы, мгновенно решает проблемы, над которыми напрасно бились самые блестящие умы. Но для меня находчивость Дживса – всегда неожиданность, от которой перехватывает дыхание, а глаза вылезают из орбит.

И тут я догадался, откуда эта непринужденность и уверенность тона.

– Значит, вы вспомнили про дубинку? – обрадовался я.

– Сэр?

– Она при вас?

– Я не вполне понимаю, сэр.

– Я подумал, вы хотите сказать, что при вас та дубинка, которую вы отняли у сына тети Далии, Бонзо, и теперь вы передадите ее мне, чтобы я во всеоружии встретил нападение Портера.

– О нет, сэр. Орудие, о котором вы говорите, находится у меня в нашей лондонской резиденции.

– Тогда каким же образом вы вырвали ему клыки?

– Я напомнил мистеру Портеру что вы приобрели у него страховку от несчастного случая, и обратил его внимание на то, что он неизбежно вызовет неудовольствие у своих работодателей, если по его милости они лишатся значительной денежной суммы. Мне не составило труда убедить джентльмена, что любые действия, носящие агрессивный характер, были бы с его стороны ошибкой.

Я снова воззрился на Дживса. Его изобретательность и оригинальность мышления ошеломляли.

– Дживс, – наконец произнес я, – ваша изобретательность и оригинальность мышления ошеломили меня. Портер посрамлен.

– Да, сэр.

– Или, по-вашему, лучше сказать «повержен».

– Мне кажется, «посрамлен» звучит гораздо выразительнее.

– Это вам не просто выдергивание клыков. Дантисту придется вставить Портеру целую челюсть.

– Да, сэр, однако не следует забывать, что устранение мистера Портера с его угрозами – это только полдела. Не знаю, смею ли я коснуться деликатной темы…

– Касайтесь, Дживс.

– Как я понял отчасти из ваших слов, отчасти по тону вашего голоса, когда вы рассказывали мне о планах мисс Кук относительно вашего будущего, мысль о женитьбе не слишком радует вас, и мне пришло в голову, что этого досадного недоразумения можно было бы избежать, если бы леди и мистер Портер помирились.

– Так-то оно так. Но…

– Вы хотите сказать, сэр, что ссора слишком серьезна и нельзя надеяться на примирение?

– Разве не так?

– Думаю, нет.

– Ваш подробный отчет о столкновении сторон создал у меня впечатление, что между ними произошел полный и окончательный разрыв. Как же иначе понимать слова «трусливое ничтожество»?

– Здесь вы затронули серьезную проблему сэр. Мисс Кук назвала так мистера Портера потому что он отказался обратиться к ее отцу и потребовать деньги, которые последний хранит у себя как опекун.

– И по вашим словам, он ответил, что и через миллион лет не сунется к ее папаше.

– Ситуация изменилась после того, как вы обручились с девушкой, которую он любит. Чтобы вернуть себе уважение мисс Кук, он пойдет навстречу опасности, от которой ранее уклонялся.

Я понял мысль Дживса, но не мог с ним согласиться. На мой взгляд, Орло и дальше предпочтет уклоняться.

– Более того, сэр, если вы пойдете к мистеру Портеру и скажете ему, что его попытка может увенчаться успехом при условии, что для разговора с мистером Куком он выберет время сразу же после обеда, то уверяю вас, он согласится рискнуть. Джентльмен, ублаготворенный хорошим обедом, всегда выслушивает просьбы благосклоннее, чем тот, кто еще только ожидает трапезы, а именно в таком положении находился мистер Кук, когда мистер Портер, насколько я понял из его слов, обратился к нему со своим делом в предыдущий раз.

Я вздрогнул. По мне словно бы пробежал электрический ток.

– Дживс, – сказал я, – кажется, вы кое-что нащупали.

– Полагаю, да, сэр.

– Я сейчас же отправлюсь к Портеру. Скорее всего он сидит в «Гусе и кузнечике», заливает горе джином с шипучкой. И позвольте мне еще раз сказать, Дживс, что вам нет равных. Вы спасли положение. Могу ли я что-либо сделать для вас в знак признательности?

– Да, сэр.

– Я готов, даже если это будет стоить мне полцарства. Скажите что.

– Я был бы вам чрезвычайно благодарен, если бы вы позволили мне переночевать у моей тети.

– Как, вы хотите поехать в Ливерпуль? Далековато.

– Нет, сэр. Моя тетя вернулась сегодня утром и теперь находится у себя дома в деревне.

– Тогда отправляйтесь к ней, Дживс, и да возрадуются небеса вашей встрече.

– Большое спасибо, сэр. Если вдруг вам понадобятся мои услуги, я буду по адресу: Балморал, Мейфкинг-роуд, миссис П.Б. Пиготт.

– Как, ее фамилия не Дживс?

– Нет, сэр.

Дживс удалился, но через минуту вернулся сообщить, что на кухне дожидается мистер Грэхем, который хотел бы переговорить со мной. От жизни в Мейден-Эгсфорде с ее треволнениями и стремительной сменой событий у меня вдруг отшибло память, и я не сразу понял, о ком он говорит. Но память тут же вернулась на место, и мне захотелось немедленно увидеть мистера Грэхема, который со своей стороны также желал меня видеть. Моя вера в его умение возвращать кошек была так велика, что я не мог и мысли допустить, что ему не удалось выполнить задачу, но, естественно, мне не терпелось узнать подробности.

– На кухне, говорите?

– Да, сэр.

– Тогда тащите его сюда, Дживс. И я с радостью дам ему аудиенцию.

На часах было почти шесть, когда в комнату вошел Герберт Грэхем.

Как и в прошлый раз, я был поражен его респектабельной внешностью. Глядя на него, вы никогда бы не подумали, что перед вами гроза кроликов и фазанов, а не ведущий исполнитель гимнов в церковном хоре. Надо было слышать эту мягкую проникновенную интонацию, с какой он произнес: «Добрый вечер, сэр».

– Добрый вечер, – ответил я. – Ну что? Вы справились с задачей? Кошка на прежнем месте?

Его глаза потемнели, словно на них легла тень тайной печали.

– И да и нет, сэр.

– Как вас понимать? И да и нет?

– На ваш первый вопрос ответ утвердительный, сэр. Да, я выполнил задачу. Но к сожалению, кошка находится не на прежнем месте.

– Не понимаю.

– Она здесь, сэр, у вас на кухне. Я отнес ее в Эгсфорд-Корт в соответствии с контрактом, выпустил около конюшни и отправился домой, довольный, что вы так щедро заплатили за мои услуги. Вообразите мое удивление и растерянность, когда, придя в деревню, я обнаружил, что кошка всю дорогу шла за мной. Это очень ласковое животное, мы с ней подружились. Желаете ли вы, чтобы я снова отнес ее назад? Разумеется, я не чувствую себя вправе требовать полную плату, но, скажем, десять фунтов?

Если вы хотите знать, как я отнесся к его словам, могу ответить одной фразой – я видел его насквозь. Многих вводит в заблуждение простодушное, открытое выражение моего лица, им кажется, что они имеют дело с простофилей, но меня не проведешь. Я сразу понял, с какой шельмой связался.

Я не выпрямился в полный рост и не выставил его за дверь только потому, что сознавал – этот тип загнал меня в угол. Если я не раскошелюсь, он прямиком отправится к папаше Куку. За солидное вознаграждение расскажет о том, как моя престарелая родственница наняла его, чтобы похитить кошку, и, что бы она там ни говорила о своей популярности в Мейден-Эгсфорде после исполнения в матросском костюме песенки «Все хорошенькие девушки любят моряка», ее имя неминуемо покроется позором. Я даже допускал, что ей, возможно, грозит тюрьма, а о том, какой страшный удар будет нанесен пищеварению дяди Тома, нечего было и говорить.

Я заплатил десятку. Скрепя сердце, но заплатил, и он покинул мой дом.

После его ухода я сидел, предаваясь тяжелым раздумьям, и только собрался было отправиться на поиски Орло, как вошла Ванесса Кук.

Глава 15

Ванесса явилась в сопровождении рыжего пса с большими стоячими ушами и размерами с хорошего слоненка. Я был не прочь подружиться с ним, но пес, восторженно обнюхав мои штанины, заметил что-то интересное за окном и умчался на улицу.

Между тем Ванесса открыла роман «По царскому велению», и я, услышав, как она фыркнула, понял, что сейчас она разнесет его в пух и прах. У нее была врожденная склонность к литературной критике.

– Барахло, – заявила она. – Вам пора бы уже приступить к более серьезному чтению. Я не надеюсь, что вы сразу же приметесь за Тургенева и Достоевского. – Она назвала, видимо, каких-то знакомых ей по Лондону русских эмигрантов, которые между делом еще и пописывали романы. – Есть много хороших книг, более легких для восприятия и в то же время познавательных. У меня с собой как раз такая книга, – сообщила она.

Я с ужасом увидел у нее в руках тощий томик в переплете из мягкой красной кожи, украшенный золотым тиснением. Для человека с таким жизненным опытом, как у меня, всегда есть нечто зловещее в книге с переплетом из мягкой красной кожи.

– Это собрание прихотливых эссе «Прозаическая болтовня рифмоплета», – продолжала Ванесса. – Их написал блистательный молодой поэт Реджинальд Спрокетт, критики пророчат ему большое будущее. Всех особенно восхищает его стиль, но мне бы хотелось привлечь ваше внимание к глубоким мыслям, заключенным в этих маленьких шедеврах. Познакомьтесь с ними. А мне пора. Я заглянула лишь за тем, чтобы оставить книгу.

Я встретил этот удар спокойнее, чем можно было бы ожидать, поскольку мой быстрый ум сразу же сообразил, как обратить этот хлам в нечто полезное. Мерзостная книжонка могла бы стать превосходным рождественским подарком для тети Агаты, которой всегда трудно подобрать что-нибудь подходящее. Сообразив это, я сразу же утешился, но Ванесса продолжала:

– Смотрите, не потеряйте, берегите ее как зеницу ока. На ней автограф Реджинальда.

Взглянув на титульный лист, я обнаружил, что она говорит правду. Это тетя Агата, конечно, оценит, но смотрю, этот гнусный писака нацарапал на тощей книженции не только свое гнусное имя, но еще и имя Ванессы. «Ванессе, прекраснейшей из прекрасных от верного поклонника». Эта надпись перечеркивала все мои планы. И я опять загрустил. Хотя Ванесса пока и помалкивала, но чутье подсказывало мне, что очень скоро будет устроен экзамен, насколько хорошо я усвоил этот маленький опус, и провал грозил самыми суровыми карами.

Заявив, что ей пора уходить, Ванесса проторчала у меня еще добрых полчаса, посвятив их критическому разбору прочих изъянов моего внутреннего облика, которые она припомнила за то время, пока мы не виделись. Как же силен дух миссионерства в женщинах, если Ванесса всерьез готова была соединить свою жизнь с такой сомнительной личностью, как Б. Вустер. Должно быть, ее ближайшие друзья примутся отговаривать бедняжку от столь опрометчивого шага: «Возьми его и брось во тьму внешнюю, там будет плач и скрежет зубов[379]. Бесполезно пытаться исправить его, он безнадежен».

На сей раз она избрала темой своей обличительной речи мое членство в клубе «Трутни». Ей не нравились «Трутни», и она объявила, что после медового месяца я переступлю порог этого заведения только через ее труп.

Итак, подводя окончательный итог, скажем, что Бертрам Вустер, подписав себе приговор в ризнице после брачной церемонии, бросит курить, станет трезвенником (к этому тоже явно шло дело) и навсегда покинет клуб «Трутни», иными словами, превратится в жалкую тень своего прежнего «я». Ничего удивительного, что, слушая Ванессу, я чувствовал, как задыхаюсь вроде того туземца-носильщика у Планка, которого засыпали землей еще до захода солнца.

Меня сковал смертный ужас, и когда Ванесса направилась к выходу, наконец и вправду собравшись уходить, я не мог даже пошевелиться. Она сама открыла дверь, поскольку Бертрам, жалкая тень своего прежнего «я», был не в состоянии сделать это для нее, но внезапно отпрянула назад, судорожно глотая воздух.

– Отец! – выдохнула она. – Идет по садовой дорожке.

– Идет по садовой дорожке? – переспросил я. Уму не постижимо, зачем папаша Кук пожаловал ко мне с визитом. Ведь мы с ним не такие добрые знакомые, чтобы ходить друг к другу в гости.

– Остановился завязать шнурок на ботинке! – проговорила она, по-прежнему ловя ртом воздух, и на этом ее текст в диалоге закончился. Ни слова не говоря, она бросилась в кухню, точно лиса, за которой гонятся одновременно «Куорн» и «Пайтчли», и захлопнула за собой дверь.

Я мог понять ее чувства. Ей было известно, какую неприязнь питает ее родитель к последнему из Вустеров, неприязнь столь сильную, что при одном упоминании моего имени он багровеет до синевы и кусок за обедом попадает ему не в то горло. Можно представить, как он обрадуется, встретив свою дочь под крышей моего дома. Когда Орло Портер узнал, что Ванесса конспиративно, так он выразился, посещает Вустера, ему пришли в голову разные нехорошие мысли. Страшно подумать, какие мысли при тех же условиях придут в голову папаше Куку. Хотя я белее снега, никакими силами нельзя будет убедить его, что я вовсе не современный Касса… как его… нет, не Касабланка, этот парень стоял на горящей палубе. Вот кто – Казанова. Я знал, что вспомню.

Что же касается того, как разъяренный папаша Кук расправится с Ванессой, то здесь возможны варианты. Я уже отмечал, она была гордой красавицей, однако отец калибра Кука может заставить даже такую гордячку пожалеть, что она столь неосмотрительно запятнала свое имя. Возможно, он не станет лупить ее тростью, как в старые добрые времена, но уж наверняка лишит карманных денег и отправит на жительство к бабушке в Танбридж-Уэллс, где она будет присматривать за семью кошками и по воскресеньям три раза на дню ходить к обедне. Стоит ли удивляться, что Ванессу охватила паника, когда перед входной дверью «Укромного уголка» она увидела своего папашу, как раз в тот момент, когда он наклонился, чтобы завязать шнурок на ботинке. Я забыл сказать, что «Укромным уголком» называлась моя временная резиденция (как я впоследствии узнал, этот домик был построен для кузины мисс Брискоу, которая любила писать акварелью).

И уж если Ванесса перепугалась до смерти, что тут говорить о моем душевном состоянии. С некоторым трепетом, а по правде говоря, трепеща от ужаса, я ждал своего гостя, и мои худшие опасения оправдались, когда я увидел арапник у него в руках.

Во время нашей первой встречи Кук не внушил мне особой симпатии, и я предчувствовал, что и на этот раз вряд ли проникнусь к нему расположением. Тем временем Кук, надо отдать ему должное, не стал ходить вокруг да около. Он привык разговаривать кратко и решительно и, обходясь без всяких предварительных переговоров, сразу же обращаться к сути дела. Вероятно, так заведено среди тех, кто ворочает большими делами.

– Что ж, мистер Вустер, – кажется, так вы теперь именуетесь, – вам, наверное, интересно будет узнать, что вчера вечером к майору Планку вернулась память, которая ненадолго изменила ему, и он рассказал мне о вас все.

Это был жестокий удар, и хотя я его ожидал, от этого было не легче. Как ни странно, но я не злился на Кука, поскольку считал, что в этой нелепой ситуации виноват один тупоголовый Планк. Скитаясь по Африке, по колено в ядовитых змеях всех видов, преследуемый пумами-людоедами, он мог бы запросто сгинуть с лица земли навсегда, и все бы его оплакивали. Но он выжил и теперь отравляет жизнь безобидному типичному представителю столичной золотой молодежи, который хотел всего-навсего отдохнуть на лоне природы в тиши и покое и поправить свое слабое здоровье.

Кук продолжал и с каждым словом становился все мрачнее.

– Вы известный мошенник, ваши сообщники называют вас Альпийский Джо. Последний раз вы пытались продать майору Планку дорогую статуэтку, которую украли у сэра Уоткина Бассета из Тотли-Тауэрс. К счастью, инспектор Уитерспун из Скотленд-Ярда арестовал вас, и вам не удалось осуществить свой гнусный замысел. Поскольку вы на свободе, то, значит, отсидели положенный срок, и теперь вас нанял полковник Брискоу, чтобы вы украли мою кошку. Имеете ли вы что-нибудь сказать?

– Да, – произнес я.

– Нет, не имеете, – возразил он.

– Я могу все объяснить, – сказал я.

– Нет, не можете, – отрезал он.

Боже мой, я вдруг понял, что и вправду не могу. Мне пришлось бы сначала детально обрисовать характер сэра Уоткина Бассета, потом столь же подробно описать характер моего дяди Тома, в-третьих, охарактеризовать Стефанию (Стиффи) Бинг, ныне миссис Пинкер, в-четвертых, рассказать, кто такой Дживс. Мне потребовалось бы два часа с четвертью при условии, что он слушал бы внимательно и не прерывал меня, что, разумеется, маловероятно.

Похоже, дело зашло, как говорится, в тупик, и я начал думать, что наилучшим выходом из этого тупика будет покинуть общество Кука и бежать без оглядки до северной оконечности Шотландии, когда звук, похожий на взрыв газопровода, прервал мои размышления. Я увидел, что Кук держит в руках тощий томик, который эта глупая ослица Ванесса не догадалась захватить с собой, удаляясь за кулисы.

– Книга! – завопил он.

Я призвал на помощь всю свою смекалку.

– А, да, – небрежно объяснил я. – Последний опус Регги Спрокетта. Знаете ли, я слежу за его творчеством. Блистательный молодой поэт, критики прочат ему большое будущее. Если вам интересно, это сборник прихотливо написанных эссе, они превосходны. Не только стиль, но и мысль, заключенная в этих маленьких шедеврах…

Мой голос замер. Я собрался посоветовать ему приобрести эту книженцию, но увидел, что он вряд ли меня послушает. Кук, вытаращив глаза, уставился на титульный лист, где красовался автограф, и я понял, что мои слова останутся, что называется, пустым звуком.

Кук шевельнул арапником.

– Здесь была моя дочь.

– Да, она наведывалась ко мне.

– Ха!

Я понял, что означало это «Ха!» – это была сокращенная форма выражения: «Сейчас я тебя так отделаю!» В следующее мгновение он употребил также и эту более развернутую версию, видимо, усомнившись, правильно ли я его понял.

Если бы мне сказали: «Вустер, решай, что для тебя предпочтительнее – чтобы тебе выпустили кишки голыми руками или же отделали хлыстом?» – я бы затруднился с ответом. Уж если на то пошло, лучше всего, когда и то и другое происходит не с тобой. Но думаю, я все же высказался бы в пользу последнего, при условии что отделывать будут в тесном помещении, где исполнителю этой акции будет непросто управиться с хлыстом. Размеры гостиной в «Укромном уголке» не позволяли Куку свободно размахнуться, и он был вынужден ограничиться короткими взмахами, от которых проворному человеку вроде меня не составляло труда увернуться.

Я и увертывался без особого напряжения физических сил, но покривил бы душой перед своими читателями, если бы сказал, что получал от этого удовольствие. Чувство собственного достоинства страдает, когда скачешь, словно барашек на весеннем лугу, под взмахи хлыста, щелкающего в руках старого идиота, которого невозможно урезонить, а Кук и вправду находился в невменяемом состоянии и явно был не способен воспринимать никакие резоны, даже если бы ему подали их на тарелочке, украсив кресс-салатом.

От схватки врукопашную меня удерживало только то, что я имел дело со старым, выжившим из ума недомерком. Именно это сочетание в папаше Куке преклонного возраста и карликового роста не позволяло мне проявить все, на что я способен. Будь на его месте какой-нибудь мелкий, но молодой придурок или, наоборот, придурок пожилой, но приличных размеров, я бы определенно врезал ему от души, но нельзя же поднять руку на наглого коротышку, которому давно перевалило за пятьдесят пять. Благородство, присущее Вустерам, не позволяло мне даже допустить подобную мысль.

Раза два я подумал, не выбрать ли линию поведения, которая первоначально пришла мне в голову, – а именно, бежать до северных пределов Шотландии. Читая про то, как кого-то там отхлестали хлыстом на пороге клуба, я часто недоумевал, почему жертва просто не вошла внутрь, зная, что тип на другом конце хлыста не состоит в клубе и швейцар его ни за что не пропустит.

Однако загвоздка была в том, что прежде чем припустить бегом в Шотландию, я должен буду повернуться к Куку спиной, а это могло быть чревато роковыми последствиями. Вот почему мы продолжали наш ритмичный танец, пока наконец мой ангел-хранитель, до сей поры дремавший в бездействии, не очнулся и не решил вмешаться – давно бы так. В «Укромном уголке», как во всяком деревенском домике такого рода, у стены стояли старые дедушкины часы, и мой ангел-хранитель подстроил так, что Кук налетел на них и шлепнулся на пол. Он лежал на полу, а я действовал, в полной мере проявив находчивость, свойственную Вустерам.

Я упоминал, что предыдущая хозяйка «Укромного уголка» занималась самовыражением в жанре акварели, но однажды она, похоже, изменила себе. Над камином висела большая картина маслом, на которой был изображен крупный детина в треуголке и бриджах для верховой езды, занятый беседой с девицей в шляпке и в чем-то муслиновом. Когда взгляд мой упал на эту картину, я вдруг вспомнил Гасси Финк-Ноттла и историю с портретом в доме тети Далии в Вустершире.

Гасси – прервите меня, если вы это уже раньше слышали, – убегал от Спода, ныне лорда Сидкапа, который мчался за ним по пятам, намереваясь, если мне не изменяет память, сломать ему шею. В поисках укрытия Гасси ворвался в мою комнату, и когда Спод уже почти что добрался до его шеи, он сорвал со стены картину и шарахнул ею преследователя по голове. Голова прошла сквозь полотно, и портрет одного из предков дяди Тома оказался у Спода на шее наподобие елизаветинского воротника. Спод на мгновение растерялся, а я успел сдернуть с кровати простыню и обмотать ее вокруг него, превратив тем самым, по известному выражению, в аргумент, утративший силу.

И вот теперь я повторил тот же маневр – сначала воспользовался картиной, потом скатертью, а затем отправился в «Гусь и кузнечик» на переговоры с Орло Портером.

Глава 16

Любой человек, не посвященный в детали дела, вероятно, ужаснулся бы, с какой поспешностью я устремился навстречу Орло Портеру, рискуя оказаться выпотрошенным в одно мгновение, и настоятельно посоветовал бы мне не искушать судьбу, чтобы потом не пожалеть о своей опрометчивости.

Но я-то знал – и это придавало мне смелости, – что от былой силы Орло П. осталось лишь одно название, и потому я мчался в «Гусь и кузнечик» в самом разудалом расположении духа, почти что с песней на устах.

Как я и полагал, Орло сидел в баре, потягивая джин с шипучкой. При моем появлении, он поставил стакан и посмотрел на меня исподлобья – так привередливый едок за завтраком изучает гусеницу у себя в салате.

– А, это ты, – буркнул он.

С этим трудно было не согласиться. Действительно, я – это я, и отрицать очевидное бессмысленно. Убедившись, что взгляд исподлобья не обманул его, Орло спросил:

– Что тебе надо?

– Поговорить.

– Пришел позлорадствовать?

– Вовсе нет, Портер, – поспешил я успокоить его, – когда ты услышишь, что я тебе скажу, ты запрыгаешь, как высокие холмы[380], правда, я никогда не видел, чтобы холмы прыгали – ни высокие, ни даже низкие. Портер, что бы ты сказал, если бы узнал от меня, что все твои нынешние беды и горести исчезнут раньше, чем закатится солнце?

– Оно уже закатилось.

– Разве? Я и не заметил.

– Время идет к ужину. Так что, будь любезен, убирайся ко всем чертям, иначе…

– Сначала я выскажусь.

– А ты еще не все сказал?

– Нет, далеко не все. Давай мирно и беспристрастно рассмотрим ситуацию, в которой мы с тобой оказались. Ванесса Кук сказала, что выйдет замуж за меня, и теперь ты, конечно же, считаешь меня змеей, притаившейся в траве. Позволь мне заметить, что любое сходство между мною и змеей в траве – это не более чем случайное совпадение. Разве я мог сказать ей nolle prosequi, когда она объявила о своем решении? Ясно, что нет. Но хотя я и промолчал, меня не покидало чувство, что я веду себя как гнида.

– Ты и есть гнида.

– Вот тут ты ошибаешься, Портер. Я – человек, глубоко чувствующий, а тот, кто по-настоящему глубоко чувствует, никогда не женится на девушке, которая любит другого. Он от нее отказывается.

Орло как раз приканчивал свой джин с шипучкой, и когда до него дошел смысл моих слов, он поперхнулся.

– Ты готов отказаться от нее ради меня?

– Окончательно и бесповоротно.

– Но, Вустер, это же благородно. Прости, что назвал тебя гнидой.

– Ничего страшного. Ошибиться может всякий.

– Ты поступаешь, как Сирано де Бержерак.

– Соблюдаю свой кодекс чести.

Орло весь расплылся в улыбке – или почти весь, – но вдруг меланхолия снова знаки свои на него положила. Он застонал, словно обнаружил дохлую мышь на дне пивной кружки.

– Твоя жертва бесполезна, Вустер. Ванесса никогда не выйдет за меня.

– Обязательно выйдет.

– Тебя там не было, когда она разорвала помолвку.

– Зато был мой представитель. Точнее сказать, он подслушивал за дверью.

– Тогда ты в общих чертах представляешь себе положение дела.

– Он дал мне полный отчет.

– И после этого ты утверждаешь, что она все еще любит меня.

– Еще как. Любовь не может угаснуть из-за пустяковой размолвки влюбленных.

– Пустяковой размолвки? Ничего себе! Она назвала меня трусливым ничтожеством. Скользкой, жалкой, дрожащей тварью. Невероятно, где только она набирается таких слов. И все из-за того, что я отказался идти к старикашке Куку и потребовать у него деньги, причитающиеся мне по наследству. Я уже однажды ходил и очень вежливо просил его отдать, а теперь она хочет, чтобы я пошел снова, стукнул бы кулаком по столу и вообще показал характер.

– Придется, Орло. Ничего не поделаешь, придется. Чем кончилась ваша прошлая встреча?

– Он категорически отказал.

– Насколько категорически?

– Категоричнее не бывает. И все повторится, если я снова к нему заявлюсь.

Наконец-то Орло произнес нужную мне реплику. Я только и ждал удобного момента, чтобы изложить ему свой план. По моему лицу скользнула тонкая улыбка, и Орло спросил, чему это я ухмыляюсь.

– Не повторится, если ты правильно выберешь время, – сказал я. – В котором часу ты пытался к нему подкатиться?

– Около пяти.

– Я так и думал. Неудивительно, что он дал тебе пинка под зад. Пять часов дня – это время, когда радость жизни в душе человека опускается до самой нижней отметки. Обед давным-давно закончился, коктейлей еще не видно, и человек не настроен удружить ближнему. Возможно, Кук и бесчувственный болван, но хорошая еда смягчает даже самые жестокие сердца. Поговори с ним, когда он полон под завязку, и увидишь, что из этого получится. Ребята в клубе «Трутни» рассказывали мне, что когда они подольщались к Уфи Проссеру после плотного ужина, им удавалось выудить у него кругленькие суммы.

– Кто такой Уфи Проссер?

– Член клуба, миллионер. При свете дня он сторожит свой кошелек, как ястреб. Судя по всему, Кук на него похож. Выше хвост, Портер. Прижми его. Наступай. Будь смел и тверд, не бойся кровь пролить, – припомнил я фразу из спектакля «Макбет», о котором уже упоминал.

Как и следовало ожидать, мои слова произвели на Орло впечатление. Лицо его осветилось, словно кто-то щелкнул выключателем.

– Вустер, – сказал он, – ты прав. Ты указал мне путь. Направил на верную стезю. Спасибо тебе, Вустер, старина.

– Не стоит благодарности, старина.

– Поразительная вещь. Посмотришь на тебя, так вроде бы дурак дураком, соображения не больше, чем у дохлого кролика.

– Спасибо, Портер, старина.

– Не стоит благодарности, Вустер, дружище. И вдруг такое поразительное проникновение в человеческую психологию.

– Согласись, во мне есть скрытые глубины.

– Конечно, есть, Вустер, старая кляча.

Мгновение спустя он уже угощал меня джином с шипучкой, словно мы были давними закадычными друзьями и вопрос о содержимом моего нутра никогда не стоял между нами.

Возвращаясь минут через двадцать в «Укромный уголок» после разговора с Орло, который нежданно-негаданно закончился пиром братства, я был весь охвачен радостным чувством, столь редким в наши дни, и твердо верил, что Бог на небесах и на земле, как говорится, все в полном порядке. Произведя подсчет ниспосланных благодатей, я нашел общий итог весьма удовлетворительным. На фронте Портера воцарилось спокойствие. Билли Грэхем в данный момент возвращает кошку ее ближним в Эгсфорд-Корт. Портер и Ванесса Кук скоро обручатся вновь, и хотя мой престиж в глазах папаши Кука упал ниже некуда и мне не видеть от него подарка на ближайшее Рождество, это была небольшая ложка дегтя в бочке меда. Или муха? Никак не могу запомнить. Счастливый Вустер, услышав телефонный звонок, снял трубку, можно сказать, с песней на устах.

Звонила престарелая родственница, и даже глухой услышал бы, что с ней творится что-то неладное. Несколько мгновений на другом конце провода раздавались лишь судорожные хрипы и бульканье – подобные звуки издает тонущий пловец, кода изо всех сил борется за жизнь.

– Привет, – произнес я. – Что-то случилось?

На протяжении моего повествования я не раз описывал хриплый смех в его различных проявлениях, но мне еще не доводилось слышать от старого предка ничего похожего на то оглушительное скрежетание, которое она издала в ответ на мой вопрос.

– «Случилось»? – прорвало ее наконец. – Ты еще спрашиваешь? Я с ума схожу! Кошку уже вернули?

– Билли Грэхем полностью контролирует ситуацию.

– Иными словами, еще и не приступал к делу.

– Он отнес кошку и вернулся. Но к несчастью, она последовала за ним. Во всяком случае, так он утверждает. Как бы там ни было, он вернулся сюда в сопровождении кошки, но потом унес ее в обратном направлении. Вероятно, в этот самый момент он выпускает животное в заданной точке. Но из-за чего такой шум?

– Я скажу тебе, из-за чего шум. Если немедленно – или даже еще быстрее – кошку не вернуть на место, мне грозит неминуемая катастрофа, а Тому – самый тяжелый приступ несварения с тех пор, как он съел того самого омара в клубе. И во всем виновата я одна.

– Вы сказали, что виноваты?

– Да. А что?

– Просто хотел удостовериться, что не ослышался.

Я так привык, что во всех бедах виноват я один, что слова тети Далии глубоко меня взволновали. Не часто найдется тетя, готовая взять вину на себя, когда в ее распоряжении есть племянник, на которого можно все свалить. Мнение, что племянники существуют только для подобных надобностей, распространено почти повсеместно. Дрогнувшим голосом я задал следующий вопрос:

– Что же, собственно, стряслось?

Тетушки как класс обычно не умеют слушать. Вот и тетя Далия, оставив без внимания мой вопрос, принялась читать лекцию о положении ее родной страны:

– Я скажу тебе, что неладно в современной Англии, Берти. Развелось слишком много людей, толкующих об угрызениях совести, высоких принципах и о всякой прочей чепухе. Стоит пальцем шевельнуть, и они тут же вцепятся вам в загривок, потому что вы, видите ли, оскорбили их моральные принципы. Казалось бы, такой человек, как Джимми Брискоу, должен широко смотреть на вещи, но не тут-то было! Напыжился весь, ну прямо епископ Кентерберийский. Ты, наверное, думаешь, что во всем виноват его братец-викарий, но я с этим не согласна. Брата можно извинить, у него такая профессия, он обязан проявлять щепетильность. Но Джимми! Просто смешал меня с грязью, как будто я сделала что-то ужасное, застрелила лису в нарушение охотничьих правил или еще что-нибудь в этом роде. Но ведь я не ради себя старалась. Мною двигала одна доброта, я же видела, как близко он принимает к сердцу интересы церковного органа и как его гнетет забота. Черт побери, святой Франциск Ассизский сделал бы то же самое на моем месте, и все бы пришли в восторг, какой он замечательный парень, и говорили бы, как жаль, что мало таких, как он, а Джимми, напротив, принялся…

Мне стало ясно, что если этот словесный поток не остановить твердой рукой, он будет извергаться бесконечно.

– Прошу простить меня, престарелая родственница, – сказал я, – вам, возможно, покажется, что я туго соображаю, но, на мой взгляд, вы бредите. Ваши слова похожи на треск тернового хвороста под котлом[381], по известному выражению. О чем, черт побери, вы толкуете?

– Ты что, не слушал меня?

– Слушал, но даже на милю с четвертью не приблизился к сути.

– О Господи, я и забыла, что ты понимаешь только односложные слова. Если говорить простым языком, доступным тебе, случилось вот что. У меня был разговор с викарием, и он посетовал, каким тяжелым бременем лежит у него на душе забота о церковном органе, который уже при последнем издыхании, а заплатить ветеринару нечем. Он недавно получил от Джимми солидную сумму на ремонт церковной крыши, и если снова обратится к нему с просьбой о деньгах, неприятностей не оберешься, так он сказал. И что делать, черт побери, он ума не приложит.

Ты знаешь свою тетку, Берти. Сердце у меня мягкое, как масло, и я не скуплюсь на благодеяния ближним. Вот я и сказала викарию, что если он хочет без особых хлопот заработать немного денег, то пусть во время скачек поставит все до последнего гроша на лошадь Джимми по кличке Симла. И рассказала ему о кошке, чтобы он не сомневался, что дело верняк.

– Но…

– Заткни глотку носком и слушай. Не можешь помолчать хотя бы полсекунды? Знаю, что ты хочешь сказать, – ты отправил кошку назад. Но в тот момент я об этом еще не знала. Так вот, я без опаски все ему выложила, думая лишь о том, как он обрадуется своему счастью. Мне следовало бы знать, что священники по роду своей деятельности обязаны быть совестливыми, но тогда мне это не пришло в голову. Одним словом, он пошел к Джимми и все ему разболтал, и Джимми взбеленился. «Верните кошку хозяевам», – потребовал он и прибавил еще много всякой ерунды про то, как он изумлен и потрясен. Это бы еще ничего, пусть бы выложил все, что обо мне думает, и тем ограничился, так нет же. Он пригрозил, что если кошку в течение ближайшего часа не вернут Куку, он снимет Симлу с соревнований. Да, сэр, так и сказал, – Симла не выйдет на старт, – а значит, плакали все мои денежки, которые я поставила на его лошадь.

– Но…

– Ну да, знаю, ты мне сказал, что отослал кошку назад, но я не была до конца уверена. А вдруг ты, взвесив все, сообразишь, от какого выгодного дела отказываешься, и передумаешь.

Я понял, что она хотела сказать. Любой племянник, одержимый страстью к злату и в отличие от Вустера лишенный честного спортивного духа, именно так бы и поступил. Неудивительно, что она разволновалась. Я был рад ее успокоить.

– Все в полном порядке, старая прародительница, – сказал я, – Билли Грэхем на пути к Кукляндии и скорее всего уже добрался до места.

– В комплекте с кошкой?

– Разумеется.

– Беспокоиться не о чем?

– Во всяком случае, Симлу выпустят на старт.

– С моей души свалился груз, но невозможно без горечи думать о том, что я поставила не на верняк.

– Впредь послужит вам уроком, как портить лошадь перед скачками.

– Да, но это слабое утешение.

Наша беседа продолжалась еще некоторое время, поскольку тетки, завладев телефонной трубкой, неохотно с ней расстаются, но в конце концов тетя Далия закончила разговор, а я взял книгу «Дни нарциссов» и бегло просмотрел ее.

Содержимое оказалось еще менее пригодным для человеческого употребления, чем я ожидал. Чтобы сдержать подступившую тошноту, я отвернулся и увидел, как в этот момент в комнату из кухни входит Герберт Грэхем собственной персоной.

От неожиданности я прикусил язык. По моим представлениям, он должен был находиться в Эгсфорд-Корте, и его внезапное появление так ошеломило меня, что я не обратил внимания на боль.

– Боже праведный! – возгласил я, если эти слова здесь уместны.

– Сэр?

– Вы что, еще не ушли? За это время вы давно должны были бы обернуться.

– Совершенно справедливо, сэр, но нечто помешало мне отправиться в путь немедля, как я предполагал.

– Что же это? В банке слишком долго считали деньги?

Сказано зло, но, на мой взгляд, справедливо. Однако мой сарказм пропал впустую, он и бровью не повел.

– Нет, сэр, – ответил он, – я держу деньги в банке Бридмута-он-Си, и он уже давно закрылся. Происшествие, задержавшее меня, случилось здесь, в этом помещении, точнее говоря, в этой самой комнате. Я зашел на кухню, чтобы взять кошку, я оставил ее там в корзинке, как вдруг из комнаты донеслись какие-то звуки. Поскольку вас не было дома, я решил войти и проверить, не забрался ли грабитель. В комнате на полу лежало нечто напоминающее человеческое тело, завернутое в скатерть. Я развернул ее и обнаружил мистера Кука с картиной на шее, он бормотал что-то несусветное.

Герберт Грэхем замолчал, но я решил не вводить его в курс дела. С таким парнем, как он, лучше не откровенничать.

– Завернутый в скатерть, неужели? – переспросил я небрежно. – Впрочем, думаю, субъектов вроде Кука рано или поздно обязательно завертывают в скатерть.

– Это зрелище произвело на меня глубокое впечатление.

– Не сомневаюсь. Подобные зрелища действительно могут привести в ужас. Но вы быстро оправились, не правда ли?

– Нет, сэр, не оправился, и объясню почему. Главным образом из-за выражений, которые использовал мистер Кук. Как я уже сказал, он изъяснялся в крайне несдержанной манере, и с моей стороны было бы безумием идти в Эгсфорд-Корт, рискуя попасться ему на глаза, когда он столь опасен. Я женатый человек, у меня семья. Так что, если хотите, чтобы кошка вернулась на прежнее местожительство, вам придется искать другого исполнителя или же сбегать в Корт самому.

Я смотрел на него в безумной догадке, стоя безмолвно на ковре в гостиной в Мейден-Эгсфорде, графство Сомерсет, а он тем временем преспокойно удалился.

Я все еще не мог оторвать взгляда от того места, где минуту назад стоял Герберт Грэхем, и проклинал себя за то, что отпустил Дживса на сторону, позволив ему попусту убивать время, веселясь в обществе теток. Я должен был предвидеть, что мне в любой момент могут понадобиться его совет и моральная поддержка, и до меня не сразу дошло, что звонит телефон.

Как я и ожидал, звонила сестра моего покойного отца, Далия. Она уже успела поговорить с Билли Грэхемом и знала, что дела плохи. Она выразительно высказалась по его адресу, обозвав двурушником, который нагло отказался выполнять свои священные обязанности.

– Он наплел какую-то невероятную историю о том, будто нашел Кука в твоем доме с картиной на шее и завернутым в скатерть и после этого побоялся снова встретиться с ним. По-моему, просто бред.

– Нет, это истинная правда.

– Ты хочешь сказать, что у Кука и в самом деле была картина на шее, а сам он был завернут в скатерть?

– Да.

– И каким же образом он оказался в таком положении?

– Мы слегка повздорили, и в конце концов все как-то так получилось.

Она нервно фыркнула.

– Иными словами, малодушное бегство Грэхема на твоей совести?

– В некотором роде да. Позвольте мне вкратце описать происшедшее, – сказал я.

Когда, выслушав меня, тетя Далия заговорила, голос ее был почти спокоен.

– Мне следовало бы знать, что если есть хотя бы малейшая возможность провалить деликатные переговоры, ты ею непременно воспользуешься. Что ж, раз по твоей милости Грэхем так подвел нас, тебе придется занять его место.

Я ожидал этого. Напомню, Грэхем и сам выдвинул такое же предложение. Я был полон решимости пресечь в корне всякие поползновения подобного рода.

– Нет! – воскликнул я.

– Ты сказал «нет»?

– Да, тысячу раз «нет».

– Трусишь?

– Мне не стыдно в этом признаться.

– Тебе вообще ни в чем не стыдно признаваться. Где твоя гордость? Ты забыл о своих славных предках? Во времена крестовых походов жил Вустер, который один выиграл бы битву при Яффе, если бы не свалился с лошади.

– Позвольте заметить…

– А Вустер времен войны на Пиренейском полуострове. Веллингтон всегда повторял, что у него не было лучшего шпиона.

– Вполне возможно. И тем не менее…

– И тебе не хочется быть достойным этих выдающихся людей?

– Нет, если для этого требуется снова повстречаться с Куком.

– Что ж, не хочешь – не надо. Бедный старина Том, какие страдания его ждут. Кстати о Томе, сегодня утром я получила от него письмо. Оно полно восторгов по поводу восхитительного обеда, который им подал Анатоль накануне вечером. Том просто пел ему дифирамбы. Дам тебе почитать. Анатоль достиг той исключительной степени совершенства, до которой порой поднимаются французские повара. Том приписал в постскриптуме: «Какое удовольствие получил бы дорогой Берти от такого обеда».

Я проницателен, и от меня не ускользнула угроза, скрытая в ее словах. Она перешла от кнута к прянику или, скорее, наоборот, и вежливо давала понять, что, если я ослушаюсь, она применит ко мне санкции, и тогда не видать мне кулинарных шедевров Анатоля.

Я принял роковое решение.

– Ни слова больше, старая моя сродница по плоти, – сказал я. – Я отнесу кошку в Эгсфорд-Корт. И если Кук выскочит из-за угла и разорвет меня на сотню клочков, что с того? Всего-навсего еще одна могила среди холмов. Что вы сказали?

– Ничего, просто «мой герой», – проговорила престарелая родственница.

Глава 17

Поверьте, я заслуживал сочувствия, а не осуждения, когда, дрогнув, покорился обстоятельствам. Если вас загоняют в угол, маленькая, жалкая, дрожащая тварь в конце концов даст о себе знать. Помню, однажды мне предстояло наотрез отказать тете Агате, которая хотела, чтобы я поселил у себя в квартире на школьные каникулы ее сыночка Тоса и сводил его а) в Британский музей, б) в Национальную галерею и в) в театр «Олд Вик» на пьесу какого-то там Чехова. Я тогда признался Дживсу, что мысль о предстоящем испытании внушает мне чувство беспокойства, и он уверил меня, что это вполне естественно.

– «Меж выполненьем замыслов ужасных и первым побужденьем промежуток похож на морок иль на страшный сон, – сказал он. – Наш разум и все члены тела спорят, собравшись на совет, и человек похож на маленькое государство, где вспыхнуло междоусобье»[382].

Я сам выразил бы это лучше, но смысл сказанного Дживсом был мне вполне ясен. В такие минуты у человека холодеют ноги, и с этим ничего не поделаешь.

Впрочем, я ничем не выдал, что душа моя ушла в пятки. За свою жизнь Бертрам Вустер так часто получал удары и оплеухи от яростной судьбы, что его лицо окаменело и превратилось в непроницаемую маску, и, когда я, прихватив кошку, отправился в Эгсфорд-Корт, никто не заподозрил бы, что я лишь с виду невозмутим, как устрица, поданная к столу На самом же деле под окаменевшими чертами моего лица скрывалось глубокое душевное волнение. По правде сказать, я находился в состоянии панического ужаса, как эта самая кошка, окажись она на раскаленной крыше.

Всякий раз, приступая к повествованию, полному опасностей и загадок, я не знаю, как быть: просто излагать события в их последовательности или же иногда прерывать повествование, чтобы изобразить то, что называется атмосферой. Одни предпочитают первое, другим больше нравится второе. Для любителей таких описаний сообщаю, что вечер был чудесный, струился мягкий ветерок, на небе мигали звезды, вся растительность благоухала и так далее и тому подобное, а теперь перехожу непосредственно к делу.

Когда я достиг границы владений папаши Кука, уже стемнело, что было мне на руку, ведь дело-то мне предстояло темное. Въехав на главную аллею, я заглушил мотор где-то на полпути от дома Кука, вышел из машины и пошел напрямик через парк. Конечно, мои ближайшие друзья предостерегли бы меня, что тем самым я рискую нарваться на неприятности, и были бы правы. Я брел в темноте, то и дело спотыкаясь о кочки, в руках у меня извивалась кошка, пытаясь вырваться на свободу, и было совершенно ясно, что рано или поздно я упаду. Я и упал, правда, уже на самых подступах к конюшне. Наступил на что-то мягкое и мокрое, поскользнулся, выпустил кошку, и ее поглотила тьма, а я растянулся на земле, уткнувшись лицом в грязь. То, что эта грязь, а не что иное, можно было утверждать с полной определенностью. По-видимому, она находилась здесь уже некоторое время и содержала в себе какие-то неприятные примеси. Поднявшись на ноги, я порадовался, что мне не надо ни с кем встречаться, а то в таком чумазом виде я утратил по крайней мере восемьдесят процентов своего лоска. В обратный путь к машине двинулся не безупречный франт Бертрам Вустер, а некий отброс общества, который нацепил на себя обноски, снятые с первого попавшегося пугала, и к тому же еще успел в них где-то поспать.

Я сказал «двинулся в обратный путь», но не прошел я и двух ярдов, как что-то плотное ткнулось мне в ногу, и я увидел рядом с собой огромную собаку – того самого пса, с которым мы обменялись любезностями в «Укромном уголке». Я узнал его по ушам.

При первом знакомстве, почуяв во мне родную душу, пес на радостях зашелся оглушительным лаем. И теперь я полушепотом убеждал его хранить тактичное молчание, в ночи могли бродить клевреты папаши Кука, и мне будет трудно объяснить им, что я тут делаю в такой час, но пес не внял моим увещеваниям. В «Укромном уголке» запах Вустера показался ему упоительным, как «Шанель № 5», и сейчас своим лаем он явно старался заверить меня, что он не из тех, кто отворачивается от друга только потому, что этот друг стал пахнуть немного хуже. Главное – это душа, должно быть, говорил он себе, когда умолкал для короткой передышки.

Разумеется, я оценил комплимент, но, опасаясь наихудшего, не был настроен на свой обычный общительный лад. Я понимал, что такой громогласный лай нельзя не услышать, если только стража Кука не состоит сплошь из глухих аспидов, и оказался прав. Где-то за сценой раздался крик «Эй!», и стало ясно, что Бертрам, как уже не раз бывало, влип в скверную историю.

Я бросил на собаку укоризненный взгляд. Впрочем, в темноте она его не заметила. Я вспомнил, как в детстве мне читали про одного человека, который написал книгу, а его собака Даймонд съела рукопись, и мораль сводилась к тому, что этот славный малый был настолько благовоспитан, что всего лишь вздохнул: «Ах, Даймонд, Даймонд, если бы ты знал, что наделал»[383].

Я припомнил здесь эту историю, поскольку сам проявил подобную же сдержанность. «Говорил же тебе, старый осел, не бреши» – только это я и сказал, а тут как раз подоспел тот, кто кричал «Эй!».

Он сразу же произвел на меня неприятное впечатление, поскольку своим голосом напомнил мне главного сержанта, который два раза в неделю муштровал нас в школе, где я получил награду за знание Библии, о чем, кажется, уже не однажды упоминал. Голос главного сержанта походил на дребезжание телеги, груженной металлическими банками и трясущейся по гравию, и точно так же этот тип крикнул «Эй!». Не иначе, они доводились друг другу родственниками.

Уже совсем стемнело, но я все же разглядел в руках у этого порождения ночи некий малоприятный предмет – а именно, внушительных размеров дробовик, который уперся мне под ребра. При таком положении вещей умиротворять этого типа следовало скорее ласковыми речами, чем кулаками. И я сделал попытку воздействовать на него речью, стараясь, чтобы она звучала как можно ласковее, хотя зубы у меня стучали.

– Добрый вечер, – проговорил я, – будьте любезны, не могли бы вы указать мне дорогу в деревню Мейден-Эгсфорд. – И только я собрался объяснить, что, мол, заблудился, гуляя по окрестностям, как этот тип, не слушая меня, заорал: «Энри!» – по-видимому, призывая на помощь товарища по имени Генри. Другой голос, который вполне мог принадлежать родному сыну главного сержанта, ответил: – Ну?

– Топай сюда.

– Куда?

– Сюда. Ты мне нужен.

– Я ужинаю.

– Бросай жевать и топай сюда. Я конокрада поймал.

Он нашел убедительный довод. Генри явно относился к породе людей, для которых долг превыше всего. Оставив яйца с беконом – не знаю, что он там жевал, – Генри поспешил на зов и через мгновение уже стоял рядом с нами. Пес к тому времени исчез. По-видимому, у него был широкий круг разнообразных интересов, и он мог уделять каждому из них лишь малую толику своего внимания. Поэтому, обнюхав мои брюки, он пообщался со мной, положив лапы мне на грудь, а затем решил, что пора искать новое поприще для деятельности.

Генри посветил на меня фонарем.

– Ну и ну, – поморщился он. – Это вот он – конокрад?

– Ага.

– Похож на чумазого попрошайку.

– Ага.

– Ну и вонь от него.

– Ага.

– Помнишь старую песенку «То были фиалки».

– Лаванда.

– Вроде бы фиалки.

– Нет, лаванда.

– Ладно, будь по-твоему. Что с ним делать-то?

– Отведем его к мистеру Куку.

Перспектива встречи с мистером Куком в подобной ситуации, да еще после того, что между нами произошло, естественно, не привела меня в восторг, но, похоже, избежать ее было уже не в моей власти, так как Генри ухватил меня за воротник и повел, а его напарник сзади подталкивал ружьем.

Так мы дошли до дома, где нас неприветливо встретил дворецкий. И без того раздосадованный тем, что его оторвали от любимой трубки в час отдыха, он просто рассвирепел, когда увидел этого, как он выразился, бродягу, от которого разило так, будто прорвало канализацию. Не знаю, во что меня угораздило вляпаться, но только становилось все более очевидно, что это было нечто специфическое, о чем свидетельствовала характерная реакция окружающих на мое присутствие в их обществе.

Дворецкий был настроен решительно. Нет, они не могут видеть мистера Кука. Неужели, возмутился он, они воображают, что мистер Кук ходит в противогазе? И все равно, добавил он, даже если этот бродяга благоухал бы, как свежее сено, мистера Кука нельзя беспокоить, у него посетитель. Заприте парня в каком-нибудь стойле, распорядился дворецкий, давно бы сами додумались, и мои пропонент с секундантом[384] не замедлили исполнить его указание.

Если кто-то из моих читателей подумывает, не посидеть ли ему немного под замком в конюшне, я от души советую ему оставить подобную мысль – пустое дело. Там душно, темно, и негде сесть, разве что на пол. Время от времени слышишь странные попискивания и зловещие шорохи, наводящие на мысль, что крысы нагуливают себе аппетит перед тем, как начать обгладывать тебя до костей. После того как мой эскорт удалился, я принялся ходить из угла в угол, лихорадочно соображая, как выбраться из этой ловушки. Никогда еще с той поры, как я начал под стол пешком ходить, сила моего духа не подвергалась такому тяжелому испытанию. Несмотря на отчаянные мыслительные усилия, единственное, что пришло мне в голову, – это поймать крысу и выдрессировать ее так, чтобы она прогрызла в двери дыру. Однако на это потребовалось бы время, а мне ужасно хотелось поскорее добраться до дома и лечь в постель.

Занятый мыслями о крысе, я ощупью нашел дверь и машинально повернул ручку, просто так, решительно ни на что не надеясь, – и будь я проклят, если дверь не открылась.

Сначала я подумал, что мой ангел-хранитель, который вплоть до этой минуты пребывал в летаргическом сне, глотнул какого-то чудодейственного витамина и превратился в огненный шар, каким ему и полагалось быть, но потом, по здравом размышлении, догадался, что на самом деле произошло. Между моими конвоирами возникло непонимание по причине несогласованного планирования. Каждый полагал, что другой повернул ключ в замке, и в результате дверь осталась незапертой. Это лишний раз доказывает, что нельзя приступать к какому-либо делу, не обменявшись мнениями за круглым столом в атмосфере полной сердечности. Трудно представить, кто из этих двоих станет отчаяннее рвать на себе волосы, когда обнаружится, что они упустили своего Бертрама.

И хотя теперь я был свободен, как ветер, мне надлежало – если я правильно выбрал слово, – надлежало соблюдать величайшую осторожность. Глупо было бы снова наткнуться на Генри с его громилой-напарником и вновь оказаться в узилище, или как там это называется. Я должен был быть уверен, что навсегда избавился от этой парочки. Возможно, если познакомиться с ними поближе, они и неплохие ребята, но уж точно мне не компания.

Их сфера влияния, по-видимому, ограничивалась конным двором и окрестностями, поэтому безопаснее всего было бы вернуться тем же путем, каким я сюда пришел, но мне страшно было подумать, что я опять могу угодить в ту мерзкую грязь. Не оставалось ничего иного, как только брести наугад, пока не выйду на главную аллею, и уже по ней дойти до того места, где меня ждал автомобиль. Именно так я и поступил. Обогнув дом, я зашагал через лужайку, неожиданно впереди что-то блеснуло, и, не успев сообразить, что происходит, я плюхнулся в плавательный бассейн.

Когда я всплыл на поверхность, меня обуревали смешанные чувства. Тут было и удивление, поскольку я не ожидал, что у такого типа, как Кук, есть плавательный бассейн. И досада – я не привык купаться в одежде. Правда, однажды в клубе «Трутни» я на пари с Таппи Глоссопом взялся перебраться через бассейн, раскачиваясь на кольцах под потолком зала, и когда уже тянулся к последнему кольцу, Таппи дернул его к себе веревкой, и я в элегантном вечернем костюме бултыхнулся в воду.

Но как ни странно, все прочие чувства меркли по сравнению с тем, какое удовольствие доставило мне неожиданное купание. По своей воле я сейчас не стал бы заниматься водным спортом, но, оказавшись в бассейне, стал плескаться с истинным наслаждением. Наконец-то я мог избавиться от пропитавших меня запахов, сливавшихся в один невыразимый букет. Я нуждался в хорошей стирке, чтобы воссоединиться с людским стадом, не вызывая отвращения у себе подобных.

Вот почему я не спешил покидать бассейн и плавал, как водяная лилия или, лучше сказать, дохлая рыба. Но вскоре в ночи послышался знакомый лай, и я понял, что мой знакомый пес встретил еще одну родную душу.

Я замер. Не нравилось мне это. Значит, Генри и его приятель, человек с дробовиком, снова рыщут вокруг. А что, если они сверили свои показания относительно двери и ключа, бросились в конюшню и обнаружили там мое блистательное отсутствие? Я сжался так, что меня уже невозможно было отличить от дохлой рыбы, и затаил дыхание. Послышался приближавшийся топот, и спустя мгновение в воду рядом со мной плюхнулось человеческое тело.

Судя по всему, оно оказалось в воде случайно, это стало ясно по его первым словам, едва оно вынырнуло на поверхность. Раздался вопль: «Помогите!» – и я без труда узнал голос Орло Портера.

– Помогите! – снова завопил он.

– Привет, Портер, – отозвался я. – Ты сказал «Помогите!»?

– Да.

– Ты что, не умеешь плавать?

– Нет.

– Тогда… – Меня так и подмывало сказать: «Тогда зачем тебя понесло купаться!» – но вместо этого я тактично произнес: – Тебе, наверное, нужна рука помощи?

Орло ответил утвердительно, я протянул ему руку и отбуксировал на мелководье, где он сразу почувствовал себя увереннее. Отплевываясь, – а хлебнул он пинты две воды, не меньше, – Орло благодарил меня слегка прерывающимся голосом, я в ответ сказал, что не стоит благодарности.

– Вот уж не ожидал встретить тебя здесь, – выразил я удивление. – Что ты тут делаешь, Портер?

– Зови меня Орло.

– Что ты тут делаешь, Орло? Наблюдаешь за совами?

– Я пришел поговорить с этим чертовым Куком, Вустер.

– Зови меня Берти.

– Я пришел поговорить с этим чертовым Куком, Берти. Помнишь, что ты мне посоветовал? Воззвать к этому сыну невенчанных родителей после того, как он отобедал, и чем больше я об этом думал, тем более здравым казался мне твой совет. У тебя и вправду потрясающее чутье, Берти. Ты читаешь ближнего, как книгу.

– О, благодарю. Все дело в изучении психологии индивидуума.

– К сожалению, не такого, как Кук… И знаешь почему, Берти?

– Нет, Орло. Почему?

– Потому что он изверг, и его поведение непредсказуемо. Когда имеешь дело с извергами, строить стратегические планы бесполезно.

– Иными словами, все произошло не совсем так, как было задумано?

– Ты даже не представляешь, до какой степени ты прав, Берти. Полный провал. Если бы я просил денег у Скруджа и Скупого Гаспара, вместе взятых, и тогда бы мне повезло больше.

– Расскажи, Орло, как все было.

– Если у тебя есть свободная минутка, Берти.

– Сколько угодно, Орло.

– Ты никуда не торопишься?

– Нет, мне здесь хорошо.

– Мне тоже. Правда, приятная прохлада? Итак, я пришел и сказал дворецкому, что хочу видеть мистера Кука по важному делу, и он отвел меня в библиотеку, где Кук курил толстую сигару. Когда я это увидел, то жутко обрадовался, – значит, я правильно выбрал момент. Ведь ясно же, он дымил сигарой после обеда, да еще попивал бренди. Можно было не сомневаться, что он наелся до отвала. Ты следишь за ходом моих мыслей, Берти?

– Я улавливаю суть, Орло.

– Там был еще один человек. Насколько я понял, африканский путешественник.

– Майор Планк.

– Он все время мешал, то и дело порывался рассказать во всех подробностях о ритуалах плодородия у туземцев Бонго на Конго. Ритуалы эти настолько непристойны, что нет слов, можешь мне поверить. В конце концов он ушел, и тогда я завел речь о своем деле. Но ничего хорошего из этого не получилось. Кук заявил, что не даст ни пенни.

Я задал Орло вопрос, который уже давно интересовал меня. Не могу сказать, что я так уж сильно беспокоился о финансовом положении Орло, но, по-моему, получить кое-какие разъяснения было бы нелишним.

– На каких условиях находятся у Кука твои деньги? Неужели он может держать их у себя сколько захочет?

– Может, пока мне не исполнится тридцать.

– А сколько тебе сейчас?

– Двадцать семь.

– То есть через каких-нибудь три года…

И тут я увидел перед собой прежнего Орло Портера, который жаждал выпустить мне кишки голыми руками. Не скажу, что на губах у него выступила пена, но он явно был близок к этому.

– Да не желаю я ждать целых три года, черт побери! Знаешь, сколько мне платят в страховой компании? Жалкие гроши. Едва хватает свести концы с концами. А я люблю красивые вещи. Хочу жить с размахом.

– И чтобы квартира в Мейфэр?[385]

– Да.

– И каждый день шампанское?

– Вот именно.

– И «роллс-ройс», да не один?

– Да, тоже хочу.

– Ну и, само собой, чтобы было, что подкинуть бедному пролетариату. Отдадим другим, что не нужно нам самим.

– Мне нужно все.

Я растерялся, не зная, что на это сказать. Мне еще не приходилось разговаривать по душам с коммунистом, и я был очень удивлен, что он, оказывается, не столь уж печется о бедном пролетариате, как мне казалось. Я хотел посоветовать ему быть поосторожнее, а то как бы в Кремле не узнали про его крамольные речи, но решил, что меня это не касается, и сменил тему.

– Кстати, Орло, – спросил я, – а как ты здесь оказался?

– Ты что, не слушал меня? Я пришел поговорить с Куком.

– Я спрашиваю: как случилось, что ты свалился в бассейн?

– Я не знал, что тут бассейн.

– Мне показалось, ты бежал со всех ног. Из-за чего была такая спешка?

– На меня напала собака, и я от нее убегал.

– Здоровый такой пес со стоячими ушами?

– Да. Ты его знаешь?

– Мы знакомы. Но он вовсе не собирался на тебя нападать.

– Он на меня прыгнул.

– Это чисто дружеский жест, он на всех прыгает. Такая манера выражать свое расположение.

Орло с облегчением глубоко вздохнул. Он вздохнул бы еще глубже, если бы не потерял равновесие и не исчез под водой. Я пошарил в воде и вытащил его на поверхность. Он поблагодарил.

– Рад помочь, – откликнулся я.

– Берти, у меня отлегло от сердца. Я все думал, как мне невредимым добраться до гостиницы.

– Могу подвезти.

– Нет, спасибо, не надо. Теперь, когда ты раскрыл мне глаза начистоту намерений этого пса, я, пожалуй, пойду пешком. А то еще простужусь. Кстати, Берти, объясни мне одну вещь. Что ты-то здесь делаешь?

– Так, бродил по окрестностям.

– Я страшно удивился, что ты плаваешь в бассейне.

– Ничего странного, Орло. Просто захотелось освежиться, только и всего.

– Ясно. Что ж, спокойной ночи, Берти.

– Спокойной ночи, Орло.

– Я могу быть уверенным, что у тебя точная информация относительно этого пса?

– Вполне, Орло. Прекрасна жизнь его, и все стихии соединились в нем как надо[386], – припомнил я изречение Дживса.

Когда я вылез из бассейна и направился туда, где оставил автомобиль, с меня ручьями стекала вода, но сердце в груди радостно пело. Разумеется, ему следовало еще и обливаться кровью из-за жалости к Орло, поскольку я понимал, как не скоро он обзаведется теми красивыми вещами, о которых мечтает. Впрочем, ликование по случаю того, что я отделался от кошки, почти не оставляло места для сочувствия бедам ближних. Каюсь, я печалился об Орло не больше, чем он о бедном пролетариате.

На фронте Кука воцарилось спокойствие. Генри и его соратник не подавали признаков жизни. Пес, пообщавшись с Орло, где-то свернулся калачиком и заснул сладким сном.

Я быстро ехал по дороге. Песня, звучавшая в моем сердце, достигла фортиссимо, когда я вылез из машины у дверей «Укромного уголка», и сразу же с хрипом оборвалась. Что-то мягкое и пушистое потерлось о мои ноги. Я посмотрел вниз и увидел знакомый силуэт кошки.

Глава 18

Спал я, что называется, урывками – надо уточнить у Дживса, правильно ли я выбрал слово. Вертелся, крутился, будто балетный танцовщик, и это неудивительно, ведь я был зажат «жестокими тисками обстоятельств»[387], как говорит в таких случаях Дживс. На сей раз их хватка оказалась особенно жестокой, нечего было и пытаться вырваться каким-нибудь простым способом, например, отплыть в кругосветное путешествие и отсутствовать до тех пор, пока гроза не минует.

Разумеется, у меня был выбор, я мог выйти из игры, остаться в стороне от всей этой кошачьей истории и никогда больше не видеть проклятой зверюги. Но каковы были бы последствия? Полковник Брискоу не выставил бы Симлу на бега, а значит, любимая тетя проиграла бы всю свою наличность, и для покрытия дефицита ей пришлось бы обратиться к дяде Тому, а значит, у того прекратилось бы выделение желудочного сока, и, может быть, надолго, а значит, из вечера в вечер он отодвигал бы от себя тарелку нетронутой, а значит, Анатоль, вспыльчивый, как все гении, не стерпев оскорбления, подал бы в отставку Одним словом, повсюду гибель, разорение, тоска.

Само собой разумеется, – полагаю, это не нуждается в доказательствах, – я обязан был вмешаться, ведь рыцарство – вторая натура Вустеров. Какими бы опасностями это ни грозило, но, так или иначе, кошку необходимо было доставить в некий пункт, откуда она уже сама найдет дорогу в свою штаб-квартиру. Спрашивается, кто взял бы на себя эту миссию? Билли Грэхем дал ясно понять, что никакой кошелек с золотом, даже самый увесистый, не подвигнет его приблизиться к такому зловещему месту, как Эгсфорд-Корт. Дживс официально заявил о своем неучастии. Тетя Далия, к сожалению, не годилась, поскольку не могла передвигаться так, чтобы под ее стопами не трещали ветки.

Значит, оставался один Бертрам. О том, чтобы заявить nolle prosequi, не могло быть и речи, поскольку в таком случае, вне всякого сомнения, он долго не сможет воздавать должное кулинарным шедеврам Анатоля.

Не мудрено, что я пребывал в глубочайшем унынии, когда, перейдя улицу, направился в «Гуся и кузнечика» с намерением позавтракать. Обыкновенно я завтракаю несколько позже, не в половине седьмого утра, но я бодрствовал с четырех часов и был уже не в силах терпеть муки голода.

Я не сомневался, что завтракать буду в полном одиночестве. Каково же было мое удивление, когда я увидел за столиком Орло, уплетавшего яичницу с беконом. Уму непостижимо, зачем он выполз на белый свет в такую рань. Спору нет, наблюдатели за птицами обычно нарушают нормальный распорядок дня, но даже если у него была назначена встреча с певуном Кларксона, естественно было бы выбрать время где-то ближе к обеду.

– Привет, Берти, – сказал он. – Рад тебя видеть.

– Рановато поднялся, Орло.

– Немного раньше обычного. Не хочется заставлять Ванессу ждать.

– Ты пригласил ее к завтраку?

– Нет, она позавтракает без меня. Мы договорились встретиться в половине восьмого. Конечно, она может опоздать. Все зависит от того, как быстро она найдет ключи от гаража.

– Зачем ей ключи от гаража?

– Чтобы вывести «бентли».

– Для чего ей понадобился «бентли»?

– Дорогой мой Берти, нам же нужно какое-то средство передвижения, чтобы бежать.

– Бежать?

– Мне следовало раньше объяснить тебе. Да, мы решили бежать, и, слава Богу, сегодня выдался прекрасный денек. А вот и твоя яичница. Ешь, тебе понравится. В «Гусе и кузнечике» подают превосходные яйца. Видно, их несут счастливые куры.

Садясь за столик, я заказал яичницу, и, как справедливо заметил Орло, она была превосходна. Но я ел без энтузиазма. Новость так поразила меня, что я не мог уделить яичнице того внимания, какого она заслуживала.

– Ты хочешь сказать, – переспросил я, – что вы с Ванессой решили тайно бежать?

– По здравому размышлению нам ничего иного не остается. Для тебя это неожиданность?

– Да ты меня просто сразил.

– Что тебя так удивило?

– Мне казалось, вы не разговариваете.

В ответ раздался хохот гиены. Орло явно был до крайности возбужден, разумеется, это можно понять, ведь Ванесса представлялась ему древом, на котором зреет плод его жизни, припомнилось мне чье-то изречение. Поневоле задумаешься о том, до чего же могут не совпадать вкусы. Правда, ослепительная красота Ванессы ненадолго увлекла и меня, но теперь при мысли о том, чтобы связать с ней свою судьбу, я весь леденел от ужаса, между тем Орло только о том и мечтал. Точно так же мой дядя Том ходит кругами, стараясь заполучить за сумасшедшие деньги овальную серебряную шоколадницу эпохи королевы Анны, а я бы ни за что на свете не появился с ней в обществе. Все-таки странно устроена жизнь.

Орло все хохотал:

– Ты отстал от жизни, Берти. Все уже в прошлом. Действительно, некоторое время наши отношения были натянуты и даже прозвучали резкие слова, но вчера вечером мы полностью помирились.

– Ты встретил ее вчера вечером?

– Да, после того как мы с тобой расстались. Она гуляла перед сном, готовясь оросить слезами подушку.

– Это еще почему?

– Она ведь думала, что выходит замуж за тебя.

– Вот оно что. Иначе говоря, лучше смерть, чем под венец.

– Точно.

– Сожалею, что доставил ей такие огорчения.

– Все в порядке. Она быстро утешилась, когда я рассказал ей, что побывал у Кука, потребовал свои деньги и даже несколько раз стукнул кулаком по столу. Она горько раскаивалась в том, что обозвала меня жалкой дрожащей тварью, на нее больно было смотреть. Стала сравнивать меня с героями греческих мифов, разумеется, не в их пользу. Короче говоря, бросилась в мои объятия.

– Должно быть, сразу промокла.

– Конечно, промокла. Но это ее не испугало. Как всякую эмоциональную натуру.

– Да, наверное.

– И вот тогда мы решили бежать. Ты, конечно, спросишь, на какие средства мы собираемся жить, но с моим жалованьем и скромным наследством, доставшимся ей от тети, как-нибудь протянем. Мы договорились, что она рано позавтракает, пойдет в гараж, возьмет «бентли», остальные машины выведет из строя, оставив Куку для преследования только «форд» садовника.

– Это наверняка его парализует.

– И я так думаю. «Форд» – отличная машина в хозяйстве, но не годится для погони за дочерью по пересеченной местности. Куку нипочем нас не догнать.

– А если и догонит, что он может сделать? Не понимаю.

– Не понимаешь? А как насчет его арапника?

– М-да, ясно.

Не знаю, хотел ли он развить эту тему дальше, но тут с улицы послышался сигнал клаксона.

– Это она, – обрадовался Орло и вышел.

Я последовал за ним. Но поскольку у меня не было ни малейшего желания встречаться с Ванессой, я вышел через заднюю дверь и вернулся в «Укромный уголок». Решив скоротать время за чтением, я взял роман «По царскому велению», все-таки интересно, что же такое он повелел. Наверняка все персонажи, чьи фамилии оканчиваются на «ский», оглянуться не успеют, как их сошлют в Сибирь. Неожиданно в комнату быстрыми шагами вошел Орло.

В руках он держал конверт.

– А, ты здесь, Берти, – сказал он. – Я на минутку. Ванесса ждет в машине.

– Пригласи ее войти.

– Она не хочет. Говорит, что для тебя это будет слишком болезненно.

– Что будет болезненно?

– Встреча с ней, осел. Тебе больно будет смотреть на нее, зная, что она принадлежит другому.

– A-а, понятно.

– Зачем причинять мучения, если этого можно избежать.

– Верно.

– Я бы не стал тебя беспокоить, но мне нужно отдать тебе вот этот конверт. В нем моя записка для Кука вместо той, которую Ванесса написала вчера вечером.

– Она оставила ему записку?

– Да.

– Приколола к подушечке для булавок?

– Хотела приколоть, но где-то обронила и не стала утруждать себя поисками. И я подумал, лучше мне черкнуть ему пару слов. Раз я увожу его дочь, то простая вежливость требует поставить его об этом в известность. И к тому же я могу более четко изложить факты, чем она. Девушки в письмах склонны вдаваться в ненужные подробности и многословные описания. Человек с университетским образованием, который печатается в «Нью стейтсмен», свободен от таких недостатков. Он изъясняется кратко и ясно.

– Я не знал, что ты пишешь для «Нью стейтсмен».

– Посылаю время от времени письма редактору. И мне нередко удавалось участвовать в еженедельных конкурсах.

– Увлекательное занятие.

– Весьма.

– Я и сам, случается, пишу. Когда моя тетя Далия издавала журнал «Будуар светской дамы», я сочинил для него статью «Что носит хорошо одетый мужчина».

– В самом деле? В следующий раз ты мне об этом непременно расскажешь. Не могу дольше задерживаться. Ванесса ждет. – И добавил, когда гудок автомобиля нарушил тишину утра: – Уже нервничает. Вот записка.

– Ты хочешь, чтобы я передал ее Куку?

– А как ты думаешь? Повесил в рамочке на стенку?

И с этими словами он умчался, точно нимфа, потревоженная во время купания, и я снова принялся за роман «По царскому велению».

Однако, читая, я с грустью думал о том, что хорошо бы, широкая общественность перестала видеть во мне эдакого безотказного «мальчика на побегушках», на которого можно взвалить любое неприятное дело. Стоит возникнуть какой-нибудь сложной ситуации и нужно срочно принимать меры, тут же поднимается крик: «Пусть Вустер это сделает!» Я уже касался склонности тети Агаты навязывать мне своего омерзительного сынка Тоса во все времена года. Или вот тетя Далия втянула меня в эту историю с кошкой и безнадежно омрачила мою жизнь. А теперь еще у Орло Портера хватило наглости поручить мне, чтобы я передал его записку Куку. Как будто он не знает, что явиться перед Куком в его нынешнем растревоженном состоянии – это все равно, что отправиться к огнедышащим печам[388] вместе с Седрахом, Мисахом и Авденаго, – помню я читал об этом в школе, когда получил награду за знание Библии. «Что же теперь делать?» – спрашивал я себя.

Будь на моем месте какой-нибудь посредственный человечек, он бы стал в тупик, но в том-то и дело, что мы, Вустеры, не из таких посредственностей. Через каких-нибудь три четверти часа я уже сообразил, что нужно просто написать имя и адрес Кука на конверте, наклеить марку и отправить по почте. Я с облегчением перевел дух и вновь углубился в книгу.

Однако сегодня все словно сговорились отрывать меня от чтения романа «По царскому велению». Только я одолел полстраницы, дверь распахнулась, и я увидел перед собой Кука во всей красе. Он возник на пороге, будто Князь Тьмы в пантомиме.

Рядом с ним стоял майор Планк.

Глава 19

Я радушный хозяин, и тем горжусь. Я умею создавать для гостей непринужденную обстановку, встречая их веселыми улыбками и блистая светским остроумием. Но признаюсь, при виде этой парочки от моего гостеприимства не осталось и следа, а что до остроумных шуток, то я был способен лишь сипеть, как больной ларингитом пекинес. Вот почему начать беседу пришлось Планку.

– Нам повезло, Кук. Они еще не успели удрать. В противном случае этого прохвоста здесь не было бы, верно?

– Вы правы, – согласился Кук и обратился ко мне: – Где моя дочь, негодяй?

– Да, крыса, где она? – подхватил Планк.

На меня вдруг снизошло глубочайшее спокойствие. Из пекинеса с больным горлом я мгновенно превратился в одного из тех героев исторических романов, которые стряхивают пылинку с безупречных кружевных манжет, перед тем как задать жару плохим ребятам. Своим быстрым умом я сообразил, что противоположная сторона в лице ее двух представителей все перепутала, и это дает мне явное преимущество. Я могу посадить их в такую калошу в какой никто из обоих представителей противоположной стороны еще не сиживал.

– Потрудитесь ответить мне на два вопроса, мистер Планк и мистер Кук, – проговорил я, – а) почему вы занимаете место в моем доме, который я арендовал совсем для иных целей, и б) что вы, черт побери, такое мелете? Что за шум и крик по поводу каких-то там дочерей?

– Вот, слышите, как он нагло врет, – взвился Планк. – Что я вам говорил? Он напоминает мне одного человека, я встречался с ним в Восточной Африке, тот тоже всегда все отрицал. Если его ловили за руку, когда он шарил в ящике с сигарами, он уверял, будто всего-навсего стирал с них пыль. Его звали Аберкромби-Смит, и в конце концов он угодил в пасть крокодилу на Нижней Замбези. Но даже этот воришка сдавался, когда его прижимали к стенке неопровержимыми уликами. Кук, предъявите этому прохвосту неопровержимую улику.

– Вот она, – объявил Кук, доставая конверт из кармана. – Это записка от моей дочери. Она подписана «Ванесса».

– Очень важная деталь, – ввернул Планк.

– Я вам ее зачитаю. «Дорогой отец, я уезжаю с человеком, которого люблю».

– Посмотрим, как он теперь станет выкручиваться? – злорадствовал Планк.

– Да, – подхватил Кук. – Что вы на это скажете?

– Всего-навсего следующее, – парировал я. Выходит, Орло заблуждался, утверждая, что девушки не умеют писать кратко. В жизни не читал ничего короче и яснее, чем эта записка. Возможно, мелькнула у меня мысль, Ванесса тоже сотрудничает в «Нью стейтсмен». – Кук, вы исходите из… как это говорится… из ложных предпосылок.

– Вот! – заорал Планк. – Разве я не говорил, что он будет отпираться?

– Эта записка не имеет ко мне никакого отношения.

– То есть вы отрицаете, что вы именно тот человек, которого любит моя дочь?

– Да, отрицаю.

– И это при том, что она то и дело шныряла в этот мерзкий дом и, наверное, в эту самую минуту прячется под кроватью в соседней комнате, – не унимался Планк, хотя его не спрашивали. У этих африканских путешественников нет никакого понятия о такте, никакой выдержки.

– Да будет вам известно, – сказал я, – тот, кого вы ищете, – это Орло Портер. Они полюбили друг друга, когда Ванесса жила в Лондоне, со временем их любовь все больше расцветала, – если это слово означает именно то, что я думаю, – наконец они поняли, что больше не могут жить в разлуке. Тогда Ванесса угнала вашу машину, и они вместе отправились на ней в регистрационное бюро.

Однако мои слова их не убедили. Кук заявил, что я лгу, а Планк еще прибавил, что чем больше на меня смотрит, тем больше видит сходство с Аберкромби-Смитом, который, по его словам, надолго угодил бы в тюрягу, если бы с ним не покончил крокодил.

Должен сказать, что на протяжении нашего обмена мнениями лицо Кука все более темнело. В конце концов оно сравнялось по цвету с клубным галстуком «Трутней», то есть стало багрово-красным. Одно время в клубе раздавались предложения сделать галстук ярко-алым в белую крапинку, но сторонники такой реформы не получили поддержки большинства.

– Вы думаете, я такой дурак, чтобы поверить, будто моя дочь влюблена в Орло Портера? – вопил Кук. – Да разве девушка в здравом уме может влюбиться в Орло Портера?

– Смешно, – вставил Планк.

– Ванесса бежала бы от него с отвращением.

– Со всех ног, – ввернул Планк.

– Но что она нашла в вас, я не могу понять.

– И я тоже, – подхватил Планк. – У него же борода как у викторианского романиста. Омерзительное зрелище.

Я действительно утром не побрился, но подобное наглое заявление – это уже было слишком. Я терпимо отношусь к критике, однако не намерен сносить грубые оскорбления.

– Фуй! – вырвалось у меня. Я не часто прибегаю к этому выражению, а между тем Ниро Вульф[389] постоянно его использует, и весьма успешно, и мне показалось, что в данной ситуации оно как нельзя более уместно. – Хватит глупой болтовни. Вот, прочтите. – И я протянул Куку письмо Орло.

Должен сказать, что эта, как выражается Планк, неопровержимая улика возымела желаемое действие. Челюсть у Кука отвалилась. Дыхание стало хриплым. Лицо сморщилось, как лист копирки.

– Боже милосердный! – просипел он.

– Что такое? – встревожился Планк. – Что случилось?

– Это от Портера. Он пишет, что убежал с Ванессой.

– Наверняка подделка.

– Нет, это, несомненно, рука Портера… – Кук поперхнулся. – Мистер Вустер…

– Не называйте его мистером, как добропорядочного члена общества, – возмутился Планк. – Это отъявленный преступник, он чуть было не надул меня на пять фунтов. Полиции он известен как Альпийский Джо. Так его и зовите. Вустер – это псевдоним.

Но Кук его не слушал, и я не могу его за это упрекнуть.

– Мистер Вустер, я приношу вам свои извинения.

Я решил проявить милосердие. Зачем давить старого беднягу железной пятой. Правда, он вел себя в высшей степени недопустимо, но многое можно простить человеку, который на протяжении одного дня лишился и дочери, и кошки.

– Забудем об этом, почтеннейший, – сказал я. – Всем нам свойственно ошибаться. Я от души прощаю вас. Если это небольшое недоразумение научит вас не торопиться с выводами, пока не проверены факты, – значит, время потрачено не зря.

Я сделал паузу, сомневаясь, не слишком ли я перегнул палку, говоря столь покровительственным тоном, как вдруг кто-то тихо сказал «мяу», и, опустив глаза, я увидел, что в комнату вошла кошка. Еще ни одна кошка на свете не выбирала более неподходящий момент, чтобы выйти пообщаться с компанией. Я смотрел на нее, онемев, в безумной догадке, как те мореплаватели на вершине Дарьена. Сжав в ладонях голову, чтобы на ней, чего доброго, не выросли голубиные крылышки[390] и не вознесли меня к потолку, я спрашивал себя, что же теперь будет.

Ответ не заставил себя ждать.

– Ха! – воскликнул Кук, схватив зверюгу в охапку и прижав к груди. Похоже, судьба сбежавшей дочери его больше не интересовала.

– Я же говорил вам, что кошку наверняка похитил Альпийский Джо, – радостно сказал Планк. – Вот зачем он рыскал около конюшни в тот день. Ждал удобного случая.

– Ловил момент.

– И ему нечего сказать в свое оправдание.

Планк был прав. Я не мог произнести ни слова. Оправдывать себя означало выставить престарелую родственницу перед судом света. Да они бы и не поверили, что я собирался вернуть кошку. Вы могли бы сказать, что я запутался в тенетах рока, если бы вам пришло в голову такое выражение, но когда такое случается лично с тобой, тут уж не до выражений. Можете спросить в Дартмуре или Пентонвилле[391], там подтвердят. Одна надежда, что Кук на радостях смягчится и отпустит меня с миром.

Но не тут-то было.

– Я буду настаивать на суровом приговоре, – заявил Кук.

– А пока не огреть ли мне его по голове моей палкой, – предложил Планк со свойственной ему бесцеремонной навязчивостью. – Лучше бы, конечно, зулусской дубинкой с шипами, но я оставил ее дома.

– Я бы попросил вас сходить за полицией.

– А что вы будете делать?

– Отнесу кошку Потейто Чипу.

– А если он тем временем удерет?

– Вы правы.

– Когда в Бонго на Конго ловят вора, его связывают и сажают в муравейник, а сами тем временем идут за уолла-уолла, что на местном диалекте означает «судья». И преступнику приходится несладко, если он не любит муравьев, а уолла-уолла уехал отдыхать на уик-энд, но в каждой жизни иногда идут дожди[392], и надо было раньше думать, а потом уж воровать. Правда, у нас тут нет муравьев, но можно привязать его к дивану. Надо только взять пару шнуров от штор.

– Давайте же скорее так и сделаем.

– Хорошо бы еще сунуть ему кляп в рот. Не в наших интересах, чтобы он позвал на помощь.

– Мой дорогой Планк, вы все предусмотрели.

Я очень люблю приключенческие романы, и меня всегда интересовало, что ощущают их герои, когда злодей связывает их по рукам и ногам где-то ближе к середине повествования. Теперь же я мог составить себе представление, правда только приблизительное, поскольку тех страдальцев обычно привязывали к бочке с порохом и сверху ставили горящую свечу, что несомненно придавало ситуации особый драматизм.

От этой, так сказать, дополнительной увлекательной детали я был избавлен, но все равно на душе у меня было не слишком радостно. Особенно угнетал кляп – Планк вставил мне в рот свой кисет, втиснув его между верхними и нижними зубами, и от него так разило африканским путешественником, что я едва не задыхался. Я испытал огромное облегчение, когда послышались шаги и я понял, что это Дживс вернулся после кутежа у миссис П.Б. Пиготт из Балморала, Мейфкинг-роуд.

– Доброе утро, сэр, – приветствовал он меня.

Увидев своего хозяина привязанным к дивану шнурами от штор, Дживс не выразил никакого удивления – он остался бы столь же невозмутим, если бы обнаружил, что меня съел крокодил, как покойного Аберкромби-Смита, хотя в этом случае у него, быть может, и вырвался бы вздох сожаления.

Дживс вынул кляп и освободил меня от пут, справедливо полагая, что свободу я предпочту плену.

– Вы завтракали, сэр? – спросил он.

– Да, – ответил я, – завтракал.

– Тогда кофе, сэр?

– Прекрасная мысль. И сварите покрепче, – попросил я в надежде, что кофе отобьет привкус табачного кисета у меня во рту. – А когда вы вернетесь, я поведаю вам повесть, которая заставит вас подпрыгнуть, словно вы сели на разъяренного дикобраза.

Разумеется, это было преувеличением. Дживс слегка приподнимет бровь и не более того, даже если, войдя в буфетную, обнаружит в раковине одного из тех редких представителей фауны, о которых упоминается в Апокалипсисе. Когда Дживс вернулся с дымящимся кофейником, я поведал ему свою повесть. Он внимательно слушал, ничем не давая понять, что считает мой рассказ сенсационной новостью с первой полосы. Лишь когда я сказал, что Орло и Ванесса помирились и отправились в бега, тем самым освободив меня от почетных обязательств перед последней, в его каменных чертах мелькнул слабый проблеск интереса. По-моему, он даже настолько оживился, что готов был принести мне подобающие случаю поздравления, но в этот момент в комнату ворвался Планк.

Он был один. Мне следовало заранее предупредить его, что в этот час дня связаться с полицейскими силами Мейден-Эгсфорда невозможно. В местной полиции состоит один-единственный полицейский, и по утрам он на велосипеде патрулирует свой участок.

Увидев Дживса, Планк обомлел.

– Инспектор Уитерспун! – воскликнул он. – Поразительно, как это вы, ребята из Скотленд-Ярда, умеете выслеживать тех, кто вам нужен. Наверное, вы шли по следу Альпийского Джо много дней, как горностай за кроликом. А ему и невдомек, что за каждым его шагом следит инспектор Уитерспун, человек, который никогда не дремлет. Вы выбрали на редкость удачный момент для ареста, поскольку, помимо прочих преступлений, из-за которых его разыскивает полиция, он еще украл ценную кошку, принадлежащую моему другу Куку Мы поймали его с поличным, насколько это возможно, когда речь идет о краже кошки. Но странно, что вы отвязали его от дивана. Мне казалось, полиция всегда следит за тем, чтобы на месте преступления все оставалось в неприкосновенности.

Признаюсь, я растерялся и не находил слов, зато, к счастью, у Дживса их нашлось достаточно.

– Я не понимаю вас, – произнес он таким ледяным тоном, что Планк, должно быть, пожалел, что не надел шерстяного белья. – Будьте любезны объяснить, почему вы называете меня инспектором Уитерспуном? Я вовсе не инспектор Уитерспун.

Планк раздраженно поцокал языком.

– А кто же вы тогда? – спросил он. – Я отлично вас помню. Вы еще станете уверять меня, что не арестовывали этого человека в моем доме в Глостершире, когда он, как последний мошенник, пытался вытянуть у меня пять фунтов.

Дживс не носит безупречных кружевных манжет, а то бы он непременно смахнул с них пылинку. Однако его голос стал еще более ледяным.

– Вы ошибаетесь во всех отношениях, – проговорил он. – Мистер Вустер – состоятельный человек, и весьма маловероятно, что он пытался получить от вас какие-то пять фунтов. Это я могу утверждать авторитетно, поскольку являюсь поверенным мистера Вустера и ежегодно заполняю налоговую декларацию о его доходах.

– Вот так-то, Планк, – сказал я. – Любому мыслящему человеку ясно, что у вас галлюцинации, вероятно, следствие солнечного удара, который вы перенесли, отравляя существование туземцам Экваториальной Африки. На вашем месте я бы прямиком направился к доктору Э. Дж. Мергэтройду и попросил бы у него какое-нибудь лекарство, пока болезнь не зашла слишком далеко. А то, чего доброго, она распространится по всему организму, и вы будете глупо выглядеть, если нам придется закопать вас еще до захода солнца.

Планк опешил. Он не мог побледнеть, потому что был покрыт таким темным загаром, что под ним просто нельзя побледнеть. Я не уверен, что ясно выразил свою мысль. Я хотел сказать, что побледнеть-то он мог, но под загаром вы бы этого не заметили.

На лице Планка появилось задумчивое выражение. Он явно соображал, как будет объясняться с Куком, которому по его милости придется платить крупный штраф за нанесение побоев, оскорбление действием и покушение на свободу личности.

Однако эти африканские путешественники быстро смекают, что к чему. Ему потребовалось ровно пять секунд, чтобы принять решение – объяснений с Куком лучше избежать. И он исчез из комнаты, по всей видимости, устремившись в направлении Бонго на Конго, где его не достигнет рука правосудия. Думаю, он не развивал такой рекордной скорости с того раза, когда, решив, что туземцы расположены дружески, остался у них ночевать, а они пришли по его душу с копьями.

Когда Планк удалился, я прежде всего поспешил выразить заслуженную благодарность Дживсу за его содействие и помощь. Затем мы перешли на более неофициальный тон.

– Приятно провели время вчера вечером, Дживс?

– Чрезвычайно приятно, сэр, благодарю вас.

– Как поживает ваша тетушка?

– Поначалу она была несколько огорчена.

– Из-за чего?

– У нее пропала кошка, сэр. Уезжая отдыхать, она оставила ее на попечение своей приятельницы, но кошка пропала.

Я раскрыл рот. Внезапная догадка осенила меня. Такие уж мы, Вустеры. Нас постоянно осеняют внезапные догадки.

– Дживс! Не может быть… Не думаете ли вы, что, возможно, это?..

– Да, сэр. Она описала мне животное во всех подробностях, и у меня не осталось никаких сомнений, что это именно та кошка, которая в настоящее время находится на территории Эгсфорд-Корта.

От радости я даже заплясал. Я всегда предчувствую, когда дело идет к счастливому концу.

– Значит, у нас есть средство нейтрализовать Кука!

– Похоже, что так, сэр.

– Мы пойдем к нему и скажем, что он может держать кошку до конца скачек, разумеется, за соответствующее вознаграждение вашей тетушке. Ленд-лиз, так это называется?

– Да, сэр.

– И вдобавок выдвинем одно условие… Условие, правильно?

– Да, сэр.

– По которому он обязан будет отдать Орло Портеру его деньги. Мне бы хотелось, чтобы Орло наконец обрел свое счастье. Кук не сможет отказаться, потому что ему нужна кошка, а если он попытается заявить nolle prosequi, мы предъявим ему обвинение в нападении и оскорблении действием. Я прав, Дживс?

– Несомненно, сэр.

– И еще одно. Последнее время меня не покидает мысль, что жизнь в Мейден-Эгсфорде с ее безумным темпом и вихрем событий едва ли соответствует тому, что имел в виду доктор Э. Джимпсон Мергэтройд, когда рекомендовал мне отдохнуть на лоне природы в деревенской глуши. Мне нужно перебраться в какое-нибудь тихое, мирное место, например, в Нью-Йорк. Если меня там и ограбят, ничего страшного. Просто к этому надо привыкнуть, и все дела. Вы согласны, Дживс?

– Да, сэр.

– И вы поддерживаете мое предложение пойти в атаку на папашу Кука?

– Да, сэр.

– Тогда вперед. Мой автомобиль ждет у дверей. Следующая остановка – Эгсфорд-Корт.

Глава 20

Неделю спустя после того как мы устроились в Нью-Йорке, в одно прекрасное утро я вышел к завтраку, веселясь в юности своей[393], – если я не спутал слова, – и обнаружил возле своего прибора письмо с английской маркой на конверте.

Почерк был мне незнаком, и я отложил письмо в сторону, решив прочитать его позднее, подкрепив силы плотным завтраком. Я всегда поступаю так с письмами, которые приходят с утренней почтой. Дело в том, что если в них какая-нибудь гадость и вы узнали о ней на пустой желудок, то весь день будет испорчен. А в нынешние неспокойные времена люди только и делают, что пишут друг другу разные гадости.

Через полчаса, хорошо заправившись и ощутив прилив новых сил, я вскрыл конверт и понял, почему почерк показался мне незнакомым. Письмо было от дяди Тома, а он не писал мне с той поры, как я учился в школе, в те времена, надо отдать ему должное, он непременно вкладывал в конверт почтовый перевод на пять или десять фунтов.

Дядя Том, засучив рукава, написал нижеследующее:

Дорогой Берти!

Ты, конечно, удивишься, получив мое письмо. Я пишу тебе по просьбе твоей тети, которая пострадала в результате несчастного случая и теперь вынуждена носить руку на перевязи. Несчастье постигло ее в последние дни пребывания в Сомерсете в гостях у ее друзей Брискоу. Если я правильно понял, на вечеринке, где праздновали победу лошади полковника Брискоу в важных состязаниях, пробка, вылетев из бутылки, с такой силой ударила твою тетю по носу, что она потеряла равновесие, упала и повредила себе запястье.

Следующие три страницы были посвящены погоде, налогам (они очень не нравились дяде Тому) и последним приобретениям, обогатившим его коллекцию старинного серебра. В конце стоял постскриптум:

P.S. Твоя тетя просила послать тебе эту газетную вырезку.

Я не обнаружил никакой газетной вырезки и уже было решил, что дядя Том забыл вложить ее в конверт, как увидел клочок газеты на полу.

Я поднял его. Это была заметка из «Бридмутского Аргуса», издания, с которым слились в единое целое «Сомерсетский фермер» и «Вестник Южного края». Если вы помните, театральный обозреватель «Вестника» некогда поместил восторженную рецензию на выступление старой родственницы, исполнившей в матросском костюме песенку «Все хорошенькие девушки любят моряка» на деревенском празднике в Мейден-Эгсфорде. В заметке говорилось:

СЕНСАЦИЯ НА ЮБИЛЕЙНЫХ СКАЧКАХ

РЕШЕНИЕ СУДЕЙ

Вчера судейская коллегия: майор Уэлш, адмирал Шарп и сэр Эверард Бут, – после продолжительного обсуждения вынесла решение относительно инцидента, произошедшего на юбилейных скачках и вызвавшего жаркие споры в спортивных кругах Бридмута-он-Си. Победу присудили лошади Симле, принадлежащей полковнику Брискоу. Выплаты по ставкам будут производиться в соответствии с данным решением судейской коллегии. Ходят слухи, что крупные суммы перейдут из рук в руки.

На этом месте я прервал чтение, поскольку письмо и заметка в газете заставили меня о многом задуматься. Стоит ли говорить, я всей душой сострадал тете Далии, когда представил себе трагическую сцену между ней и пробкой от шампанского. Мне тоже пришлось пережить нечто подобное во время одной пирушки в клубе «Трутни», и я могу засвидетельствовать, что человеку в подобной ситуации требуется призвать на помощь всю свою выдержку. Однако тете Далии послужит утешением мысль, что все-таки она сорвала солидный куш, и ей, к счастью, не придется тревожить дядю Тома, чтобы сохранить баланс семейного бюджета.

Итак, эта сторона дела исчерпала для меня свой интерес. Однако в том, что произошло на скачках, скрывалась какая-то тайна, и хотелось бы в нее проникнуть. Судя по всему, лошадь Кука, Потейто Чип, пришла первой, но была дисквалифицирована. Из-за какого-то недозволенного приема?

Обычно дисквалифицируют по этой причине. Я стал читать дальше.

События, конечно же, еще свежи в памяти наших читателей. Выйдя на финишную прямую, Симла и ее соперник шли вровень, далеко опережая всех остальных участников, и было ясно, что победителем станет один из них. Приближаясь к финишу, Симла вырвалась вперед на целый корпус, как вдруг на беговую дорожку выскочила черная, с белыми разводами, кошка, Симла шарахнулась и сбросила жокея.

Впоследствии выяснилось, что кошка принадлежит мистеру Куку, ее привезли на скачки в контейнере для лошадей вместе с его лошадью. Судьи сочли это обстоятельство решающим и, как мы уже сообщали, присудили победу лошади, выставленной полковником Брискоу. Мистеру Куку было выражено сожаление.

Ну уж от меня он не дождался бы слов сочувствия. По-моему старый жмот получил по заслугам. Пусть знает, нельзя быть извергом рода человеческого, от которого никому нет житья, и не поплатиться за это рано или поздно. Вспомните, что некто сказал о мельницах богов[394].

Закурив сигарету после завтрака, я настроился на философский лад. Вошел Дживс убрать со стола, и я рассказал ему новости.

– Симла взяла приз на скачках, Дживс.

– В самом деле, сэр? Рад слышать.

– А тетя Далия получила удар по носу пробкой от шампанского.

– Сэр?

– Когда в доме у Брискоу праздновали победу.

– А, понимаю, сэр. Мучительное испытание, но, несомненно, чувство удовлетворения от удачных финансовых приобретений позволит миссис Траверс мужественно пережить его. Тон ее сообщения был бодрым?

– Письмо написал дядя Том. И вот что он приложил к своему посланию.

Я протянул Дживсу газетную вырезку и содержание заметки вызвало у него глубокий интерес. Его бровь поднялась по крайней мере на одну шестнадцатую дюйма.

– Драматичный поворот событий, Дживс.

– Чрезвычайно, сэр. Но я не уверен, что в полной мере согласен с вердиктом судей.

– Нет?

– Я бы квалифицировал этот эпизод как стихийное бедствие[395].

– Слава Богу, не вы принимали решение. Страшно подумать, что натворила бы тетя Далия, сложись все иначе. Представляю себе, как она подкладывает ежей в постель майору Уэлшу и выливает из окна ведро воды на адмирала Шарпа и сэра Эверарда Бута, в результате ее приговаривают к двухнедельному тюремному заключению без права замены штрафом. Я бы не выдержал этого и через два дня свалился бы с нервным истощением. В Мейден-Эгсфорде и без того трудно было избежать нервного истощения, – продолжал рассуждать я. Философское расположение ума не покидало меня, и моя мысль стремительно набирала обороты, как хороший двигатель, на полную мощь всех своих двенадцати цилиндров.

– Вы когда-нибудь размышляете о жизни, Дживс?

– Случается, сэр, на досуге.

– И что вы о ней думаете? Вам не кажется, порой у нее бывают странные заскоки.

– Можно и так сказать, сэр.

– Вся эта путаница, когда то-то и то-то кажется вам тем-то и тем-то, когда на самом деле это вовсе не так. Вы меня понимаете?

– Не вполне, сэр.

– Возьмем простой пример. На первый взгляд Мейден-Эгсфорд казался типичной тихой обителью. Вы согласны со мной?

– Да, сэр.

– Тишь да гладь, да Божья благодать. Домики, увитые жимолостью, всюду, куда ни кинешь взгляд, розовощекие деревенские жители. Вдруг маски сорваны, и жизнь оборачивается настоящим адом. Нам пришлось бежать в Нью-Йорк, и только тут мы обрели мир и покой. Здешняя жизнь течет размеренно и безмятежно. Ничего не происходит. Разве нас ограбили?

– Нет, сэр.

– В нас стреляли какие-нибудь молодчики?

– Нет, сэр.

– «Нет, сэр» – точнее не скажешь. Мы наконец-то не ведаем тревог. И я объясню вам почему. Здесь нет теток. И прежде всего нет миссис Далии Траверс из Бринкли-Мэнор, Маркет-Снодсбери, Вустершир, от которой нас теперь отделяет три тысячи миль. Поймите меня правильно, Дживс. Я люблю родную старушенцию. Скажу больше, я глубоко ее чту. С ней никогда не соскучишься. Но у нее нет моральных устоев. Она не делает различия между тем, что можно и чего нельзя. Если ей взбредет что-то в голову, она не спрашивает себя: «А как посмотрела бы на это Эмили Пост[396]?» – и просто-напросто делает, что ей вздумается, как, например, в этой истории с кошкой. Знаете, в чем беда теток как класса?

– Нет, сэр.

– Они не джентльмены, – мрачно заключил я.