Дживс и Вустер

ГЛАВА 1. Дживз берёт бразды правления в свои руки

Хотите немного порассуждать о старине Дживзе — это мой личный слуга, да будет вам известно, — и узнать, в каких мы с ним отношениях? Куча людей считают, что я слишком сильно от него завишу. А моя тётя Агата зашла так далеко, что назвала его моей нянькой. Скажу вам прямо: что тут такого? Этот человек — гений. От воротничка и выше ему нет равных. Я перестал тревожиться о своих делах через неделю после того, как он у меня появился. А произошло это лет шесть назад, во время одной чудной истории с Флоренс Крайе, книгой моего дяди Уиллоуби и Эдвином, бой-скаутом.

Началось всё тогда, когда я вернулся в Изби, имение моего дядюшки в Шропшире. Я всегда отдыхаю там недельку-другую летом, но на этот раз пришлось прервать свой визит и вернуться в Лондон, чтобы нанять нового камердинера. Я обнаружил, что Мэдоуз, прислуживающий мне в Изби, ворует мои шёлковые носки, а такого ни один уважающий себя джентльмен не потерпит ни за какие деньги. Помимо всего выяснилось, что он и в доме прибирает к рукам всё, что плохо лежит, и я с большой неохотой указал бедняге, сбившемуся с пути истинного, на дверь и отправился в Лондон в контору по найму, чтобы они подыскали мне какого-нибудь кандидата на испытательный срок. Мне прислали Дживза.

Я никогда не забуду то утро, когда он пришёл. Так получилось, что накануне я допоздна засиделся на одной весёлой вечеринке и поэтому чувствовал себя преотвратно. К тому же, несмотря на плачевное состояние, я пытался читать книгу, которую дала мне Флоренс Крайе. Она тоже гостила в Изби, и за два или три дня до того, как я отбыл в Лондон, мы обручились. Я должен был вернуться в имение в конце недели, а Флоренс — насколько я её знал — наверняка не сомневалась, что к этому времени я книгу прочту. Видите ли, дело в том, что она поставила перед собой задачу поднять меня до своего интеллектуального уровня. Эта девушка обладала изумительным профилем и по горло была напичкана серьёзными намерениями. Чтобы понять наши отношения, достаточно сказать, что книга, которую она дала мне почитать, называлась «Модель теории этики», и что, открыв её наугад, я прочитал:

«Постулат общего понимания, содержащийся в разговорной речи, безусловно является протяжённым во времени и несёт в себе определённые обязательства по отношению к общественной организации, инструментом которой является язык, содействующий её дальнейшему развитию.»

Несомненно, каждое слово здесь было правдой, но, согласитесь, это не совсем то, чего хочется с похмелья.

Я усердно листал страницы этой замечательной книги в весёленькой обложке, когда раздался звонок. Я сполз с софы и открыл дверь. На пороге стоял в почтительной позе ничем не примечательный малый.

— Я из конторы по найму, сэр, — сказал он. — Мне дали понять, что вам требуется камердинер.

В тот момент мне больше требовался гробовщик, но я велел ему входить и не стесняться, и он бесшумно скользнул в дверь, словно освежающий зефир. Это с самого начала произвело на меня впечатление. Мэдоуз страдал плоскостопием и топал как слон. У этого парня, казалось, вообще не было ног. Он просто вплыл в прихожую. На его серьёзном лице появилось сочувственное выражение, как будто он тоже знал, что значит засиживаться допоздна с бандой друзей.

— Простите, сэр, — мягко сказал он и, хотите верьте, хотите нет, исчез. По крайней мере только что он стоял рядом со мной, а через секунду уже возился на кухне. Я не успел и глазом моргнуть, как он вернулся со стаканом на подносе.

— Не угодно ли вам выпить, сэр? — Поведение и манеры делали его похожим на придворного доктора, который потчует микстурой больного принца. — Этот коктейль — моё изобретение. Уорчестерский соус придаёт ему цвет. Сырое яйцо делает его питательным. Красный перец придаёт ему остроту. Джентльмены, поздно возвращавшиеся домой, говорили, что находят его весьма стимулирующим.

В то утро я готов был выпить всё, что угодно, лишь бы полегчало. Я проглотил смесь одним глотком, и на мгновение мне показалось, что кто-то взорвал бомбу в моей черепушке, а затем спустился вниз по горлу с зажжённым факелом. Внезапно мир пробудился. Солнышко светило в окно, птички пели на деревьях, и надежда, как говорят поэты, ожила в моей груди.

— Я вас беру, — сказал я, как только ко мне вернулся дар речи. Мне сразу стало ясно, что этот малый — великий труженик и находка для кого угодно.

— Благодарю вас, сэр. Меня зовут Дживз.

— Когда ты можешь приступить к работе?

— Незамедлительно, сэр.

— Я должен быть в Изби, в Шропшире, послезавтра.

— Слушаюсь, сэр. — Он посмотрел поверх моей головы на каминную полку. — Какая прекрасная фотография леди Флоренс Крайе, сэр. Прошло два года с тех пор, как я последний раз видел её светлость. Одно время я был в услужении лорда Уорплздона, но вынужден был отказаться от должности из-за взглядов его светлости, который желал обедать в домашних штанах, фланелевой рубашке и охотничьей куртке.

Он не сказал мне ничего нового. Лорд Уорплздон, эксцентричный дурень, был отцом Флоренс. Это он в одно прекрасное утро спустился к завтраку, сорвал салфетку с первого попавшегося блюда, негодующим голосом воскликнул: «Яйца! Яйца! Яйца! К чёрту яйца!» и тут же умотал во Францию, чтобы никогда больше не возвращаться в лоно семьи. И не сомневайтесь ни на минуту, что лону семьи крупно повезло, так как старый забулдыга отличался самым скверным характером во всей округе.

В детстве я часто гостил в их доме, и с юношеских лет старикашка вселял в меня священный ужас. Время — великий целитель, но я никогда не забуду, как он застукал меня — юнца пятнадцати лет от роду — в конюшне с одной из его любимых сигар. Он погнался за мной с хлыстом как раз в ту минуту, когда я больше всего на свете хотел одиночества и покоя, и преследовал меня больше мили по пересечённой местности. Если что-то и омрачало, так сказать, мою неизбывную радость от помолвки с Флоренс, так это тот факт, что она была очень похожа на своего отца непредсказуемым вулканическим характером. Впрочем, у неё был изумительный профиль.

— Мы с леди Флоренс обручены, Дживз, — небрежно заметил я.

— Вот как, сэр?

Знаете, как-то чудно он себя повёл. Нет, манеры у него были безупречные, но чего-то недоставало. Энтузиазма, что ли? У меня почему-то возникло ощущение, что он не слишком жалует Флоренс. Ну, в конце концов это меня не касалось. Наверное, пока он служил у старика Уорплздона, она не раз наступала ему на больные мозоли. Флоренс была дорогушей, а в профиль — просто красавицей, но она обладала одним-единственным недостатком: несколько деспотично относилась к домашней прислуге.

В этот момент в дверь опять позвонили. Дживз исчез и через мгновение вернулся с телеграммой следующего содержания:

«Немедленно возвращайся. Срочно. Первым же поездом. Флоренс»

— Ого! — сказал я.

— Сэр?

— Нет, ничего!

Это говорит о том, как плохо я тогда знал Дживза. Сейчас мне и в голову не придёт, получив срочную телеграмму, тут же не обратиться к нему за советом. А та, что я держал в руках, действительно была чертовски странной. Если вы помните, Флоренс прекрасно знала, что послезавтра я в любом случае должен приехать в Изби, так что же случилось? На этот вопрос я ответа найти не мог, как ни старался.

— Дживз, — сказал я. — Нам надо уехать в Шропшир сегодня днём. Успеем?

— Безусловно, сэр.

— Ты все запакуешь и приготовишь?

— Нет никаких проблем, сэр. Какой костюм вы наденете?

— Этот.

В то утро на мне был такой яркий костюм в клетку, который мне очень нравился; можно даже сказать, я им гордился. Возможно, с первого взгляда он производил несколько ошеломляющее впечатление, но тем не менее сидел на мне как с иголочки, и мои клубные приятели, да и не только они, не переставали им восхищаться.

— Слушаюсь, сэр.

И снова тон у него был какой-то не такой. Знаете, как будто чего-то недоставало. Ему не нравился мой костюм. Я решил проявить твёрдость характера. Чутьё подсказывало, что если я хоть в чем-то ему уступлю, он сядет мне на шею. Уж слишком сильно этот малый смахивал на неисправимого упрямца.

Сами понимаете, терпеть я этого не собирался. Слава те господи, повидал парней, попавших в полную зависимость от своих камердинеров. Помню, как однажды вечером в клубе старина Обри Фотергил рассказывал мне — со слезами на глазах, бедняга! — что ему пришлось отказаться от своих любимых коричневых ботинок только потому, что они не понравились Микину, его личному слуге. Знаете, этих малых надо держать в узде, вот как я считаю. Если только им как-там-это-называется, они тут же сами-знаете-что.

— Тебе не нравится мой костюм, Дживз? — холодно спросил я.

— Что вы, сэр!

— Итак, что тебе в нём не нравится?

— Это очень хороший костюм, сэр.

— Что в нём плохого? Выкладывай начистоту, разрази меня гром!

— Если позволите, сэр, коричневая или синяя ткань с почти незаметной диагональной нитью…

— Какая чушь!

— Слушаюсь, сэр.

— Полный идиотизм, дорогой мой.

— Как скажете, сэр.

Я почувствовал себя, как человек, который собирается схватиться за узду и вдруг обнаруживает, что лошадь не взнуздана. В моей груди кипело негодование, но, как выяснилось, повода негодовать у меня не было.

— Хорошо, Дживз. Это все, — сказал я.

— Да, сэр.

И он ушёл складывать вещи, а я вновь уткнулся в книгу, в главу под названием «Психофизиологическая этика».

Сидя в поезде, я не переставал размышлять, что такое могло стрястись за время моего отсутствия. В голову мне так ничего и не пришло. Изби не был одним из тех загородных домов, где, как в романах о высшем свете, молоденьких девушек заманивали перекинуться в баккара и обчищали до нитки — я хочу сказать, до последней драгоценности. Когда я уезжал, общество там состояло из законопослушных граждан, таких, как я сам.

Кроме того, мой дядя не потерпел бы никаких фокусов. Он был довольно чопорным стариком, обожавшим спокойную жизнь, и в данный момент заканчивал писать историю своей семьи, или что-то в этом роде, над которой ему пришлось изрядно попотеть весь последний год. Он почти не выходил из библиотеки и вроде как изливал на бумаге свою душу, каясь в старых грехах. Поговаривали, что в молодости дядя Уиллоуби был гулякой и мотом. Если б вы посмотрели на него сейчас, то и представить себе этого не смогли бы.

Когда наконец я добрался до имения, Оукшот, дворецкий, сообщил мне, что Флоренс находится у себя в комнате и присматривает за служанкой, укладывающей вещи. По-видимому, соседи, жившие в двадцати милях от нас, устраивали вечером танцы, и моя невеста собиралась отправиться туда в компании дядюшкиных гостей и остаться там на день-другой. Оукшот сказал, что она велела сразу же сообщить ей о моем прибытии, поэтому я прошёл в курительную комнату и стал ждать. Флоренс появилась через несколько минут, и с первого взгляда стало ясно, что она чем-то крайне недовольна, даже раздражена. Глаза у неё, я бы сказал, были вытаращены, и, судя по всему, она кипела внутри.

— Дорогая! — воскликнул я и попытался исправить ей настроение добрым старым испытанным способом. но она выскользнула из моих рук, как угорь.

— Не смей!

— В чём дело?

— Во всём! Берти, помнишь, перед отъездом ты попросил меня быть полюбезней с твоим дядей?

Надеюсь, вы поняли мою мысль, — ведь в то время я более или менее зависел от своего дяди Уиллоуби и не очень-то мог жениться без его согласия. И хоть я знал, что он не станет возражать против моего брака с Флоренс, так как дружил с её отцом ещё в Оксфорде, мне не хотелось рисковать, поэтому я и обратился к ней с просьбой сделать все возможное, чтобы очаровать старика.

— Ты сказал, что больше всего он обрадуется, если я попрошу почитать мне главы из истории его семьи.

— Разве он не обрадовался?

— Он был счастлив. Твой дядя закончил рукопись вчера днём и читал мне её почти всю прошлую ночь. Ни разу в жизни я не испытывала такого потрясения. Эта книга возмутительна! Она отвратительна! Она ужасна!

— Но, разрази меня гром, не может быть, чтобы в нашей семье всё было настолько плохо!

— История семьи здесь не при чём! Твой дядя написал воспоминания! Он назвал их «Опыт долгой жизни»!

Я начал понимать, в чём здесь дело. Как я уже говорил, в юные годы дядя Уиллоуби любил погулять, и, наверное, ему было чем похвастаться, раз он решил поделиться с другими своим опытом.

— Если половина того, что он написал, правда, — продолжала Флоренс, — молодость твоего дяди была сплошным кошмаром! В первой же истории говорится, как его с моим отцом выкинули из мюзик-холла в 1887 году!

— За что?

— Я отказываюсь отвечать, за что!

Видимо, дел они натворили будьте-нате. Насколько я знал, в 1887 году людей из мюзик-холлов вообще не выкидывали.

— Твой дядя особо подчёркивает, что мой отец выпил полторы кварты шампанского, прежде чем они отправились веселиться. Вся книга состоит из подобного рода историй. Одна из них, о лорде Эмсуорте, просто неприлична.

— О лорде Эмсуорте? Это не тот, которого мы знаем? Из Бландингза?

— Он самый. Именно поэтому книга невыносима. В ней полно рассказов о людях, в настоящее время являющихся столпами общества, которые вели себя в восьмидесятые годы хуже пьяной матросни с китобойного судна! Твой дядя помнит отвратительные подробности о каждом, кому было тогда двадцать с небольшим лет. Приключение сэра Жервез-Жервеза в Рошервильских садах описывается в мельчайших деталях. Оказывается, сэр Стэнли… нет, я не могу тебе этого рассказать!

— Да ну, брось!

— Нет!

— Хорошо, хорошо, не волнуйся. И вообще я уверен, раз всё так плохо, как ты говоришь, ни один издатель этой книги не опубликует.

— Напротив. Твой дядя сказал, что у него существует окончательная договорённость с «Риггз и Беллинджер», и что он отправляет им рукопись бандеролью завтра днём. Они специализируются на литературе такого сорта. Недавно у них вышла книга леди Карнаби «Мемуары восьмидесятилетней женщины».

— Я их читал!

— В таком случае знай, что мемуары леди Карнаби не идут ни в какое сравнение с опытом твоего дяди! Надеюсь, теперь ты понимаешь, почему я в таком состоянии. Мой папа фигурирует чуть ли не в каждом рассказе! Я потрясена его ужасным поведением в молодости!

— Что ты предлагаешь?

— Бандероль необходимо перехватить прежде, чем она попадёт в издательство, и уничтожить!

Я посмотрел на неё с уважением. Она не потеряла присутствия духа и, по всей видимости, приготовилась к решительным действиям.

— Что ты собираешься предпринять?

— Что я собираюсь предпринять? Разве я не говорила тебе, что твой дядя отсылает рукопись завтра днем? Я уезжаю сегодня к Мургатройдам на танцы и вернусь только в понедельник. Этим делом займёшься ты. Именно поэтому я и послала тебе телеграмму.

— Что?!

Она бросила на меня странный взгляд.

— Ты хочешь сказать, что отказываешься мне помочь, Берти?

— Нет, но… послушай!

— Это очень просто.

— Но если я… то есть… конечно, всё, что в моих силах… но… видишь ли, я имею в виду…

— Ты говорил, что хочешь жениться на мне, Берти?

— Да, конечно, но…

В эту минуту она как две капли воды была похожа на своего отца.

— Я никогда не выйду за тебя замуж, если «Опыт долгой жизни» твоего дяди будет опубликован.

— Но Флоренс, старушка!

— Я не шучу. Можешь считать это испытанием, Берти. Если ты проявишь находчивость и мужество и сумеешь добиться успеха, я буду знать, что ты вовсе не такой вялый и беспомощный, каким тебя все считают. Если же ты меня подведёшь, я пойму, что твоя тётя Агата была права, когда называла тебя мягкотелым беспозвоночным и советовала мне ни в коем случае не выходить за тебя замуж. Похитить рукопись совсем несложно, Берти. От тебя требуется лишь немного решимости.

— А вдруг дядя меня застукает? Я глазом не успею моргнуть, как он лишит меня наследства.

— Ну, если деньги для тебя важнее, чем я…

— Нет, нет! Конечно, нет!

— Что ж, тогда решено. Пакет, естественно, будет лежать завтра утром на столе в холле вместе с письмами, которые Оукшот относит в деревню на почту. Тебе не составит большого труда забрать его и уничтожить. Твой дядя решит, что он потерялся во время пересылки.

Это показалось мне сомнительным.

— Разве у него нет второго экземпляра?

— «Опыт долгой жизни» не отпечатан на машинке. Твой дядя посылает рукописный текст.

— Но он может написать его заново.

— Как будто у него хватит сил!

— Но…

— Если ты не способен ни на что, кроме абсурдных возражений, Берти…

— Я только пытаюсь всё учесть.

— Не надо! Последний раз спрашиваю, сделаешь ты для меня это доброе дело или нет?!

Её слова подали мне блестящую мысль.

— Почему бы тебе не обратиться к Эдвину? Решить вопрос, так сказать, в семейном кругу. К тому же ты просто облагодетельствуешь ребёнка.

По— моему, я здорово придумал. Эдвин был её младшим братом, проводившим в Изби летние каникулы. Он сильно смахивал на хорька, и я терпеть его не мог. Строго придерживаясь фактов -раз уж мы заговорили о мемуарах и жизненном опыте, должен признаться, что именно этот чёртов Эдвин девять лет назад привёл своего отца в конюшню, где я курил сигару, чем доставил мне несколько незабываемых минут. Сейчас ему стукнуло четырнадцать, и он вступил в бой-скауты. Ребёнок он был старательный и очень серьёзно относился к своим обязанностям. Ему положено было делать определённое количество добрых дел в день, но он вечно отставал от графика и пытался догнать самого себя, рыская по всему имению и превращая жизнь и людей, и животных в сущий ад.

Флоренс, казалось, не пришла от моей идеи в восторг.

— Я никогда этого не сделаю, Берти. Меня удивляет, что ты не оценил доверия, которое я тебе оказала.

— Нет, что ты, конечно, оценил, но я имел в виду, что у Эдвина это получится куда лучше, чем у меня. Бой-скауты, знаешь ли, только тем и занимаются, что повсюду прячутся и чего-то выискивают. Они умеют заметать следы, лазать по деревьям, скрываться от погони и всякое такое.

— Берти, ты выполнишь или не выполнишь мою более чем пустяковую просьбу? Если нет, скажи прямо и давай покончим с этим фарсом. По крайней мере станет ясно, что я значу для тебя не больше, чем пустой звук.

— Дорогая моя старушка, я люблю тебя всей душой!

— В таком случае, ты выполнишь или не выполнишь…

— Ох, ну хорошо, — сказал я. — Хорошо! Хорошо! Хорошо!

И я пошёл к себе, чтобы тщательно всё обдумать. В коридоре мне повстречался Дживз.

— Прошу прощенья, сэр. Я всюду вас искал.

— В чём дело?

— Я должен поставить вас в известность, сэр, что кто-то почистил ваши коричневые ботинки чёрным гуталином.

— Что?! Кто? Зачем?

— Не могу знать, сэр.

— И ничего нельзя сделать?

— Ничего, сэр.

— Проклятье!

— Слушаюсь, сэр.

С тех пор я часто задумывался, каким образом бедолагам убийцам удаётся нормально жить и работать, замышляя новое преступление. Мне предстояло куда более лёгкое дело, но мысль о нём не давала мне покоя, и я всю ночь проворочался в постели, а наутро встал совсем разбитым. Даю вам честное слово, у меня появились тёмные круги под глазами! Мне даже пришлось обратиться к Дживзу за помощью и попросить его приготовить очередной спасительный коктейль.

По прошествии нескольких часов после завтрака я начал понимать, что чувствует на железнодорожной платформе вор, выхватывающий сумки из рук. Я слонялся по холлу в ожидании рукописи, а её всё не приносили и не приносили. Дядя Уиллоуби не вылезал из библиотеки, по всей видимости добавляя последние штрихи к своему произведению, и чем больше я думал о предстоящем похищении, тем меньше оно мне нравилось. Я расценивал свои шансы на успех как два к трём, а при мысли о том, что будет, если я попадусь, холодные мурашки бегали по моей спине. Дядя Уиллоуби был, как правило, старичком покладистым, но я несколько раз видел его в гневе и, клянусь своими поджилками, даже думать боялся, как он взбеленится, если узнает, что я посягнул на дело его жизни.

Было около четырёх часов, когда он вприпрыжку выбежал из библиотеки, положил пакет на стол и вприпрыжку же умчался обратно. Я в это время прятался к юго-востоку от места событий, а именно, за рыцарскими доспехами. Как только горизонт очистился, я в два прыжка очутился у стола, схватил бандероль и сломя голову кинулся по ступенькам к себе в комнату, чтобы как можно скорее запрятать свою добычу. Я нёсся, как мустанг, и, распахнув дверь, чуть не налетел на молодого Эдвина, бой-скаута, будь он трижды проклят. Он стоял у комода, прах его побери, и рылся в моих галстуках.

— Приветик! — сказал Эдвин.

— Что ты здесь делаешь?

— Прибираю твою комнату. Это моё последнее доброе дело за субботу.

— Ты имеешь в виду прошлую субботу?

— Я отстал на пять дней. Вчера было шесть, но я почистил твои ботинки.

— Так это ты…

— Да. Ты их видел? Хорошо получилось, верно? Я зашёл в комнату, потому что, когда тебя не было, здесь жил мистер Беркли. Вот я и подумал, если он чего-нибудь забыл, я смогу отослать ему это по почте. Мне часто приходилось совершать добрые дела такого рода.

— Я вижу, ты всем стараешься угодить!

С каждой минутой мне всё сильнее и сильнее хотелось отделаться от этого поганца. Бандероль я спрятал за спину и думаю, он её не заметил, но мне необходимо было положить пакет в комод, пока меня не застукал кто-нибудь другой.

— Не утруждай себя уборкой, — сказал я. — Пойди отдохни.

— Мне нравится наводить порядок. Это совсем нетрудно.

— Но в моей комнате замечательный порядок.

— Он станет ещё замечательнее, когда я закончу уборку.

Дело пахло жареным. Мне не хотелось убивать ребёнка, но в данный момент другого способа вытурить его отсюда я не видел. Затем я поднатужился и нашел-таки выход.

— Ты можешь сделать для меня дело куда добрее уборки, — сказал я. — Видишь коробку сигар? Отнеси их в курительную комнату и обрежь концы. Ты здорово мне поможешь. Топай скорее, мой мальчик.

Какое— то мгновение он колебался, затем, слава всевышнему, потопал. Я быстро запер пакет в ящик комода, сунул ключ в карман брюк и сразу почувствовал себя намного лучше, чем раньше. Может, я и олух, но, прах побери, не до такой же степени, чтобы не обвести вокруг пальца сопливого мальчишку с лицом хорька. Со спокойной душой я спустился вниз и не успел пройти нескольких шагов, как из дверей курительной комнаты, словно чёртик из коробочки, выпрыгнул Эдвин. Думаю, если б ему действительно хотелось сделать настоящее доброе дело, он покончил бы жизнь самоубийством.

— Я их обрезаю, — сказал он.

— Прекрасно! Обрезай дальше!

— А много обрезать или мало?

— Средне.

— Ну, я пошёл.

— Валяй.

И на этом мы расстались.

Люди сведущие — детективы и прочие законники — скажут вам, что самое трудное на свете — избавиться от трупа. Помню, когда я был ребёнком, меня заставили выучить наизусть поэму об одном несчастном негодяе по имени Эжен Арам, который чуть не свихнулся, занимаясь этим делом. Сейчас-то я все забыл, пожалуй, кроме двух следующих строк:

Но содержание запечатлелось в моей памяти, и могу сказать вам, что бедолага тратил кучу драгоценного времени, кидая труп в воду, зарывая его в землю и тому подобное, а покойник с ослиным упрямством возвращался к нему вновь и вновь. Я сообразил, что мне предстоят не меньшие муки, чем этому Араму, примерно через час после того, как спрятал пакет в ящик комода.

Флоренс сказала об уничтожении рукописи как о чём-то само собой разумеющемся, но, если вдуматься, будь оно проклято, как можно уничтожить огромное количество бумаги в чьём-то загородном доме в разгар лета? Я не мог попросить растопить камин в моей комнате при тридцатиградусной жаре. А если пакет нельзя сжечь, каким ещё образом от него избавиться? Солдаты на поле брани поедали свои неприкосновенные запасы, чтобы они не достались врагу, но мне потребовался бы минимум год, чтобы слопать манускрипт дяди Уиллоуби.

Должен вам признаться, я растерялся и, так ничего и не придумав, решил оставить пакет в запертом ящике и надеяться на лучшее.

Не знаю, испытывал ли кто-нибудь из вас это ощущение, но мне было жутко совестно чувствовать себя преступником. К вечеру один вид комода вызывал у меня глубокую депрессию. Нервы мои окончательно сдали; когда дядя Уиллоуби бесшумно зашёл в курительную комнату, где я отдыхал в одиночестве, и задал мне какой-то вопрос, я, должно быть, побил мировой рекорд по прыжкам в высоту с места.

В моём мозгу засела мысль, что дядюшка рано или поздно заметит, что со мной творится неладное, и спросит, в чем дело. Я не думал, что он начнёт подозревать о пропаже раньше субботнего утра, когда, естественно, должно было прийти подтверждение от господ Риггза и Беллинджера в получении рукописи. Но ранним вечером в пятницу он вышел из библиотеки, когда я проходил мимо, и попросил меня зайти. Вид у него был ошарашенный.

— Берти, — сказал он (старикан обожал говорить напыщенно-трагическим тоном), — произошло ужасное событие. Как ты знаешь, вчера вечером я отправил рукопись моей книги издателям, господам Риггзу и Беллинджеру. Они должны были получить её сегодня утром. Не могу тебе объяснить, почему я разволновался, но мне не давала покоя мысль о том, что с бандеролью может что-нибудь случиться. Поэтому несколько минут назад я позвонил господам Риггзу и Беллинджеру по телефону. К своему ужасу, я услышал, что мой манускрипт они не получали.

— Как странно!

— Я отчётливо помню, что вовремя положил его на стол в холле. Тут дело нечисто. Я разговаривал с Оукшотом, который относил письма на почту, и он не помнит, чтобы на столе лежал пакет. Более того, он категорически заявляет, что, когда он поднялся в холл за письмами, никакого пакета на столе не было.

— Очень странно!

— Берти, сказать тебе, что я думаю?

— Что?

— Моё предположение наверняка покажется тебе невероятным, но оно объясняет известные нам факты. Я склоняюсь к мнению, что бандероль была украдена!

— О, это уж слишком! Не может быть!

— Подожди! Выслушай меня внимательно. Хотя я раньше ничего не говорил ни тебе, ни кому другому, факт остаётся фактом: за последние две недели в моём доме пропало несколько вещей, как ценных, так и безделушек. Вывод, к которому я вынужден был прийти, однозначен: в нашем обществе появился клептоман. Как тебе, несомненно, известно, особенность клептомании заключается в том, что больной не может распознать истинную ценность предмета. Он с одинаковой готовностью присваивает и старую куртку, и бриллиантовое кольцо или, скажем, курительную трубку, стоящую несколько шиллингов, и кошелёк с золотыми монетами. А так как моя рукопись не может иметь никакой ценности ни для кого, кроме…

— Но дядя, подожди, я знаю о вещах, которые у тебя пропали. Это мой камердинер Мэдоуз тащил всё, что плохо лежало. Он спёр у меня шелковые носки! Я застукал его на месте преступления!

Мои слова произвели на дядю потрясающее впечатление. Он с уважением на меня посмотрел.

— Я поражён, Берти! Немедленно пошли за своим человеком и допроси его.

— Но его здесь нет. Понимаешь, как только я обнаружил, что он — носочный вор, я тут же выставил его за дверь. Я для того и ездил в Лондон, чтобы нанять нового камердинера.

— В таком случае — если Мэдоуза больше нет в моём доме — он не мог присвоить себе мою рукопись. Загадочная история.

Долгое время мы молчали. Дядя Уиллоуби бегал по библиотеке с растерянным выражением на лице, а я сидел в кресле, пыхтя сигаретой. Я чувствовал себя точь-в-точь как один малый в книге, который убил другого малого и запрятал тело под стол, а потом должен был обедать и развлекать гостей за этим самым столом. Чувство вины давило на меня с такой силой, что я больше не мог оставаться с дядюшкой в библиотеке. Закурив ещё одну сигарету, я вышел прогуляться в сад, чтобы немного успокоиться.

Стоял один из тех тихих летних вечеров, когда за милю слышно, если улитка чихнёт. Солнце садилось за холмы, комары носились как угорелые, пахло просто потрясающе, на траве выступила роса — и только-только я начал приходить в себя, как услышал свое имя.

— Я хотел поговорить о Берти.

Это был омерзительный голос поганого мальчишки, Эдвина! Я растерянно огляделся по сторонам, затем поднял голову и в нескольких ярдах от себя увидел открытое окно библиотеки.

Меня всегда интересовало, как разного рода деятели в книгах умудряются за несколько секунд успеть сделать столько, что нормальному человеку и за десять минут не под силу. Так вот, хотите верьте, хотите нет, но я одновременно выплюнул сигарету, выругался, прыгнул за куст, растущий у окна, прижался к стене и вытянул шею. У меня не было сомнений, что сейчас я услышу о себе кучу гадостей.

— О Берти? — раздался удивлённый голос дяди Уиллоуби.

— О Берти и о вашем пакете. Я слышал, о чём вы только что разговаривали. Мне кажется, пакет у Берти.

Если я скажу вам, что в это время мне за шиворот свалился отдыхавший на кусте жук или таракан — в общем, кто-то большой, — а я даже не шелохнулся, надеюсь, вы поймёте, в каком я находился состоянии. Казалось, всё было против меня.

— Что ты имеешь в виду, дитя? Я действительно только что обсуждал с Берти пропажу моей рукописи, и он был поражён её загадочным исчезновением не меньше меня.

— Понимаете, вчера вечером я делал ему доброе дело — прибирал у него в комнате, — когда он туда вошёл с пакетом. Я видел пакет, хоть Берти и прятал его за спину. А затем он попросил меня уйти в курилку и обрезать кончики сигар, но двух минут не прошло, как он сошёл вниз, и в руках у него ничего не было. Поэтому пакет должен быть у него в комнате.

Мне кажется, они специально заставляют этих чёртовых бой-скаутов развивать наблюдательность, проводить расследования и тому подобное. Очень необдуманно и неразумно с их стороны. Сами видите, к чему это может привести.

— Невероятно! — сказал дядя Уиллоуби, одним словом вселяя в меня надежду.

— Хотите, я пойду поищу у него в комнате? — спросил поганец Эдвин. — Я уверен, что пакет там.

— Но для чего Берти воровать совершенно ненужную ему вещь?

— А может, он… ну как его, тот, о ком вы говорили.

— Клептоман? Не может быть!

— Наверное, это Берти похитил все ваши вещи, — довольным тоном произнёс сопливый негодяй. — Он, должно быть, такой же, как Ваффлз.

— Ваффлз?

— Я читал о нём в книге. Он воровал всё подряд.

— Я не верю, что Берти… э-э-э… ворует всё подряд.

— Я точно знаю, пакет у него. Хотите скажу, что можно сделать? Объявите ему, что мистер Беркли — он жил в комнате Берти, пока его не было, — прислал телеграмму с просьбой прислать какую-нибудь вещь, которую он забыл.

— Гм-м. Возможно…

Я не стал ждать, чем закончится их разговор. Дела мои были плохи. Я осторожно выбрался из куста, помчался к входной двери и через минуту стоял у комода. И вот тут выяснилось, что у меня нету ключа. Внезапно я сообразил, что вчера вечером, переодеваясь к обеду, я положил его в другие брюки.

Куда запропастился мой вечерний костюм? Я перерыл всю комнату, пока мне не пришло в голову, что Дживз мог забрать его, чтобы почистить и привести в порядок. Я кинулся к звонку, дёрнул за шнурок, и в эту минуту на лестнице послышались шаги и на пороге появился дядя Уиллоуби.

— Ах, Берти, — сказал он, даже не покраснев. — Я, видишь ли, получил телеграмму от Беркли, который здесь жил во время твоего отсутствия. Он забыл в Изби портсигар. Внизу его нет, поэтому я подумал, что он в этой комнате.

— Я… э-э-э… посмотрю.

Честно вам признаюсь, зрелище было отвратительное: седовласый старик, которому не мешало бы подумать о загробной жизни, стоял передо мной как ни в чем не бывало и лгал напропалую.

— Я не видел здесь портсигара, — сказал я.

— Тем не менее, я поищу. Я должен приложить все усилия, чтобы… э-э-э… вернуть вещь её владельцу.

— Если б он здесь был, я наверняка бы его заметил. Что?

— Ты мог, гм-м, просто не обратить на него внимания. А вдруг он в комоде? И он принялся выдвигать один ящик за другим, обнюхивая каждую мою вещь, как легавая, и время от времени что-то несвязно бормоча о Беркли и его портсигаре жутким, гнусавым голосом. Я стоял как вкопанный и каждую минуту терял в весе.

Наконец дядя добрался до ящика, в котором лежала рукопись.

— Заперто, — пробормотал он, изо всех сил дёргая за ручку.

— Да, там можешь не искать. Он… он… заперт, и вообще закрыт.

— У тебя нет ключа?

Тихий почтительный голос за моей спиной произнёс:

— Простите, сэр, мне кажется, вам требуется этот ключ. Он лежал в кармане ваших брюк.

Это был Дживз. Как всегда, он появился бесшумно и сейчас стоял с моей вечерней парой в одной руке и ключом в другой. Если б я мог, я придушил бы его на месте.

— Благодарю вас, — сказал дядюшка.

— Не за что, сэр.

В следующее мгновение дядя Уиллоуби открыл ящик. Я зажмурился.

— Нет, — услышал я его голос. — Здесь тоже ничего. Пусто. Спасибо, Берти. Надеюсь, я не очень тебя потревожил. Наверное… э-э-э… Беркли ошибся.

Когда он ушёл, я тщательно запер дверь. Потом повернулся к Дживзу. Он аккуратно вешал мой костюм на спинку стула.

— Э-э-э… Дживз!

— Сэр?

— Нет, ничего.

По правде говоря, я не знал, с чего начать.

— Э-э-э… Дживз!

— Сэр?

— Ты… там… ты случайно не…

— Я вынул бандероль из ящика сегодня утром, сэр.

— Наверное, моё поведение кажется тебе несколько странным, Дживз?

— Вовсе нет, сэр. Я случайно слышал ваш разговор с леди Флоренс позавчера вечером, сэр.

— Да ну, прах его побери?

— Да, сэр.

— Знаешь… э-э-э… Дживз, я думаю, что вообще-то, если ты, так сказать, оставишь рукопись у себя, пока мы не вернёмся в Лондон…

— Безусловно, сэр.

— А затем мы… э-э-э… попросту говоря, забросим её куда-нибудь, и дело с концом. Что?

— Вне всякого сомнения, сэр.

— Я поручаю это тебе, Дживз.

— Можете не беспокоиться, сэр.

— Знаешь, Дживз, а ты малый не промах.

— К вашим услугам, сэр.

— Один на миллион, клянусь своими поджилками!

— Вы очень добры, сэр.

— В таком случае на сегодня всё, Дживз.

— Слушаюсь, сэр.

Флоренс вернулась в понедельник, но я увидел её только в столовой, куда гости собрались на чаепитие, так что нам удалось поговорить не раньше, чем они разбрелись кто куда.

— Ну, Берти? — спросила она.

— Порядок.

— Ты уничтожил рукопись?

— Не совсем, но…

— Как это не совсем?

— Понимаешь, дело в том…

— Берти, ты увиливаешь от ответа.

— Да нет, всё в порядке. Просто…

И я собрался рассказать ей, что произошло, когда из библиотеки вприпрыжку выбежал дядя Уиллоуби, сияя, как двухлетний ребёнок. Старика было не узнать.

— Удивительное событие, Берти! Я только что разговаривал по телефону с мистером Риггзом, и он сказал мне, что получил мою рукопись сегодня утром! Представить себе не могу, чем была вызвана такая задержка. Загородные почтовые отделения работают из рук вон плохо. Надо будет написать жалобу в центральное управление. Нельзя допустить, чтобы ценные посылки не приходили в срок!

Всё это время Флоренс сидела ко мне в профиль, когда же дядюшка закончил говорить и упрыгал обратно в библиотеку, она резко повернулась и бросила на меня взгляд, который резал не хуже кухонного ножа. Наступила тишина, настолько ощутимая, что её можно было хлебать ложками.

— Ничего не понимаю, — сказал я, не выдержав долгого молчания. — Нет, не понимаю, клянусь всеми святыми!

— Зато я понимаю. Я очень хорошо понимаю, Берти. Ты струсил. Тебе не захотелось рисковать…

— Нет, нет! Конечно, нет!

— Ты предпочёл потерять меня, а не деньги. Возможно, ты не поверил тому, что я сказала. Но каждое моё слово было правдой. Наша помолвка расторгнута.

— Но послушай!

— Ни слова!

— Но Флоренс, старушка!

— Я не желаю больше с тобой разговаривать. Теперь я понимаю, что твоя тётя Агата была абсолютно права. Прошло то время, когда я считала, что из тебя может получиться что-то путное. Теперь я вижу, что это невозможно!

И она вышла из столовой, оставив меня страдать в одиночестве. Когда я немного отошёл от полученной встряски, я отправился к себе и дёрнул за шнурок звонка. Дживз появился в комнате с таким видом, как будто ничего не произошло и не могло произойти. Я никогда не видывал более спокойных малых, чем он.

— Дживз! — в отчаянии воскликнул я. — Дживз, эта бандероль пришла по почте в Лондон!

— Да, сэр?

— Эго ты её послал?

— Да, сэр. Я действовал в ваших интересах, сэр. Я думаю, и вы, и леди Флоренс переоценили опасность того, что люди оскорбятся, прочитав о себе в воспоминаниях лорда Уиллоуби. По собственному опыту я знаю, сэр, что любой нормальный человек гордится, когда его или её имя появляется в печати, независимо от того, что о нём или о ней пишут. У меня есть тётя, сэр, у которой несколько лет назад стали сильно опухать ноги. Она попробовала лечиться «Несравненным бальзамом Уолкиншоу» и испытала такое облегчение, что тут же послала фирме письмо с благодарностью. Её радость при виде фотографии в газете своих нижних конечностей до (зрелище более чем отвратительное, сэр) и после лечения была так велика, что это натолкнуло меня на следующую мысль: большинство людей хочет, чтобы сведения о них были опубликованы. Кроме того, если бы вы изучали психологию, сэр, вы поняли бы, что почтенные старые джентльмены будут крайне польщены, если кто-то напишет о том разгульном образе жизни, который они вели в молодости. У меня есть дядя…

Я проклял его тётей и дядей, а заодно всю семью до седьмого колена.

— Ты знаешь, что леди Флоренс расторгла нашу помолвку?

— Вот как, сэр?

И ни капли сочувствия! С тем же успехом я мог сказать ему, что сегодня хорошая погода.

— Ты уволен!

— Слушаюсь, сэр.

Он деликатно кашлянул.

— Раз я больше у вас не служу, сэр, я могу высказать своё мнение, не боясь показаться навязчивым. Я считаю, что ваш союз с леди Флоренс был бы крайне неудачен. Её светлость своевольна и деспотична, полная противоположность вам, сэр. Я находился в услужении у лорда Уорплздона около года, и за это время у меня было много возможностей изучить характер её светлости. Прислуга отзывается о ней далеко не благоприятно. Вспыльчивость её светлости вошла у нас в поговорку. Вы не были бы счастливы в браке, сэр!

— Убирайся!

— Я также считаю, что метод, который она выбрала для вашего обучения, пришёлся бы вам не по вкусу. Я пролистал книгу, которую вам дала её светлость, — книга лежала на столе с тех пор, как мы приехали в Изби, — и, по моему мнению, такая литература вам не подходит. Вы не получили бы удовольствия от подобного чтения. И я слышал от горничной, которая ненароком подслушала разговор её светлости с одним отдыхающим здесь джентльменом, что на днях она собирается заставить вас проштудировать труды Ницше. Вам бы не понравился Ницше, сэр. Его идеи в корне порочны.

— Убирайся!

— Слушаюсь, сэр.

Я никогда не перестану удивляться тому, что, ложась спать в одном настроении, почему-то просыпаешься совершенно в другом. Со мной это тысячу раз происходило. Когда я проснулся на следующее утро, мне уже не казалось, что сердце моё разбито навек. День стоял просто шикарный, и было что-то такое в солнце, светившем в окно, и в птицах, устроивших гвалт на стеблях плюща, отчего мне вдруг стало казаться, что Дживз в чем-то был прав. В конце концов, несмотря на изумительный профиль, была ли Флоренс Крайе такой ценной находкой, если судить со стороны? Не было ли доли истины в том, что Дживз говорил о её характере? Внезапно я понял, что мне нужна совсем другая жена: хлопотливая, расторопная, домашняя, уютная, ну и всё такое прочее. На этом месте мои размышления прервались сами собой, потому что взгляд мой случайно упал на «Модели теории этики». Я открыл книгу и, даю вам честное слово, прочитал следующее:

«Из двух антитетических терминов в греческой философии только один является реальным и имеющим право на существование, а именно Абстрактная Мысль, противопоставленная конкретному явлению, которое она должна распознать и определённым образом сформировать. Другой термин, соответствующий человеческой природе, следует рассматривать как воспринимаемый чувствами, а следовательно, нереальный, не имеющий перманентной основы, подразумевающий возможность противоречивых утверждений, одним словом, пытающийся познать истину через её отрицание, а также отрицание действительности, рамками которой данная истина ограничена.»

Э— э-э… я хочу сказать -что? А Ницше, если поразмыслить, был ещё хуже!

— Дживз, — сказал я, когда он скользнул в комнату с моим утренним чаем. — Я тут подумал и решил, что снова тебя беру.

— Благодарю вас, сэр.

Я с наслаждением сделал глоток живительной влаги. Внезапно я почувствовал, что начинаю испытывать большое уважение к этому малому, высказывающему столь здравые суждения.

— Э-э-э… Дживз, — сказал я, — это насчёт моего клетчатого костюма.

— Да, сэр.

— Скажи, он действительно не годится?

— Немного кричащий, сэр, с моей точки зрения.

— Но куча приятелей спрашивали у меня, кто мой портной.

— Вне всякого сомнения, чтобы никогда не заказывать у него костюмов, сэр.

— Считается, что лучше него нет в Лондоне!

— Я не могу сказать ничего плохого о его характере и моральных устоях, сэр.

Я заколебался. У меня возникло такое чувство, что этот малый прибирает меня к рукам и что если я сейчас уступлю, то стану похож на беднягу Обри Фотергила, который даже свою душу не считал собственной. С другой стороны, Дживз, несомненно, обладал редким умом, и мне было бы куда спокойнее во многих отношениях, если бы он начал думать за меня. Я решился.

— Хорошо, Дживз, — сказал я. — Знаешь что? Отдай это безобразие кому хочешь!

Он посмотрел на меня, как смотрит нежный отец на ребёнка-несмышлёныша.

— Благодарю вас, сэр. Я подарил его помощнику садовника вчера вечером. Ещё чашку чая, сэр?

ГЛАВА 2. Карьера художника Корки

Перелистывая эти мои воспоминания, вы наверняка заметите, что время от времени место действия происходит в Нью-Йорке, и, возможно, это заставит вас вздрогнуть от неожиданности и изумлённо спросить: «Что это Бертрам делает так далеко от своей любимой родины?»

Ну, по правде говоря, это долгая история, и чтобы вам не было скучно, скажу в двух словах, что моя тётя Агата как-то послала меня в Америку помешать моему юному кузену Гусику жениться на актрисе, играющей в водевилях, а я так всё запутал, что счёл более разумным задержаться в Нью-Йорке, чем возвращаться домой и долгими часами выслушивать нравоучения тёти.

Итак, я решил смириться со своей добровольной ссылкой и послал Дживза снять мне квартиру.

Должен вам сказать, в Нью-Йорке ссыльным живётся вполне сносно. Приняли меня просто прекрасно, скучать мне вообще не приходилось, и я не совру, если признаюсь, что трудностей я не преодолевал. Одни малые представили меня другим малым, и скоро я обзавёлся кучей вполне приличных знакомых. Одни из них были нафаршированы деньгами, как кабачки, и жили в особняках у парка, другие экономили на газовом отоплении и снимали помещения на площади Вашингтона. Последние, само собой, были художниками, писателями, в общем, ребятами с мозгами.

Малыш Корка, чью историю вы сейчас узнаете, был одним из художников. Он называл себя портретистом, но, по правде говоря, ещё не открыл своим картинам счёт. Понимаете, вся загвоздка в том — я немного изучал этот вопрос, — что ты не можешь писать портретов, если люди к тебе не приходят и не просят этого сделать, а они никогда к тебе не придут, если ты уже не написал кучу портретов. Именно поэтому тщеславному молодому художнику стать портретистом очень трудно, если не сказать невозможно.

Корка выкручивался, как мог, изредка рисуя комические шаржи для различных газет и журналов — у него был талант подмечать всякие забавные вещи, — а также плакаты, рекламирующие пружинные матрасы и мягкие кресла. Однако основной статьёй его дохода было пособие, которое он выуживал у своего богатого дяди, Александра Уорпла, занимавшегося торговлей джутом. Честно признаться, я плохо себе представляю, что такое джут, но, видимо, население Америки никак не могло без его обойтись, потому что Александр Уорпл грёб деньги лопатой.

Знаете, наша молодёжь считает, что, имея богатого дядюшку, можно жить себе припеваючи, но Корка опровергал это мнение. Его дядюшка был дюжим малым, который, казалось, будет жить вечно. Ему недавно стукнул пятьдесят один год, но выглядел он ненамного старше племянника. Однако бедняга Корка расстраивался не по этому поводу: он не был ханжой и не имел ничего против, чтобы его дядя жил, сколько ему вздумается. Корка возмущался тем, что Уорпл, как это говорится, все время его подзуживал.

Видите ли, дядя Корки не хотел, чтобы его племянник был художником, так как считал, что у него нет никакого таланта. Александр Уорпл всё время убеждал его плюнуть на Искусство и заняться джутом, начав с самого низу и постепенно продвигаясь по службе. А Корка на это отвечал, что он не представляет себе, о каком низе идет речь, но догадывается, что ничего омерзительное в жизни не бывает. Более того, Корка свято верил, что станет великим художником. Когда-нибудь, утверждал он, я добьюсь колоссального успеха. Тем временем, используя весь свой такт и силу убеждения, он умудрялся вытряхивать из Уорпла небольшое ежеквартальное пособие.

Не видать бы Корке этих денег, как своих ушей, если бы не одно обстоятельство. Дело в том, что Александр Уорпл был человеком со странностями и имел своё хобби. Согласно моим наблюдениям, американский командор индустрии ничем не занимается в свободное от работы время. Когда он закрывает свою лавочку вечером, он погружается в транс, из которого выходит только утром, чтобы снова стать командором индустрии. Но мистер Уорпл в свободное от работы время увлекался наукой под названием орнитология. Он написал книгу «Птицы Америки» и, по слухам, писал вторую, которую хотел озаглавить «Другие птицы Америки». Поговаривали, он и на этом не успокоится и будет выпускать книги до тех пор, пока запас американских птиц не иссякнет. Как бы то ни было, из Уорпла можно было веревки вить, попросив его рассказать что-нибудь о птицах, и Корка умело этим пользовался. Но как он страдал! Во-первых, это отнимало у него массу сил, а во-вторых, он признавал птиц только на блюде и только в обществе холодной бутылки вина.

Заканчивая портрет мистера Уорпла, скажу, что человек он был вспыльчивый и относился к своему племяннику со снисходительной жалостью, считая его слабоумным дурачком, не способным принять ни одного правильного решения. Мне иногда кажется, что Дживз относится ко мне точно так же.

Поэтому, когда однажды днём Корка просочился ко мне в квартиру, толкая впереди себя девушку, и сказал: «Берти, я хочу познакомить тебя со своей невестой, мисс Сингер», я сразу понял, о чём он пришёл о мной посоветоваться, и первым делом спросил:

— Корка, а как же твой дядя?

Бедняга невесело рассмеялся. Он выглядел взволнованным и расстроенным, как человек, который убить-то убил, а куда девать труп, не знает.

— Мы так боимся, мистер Вустер, — сказала девушка. — Мы надеялись, вы подскажете нам, как помягче сообщить ему о нашей помолвке.

Мюриэль Сингер относилась к числу тех обаятельных, трогательных девушек, которые глядят на вас широко открытыми невинными глазами, словно не сомневаются, что вы — самый замечательный человек на всём белом свете, но почему-то сами этого не понимаете. Она скромно сидела в кресле и смотрела на меня, говоря своим взглядом яснее всяких слов: «О, я уверена, этот прекрасный мужественный человек никогда меня не обидит». От неё исходили волны, заставляющие мужчину думать о её защите и вызывающие в нём желание подойти к ней, потрепать по руке и сказать что-нибудь вроде: «Ну, ну, малышка, успокойся!». Глядя на неё, я чувствовал, что готов выполнить любую её просьбу. Мюриэль Сингер можно было сравнить разве что с американскими коктейлями, которые пьёшь, как сладкую водичку, и прежде чем понимаешь, что случилось, твёрдо решаешь преобразовать мир силой, если потребуется, — и подходишь к человеку в два раза шире тебя в плечах, угрожая свернуть ему голову на сторону, если он ещё раз на тебя так посмотрит. Понимаете, что я хочу сказать? Мисс Сингер заставила меня почувствовать себя рыцарем какого-то там стола. Я готов был пойти на всё, чтобы угодить ей.

— Не понимаю, чего ты боишься, — сказал я. — Мне кажется, твой дядя придёт от мисс Сингер в полный восторг.

Корка не развеселился.

— Ты не знаешь дядю. Даже если ему понравится Мюриэль, он никогда в жизни в этом не признается. Прежде всего он подумает о том, что я сделал решительный шаг, предварительно с ним не посоветовавшись. Затем он устроит грандиозный скандал. Не в первый раз.

Я поднатужился, пытаясь найти выход.

— Тебе надо устроить так, чтобы он познакомился с мисс Сингер, не подозревая о том, что ты её знаешь. Потом ты…

— Как ты предлагаешь это устроить?

Об этом я как-то не подумал.

— Нам остается одно, — сказал я.

— Что?

— Поручить это дело Дживзу.

И я нажал на кнопку звонка.

— Сэр? — сказал Дживз, появляясь в комнате. Одна из чудных особенностей Дживза заключается в том, что, если не наблюдать за ним, как коршун за добычей, практически невозможно заметить, когда он входит в комнату. Он похож на этих-как-их-там в Индии, которые растворяются в воздухе, а потом собирают себя по частям в том месте, где им захочется. У меня есть кузен, из тех что называют теософами, который утверждает, что ему почти удалось то же самое, но не до конца, так как в детстве он питался мясом убиенных животных, содержащим злобу и страх.

Как только я увидел Дживза, стоявшего в почтительном ожидании, у меня словно гора с плеч свалилась. Я чувствовал себя, как потерявшийся ребёнок, наконец-то увидевший своего отца.

— Дживз, — сказал я, — нам нужен твой совет.

— Слушаюсь, сэр.

Я в нескольких словах выложил ему историю страдальца Корки.

— Теперь ты знаешь, в чем дело, Дживз. Нам надо, чтобы мистер Уорпл встретился с мисс Сингер, не подозревая о том, что Корка с ней знаком. Ты понял?

— Безусловно, сэр.

— Ну, тогда думай, что можно сделать.

— Я придумал, сэр.

— Как! Уже?

— План, который я осмелюсь предложить, наверняка окажется успешным, но вы можете забраковать его, сэр, так как в нём имеется один изъян, а именно: он требует определённых финансовых затрат.

— Он хочет сказать, — перевёл я Корке, — что дело выгорит на все сто, если раскошелиться.

Естественно, у бедняги вытянулось лицо. Любой план, где надо было тратить деньги, не был для Корки успешным. Но я все ещё находился под влиянием обжигающего взгляда Мюриэль и чувствовал себя тем самым рыцарем.

— Можешь рассчитывать на меня, Корка, — сказал я. — Буду рад помочь, чем могу. Продолжай, Дживз.

— Я считаю, сэр, мистер Коркоран должен сыграть на увлечении мистера Уорпла орнитологией.

— Откуда, во имя неба, ты знаешь, что он помешан на птицах?

— Квартиры в Нью-Йорке, сэр, отличаются от домов в Англии. Перегородки между комнатами здесь изготовлены из тонких материалов. Сам того не желая, я иногда слышал, как мистер Коркоран выражает свое мнение об упомянутом мной предмете.

— О! Ладно, поехали дальше.

— Почему бы молодой леди не написать небольшое сочинение под названием, ну, скажем, «Птицы Америки. Путеводитель для детей» и не посвятить его мистеру Уорплу? Ограниченный тираж может быть выпущен за ваш счёт, сэр, и, само собой разумеется, на каждой странице книги должны быть соответствующие сноски на фундаментальный труд мистера Уорпла на ту же тему. Я порекомендовал бы сразу по выходе в свет отправить один экземпляр книги мистеру Уорплу с сопроводительным письмом, в котором молодая леди попросит разрешения познакомиться с человеком, сыгравшим такую значительную роль в её жизни. Мне кажется, таким образом мы добьёмся желаемого результата, но, как я уже говорил, финансовые затраты будут значительными.

Я чувствовал себя как владелец дрессированной собаки, только что проделавшей очередной ловкий трюк. Я с самого начала сделал ставку на Дживза и знал, что он меня не подведёт. До меня просто не доходит, почему этот гениальный человек нянчится со мной, чистит мои костюмы, ну и всё такое прочее. Будь у меня половина его мозгов, я давно бы стал премьер-министром или кем-нибудь в этом роде.

— Дживз, — сказал я, — это сногсшибательно! Лучшее, что ты мог придумать!

— Благодарю вас, сэр.

Мюриэль ему возразила:

— Как я смогу сочинить книгу, если я даже писем не умею писать?

— У моей невесты, — кашлянув, произнёс Корка, — не писательский, а драматический талант. До сих пор я об этом не упоминал, но меня всегда немного беспокоило, как дядя Александр отнесётся к тому, что она — хористка в водевиле «Выбирай входную дверь», который сейчас поставлен в Манхэттене. Наверное, это глупо с нашей стороны, но нам обоим почему-то кажется, что, узнав эту новость, дядя Александр прошибёт головой потолок.

Я понял, что он имел в виду. Не знаю почему — пусть в этом разбираются знатоки, — но дяди и тёти как класс всегда категорически возражают против разного рода драм, как в жизни, так и на сцене. А молоденьких актрис они просто на дух не переносят. Но у Дживза, само собой, был готов ответ и на этот вопрос.

— Мне кажется, сэр, не составит труда найти нуждающегося писателя, который с радостью согласится составить небольшой томик о птицах за умеренное вознаграждение. Необходимо только, чтобы на титульном листе стояло имя молодой леди.

— Верно! — воскликнул Корка. — Сэм Паттерсон займётся этим за сотню долларов. Он каждый месяц сочиняет для различных журналов и под разными именами одну повесть, три коротких рассказа и десять тысяч слов сериала. Такую мелочь, как путеводитель по птицам, он сможет написать, стоя на голове. Я немедленно к нему пойду.

— Прекрасно!

— Больше я вам не нужен, сэр? — спросил Дживз. — Слушаюсь, сэр. Спасибо, сэр.

Я всегда думал, что у издателей масса серого вещества со множеством мозговых извилин, но теперь-то я знаю, кто они такие на самом деле. Всё, чем должен заниматься издатель, это время от времени выписывать чеки, в то время как куча усердных, старательных малых делают всю основную работу. Теперь я сам побывал издателем, и меня не проведёшь. Я просто сидел у себя в квартире с авторучкой в руке, и по прошествии определённого времени выпустил книгу в свет.

Я был в гостях у Корки, когда принесли первые экземпляры «Путеводителя». Мюриэль Сингер сидела с нами, и мы болтали о всякой всячине, когда в дверь громко постучали, и рассыльный передал нам пакет.

Книга произвела на меня впечатление. На ярко-красной обложке с изображением какой-то птицы имя девушки было написано крупными золотыми буквами. Я открыл книгу наугад.

— Ранним весенним утром, — прочитал я в начале двадцать первой страницы,

— когда вы бродите по полям, вам часто доводится слышать нежную, мелодичную, небрежно льющуюся трель лиловой зябликовой коноплянки. Когда вы станете старше, вам следует подробно прочитать о ней в замечательной книге мистера Уорпла «Птицы Америки».

Вот так— то! Реклама для дяди, лучше не придумаешь. И всего через несколько страниц он вновь оказался в центре внимания в связи с желтоклювой кукушкой. Умопомрачительная книга! Чем больше я читал, тем больше восхищался малым, который её написал, и Дживзом, подкинувшим нам эту гениальную идею. Теперь дядя был готов. Не мог человек, которого назвали самым выдающимся авторитетом по желтоклювым кукушкам, не растаять как воск.

— Верняк! — сказал я.

— Дело в шляпе! — сказал Корка.

И через день или два он заявился ко мне и сообщил, что всё идёт по плану. Дядя прислал Мюриэль письмо, настолько сентиментальное и слюнявое, что Корка никогда не поверил бы в его подлинность, если б не знал почерка мистера Уорпла. В любое время, которое устроит мисс Сингер, писал дядя, он будет счастлив с ней познакомиться.

Вскоре после этого мне пришлось уехать из города. Спортсмены-ныряльщики пригласили меня погостить на побережье, и прошло несколько месяцев, прежде чем я снова вернулся в Нью-Йорк. По правде говоря, я часто вспоминал Корку, гадая, чем у него всё закончилось, и представьте себе моё изумление, когда в первый же вечер после возвращения я зашёл в тихий ресторанчик, куда часто наведывался, чтобы избежать шума и суеты, и увидел Мюриэль Сингер, сидевшую в одиночестве за столиком. Корка, решил я, вышел позвонить по телефону. Я подошёл к ней, сгорая от любопытства.

— Так, так, так! Что? — сказал я.

— О, мистер Вустер! Здравствуйте!

— Корка здесь?

— Простите?

— Вы ведь ждёте Корку?

— О, я вас сразу не поняла. Нет, я его не жду. Мне показалось, в голосе её было что-то не то, знаете, словно чего-то не хватало.

— Может, вы поскандалили?

— Поскандалили?

— Ну, перекинулись парой тёплых слов. Поссорились. Не поняли друг друга, и все такое прочее.

— О господи, с чего вы взяли?

— Но ведь его здесь нет, что? Я думал, так сказать, он обедает вместе с вами, а потом провожает вас в театр.

— Я оставила сцену.

Внезапно меня осенило. Я совсем забыл, что долгое время отсутствовал.

— Ах да, конечно, теперь я понял. Вы вышли замуж?

— Да.

— Это просто здорово! Я от всей души желаю вам счастья!

— Большое спасибо. О, Александр, — сказала она, глядя через моё плечо, — познакомься с моим другом, мистером Вустером.

Я резко повернулся. Рядом со мной стоял краснощёкий здоровяк с коротко подстриженными седеющими волосами. Он сильно смахивал на вышибалу, хотя в данный момент лицо у него было миролюбивым.

— Я хочу представить вас своему мужу, мистер Вустер. Мистер Вустер — друг Брюса, Александр.

Старикан схватил меня за руку и принялся её трясти, тем самым не дав мне упасть в обморок. Честное слово. Пол ходил подо мной ходуном, как при землетрясении.

— Вы знакомы с моим племянником, мистер Вустер? — услышал я издалека его голос. — Может, нам удастся научить его уму-разуму и заставить отказаться от этой бредовой затеи стать художником. Впрочем, мне кажется, он начал постепенно взрослеть. Знаешь, дорогая, я заметил это в тот вечер, когда мы пригласили его на обед, чтобы он с тобой познакомился. По-моему, Брюс стал спокойнее и серьёзнее относиться к жизни. Что-то на него повлияло. Возможно, мистер Вустер, вы доставите нам удовольствие и отобедаете с нами сегодня вечером? Или вы уже обедали?

Я сказал, что обедал. В данный момент мне нужна была не еда, а глоток свежего воздуха. Я чувствовал, мне необходимо было собраться с силами, чтобы переварить то, что произошло.

Вернувшись домой, я услышал, как Дживз возится на кухне, и позвал его.

— Дживз, — сказал я, — пришла пора собирать камни. Сначала принеси мне б и с, только покрепче, а потом я сообщу тебе кое-какие новости.

Он вернулся с подносом, на котором стоял бокал бренди с содовой.

— Советую тебе тоже выпить, Дживз. Не помешает.

— Может быть, позже. Благодарю вас, сэр.

— Как знаешь. Но предупреждаю, у тебя будет шок. Ты помнишь моего друга, мистера Коркорана?

— Да, сэр.

— А девушку, которая сочинила книгу о птицах?

— Конечно, сэр.

— Ну так вот, она его надула. Вышла замуж за дядю.

Он и глазом не моргнул. Дживза невозможно выбить из колеи.

— Подобное развитие событий можно было предвидеть, сэр.

— Ты хочешь сказать, тебя это не удивляет?

— Возможность данного исхода приходила мне в голову, сэр.

— Да ну, Дживз? Клянусь небом, тебе следовало нас предупредить!

— Вряд ли я мог позволить себе такую вольность, сэр.

Само собой, после того, как я перекусил и несколько успокоился, я понял, что моей вины тут не было. В самом деле, не мог же я предугадать, что этот бесподобный план провалится с таким треском. И тем не менее, признаюсь вам честно, мне не особо хотелось встречаться с Коркой, пока время, великий целитель, не подлечит его душевные раны. В течение следующих нескольких месяцев я обходил площадь Вашингтона за милю. А затем, когда я совсем было собрался ходить прежним маршрутом, время, вместо того чтобы подлечить Корку, нанесло ему предательский удар в спину. Открыв как-то утром газету, я прочитал, что миссис Александр Уорпл подарила своему супругу сына и наследника.

Мне стало так обидно за старину Корку, что даже завтракать расхотелось. Это был кошмарный сон. Конец света. Хуже не придумаешь.

Я совершенно растерялся. Мне, конечно, хотелось броситься к бедному страдальцу и молчаливо пожать ему руку, но, честно говоря, я попросту струсил. Затем я решил не бередить его раны. И начал обходить площадь Вашингтона за две мили.

Но примерно через месяц с небольшим мной опять овладело беспокойство. Я подумал, что веду себя просто по-свински, скрываясь от бедолаги, который сейчас больше всего нуждается в поддержке верных друзей. Я представил себе, как он сидит в своей мастерской наедине со своими горькими мыслями, и мне стало так стыдно, что я тут же схватил первое попавшееся такси и помчался на площадь.

Когда я ворвался в мастерскую, Корка стоял у мольберта на полусогнутых и водил кистью по полотну, а напротив него в кресле сидела суровая матрона средних лет с грудным ребёнком на руках.

В жизни надо быть готовым ко всяким неожиданностям.

— Э-э-э… гм-м-м… — сказал я, пятясь. Корка оглянулся через плечо.

— Привет, Берти. Не уходи. Я почти закончил. Это всё, — сказал он, обращаясь к матроне, которая встала и положила ребёнка в стоявшую у стены коляску.

— Завтра в то же время, мистер Коркоран?

— Да, пожалуйста.

— До свидания.

— До свидания.

Корка стоял, провожая их взглядом, а потом повернулся ко мне и начал изливать душу. К счастью, он принял как само собой разумеющееся, что я обо всем осведомлён, и поэтому не поставил меня в неловкое положение.

— Это дядюшкина затея, — сообщил он. — Мюриэль пока ещё ничего не знает. Он хочет сделать ей сюрприз на день рождения. Няня делает вид, что уходит погулять с ребёнком, а на самом деле мчится в мастерскую. Если хочешь знать, что такое ирония судьбы, Берти, задумайся, в какое положение я попал. Наконец-то мне удалось получить первый в жизни заказ на портрет, а позирует мне это недоваренное яйцо всмятку в облике ребёнка, который дал мне коленом под одно место, захапав наследство! Каково! Каждый день я получаю мордой об стол, глядя на этого грудного уродца, лишившего меня всех надежд на будущее. Я не могу отказаться писать портрет, потому что тогда дядя перестанет выдавать мне пособие, но каждый раз, когда я поднимаю голову и вижу тупой детский взгляд, я испытываю смертные муки. Говорю тебе, Берти, в те минуты, когда он смотрит на меня как бы снисходительно, а затем отворачивается и срыгивает, словно я вызываю у него отвращение, мне стоит огромных усилий сдержаться и не дать газетчикам повода для сенсации. Иногда мне кажется, я так и вижу заголовки крупными буквами: «Многообещающий молодой художник проламывает ребёнку череп!».

Я молча потрепал его по плечу. Мои чувства были так сильны, что я не смог выразить их словами. После этого случая я довольно долго не был в мастерской, не желая показаться бесцеремонным. Кроме того, должен честно признаться, няня ребёнка вызывала во мне суеверный ужас. Слишком уж сильно она смахивала на тетю Агату. Даже взгляд у неё был такой же пронзительный и буравящий.

Но однажды утром Корка позвонил мне по телефону.

— Берти!

— Алло!

— Что ты делаешь сегодня днём?

— Ничего особенного.

— Ты не мог бы прийти ко мне в мастерскую?

— А в чём дело? Что-нибудь случилось?

— Я закончил портрет.

— Молодчага! Так держать!

— Да, — с сомнением в голосе сказал он. — Знаешь, Берти, что-то в нём не так, понимаешь? Мне трудно объяснить, но портрет… Дядя придет через полчаса, чтобы посмотреть на него, и — сам не знаю почему — я бы хотел, чтобы ты был рядом. Мне нужна твоя моральная поддержка!

Я начал понимать, что меня ждут большие неприятности. Все указывало на то, что без Дживза я не обойдусь.

— Ты думаешь, он взбеленится?

— Он может.

Я попытался представить себе взбеленившегося краснощёкого вышибалу, которого я видел в ресторане. Мне это с лёгкостью удалось. Я сказал в телефонную трубку твёрдым голосом:

— Я приду.

— Замечательно!

— Но только в том случае, если ты разрешишь мне привести с собой Дживза.

— Почему Дживза? При чем здесь Дживз? Кому нужен Дживз? Дживз — болван, предложивший этот дурацкий…

— Послушай, Корка, старина! Если ты думаешь, я встречусь с этим твоим дядей без Дживза, ты глубоко ошибаешься. Скорее я суну голову в пасть льва и укушу его за язык.

— Ох, ну ладно, — сказал Корка. Тон у него был недовольный, но тем не менее он согласился, поэтому я позвал Дживза и объяснил ему ситуацию.

— Слушаюсь, сэр, — сказал Дживз.

Корка стоял у дверей и смотрел на свое произведение, выставив вперёд руку, словно боялся, что портрет может заехать ему по физиономии.

— Стой, где стоишь, Берти, — сказал он, не поворачивая головы. — А теперь говори честно, что ты о нём думаешь.

Свет из большого окна падал прямо на картину. Я уставился на неё. Затем подошёл ближе и снова уставился. Потом я вернулся на прежнее место, потому что отсюда она выглядела не такой страшной.

Некоторое время я колебался, потом осторожно сказал:

— Видишь ли, старина, я видел ребёнка всего один раз, да и то какое-то мгновенье, но… ведь он был уродливым ребёнком, правда?

— Таким, как на портрете?

Я вновь посмотрел на картину, и врождённая честность не позволила мне соврать.

— Я думаю, это просто невозможно, старина.

Бедняга Корка запустил пятерню в волосы с темпераментом истинного художника и застонал.

— Ты абсолютно прав, Берти. Где-то я дал промашку. Лично у меня сложилось такое впечатление, что, сам того не зная, я проделал то же, что и великий Саржен, писавший души своих натурщиков. Я посмотрел в суть явления и изобразил на холсте душу этого ребёнка.

— Но откуда у ребёнка в столь нежном возрасте такая душа? Я не понимаю, как он успел так низко опуститься всего за несколько месяцев. Что скажешь, Дживз?

— Совершенно верно, сэр.

— Он… оно смотрит с вожделением, ты не находишь?

— Ты тоже это заметил? — спросил Корка.

— По-моему, это невозможно не заметить.

— Я пытался придать лицу мальчика весёлое выражение. Не знаю почему, но он выглядит как спившийся бабник.

— Вот именно, старина. Такое ощущение, что он пустился в колоссальный загул и наслаждается каждой его минутой. Как тебе кажется, Дживз?

— Он определённо похож на пьяного, сэр.

Корка собрался что-то сказать, но в это время дверь распахнулась, и на пороге показался его дядя.

В течение примерно трёх секунд в мастерской царили радость и веселье. Старикан потряс мне руку, хлопнул Корку по спине, сказал, что сегодня выдался прекрасный денёк, и постучал себе по ноге тростью. Дживз на мгновение исчез и материализовался у стены, так что он его не заметил.

— Ну, Брюс, мой мальчик, наконец-то портрет готов. Ведь он готов, да? Принеси его скорее, я хочу на него посмотреть. Какой удивительный сюрприз я сделаю твоей тёте. Где же портрет? Я хочу…

А затем его желание внезапно исполнилось, и так как бедняга не был подготовлен, он покачнулся и чуть было не упал.

— У-у-у-у! — взвыл он, после чего примерно в течение минуты в комнате стояла мёртвая тишина. Честно говоря, такую неприятную тишину мне редко приходилось слышать.

— Это розыгрыш? — прогрохотал мистер Уорпл, и мне показалось, что в мастерской разорвалась бомба. Я подумал, что мне следует хоть как-то заступиться за несчастного Корку.

— Вам следует отойти немного подальше от картины, — посоветовал я.

— Вы абсолютно правы! — Он фыркнул. — Следует! Мне следует отойти от этой картины так далеко, чтобы я не смог разглядеть её в телескоп! — Он повернулся к Корке, как тигр в джунглях, учуявший запах свежего мяса. — И это… это… на это ты тратил своё время и мои деньги все эти годы? Художник! Я не позволил бы тебе покрасить мой дом! Я выдал тебе аванс за картину, думая, что ты человек компетентный, и эта… эта… пародия из юмористического журнала — всё, что ты написал? — Он резко повернулся к двери, рыча себе под нос. — Хватит! Если ты желаешь продолжать делать вид, что ты художник, только для того, чтобы оправдать собственную лень, это твоё личное дело! Но послушай, что я тебе скажу. Либо ты покончишь со своим идиотизмом, явишься ко мне в понедельник в контору и будешь работать, начав с самого низу и постепенно продвигаясь по службе, что тебе следовало сделать много лет назад, либо я не дам тебе больше ни одного цента… ни одного цента… ни одного… у-у-у-у!

Затем дверь захлопнулась, и Александр Уорпл нас покинул. Я выполз из своего личного бомбоубежища.

— Корка, старичок, — слабым голосом пробормотал я.

Корка стоял, уставившись на картину. Взгляд у него был тоскливый.

— Это конец, — с надрывом прошептал он.

— Что ты собираешься делать?

— Делать? Что я могу сделать? Мне не удастся писать картины, если у меня не будет денег на еду. Ты ведь слышал, что он сказал. Мне придётся идти в понедельник в его контору.

Я промолчал, не представляя, чем его можно утешить. Я прекрасно знал, как он относится к конторе и ко всему, что с ней было связано. Чувствовал я себя ужасно неловко. Как можно успокоить своего приятеля, если его только что приговорили к двадцати годам каторжных работ?

Затем мягкий, успокаивающий голос нарушил молчание.

— Если вы разрешите мне внести предложение, сэр!

Это был Дживз. Он отошёл от стены и внимательно разглядывал картину. Поверьте, я не смогу лучше выразить словами то впечатление, которое произвёл на меня Александр Уорпл, чем если просто скажу, что он заставил меня забыть о существовании Дживза.

— Я не помню, упоминал ли я когда-нибудь, сэр, о мистере Дигби Тистлтоне, в чьем услужении я одно время находился? Возможно, вы с ним знакомы? Он был финансистом. Сейчас его зовут лорд Бриджуорт. Больше всего на свете он любил повторять, что из любого положения есть выход. Впервые я услышал от него это выражение после неудачи, постигшей его с патентованным средством для удаления волос.

— Дживз, — сказал я, — о чём это ты?

— Я упомянул мистера Тистлтона, сэр, потому что настоящая ситуация мало чем отличается от той, в которой он тогда оказался. Его средство для удаления волос не пользовалось спросом, но он не отчаялся и выставил его на продажу как шампунь против облысения, гарантирующий бурный рост волос в течение нескольких месяцев. Если помните, это средство было широко разрекламировано с помощью забавного рисунка биллиардного шара до и после применения шампуня. В конечном итоге мистер Тистлтон нажил огромный капитал, и вскоре после этого его сделали пэром Англии за услуги, оказанные короне. Мне кажется, если мистер Коркоран задумается над происшедшим, он, как и мистер Тистлтон, поймёт, что из любого положения есть выход. Кстати, его подсказал сам мистер Уорпл. В пылу гнева он заметил, что картина напоминает ему пародию из юмористического журнала. Портрет, написанный мистером Коркораном, мог вызвать неудовольствие отца ребёнка, но я не сомневаюсь, что издатели с радостью возьмут его, чтобы сделать серию юмористических рисунков. Если мистер Коркоран позволит мне высказать своё мнение, я скажу, что у него всегда был талант юмориста. Эта картина смела, энергична и наверняка привлечёт внимание публики. Я предчувствую её небывалую популярность.

Корка смотрел на портрет, и изо рта у него текли слюни. Лицо его было измученным. А затем внезапно он дико расхохотался.

— Корка, старина! — воскликнул я, массируя ему шею. Я боялся, что у бедняги началась истерика.

Корка начал бегать по студии.

— Он прав! Этот малый абсолютно прав! Дживз, ты мой спаситель! Ты сделал самое великое изобретение века! Явиться к нему в контору в понедельник! Начать с самого низу! Да я куплю его контору, если мне захочется! Я знаю редактора, заведующего отделом юмора в «Воскресной Звезде». Он отхватит у меня картину с руками и ногами! Только позавчера он говорил мне, как трудно найти хороший рисунок для серии. Он заплатит мне столько, сколько я попрошу! Я сижу на золотой жиле. Где моя шляпа? Мне обеспечен годовой доход до конца жизни! Где эта треклятая шляпа? Берти, одолжи мне пятёрку. Я возьму такси!

Дживз отечески улыбнулся. Вернее, у него отечески дёрнулся мускул в уголке рта — самое большее, на что он способен, когда улыбается.

— Если позволите, мистер Коркоран, я предложил бы вам следующее заглавие серии: «Приключения карапуза Губошлёпа».

Мы с Коркой благоговейно посмотрели на портрет, потом друг на друга. Дживз был прав. Лучшего названия было не придумать.

— Дживз, — сказал я. Прошло несколько недель, и я только что закончил просматривать юмористический отдел «Воскресной звезды». — Я оптимист. Я всегда был оптимистом. Шекспир и ещё как-его-там утверждают, что за тьмой наступает рассвет, а в плохом можно найти хорошее и что выиграешь в одном, потеряешь в другом. Возьмём, к примеру, мистера Коркорана. Он вляпался по уши. По всему было видно, что ему уже никогда не выкарабкаться, а посмотри на него сейчас! Ты видел газету?

— Я позволил себе просмотреть её, прежде чем подал вам, сэр. Исключительно забавные картинки.

— Знаешь, они пользуются небывалым успехом.

— Я предвидел это, сэр.

— Должен тебе сказать, Дживз, что ты — гений. Тебе следует брать комиссионные за советы.

— В этом отношении я не могу пожаловаться, сэр. Мистер Коркоран был очень щедр. Я приготовил вам коричневый костюм, сэр.

— Нет, лучше я надену голубой с красной искрой.

— Только не голубой с красной искрой, сэр.

— Но он мне очень идёт.

— Только не голубой с красной искрой, сэр.

— Ох, ну хорошо, делай, как знаешь.

— Слушаюсь, сэр. Благодарю вас, сэр.

ГЛАВА 3. Дживз и незваный гость

Я не совсем уверен, но, по-моему, это Шекспир — или, по крайней мере, не менее толковый парень — сказал, что именно в тот момент, когда ты начинаешь чувствовать все прелести жизни, Судьба подкрадывается к тебе сзади с куском свинцовой трубы. Вы поняли, куда я клоню? Кто бы это ни сказал, он был абсолютно прав. Возьмите, к примеру, случай с леди Мальверн и её сыном Уилмотом. За минуту до того, как они вторглись в мою жизнь, я наслаждался ею лучше некуда.

Я всё ещё проживал в Нью-Йорке, а в это время года Нью-Йорк особенно прекрасен. Утро стояло шикарное, и я только что вышел из холодного душа, чувствуя себя свеженьким, как огурчик. По правде говоря, у меня было превосходное настроение ещё и потому, что не далее как позавчера я поставил Дживза на место. Нет, действительно я его обрезал как полагается и настоял-таки на своём. Знаете, что я вам скажу? Если бы я позволил событиям идти своим чередом, то просто превратился бы в раба. Этот малый угнетал меня, как хотел. Я ещё не возражаю, когда он отдаёт кому-нибудь мой очередной новый костюм, потому что Дживз здорово разбирается в костюмах, и в этом отношении на него можно положиться.

Но я чуть было не восстал, когда он не позволил мне надеть ботинки с суконным верхом, которые я любил, как своих братьев. А когда он попытался раздавить меня, как какого-то червяка, из-за шляпы, я вспомнил, что меня зовут Вустер, топнул ногой и показал ему, кто есть кто.

Эго долгая история, и у меня нет времени сейчас её вам рассказывать, но смысл заключается в том, что он хотел надеть мне на голову Чудо Белого Дома

— такую же, как у президента Кулиджа, — а я мечтал о Специальной Бродвейской, которую носят представители молодого поколения, и закончился наш спор тем, что после довольно неприятного разговора я купил Специальную Бродвейскую. Так обстояли дела в это самое утро, и я чувствовал себя мужественным и независимым.

Итак, я стоял в ванной комнате, гадая, что будет на завтрак, и одновременно массируя себе спину грубым полотенцем и напевая под нос, когда в дверь почтительно постучали. Я перестал петь и высунул в дверь голову.

— Привет! Жизнь прекрасна! — сказал я.

— К вам леди Мальверн, сэр.

— А?

— Леди Мальверн, сэр. Она ожидает в гостиной.

— Возьми себя в руки, Дживз, мой милый, -.сурово сказал я, потому что никогда не любил розыгрышей до завтрака. В гостиной меня никто не ожидает. Ещё и десяти нет.

— Насколько я понял, сэр, леди Мальверн сошла с парохода рано утром.

Это звучало правдоподобно. Я припомнил, что по прибытии в Америку около года назад мне пришлось проснуться до неприличия рано, чуть ли не в шесть, а на берег я сошёл в районе восьми.

— Кто такая, разрази её гром, леди Мальверн, Дживз?

— её светлость не почтила меня своим доверием, сэр.

— Она одна?

— Её светлость сопровождает лорд Першор, сэр. Я думаю, его светлость — сын её светлости.

— О! Ладно, давай мои одеяния, и я облачусь в шесть секунд.

— Наша пёстрая шерстяная пиджачная пара готова, сэр.

— В таком случае веди меня к ней!

Одеваясь, я пытался сообразить, кто такая, будь она неладна, леди Мальверн. Но вспомнил я её, только когда заправил рубашку в брюки и потянулся за запонками.

— Я вспомнил, Дживз. Она подружка моей тёти Агаты.

— Вот как, сэр?

— Да. Я познакомился с ней у тёти Агаты на ланче, прежде чем уехать из Лондона. Вредная старуха. Писательница. Недавно вернулась из Дунбара и написала книгу о социальной справедливости в Индии.

— Да, сэр? Простите, сэр, другой галстук.

— А?

— К пёстрой шерстяной пиджачной паре требуется другой галстук, сэр.

Я был шокирован. Мне казалось, я усмирил этого малого. Момент был ответственный. Я хочу сказать, если б я сейчас смалодушничал, все мои труды можно было бы выкинуть псу под хвост. Я выпрямился во весь рост.

— Чем тебе не нравится этот галстук? Я не раз замечал, ты и раньше на него косо смотрел. Говори откровенно! Будь мужчиной! Что в нём плохого?

— Слишком цветастый, сэр.

— Глупости! Весёленький галстук, очень мне к лицу.

— Он не подходит к костюму, сэр.

— Дживз, я надену этот галстук!

— Слушаюсь, сэр.

Чертовски неприятно. Неловко получилось. Я видел, что малый уязвлён до глубины души. Тем не менее я повязал галстук твёрдой рукой, надел пиджак и вышел в гостиную.

— Здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте — сказал я. — Что?

— Ах! Здравствуйте, мистер Вустер. Вы не знакомы с моим сыном, Уилмотом? Мотти, дорогой, это мистер Вустер.

Леди Мальверн была дамой энергичной, бодрой, непреклонного вида и поперёк себя шире. Она устроилась в самом большом моём кресле, словно специально изготовленном модельером, который знал, что в этом сезоне кресла носят в обтяжку по бёдрам. Её выпученные глаза сверкали, жёлтые волосы на голове напоминали стог сена, а когда она разговаривала, то показывала всему миру примерно шестьдесят семь передних зубов. Глядя на эту женщину, мне захотелось втянуть голову в плечи. Я чувствовал себя как десятилетний мальчишка, которого привели воскресным утром в гостиную поздороваться с гостями. Согласитесь, такие посетители — это не совсем то, что хочется видеть у себя в доме перед завтраком.

Мотти, её сын, двадцати трёх лет от роду, был высоким и тощим недотёпой. У него были такие же, как у матери, выпученные глаза, которые, однако, не сверкали, и жёлтые прилизанные волосы с прямым пробором. Ресниц у него я вообще не заметил, так же как и подбородка.

— Рад познакомиться, — сказал я, хоть это было неправдой. У меня возникло предчувствие, что впереди меня ждут большие неприятности. — Так вы переплыли океан? Надолго в Америку?

— Примерно на месяц. Ваша тётя дала мне ваш адрес и наказала обязательно вас навестить.

Я был рад это слышать. Видимо, тётя Агата немного отошла. По-моему, я уже говорил вам, что мы были не в ладах в связи с тем, что она послала меня в Америку вытащить моего кузена Гусика из цепких когтей актрисы мюзик-холла. Если я скажу вам, что в результате моих стараний Гусик не только женился на девушке, но и сам стал с успехом выступать на сцене, вы поймёте, что отношения между тётей и племянником были несколько натянутыми.

У меня просто не хватало смелости вернуться в Англию и встретиться с ней, поэтому я испытал облегчение, услышав, что время залечило её раны настолько, что она попросила свою подружку меня навестить. Сами понимаете, хоть мне очень нравилась Америка, я бы не хотел навсегда лишиться возможности вернуться в родные пенаты, и можете мне поверить, Англия слишком мала, чтобы там можно было ужиться с тётей Агатой, если старуха встала на тропу войны. Поэтому я обрадовался, услышав ответ леди Мальверн, и добродушно ей улыбнулся.

— Ваша тётя сказала, что вы сделаете все возможное, чтобы нам помочь.

— Конечно! Само собой! Не сомневайтесь!

— Большое спасибо. Я хочу, чтобы вы какое-то время позаботились о моем дорогом Мотти.

Сначала я её не понял.

— Позаботился? Вы хотите, чтобы я записал его в свои клубы?

— Нет, нет! Мой Мотти — домашнее животное. Правда ведь, Мотти, дорогуша? Мотти, сосредоточенно сосавший набалдашник трости, распрямился как

пружина.

— Да, мама, — сказал он и снова уткнулся в трость.

— Я совсем не хочу, чтобы он был членом клубов. Я имела в виду, что на время моего отсутствия он поселится вместе с вами, а вы о нем позаботитесь.

Она произнесла эти кошмарные слова как ни в чём не бывало. Эта женщина просто не желала понять, какое бредовое предложение она мне сделала. Я искоса посмотрел на Мотти. Он продолжал сидеть как истукан, запихав набалдашник трости в рот. Мысль о том, что это существо пытаются навязать мне на неопределённое время, привела меня в ужас. Я задрожал как осиновый лист, даю вам честное слово. Я только собрался открыть рот и заявить, что этот номер не пройдёт ни за какие деньги и что при первом же шаге Мотти в направлении моей квартиры я вызову полицию, как леди Мальверн вновь заговорила, оглушив меня раскатами своего голоса. От этой женщины с ума можно было сойти.

— Сегодня днем я уезжаю из Нью-Йорка на поезде. Мне необходимо посетить тюрьму Синг-Синг. Меня интересует социальная справедливость в тюрьмах Америки. Далее я намерена посетить места заключения по всему побережью. Видите ли, мистер Вустер, я в Америке с деловой поездкой. Вы, конечно, читали мою книгу «Индия и индийцы»? Так вот, мои издатели требуют, чтобы я написала второй том серии о Соединённых Штатах. Я не смогу провести в этой стране больше месяца, так как мне необходимо вернуться в Англию к открытию сезона, но месячный срок вполне меня устраивает. В Индии я прожила меньше месяца, а мой дорогой друг, сэр Роджер Креморн, написал свою книгу «Америка, взгляд изнутри», пробыв здесь менее двух недель. Я была бы счастлива взять с собой моего дорогого Мотти, но бедняжку укачивает в поездах. Я заберу его сразу по возвращении.

С кресла, на котором я сидел, было видно, как Дживз накрывает на стол в столовой. Мне ужасно хотелось хоть на минутку остаться с ним наедине. Я не сомневался, что он нашёл бы способ заставить эту женщину заткнуться.

— Мне будет так спокойно на душе, мистер Вустер, от сознания того, что Мотти находится с вами. Я хорошо знаю соблазны большого города. До сих пор Мотти был ограждён от них. Мы жили тихой деревенской жизнью в моём загородном доме. Я уверена, что вы присмотрите за ним, мистер Вустер. Он не причинит вам хлопот. — Она говорила о слюнявом идиотике, как будто его здесь не было. Впрочем, Мости, по всей видимости, было на это наплевать. Он перестал сосать набалдашник и сидел с широко открытым ртом. — Мой Мотти вегетарианец, трезвенник и больше всего на свете любит читать. Дайте ему хорошую книгу, мистер Вустер, и он будет счастлив. Пойдем, Мотти. До отхода поезда мы успеем осмотреть несколько достопримечательностей. Кстати, дорогой, я надеюсь, за время моего отсутствия ты соберёшь побольше информации о Нью-Йорке. Мне она очень пригодится для книги, так что смотри, слушай и записывай свои впечатления. Я на тебя полагаюсь, Мотти! До свидания, мистер Вустер. Я пришлю вам Мотти к вечеру.

Они ушли, а я в ту же секунду кинулся к Дживзу.

— Дживз!

— Сэр?

— Что можно сделать? Ты ведь слышал? Ты не выходил из столовой, пока мы разговаривали. Этот прыщ собирается жить в моей квартире.

— Прыщ, сэр?

— Задохлик.

— Прошу прощенья, сэр?

Я подозрительно посмотрел на Дживза. Это было на него не похоже. Затем я понял, в чем дело. Этот малый решил отыграться на мне из-за галстука.

— С сегодняшнего дня лорд Першор будет здесь жить, — сказал я ледяным тоном.

— Слушаюсь, сэр. Завтрак подан, сэр.

Я готов был пролить слёзы прямо в яичницу с беконом. То, что Дживз даже не посочувствовал мне, окончательно меня доконало. По правде говоря, я чуть было не поддался минутной слабости и не велел ему выкинуть шляпу вместе с галстуком, раз уж они ему так не нравились, но потом я взял себя в руки. Будь я проклят, если позволю Дживзу вести себя как завзятому гангстеру!

Грустные размышления о Дживзе и о Мотти окончательно меня расстроили. Чем больше я думал о своём положении, тем мрачнее оно мне казалось. И главное, я был бессилен что-либо изменить. Если я дам Мотти пинка под одно место, он наябедничает на меня маме, а та пожалуется тёте Агате. Рано или поздно я захочу вернуться в Англию, а мне совсем не улыбалось сойти на пирс и первым делом увидеть тётю Агату с плёткой-семихвосткой в руках. Я просто обязан был приютить этого придурка и ублажать его по мере сил.

Примерно в полдень прибыл багаж Мотти, а затем рассыльный принёс большой пакет, в котором, по всей видимости, находились те самые хорошие книги. Пакет был достаточно велик, чтобы угомонить Мотти не меньше чем на год. Заметно повеселев, я нацепил шляпу — Специальную Бродвейскую, — поправил узел цветастого галстука и отправился.на ленч со своими друзьями. Мы отлично перекусили, поболтали, обсудили кое-какие слухи, ну и всё такое прочее. Время текло незаметно, и я почти забыл о существовании Мотти.

Я пообедал в клубе, затем пошёл в театр и вернулся домой довольно поздно. Мотти нигде не было видно, и я решил, что он отправился спать. Правда, мне показалось странным, что пакет с книгами, перевязанный шпагатом, всё ещё лежал в прихожей. Наверное, Мотти, проводив маму, так устал, что сразу завалился в постель.

Дживз принёс мне в спальню рюмку виски с содовой, которую я всегда выпиваю на ночь. По его поведению было ясно, что он всё ещё дуется.

— Лорд Першор спит, Дживз? — спросил я вежливо, но с достоинством, короче, сами понимаете, каким тоном.

— Нет, сэр. Его светлость ещё не вернулся.

— Не вернулся? То есть как?

— Его светлость зашёл после половины седьмого, переоделся и снова вышел.

В этот момент у входной двери послышались какие-то звуки, словно кто-то в неё царапался. Затем раздался тупой удар.

— По-моему, надо выяснить, в чем там дело. Взгляни, Дживз.

— Слушаюсь, сэр.

Он исчез и через мгновение появился.

— Если вас не затруднит помочь мне, сэр, я думаю, вдвоём мы сможем его внести.

— Внести?

— Его светлость лежит на коврике у двери, сэр.

Я пошёл вслед за Дживзом. Малый оказался прав. Мотти лежал на резиновом коврике, и из его горла вырывались слабые стоны.

— Боже мой, у него припадок! — сказал я и наклонился, вглядываясь в белое как мел лицо. — Дживз! Кто-то накормил его мясом!

— Сэр?

— Ты ведь знаешь, он вегетарианец. Должно быть, ему подсунули бифштекс или что-нибудь в этом роде. Немедленно вызови доктора!

— Вряд ли его светлости необходим доктор, сэр. Если вы возьмётесь за ноги, а я…

— Разрази меня гром, Дживз! Не думаешь ли ты… не мог же он…

— Я склоняюсь к этому мнению, сэр.

И, будь оно всё неладно, Дживз оказался прав! Как только он подал мне эту здравую мысль, я прозрел. Мотти был пьян. В стельку!

Я был шокирован до глубины души.

— Кто бы мог подумать, Дживз!

— Никто, сэр.

— Избавившись от неусыпного ока, сразу пустился во все тяжкие!

— Вот именно, сэр.

— Неизвестно, где он шлялся допоздна, и всё такое. Что?

— Вы абсолютно правы, сэр.

— Придётся его внести.

— Да, сэр.

Мы втащили Мотти за руки и за ноги, и Дживз уложил его в постель, а я закурил сигарету и начал обдумывать ситуацию. У меня опять появились дурные предчувствия. Видимо, мои неприятности только начинались.

На следующее утро, выпив чашку чая, я отправился в комнату Мотти на разведку. Я думал, что застану стонущего инвалида, но он сидел на кровати как ни в чём не бывало и увлечённо читал «Забавные истории».

— Привет! — сказал я.

— Привет! — сказал Мотти.

— Привет! Привет!

— Привет! Привет! Привет!

После чего я попал в затруднительное положение, не зная, как продолжить нашу беседу.

— Как вы себя чувствуете? — спросил я.

— Великолепно! — радостно объявил Мотти, сияя улыбкой. — Послушайте, что я скажу, этот ваш малый, как его, Дживз, парень что надо! С утра у меня трещала голова, но он принёс мне странный тёмный напиток — сказал, это его собственное изобретение, — и я сразу стал как новенький! Надо будет почаще с ним консультироваться. Таких, как он, раз-два и обчёлся!

Я смотрел и не верил своим глазам. Неужели это был тот самый придурок, который вчера сидел и сосал трость?

— Наверное, вы съели вчера что-нибудь для вас непривычное? — сказал я, давая ему шанс с честью выйти из положения. Но Мотти и не подумал воспользоваться моим благородством.

— Нет! — твердо сказал он. — Ничего подобного. Я слишком много выпил. Чересчур много. Так много, что даже не помню. А сегодня я опять выпью. Я буду пить каждый день. Если когда-нибудь вы увидите меня трезвым, старина, — произнёс он со священным трепетом в голосе, — похлопайте меня по плечу и скажите «Ай-яй-яй». Я тут же извинюсь и исправлю свою ошибку.

— Но послушайте, а как же я?

— При чём здесь вы?

— Ведь я, так сказать, в какой-то степени за вас отвечаю. И если вы, знаете ли, будете себя так вести, я, грубо говоря, окажусь в дурацком положении.

— Ничем не могу вам помочь, — непреклонным тоном заявил Мотти. — Видите ли, мой дорогой, впервые в жизни у меня появился шанс поддаться соблазнам большого города. Какой смысл большому городу иметь соблазны, если на них никто не будет поддаваться? Нельзя обижать большой город. Кроме того, мама поручила мне собрать. побольше информации и записать мои впечатления.

У меня закружилась голова, и я присел на краешек кровати.

— Я знаю, что вы думаете, — сочувственно сказал Мотти. — И если б не мои принципы, я пошёл бы вам навстречу. Но долг прежде всего! Впервые в жизни я остался один, и я не намерен терять ни минуты своего драгоценного времени. Мы молоды раз в жизни. Зачем губить молодость? Молодые, возрадуйтесь молодости! Тра-ля-ля! Ура!

В общем— то, мне трудно было с ним спорить.

— Всю свою жизнь, дорогой.мой, — продолжал Мотти, — я проторчал в доме предков в Матч Миддлфолде, в Шропшире, и если вы никогда не торчали в Матч Миддлфолде, вы не представляете себе, что значит там торчать. Развлекаемся мы только в том случае, когда мальчишку из церковного хора застукают сосущим конфету во время проповеди. Заметьте, это единственное наше развлечение. Мы обсуждаем этот случай несколько недель подряд. А сейчас я остался один в Нью-Йорке на целый месяц, и я постараюсь накопить как можно больше счастливых воспоминаний, дабы легче было коротать долгие зимние вечера. А теперь скажите мне, старина, как мужчина мужчине, что надо предпринять, чтобы вызвать этого изумительного малого, Дживза? Позвонить? Громко крикнуть? Мне бы хотелось обсудить с ним важную проблему виски с содовой.

Знаете, пораскинув мозгами, я подумал, что неплохо было бы мне ходить вместе с Мотти, чтобы, так сказать, несколько умерить его пыл, Мне казалось, если он окончательно зарапортуется, а я посмотрю на него с упрёком, ему станет стыдно и он несколько угомонится. Поэтому вечером я пригласил его поужинать. В первый и последний раз. Я тихий, смирный молодой человек, всю жизнь проживший в Лондоне, и мне не угнаться за здоровяками, выросшими в захолустье на свежем воздухе. Поймите меня правильно, я ничего не имею против весёлых вечеринок, но мне кажется, не стоит излишне привлекать к себе внимание, швыряя яйцами всмятку в электрический вентилятор. Против танцев я тоже не возражаю, но мне непонятно, как можно плясать на столе, а затем бегать от официантов, управляющего и вышибал вместо того, чтобы спокойно сидеть и переваривать пищу.

Как только мне удалось удрать из ресторана и вернуться домой, я дал себе честное слово, что больше никуда с Мотти не пойду. После этого случая я встретил его всего один раз. Поздно вечером, проходя мимо кабачка с сомнительной репутацией, я отскочил в сторону, чтобы не столкнуться с ним в тот момент, когда он летел по воздуху на противоположную сторону улицы, а мускулистый парень, стоявший в дверях, следил за его полётом с умиротворённым выражением на лице.

Честно говоря, мне было жалко Мотти. Он старался за четыре недели наверстать десять упущенных лет, и поэтому не терял ни минуты. Наверное, на его месте я вёл бы себя точно так же. Тем не менее я попал в щекотливое положение. Если б меня не грызла мысль о тёте Агате и леди Мальверн, я следил бы за быстрым образованием, которое получал Мотти, со снисходительной улыбкой. Но меня не покидало ощущение, что рано или поздно расплачиваться за его подвиги придётся мне. Волнуясь всё больше и больше, поджидая по ночам, когда он приползёт и свалится на коврик у дверей, втаскивая его в квартиру и проверяя на следующее утро, как он себя чувствует, я начал худеть. Всего за несколько дней я превратился в тень самого себя. Честное слово. К тому же я вздрагивал от каждого шороха и стал плохо спать.

И никакого сочувствия со стороны Дживза. Это окончательно выбило меня из колеи. Малый просто зациклился на шляпе и галстуке, и его ничем было не прошибить. Однажды утром мне так захотелось, чтобы меня утешили, что я запихал гордость Вустеров поглубже и обратился к нему напрямик.

— Дживз, — сказал я, — это уже ни в какие ворота не лезет!

— Сэр?

— Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. Этот парень плюнул на всё, чему его учила мама. Он словно белены объелся!

— Да, сэр.

— Ну? Обвинят-то меня. Ты ведь знаешь мою тётю Агату.

— Да, сэр.

— Вот видишь.

Я замолчал, но он остался непоколебим.

— Дживз, — сказал я, — у тебя случайно нет про запас какого-нибудь плана, как избавиться от этого придурка?

— Нет, сэр.

И он исчез. Чёртов упрямец! Просто глупо, иначе не назовёшь. И ведь главное, ничего такого особенного в Специальной Бродвейской не было. Прекрасная шляпа, от которой все мои приятели приходили в восторг. Только потому, что Дживзу, видите ли, больше нравилось Чудо Белого Дома, он ничем не хотел мне помочь.

Вскоре Мотти пришла в голову блестящая мысль приводить собутыльников домой после закрытия питейных заведений. Это меня окончательно доконало. Дело в том, что я живу в такой части города, где к шуму относятся неодобрительно. Я знаю кучу парней, проживающих на площади Вашингтона, — художников, писателей и прочих деятелей, — которые начинают веселиться примерно в два часа ночи, а заканчивают утром, когда им доставляют молоко. Там это в порядке вещей. Они говорят, что соседи не могут уснуть, если над их головами не орут и не пляшут гавайские танцы. Но на Пятьдесят Седьмой улице царила несколько иная атмосфера, и когда Мотти заявился ночью с развесёлыми ребятами, которые перестали петь песни своих колледжей только после того, как хором затянули «Старое дубовое корыто», жильцы недвусмысленно высказали свое мнение по этому поводу. Разъярённый менеджер позвонил мне, когда я завтракал, и мне стоило больших усилий успокоить его.

На следующий день я пообедал в одиночестве, тщательно выбрав ресторан, где Мотти никогда бы не появился, и рано вернулся домой. В гостиной было темно, и я направился к торшеру, чтобы включить свет, когда кто-то схватил меня за ногу. События последних дней сделали из меня полного психопата, поэтому я громко завопил и бросился обратно в холл, чуть не столкнувшись с Дживзом, вышедшим посмотреть, что случилось.

— Вы меня звали, сэр?

— Дживз! Там кто-то кусается за ноги!

— Вы имеете в виду Ролло, сэр?

— Что?

— Я предупредил бы вас о нем, но я не слышал, как вы вошли. В настоящее время его поведение непредсказуемо, так как он не привык к новому месту.

— Кто такой, разрази его гром, этот Ролло?

— Бультерьер его светлости, сэр. Его светлость выиграл его в кости и привязал к ножке стола. Если вы позволите, сэр, я пойду с вами и включу свет.

Все— таки таких, как Дживз, больше нет. Он вошел в гостиную так же бесстрашно, как Даниил в логово льва. Более того, его магнетизм, или как там это называется, так подействовал на проклятого пса, что вместо того, чтобы цапнуть малого за ногу, он успокоился, словно напился валерьянки, и упал на спину, задрав кверху лапы. Будь Дживз его богатым дядюшкой, он вряд ли смог бы выказать ему большее уважение. Но стоило псу увидеть меня, он тут же вскочил, оскалился и попытался свернуть стол, явно намереваясь дожевать мою ногу до конца.

— Ролло к вам ещё не привык, сэр, — сказал Дживз, восхищённо глядя на четвероногую скотину. — Бультерьеры — прекрасные сторожевые собаки.

— Мне не нужна сторожевая собака, которая не пускает меня в мою собственную комнату.

— Да, сэр.

— Ну, что мне делать?

— Несомненно, со временем животное научится отличать вас от других, сэр. Оно запомнит присущий вам запах.

— В каком это смысле — присущий мне запах? Не думаешь ли ты, что я собираюсь провести полжизни в холле, пока эта гадина не решит наконец, что я пахну, как положено? — Я задумался. — Дживз!

— Сэр?

— Я уезжаю завтра утром. Первым поездом. Остановлюсь в загородном доме мистера Тодда.

— Прикажете сопровождать вас, сэр?

— Нет.

— Слушаюсь, сэр.

— Я не знаю, когда вернусь. Если мне придут письма, переправь их по почте.

— Да, сэр.

Должен вам признаться, что я вернулся в Нью-Йорк через неделю. Рок Тодд, приятель, у которого я остановился, был чудаком, предпочитавшим жить в одиночестве в глуши Лонг-Айленда. Более того, такая жизнь была ему по душе, в то время как я считал её хуже каторги. Старина Рок — прекрасный парень, и всё такое, но через неделю, проведённую в его доме вдали от цивилизации, Нью-Йорк начал казаться мне раем несмотря на то, что в нём ошивался Мотти.

Сутки на Лонг-Айленде состояли из сорока восьми часов; сверчки по ночам не давали спать; чтобы пропустить рюмку, надо было пройти две мили, а чтобы добыть газету — не меньше шести. Я поблагодарил Рока за гостеприимство, сел на единственный поезд, который останавливался в тех местах, прибыл в Нью-Йорк примерно к обеду и сразу отправился к себе домой. Меня встретил Дживз. Я огляделся по сторонам в поисках Ролло.

— Где этот пёс, Дживз? Ты его привязал?

— Животное здесь больше не проживает, сэр. Его светлость отдал собаку швейцару, который её продал. Его светлость отнёсся к ней с большим предубеждением после того, как она укусила его за ляжку.

Я никогда не думал, что такая мелочь может так сильно меня обрадовать. Я понял, что был несправедлив к Ролло. Если б я поближе с ним познакомился, то наверняка понял бы, что у него золотое сердце.

— Прекрасно! — сказал я. — Лорд Першор у себя, Дживз?

— Нет, сэр.

— Ты ждёшь его к обеду?

— Нет, сэр.

— Где он?

— В тюрьме, сэр.

— В тюрьме!

— Да, сэр.

— Ты хочешь сказать, он в тюрьме?

— Да, сэр.

Я бессильно опустился в кресло.

— Почему?

— Он избил констебля, сэр.

— Лорд Першор избил констебля?

— Да, сэр.

Я молча переварил то, что услышал.

— Но, Дживз, как же так? Это ужасно!

— Сэр?

— Что скажет леди Мальверн, когда узнает?

— Я не думаю, что леди Мальверн что-нибудь узнает, сэр.

— А если все-таки?

— В таком случае, сэр, будет благоразумным слегка уклониться от истины.

— Как?

— Если вы позволите, сэр, я проинформирую её светлость о том, что его светлость ненадолго уехал в Бостон.

— Почему в Бостон?

— Весьма интересный и респектабельный центр, сэр.

— Дживз, по-моему, ты попал в яблочко.

— Хочу надеяться, сэр.

— Послушай, прах меня побери, а ведь нам здорово подфартило! Если б Мотти не упекли, он в два счета оказался бы в больнице!

— Совершенно справедливо, сэр.

Чем больше я думал на эту тему, тем сильнее радовался, что Мотти упрятали за решётку. Там ему было самое место. Мне было жалко бедолагу, но в конце концов парню, прожившему всю жизнь с леди Мальверн в небольшой деревушке в глуши Шропшира не придётся привыкать к тюрьме как к чему-то особенному. Короче говоря, я снова почувствовал себя на все сто. Как сказал один как-его-там знаменитый поэт, жизнь была протяжной сладкой песней. В течение примерно двух недель мне было так хорошо и спокойно, что я думать забыл о Мотти, и мою радость омрачало только то, что Дживз продолжал на меня дуться. Нет, нет, поймите меня правильно, он ничего такого не говорил и не делал и вообще вёл себя безупречно, но в нём чувствовалась какая-то, как бы это сказать, натянутость. Однажды, повязывая цветастый галстук, я поймал в зеркале его напряжённый взгляд.

А затем, задолго до назначенного срока, вернулась леди Мальверн. Я совсем её не ждал, потому что попросту забыл, как быстро летит время. Она притащилась ко мне утром, когда я лежал в постели и с наслаждением прихлёбывал чай, размышляя о том о сём. Дживз вплыл в спальню и объявил, что леди Мальверн ждёт меня в гостиной. Я оделся на скорую руку и вышел к ней.

Старуха, сидевшая всё в том же кресле по бедрам, ничуть не изменилась, разве что на этот раз она решила не показывать мне своих зубов.

— Доброе утро, — сказал я. — Вернулись, значит? Что?

— Да. Я вернулась.

Что— то резануло мне слух; голос у неё был какой-то странный. Потом мне пришло в голову, что она, наверное, ещё не завтракала. Лично я вообще ни на что не способен, если не перехвачу с утра пару яиц и чашку-другую кофе.

— Вы, должно быть, ещё не завтракали?

— Да. Я не завтракала.

— Хотите яйцо и ещё что-нибудь? Или сосиску с чем-нибудь? Или ещё что-нибудь?

— Нет, благодарю вас.

Она сказала это таким тоном, будто была членом антисосисочного общества или лиги яйцененавистников. Наступила тишина.

— Я звонила вам вчера вечером, — ледяным тоном произнесла леди Мальверн, — но вас не было дома.

— О, как неудачно получилось. Нормально съездили?

— Благодарю вас, вполне.

— Осмотрели достопримечательности? Ниагарский водопад, знаете ли, Йеллоустонский парк, этот, как его, Гранд Каньон, ну и всё прочее?

— Я осмотрела все, что сочла нужным.

И вновь наступила довольно неприятная тишина. Дживз молча вплыл в столовую и начал накрывать на стол.

— Я надеюсь, Уилмот не был вам в тягость, мистер Вустер?

— О, что вы! Сразу сошлись, друзья до гроба, и всё такое.

— Значит, вы были его постоянным спутником?

— Не расставались ни на минуту. Всегда были вместе, знаете ли. По утрам бегали по музеям, потом, так сказать, завтракали в вегетарианской столовой, а днём это, как его, посещали концерты духовной музыки. Обедали только дома, потом, как там его, играли в домино и пораньше ложились спать. В общем, веселились вовсю. Я дико огорчился, когда он уехал в Бостон.

— Ах! Уилмот в Бостоне?

— Точно. Я, конечно, хотел вам написать, но мы, само собой, не знали вашего адреса. Вы рыскали по всей стране, как… я хочу сказать, вы рыскали по всей стране, сами понимаете, по всей стране рыскали, и нам не удалось с вами связаться. Да, Мотти уехал в Бостон.

— Вы уверены, что он уехал в Бостон?

— О, на все сто. — Я громко окликнул Дживза, который гремел в столовой ножами и вилками. — Дживз, лорд Першор не передумал ехать в Бостон? Ведь он уехал в Бостон?

— Да, сэр.

— Так я и думал. Да, Мотти уехал в Бостон.

— В таком случае, мистер Вустер, как вы объясните тот факт, что вчера, посетив тюрьму на Блэквелл-Айленд, чтобы собрать материал для моей книги, я своими глазами видела, как бедный Мотти в полосатой одежде сидит рядом с грудой камней и колотит по ним кувалдой?

Я попытался придумать, что сказать, но у меня ничего не вышло. Знаете, чтобы выкрутиться из такой передряги, надо иметь больший, чем у меня, размер шляпы. Я напрягся, но ничего, кроме треска в моей бедной черепушке, не услышал. Сплошные помехи от воротничка до пробора. Меня заколотило. И слава богу, что заколотило, потому что в любом случае мне не удалось бы произнести ни одного слова. Леди Мальверн прорвало.

— Значит, вот как вы заботились о моём бедном дорогом мальчике, мистер Вустер! Значит, вот как вы оправдали моё доверие! Я оставила его под вашим присмотром, надеясь, что вы убережёте его от зла! Он пришёл к вам невинным, несведущим в мирских делах, неискушённым в соблазнах большого города, и вы развратили его!

У меня пропал дар речи. Перед моими глазами стояла тётя Агата, с упоением слушающая каждое слово своей подруги. Если я не хотел быть зарезанным, мне и думать нечего было о возвращении в Англию.

— Вы намеренно…

Издалека, как сквозь туман, я услышал мягкий голос:

— Если вы позволите мне объяснить, леди Мальверн…

Дживз исчез из столовой и материализовался на ковре в гостиной. Леди Мальверн попыталась превратить его в глыбу льда своим взглядом, но с Дживзом такие номера не проходят. Он взглядонепроницаем.

— Мне кажется, ваша светлость, вы неправильно поняли мистера Вустера, заключив из его слов, что он находился в Нью-Йорке, когда его светлость… увели. Когда мистер Вустер проинформировал вашу светлость о том, что его светлость уехал в Бостон, он руководствовался тем сообщением о местоположении его светлости, которой передал ему я. В то время мистер Вустер гостил у своего друга за городом и ничего не знал о событии, только что упомянутом вашей светлостью.

Леди Мальверн издала горлом звук, похожий на хрюканье. На Дживза это не произвело ни малейшего впечатления.

— Я побоялся, что мистер Вустер огорчится, узнав правду, так как он сильно привязался к его светлости и самозабвенно помогал ему во всём, поэтому я позволил себе вольность сказать мистеру Вустеру, что его светлость уехал в Бостон. Мистеру Вустеру трудно было бы поверить, что его светлость отправился в тюрьму добровольно, руководствуясь самыми возвышенными чувствами, но вашей светлости, которая так хорошо знает своего сына, понять его поступок будет совсем не трудно.

— Что?! — Выпученные глаза леди Мальверн выпучились ещё сильнее. — Вы сказали, лорд Першор отправился в тюрьму добровольно?

— Если разрешите, я объясню, ваша светлость. Мне кажется, прощальные слова вашей светлости произвели неизгладимое впечатление на его светлость. Я часто слышал, как он говорил мистеру Вустеру, что желает во что бы то ни стало выполнить поручение вашей светлости и собрать информацию для книги вашей светлости об Америке. Мистер Вустер подтвердит, что его светлость часто страдал при мысли о том, что он почти ничем не может вам помочь.

— Точно, разрази меня гром! Ещё как страдал! — сказал я.

— Мысль о том, чтобы лично исследовать социальные условия в тюрьме, бросить на них взгляд изнутри, пришла его светлости однажды ночью. Он загорелся этой идеей. Остановить его было невозможно.

Леди Мальверн посмотрела на Дживза, затем на меня, потом опять на Дживза. На лице её отразилось сомнение.

— Естественно, ваша светлость, — сказал Дживз, — куда более разумно предположить, что такой джентльмен, как его светлость, отправился в тюрьму по своей воле, чем считать, что он нарушил закон и был арестован?

Леди Мальверн моргнула. Затем она встала с кресла.

— Мистер Вустер, — сказал она, — примите мои извинения. Я не должна была сомневаться в Уилмоте. Мне ли было не знать его чистую, непорочную душу!

— Точно! — ответил я.

— Завтрак подан, сэр, — сказал Дживз.

Я сел за стол и, всё ещё плохо соображая, начал разбивать яйцо чайной ложкой.

— Дживз, — произнёс я. — Ты просто спаситель.

— Благодарю вас, сэр.

— Ничто не убедило бы тётю Агату, что это не я втянул этого придурка в разгульную жизнь.

— Мне кажется, вы правы, сэр.

Я продолжал рассеянно ковыряться в яйце. Знаете, я был необычайно тронут тем, как Дживз пришёл мне на подмогу. Меня так и подмывало сделать ему что-нибудь хорошее. Какое-то мгновение я колебался, потом решился. Он это заслужил.

— Дживз!

— Сэр?

— Мой цветастый галстук.

— Да, сэр?

— Сожги его.

— Благодарю вас, сэр.

— И ещё, Дживз.

— Да, сэр?

— Возьми такси и купи мне Чудо Белого Дома, такую же, как у президента Кулиджа.

— Большое спасибо, сэр.

Я почувствовал, что родился заново. Я почувствовал, что облака разошлись и всё вернулось на круги своя. Я почувствовал, что понимаю того парня, который в последней главе романа перестал закатывать жене скандалы и всё ей простил. Я почувствовал, что мне хочется сделать тысячу вещей, чтобы показать Дживзу, как я его ценю.

— Дживз, — сказал я, — этого недостаточно. Говори, что ещё тебе надо?

— Если позволите, пятьдесят долларов, сэр.

— Пятьдесят долларов?

— Это даст мне возможность заплатить долг чести, сэр. Я должен деньги его светлости.

— Ты должен лорду Першору пятьдесят долларов?

— Да, сэр. Я случайно встретил его светлость на улице в ту ночь, когда его арестовали. Его светлость был сильно возбуждён и по ошибке принял меня за одного из своих приятелей. Я позволил себе вольность, сэр, поспорить с его светлостью на пятьдесят долларов, что он не засветит проходящему мимо полисмену в глаз. Его светлость с радостью принял пари и выиграл его.

Я вытащил из кармана бумажник и отсчитал сотню.

— Возьми, Дживз, — сказал я. — Знаешь, ты… нет, тебе нет равных!

— Всегда к вашим услугам, сэр.

ГЛАВА 4. Дживз и жмот

Очень часто по утрам, когда я лежу в постели, прихлёбываю чай и наблюдаю за Дживзом, хлопочущим над моими одеяниями, я задумываюсь, как смогу я без него обойтись, если ему, упаси господи, втемяшится в голову меня оставить. По правде говоря, в Нью-Йорке мне не так страшно об этом думать, но в Лондоне волноваться приходится постоянно. Уму непостижимо, как низко пали эти прохвосты, так и норовившие переманить его к себе. Я точно знаю, что Рог Фолджамбл предложил ему вдвое больше, чем я, а Алистер Баингам-Ривз, чей камердинер любил заглаживать складки на брюках сбоку, дошёл до того, что специально заходил ко мне в гости, чтобы посмотреть на Дживза голодным волчьим взглядом. Проклятые пираты!

А дело в том, сами понимаете, что Дживз чертовски компетентный малый. Это заметно в каждом его движении, даже когда он вдевает запонки в рубашку.

Я во всём полагаюсь на Дживза, и он ни разу ещё меня не подвёл. К тому же он частенько напрягал свои мозги, вытягивая из передряг моих друзей, которые постоянно вляпывались то в одну историю, то в другую. Возьмём, к примеру, случай со стариной Бякой и его дядей, старым упрямым ослом.

Произошло это через два-три месяца после того, как я приехал в Америку. Я вернулся домой довольно поздно, и Дживз принёс мне рюмку виски с содовой, которую я всегда пью перед сном.

— Пока вас не было дома, сэр, — сказал он, — к вам заходил мистер Бикерстет.

— Да ну? — произнёс я.

— Дважды, сэр. Он выглядел расстроенным.

— Думаешь, попал в переделку?

— Весьма возможно, сэр.

Я отхлебнул виски. Мне было жаль старину Бяку, но, по правде говоря, я очень обрадовался, что у нас с Дживзом появилась тема для разговора. Видите ли, в то время отношения у нас были несколько натянутыми, потому что мне — уж не знаю, прав я был или нет, — взбрело в голову отрастить усы, а Дживз никак не мог этого пережить. Поймите меня правильно, у меня нет и тени сомнения, что Дживз — дока во всем, что касается одежды, и что к советам его необходимо прислушиваться, но не мог же я, прах его побери, позволить, чтобы он указывал мне, что носить, а что не носить на лице! Малый явно хватил через край. Я часто уступал ему, когда речь шла о пиджаке или галстуке, но как только он посягнул на мою верхнюю губу, я осадил его, как положено, и никаких гвоздей!

— Мистер Бикерстет просил передать, что зайдёт позже, сэр.

— Должно быть, что-то серьезное, Дживз.

— Да, сэр.

Я задумчиво дёрнул себя за ус, увидел, как по телу Дживза пробежала нервная дрожь, и опустил руку, чтобы не обижать беднягу.

— Я прочитал в газете, сэр, что дядя мистера Бикерстета прибывает в Америку на «Кармантике».

— Да?

— Его милость герцог Чизвикский, сэр.

Для меня это было новостью. Я и не подозревал, что дядя Бяки был герцогом. Чудно, как мало приятели знают друг о друге. Я познакомился с Бякой в одной из квартир на площади Вашингтона сразу после того, как приехал в Нью-Йорк. Должно быть, я в то время сильно скучал по дому, потому что, узнав, что Бяка англичанин и к тому же учился со мной в Оксфорде, я сразу почувствовал к нему расположение. Да и вообще он был отличным парнем, и пока мы трепались с ним в углу, где было не слишком много всяких скульпторов и художников, он ещё больше возвысился в моих глазах, необычайно талантливо изобразив бультерьера, от которого кошка драпанула на дерево. Мы здорово подружились, но я ничего о нём не знал, кроме разве того, что он вечно сидел без денег и имел дядю, который время от времени посылал ему какие-то гроши.

— Если герцог Чизвикский его дядя, — спросил я, — почему у него нет титула? Почему он не лорд как-его-там?

— Мистер Бикерстет — сын покойной сестры его милости, сэр, которая вышла замуж за капитана Королевской стражи Ролло Бикерстета.

Дживз знает всё.

— А отец Бяки тоже умер?

— Да, сэр.

— Оставил наследство?

— Нет, сэр.

Я начал понимать, почему у старины Бяки было туго с деньгами. Со стороны может показаться, что, имея дядю герцога, жить можно припеваючи, но Чизвик, владевший половиной Лондона и пятью графствами на севере в придачу, заслужил скандальную славу скряги, каких мало. Насколько и знаю, американцы называют таких людей жмотами. Если родители не оставили Бяке ни цента и он жил только на то, что ему удавалось выуживать из старика герцога, дела его были плохи. Впрочем, это не объясняло, с какой стати я ему вдруг понадобился. Бяка никогда и ни у кого не брал в долг. Он утверждал, что хочет сохранить друзей и потому не щиплет их чисто принципиально.

В этот момент в дверь позвонили, и Дживз выплыл из комнаты.

— Да, сэр, мистер Вустер вернулся, — услышал я и через несколько секунд увидел Бяку. Выглядел он хуже некуда.

— Привет, Бяка, — сказал н. — Дживз передал, что ты меня ищешь. Что стряслось, Бяка?

— Я погорел, Берти. Мне нужен твой совет.

— Валяй, старина.

— Берти, завтра приезжает мой дядя.

— Да, Дживз говорил.

— Видишь ли, он — герцог Чизвикский.

— Да, Дживз говорил.

Бяка выглядел удивлённым.

— Похоже, твой Дживз всё знает.

— Хочешь верь, хочешь нет, но всего несколько минут назад мне пришла в голову та же мысль.

— Я бы не отказался, — мрачно заявил Бяка, — чтобы Дживз знал, как мне вылезти из навозной кучи, куда я вляпался по уши.

— Мистер Бикерстет по уши вляпался в навозную кучу, Дживз, — сказал я. — Он хочет, чтобы ты пошевелил мозгами и помог ему оттуда вылезти.

Бяка посмотрел на меня с сомнением.

— Знаешь, Берти, это всё-таки личное, ну, сам понимаешь.

— Не бери в голову, старина. Могу поспорить, Дживз знает, в чём тут дело. Верно, Дживз?

— Да, сэр.

— А? — растерянно спросил Бяка.

— Вы можете меня поправить, сэр, но, насколько я осведомлён, ваша дилемма заключается в том, что вы не представляете себе, как объяснить его милости, почему вы находитесь в Нью-Йорке, а не в Колорадо.

Бяку качнуло, как корабль в шторм.

— Откуда, прах побери, ты это знаешь?

— Я случайно разговорился с дворецким его милости перед тем, как мы покинули Англию. Он сообщил мне, что, проходя мимо библиотеки, невольно слышал ваш разговор с его милостью.

Бяка рассмеялся замогильным смехом.

— Ну, раз про меня всё всем известно, я не буду темнить. Старик меня выпер, Берти, сказал, что я — безмозглый бездельник. Он согласился выдавать мне какие-то крохи, если я отправлюсь в эту дыру под названием Колорадо, чтобы заняться там то ли посевами, то ли скотом, то ли ещё чем на ферме, ранчо или ещё где-нибудь. Послушай, ты можешь себе представить, что я скачу на лошади, преследуя какую-то корову? Но, как бы это сказать, от денег я тоже не мог отказаться.

— Старина, я прекрасно тебя понимаю.

— Ну вот, я попал в Нью-Йорк, а так как он показался мне вполне сносным городом, я решил, что самое разумное будет здесь и остаться. Я дал дяде телеграмму, что мне подфартило с работой, и попросил разрешения не ездить ни на какие ранчо. Он написал мне, что не возражает, и на этом всё закончилось. Сам понимаешь, у меня и в мыслях не было, что он припрётся сюда собственной персоной. Что, пропади всё пропадом, мне делать, Берти?

— Дживз, — сказал я, — что, пропади всё пропадом, делать мистеру Бикерстету?

— Видишь ли, — продолжал Бяка, — я получил от него телеграмму, где он сообщает, что намерен остановиться у меня — должно быть, чтобы не платить за гостиницу. По правде говоря, в письмах я всегда делал вид, что дела у меня идут лучше не придумаешь. Я не могу поселить его в меблированной комнате в пансионе!

— Придумал что-нибудь, Дживз? — спросил я.

— В какой мере, если мой вопрос не покажется вам неделикатным, сэр, вы готовы оказать помощь мистеру Бикерстету?

— Бяка, старина, естественно, я сделаю для тебя всё, что могу.

— В таком случае, сэр, осмелюсь предложить вам одолжить…

— Нет, будь оно неладно! — твёрдо заявил Бяка. — Я ни разу не клянчил у тебя, Берти, и сейчас тоже не собираюсь этого делать. Может, я и бездельник, но горжусь тем, что не должен ни пенса ни одной живой душе, за исключением, разумеется, торговцев всякой всячиной.

— Я намеревался предложить вам, сэр, одолжить мистеру Бикерстету свою квартиру. Мистер Бикерстет может сделать вид, что он — её владелец. Я, с вашего разрешения, прикинусь камердинером мистера Бикерстета. Вы скажете, что проживаете здесь временно, как гость мистера Бикерстета. Его милость займёт вторую свободную спальню. Мне кажется, мой план не вызовет ваших возражений, сэр.

Бяка перестал раскачиваться и уставился на Дживза с открытым ртом.

— Я посоветовал бы отправить его милости телеграмму на борт парохода с уведомлением о перемене адреса. Мистер Бикерстет может встретить его милость на пирсе и сразу же привезти в квартиру. Вас устраивает такое решение вопроса, сэр?

— Вне всяких сомнений.

— Благодарю вас, сэр.

Бяка следил за Дживзом до тех пор, пока дверь за ним не закрылась.

— Как это у него получается, Берти? — спросил он. — Хочешь скажу, что я по этому поводу думаю? По-моему, все дело в форме его головы. Ты когда-нибудь обращал внимание на его голову, Берти, старина? Она торчит сзади!

На следующее утро я поднялся ни свет ни заря, чтобы быть в полной боевой готовности к приезду важного гостя. По опыту я знал, что океанские лайнеры швартуются в ранний до неприличия час, поэтому после девяти, выпив чай и одевшись, я высунулся из окна и стал высматривать Баку и его дядю. Утро выдалось тихое и прекрасное, такое, знаете ли, что любого прохвоста могло заставить задуматься о своей душе, и я только начал размышлять над смыслом жизни, как услышал внизу дикую перебранку. Под моими окнами остановилось такси, и вылезший оттуда старикан в цилиндре вопил как резаный. Насколько я понял, он пытался убедить таксиста взять деньги не по нью-йоркской, а по лондонской таксе, а таксист, казалось, впервые в жизни узнал о существовании Лондона, а узнав, остался о нём весьма невысокого мнения. Старикан крикнул, что в Лондоне поездка стоила бы ему не больше шиллинга, после чего таксист послал его в Лондон. Я окликнул Дживза.

— Герцог приехал, Дживз.

— Да, сэр?

— Открой дверь, он сейчас позвонит.

Дживз исчез и через минуту вернулся со стариком.

— Здравствуйте, сэр, — сказал я, радушно улыбаясь. — Ваш племянник уехал вас встречать. Наверное, вы разминулись. Меня зовут Вустер, знаете ли. Я лучший друг Бяки и всё такое. Я временно у него остановился. Не желаете ли чашечку чая? Дживз, принеси чашечку чая.

Старикан утонул в кресле и завертел головой, осматривая гостиную.

— Неужели эта шикарная квартира принадлежит моему племяннику Френсису?

— Точно.

— Должно быть, он дорого за неё платит.

— Ну, немало, конечно. В Нью-Йорке всё стоит недёшево, знаете ли.

Он застонал. Дживз незаметно появился с чашкой чая. Старикан отхлебнул глоток, смачивая пересохшее от криков горло, и удовлетворённо кивнул.

— Ужасная страна, мистер Вустер! Ужасная! Восемь шиллингов за поездку на такси. Безобразие! — Он снова завертел головой. Казалось, гостиная привлекала его, как удав кролика. — Вы случайно не знаете, мистер Вустер, сколько мой племянник платит за эту квартиру?

— Кажется, около двухсот долларов.

— Что?! Сорок фунтов в месяц?

Я начал понимать, что если я сейчас не совру что-нибудь правдоподобное, наш план с треском провалится. Мысли герцога понять было нетрудно. Он пытался увязать всю эту роскошь с тем, что он знал о бедном Бяке. И поверьте мне на слово, увязать это было практически невозможно, потому что Бяка — парень хоть куда и к тому же бесподобно подражающий бультерьерам и кошкам — во многих отношениях был непроходимым тупицей, хорошо разбиравшемся разве что в нижнем мужском белье.

— Наверное, вам покажется это странным, — сказал я, — но Нью-Йорк, знаете ли, вроде как подхлёстывает парней, заставляет их крутиться с утра до вечера. Должно быть, воздух тут такой. Может, когда вы знали Бяку, он и был растяпой, но сейчас всё круто переменилось. Такой деловой стал, спасу нет. В финансовых кругах его давно держат за своего.

— Поразительно! А какое дело открыл мой племянник, мистер Вустер?

— О, самое обычное, знаете ли. Такое же, как у Рокфеллера и всех прочих.

— Я бочком скользнул к двери. — Мне очень жаль, что я вынужден вас покинуть, но у меня назначена встреча, и всё такое.

Выйдя из лифта, я увидел Бяку, сломя голову несущегося по улице.

— Привет, Берти. Я его прозевал. Он приехал?

— Сидит наверху и пьёт чай.

— Ну и как?

— Старина, он просто в восторге.

— Блеск! Я помчался. Салют, Берти, старичок. Увидимся позже.

— Держи хвост трубой, Бяка, старина.

Он запрыгнул в лифт, как жизнерадостный молодой козлик, а я отправился в клуб, уселся у окна и стал глазеть на машины, которые шли в одну сторону и возвращались в другую. Был ранний вечер, когда я вернулся домой, чтобы переодеться к обеду.

— Куда все подевались, Дживз? — спросил я, убедившись, что в квартире никого нет. — Вышли прогуляться?

— Его милость захотел осмотреть достопримечательности города, сэр. Мистер Бикерстет служит ему провожатым. В первую очередь они отправились к гробнице Гранта.

— Должно быть, мистер Бикерстет на седьмом небе, что?

— Сэр?

— Я хочу сказать, мистер Бикерстет, наверное, сам не свой от счастья.

— Не совсем, сэр.

— А что такое?

— План, который я осмелился предложить мистеру Бикерстету и вам, к сожалению, оказался неудовлетворительным.

— Разве герцог не поверил, что у Бяки дела идут лучше некуда?

— К сожалению, поверил, сэр. И тут же прекратил выплачивать ему ежемесячное пособие, заявив, что мистер Бикерстет зарабатывает много денег и поэтому не нуждается в дополнительных средствах.

— Святые угодники и их тётушка, Дживз! Это ужасно!

— Весьма неприятно, сэр.

— Я не ожидал ничего подобного!

— Должен признаться, я тоже не предвидел такого исхода, сэр.

— Наверное, Бяка совсем пал духом.

— Мистер Бикерстет выглядел весьма расстроенным, сэр.

Мне до боли в сердце стало жаль несчастного страдальца.

— Мы должны что-то предпринять, Дживз.

— Да, сэр.

— Ты можешь что-нибудь придумать?

— В данный момент нет, сэр.

— Неужели ему нельзя помочь?

— Мой бывший хозяин, лорд Бриджвуд, сэр, — по-моему, я упоминал о нём раньше, — любил повторять, что из любого положения есть выход. Несомненно, рано или поздно нам удастся решить проблему мистера Бикерстета, сэр.

— Давай, Дживз, действуй!

— Сделаю всё возможное, сэр.

Я пошёл переодеваться. Если хотите знать, как сильно я огорчился, могу сказать вам, что я чуть было не надел к обычному костюму белый галстук, но, к счастью, вовремя заметил свою оплошность. Затем я отправился в ресторан, но не для того, чтобы поесть, — во-первых, у меня пропал аппетит, а во-вторых, мне казалось неприличным набивать себе желудок, когда Бяка лишился последнего куска хлеба, — а просто потому, что хотелось побыть на людях.

Когда я вернулся домой, старикан Чизвик уже спал, а Бяка, сгорбившись, сидел в кресле, изо рта у него свисала сигарета, и он смотрел в пол отсутствующим взглядом.

— Чертовски неприятно, старичок, что? — сказал я.

Он поднял бокал и осушил его одним глотком, не заметив, что в нём не было ни капли жидкости.

— Это конец, Берти, — сказал он и вновь осушил тот же самый бокал. Не похоже было, что ему полегчало. — Если б только он приехал на неделю позже, Берти! Я должен был получить очередное пособие в субботу. Я б вложил деньги в одно дело, о котором прочитал в объявлении. Стопроцентный верняк! Оказывается, можно грести монеты лопатой, затратив всего несколько долларов на организацию птицефермы. Курицы, это просто здорово! — Глаза у него загорелись, потом вновь потухли. — Что толку болтать, — угрюмо сказал он, — когда у меня нет ни цента наличными.

— Ты же знаешь, Бяка, старина, одно твоё слово, и я к твоим услугам.

— Большое спасибо, Берти, но я не собираюсь на тебе паразитировать.

Так уж устроен мир. Парни, которым ты с удовольствием дашь в долг, ничего у тебя не берут, а парни, которым ты не хочешь давать в долг, делают всё, чтобы тебя выпотрошить, разве что не ставят на голову и не трясут за ноги. Я относился к числу тех, у кого проблем с деньгами никогда не было, и поэтому очень хорошо знал разного рода деятелей, которым не хотел давать в долг. Помнится, в Лондоне мне не раз приходилось улепётывать от очередного вымогателя по Пикаддили, слыша за спиной громкое дыхание и отчаянные оклики. Всю жизнь мне приходилось раскошеливаться на прохвостов, которые трясли меня при каждом удобном случае, а сейчас я готов был осыпать дублонами, а он не хотел брать у меня деньги ни за какие деньги.

— Что ж, когда у нас осталась одна надежда.

— Какая ещё надежда?

— Дживз!

— Сэр?

Я оглянулся. Дживз стоял позади меня, излучая бодрость и энергию. Нет, я никогда не пойму, как ему удается материализовываться. Представьте, что вы спокойно сидите в кресле, думая о смысле жизни, а затем поднимаете голову и видите его перед собой. Бедный Бяка поперхнулся от неожиданности. Сейчас-то я привык к Дживзу, но в первые дни я часто прикусывал язык, подпрыгивая чуть ли не до потолка, когда он внезапно появлялся ниоткуда.

— Вы меня звали, сэр?

— А, вот ты где!

— Да, сэр.

— Что-нибудь придумал, Дживз?

— О да, сэр. Я надеюсь, мне удалось найти решение проблемы, о которой мы говорили, сэр. Если вы позволите мне некоторую вольность, сэр, я замечу, что мы недооценили его милость как источник дохода.

Бяка рассмеялся. В книгах такой смех называется саркастическим, я сам читал, но мне он напомнил кашель чахоточных.

— Я не имел в виду, сэр, — пояснил Дживз, — что господина герцога можно уговорить расстаться с деньгами. Я позволил себе рассматривать его милость — простите за кажущуюся нескромность, сэр, — как своего рода собственность, которую можно превратить в капитал.

Бяка беспомощно на меня посмотрел. Должен признаться, я тоже ничего толком но понял.

— Ты не мог бы объяснить попроще, Дживз?

— По сути, сэр, я имею в виду следующее: его милость, в определённом смысле, — выдающаяся личность. Жители этой страны, о чём вам хорошо известно, сэр, очень любят обмениваться рукопожатиями с выдающимися личностями. Мне пришло в голову, что мистер Бикерстет или вы знаете людей, готовых заплатить — скажем, два-три доллара — за привилегию быть представленными его милости.

На Бяку этот план не произвёл должного впечатления.

— Ты хочешь сказать, найдутся болваны, которые захотят пожать руку дяде за наличные?

— У меня есть тётя, сэр, которая дала одному молодому человеку пять шиллингов за то, что он привёл к ней на воскресный чай киноактёра. Это возвысило её в глазах соседей.

Бяка заколебался.

— Если ты считаешь, кто-то согласится…

— Я убеждён в этом, сэр.

— А ты как думаешь, Берти?

— Старина, я — за. Двух мнений быть не может. Толковый план.

— Спасибо, сэр. Я вам больше не нужен? Спокойной ночи, сэр.

И он исчез, а мы с Бякой принялись обсуждать детали.

Пока мы не открыли своего дела, пытаясь запродать старикана герцога, я даже не подозревал, какую ужасную чёрную работу приходится выполнять на фондовой бирже бедолагам, которые пытаются всучить акции и всё такое прочее людям, не желающим расставаться с деньгами ни за какие коврижки. Теперь, когда я читаю в финансовых новостях: «На бирже всё спокойно», я от души сочувствую бедным трудягам, потому что по собственному опыту знаю цену этому спокойствию. Вы не поверите, как трудно было заинтересовать народ в старикане Чизвике. К концу недели в нашем списке значился всего один человек

— хозяин деликатесной лавки с площади Вашингтона, — да и тот вместо наличных предлагал ветчину, так что нас это не устроило. Луч надежды забрезжил, когда брат ростовщика, у которого Бяка постоянно закладывал вещи, предложил десять долларов за знакомство с Чизвиком, но сделка не состоялась, так как выяснилось, что парень был анархистом, и не столько хотел пожать герцогу руку, сколько отдубасить его, чтоб другим неповадно было. К слову, Бяка вцепился в эту десятку, как клещ, утверждая, что события должны идти своим чередом, и мне с трудом удалось отговорить его от опрометчивого шага. По-моему, он до сих пор считает, что анархист был рисковым парнем, желавшим облагодетельствовать человечество.

Я считаю, мы так и остались бы с носом, если бы не Дживз. Нет сомнения, он — единственный и неповторимый. Умом, находчивостью Дживз кого хочешь за пояс заткнёт. Однажды утром он скользнул в спальню с чашкой чаю и сразу взял быка за рога.

— Могу я поговорить с вами относительно дела его милости, сэр?

— Всё отменяется, Дживз. Мы больше этим не занимаемся.

— Сэр?

— Ничего не вышло. Нам не удалось найти ни одного клиента.

— Если не возражаете, эту сторону дела я возьму на себя, сэр.

— Неужели ты знаешь придурков, готовых выложить наличные?

— Да, сэр. Восемьдесят семь джентльменов из Бэрдсбурга, сэр.

Я подскочил и пролил чай на постель.

— Из Бэрдсбурга?

— Из Бэрдсбурга, штат Миссури, сэр.

— Откуда ты их знаешь?

— Вчера вечером, сэр, когда вы сказали мне, что вас не будет дома, я пошёл на театральное представление и в перерыве между актами разговорился с человеком, сидевшим рядом со мной. Я обратил внимание, что к лацкану его фрака приколот большой голубой значок с надписью красными буквами: «Вперёд, Бэрдсбург», — украшение, отнюдь не соответствующее вечернему костюму джентльмена. К своему удивлению, я заметил, что половина зрителей в зале носила точно такие же значки. Я попросил своего собеседника объяснить мне, в чём дело, и получил ответ, что восемьдесят семь человек из Бэрдсбурга, штат Миссури, приехали в Нью-Йорк на экскурсию. Далее джентльмен довольно долго рассказывал мне о программе их развлечений и похвастался, что недавно их депутацию представили известному боксёру, который каждому из них пожал руку. Как вы понимаете, сэр, я тут же подумал о его милости и договорился — разумеется, в том случае, если будет получено ваше согласие, — что завтра утром их представят господину герцогу.

Я был поражён.

— Восемьдесят семь, Дживз! Почём с головы?

— Я был вынужден сделать скидку на опт, сэр. В конечном итоге мы сошлись на ста пятидесяти долларах.

Я задумался.

— Деньги вперёд?

— Нет, сэр. Я попытался получить аванс, но у меня ничего не вышло.

— Ладно, неважно. Когда нам заплатят, я добавлю своих денег. Скажем, до пятисот долларов. Бяка ничего не узнает. Как ты думаешь, Дживз, мистер Бикерстет заподозрит неладное, если я отдам ему пятьсот долларов?

— Вряд ли, сэр. Мистер Бикерстет очень приятный молодой человек, но не слишком смышлёный.

— Значит, решено. После завтрака сбегай в банк и добудь мне денег.

— Да, сэр.

— Знаешь, Дживз, ты просто чудо.

— Благодарю вас, сэр.

— Ну, вроде бы всё.

— Слушаюсь, сэр.

Сразу после завтрака я отозвал Бяку в сторонку и сообщил ему хорошие новости. Бедняга чуть не расплакался и тут же бросился в гостиную, где старикан Чизвик сидел и читал юмористический журнал с угрюмым выражением на лице.

— Дядя, — обратился к нему Бяка, — ты не занят завтра утром? Понимаешь, я хотел познакомить тебя со своими друзьями.

Чизвик подозрительно покосился на своего племянника.

— Среди них будут репортёры?

— Репортёры? Почему репортёры?

— Я категорически отказываюсь давать интервью. Пароход не успел пришвартоваться, как меня окружили молодые люди бандитского вида и назойливо стали задавать всякие дурацкие вопросы. Безобразие! Я больше не намерен терпеть подобной наглости!

— Нет, нет, дядя, все будет в ажуре. Среди моих друзей нет ни одного газетчика.

— В таком случае рад буду с ними познакомиться.

— Ты ведь пожмёшь им руки, ну и всё такое?

— Естественно, моё поведение будет соответствовать общепринятым нормам. Бяка поблагодарил его от всего сердца и отправился со мной в клуб на ленч, за которым, не закрывая рта ни на секунду, рассказывал о курицах, инкубаторах и прочей дряни.

После долгих размышлений мы решили впускать к герцогу по десять туземцев из Бэрдсбурга за раз. Дживз привёл к нам своего театрального знакомого, и мы всё с ним обговорили. Он был довольно приличным парнем, хоть и оказался жутким болтуном, так и норовившим перевести разговор на новую систему канализации в своём родном городе. В конце концов мы договорились, что даём им час времени, по семь минут на каждую группу, и что в конце каждого периода Дживз будет заходить в комнату и многозначительно кашлять. Затем мы расстались, обменявшись, как полагается, любезностями: парень из Бэрдсбурга пригласил нас посетить их город и осмотреть новую систему канализации, а мы поблагодарили его за приглашение.

На следующий день мы принимали депутацию. В первой группе был наш знакомый, специалист по канализации, и ещё девять человек, похожих на него как две капли воды. У каждого из них был проницательный взгляд и деловой вид, словно они с детства работали в конторе, норовя попасться на глаза своему боссу. Они обменялись со стариканом рукопожатиями и остались очень довольны собой — за исключением, пожалуй, одного парня, который всё время хмурился.

— Что бы вы хотели пожелать Бэрдсбургу, герцог? — спросил наш знакомый.

Старикан опешил.

— Я никогда не был в Бэрдсбурге.

Специалист по канализации явно расстроился.

— Вам следовало бы нанести нам визит, — сказал он. — Бэрдсбург — самый перспективный город в Америке. Вперёд, Бэрдсбург!

— Вперёд, Бэрдсбург! — радостно подхватил хор голосов.

Парень, который всё время хмурился, внезапно заговорил.

— Эй!

Физиономия у него была круглая, глаза решительно блестели, а подбородок выдавался вперёд.

— Как бизнесмен, — сказал он, — только поймите меня правильно, я никого не обвиняю и ещё раз подчёркиваю, что говорю исключительно как бизнесмен, — я считаю, что джентльмен должен для порядка подтвердить перед свидетелями, что он — герцог.

— Что вы хотите этим сказать, сэр? — вскричал старикан, медленно багровея.

— Только не обижайтесь, бизнес есть бизнес. Заметьте, я ничего такого не утверждаю, хотя многое кажется мне странным. Насколько я понял, вот этого джентльмена зовут мистер Бикерстет. Если вы герцог Чизвикский, почему он не лорд Перси как-его? Я читывал английские романы, мне известно, как там у вас бывает.

— Это чудовищно!

— Ну-ну, не надо так распаляться. Я всего лишь задал вам вопрос, потому что имею право знать, кто вы такой на самом деле. Вы собираетесь получить с нас деньги, а прежде чем купить товар, надо видеть, за что платишь. Всё должно быть по-честному.

Специалист по канализации кивнул.

— Вы абсолютно правы, Симмз. Я как-то совсем упустил этот момент из виду, когда договаривался. Видите ли, джентльмен, каждый бизнесмен имеет право на определённые гарантии. Мы платим мистеру Бикерстету сто пятьдесят долларов и, естественно, хотим знать правду.

Старикан бросил на Бяку испытующий взгляд, затем повернулся к специалисту по канализации.

— Уверяю вас, мне ничего об этом не известно, — очень вежливо произнёс он. — Я буду чрезвычайно признателен, если вы объясните мне, в чём дело.

— Согласно договору с мистером Бикерстетом, восемьдесят семь жителей Бэрдсбурга получили привилегию пожать вам руку за определённую плату. Мистер Симмз — и я к нему присоединяюсь — считает, что мы не можем полагаться на одно слово мистера Бикерстета — ведь мы его совсем не знаем, — который утверждает, что вы — герцог Чизвикский.

Старикан с трудом проглотил слюну.

— Позвольте уверить вас в том, сэр, — сказал он каким-то чудным голосом,

— что я — герцог Чизвикский.

— Ну, тогда всё в порядке, — с облегчением заявил специалист по канализации. — Этого нам достаточно. Можно продолжать.

— Мне очень жаль, — сказал Чизвик, — но я не могу продолжать. Я немного устал. Вам придётся меня извинить.

— Но семьдесят семь наших парней стоят за углом и ждут своей очереди, герцог!

— Боюсь, мне придется их разочаровать.

— В таком случае наша сделка будет расторгнута.

— Я предлагаю вам обсудить этот вопрос с моим племянником.

Специалист по канализации явно разволновался.

— Может, вы всё-таки встретитесь с нашими ребятами?

— Нет!

— Что ж, тогда мы пойдём.

Когда мы остались одни, наступила тишина. Потом старикан Чизвик повернулся к Бяке.

— Ну?

Бяка, казалось, проглотил язык.

— Тот человек сказал правду?

— Да, дядя.

— Зачем ты это сделал?

Бяка, по— видимому, находился в полной прострации, поэтому я решил прийти ему на помощь.

— Послушай, старина, по-моему, тебе надо сказать дяде правду.

Адамово яблоко бедолаги несколько раз подпрыгнуло, затем он заговорил.

— Понимаешь, дядя, ты лишил меня пособия, а мне позарез понадобились наличные, чтобы организовать птицеферму. Я хочу сказать, это стопроцентный верняк, и всего за несколько долларов. Сначала ты покупаешь курицу, а потом она начинает нести по одному яйцу семь дней в неделю, и ты продаёшь эти яйца, скажем, по семьдесят пять центов за штуку. Курица сразу же себя оправдывает. Прибыль…

— Что за чушь ты несёшь? Какая курица? Ты дал мне понять, что твои дела идут более чем успешно!

— Старина Бяка несколько преувеличил, — снова вмешался я, решив не бросать друга в беде. — Ваш племянник, знаете ли, целиком зависит от этого вашего пособия, и когда вы перестали его выплачивать, бедняга попал впросак и решил немного подзаработать. Вот мы и придумали план с рукопожатиями.

— Значит, ты мне солгал! Ты намеренно обманул меня, прикинувшись деловым человеком!

— Бедный Бяка не хотел ехать на ранчо, — объяснил я. — Ему, знаете ли, не нравятся коровы и лошади, но в курицах он уверен на все сто. И если б вы немного помогли ему…

— После того, что произошло? После того, как он выставил меня на посмешище? Ни цента!

— Но…

— Ни цента!

Внезапно я услышал, как позади меня кто-то почтительно кашлянул.

— Если позволите, сэр, я могу внести одно предложение. Если мистеру Бикерстету срочно понадобились наличные и он не знает, где их достать, ему не составит труда получить необходимую сумму, рассказав о событиях, происшедших сегодня утром, репортёру одной из центральных газет, специализирующихся на скандальной светской хронике.

— Боже праведный! — сказал я.

— Будь я проклят! — сказал Бяка.

— Великие небеса! — сказал старикан Чизвик.

— Слушаюсь, сэр, — сказал Дживз.

Глаза у Бяки заблестели, и он резко повернулся к своему дяде.

— Дживз абсолютно прав! Так я и сделаю! «Кроникл» оторвёт у меня эту историю с руками и ногами. Они заплатят столько, сколько я захочу!

Из горла старикана вырвалось нечто среднее между стоном и воем.

— Френсис, я категорически запрещаю тебе обращаться в газету!

— Тебе хорошо говорить, — сказал Бяка, воодушевляясь всё больше и больше,

— но если мне негде взять денег…

— Подожди! Э-э-э, подожди, мой мальчик! Ты такой нетерпеливый! Быть может, мы с тобой что-нибудь придумаем…

— Я не поеду ни на какое дурацкое ранчо!

— Нет, конечно, нет! Нет, нет, мой мальчик! У меня и в мыслях этого не было! Я… я думаю, — на мгновение он заколебался, — я думаю, лучше всего будет, если ты вернёшься со мной в Англию. Я… я могу… мне кажется, что у тебя получится… э-э-э… воспользоваться твоими услугами в качестве моего личного секретаря.

— Это мне подходит.

— Естественно, я не буду платить тебе жалования, но, как ты знаешь, в политической жизни Англии личный секретарь пользуется всеми привилегиями…

— Единственная привилегия, которой я намерен воспользоваться, — твёрдо сказал Бяка, — это пятьсот фунтов стерлингов в год, выплачиваемых мне ежеквартально.

— Мой дорогой мальчик!

— И ни пенсом меньше!

— Но, Френсис, подумай о тех великолепных возможностях, которые перед тобой откроются, когда ты станешь моим личным секретарём. Ты наберёшься опыта, станешь тонким политиком, короче, э-э-э, окажешься в исключительно выгодном положении, которое полностью компенсирует тебе отсутствие жалования.

— Пять сотен в год! — заявил Бяка, смакуя каждое слово. — И вообще, эта сумма — ничто по сравнению с тем, что я мог бы заколотить, организовав птицеферму. Сам посуди. Допустим, у тебя есть дюжина куриц. Каждая курица родит дюжину цыплят. Потом цыплята вырастут, станут курицами и тоже начнут рожать цыплят, а затем все они начнут нести яйца! Да это целое состояние! За яйца в Америке можно получить всё, что угодно. Парни выдерживают их на морозе год за годом и ни за какие деньги не соглашаются продавать их дешевле, чем по доллару за штуку. Неужели ты думаешь, я откажусь стать миллионером меньше чем за пятьсот весёлых в год, что?

На мгновение лицо старого Чизвика нервно задёргалось, потом он сдался.

— Хорошо, мой мальчик, — сдавленным голосом сказал он.

— Ну и чудненько! — заявил Бяка. — Считай, я тоже согласен.

— Дживз, — сказал я. Бяка со стариканом отправились в ресторан, чтобы отпраздновать Бякино назначение на новую должность. — Дживз, ты превзошёл самого себя.

— Благодарю вас, сэр.

— Ума не приложу, как тебе это удаётся.

— Да, сэр?

— Жаль только, что тебе ничего не перепало.

— Насколько я понял из слов мистера Бикерстета, сэр, он намеревается вознаградить меня за мои скромные усилия несколько позже, когда у него появится такая возможность.

— Этого недостаточно, Дживз!

— Сэр?

Мне, как вы сами понимаете, не хотелось ему уступать, но другого способа отблагодарить честного малого я не знал.

— Принеси мои бритвенные принадлежности.

Глаза его радостно вспыхнули, но на лице отразилось сомнение.

— Осмелюсь спросить зачем, сэр?

— И сбрей мои усы.

На мгновение наступила тишина. Я видел, что он был тронут до слёз.

— Большое, большое спасибо, сэр. — сказал Дживз приглушённым голосом.

ГЛАВА 5. Тётушка и лежебока

Теперь, когда всё закончилось, я могу откровенно вам признаться, что в деле Рокметеллера Тодда бывали минуты, когда я думал, что Дживз меня подведёт. Глупо, конечно, тем более, что я достаточно хорошо его знаю, но тем не менее подобные мысли не раз приходили мне в голову. По правде говоря, какое-то время я вообще был уверен, что Дживз дал маху.

История Рока Тодда началась ранним весенним утром. Я лежал в постели, восстанавливая своё здоровье девятичасовым крепким сном без сновидений, когда кто-то ткнул меня под рёбра и начал трясти за плечо самым возмутительным образом. С трудом продрав глаза и всё ещё туго соображая, я увидел Рока и первым делом решил, что мне приснился кошмарный сон.

Видите ли, Рок жил где-то на Лонг-Айленде, во многих милях от Нью-Йорка, и дело не только в этом; много раз он говорил мне, что никогда не встаёт раньше двенадцати и редко раньше часу. Будучи самым ленивым молодым человеком во всей Америке, он избрал себе профессию, которая позволяла ему бездельничать, сколько влезет. Дело в том, что Рок был поэтом. По крайней мере, если он чем-то и занимался, так это писал поэмы, но основную часть времени, насколько я мог судить, он проводил в своего рода трансе. Однажды Рок сказал мне, что может часами сидеть на заборе и наблюдать за червяком, гадая, что ему, червяку, нужно в этом мире.

Рок идеально отрегулировал свою жизнь. Примерно раз в месяц он тратил три дня на то, чтобы написать несколько поэм, а остальные триста двадцать девять дней в году отдыхал. Я никогда не думал, что поэзия может прокормить, даже если вести такой образ жизни, какой вёл Рок, но, по-видимому, достаточно избегать рифм как огня и при этом призывать молодое поколение вкалывать, не жалея сил, чтобы американские издатели стали драться за право тебя напечатать. Как-то Рок показал мне одно из своих произведений. Оно начиналось следующим образом:

Там было ещё три куплета, и вся эта хреновина была напечатана на обложке журнала по краям, а в центре стоял полуголый мужчина с мускулами, радостно глядевший на солнце. Рок сказал, что ему заплатили за поэму сто долларов, после чего он целый месяц валялся в постели до четырёх.

О будущем ему можно было особо не беспокоиться, так как где-то в Иллинойсе он имел про запас богатую тётушку. Для меня всегда оставалось загадкой, почему так много моих приятелей зависят от своих дядей и тётей. Взять, к примеру, Бяку и герцога Чизвикского, или Корку, который находился на иждивении Александра Уорпла, птичьего специалиста, пока они не рассорились. А скоро я расскажу вам историю моего ближайшего друга Оливера Сипперли, чья тётя живет в Йоркшире. Знаете, это не может быть простым совпадением. Наверное, так задумано. Я имею в виду, Провидение, должно быть, заботится о бедолагах на этом свете, и лично я считаю, что оно поступает абсолютно правильно. Я с детства воспитывался у тёток, которые шпыняли меня почём зря, и поэтому я всегда радуюсь за своих друзей, имеющих более или менее сносных родственников.

Однако я заболтался. Вернёмся к Року и его тёте, проживающей в Иллинойсе. Так вот, если учесть, что беднягу назвали Рокметеллер в её честь (а это само по себе, согласитесь, давало ему право на солидную денежную компенсацию) и что он был единственным её наследником, положение его было достаточно прочным. Он признался мне, что, получив наследство, вообще бросит работать, и добавил что, может быть, когда-нибудь напишет поэму, в которой призовёт всех молодых людей с утра до вечера наслаждаться жизнью, задрав ноги на каминную полку и покуривая трубку.

И этот вот человек спозаранку тыкал меня в рёбра!

— Прочти, Берти! — несвязно выкрикнул он. Я с трудом разглядел, что он машет перед моим лицом каким-то листом бумаги, скорее всего письмом. — Проснись и прочти!

Пока я не выпью с утра чаю и не выкурю сигарету, я не умею читать. Я нашарил на столике кнопку звонка. В спальне появился Дживз, свежий как огурчик. Не представляю себе, как это у него получается.

— Чай, Дживз.

— Слушаюсь, сэр.

Рок всё ещё нависал надо мной, размахивая своим отвратительным письмом.

— Прочти!

— Я не могу. Я ещё не выпил чай.

— Тогда слушай.

— От кого письмо?

— От моей тётушки.

В эту минуту я снова заснул и проснулся, когда он говорил:

— Так что же мне теперь делать?

Дживз вплыл в спальню с подносом, и мне сразу полегчало.

— Рок, старина, прочти всё сначала, — сказал я. — Мне хочется, чтобы Дживз тоже послушал. Тётушка мистера Тодда написала ему какое-то чудное письмо, Дживз, и нам нужен твой совет.

— Слушаюсь, сэр.

Он стоял посередине комнаты, всей своей позой выражая готовность целиком и полностью посвятить себя правому делу. Рок вновь начал читать:

"Мой дорогой Рокметеллер,

Я давно думала и пришла к выводу, что я совершенно напрасно медлила с решением, которое приняла сейчас".

— Что скажешь, Дживз?

— В настоящий момент трудно сказать что-либо определённое, сэр. Несомненно, в дальнейшем всё будет значительно понятнее.

— Продолжай, старина, — произнёс я, пережёвывая хлеб с маслом.

«Ты знаешь, как всю свою жизнь я стремилась приехать в Нью-Йорк и своими глазами увидеть кипучую жизнь этого города, о котором я так много читала. Боюсь, теперь мою мечту осуществить будет невозможно: я старая, дряхлая женщина. У меня совсем не осталось сил».

— Печально, Дживз, что?

— Вне всяких сомнений, сэр.

— Как же, печально! — воскликнул Рок. — Она просто ленива до безобразия. Я был у неё на Рождество, и смею тебя уверить, она пышет здоровьем. Её доктор сказал мне, что с ней всё в порядке, но она без устали твердит о своём безнадёжном состоянии, и ему приходится с ней соглашаться. Тётушка вбила себе в голову, что поездка в Нью-Йорк её убьёт, и поэтому сидит дома, хотя всю жизнь мечтала сюда приехать.

— Совсем как тот парень, чьё сердце в горах скакало за оленем. Я прав, Дживз?

— Ситуации сходные, сэр.

— Продолжай, Рок, старина.

«Не имея возможности наслаждаться чудесами Нью-Йорка лично, я решила, что по крайней мере смогу сделать это с твоей помощью. Эта изумительная мысль пришла мне в голову только вчера, когда я прочитала в воскресном выпуске газеты поэму о молодом человеке, всю свою жизнь тосковавшем по одной вещи и получившем её только на склоне лет, когда он 6ольше не мог ею воспользоваться. Я даже прослезилась и подумала, что ничего не пожалела бы, лишь бы ему помочь».

— Мне не удалось выдавить из неё ни слезинки, — с горечью сказал Рок, отрываясь от письма, — на протяжении десяти лет.

"Ты знаешь что, когда я умру, тебе достанется всё моё состояние, но до сих пор я не считала возможным помогать тебе в финансовом отношении. Сейчас я решила выплачивать тебе содержание, но при одном условии. Мои поверенные будут ежемесячно передавать в твоё распоряжение крупную сумму денег, если ты переедешь в Нью-Йорк и станешь там развлекаться вместо меня. Я хочу, чтобы ты был моим представителем. Я хочу, чтобы ты испытал всё, чего мне уже не суждено испытать. Я хочу, чтобы ты с головой погрузился в сказочно-весёлую жизнь Нью-Йорка. Я хочу, чтобы ты был душой блестящего общества.

И кроме того, я хочу — вернее, настаиваю, — чтобы ты писал мне письма по меньшей мере раз в неделю и рассказывал обо всех своих приключениях. Если моё злосчастное здоровье не позволяет мне самой испытать радости жизни, по крайней мере я удовлетворюсь, наслаждаясь ими из вторых рук. Помни, что меня интересуют мельчайшие подробности, даже те, которые могут показаться тебе тривиальными.

Твоя любящая тётушка Изабель Рокметеллер."

— Что делать? — спросил Рок.

— Что делать? — спросил я.

— Да. Что, чёрт побери, мне делать?

Только сейчас до меня дошло, что старина Рок вёл себя несколько странно, если учесть, что на него с неба свалилась куча денег. С моей точки зрения, он должен был улыбаться до ушей и прыгать до потолка, а не стоять с таким видом, словно судьба съездила ему по физиономии. Его поведение меня поразило.

— Разве ты не рад? — спросил я.

— Рад?

— Если б я был на твоем месте, то визжал бы от восторга. По-моему, тебе крупно повезло.

Он взвыл как волк, дико на меня посмотрел и начал выдавать о Нью-Йорке такое, что я невольно вспомнил Джимми Мунди, который называл себя то ли реформатором, то ли душеспасителем, то ли ещё кем-то, точно не помню. Джимми путешествовал с лекциями по всей стране и недавно прибыл в Нью-Йорк. Несколько дней назад я забежал на полчаса в Мэдисон Сквер Гарден, чтобы его послушать. Можете мне поверить, Джимми не стесняясь высказал Нью-Йорку всё, что он о нем думал, видимо, невзлюбив его с первого взгляда, но, клянусь чем хотите, это просто детский лепет по сравнению с тем, что сейчас говорил о городе Рок.

— Крупно повезло! — вскричал он. — Переехать в Нью-Йорк! Жить в Нью-Йорке! Бросить мой маленький домик ради душной вонючей дыры под названием квартира в этой богом проклятой загнивающей Геенне! Вечер за вечером проводить в толпе, где каждый придурок считает жизнь Пляской Святого Витта и думает, что вовсю развлекается, так как шумит за шестерых, а пьёт за десятерых! Нью-Йорк вызывает у меня отвращение, Берти! Я никогда не приезжал бы сюда, если б мне не надо было встречаться с издателями. Этот город омерзителен. Его душа больна белой горячкой. При одной мысли о том, что мне надо остаться здесь хотя бы на день, меня тошнит. И ты говоришь, что мне крупно повезло!

Я чувствовал себя примерно так, как друзья Лота, которые забежали к нему на огонёк поболтать о всякой всячине и неожиданно услышали критику в адрес Содома и Гоморры. Я даже не подозревал, что старина Рок такой искусный оратор.

— Если я буду жить в Нью-Йорке, это меня убьёт, — продолжал он. — Дышать одним воздухом с шестью миллионами людей! Всё время носить крахмальные воротнички и новые костюмы! Выхо… — Он вздрогнул. — Боже великий! Должно быть, мне придётся каждый вечер переодеваться к обеду! Какой ужас!

Я был шокирован, по-настоящему шокирован.

— Дорогой мой! — с упрёком сказал я.

— Берти, ты всегда переодеваешься к обеду?

— Дживз, — холодно произнёс я, — сколько у нас вечерних туалетов?

— У нас три фрака, сэр, два смокинга…

— Три.

— Практически два, сэр. Если помните, мы не можем носить третий. У нас также имеется семь белых жилетов.

— А рубашек?

— Четыре дюжины, сэр.

— А белых галстуков?

— Первые две полки платяного шкафа отведены под наши белые галстуки, сэр.

Я повернулся к Року.

— Вот видишь?

— Я не согласен! Я не могу согласиться! Я скорее повешусь, чем соглашусь! Откуда, чёрт побери, мне знать, как носят все эти костюмы? Ты хоть понимаешь, что я почти никогда на снимаю пижамы раньше пяти часов пополудни, а затем чаще всего просто надеваю сверху свитер?

Я заметил, что Дживз поморщился. Бедный малый. Эти откровения оскорбляли его в лучших чувствах.

— В таком случае, что ты собираешься делать? — спросил я.

— Именно это я и хотел бы знать.

— В конце концов ты можешь написать тётушке, объяснить ей все обстоятельства и отказаться.

— Могу… если плюну на наследство. Она в два счёта перепишет завещание.

Тут он был прав.

— Что скажешь, Дживз? — спросил я.

Дживз почтительно откашлялся.

— Основное затруднение, сэр, насколько я понимаю, возникло вследствие того, что, согласно условиям договора, мистер Тодд за ежемесячное содержание обязан писать подробные письма мисс Рокметеллер обо всех своих приключениях, а единственный способ добиться желаемого результата, если мистер Тодд не желает жить в Нью-Йорке, заключается в том, чтобы найти ему на замену человека, который ходил бы повсюду и подмечал бы все детали, интересующие мисс Рокметеллер, а затем передавал бы свои заметки мистеру Тодду для литературной обработки — что ему нетрудно будет сделать при его богатом воображении — и дальнейшей отправки мисс Рокметеллер.

Сказав эту фразу на одном дыхании, Дживз умолк.

Рок беспомощно на меня посмотрел. Он не был вскормлен на Дживзе, как я, и, естественно, растерялся.

— Послушай, он не мог бы выражаться яснее, Берти? — сказал Рок. — Сначала мне показалось, я что-то понял, но потом у меня всё перепуталось.

— Дорогой мой, это предельно просто. Я знал, что мы можем положиться на Дживза. Тебе надо попросить кого-нибудь пошляться по городу и записать свои впечатления, которые ты потом литературно обработаешь и пошлёшь своей тётушке. Верно, Дживз?

— Именно так, сэр.

В глазах Рока зажёгся луч надежды. Он изумлённо посмотрел на Дживза, наверняка поражаясь огромному интеллекту славного малого.

— Но к кому мне обратиться? — спросил он. — Тут нужен человек умный и наблюдательный, умеющий подмечать мельчайшие подробности.

— Дживз! — сказал я. — Пусть этим займётся Дживз!

— А он согласится?

— Ты ведь согласишься, Дживз, не правда ли?

Впервые с тех пор, как Дживз у меня появился, я увидел на его лице нечто, напоминающее улыбку. Уголок его рта сдвинулся на четверть дюйма, а рыбьи глаза, обычно созерцавшие мир, лукаво блеснули.

— Я буду рад помочь вам, сэр. Должен признаться, в свой выходной я посетил несколько мест в Нью-Йорке, представляющих интерес, и мне будет крайне приятно продолжить знакомство с ними.

— Прекрасно! Я абсолютно точно знаю, чего хочется твоей тёте, Рок. Она жаждет услышать о кабаре. В первую очередь, Дживз, сходи к Райгельхаймеру. Ресторан на Сорок Второй улице. Его каждый знает.

Дживз покачал головой.

— Простите, сэр. К Райгельхаймеру давно никто не ходит. Сейчас самое модное кабаре — «Шалости на крыше».

— Видишь? — сказал я Року. — Положись на Дживза. Он знает, что делает.

Не часто бывает, что ты сам и те, кто вокруг тебя, счастливы, но мы доказали всему миру, что это возможно. Можно сказать, всем нам подфартило. С самого начала всё сложилось крайне удачно.

Дживз был счастлив потому, что, во-первых, ему нравится упражнять свой гигантский мозг, а во-вторых, он развлекался за чужой счёт, не жалея денег и сил. Однажды вечером я встретил его в «Полуночниках». Он сидел за столиком у танцплощадки и жевал толстую сигару. Лицо его выражало небрежную снисходительность, и он делал какие-то пометки в записной книжке. Если говорить обо мне, я был счастлив тем, что помог Року, которого очень любил. О самом Роке и говорить не приходится. Он был счастлив вдвойне, потому что ничто теперь не мешало ему сидеть на заборе и смотреть на червяков. Что же касается его тётушки, она была на седьмом небе от счастья — иначе не скажешь. Бродвейские впечатления доходили до неё издалека, но ей, видимо, это было всё равно. Первое письмо, которое она прислала Року, состояло из одних восторженных восклицаний. Впрочем, это было неудивительно, потому что Рок, основываясь на заметках Дживза, отправлял ей письма одно чище другого. Чудно! Возьмем, к примеру, меня, человека, знающего толк в жизни, от которой Рока мутит. А теперь возьмём письмо, которое я написал приятелю в Лондон:

"Дорогой Фредди,

Ну вот, я в Нью-Йорке. Неплохой город. Я неплохо провожу время. Кабаре очень даже ничего. Дела у меня идут неплохо. Не знаю, когда вернусь. Как там ребята?

Салют!

Твой Берти.

P.S. Давно не видел старину Теда?"

И ещё учтите, что старина Тед интересовал меня как прошлогодний снег, и я ввернул его, чтобы проклятое письмо получилось хоть чуть длиннее.

А теперь прочтите, что писал на ту же тему Рок:

"Дорогая тётушка Изабель,

Смогу ли я когда-нибудь отблагодарить вас за то, что вы предоставили мне чудесную возможность жить в этом удивительном городе? С каждым днём я восхищаюсь Нью-Йорком всё больше и больше. Особенно хороша Пятая авеню. Одеваются здесь бесподобно."

Далее шло описание нарядов. Я никогда не думал, что Дживз такой дока во всём, что касается одежды.

"Вчера вечером мы с приятелями зашли в «Полуночники». Сначала посмотрели шоу, а после обеда отправились на Сорок Третью улицу. Весёлая подобралась компания. Джорджи Коен присоединился к нам после полуночи и рассказал забавную историю, приключившуюся с Уилли Колье. Фред Стоун забегал на минутку, а Дуг Фэрбэнкс показал нам несколько фокусов, и мы хохотали до слёз. Эд Винн и Лаурет Тэйлор гуляли рядом в своей компании. Шоу в «Полуночниках» мне понравилось. Посылаю тебе программку.

Вчера вечером мы сидели в «Шалостях ни крыше…»

И так далее, и тому подобное. Трудно сосчитать, сколько ярдов бумаги он исписал. Должно быть, тут дело в артистическом темпераменте. Я имею в виду, что парню, сочиняющему поэмы и прочую дребедень, легче добавить перцу в письма, чем мне. Во всяком случае, Рок писал именно то, что требовалось. Я позвал Дживза и поздравил его с успехом.

— Дживз, ты просто чудо!

— Благодарю вас, сэр.

— Ума не приложу, как тебе это удаётся. Я много раз бывал там же, где ты, но помню только, что неплохо провёл время.

— Дело привычки, сэр.

— Уверен, письма мистера Тодда приведут мисс Рокметеллер в восторг, что?

— Несомненно, сэр, — согласился Дживз.

И, пропади всё пропадом, они привели её в восторг! Её восторг, прах его побери, был неописуем! Хотите знать, что случилось? Однажды вечером, примерно через месяц после того, как началась эта история, я сидел в гостиной и курил сигарету, давая отдых своей бедной головушке, когда дверь открылась и голос Дживза нарушил тишину, произведя на меня впечатление разорвавшейся бомбы.

Поймите меня правильно, Дживз никогда не говорит громко и тем более не кричит. У него мягкий спокойный голос, который как бы доносится издалека и тем не менее звучит отчётливо. Но то, что он сказал, заставило меня подпрыгнуть, как молодую газель, учуявшую охотника.

— Мисс Рокметеллер!

В гостиную вошла высокая, крепкого сложения женщина.

Я потерял дар речи, честно в этом признаюсь. Должно быть, Гамлет чувствовал себя так же, как я, когда дух отца нагрянул к нему в гости. Я настолько привык к мысли, что тетушка Рока и Иллинойс неотделимы друг от друга, что сначала не поверил собственным ушам. Затем я посмотрел на Дживза. Он стоял с отрешённым видом, бесчувственная скотина, вместо того чтобы броситься на выручку своему молодому господину.

Тётушка Рока напоминала безнадёжно больную меньше всех, кого я знал, за исключением, пожалуй, тёти Агаты. К слову, она была похожа на тётю Агату как две капли воды. Её внешний вид не оставлял сомнений в том, что она может быть крайне опасна, если её надуть, н внутреннее чутьё подсказывало мне, что она наверняка решит, что её надули, если когда-нибудь узнает, как поступил с ней Рок.

— Доброе утро, — с трудом выдавил из себя я.

— Здравствуйте. Мистер Коен?

— Э-э-э, нет.

— Мистер Фред Стоун?

— Не совсем. Вообще-то меня зовут Вустер, Берти Вустер, знаете ли.

На её лице отразилось разочарование. Прекрасное древнее имя Вустеров ничего не значило в её глазах.

— А где Рокметеллер? — спросила она. — Разве его нет дома?

Она попала в цель с первого выстрела. Я не знал, что ответить. Ничего путного мне в голову не пришло. Ведь не мог же я сказать ей, что Рок остался за городом наблюдать за червяками.

Я едва уловил какой-то тихий звук. Эго был почтительный кашель, с помощью которого Дживз даёт понять, что собирается заговорить несмотря на то, что к нему никто не обращался.

— Если помните, сэр, мистер Тодд уехал утром с друзьями покататься на автомобиле.

— Совершенно верно, Дживз, совершенно верно, — сказал я, бросив взгляд на часы. — Он не говорил, когда вернётся?

— Мистер Тодд дал мне понять, сэр, что приедет очень поздно.

Дживз исчез, а тётушка уселась на стул, который я забыл ей предложить, и посмотрела на меня, как на обглоданную кость, которую собака за ненадобностью утащила из дома, чтобы зарыть на досуге. Моя тётя Агата, проживающая в Англии, часто на меня так смотрит, и каждый раз по моей спине бегают мурашки.

— Неплохо устроились, молодой человек. Скажите, вы друг Рокметеллера?

— О, да, конечно!

— Должно быть, так, раз вы расположились здесь, как у себя дома.

Даю вам честное слово, этот неожиданный удар послал меня в нокаут. Я начисто перестал соображать. Я собирался повести себя как радушный хозяин, и неожиданно оказался в роли незваного гостя. Надеюсь, вы поняли, что голос мисс Рокметеллер выражал отнюдь не радость по поводу того, что я зашёл навестить её племянника. Она разговаривала со мной таким тоном, будто я был чем-то средним между взломщиком и водопроводчиком, который пришёл прочистить засорившуюся ванну. Моё присутствие её раздражало.

Говорить нам больше было не о чем, и я не знаю, чем это всё закончилось бы, если б в голову мне не пришла спасительная мысль. Чай — прекрасная тема для разговора.

— Не хотите ли чашечку чая? — спросил я.

— Чая?

Она сказала это так, словно первый раз в жизни слышала о подобном напитке.

— Нет ничего лучше чашечки чая после долгого путешествия, — объяснил я. — 3дорово подхлёстывает, знаете ли. Взбодряет лучше некуда. Я имею в виду, чай восстанавливает силы, ну и всё такое. Пойду скажу Дживзу.

Я пулей вылетел в коридор и ворвался в каморку Дживза. Малый сидел и читал газету с беспечным видом, словно ничего особенного не произошло.

— Дживз, — сказал я, — нам нужен чай.

— Слушаюсь, сэр.

— Знаешь, Дживз, это уж слишком, что? — Я хотел, чтобы он мне посочувствовал, ну, сами понимаете, в такие минуты легче становится, когда тебя пожалеют. — Она вбила себе в голову, кто квартира принадлежит мистеру Тодду. С чего, пропади всё пропадом, она это взяла?

Джин, держась с большим достоинством, налил воду в чайник.

— Несомненно, мисс Рокметеллер пришла к подобному выводу, — сказал он, — основываясь на письмах мистера Тодда. Если помните, сэр, мы дали обратный адрес этой квартиры. Таким образом, создалось впечатление, что мистер Тодд живёт в центре города.

Я вспомнил. Тогда эта мысль показалась нам очень удачной.

— Да, Дживз, но, знаешь ли, неловко всё получилось. Она смотрит на меня, как на незваного гостя! Великие небеса! Не удивлюсь, если она считает меня нахлебником, который клянчит у её племянника рубашки и напрашивается на бесплатные обеды!

— Вполне вероятно, сэр.

— Куда уж хуже, должен тебе сказать.

— Весьма неприятно, сэр.

— И ещё, Дживз. Что нам делать с мистером Тоддом? Надо как можно скорее вытащить его из Лонг-Айленда. Как только принесёшь чай, пойди и дай ему телеграмму. Пусть срочно приезжает.

— Я уже сделал это, сэр. Я позволил себе написать записку и отослать её с мальчишкой-рассыльным на почту.

— Разрази меня гром, ты обо всём позаботился, Дживз!

— Благодарю вас, сэр. Подать к чаю тосты? Да, сэр. Слушаюсь, сэр.

Я вернулся в гостиную. Она так и сидела на краешке стула, не поменяв позы. Спина у неё была прямая, словно она аршин проглотила, а зонтик в её руках был направлен на меня, как копьё. Когда я вошёл, она одарила меня ещё одним взглядом, от которого мурашки бегают по спине.

И дураку было ясно, что я пришёлся не по душе миссис Рокметеллер. Должно быть, она не могла мне простить, что я не Джордж М. Коен. Согласитесь, это ни в какие ворота не лезет.

— Удивительно, что? — сказал я примерно после пятиминутного молчания, пытаясь хоть как-то наладить с ней отношения.

— Что удивительно?

— Ну, то, что вы приехали, и всё такое.

Она подняла брови и посмотрела на меня поверх очков.

— Вас удивляет, что я приехала навестить своего единственного племянника?

— Нет, нет, что вы! Конечно, нет! Ни в коем случае! Я только хотел сказать…

В этот момент в гостиной материализовался Дживз с чаем. Я был ужасно рад его видеть. Когда ищешь, как выкрутиться из дурацкого положения, лучше всего заняться делом. Я налил ей чай. Она отхлебнула глоток, и, задрожав с головы до ног, поставила чашку на стол.

— Молодой человек, — ледяным тоном спросила тётушка Рока, — неужели вы считаете, что эту бурду можно пить?

— О, конечно! Здорово подхлёстывает, знаете ли.

— Что означает выражение «здорово подхлёстывает»?

— Ну, бодрит, знаете ли. Освежает на все сто. Одним словом, воодушевляет.

— Я не поняла ни единого вашего слова. Скажите, вы англичанин?

— Э-э-э, да.

Она промолчала, но молчание её было таким красноречивым, что я предпочёл бы услышать, как она ругается. Каким-то непонятным образом ей удалось довести до моего сведения, что она не любит англичан вообще и меня в частности.

Пауза затянулась.

Затем я сделал вторую попытку, хотя всё больше склонялся к мнению, что невозможно вести оживлённый разговор тет-а-тет, когда один из собеседников выдавливает из себя слова в час по чайной ложке.

— Вам понравилось в отеле? — спросил я.

— В каком отеле?

— В котором вы остановились.

— Я не останавливалась в отеле.

— Собираетесь погостить у друзей, что?

— Естественно, я буду жить у своего племянника.

Сначала я просто не понял, о чём она говорит, затем меня прошиб холодный пот.

— Как?! Здесь?! — прохрипел я.

— Конечно! Зачем мне куда-то идти?

Внезапно я осознал весь ужас своего положения. Я просто не знал, что мне делать. Если б я объяснил ей, что Рок здесь не живёт, то выдал бы бедолагу с головой, потому что она потребовала бы у меня его адрес, и на этом всё закончилось бы. Я едва успел оправиться от потрясения, как тетушка снова заговорила.

— Вас не затруднит попросить слугу моего племянника приготовить мне постель? Я хочу прилечь.

— Слугу вашего племянника?

— Человека, которого вы назвали Дживзом. Если Рокметеллер уехал на автомобиле, вам необязательно его дожидаться. Как вы понимаете, он захочет побыть со мной наедине, когда вернётся.

Эта женщина меня добила. Я не помню, как вышел из гостиной и очутился в каморке Дживза.

— Дживз! — прошептал я.

— Сэр?

— Подай мне б и с, только покрепче. Я сейчас упаду.

— Слушаюсь, сэр.

— Всё хуже и хуже, Дживз.

— Сэр?

— Она считает тебя слугой мистера Тодда. Она уверена, что квартира и всё в квартире принадлежит мистеру Тодду. Я думаю, тебе ничего не остаётся, как поддерживать её в этом заблуждении, Дживз. Мы не можем ничего ей сказать, потому что она сразу унюхает, что её надули, а мне не хочется подводить мистера Тодда. Кстати, Дживз, она требует, чтобы ты приготовил ей постель.

Он укоризненно на меня посмотрел.

— Вряд ли мне пристало, сэр…

— Знаю, Дживз, знаю. Но прошу, сделай это ради меня. Уж если на то пошло, мне тоже не пристало уходить из собственного дома и снимать номер в отеле. Что?

— Вы намереваетесь жить в отеле, сэр? А во что вы будете одеваться?

— Святые угодники и их тётушка! Об этом я как-то не подумал! Ты не мог бы сложить мне небольшой чемодан, когда она уснёт, и притащить его в «Аврору»?

— Я не премину это сделать, сэр.

— Ну, кажется всё, Дживз. Когда мистер Тодд приедет, скажи ему, где я.

— Слушаюсь, сэр.

Я огляделся по сторонам. Пришла пора расставания. Знаете, мне стало грустно. Я почему-то вспомнил одну мелодраму, где кого-то выкинули за что-то холодной зимой из собственного дома.

— Прощай, Дживз, — сказал я.

— До свидания, сэр.

И я ушёл, спотыкаясь на каждом шагу. Честное слово.

Знаете, я всё больше склоняюсь к мнению, что этот-как-его-там поэт или философ был абсолютно прав, когда утверждал, что каждый парень должен прыгать от радости, если он попал в передрягу. Этот, как его, вообще много чего говорил о страданиях, которые тебя очищают. И ведь так оно и есть. Когда страдаешь, поневоле сочувствуешь ближнему, потому что ты уже подцепил несчастье, а ему это ещё предстоит.

Когда я стоял в одиночестве перед зеркалом в номере отеля, пытаясь самостоятельно повязать галстук, меня вдруг как обухом по голове хватило. Я внезапно понял, что на свете живут толпы парней, вынужденных ухаживать сами за собой, потому что у них нет камердинеров. Я всегда считал Дживза естественным феноменом, но — прах побери! — если задуматься, в мире существует множество молодых людей, которые сами гладят брюки, наливают себе чай по утрам, и так далее, и тому подобное. Знаете, от этой мысли мне стало жутковато. Я хочу сказать, с этого момента я начал понимать, в какой ужасной нужде живут бедняки.

С грехом пополам я оделся. Дживз ничего не забыл, в чемодане лежало всё необходимое — до последней запонки. Честно говоря, от этого моё настроение только ухудшилось. Я загрустил ещё больше, как будто — не помню, кто это сказал, — получил послание с того света.

Я пообедал в маленьком ресторанчике, затем отправился на какое-то представление, но мне всё было безразлично. У меня просто не осталось сил, чтобы пойти поужинать. Никогда в жизни я не чувствовал себя так отвратительно. Я полежал на диване, потом принялся ходить по комнате, стараясь двигаться бесшумно, как будто у меня умер ближайший родственник. Если б рядом со мной находился собеседник, я разговаривал бы шёпотом; и когда зазвонил телефон, я ответил так печально и тихо, что парень на другом конце провода пять раз повторил «алло», видимо решив, что нас не соединили.

Звонил Рок. Бедолага был взволнован донельзя.

— Берти! Это ты, Берти? Проклятье! Я умираю!

— Откуда ты говоришь?

— Из «Полуночников». Мы торчим здесь целый час и, по-моему, застрянем на всю ночь. Я сказал тёте Изабель, что позвоню другу и попрошу его к нам присоединиться. Она просто приклеилась к стулу, а на её лбу крупными буквами написано: «Вот это жизнь!» Она в полном восторге, а я сейчас сойду с ума!

— Что стряслось, старина?

— Ещё немного — и я улизну отсюда, доберусь до реки и утоплюсь! Неужели ты хочешь сказать, Берти, что каждый вечер добровольно отправляешься на эту каторгу? Такое в кошмарном сне не приснится! Я только успел задремать, прикрывшись меню, как откуда ни возьмись появились тысячи визжащих девиц, одетых в воздушные шарики! Здесь два оркестра, и каждый пытается доказать, что может играть громче другого. Я превратился в дебильного калеку! Когда пришла твоя телеграмма, я как раз собирался прилечь и выкурить трубку. В моей душе царили тишина и покой. Мне пришлось одеться на скорую руку и две мили мчаться, как угорелому, чтобы не опоздать на поезд. Я чуть не умер от разрыва сердца; и в довершение ко всему совсем заврался, не зная, что сказать тётушке Изабель. А затем мне пришлось втиснуться в этот твой проклятый фрак!

Крик ужаса вырвался из моей груди. До меня только сейчас дошло, что Року придётся пользоваться моим гардеробом.

— Ты его загубишь!

— Надеюсь, да, — мстительным голосом произнёс Рок. По-видимому, за несколько последних часов характер его резко испортился. — Должен же я хоть как-то отомстить ему за то, что он со мной сделал. Твой фрак на три размера меньше, чем нужно, и я жду не дождусь, когда в нём что-нибудь лопнет. Чем скорее, тем лучше. Тогда у меня появится шанс свободно вздохнуть. Я вообще не дышу с половины восьмого. Если б Дживзу не удалось купить мне воротничок, я давно стал бы трупом, а если бы не оторвалась верхняя пуговица рубашки, я получил бы кровоизлияние в мозг! Берти, это сущий ад! Тётушка всё время уговаривает меня потанцевать. Проклятье! С кем мне танцевать, когда я никого здесь не знаю? Я уж не говорю о том, что каждое движение в твоих брюках — огромный риск. Я вынужден был сказать ей, что подвернул ногу. Она каждые пять минут спрашивает, куда подевались Коен и Стоун: думаю, пройдёт немного времени, прежде чем она узнает, что Стоун сидит в двух столиках от нас. Надо что-то предпринять, Берти! Придумай, что хочешь! Это ты заварил всю эту кашу!

— Я?! Что ты хочешь этим сказать?

— Ну, не ты, так Дживз. Это одно и то же. В конце концов именно ты сказал, чтобы я на него положился. Если б не письма, которые я сочинял по его заметкам, всё было бы в порядке. Я перестарался. Тётушка только что рассказала мне, что находилась при смерти, когда начали приходить мои послания, одно за другим, и воспряла духом, читая о сказочной жизни в Нью-Йорке, до такой степени, что поправилась и решила сюда приехать. Она говорит, что исцелилась благодаря чуду. Берти, с меня хватит! Я этого не вынесу!

— А Дживз ничем не может тебе помочь?

— Нет. Кроме «Весьма прискорбно, сэр», из него слова не вытянешь. Хорош помощничек!

— Знаешь, старина, — сказал я, — в конце концов мне куда хуже, чем тебе. Ты живёшь в комфортабельной квартире, и у тебя есть Дживз. К тому же ты экономишь кучу денег.

— Экономлю? В каком это смысле?

— Ведь ты получаешь содержание, а все расходы, я полагаю, тётушка взяла сейчас на себя.

— Ничего я больше не получаю. Сегодня днём она отправила письмо своему поверенному. Тётушка говорит, что теперь мы всегда будем вместе, и поэтому ей проще самой оплачивать все счета. Клянусь тебе, Берти, я изучил бочку дёгтя с помощью микроскопа и не нашёл в ней ни одной капли мёда!

— Но, Рок, старина, ты не понимаешь! Ты даже представить себе не можешь, как я страдаю в этом жутком отеле без Дживза. Мне необходимо вернуться в квартиру.

— Не смей подходить к ней на пушечный выстрел!

— Но это моя квартира.

— Ничем не могу тебе помочь. Тёте Изабель ты не понравился. Она спросила меня, как ты зарабатываешь на жизнь, а когда я ответил, что ты вообще не работаешь, сказала, что поняла это с первой минуты, так как ты — типичный представитель никчемной, загнивающей аристократии. Так что если тебе кажется, что она от тебя без ума, — перекрестись. Мне надо идти, Берти. Если я задержусь, тётушка выйдет проверить, куда я пропал. До свидания.

На следующее утро меня навестил Дживз. Когда он вплыл в номер, я на мгновение почувствовал себя в домашней обстановке и чуть было не расплакался.

— Доброе утро, сэр. Я принёс кое-что из ваших вещей, — сказал он и начал распаковывать чемодан, поставив его на стол.

— Трудно тебе было незаметно умыкнуть их, Дживз?

— Нелегко, сэр. Всё время приходилось быть начеку. Мисс Рокметеллер исключительно наблюдательная леди, сэр.

— Знаешь, Дживз, что ни говори, а это всё-таки свинство. Ты согласен?

— С подобной ситуацией я сталкиваюсь впервые, сэр. Я принёс вам шерстяную клетчатую пиджачную пару, соответствующую погоде. Завтра я постараюсь доставить коричневый пиджачный костюм с зелёной искрой.

— Долго я не выдержу, Дживз.

— Мы должны надеяться на лучшее, сэр.

— Неужели ты ничего не можешь придумать?

— Я потратил много времени на обдумывание создавшегося положения, сэр, но пока что не нашёл выхода. Я положу три шёлковые рубашки — темно-голубую, светло-голубую и розовато-лиловатую — в верхний ящик комода, сэр.

— Ты хочешь сказать, что так-таки ничего и не придумал?

— До настоящего момента нет, сэр. Дюжину носовых платков и коричневые носки я кладу во второй ящик слева. — Он закрыл чемодан и поставил его на стул. — Мисс Рокметеллер — любопытная леди, сэр.

— Мягко сказано, Дживз.

Он задумчиво посмотрел в окно.

— Во многих отношениях мисс Рокметеллер напоминает мне одну мою тётю, которая живёт в юго-восточной части Лондона. Они обладают сходными темпераментами, сэр. Моя тётя тоже без ума от городских развлечений. Её страсть — двухколесные экипажи. Если за ней не уследить, она обязательно сбежит из дома и весь день будет кататься в кэбах. Бывали случаи, когда ради удовлетворения этой прихоти она воровала деньги из детских копилок.

— Мне очень нравится болтать с тобой о твоих родственниках по женской линии, но я не понимаю, какое отношение они имеют к моему несчастью, — холодно сказал я. Малый меня подвёл, и я не желал больше его слушать.

— Прошу прощенья, сэр. Я положил несколько галстуков на каминную полку, чтобы вы смогли выбрать тот, который вам по вкусу. Я порекомендовал бы вам голубой в красную клетку, сэр.

Он подплыл к двери и бесшумно выскользнул в коридор.

Я часто слышал, что после того, как тебе дали по голове и ты немного очухался, жизнь постепенно входит в колею и у тебя появляются прежние интересы. Время — великий целитель. Природа берет своё, и прочее, и прочее. По собственному опыту я знаю, что так оно и есть. День-другой, и я начал приходить в себя. Конечно, то, что я потерял Дживза, было ужасно, и ни о каком спокойствии не могло идти речи, но по крайней мере я обнаружил, что снова могу потихоньку наслаждаться жизнью. Я как бы встрепенулся и даже начал посещать кабаре, дабы хоть ненадолго забыть о постигшем меня несчастье.

Нью— Йорк -маленький городишко, когда речь идёт о тех местах, которые пробуждаются, когда остальные отходят ко сну, и вскоре наши с Роком пути начали пересекаться. Как-то я видел его в «Пиле», а потом в «Шалостях на крыше». Оба раза он сидел за столиком вдвоём с тётушкой и изо всех сил делал вид, что веселится вовсю, но мне, зная обстоятельства дела, нетрудно было заметить, как сильно он страдает. Я смотрел на беднягу, и сердце моё обливалось кровью. По крайней мере той частью крови, которой оно не обливалось, когда я думал о самом себе. По внешнему виду Рока было видно, что долго он так не протянет.

Тётушка, как ни странно, тоже выглядела достаточно озабоченной. Мне показалось, она начинает задумываться, куда подевались все знаменитости, о которых писал ей племянник, и почему в его поведении нет той небрежной лёгкости, которой он хвастался на каждой странице. Я её не винил. Я читал всего два или три письма, но у меня сложилось впечатление, что бедняга Рок был душой нью-йоркского общества, кумиром ночных ресторанов, завсегдатаем кабаре, которые просто отказывались начинать представление, если по какой-то причине Рок отсутствовал.

Два дня я их не встречал, но на третий, сидя в одиночестве «У Пьера», вдруг почувствовал, как кто-то колотит меня по лопаткам. За моим стулом стоял Рок с тоскливым выражением на багрово-красном лице. Как он умудрялся из вечера в вечер носить мои костюмы, до сих пор остаётся для меня загадкой, хотя позднее Рок мне признался, что распорол жилетку сзади и сразу же почувствовал огромное облегчение. В первый момент я подумал, что сегодня ему удалось улизнуть от тётушки, но, присмотревшись, увидел её за одним из столиков у стены. Она смотрела на меня так, словно собиралась устроить метрдотелю скандал по поводу того, что в ресторан пускают кого ни попадя.

— Берти, дружище, — сказал Рок тихим дрожащим голосом, — ведь мы всегда были друзьями, правда? Ты ведь знаешь, я всё для тебя сделал бы, если б ты попросил.

— Рок, старина, — растроганно сказал я.

— В таком случае, ради всего святого, посиди за моим столиком, пока ресторан не закроется.

Ну, знаете ли, всякой дружбе есть предел.

— Дорогой мой, — сказал я, — понимаешь, я, конечно, готов помочь тебе, чем могу, но…

— Прошу тебя, Берти. Ты не можешь меня бросить. Её надо как-то отвлечь. Последние два дня тётя Изабель очень сильно чем-то озабочена. По-моему, она начинает меня подозревать. Давеча я встретил двух репортёров, с которыми когда-то был хорошо знаком, и представил их ей как Дэвида Беласко и Джима Корбетта. Она успокоилась, но ненадолго. Надо что-то делать, Берти. Если всё откроется, я могу поспорить с тобой на любую сумму, что не получу от неё ни цента. Ради бога, пойдём со мной. Облегчи мои муки.

Я сдался. Несчастья на то и существуют, чтобы помогать своим приятелям из них выпутываться. Тётя Изабель сидела, по своему обыкновению, на краешке стула, и спина у неё была прямая, как струна. Лицо её определённо потеряло то восторженное выражение, с которым она начала исследовать Бродвей. Сейчас она была похожа на женщину не только озабоченную, но и чем-то крайне недовольную.

— Ты знакома с Берти Вустером, тётя?

— Да.

— Присаживайся, Берти, — сказал Рок.

Так начался наш вечер. Это был один из тех прекрасных, весёлых, радостных вечеров, когда ты дважды откашливаешься, прежде чем что-то сказать, а потом решаешь на всякий случай ничего не говорить. Примерно через час этого мрака тётушка Изабель заявила, что желает пойти домой. Зловещий признак. Насколько я знал, раньше её арканом было из ресторана не вытащить. Должно быть, Рок тоже почувствовал неладное, потому что он бросил на меня умоляющий взгляд.

— Ты ведь зайдёшь к нам на рюмку, Берти?

Вообще— то так мы не договаривались, но не мог же я оставить бедного малого наедине с тётушкой.

С той минуты, как мы сели в такси, у меня появилось предчувствие, что развязка близка. Мёртвая тишина царила в углу, где восседала мисс Рокметеллер, и хотя Рок вертелся на переднем сиденье, как уж, изо всех сил пытаясь поддерживать разговор, назвать нас весёлой компанией было невозможно.

Когда мы вошли в квартиру, я мельком увидел Дживза в каморке, и мне ужасно захотелось позвать его на подмогу. Почему-то у меня возникло такое ощущение, что он может нам понадобиться. Мы зашли в гостиную, и Рок взял со стола графин.

— Скажи, когда хватит, Берти.

— Остановись! — вскричала тётушка, и он выронил графин из рук.

Я видел его лицо, когда он наклонился. Эго было лицо человека, который понял, что его разоблачили.

— Оставь всё, как есть! — воскликнула тётя Изабель, и Рок покорно выпрямился.

— Пришло нам время поговорить, — торжественно произнесла она. — Я не могу спокойно стоять и смотреть, как молодой человек обрекает себя на вечные муки!

В горле у Рока что-то булькнуло; звук очень напоминал тот, с которым виски вытекало из графина на мой ковер.

— А? — сказал он, растерянно моргая.

Тётушка продолжала говорить.

— Я виню только себя. Я не видела света истины. Но сейчас глаза мои открылись, и я поняла, какую ужасную ошибку совершила. Мне становится страшно при мысли о том, какой вред я причинила тебе, Рокметеллер, понукая тебя окунуться в разврат этого чудовищного города.

Я увидел, что Рок шарит рукой по воздуху. Пальцы его нащупали поверхность стола, и он облегчённо вздохнул. Я прекрасно понимал, что он чувствует.

— Но когда я написала тебе письмо, Рокметеллер, требуя, чтобы ты отправился в Нью-Йорк и жил его жизнью, я не имела чести слышать лекции мистера Мунди о том, что представляет собой этот город.

— Джимми Мунди! — вскричал я.

Знаете, как это бывает, когда всё непонятно и неожиданно у тебя появляется маленькая зацепка, которая всё объясняет? Когда тётушка Рока упомянула Джимми Мунди, я более или менее разобрался, что к чему. Помню, однажды в Лондоне камердинер, который служил у меня до Дживза, отправился как-то вечером на одну лекцию, а вернувшись, разоблачил меня при дюжине ребят, собравшихся ко мне на вечеринку, заявив, что я — паразит на теле общества. Тётушка окинула меня презрительным взглядом.

— Да, Джимми Мунди! — сказала она. — Я поражена, что такой человек, как вы, о нём слышал. На его лекциях нет ни музыки, ни пьяных танцующих мужчин, ни бесстыдных, выставляющих себя напоказ женщин; так что вам это не подходит. Но другим, менее погрязшим в грехах, его слова западают в душу. Он прибыл сюда, чтобы, по его образному выражению, спасти Нью-Йорк от Нью-Йорка, выставить зло вон. Впервые я услышала мистера Мунди, Рокметеллер, три дня назад. Случай привёл меня на его лекцию. Как часто бывает, что жизнь наша зависит именно от случая! Тебя тогда не было дома: ты уехал к мистеру Беласко и не смог отвезти меня на ипподром, как мы договорились. Я попросила твоего слугу, Дживза, проводить меня туда. Этот человек глуп, как пробка. Он даже не понял, о чём я говорю, но за это я ему благодарна. Он доставил меня

— о чём я узнала позже — в Мэдисон Сквер Гарден, проводил до места и ушёл. Я обнаружила ошибку только после того, как лекция уже началась. Я сидела в середине ряда и не могла уйти, не потревожив людей, поэтому мне пришлось остаться.

Она судорожно вздохнула.

— Рокметеллер, никогда в жизни я не была так счастлива! Мистер Мунди был просто великолепен! Он напомнил мне одного из библейских пророков, наставляющих людей на путь истинный. Его воодушевление было так велико, он так отчаянно жестикулировал и выражал негодование всем своим телом, что я испугалась, как бы ему не стало плохо. Я не всегда понимала, о чём он говорит, но каждое его слово было более чем убедительно. Он показал мне Нью-Йорк таким, какой он есть. Он показал мне ничтожность тех, кто обжирается чёрной икрой, когда всем порядочным людям давно пора спать. Он сказал, что танго и фокстрот — слуги дьявола, которые утащат грешников в геенну огненную. Он сказал, что человек, который хотя бы в течение десяти минут слушает негритянский джаз, губит свою душу куда сильнее, чем тот, кто пировал с утра до вечера в древних Ниневии и Вавилоне. И когда, стоя на одной ноге, он вытянул руку и указал пальцем на то место, где я сидела, воскликнув: «Речь идет о тебе!», я готова была сквозь землю провалиться. Я ушла оттуда другим человеком, Рокметеллер. Ты, конечно, заметил, как сильно я переменилась? Разве ты не понял, что я перестала быть той бездумной, легкомысленной женщиной, которая раньше всё время уговаривала тебя танцевать и веселиться в этих гнёздах разврата?

Рок вцепился в стол, как будто он был его единственной опорой в жизни.

— Да, — пробормотал он. — Я… я подумал, ты заболела.

— Заболела? Я выздоровела, Рокметеллер! Окончательно выздоровела. И ты тоже должен спастись, пока не поздно. Ты лишь пригубил чашу зла, но не испил её до конца. Я понимаю, скачала тебе придётся очень трудно, но ты должен бороться с искушениями и закалить своё сердце, чтобы справиться с тягой к порочному великолепию этого ужасного города. Ты сделаешь это ради меня, Рокметеллер? Поедешь завтра же за город и начнёшь бороться с самим собой? Шаг за шагом, руководствуясь святостью, завещанной нам…

Я до сих пор уверен, что именно слово «завещанной» сыграло роль трубного гласа и привело Рока в чувство. Должно быть, оно напомнило ему о том, что чудо свершилось и тётушка по-прежнему собирается завещать ему всё своё состояние. По крайней мере, услышав это слово, он выпрямился, отпустил стол и уставился на тётушку горящим взглядом.

— Ты хочешь, чтоб я уехал за город, тётя Изабель?

— Да.

— Чтоб я жил за городом?

— Да, Рокметеллер.

— Чтоб я жил за городом всё время? Никогда не приезжал в Нью-Йорк?

— Да, Рокметеллер. Я так хочу. Это единственный путь к спасению. Только в глуши сможешь ты избежать соблазнов. Ты ведь выполнишь мою просьбу, Рокметеллер? Уедешь отсюда… ради меня?

Рок снова уцепился за стол, словно черпал из него неведомые силы.

— Уеду! — сказал он.

— Дживз! — сказал я. Дело происходило на следующий день, и я сидел в своем старом уютном кресле, положив ноги на свой старый уютный стол. Я только что проводил старину Рока, который, в свою очередь, часом раньше распрощался с тётушкой, отбывшей на место жительства, где её наверняка считали проклятьем Иллинойса. Наконец-то мы с Дживзом остались одни. — Дживз! Ничего нет лучше дома, что?

— Совершенно справедливо, сэр.

— Дома и стены помогают, и всё такое прочее, а?

— Несомненно, сэр.

Я закурил сигарету.

— Дживз.

— Сэр?

— Знаешь, какое-то время мне казалось, что ты дал маху.

— Вот как, сэр?

— Как ты додумался отвести мисс Рокметеллер на лекцию Джимми Мунди? Гениально!

— Благодарю вас, сэр. Эта мысль пришла мне в голову внезапно, когда однажды утром я размышлял о своей тёте, сэр.

— Тёте? Той самой, которая свихнулась на кэбах?

— Да, сэр. Я вспомнил, что перед очередным её приступом помешательства мы всегда посылали за приходским священником. Нам было известно, что разговоры на возвышенные темы заставляют её забыть о двухколесных экипажах. Я подумал, что в случае мисс Рокметеллер следует применить такое же лечение.

Я был поражен изобретательностью этого малого.

— Ты — голова, Дживз! — сказал я. — Могучий ум! Послушай, как тебе удалось стать таким умным? Должно быть, ты каждый день ешь рыбу или ещё чего-нибудь. Ты ведь ешь много рыбы, Дживз?

— Нет, сэр.

— Ну, значит, это дар свыше. Так я и думал. Если у тебя есть мозги, то слава богу, а если нет, нечего и беспокоиться.

— Совершенно справедливо, сэр, — сказал Дживз. — Если позволите, сэр, на вашем месте я снял бы этот галстук. Зелёный цвет придает вашему лицу болезненный вид. Я настоятельно рекомендую вам надеть голубой в красную сетку, сэр.

— Хорошо, Дживз, — покорно сказал я. — Тебе виднее.

ГЛАВА 6. Забавный случай со стариной Биффи

— Дживз, — сказал я, выбираясь из старой доброй ванны, — побудь со мною.

— Да, сэр.

Я радостно улыбнулся славному малому, не скрывая от него своего ликования. Дело в том, что я приехал в Париж отдохнуть недельку-другую, а в Париже я почему-то всегда полон espieglerie и joie de vivre.

— Приготовь мне одеяния, достойные богемного пира, — сказал я. — Знакомый художник, который живёт по ту сторону реки, пригласил меня на ленч.

— Слушаюсь, сэр.

— И если кто-нибудь позвонит, Дживз, скажи, что я убежал и раньше вечера не вернусь.

— Да, сэр. Пока вы принимали ванну, вам звонил мистер Биффен.

— Мистер Биффен? Разрази меня гром!

Просто поразительно, как всегда натыкаешься на приятелей в иностранных городах, я имею в виду, сталкиваешься нос к носу с парнями, которых ты сто лет не видел и уж здесь-то точно не собирался с ними встретиться. Когда-то мы с Биффи были не разлей вода, завтракали и обедали вместе почти каждый день, но примерно полтора года назад у него умерла бабушка, которая оставила ему в наследство загородный дом, и он переехал в деревню; теперь он носил гетры, тыкал коров под рёбра, короче, вёл жизнь сквайра и землевладельца, и мы с ним почти не виделись.

— Старина Биффи в Париже? Что он здесь делает?

— Не могу знать, сэр, — ответил Дживз, как мне показалось, довольно холодно, словно он недолюбливал Биффи. Странно. Насколько я помнил, они всегда ладили.

— Где он остановился?

— В отеле «Авенида», на Rue de Colisee, сэр. Он сообщил, что отправляется погулять и зайдёт к вам сегодня днём.

— Если я ещё не вернусь, пусть подождёт. А сейчас, Дживз, mes gants, mon chapeau, et le whangee de monsier. Пока-пока.

День стоял такой потрясающий, что я попросил шофёра такси остановиться у Сорбонны. Времени у меня было навалом, и я решил пройтись пешком. Но не успел я сделать и трёх с половиной шагов, как столкнулся лицом к лицу со стариной Биффи, стоявшим на тротуаре. Ещё полшага, и я сбил бы его с ног.

— Биффи! — вскричал я. — Ну и ну!

Он уставился на меня, растерянно моргая, — должно быть, совсем как одна из его хертфортширских коров, которую неожиданно ткнули под рёбра, когда она завтракала.

— Берти! — воскликнул он дрожащим от счастья голосом. — Слава богу! — Он вцепился в мою руку. — Не оставляй меня, Берти. Я потерялся.

— В каком это смысле потерялся?

— Я вышел погулять, и через милю-другую вдруг понял, что не представляю себе, где нахожусь. Я уже около часа брожу кругами.

— Почему ты не спросил дороги?

— Я ни слова не знаю по-французски.

— В таком случае, почему ты не взял такси?

— Понимаешь, я неожиданно обнаружил, что забыл все свои деньги в номере.

— Ты мог бы расплатиться с шофёром в отеле.

— Да, но я забыл его название.

Вот теперь вы знакомы с Чарлзом Эдвардом Биффеном, самым рассеянным и бестолковым бедолагой из всех, кто когда-либо носил брюки. Видит бог — и моя тётя Агата подтвердит, — меня нельзя назвать гением, но по сравнению с Биффи я — великий мыслитель современности.

— Я не пожалел бы шиллинга, — тоскливо сказал Биффи, — чтобы узнать название этого отеля.

— Считай, ты должен мне шиллинг. Отель «Авенида», Rue de Colisee.

— Берти! Это чудо! Как, разрази меня гром, ты догадался?

— Ты сообщил свой адрес Дживзу, когда звонил сегодня утром.

— Верно. Я совсем забыл.

— Ладно, пойдём пропустим по рюмочке, а потом я посажу тебя в такси. Я приглашён на ленч, но у меня куча свободного времени.

Мы зашли в одно из одиннадцати кафе, расположенных на небольшой улочке, и я заказал горячительные напитки.

— Что ты делаешь в Париже? — спросил я.

— Берти, старина, я приехал сюда, чтобы попытаться всё забыть.

— По-моему, тебе это удалось.

— Ты не понимаешь. Дело в том, Берти, что сердце моё разбито. Сейчас я всё тебе расскажу.

— Эй! Подожди! — запротестовал я, но его уже понесло.

— В прошлом году, — сказал Биффи, — я решил поездить по Канаде и половить лосося.

Я заказал ещё один коктейль. Я не могу слушать рыболовные истории без стимулирующих напитков.

— На пароходе, идущем в Нью-Йорк, я встретил девушку. — Он издал горлом звук, совсем как бульдог, который пытается как можно скорее сожрать полкотлеты, пока у него не отняли второй половины. — Берти, старина, я не в силах её описать. Просто не в силах.

Хоть тут мне повезло.

— Такой красавицы я ещё не видел! Мы каждый день прогуливались по верхней палубе после обеда. По профессии она была кем-то вроде актрисы.

— Что значит кем-то вроде актрисы?

— Понимаешь, она позировала художникам, работала манекенщицей, ну и всё такое. Затем она скопила немного денег и отправилась в Нью-Йорк, чтобы подыскать там работу. Она мне всё про себя рассказала. Её отец был хозяином бакалейной лавки в Клэпхеме. А может, в Чизлвуде. По крайней мере это была либо бакалейная лавка, либо сапожная мастерская.

— Легко спутать.

— Я пытаюсь тебе объяснить, — недовольно сказал Биффи, — что она принадлежала к добропорядочному среднему классу общества. Такой женой каждый мог бы гордиться.

— Ну и кто ей гордился?

— Никто. В том-то всё и дело. Я хотел, чтобы она вышла за меня замуж, и я её потерял.

— Ты хочешь сказать, вы поссорились?

— Нет, я не хочу сказать, что мы поссорились. Я хочу сказать, что потерял её в буквальном смысле слова. В последний раз мы виделись в таможне за грудой наваленных чемоданов. Я попросил её стать моей женой, она согласилась, и всё было просто замечательно, но вдруг какой-то наглый придурок в фуражке пристал ко мне с разговорами о каких-то сигаретах, которые я забыл занести в таможенную декларацию. Мы и так здорово задержались, тем более что пароход прибыл в половине одиннадцатого, поэтому я отправил Мэйбл в гостиницу и обещал зайти за ней на следующее утро, чтобы вместе позавтракать. С тех пор я её не видел.

— Ты хочешь сказать, в гостинице её не было?

— Может, и была. Но…

— Ты хочешь сказать, ты за ней не пришёл?

— Берти, старина, — произнёс Биффи угрожающим голосом, — ради всего святого, прекрати говорить мне, что я хочу и чего не хочу сказать. Если ты будешь мне мешать, я окончательно запутаюсь, и мне придётся начать всё сначала.

— Я не буду мешать, — торопливо произнёс я.

— Ну вот. Короче, я забыл, как называлась гостиница. После того, как я полчаса объяснялся насчёт сигарет, у меня начисто отшибло память. Мне казалось, я где-то записал, куда она поехала, но, видимо, я ошибался, потому что я просмотрел все свои бумаги, но адреса так и не нашёл. Всё было бесполезно. Я потерял её навсегда.

— Но почему ты не навёл справок?

— Видишь ли, Берти, дело в том, что я забыл, как её зовут.

— Ну, знаешь! — Такого я не ожидал даже от Биффи. — Ты не мог забыть, как её зовут. К тому же ты только что назвал её по имени. Кажется, Мюриель. Или нет?

— Мэйбл, — холодно сказал Биффи. — Я забыл не имя, а фамилию. Нет, Берти. Всё было кончено, и я уехал в Канаду.

— Подожди, — сказал я. — Ведь ты наверняка сообщил ей, кто ты такой. Если ты не мог её разыскать, ей-то не составляло труда тебя найти?

— Вот именно. Поэтому я и говорю, что потерял её навсегда. Она знает моё имя, где я живу и всё остальное, но я не получил от неё ни одной весточки. Мне кажется, когда я не пришёл в гостиницу на следующее утро, она решила, что тем самым я отказался от своих слов, то есть раздумал на ней жениться, и просто постеснялся сказать правду в глаза.

— Может быть, — согласился я. Он, конечно, был прав, другого объяснения я не видел. — Знаешь, тебе надо развлечься, чтобы залечить свою сердечную рану. Как насчёт ужина в Аббатстве или ещё где-нибудь?

Биффи покачал головой.

— Не поможет. Я уже всё перепробовал. Кроме того, я сегодня уезжаю четырёхчасовым поездом. Завтра я обедаю с человеком, который хочет купить мой дом в Хертфортшире.

— Ты продаёшь свой дом? Мне всегда казалось, ты от него в восторге.

— Верно. Но мысль о том, что мне придётся жить одному в этой огромной конюшне, сводит меня с ума. После того, что произошло, я сам не свой, Берти. И когда сэр Родерик Глоссоп предложил мне…

— Сэр Родерик Глоссоп? Ты имеешь в виду этого психомана?

— Да, он знаменитый невропатолог. Откуда ты его знаешь?

День был жаркий, но меня прошиб холодный пот.

— В течение одной или двух недель я был обручён с его дочерью, — дрожащим голосом сказал я. — Мне удалось отвертеться от брачных уз в последнюю секунду, и воспоминания об этом кошмаре до сих пор мучают меня по ночам.

— Разве у него есть дочь? — рассеянно спросил Биффи.

— Есть. Сейчас я расскажу тебе…

— Прости, старина, но мне некогда, — Биффи встал из-за столика. — Мне надо вернуться в отель и уложить вещи, не то я опоздаю на поезд.

Как вам это понравится? А ведь только что он целый час плакался мне в жилетку! Чем старше я становлюсь, тем больше убеждаюсь, что принцип «живи сам и давай жить другим» постепенно исчезает из нашего сознания. Ну и ладно. Я посадил Биффи в такси и отправился на ленч к художнику.

Со дня нашей встречи прошло не более десяти дней, когда однажды утром, наслаждаясь чаем и тостами, я чуть было не получил разрыв сердца. Дживз принёс мне «Таймс», положил газету на столик рядом с кроватью и не торопясь пошёл к двери, а я начал лениво перелистывать страницы, чтобы просмотреть спортивную хронику, когда один заголовок бросился мне в глаза:

ПРЕДСТОЯЩИЕ БРАКОСОЧЕТАНИЯ

М-р Ч. Э. Биффен и мисс Глоссоп

Помолвка объявлена между Чарлзом Эдвином Биффеном, единственным сыном покойного м-ра Э. Ч. Биффена и миссис Биффен, II Пэнслоу Сквер, Мэйфер, и Гонорией Глоссоп, единственной дочерью сэра Родерика Глоссопа и леди Глоссоп, 66 Харлоу Стрит, В.

— Великие небеса! — воскликнул я.

— Сэр? — сказал Дживз, оборачиваясь.

— Дживз, ты помнишь мисс Глоссоп?

— Отчётливо, сэр.

— Она обручилась с мистером Биффеном!

— Вот как, сэр? — сказал Дживз и выскользнул за дверь.

Должен признаться, его поведение меня изумило и потрясло. Я даже не подозревал, что этот малый может оказаться таким бесчувственным. Уж кто-кто, а он прекрасно знал Гонорию Глоссоп.

Я снова перечитал заметку, и у меня возникло какое-то странное ощущение. Не знаю, приходилось ли вам читать когда-нибудь в газете, что ваш приятель женится на девушке, от брака с которой вам с невероятным трудом удалось отвертеться в последнюю секунду. Это ощущение… мне трудно передать его словами, но, к примеру, допустим, вы идёте по джунглям с другом своего детства и на вас нападает тигр, ягуар или ещё кто-нибудь, а вы, естественно, тут же взлетаете на дерево и, глядя вниз, видите, как этого самого друга детства хватают и волокут в кусты. Само собой, вы перво-наперво испытаете чувство огромного облегчения, а потом уже повздыхаете над своим погибшим другом. Примерно такое ощущение я и испытывал. Я был неизмеримо счастлив, что избавился от Гонории, но в то же время сочувствовал Биффи, который ничем не заслужил такой доли. Я отхлебнул чай и предался грустным размышлениям.

Наверное, в мире найдётся много парней — сильных, мужественных, с волевыми подбородками и сверкающими глазами, — которые с удовольствием женятся на этой заразе по имени Глоссоп и будут счастливы, но Биффи не принадлежал к их числу. Дело в том, что Гонория была здоровой энергичной девушкой с мускулами боксёра второго полусреднего веса, а смеялась она так, что, закрыв глаза, можно было себе представить, как кавалерийский эскадрон скачет по железнодорожному мосту. Когда я думаю, что кому-то придётся всю жизнь сидеть с этим существом за одним столом во время завтраков, мне становится жутковато. К тому же она была ужас какой умной. Короче, Гонория относилась к тем девушкам, которые сначала загоняют тебя до полусмерти на теннисном корте и на поле для гольфа, а потом как ни в чём не бывало усядутся обедать, ожидая, что ты будешь развлекать их беседами о Фрейде. Если б моя помолвка продлилась лишнюю неделю, у её отца объявился бы ещё один пациент, — а Биффи мало чем от меня отличался. Он тоже любил тишину, покой и мирную жизнь. Я был потрясён, нет, честное слово, потрясён.

И, как я уже говорил, больше всего меня потрясло поведение Дживза. В эту минуту он как раз вновь скользнул в спальню, и я дал ему ещё один шанс доказать мне, что он не бесчувственный чурбан.

— Ты хорошо расслышал имя, Дживз? — спросил я. — Мистер Биффен собирается жениться на Гонории Глоссоп, дочери старикана, у которого голова яйцом и кудри вместо бровей.

— Да, сэр. Какой костюм приготовить вам сегодня утром?

Заметьте, так говорил человек, который напрягал каждую клеточку своего мозга, чтобы вытащить меня из беды, когда я был обручён с Гонорией Глоссоп. Непонятно.

— Голубой с красной искрой, — холодно сказал я. Я намеренно говорил сухо, чтобы он видел, как я в нём разочаровался.

Примерно через неделю я вернулся в Лондон, и только успел расположиться в своей старой квартире, как ко мне ворвался Биффи. Одного взгляда на него было достаточно: я сразу понял, что его старая рана стала кровоточить. Малый выглядел совсем скверно. На его лице словно застыло растерянное идиотское выражение, которое я часто видел в зеркале для бритья, когда был помолвлен с Гонорией Глоссоп. Однако, не желая соваться не в своё дело, я пожал ему руку со всей теплотой, на которую был способен.

— Ну-ну, молодой человек, — шутливо произнёс я. — Прими мои поздравления.

— Спасибо, — сказал Биффи безжизненным голосом. Наступила тишина.

— Берти, — нарушил он молчание, продолжавшееся минуты три.

— Слушаю тебя, старичок.

— Это правда…

— Что?

— Нет, ничего, — сказал Биффи, и мы опять замолчали.

Через полторы минуты он вновь заговорил:

— Берти.

— Я здесь, старина. Что стряслось?

— Послушай, Берти, это правда, что когда-то ты был помолвлен с Гонорией Глоссоп?

— Правда.

Биффи кашлянул.

— Как тебе удалось… я хочу сказать, по какой причине расстроилась ваша помолвка?

— Мне помог Дживз. Он придумал блестящий план.

— Прежде чем уйти, — задумчиво сказал Биффи, — я хотел бы перекинуться с Дживзом парой слов.

Я решил до конца прояснить ситуацию.

— Биффи, старый плут, — спросил я, — скажи мне, как мужчина мужчине, ты хочешь расторгнуть помолвку?

— Берти, старый дурень, — лихорадочно произнёс Биффи, — между нами, мальчиками, говоря — хочу!

— Тогда, прах его побери, зачем ты обручался?

— Не знаю. А ты?

— Я… так получилось.

— У меня тоже так получилось. Сам знаешь, как бывает, когда сердце навек разбито. Тобой овладевает апатия. Ты становишься рассеянным и забываешь об осторожности, а в результате не успеваешь оглянуться, как попадаешься на крючок. Я не знаю, как это произошло, старина, но факт остается фактом, я помолвлен. И ты должен сказать мне, как надо действовать.

— Ты имеешь в виду, чтобы выкрутиться?

— Вот именно. Я не хочу оскорблять ничьих чувств, Берти, но будь я проклят, если женюсь. Первый день и половину второго мне ещё казалось, что я выдержу, но сейчас… ты помнишь, как она смеётся?

— Да.

— Ну вот. К тому же от неё не отвязаться. Так и липнет со своими нравоучениями…

— Я знаю, старина.

— Вот и отлично. Так что ты посоветуешь? Какой такой блестящий план придумал Дживз?

— Видишь ли, сэр Родерик, который был, есть и будет психоманом, сколько ни называй его невропатологом, обнаружил, что в моей семье наблюдались случаи ненормальности. Ничего страшного. Просто один мой дядя держал в спальне кроликов. Старикан Родерик решил проверить, здоров я или нет, и напросился ко мне на ленч. Он ушел, твёрдо уверенный в том, что у меня окончательно поехала крыша, а подстроил всё это Дживз.

— Понятно, — задумчиво сказал Биффи. — К сожалению, в моей семье не было ненормальных.

— Никого?

Я просто не поверил своим ушам. Не могло такого быть, чтобы бестолковщина не передалась Биффи по наследству.

— Никого, — печально ответил он. — Мне всегда не везло, Берти. Кстати, старикан напросился ко мне завтра на ленч. Теперь мне понятно почему. А я никогда не находился в более здравом уме, чем сейчас.

Я задумался. При мысли о том, что мне снова придётся встретиться с сэром Родериком, у меня мурашки побежали по спине; но когда появляется возможность помочь другу в беде, мы, Вустеры, не считаемся с собой.

— Послушай, Биффи, я тебе вот что скажу. Я закачусь к тебе на этот твой ленч. Очень даже может быть, старикан, увидев, что я твой друг, наложит запрет на брачный союз, и дело с концом!

— Что-то в этом есть, — сказал Биффи, просияв. — Ужасно благородно с твоей стороны, Берти.

— Пустяки, — небрежно бросил я. — А тем временем я проконсультируюсь с Дживзом. Обо всём ему расскажу и спрошу у него совета. Пока ещё он меня не подводил.

Биффи ушёл от меня в явно приподнятом настроении, а я отправился на кухню.

— Дживз, — сказал я, — мне опять нужна твоя помощь. Я только что разговаривал с мистером Биффеном на очень неприятную тему.

— Вот как, сэр?

— Дело вот в чём, — со вздохом произнёс я и всё ему рассказал. Чудно, но с первого слова я почувствовал, что Дживз как бы превратился в ледяную глыбу. Я часто прошу его решать то одну, то другую мою проблему, и он всегда хлопочет, выражает сочувствие и подаёт гениальные идеи, но сегодня его словно подменили.

— Боюсь, сэр, — сказал он, когда я закончил свой рассказ, — я не имею права вмешиваться в личные дела, касающиеся…

— Да брось ты!

— Нет, сэр. Я не могу позволить себе такой вольности.

— Дживз, — спросил я малого прямо в лоб, — сознайся, что ты имеешь против бедняги Биффи?

— Я, сэр?

— Да, ты.

— Уверяю вас, сэр!

— Ну, как хочешь. Я, конечно, не могу заставить тебя шевелить мозгами, чтобы помочь ближнему. Но учти, я сейчас пойду в гостиную, сяду в кресло и буду думать. Ты будешь очень глупо выглядеть, когда узнаешь, что я спас Биффи без твоей помощи. Ты будешь выглядеть исключительно глупо, должен тебе сказать.

— Да, сэр. Подать вам бренди с содовой, сэр?

— Нет! Принеси мне кофе. Крепкий чёрный кофе! И если ко мне придут, я занят и никого не принимаю.

Примерно через час я дёрнул за шнурок звонка.

— Дживз, — высокомерно произнёс я.

— Да, сэр?

— Будь любезен, позвони мистеру Биффену по телефону и скажи, что мистер Вустер его приветствует и просит передать, что дело в шляпе.

Когда на следующее утро я неторопливо шёл к Биффи, настроение у меня было приподнятое. Как правило, блестящие идеи, осеняющие тебя вечером, почему-то кажутся нелепыми и глупыми с утра, но на сей раз этого не произошло. После завтрака я обмозговал мысль, пришедшую мне в голову накануне, и не нашёл в ней ни одного изъяна. Всё должно было пройти без сучка и без задоринки.

А теперь я расскажу, что произошло несколько дней назад. Гарольду, сыну моей тёти Эмилии, исполнилось шесть лет, и, будучи поставлен перед необходимостью сделать ему какой-нибудь подарок, я зашёл по дороге в детский магазин и купил одну забавную вещицу, способную доставить ребёнку удовольствие и одновременно развить его умственные способности. Это был букет с искусно запрятанной в него резиновой грушей, которая при нажатии выплёскивала полторы пинты чистой колодезной воды в физиономию каждому, кто сдуру решил бы понюхать цветочки. Я был убеждён, что такой подарок не может не понравиться любознательному шестилетнему мальчику, и поэтому схватил его, не раздумывая.

На моё несчастье, Гарольда завалили подарками столь дорогими и шикарными, что у меня не хватило духу отдать ему вещицу, разорившую меня на одиннадцать с половиной пенсов. Демонстрируя редкое присутствие ума — когда это необходимо, мы, Вустеры, соображаем мгновенно, — я заменил визитку дяди Джеймса, лежавшую в игрушечном аэроплане, на свою, так что букет с грушей остался у меня. Сейчас пришло время пустить его в ход.

— Ну? — взволнованно спросил Биффи, как только я зашёл к нему в столовую. У бедняги был тошнотворно-зёленый цвет лица, и вообще выглядел он хуже

некуда. Я прекрасно понимал его состояние, потому что чувствовал себя точно так же, когда ждал к ленчу сэра Родерика. Как, пропади оно пропадом, люди с больными нервами могут с ним разговаривать, я просто не понимаю, и тем не менее у старикана была самая большая практика в Лондоне. Дня не проходит, чтобы он не напяливал на кого-нибудь смирительную рубашку. В силу своей профессии сэр Родерик держит за психов всех и каждого, поэтому я не сомневался, что стоит Биффи в нужный момент нажать на грушу, как его тут же объявят безнадёжно помешанным, или как там это называется.

Итак, я потрепал бедолагу по плечу и сказал:

— Всё в порядке, старина!

— Что говорит Дживз? — нетерпеливо спросил Биффи.

— Дживз ничего не говорит.

— Но ведь ты сказал, что всё в порядке.

— Дорогой мой, Дживз не единственный мыслитель в доме Вустеров. Я обдумал твою небольшую проблему, и должен тебе сообщить, что держу ситуацию под контролем.

— Ты? — спросил Биффи.

Его тон мне безусловно не понравился. Я всегда считал, что лучше один раз продемонстрировать, чем тысячу раз объяснить, поэтому я сунул букет ему под нос.

— Ты любишь цветы, Биффи?

— А?

— Понюхай.

Бедный дурачок покорно наклонился, и я нажал на грушу согласно инструкции.

Я всегда радуюсь, когда мои затраты себя оправдывают. Заплати я за игрушку не одиннадцать с половиной пенсов, а вдвое больше, это всё равно было бы дёшево. Реклама на коробке утверждала, что «эффект неописуемо забавен», и я могу присягнуть, что так оно и есть. Бедняга Биффи подскочил на три фута и при падении вдребезги расколошматил маленький столик.

— Вот оно! — воскликнул я.

Несколько секунд старина Биффи бормотал что-то невнятное, затем довольно горячо выразил всё, что обо мне думал.

— Успокойся, мой мальчик, — сказал я, когда он на мгновение умолк, чтобы перевести дыхание. — Я вовсе не хотел подшутить над тобой от нечего делать. Это была демонстрация. Налей воды в грушу, Биффи, возьми букет, дай понюхать его сэру Родерику и, с моего благословения, сожми пальцы покрепче. Гарантирую, ты никогда не станешь членом его семьи.

Биффи уставился на меня.

— Ты предлагаешь мне облить водой сэра Родерика?

— Точно. Облей его с ног до головы. Облей его так, как никогда и никого не обливал до сих пор.

— Но… Он всё ещё смотрел на меня испуганным остекленевшим взглядом, когда раздался звонок в дверь.

— Великий боже! — вскричал Биффи, задрожав как осиновый лист. — Поговори с ним, пока я переоденусь.

Я едва успел налить воду в резиновую грушу и положить букет на стол рядом с прибором Биффи, как в столовую вошёл сэр Родерик. В тот момент я пытался прислонить к стене обломки маленького столика, и старикан весёлым голосом сказал мне в спину:

— Добрый день. Надеюсь, я не… мистер Вустер!

Должен честно признаться, мне стало немного не по себе. Всё-таки в старикане есть нечто такое, что может вселить ужас в самое храброе сердце. Если на свете существует тип, чьё имя вызывает у людей дрожь в коленках, так это сэр Родерик Глоссоп. Он обладатель огромной лысой головы, потому что все волосы, отпущенные ему природой, выросли у него на бровях, а его глаза пронзают, как два смертоносных луча.

— Здравствуйте! Здравствуйте! Здравствуйте! — сказал я, с трудом превозмогая желание сделать шаг назад и сигануть из окна. — Тыщу лет, тыщу зим, что?

— Тем не менее я отчётливо вас помню, мистер Вустер.

— Спасибо! Спасибо! Старина Биффи пригласил меня на ленч. Втроём веселее, знаете ли.

— Вы дружите с Чарлзом Биффеном?

— О, конечно. С самого детства. Друзья до гроба, и всё такое.

Старикан с шумом втянул в себя воздух, и я увидел, что акции Биффи упали на несколько пунктов; затем он посмотрел на пол, усеянный обломками столика и спросил:

— Что случилось?

— О, ничего серьёзного, — объяснил я. — Со стариной Биффи случился то ли припадок, то ли приступ, и он расколошматил стол.

— Припадок!

— Или приступ.

— Он подвержен припадкам?

Я не успел ответить, потому что в столовую торопливо вошёл Биффи. Он забыл причесаться, и вид у него был несколько дикий. Я заметил, что старикан подозрительно на него покосился. Что ж, предварительная работа, на мой взгляд, была проведена удовлетворительно, и я не сомневался, что после нажатия на резиновую грушу успех будет полным. Камердинер Биффи вошел с блюдами, и мы уселись за стол.

В первые минуты у меня создалось такое впечатление, что наша трапеза пройдёт в полном молчании. Биффи, гостеприимный хозяин, вместо того, чтобы затеять светский разговор, изредка икал, пережёвывая пищу, а когда я пытался что-нибудь сказать, сэр Родерик пронзал меня своим взглядом, и я тут же закрывал рот. К счастью, на второе нам подали фрикасе из цыплячьих лапок, приготовленных настолько отменно, что старикан, умяв полную тарелку, попросил добавки и немного подобрел.

— Можно сказать, Чарльз, — произнёс он чуть ли не приветливо, — я пришёл к вам сегодня с определённой миссией. Да, с миссией. Цыплёнок просто превосходен.

— Я рад, что он вам нравится, — пробормотал Биффи.

— Исключительно вкусный, — сказал сэр Родерик, отправляя в рот очередную порцию. — Да, как я уже говорил, с миссией. Вы, молодые люди, живёте в самом центре метрополии, равной которой нет в мире, и, как мне доподлинно известно, совсем не интересуетесь её чудесами. Я мог бы заключить пари, если бы был азартным игроком (которым я не являюсь), на крупную сумму денег, что вы никогда не осматривали даже такой исторический памятник, как Вестминстерское аббатство. Я прав?

Биффи пробормотал, что как раз на днях собирался его осмотреть.

— И в лондонском Тауэре вы, конечно, тоже никогда не были?

Нет, в лондонском Тауэре он тоже никогда не был.

— А сейчас, в эту самую минуту, не более чем в двадцати минутах езды на кэбе от Гайд-парка, проводится исключительно интересная общеобразовательная выставка образцов как живой, так и неживой материи, собранных со всех уголков империи и имеющих необычайно важное историческое значение. Я говорю о Британской Королевской Выставке в Уэмбли.

— Вчера мне рассказали анекдот об Уэмбли, — вставил я, чтобы повеселить компанию. — Может, слышали? Один тип подходит к другому типу, глухому, как пень, и спрашивает: «Это Уэмбли?» «Что?» — говорит глухой. «Это Уэмбли?» — спрашивает тип. «Что?» — говорит глухой. «Это Уэмбли?» — спрашивает тип. «Нет, девица», — говорит глухой. Ха, ха, ха, вы поняли, в чем тут дело, что?

Весёлый смех замер у меня на губах. Старикан вроде как шевельнул бровью в мою сторону, дав понять, что с Бертрамом ему всё ясно. Я не встречал второго такого человека, у которого так ловко получалось заставить своего ближнего почувствовать себя ненужным хламом.

— Вы уже посетили Уэмбли, Чарльз? — спросил сэр Родерик. — Нет? Так я и предполагал. По-моему, я уже говорил, что пришёл к вам с определенной миссией. Так вот, Гонория хочет, чтобы я сводил вас на выставку. Она считает, это расширит ваш кругозор, и должен признаться, я с ней вполне солидарен. Мы поедем в Уэмбли сразу после ланча.

Биффи бросил на меня умоляющий взгляд.

— Ты ведь присоединишься к нам, Берти?

В его глазах отражалась такая смертельная мука, что я колебался не более секунды. К тому же я чувствовал, что, если резиновая груша оправдает мои ожидания, наша экспедиция не состоится.

— Спасибо, старина. С удовольствием.

— Мне кажется, мы не должны злоупотреблять великодушием мистера Вустера, — сказал старикан, надуваясь как индюк.

— О, ничего страшного, — сказал я. — Мне давно хотелось прогуляться по старой доброй выставке. Я быстренько сбегаю домой, переоденусь и заеду за вами на машине.

Воцарилось молчание. Биффи не мог произнести ни слова от счастья, что ему не придётся целый день торчать вдвоём со старикашкой, а сэр Родерик молчал, чтобы выказать своё неудовольствие. А затем он увидел рядом с тарелкой Биффи букет.

— Ах, цветы! — воскликнул он. — Мышиный горошек, если не ошибаюсь. Прекрасное растение: и глаз радует, и пахнет сладостно.

Я многозначительно посмотрел на Биффи. В глазах у него появился лихорадочный блеск.

— Вы любите цветы, сэр Родерик? — ломающимся голосом спросил он.

— Необычайно люблю.

— Понюхайте эти.

Старикан сунул нос в букет и втянул в себя воздух. Я видел, как пальцы Биффи медленно сомкнулись на резиновой груше. Я зажмурился и уцепился за край стола изо всех сил.

— Какой приятный аромат, — услышал я голос сэра Родерика. — Очень нежный и душистый.

Я открыл глаза. Белый как мел Биффи сидел, откинувшись на спинку стула, а букет лежал на прежнем месте рядом с тарелкой. Мне всё стало ясно. В самый критический момент, когда его счастье зависело от одного нажатия пальцев, а на карту была поставлена вся дальнейшая жизнь, Биффи, это мягкотелое беспозвоночное, попросту струсил. Мой превосходный план лопнул, как мыльный пузырь.

Когда я вернулся домой, Дживз возился с геранью в длинном узком ящике, стоявшем на подоконнике в гостиной.

— Цветы придают комнате совсем другой вид, сэр, — довольным голосом произнёс он, оглядывая растения отеческим взглядом.

— Не говори мне о цветах, — сказал я. — Дживз, теперь я знаю, как чувствует себя генерал, который разработал гениальный, научно обоснованный план, а солдаты не выполнили его в последнюю минуту.

— Вот как, сэр?

— Да. — Я вздохнул и рассказал ему всё, что произошло. Он слушал меня очень внимательно.

— Мистер Биффен весьма легкомысленный и непостоянный молодой джентльмен,

— прокомментировал он мой рассказ. — Вам потребуются мои услуги сегодня днём, сэр?

— Нет. Я уезжаю в Уэмбли. Зашёл домой, чтобы переодеться и взять машину. Подбери мне какую-нибудь прочную одежду, Дживз, — мало ли что в толпе может случиться, — а затем позвони в гараж.

— Слушаюсь, сэр. Мне кажется, вам следует надеть серую шевиотовую пиджачную пару. Осмелюсь ли я попросить довезти меня на машине, сэр? Дело в том, что сегодня я тоже собирался посетить выставку.

— А? Ну конечно.

— Благодарю вас, сэр.

Я быстро переоделся, и мы заехали за Биффи, который уселся вместе с сэром Родериком на заднее сиденье. Дживз сел рядом со мной. У Биффи было такое выражение лица, что мне от всей души стало жалко беднягу, и я в последний раз попытался усовестить Дживза.

— Послушай, Дживз, — сказал я, — честное слово, ты меня здорово разочаровал.

— Мне очень жаль, сэр.

— Тем не менее я разочарован. Разрази меня гром, я в тебе разочаровался дальше некуда, Дживз. Мне кажется, ты должен был пошевелить мозгами и помочь мистеру Биффену выпутаться из этой передряги. Ты видел его лицо?

— Да, сэр.

— Ну и как?

— Простите, сэр, но я могу лишь сказать, что мистер Биффен сам виноват в том, что взял на себя брачные обязательства, которые ему тяжело выполнить.

— Ты несёшь какую-то чушь, Дживз. Ты не хуже меня знаешь, что Гонория Глоссоп — наказание божье. С тем же успехом можно сказать, что пострадавший сам виноват в том, что его переехал автомобиль.

— Да, сэр.

— Вот именно. Кроме того, несчастный осёл был не в том состоянии, чтобы оказать мисс Глоссоп достойное сопротивление. Он потерял единственную девушку, которую любил, а ты сам понимаешь, как это действует на любого мужчину.

— А что случилось, сэр?

— Насколько мне известно, мистер Биффен влюбился в какую-то девушку на пароходе, и они расстались в таможне, договорившись встретиться на следующее утро в гостинице. Ну, ты знаешь Биффи. Он через раз забывает своё собственное имя. У него начисто вылетело из головы название отеля, где она остановилась, а адреса он не записал. Бедняга всё это время жил как во сне, а когда проснулся, внезапно обнаружил, что обручён с Гонорией Глоссоп.

— Всего этого я не знал, сэр.

— По-моему, кроме меня об этом никто не знал. Биффи рассказал мне эту историю, когда мы были в Париже.

— Мне кажется, ему следовало навести о ней справки, сэр.

— Я сказал ему то же самое. Но он забыл, как её зовут.

— Непостижимо, сэр.

— Это я тоже сказал. Но факт остаётся фактом. Он помнил лишь её имя — Мэйбл. Сам понимаешь, не мог же он рыскать по всему Нью-Йорку в поисках девушки по имени Мэйбл, что?

— Это было бы затруднительно, сэр.

— Ну, вот видишь.

— Да, сэр.

В это время мы попали в поток машин, и мне пришлось применить всё своё искусство, чтобы из него выбраться, поэтому я не стал продолжать разговор с Дживзом. К тому же мы приехали в Уэмбли, и, отыскав место стоянки, я остановил машину.

Мы вышли, и Дживз, по своему обыкновению, сразу куда-то исчез, а сэр Родерик тут же взялся быть нашим гидом и решительно зашагал к Промышленному Павильону. Мы с Биффи плелись следом. Знаете, по правде говоря, я не знаток и не любитель разного рода выставок. Большое количество граждан отбивает у меня всякую охоту смотреть на экспонаты, и когда меня толкают со всех сторон, мне через полчаса начинает казаться, что я хожу по раскалённым углям. Что же касается балагана, в котором я тогда оказался, ничего заслуживающего внимания там, с моей точки зрения, не было. Нет, нет, я не спорю, несомненно, миллионы людей визжат от восторга и приходят в возбуждение при виде чучела ежа-рыбы под стеклянным колпаком или зерна из Западной Австралии, но Бертрам к их числу не относится. Да, Бертрам не из их числа, можете мне поверить.

К тому времени, как мы закончили осмотр типичной деревни Золотого Берега и направились к Индустриальному Павильону, все признаки указывали на то, что скоро я потихоньку улизну и отправлюсь в бар «Упрямая Лошадь», расположенный в секторе Вест-Индии. Сэр Родерик даже не взглянул в его сторону и промчался мимо, увлекая нас за собой, но я успел рассмотреть стоявшего за стойкой любителя скачек, который азартно наполнял из разных бутылок бокалы, добавляя туда кубики льда и длинные соломинки. Мне ужасно вдруг захотелось поближе познакомиться с этим человеком, и я начал незаметно отставать от компании, когда Биффи дёрнул меня за рукав. По внешнему виду бедняги было ясно, что он тоже сыт выставкой по горло.

В жизни существуют определённые минуты, когда разговаривать не обязательно. Я посмотрел на Биффи; Биффи посмотрел на меня. Наши души поняли друг друга без слов.

— ?

— !

Через три минуты мы очутились в «Упрямой Лошади». Я никогда не был в Вест-Индии, но теперь могу засвидетельствовать, что они там обскакали Европу на несколько голов. Парень за стойкой — хотел бы я, чтобы все были такими, как он, — угадал наши желания, едва мы появились на горизонте. Не успели наши локти опереться о деревянную поверхность, любитель скачек начал носиться как угорелый, наливая в бокалы то из одной бутылки, то из другой. По-моему, он считал, что напиток никуда не годится, если в нём нет по меньшей мере семи разнообразных жидкостей, и, обратите внимание, я не стану утверждать, что он был не прав. Называлась эта смесь «Зелёный Змий», и если я когда-нибудь женюсь и у меня родится сын, я запишу его в регистрационную книгу под именем Зелёный Змий Вустер в память о том дне, когда чудодейственный напиток спас жизнь его отца в Уэмбли.

После третьего бокала Биффи блаженно вздохнул.

— Как ты думаешь, где сейчас сэр Родерик? — спросил он.

— Биффи, старый пень, — честно признался я, — по правде говоря, мне это до лампочки.

— Берти, старый хрыч, — сказал Биффи, — по правде говоря, мне тоже.

Он снова вздохнул и попросил у любителя скачек новую соломинку.

— Берти, — задумчиво произнёс он. — Я только что вспомнил одну непонятную мне странность. Ты знаешь Дживза?

Я сказал, что Дживза я знаю.

— Так вот, непонятная странность приключилась, когда мы вышли из машины. Эту самую странность старина Дживз потихоньку шепнул мне на ухо. Хочешь угадать, что он сказал?

— Нет.

— Он сказал — учти, что я его цитирую, — Дживз сказал: «Мистер Биффен», — обращаясь ко мне, сам понимаешь…

— Понимаю.

— «Мистер Биффен, — сказал он, — я настоятельно советую вам пойти…»

— Куда? — спросил я примерно после минутного молчания.

— Берти, старина, — Биффи изо всех сил наморщил лоб, — честно говоря, я забыл!

Я уставился на него.

— Знаешь, я никак не могу понять, как тебе удаётся вести дела в Хертфортшире хотя бы в течение одного дня. Как ты, разрази меня гром, умудряешься вовремя доить коров, подавать свиньям обед, и всё такое?

— Проще простого. В поместье куча работников.

— Ах! — воскликнул я. — В таком случае, давай пропустим ещё по Зелёному Змию, а потом пройдём туда, где аттракционы.

Поймите меня правильно, когда я раньше произносил горькие слова о выставках, я не имел в виду более приближенные к жизни экспонаты, о которых речь пойдёт ниже. Например, я снимаю шляпу перед каждым, кто за шиллинг решит прокатиться по скользкому жёлобу на коврике. Мне нравится прыгать наперегонки, и я готов сколько угодно пытаться с завязанными глазами обрезать нитки, на которых висят фантики, марки или грецкие орехи.

Но каким бы я ни был азартным игроком, я в подмётки не гожусь старине Биффи. То ли Зелёный Змий на него так подействовал, то ли он радовался тому, что смылся от сэра Родерика, но бедолага кинулся в самую гущу пролетариев с энергией, которая показалась мне устрашающей. Я с трудом оттащил его от силомера; что же касается американских гор — он, по-видимому, собирался провести на них остаток жизни. В конце концов мне удалось его увести, и теперь он шагал со мной рядом, поглядывая то на шатёр гадалки, то на чёртово колесо. Внезапно он сжал мою руку и заревел, как бык.

— Берти!

— Ну, что ещё?

Биффи указал пальцем на большую светящуюся надпись над павильоном.

— Посмотри! Дворец Красоты!

Я попытался его урезонить. По правде говоря, я начал уставать. Что делать, мы стареем с каждым годом.

— Тебе туда не надо, — сказал я. — Ребята в клубе говорили, что кроме сотни-другой девиц там ничего нет. Не станешь же ты смотреть на девиц?

— Я стану смотреть на девиц, — решительно заявил Биффи. — И на сотню девиц, и на две, и чем меньше они будут похожи на Гонорию, тем лучше. Кроме того, я вдруг вспомнил, что Дживз настоятельно советовал мне посетить именно Дворец Красоты. Как сейчас помню. «Мистер Биффен, — сказал он, — я настоятельно советую вам посетить Дворец Красоты». Должен признаться, я не понимаю, что он имел в виду и какие такие цели преследовал, но, Берти, ответь мне прямо, разве это мудро, разве это безопасно, разве это разумно не прислушиваться к советам Дживза, пусть даже непонятным? Давай войдём вон в ту дверь слева.

Я не знаю, были ли вы когда-нибудь во Дворце Красоты? Он напоминает аквариум, содержащий вместо рыбы особей изящного пола. Вы заходите внутрь и первым делом видите девицу, вылупившуюся на вас из-за зеркального стекла. На неё накинуты какие-то призрачные одежды, а над её стеклянной клеткой висит табличка: «Елена Прекрасная». Вы идёте дальше и видите следующую особь, обучающую змею приёмам джиу-джитсу, а надпись сообщает вам, что это Клеопатра. Тогда вам становится понятно, что перед вами — знаменитые женщины всех веков и народов. Должен признаться, подобные экспонаты не приводят меня в восторг. Я не могу любоваться женщиной, когда она сидит в клетке. Кроме того, у меня возникло ощущенье, что я подглядываю в чью-то спальню, и поэтому я мчался по рядам, стараясь как можно скорее выбраться из этого кошмара, когда Биффи внезапно овладело буйное умопомешательство.

По крайней мере выглядело это именно так. Он завопил как резаный, вцепился в мою руку крокодильей хваткой и остановился как вкопанный с отвисшей нижней челюстью.

— Ик! — сказал он, видимо за неимением других слов.

Вокруг нас начала собираться толпа заинтересованных зрителей. Мне кажется, они решили, что девиц сейчас будут кормить. Биффи не обратил на них ни малейшего внимания и вытянул руку, указывая на одну из клеток. Я забыл, на какую именно, но у девицы в клетке был на шее круглый плоёный жёсткий воротничок, так что она изображала то ли королеву Елизавету, то ли Боадицею, в общем, одну из знаменитостей того периода. Она была довольно хорошенькой и смотрела на Биффи такими же выпученными глазами, какими он смотрел на неё.

— Мэйбл! — взвыл Биффи над моим ухом, и мне показалась, что в моей голове разорвалась бомба.

Не могу сказать, чтобы я пришёл в восторг; нет, я ничего не имею против драм, но терпеть не могу становиться их участником в общественных местах, а мне только сейчас стало ясно, насколько общественным было место, где мы очутились. За последние пять секунд толпа, казалось, увеличилась вдвое, и хотя большинство людей смотрели на Биффи, некоторые косились в мою сторону, словно считали меня режиссёром-постановщиком, который в любую секунду может заставить главного героя сделать сногсшибательную сцену для развлечения трудящихся масс.

Биффи подпрыгивал на месте, как козлёнок, которого вытурили из стойла за слабоумие.

— Берти! Это она! Это я! Это я её! — Он дико огляделся по сторонам. — Где, пропади она пропадом, дверь? — вскричал он. — Где тут самый главный? Я немедленно желаю видеть директора павильона!

А затем внезапно он кинулся вперёд и начал колотить по зеркальному стеклу своей тростью.

— Послушай, старина! — сказал я, но он меня отпихнул.

Я давно заметил, что шустрые ребята, живущие в своих загородных домах, привыкли пользоваться толстыми палками вместо изящных тросточек, без которых не может обойтись ни один хорошо одетый джентльмен в метрополии; а в Хертфортшире, по-видимому, в моде были дубинки с тяжёлыми набалдашниками. После первого же удара стекло разлетелось вдребезги, а после следующих трёх Биффи окончательно расчистил себе путь и вошёл в клетку, не рискуя порезаться. Прежде чем толпа сообразила, что всего за шиллинг входной платы они смотрят спектакль, билеты на который стоят бешеных денег, он вступил с девушкой в переговоры. В этот момент на сцене появились двое полицейских.

Блюстителей порядка не заставишь придерживаться романтических взглядов. Они не остановились, чтобы украдкой смахнуть набежавшие слёзы, потому что им было не до слёз. Я и глазом не успел моргнуть, как Биффи выволокли из клетки и повели на выход. Я поспешно зашагал за ним, чтобы хоть как-то скрасить последние минуты друга, и бедняга, сияя как медный таз, повернулся ко мне и крикнул голосом, полным страсти:

— Чизвик 60873! Ради всего святого, запиши, Берти! Чизвик 60873! Это её телефон!

Затем он исчез в сопровождении одиннадцати тысяч возбуждённых зрителей, а я неожиданно услышал над своим ухом голос:

— Мистер Вустер! Как… как прикажете это понимать?

Сэр Родерик стоял рядом со мной, усиленно двигая бровями, которые, как мне показалось, за последний час значительно увеличились в размерах.

— Полный порядок, — утешил я старикана. — У бедняги Биффи крыша поехала, но сейчас ему уже лучше.

— Что?

— Я хочу сказать, с ним случился припадок или приступ, ну, сами понимаете.

— Как? Опять! — Сэр Родерик с шумом втянул носом воздух. — И за этого человека я собирался отдать свою дочь, — пробормотал он.

Я ласково потрепал его по плечу, хотя, смею вас заверить, далось мне это нелегко.

— Если б я был на вашем месте, — сказал я, — я бы резко передумал. Мой вам совет, снимите данный вопрос с повестки дня. Отмените церемонию раз и навсегда, вот вам мой совет.

Он посмотрел на меня с отвращением.

— Я не нуждаюсь в ваших советах, мистер Вустер! Независимо от вас я уже принял решение, о котором вы говорили. Мистер Вустер, вы являетесь другом этого человека — факт, который сам по себе должен был послужить мне достаточным предупреждением. Вам, в отличие от меня, ещё не раз посчастливится с ним увидеться. Будьте так любезны, передайте ему при встрече, что он может считать помолвку с моей дочерью расторгнутой.

— Нет проблем, — сказал я и поспешил вслед за толпой. Внутренний голос подсказывал мне, что надо постараться как можно скорее внести за Биффи залог.

Прошло не меньше часа, прежде чем я наконец протолкался к тому месту, где оставил свой автомобиль. Дживз сидел на переднем сиденье, задрав голову и, видимо, думая думу о космосе. При моём приближении он вежливо поднялся на ноги.

— Вы собираетесь уезжать, сэр?

— Да.

— А сэр Родерик, сэр?

— Не поедет. Я не открою тебе секрета, Дживз, если скажу, что мы с ним разругались в пух и прах.

— Вот как, сэр? А мистер Биффен? Его вы тоже не станете ждать?

— Нет. Он в тюрьме.

— Неужели, сэр?

— Да. Я пытался внести за него залог, но, по зрелому размышлению, фараоны решили не выпускать его на ночь глядя.

— Какое обвинение ему предъявлено, сэр?

— Помнишь девицу, о которой я тебе рассказывал? Так вот, он увидел её во Дворце Красоты в стеклянной клетке и решил к ней присоединиться кратчайшим путем, то бишь через зеркальное стекло. Его тут же замели и уволокли в полицейский участок. — Я искоса посмотрел на своего личного слугу. Трудно пронзить человека взглядом, когда так на него смотришь, но, по-моему, мне это удалось. — Дживз, — сказал я, — тут что-то не так. Ты посоветовал мистеру Биффену пойти во Дворец Красоты. Тебе было известно, что он найдёт там свою девушку?

— Да, сэр. Поразительно! Хоть плачь, хоть смейся!

— Разрази меня гром, Дживз, неужели ты знаешь всё?

— О нет, сэр, — сказал Дживз, снисходительно улыбаясь.

И наверняка соврал, чтобы сделать приятное своему молодому господину.

— В таком случае, откуда тебе было известно, что она там?

— Дело в том, что я знаком с будущей миссис Биффен, сэр.

— Понятно. Значит, ты был в курсе того, что произошло в Нью-Йорке?

— Да, сэр. И поэтому я не был расположен оказывать услуги мистеру Биффену, когда вы были так добры, что обратились ко мне с просьбой ему помочь. Я ошибочно предположил, что он сыграл на чувствах неопытной девушки, а потом бросил её. Но когда вы рассказали мне истинную суть дела, я понял, что несправедливо отнёсся к мистеру Биффену, и постарался загладить перед ним свою вину.

— Теперь он твой должник до гроба. Старый осёл любит её до беспамятства.

— Я очень рад это слышать, сэр.

— Кстати, ей тоже не мешало бы выразить тебе свою благодарность. У старины Биффи пятнадцать тысяч фунтов в год дохода, не говоря уже о коровах, свиньях, курицах и утках, которых ему некуда девать. Породниться с птицей такого полёта — счастье для любой семьи.

— Да, сэр.

— Скажи мне, Дживз, — спросил я, — откуда ты знаешь эту девушку?

Дживз мечтательно посмотрел на встречные автомобили.

— Она — моя племянница, сэр. Если вы позволите, я осмелюсь попросить вас, сэр, не дёргать так резко руль. Мы чуть было не столкнулись с омнибусом.

ГЛАВА 7. Вместо штрафа

Улики были неопровержимы. Механизм закона сработал безупречно. Крючкотвор, поправив пенсне, грозившее слететь с носа, откашлялся, словно он был чахоточным, и сообщил нам дурные вести.

— Подсудимый Вустер, — сказал он (мне трудно передать словами, какие муки совести и какой стыд испытал Бертрам, услышав это обращение), — приговаривается к пяти фунтам штрафа.

— Ох, конечно! — сказал я. — О чём речь! Нет вопросов!

Я ужасно обрадовался, что дело разрешилось на такой разумной цифре. Посмотрев на то, что называют морем лиц, я увидел в последнем ряду Дживза.

Надёжный малый пришёл к своему молодому господину в трудный час, чтобы оказать ему поддержку.

— Послушай, Дживз, — крикнул я, — у тебя найдётся пятёрка? Я немного поиздержался.

— Молчать! — рявкнул придурок пристав.

— Нет, вы не поняли, — объяснил я. — Мне необходимо уточнить некоторые финансовые детали. Ты при деньгах, Дживз?

— Да, сэр.

— Молодчага!

— Вы друг подсудимого? — спросил крючкотвор.

— Я нахожусь в услужении у мистера Вустера, ваша честь, в качестве его камердинера.

— В таком случае заплатите штраф судебному клерку.

— Слушаюсь, ваша честь.

Крючкотвор холодно мне кивнул, как бы давая понять, что теперь меня можно не обувать в кандалы, и, ещё раз поправив съехавшее пенсне, одарил беднягу Сиппи одним из самых раздражённых взглядов, какие только доставались арестантам в полицейском суде на Бошер-стрит.

— Дело подсудимого Льва Троцкого, который, — он вновь неодобрительно покосился на Сиппи, — по моему глубокому убеждению, назвался вымышленным, фиктивным именем, кажется мне куда более серьёзным, чем предыдущее. Он обвиняется в неоправданном и жестоком избиении стража порядка. Свидетельские показания полицейского неопровержимо доказывают, что. подсудимый ударил его в живот, причинив сильную боль и, кроме того, помешав исполнению служебного долга. Я осведомлён, что в ночь ежегодной регаты между университетами Оксфордом и Кембриджем определённые поблажки традиционно гарантируются властями всем отдыхающим, но применение насилия и грубое хулиганство, допущенное подсудимым Троцким, не могут остаться безнаказанными. Таким образом, я приговариваю его вместо штрафа к тридцати дням тюремного заключения.

— Нет, послушайте… будь оно проклято, нельзя же так! — запротестовал бедняга Сиппи.

— Молчать! — рявкнул придурок пристав.

— Слушается следующее дело, — заявил крючкотвор. Так началась эта история.

Должен сказать, нам просто не повезло. Правда, я смутно помню некоторые детали, но произошло примерно следующее.

Хотя я, как правило, человек воздержанный, одну-единственную ночь в году я позволяю себе расслабиться и вспомнить, так сказать, утраченную молодость. Как вы уже догадались, ночь, о которой я говорю, наступает после регаты или, попросту говоря, лодочных гонок между студентами Оксфорда и Кембриджа. Каждый год в это время вы можете увидеть меня навеселе, а на этот раз, честно признаюсь, я немного перебрал, и когда встретил Сиппи на улице, был уже тёпленьким.

Сиппи, один из самых бесшабашных кутил, выглядел как в воду опущенный, и меня словно ножом по сердцу резануло. У меня сложилось впечатление, что он сильно озабочен, и мне стало жаль его до слёз.

— Берти, — сказал он, шагая рядом со мной по Пикадилли. — Душа, томясь под гнётом скорби, питается любой надеждой. — Должен вам сообщить, что Сиппи считает себя литератором (хотя во всём, что касается предметов первой необходимости, он полностью зависит от тёти, проживающей в загородном доме) и поэтому частенько разговаривает поэтическим языком. — Но моя душа не может питаться, потому что мне нечем её кормить. У меня не осталось надежды. Я погорел, Берти.

— Что стряслось, старина?

— Завтра я должен покинуть Лондон и уехать на три недели к совершенно жутким — я пойду дальше, — абсолютно невыносимым друзьям моей тёти Веры. Она мне это подстроила, и пусть проклятье племянника загубит все бутоны в её саду.

— Кто же эти исчадия ада? — спросил я.

— Семейство Принглов. В последний раз я гостил у них, когда мне было десять лет, но даже тогда они показались мне самыми занудными самодурами во всей Англии.

— Тяжёлый случай. Неудивительно, что ты совсем скис.

— Мир, — заявил Сиппи, — окрашен в серые тона. Как мне стряхнуть с себя грусть-тоску?

Именно в этот момент меня осенило. Мысль, пришедшая мне в голову, была достойна ночи после окончания регаты.

— Старина, — сказал я, — всё, что тебе нужно, это полицейский шлем.

— Ты думаешь?

— Я в этом уверен. Был бы я на твоём месте, я перешёл бы на другую сторону улицы и взял бы вон тот шлем, не тратя лишних слов.

— Но внутри него стоит полицейский. Я отчётливо его вижу.

— Что с того? — удивлённо спросил я. Мне был непонятен ход его мыслей.

Сиппи углубился в размышления.

— Мне кажется, ты абсолютно прав, — сказал он в конце концов. — Странно, что я не додумался до этого раньше. Ты действительно считаешь, что от шлема мне полегчает?

— Двух мнений быть не может.

— Тогда я пошёл, — сказал Сиппи, на удивление быстро приходя в прекрасное расположение духа.

Теперь вы разобрались в ситуации и понимаете, почему, перестав быть тюремной пташкой, я чувствовал угрызения совести. На двадцать пятом году жизни, в то время как перед ним открывались блестящие перспективы, все двери, и так далее, и тому подобное, Оливер Рэджинальд Сипперли угодил за решётку, а виноват в этом был я и никто кроме меня. Ведь это я смешал его с грязью, и теперь передо мной стоял один вопрос: как искупить свой грех?

Очевидно, первым делом необходимо было повидаться с Сиппи, чтобы узнать его последнее желание, ну и всё такое прочее. Потолкавшись и наведя справки, я в конце концов оказался в полутёмной комнате с белыми стенами и длинной скамьёй, на которой, закрыв голову руками, сидел Сиппи.

— Ну, как ты, старина? — спросил я голосом, которым принято говорить у постели умирающего.

— Я конченый человек, — заявил страдалец, становясь похожим на растёкшуюся яичницу-глазунью.

— Перестань. Всё не так плохо, как кажется с первого взгляда. По крайней мере у тебя хватило ума не назвать своего имени, так что никто не прочтёт о твоём аресте в газетах.

— Плевать я хотел на газеты. Меня волнует, как мне провести с Принглами три недели, начиная с сегодняшнего дня, если я буду сидеть в тюрьме, закованный в цепи и обутый в кандалы?

— Ты сам говорил, что не хочешь к ним ехать.

— Дело не в том, чего я хочу и чего не хочу, оболтус! Я должен к ним ехать! Если я у них не появлюсь, тётя Вера всё узнает. А как только она обнаружит, что вместо штрафа мне дали тридцать дней тюрьмы, со мной будет покончено.

Я, конечно, понимал, о чём он говорит.

— Знаешь, нам всё равно не придумать, как выкрутиться, — сказал я. — Тут нужен мощный ум. Мы должны посоветоваться с Дживзом.

И, разузнав у него кое-какие подробности, я пожал ему руку и пошёл домой.

— Дживз, — сказал я, когда в голове у меня немного прояснилось после особого коктейля, который он предусмотрительно приготовил к моему приходу, — я должен кое-что тебе рассказать, кое-что исключительно важное, кое-что затрагивающее жизненные интересы того, на кого ты всегда смотрел как… к которому ты всегда относился с… с кем ты… одним словом, так как сегодня я туго соображаю, о мистере Сипперли.

— Да, сэр?

— Мистер Сяпперли влипался, Дживз.

— Сэр?

— Я хочу сказать, мистер Сипперли вляпался.

— Вот как, сэр?

— И всё благодаря мне. По доброте сердечной, желая развеселить беднягу и занять его ум каким-нибудь делом, я посоветовал ему умыкнуть полицейский шлем.

— Неужели, сэр?

— Послушай, Дживз, ты не можешь не переспрашивать? — сказал я. — Это очень запутанная история, а у меня раскалывается голова, и если ты будешь перебивать, я забуду, о чём говорил. Прошу тебя, сделай одолжение и прекрати задавать дурацкие вопросы. Лучше кивай, когда тебе всё понятно.

Я закрыл глаза и собрался с мыслями.

— Начнём с того, Дживз, что мистер Сипперли — не знаю, известно тебе об этом или нет, — целиком и полностью зависит от своей тёти Веры.

— Вы имеете в виду мисс Сипперли из Пэддока, Бэкли-на-Угодьях, в Йоркшире, сэр?

— Как! Ты её знаешь?

— Лично я — нет, сэр. Но в деревне поблизости живёт мой троюродный брат, который слегка с ней знаком. Он говорил мне, что мисс Сипперли — властная пожилая леди со вспыльчивым характером… Но я прошу прощенья, сэр. Мне следовало кивнуть.

— Совершенно верно, тебе следовало кивнуть. Вот именно, Дживз, тебе следовало кивнуть. Но сейчас уже слишком поздно.

И я кивнул. В переносном смысле слова, потому что прошлой ночью я не спал положенных мне восьми часов, и сейчас меня время от времени охватывало какое-то летаргическое состояние.

— Да, сэр? — сказал Дживз.

— Э-э-э… ах… да! — Я встряхнулся. — Так на чём мы остановились?

— Вы говорили, что мистер Сипперли целиком и полностью зависит от своей тёти Веры, сэр.

— Неужели я так сказал?

— Да, сэр.

— Ты абсолютно прав, именно так я и сказал. Так вот, Дживз, ему ни в коем случае нельзя ей перечить. Я понятно объяснил?

Дживз кивнул.

— А теперь слушай внимательно. Несколько дней назад она написала Сиппи письмо с просьбой приехать и спеть что-нибудь на деревенском концерте, который она устраивает в благотворительных целях. Сам понимаешь, такая просьба равносильна королевскому приказу, и Сиппи не мог просто взять и отказаться. Но он как-то раз уже выступал на организованном ею концерте, и после того, как его закидали гнилыми помидорами и тухлыми яйцами, не жаждал повторить свой успех. Ты всё понял, Дживз?

Дживз кивнул.

— Так вот, Сиппи придумал, как ему тогда казалось, гениальный план. Он сообщил тётушке, что счастлив был бы приехать, но, к сожалению, подписал с издателем договор на серию статей о Кембридже и поэтому должен был немедленно туда отправиться на три недели. Тебе ясно, Дживз?

Дживз наклонил свою тыкву.

— После чего мисс Сипперли написала ему очередное письмо, похвалила его за то, что он в первую очередь думает о работе, а потом уже об удовольствиях

— под последним она, видимо, подразумевала пение песен на концертах, где тебя закидывают тухлыми яйцами, — и заявила, что, если он едет в Кембридж, ему, естественно, придётся остановиться у её друзей, Принглов, живущих неподалёку от города. Затем она послала Принглам телеграмму, извещая их о прибытии своего племянника двадцать восьмого числа, и получила ответ, что они рады будут принять его. А теперь Сиппи попал в кутузку. Ты понимаешь, чем это может закончиться, Дживз? Нам нужен твой совет. Напряги свой могучий ум, Дживз. Я в тебя верю.

— Я сделаю всё возможное, чтобы оправдать ваше доверие, сэр.

— Вперёд, Дживз! А тем временем опусти занавески, принеси мне пару подушек и пододвинь этот стул так, чтобы я мог положить на него ноги. А сейчас иди, предайся размышлениям и сообщи мне результат — ну, допустим, через два, а ещё лучше через три часа. Если кто-нибудь придёт и захочет меня видеть, передай, что я умер.

— Умерли, сэр?

— Умер. Ты будешь недалёк от истины.

Проснулся я к вечеру, и хотя шея у меня поворачивалась со скрипом, мне стало значительно легче жить на свете. Я нажал на кнопку звонка.

— Я дважды заходил к вам, сэр, — сказал Дживз, — но вы спали, и мне не хотелось вас беспокоить.

— Молодец. Всегда так поступай… Итак?

— Я тщательно обдумал проблему, о которой вы говорили, сэр, и вижу только одно решение.

— Одного вполне достаточно, Дживз. Что ты предлагаешь?

— Я могу посоветовать вам отправиться в Кембридж вместо мистера Сипперли, сэр.

Я уставился на безумного малого. Понятно, я чувствовал себя значительно лучше, чем несколько часов назад, но всё-таки недостаточно хорошо, чтобы выслушивать бред сумасшедшего.

— Дживз, — сурово сказал я, — очнись, пока не поздно. Ты соображаешь, что несёшь?

— Боюсь, сэр, я не могу предложить другого плана, который разрешил бы дилемму мистера Сипперли!

— Но Дживз! Подумай хорошенько! Пошевели мозгами! Даже я, несмотря на бессонную ночь, беспокойное утро и тяжбу с крючкотворами, понимаю, что твой план ни в какие ворота не лезет. Твоя первая дурость, не говоря о прочих дуростях, сразу бросается в глаза: ведь эти люди ждут не меня, а мистера Сипперли. Обо мне они и слыхом не слыхивали.

— Тем лучше, сэр. Моё предложение заключается в том, чтобы вы отправились в Кембридж к Принглам и представились им как мистер Сипперли.

— Дживз, — сказал я, чувствуя, как на мои глаза наворачиваются слёзы, — ты сам знаешь, что городишь чушь. Зачем ты приходишь к умирающему и устраиваешь ему головную боль? На тебя это не похоже.

— Я считаю предложенный мною план практичным, сэр. Пока вы спали, мне удалось переговорить с мистером Сипперли, и он проинформировал меня, что профессор и миссис Прингл видели его в последний раз, когда ему было десять лет.

— Верно. Мне он тоже об этом говорил. Но всё равно, они наверняка начнут расспрашивать меня о моей тёте — вернее, о его тёте. И что тогда?

— Мистер Сипперли любезно сообщил мне некоторые факты о мисс Сипперли, которые я записал. Если вы просмотрите их на досуге, а я сообщу вам о привычках миледи, известных мне от моего троюродного брата, вы без труда сможете ответить на любой обычный вопрос.

Всё— таки Дживз -продувная бестия. Со дня нашего знакомства он вновь и вновь предлагал мне очередной идиотский план, проект или программу действий, а примерно через пять минут умудрялся убедить меня в том, что лучше их нет на свете. Сейчас ему пришлось попотеть не менее получаса, но тем не менее он меня доконал. Я держался до тех пор, пока этот малый не привёл самый веский свой аргумент.

— Я осмелюсь предположить, сэр, что вам лучше всего покинуть Лондон как можно скорее и скрыться на некоторое время в укромном месте, где вас нельзя будет разыскать.

— А? Это ещё зачем?

— В течение последних двух часов, сэр, миссис Спенсер звонила трижды, каждый раз требуя срочно позвать вас к телефону.

— Тётя Агата! — вскричал я и побледнел как полотно, несмотря на загар.

— Да, сэр. Насколько я понял из её слов, она прочла в вечернем выпуске газеты отчёт об утреннем судебном заседании.

Я вскочил с кресла, как ужаленный. Если тётя Агата была в воинственном настроении, мне следовало улепётывать, не теряя ни секунды.

— Дживз, — сказал я, — время слов прошло, пора действий наступила. Немедленно упакуй мои чемоданы.

— Они упакованы, сэр.

— Выясни, когда отправляется ближайший поезд на Кембридж.

— Через сорок минут, сэр.

— Вызови такси.

— Такси стоит у двери, сэр.

— Прекрасно! — сказал я. — Поехали как можно скорее.

Загородный дом Принглов стоял на Трампингтонской дороге примерно в двух милях от Кембриджа. Когда я туда прибыл, все переодевались к обеду, поэтому я встретился с семейством только после того, как привёл себя в порядок и спустился в столовую.

— Здравствуйте! Здравствуйте! — сказал я и сделал шаг вперёд, словно бросился в пропасть.

Я пытался говорить отчётливым, громким голосом, но, по правде говоря, чувствовал себя прескверно. Застенчивому и неуверенному человеку всегда становится не по себе, когда он при этом изображает из себя кого-то другого. У меня почему-то возникло ощущение, что я тону, а при виде Принглов оно только усилилось.

Сиппи назвал их самыми занудными самодурами во всей Англии, и я с первого взгляда пришёл к выводу, что он не ошибся. Профессор Прингл был тощим, лысым, страдающим желудком типом с глазами, как у трески, а призрак миссис Прингл имел такой вид, будто в молодости его напугали и он до сих пор не может прийти в себя. И едва я успел собраться с силами после знакомства с этой парой, как меня представили двум древним особям женского пола, с ног до головы закутанным в шали.

— Несомненно, вы помните мою маму? — печально спросил профессор, указывая на экспонат А.

— Э-э-э, гм-м-м! — сказал я, выдавливая из себя жалкое подобие улыбки.

— И мою тётю, — жалобно вздохнул профессор, словно жизнь становилась всё мрачнее и мрачнее.

— Так, так! — сказал я, выдавливая из себя ещё одно жалкое подобие улыбки в сторону экспоната Б.

— Только сегодня утром они говорили мне, что прекрасно вас помнят, — простонал профессор, видимо, потеряв всякую надежду.

Наступила тишина. Вся эта честная компания глазела на меня, напоминая персонажей из бредовых рассказов Эдгара Аллана По, и я почувствовал, что моя joie de vivre засохла на корню.

— Я помню Оливера, — сказал экспонат А и вздохнул. — Он был таким прелестным ребёнком. Какая жалость! Какая жалость!

Очень тактично, и, главное, рассчитано на то, чтобы гость чувствовал себя как дома.

— Я помню Оливера, — сказал экспонат Б, глядя на меня примерно так же, как крючкотвор смотрел на Сиппи, прежде чем усадить его на тридцать дней в тюрьму. — Скверный мальчишка! Он мучил моего кота.

В этот момент из-под софы появился кот. Задрав хвост, он подошёл ко мне и принюхался. Я всегда нравился кошкам; тем печальнее было, что мне пришили уголовное прошлое Сиппи. Я наклонился, намереваясь почесать его за ухом, — такой политики я неизменно придерживаюсь со всеми котами, — и экспонат Б тут же завизжал:

— Держи его! Держи!

Она кинулась ко мне очень даже резво для своих лет, схватила своего любимца на руки и посмотрела на меня с горьким негодованием, словно говоря: попробуй сделай пакость, если осмелишься! Ужасно неловко.

— Я люблю кошек, — смущённо пробормотал я.

Номер не прошёл. Симпатии присутствующих были явно не на моей стороне. По правде говоря, я готов был сквозь землю провалиться, и в этот момент в комнату вошла девушка.

— Моя дочь Элоиза, — мрачно сказал профессор, как будто ему ненавистно было в этом признаваться.

Я повернулся, чтобы поприветствовать молодую представительницу изящного пола, и у меня отвалилась нижняя челюсть. Я не помню, когда в последний раз был так потрясён, как сейчас.

Наверное, каждому из вас доводилось встречать человека, который напомнил бы вам какую-нибудь ужасную личность из ваших знакомых. Вот я, к примеру, однажды отправился поиграть в гольф — дело было в Шотландии — и в отеле столкнулся нос к носу с женщиной, как две капли воды похожей на мою тётю Агату. Может, она была приличной дамой, но я не стал этого выяснять и тут же умотал обратно в Лондон, не в силах вынести столь кошмарного зрелища. А однажды я перестал ходить в один из клубов только потому, что главный официант смахивал на моего дядю Перси.

Возвращаясь к этой истории, докладываю вам, что Элоиза Прингл самым свинским образом напомнила мне Гонорию Глоссоп.

По— моему, я уже рассказывал вам о Гонории, божьем наказании. Она была дочерью сэра Родерика Глоссопа, психомана, и я был обручён с ней примерно в течение трёх недель, пока старикан, к моему великому счастью, не записал меня в сумасшедшие и не расторгнул помолвку. С тех пор при одной мысли об этой девушке я просыпался в холодном поту от собственного крика. А Элоиза Прингл была её точной копией.

— Э-э-э, здравствуйте, — сказал я.

— Добрый вечер.

Её голос добил меня окончательно. Если б я закрыл глаза, то ни на секунду не усомнился бы, что слышу Гонорию, которая разговаривала, как укротительница львов, делающая выговор одному из своих питомцев за неприличное поведение. Я инстинктивно попятился и подпрыгнул чуть ли не до потолка, почувствовав под ногой что-то живое и мягкое. Раздался дикий мяв; затем послышался крик негодования и, обернувшись, я увидел тётю Джейн, стоявшую на четвереньках и пытавшуюся договориться с котом, который удрал под софу. Она бросила на меня взгляд, яснее всяких слов говоривший, что её худшие опасения подтвердились.

В эту минуту нас позвали обедать.

— Дживз, — сказал я, когда малый зашёл ко мне вечером. — Ты знаешь, я не слабак, но в этом дурдоме мне долго не протянуть.

— Вы не получаете удовольствия от визита, сэр?

— Нет. Ты видел мисс Прингл?

— Да, сэр. Издалека.

— Тебе крупно повезло. Ты хорошо её рассмотрел?

— Да, сэр.

— Она никого тебе не напомнила?

— Мне кажется, мисс Прингл удивительно похожа на свою кузину, мисс Гонорию Глоссоп.

— Кузину! Ты хочешь сказать, она кузина Гонории?

— Да, сэр. Старшая сестра миссис Прингл, урождённая мисс Блатервик, вышла замуж за сэра Родерика Глоссопа.

— Разрази меня гром! Теперь понятно, почему они так похожи.

— Да, сэр.

— Как две капли воды, Дживз! Она даже разговаривает в точности, как мисс Глоссоп.

— Неужели, сэр? Я не слышал голоса мисс Прингл.

— Ты ничего не потерял, Дживз. И вообще, хотя ничто не заставит меня подвести старину Сиппи, помяни моё слово, я здесь долго не протяну. На худой конец профессора и его жену ещё можно терпеть. Если постараться изо всех сил, можно даже смириться с существованием тёти Джейн. Но встречаться каждый день с девицей Элоизой — более того, пить при этом лимонад, единственный напиток, который подают к обеду, — выше моих сил. Что мне делать, Дживз?

— По-моему, вам следует избегать общества мисс Прингл, сэр.

— Это первое, что пришло мне в голову, — сказал я.

Как вы понимаете, легко говорить о том, что общества женщины надо избегать; но когда вы живёте с ней в одном доме, а она не желает избегать вашего общества, дела ваши плохи. Странно устроен мир: чем больше ты стараешься держаться подальше от какой-нибудь особы, тем сильнее она к тебе липнет. Я не пробыл у Принглов и двадцати четырёх часов, а уже не знал, как мне избавиться от этой заразы. Она была одной из тех девиц, на которых вечно натыкаешься то в коридоре, то на лестнице. Я не мог войти в столовую, гостиную или курительную без того, чтобы она в ней не появилась через минуту. А если я прогуливался по саду, можно было не сомневаться, что она прыгнет на меня из-за каких-нибудь кустов или неожиданно вырастет рядом с луковой грядкой. Короче, не прошло и десяти дней, как я понял, что она окончательно меня доконала.

— Дживз, — сказал я, — она окончательно меня доконала.

— Сэр?

— Эта женщина преследует меня хуже любого привидения. Я ни на минуту не могу остаться один. Предполагалось, что старина Сиппи должен изучить колледжи в Кембридже, и хочешь верь, хочешь нет, сегодня мы с ней объездили по меньшей мере пятьдесят семь этих заведений. Днём я решил отдохнуть в саду на скамейке, но она тут же свалилась мне на голову чуть ли не в буквальном смысле слова. Вечером ей удалось загнать меня в угол на террасе. Я не удивлюсь, если, принимая ванну, нашарю её в мыльнице вместо куска мыла.

— Тяжёлое испытание, сэр.

— Тяжелей не придумаешь. Послушай, Дживз, у тебя случайно нет средства, чтобы от неё избавиться?

— В данный момент нет, сэр. Мисс Прингл определённо вами заинтересовалась. Сегодня утром она подробно расспрашивала меня о вашем образе жизни в Лондоне.

— Что?!

— Да, сэр.

Я в ужасе на него уставился. Страшная. мысль пришла мне в голову. Я задрожал, как осиновый лист.

Во время ленча произошло одно любопытное событие. Мы только что покончили с котлетами, и я откинулся на спинку стула, чтобы перевести дух, прежде чем приняться за варёный пудинг, когда, случайно подняв голову, я встретился глазами с Элоизой, смотревшей на меня в упор. Тогда я не придал этому значения, потому что варёный пудинг — такое блюдо, которое требует к себе исключительного внимания, если ты и вправду хочешь получить от него удовольствие; но сейчас, после слов Дживза, я понял, что означал этот зловещий взгляд.

Только теперь до меня дошло, почему за ленчем выражение её лица показалось мне до странности знакомым. Точно так же смотрела на меня Гонория Глоссоп за несколько дней до того, как мы обручились. Это был взгляд голодной тигрицы, учуявшей добычу.

— Дживз, знаешь, что я думаю?

— Сэр?

Я с трудом проглотил слюну.

— Дживз, — сказал я, — выслушай меня внимательно. Я не отношу себя к числу неотразимых мужчин, перед которыми женщины падают направо и налево. Скорее наоборот, в моем присутствии они, как правило, поднимают брови и кривят губы. Значит, меня нельзя обвинить в том, что я понапрасну бью тревогу, когда говорю о ком-то, кто желает меня заарканить. Ты согласен, Дживз?

— Да, сэр.

— Тем не менее, Дживз, некоторые девушки — и это научно обоснованный факт

— почему-то увлекаются именно такими мужчинами, как я.

— Совершенно справедливо, сэр.

— Я хочу сказать, мне прекрасно известно, что в моей черепушке нет и половины того, что должно быть у обычного парня. И когда девица, у которой мозгов вдвое больше нормы, со мной знакомится, она тут же начинает пожирать меня страстным взглядом. Я не знаю, почему так происходит, но тем не менее это случается не в первый раз.

— Быть может, природа таким образом заботится о сохранении равновесия среди особей одного вида, сэр.

— Весьма возможно. По крайней мере, Гонория Глоссоп, одна из самых способных выпускниц Гиртона, заглотнула меня, как собака кусок мяса.

— Мне говорили, сэр, что мисс Прингл отличилась в науках куда больше, чем мисс Глоссоп.

— Вот видишь! Дживз, она на меня смотрит.

— Да, сэр?

— Я всё время натыкаюсь на неё на лестнице и в коридоре.

— Вот как, сэр?

— Она советует мне, какие надо читать книги, чтобы расширить мой кругозор.

— Весьма подозрительно, сэр.

— А сегодня за завтраком, когда я ел сосиску, она сказала, что я не должен этого делать, так как современная медицина доказала, что в четырёхдюймовой сосиске содержится столько же микробов, сколько в дохлой крысе. Значит, в девице проснулся материнский инстинкт, и она занялась моим здоровьем.

— Доказательства неопровержимы, сэр.

Я упал в кресло, лишившись последних сил.

— Что делать, Дживз?

— Мы должны подумать, сэр.

— Вот ты и думай. Мне нечем.

— Я приложу все усилия, сэр, чтобы вы остались мной довольны.

Туманный ответ, но по крайней мере он меня утешил, хоть я и чувствовал себя не в своей тарелке. Да, никуда не денешься: Бертрам чувствовал себя не в своей тарелке.

На следующее утро мы объездили ещё шестьдесят три колледжа, и после ленча я сказал, что хочу пойти к себе и прилечь. Терпеливо выждав полчаса, я сунул в карман книгу, сигареты и спички, выбрался из окна и спустился в сад по очень удобной водосточной трубе. Мне хотелось посидеть в летней беседке, где можно было хоть немного отдохнуть в одиночестве.

Погода стояла прекрасная. Солнце светило, крокусы благоухали, а Элоизы Прингл не было ни слышно, ни видно. Кот играл сам с собой на лужайке, но когда я сказал «кыс-кыс», заурчал и подбежал ко мне, задрав хвост. Я едва успел взять его на руки и почесать за ухом, как раздался дикий визг. Подняв голову, я увидел тётю Джейн, наполовину высунувшуюся из окна. Жутко неприятно.

— Хорошо, хорошо, — пробормотал я и отпустил кота, который галопом умчался обратно на лужайку. После недолгих размышлений, отказавшись от мысли запустить в старушенцию кирпичом, я зашёл за кусты, убедился, что за мной никто не следит, и прокрался к беседке. Хотите верьте, хотите нет, не успел я закурить сигарету и удобно расположиться с книжкой в руке, как на страницу упала тень и ко мне присоединилась мисс Банный Лист собственной персоной.

— Вот вы где, — сказала Липучка и, усевшись рядом, игриво выхватила мою сигарету из мундштука и выкинула её на тропинку. — Вы слишком много курите,

— сказала она тоном невесты, по уши влюблённой в жениха, чем привела меня в неописуемый ужас. — Как бы я хотела, чтобы вы бросили эту дурную привычку. Курить вредно. И напрасно вы вышли на улицу без летней куртки. Вам просто необходимо, чтобы за вами кто-нибудь ухаживал.

— За мной ухаживает Дживз.

Она слегка нахмурилась.

— Он мне не нравится.

— А? Почему?

— Не знаю. Как бы мне хотелось, чтобы вы от него избавились.

У меня мороз пошел по коже. Знаете почему? Когда я обручился с Гонорией Глоссоп, она первым делом потребовала, чтобы я выгнал Дживза, потому что он ей не понравился. Мысль о том, что эта зараза похожа на Гонорию не только телом, но и чёрной душой, окончательно выбила меня из колеи.

— А что вы читаете?

Она взяла книгу из моих рук и снова нахмурилась. Уезжая из Лондона, я прихватил с собой потрясный детектив, который назывался «Следы крови». Она листала страницы, презрительно скривив рот.

— Не понимаю, как вы можете читать такую чушь… — Она умолкла. — Великий боже!

— Что случилось?

— Вы знакомы с Берти Вустером?

Внезапно я увидел своё имя, написанное на титульном листе, и моё сердце сделало тройное сальто.

— Э-э-э, гм-м-м, видите ли, слегка знаком.

— Должно быть, он — чудовище. Мне странно, что вы с ним дружите. Не говоря уже обо всём прочем, этот человек почти полный дебил. Одно время он был обручён с моей кузиной, Гонорией, но помолвка расстроилась по причине его душевного заболевания. Он кандидат в сумасшедший дом. Слышали бы вы, что говорит о нём мой дядя Родерик!

Я не стал проявлять любопытство.

— Вы часто с ним видитесь?

— Бывает.

— Недавно я прочитала в газете, что его оштрафовали за непристойное поведение на улице.

— Да, я тоже читал.

Она посмотрела на меня, как наседка на яйцо.

— Он не может оказать на вас хорошего влияния. Как бы мне хотелось, чтобы вы перестали с ним встречаться. Ведь вы больше не будете с ним встречаться, правда?

— Ну… — протянул я, и в этот момент Катберт, тот самый кот, которому, по-видимому, надоело играть самому с собой, вошёл в беседку, дружелюбно на меня посмотрел и запрыгнул ко мне на колени. Я приветствовал его от всей души. Хоть он и был котом, всё-таки теперь нас стало трое; к тому же его появление позволило мне переменить тому разговора.

— Коты — отличные ребята, — сказал я.

Сбить её с намеченного курса оказалось невозможно.

— Вы перестанете встречаться с Берти Вустером? — спросила она, не желая вести со мной кошачьих разговоров.

— Это будет трудно.

— Глупости! Вам понадобится лишь немного силы воли. Этот человек не может быть интересным собеседником. Дядя Родерик говорит, он просто никчемный прожигатель жизни.

Я тоже мог бы кое-что сказать о сэре Родерике, но, к сожалению, вынужден был промолчать.

— Вы сильно изменились с тех пор, как мы в последний раз виделись, — с упрёком заявила мне зараза Прингл. Она наклонилась и начала чесать кота за вторым ухом. — Помните, когда мы были детьми, вы говорили, что сделаете для меня всё, о чём я вас попрошу?

— Я так говорил?

— А однажды вы заплакали, потому что я рассердилась и не позволила вам меня поцеловать.

Я не поверил ей тогда, не верю и сейчас. Сиппи во многих отношениях был олухом царя небесного, но не до такой же степени. Даже в десять лет он не мог быть таким безмозглым идиотом. Я не сомневался, что девица нагло лжёт, но от этого мне не стало легче. Я отодвинулся от неё на несколько дюймов и уставился перед собой невидящим взглядом, чувствуя, как моё чело покрывается испариной.

А затем, вдруг… ну, сами знаете, как это бывает. Наверное, каждый из нас испытывал в жизни желание сделать какую-нибудь глупость. Ну, скажем, когда сидишь в театре, иногда хочется крикнуть «пожар!» и посмотреть, что будет. Или разговариваешь с человеком и думаешь: «Интересно, а что он сделает, если я засвечу ему в глаз?»

А говорю я всё это потому, что в тот момент, когда её плечо ходило ходуном рядом с моим, а её чёрные волосы почему-то щекотали мне нос, у меня внезапно появилось идиотское желание её поцеловать.

— Правда? — прохрипел я.

— Неужели вы забыли?

Она подняла свою тыкву с мозгами и посмотрела мне прямо в глаза. Я почувствовал, что скольжу в пропасть, и зажмурился. А затем из дверей до меня донёсся самый прекрасный голос, который я когда-либо слышал в своей жизни.

— Отдайте моего кота!

Я открыл глаза. Милая, добрая тётя Джейн, королева всех женщин, стояла передо мной с таким выражением на лице, будто я был живодёром и она застукала меня на месте преступления. Как эта жемчужина среди особей своего пола умудрилась меня выследить, я не знаю, но факт остаётся фактом: она меня нашла, благослови бог её древнюю душу, и спасла от жуткой доли, совсем как в последней сцене фильма о потерпевших кораблекрушение. Я не стал ждать. Меня расколдовали, и я умотал из беседки в ту же секунду. Уже в дверях я снова услышал её дивный голос:

— Он стрелял в моего Тибби из лука.

В течение нескольких следующих дней ничто не нарушало моего спокойствия. Элоизу я почти не видел. Я обнаружил, что со стратегической точки зрения водосточная труба у моего окна оказалась бесценной. Я редко теперь выходил из дома другим маршрутом. Мне казалось, что если я и дальше окажусь таким же везучим, то продержусь здесь три недели, к которым меня приговорили.

А тем временем… как говорится в сказках.

Когда однажды вечером я спустился в гостиную, вся семья была в сборе. Профессор, профессорша, два Экспоната и девица Элоиза сидели по разным углам, кот спал на ковре, канарейка сидела в клетке. Ничто не предвещало бури.

— Так, так, так! — весело сказал я. — Здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте!

Я всегда говорю что-нибудь в этом роде, когда вхожу в помещение, где присутствуют люди. Мне кажется, так легче всего завязать непринужденную беседу.

Девица Элоиза с упрёком на меня посмотрела.

— Где вы пропадали весь день? — спросила она.

— После ленча я отдыхал у себя в комнате.

— В пять часов вечера вас там не было.

— Верно. Я чуток поработал над статьёй о добрых старых колледжах, а потом пошёл прогуляться. Физические нагрузки, знаете ли, очень полезны для здоровья.

— Mens sana in corpore sana, — объявил профессор.

— Ничего удивительного, — вежливо согласился я.

В эту минуту, когда всё шло лучше некуда и я чувствовал себя как кум королю, миссис Прингл внезапно изо всех сил стукнула меня кастетом по голове. Нет, нет, поймите меня правильно. Я говорю в переносном смысле слова.

— Родерик сильно задерживается, — сказала она.

Возможно, вам покажется странным, что это имя оглушило меня, как динамит рыбу. Поверьте мне на слово: для человека, который хоть раз имел дело с сэром Родериком Глоссопом, в мире существует только один Родерик, причём на одного больше, чем хотелось бы.

— Родерик? — прохрипел я.

— Мой свояк, сэр Родерик Глоссоп, приезжает в Кембридж, — сказал профессор. — Завтра он читает лекции в Сент-Люке, а сегодня мы ждём его к обеду.

И пока я стоял, чувствуя себя как главный герой, загнанный в ловушку преступниками, дверь отворилась.

— Сэр Родерик Глоссоп, — объявила служанка или горничная, не помню кто, и Он вошёл.

Одна из причин, по которой старого хрыча не любили лучшие умы общества, заключалась в том, что у него была огромная лысая голова, размером с купол собора Святого Павла, и заросли кустов вместо бровей, которые следовало бы долго стричь секатором, чтобы привести их в приличный вид. Когда к тебе приближается голый череп с глазами, торчащими из кустов, невольно начинаешь жалеть, что заранее не подумал об отступлении.

Сэр Родерик вошёл в комнату, а я попятился и встал за софу, вверив свою душу Господу. Мне не нужно было обращаться к гадалке, чтобы узнать, что в будущем меня ждут неприятности.

Сначала он меня не заметил. Пожав руки профессору и его жене, сэр Родерик поцеловал Элоизу и кивнул Экспонатам.

— Боюсь, я немного задержался, — сказал он. — Моя машина сломалась в дороге, но шофёр…

Тут он увидел меня за софой и, вздрогнув, сморщился, словно наелся кислятины.

— Это… — начал профессор, махнув рукой в моём направлении.

— Я давно знаком с мистером Вустером.

— Это, — как ни в чём не бывало продолжал профессор, — племянник мисс Сипперли, Оливер. Вы помните мисс Сипперли?

— Что вы имеете в виду? — рявкнул сэр Родерик. Видимо, частое общение с психами выработало у него властную, резкую манеру поведения. — Этого злосчастного молодого человека зовут Берти Вустер. Что за чушь вы несёте о каких-то Оливерах и Сипперли?

Профессор посмотрел на меня с вполне объяснимым любопытством. Остальные участники сцены последовали его примеру. Я выдавил из себя жалкую улыбку.

— Видите ли, дело в том… — сказал я.

Профессор напряжённо обдумывал ситуацию. Мне показалось, я слышу, как в голове у него трещало и щёлкало.

— Этот человек сказал, что его зовут Оливер Сипперли, — произнёс он.

— Эй, вы! — рявкнул сэр Родерик. — Должен ли я понять, что вы навязали своё общество людям, прикинувшись племянником старого друга семьи?

Точнее сказать было невозможно.

— Ну, в общем, да, — ответил я.

Сэр Родерик выстрелил в меня взглядом, который попал мне в грудь, пронзил лёгкие и вышел со спины.

— Душевнобольной! Абсолютно ненормален, как я и предполагал с первого взгляда!

— Что он сказал? — спросила тётя Джейн.

— Родерик говорит, этот молодой человек — душевнобольной, — проревел профессор.

— Ах! — сказала тётя Джейн, кивая. — Так я и думала. Он спускается в сад и входит в дом по водосточной трубе.

— Что?!

— Я сама его видела — ах! — много раз.

Сэр Родерик грозно фыркнул.

— За ним следует установить строгий надзор. Преступно оставлять человека в таком состоянии на свободе. На следующей стадии болезни его может охватить мания убийства.

Я подумал, что, как это ни печально, мне придётся продать старину Сиппи, чтобы опровергнуть это ужасное обвинение. В конце концов наш обман всё равно открылся.

— Позвольте мне объяснить, — сказал я. — Сиппи попросил меня погостить здесь вместо него.

— Что вы имеете в виду?

— Ему не удалось приехать, потому что он отдубасил полицейского в ночь после лодочных гонок, и его сцапали.

Должен признаться, мне с большим трудом удалось втолковать им, что произошло, а когда они всё поняли, их отношение ко мне не изменилось к лучшему. Между нами появилась некоторая натянутость, поэтому, вежливо откланявшись, я отказался от обеда, хотя умирал с голоду, и поднялся к себе.

— Дживз, — сказал я, когда он вплыл в комнату, — мы погибли.

— Сэр?

— Врата ада дрожат, Дживз. Наша карта бита. — И я всё ему рассказал.

Он внимательно меня выслушал.

— От роковых случайностей, сэр, никто не застрахован, но к ним надо быть готовым. Следующий наш шаг, который необходимо предпринять, очевиден.

— 0 чём это ты?

— Надо повидаться с мисс Сипперли, сэр.

— Разрази меня гром! Зачем?

— Предпочтительнее, если она узнает факты из ваших уст, сэр, чем из письма, которое ей обязательно напишет профессор Прингл. Ведь вы не оставили мысль сделать всё возможное, чтобы помочь мистеру Сипперли, сэр?

— Я не могу подвести Сиппи. Значит, ты считаешь…

— Да, сэр. У меня есть мнение, что мисс Сипперли снисходительно отнесётся к проступку мистера Сипперли.

— Почему?

— Мне так кажется, сэр.

— Ну, раз так… А как нам туда добраться?

— Мисс Сипперли живёт примерно в ста пятидесяти милях от Кембриджа, сэр. Быстрее всего мы доедем к ней на машине.

— В таком случае немедленно закажи машину, Дживз.

Мысль о том, что я буду в ста пятидесяти милях от Элоизы Прингл, не говоря уже о тёте Джейн и сэре Родерике, была настолько приятна, что мне сразу полегчало.

Пэддок, Бекли-на-Угодьях, находился недалеко от деревни, и на следующее утро, плотно позавтракав, я отправился туда пешком. Я почти не волновался: должно быть, испытания меня закалили. Неудивительно, если вспомнить ту встряску, которую я получил за последние две недели. Впрочем, какой бы ни оказалась тётушка Сиппи, по крайней мере она не была сэром Родериком Глоссопом.

Пэддок оказался средних размеров загородным строением с прекрасно ухоженным садом и посыпанной гравием широкой тропинкой, огибающей кусты, которые выглядели так, словно их только что пропылесосили; короче, глядя на всю эту красоту, можно было с уверенностью сказать: «Здесь живёт чья-то тётя».

Сразу за поворотом я увидел женщину с лейкой в руках, поливавшую клумбу с цветами. Ни секунды не сомневаясь, что передо мной искомая тётушка, я остановился, откашлялся и произнёс:

— Мисс Сипперли?

Она стояла ко мне спиной и, услышав мой голос, подпрыгнула и отскочила в сторону, словно была босоногой танцовщицей, которая изображала Саломею, и внезапно наступила на ржавую консервную банку. Едва удержав равновесие, она ошарашено на меня уставилась. Крепкая, здоровая женщина с красными щеками.

— Надеюсь, я не испугал вас? — спросил я.

— Кто вы?

— Меня зовут Вустер. Я приятель вашего племянника, Оливера.

Её дыхание постепенно пришло в норму.

— Вот как? Когда я услышала ваш голос, я приняла вас за другого.

— Нет, это я. Мне необходимо сообщить вам новости об Оливере.

— Что случилось?

Мной овладели сомнения. Теперь, когда мы подошли к самой сути, соли или как там это называется, я потерял былую уверенность в себе.

— Я должен предупредить вас, что это довольно грустная история, знаете ли.

— С Оливером произошёл несчастный случай? Он заболел?

Она говорила взволнованно, и мне было приятно видеть, что ничто человеческое ей не чуждо. Я решил не ходить вокруг да около, а рубануть с плеча.

— 0 нет, он здоров, — сказал я. — Что же касается вашего первого вопроса, это как посмотреть. Он в каталажке.

— Где?

— В тюрьме.

— В тюрьме!

— Видите ли, он попал за решётку исключительно по моей вине. Мы прогуливались ночью после лодочных гонок, и я посоветовал ему умыкнуть полицейский шлем.

— Я вас не понимаю.

— Ну, Сиппи выглядел жутко расстроенным, знаете ли, и — не знаю, прав я был или нет, — я подумал, он развеселится, если перейдёт на другую сторону улицы и свистнет у полицейского шлем. Ему тоже показалось, что мысль неплоха, и он начал действовать, а полисмен поднял шум, и Оливер ему врезал.

— Врезал?

— Саданул, въехал, стукнул в живот.

— Мой племянник, Оливер, ударил полицейского в живот?

— Именно в живот. А на следующее утро крючкотвор вместо штрафа засадил его в бастилию на тридцать дней.

Сообщив эту новость, я, по правде говоря, поглядел на неё с некоторой опаской, не зная, чем всё обернётся. Внезапно лицо её, казалось, раскололось напополам. Какое-то мгновение я видел один только рот, затем она начала приплясывать на траве, заливаясь смехом и размахивая лейкой во все стороны.

Я подумал, ей здорово повезло, что рядом не было сэра Родерика Глоссопа. Он в одну секунду уселся бы ей на голову и велел бы своему помощнику принести смирительную рубашку.

— Вы не рассердились? — спросил я.

— Рассердилась? — Она счастливо улыбнулась. — Я никогда в жизни не получала таких приятных известий!

Я обрадовался и успокоился. Я надеялся, она не закатит истерики, услышав об аресте Сиппи, но никогда не думал, что эта новость приведёт её в полный восторг.

— Я им горжусь! — заявила она.

— Рад слышать.

— Если б каждый молодой англичанин бил полицейских в животы, наша страна процветала бы!

По правде говоря, я не понял, почему она пришла к такому выводу, но свою задачу я выполнил, поэтому, откланявшись, я ушёл.

— Дживз, — сказал я, вернувшись в гостиницу, — всё в порядке. Но, должен тебе признаться, я ничего не понимаю.

— Вас не затруднит рассказать мне, сэр, что произошло, когда вы встретились с мисс Сипперли?

— Я объяснил ей, что Сиппи засадили в тюрьму за нападение на полицейского, после чего она весело расхохоталась, замахала лейкой и объявила, что она им гордится.

— Поведение мисс Сипперли кажется эксцентричным только с первого взгляда, сэр. Дело в том, что в течение последних двух недель местный констебль причинил ей массу неприятностей. Несомненно, именно поэтому она стала предвзято относиться к полиции в целом.

— Да ну, Дживз? Расскажи, как было дело?

— Констебль переусердствовал в исполнении своих обязанностей, сэр. Не менее трёх раз за последние десять дней он посылал мисс Сипперли повестки: за превышение скорости на автомобиле, за выгуливание собаки без ошейника в общественном месте и за несоблюдение противопожарной безопасности при топке дымящегося камина. Будучи, если так можно выразиться, диктаторшей в деревне, мисс Сипперли привыкла вести себя безнаказанно, и неожиданное служебное рвение констебля заставило её возненавидеть полицейских как класс, а вследствие этого взглянуть на действия мистера Сипперли одобрительно и с пониманием.

Я понял, что он имел в виду.

— Какое удивительное везение, Дживз!

— Да, сэр.

— А откуда ты всё это знаешь?

— От констебля, сэр. Он — мой троюродный брат.

У меня отвалилась нижняя челюсть. Как говорят поэты, пелена спала с моих глаз.

— Великий боже, Дживз! Ты его подкупил?

— 0 нет, сэр. Правда, на прошлой неделе он праздновал свой день рожденья, и я сделал ему скромный подарок. Я всегда очень любил Эгберта, сэр.

— Сколько?

— Всего пять фунтов, сэр.

Я сунул руку в карман.

— Возьми. И вот тебе ещё пятёрка на счастье.

— Большое спасибо, сэр.

— Дживз, — сказал я, — загадочны твои пути, и дивны чудеса. Ты не возражаешь, если я немного попою?

— Что вы, сэр, — сказал Дживз.

ГЛАВА 8. Как уладить дело Фредди?

— Дживз, — сказал я. Дело было вечером, и я только что вернулся домой из клуба. — Я не хочу тебе мешать.

— Нет, сэр?

— Но я хочу с тобой поговорить.

— Да, сэр?

Он выпрямился и застыл в позе почтительного ожидания, бросив упаковывать чемодан предметами первой необходимости, которые должны были понадобиться мне на морском курорте.

— Дживз, — сказал я, — один мой приятель попал в весьма затруднительное положение.

— Вот как, сэр?

— Ты знаешь мистера Булливана?

— Да, сэр.

— Так вот, сегодня с утра я забежал в «Трутень», чтобы перекусить, и увидел бедолагу в самом тёмном углу курительной комнаты. Он был похож на увядшую осеннюю розу. Сам понимаешь, я удивился дальше некуда. Ты ведь знаешь, какой мистер Булливан весельчак. Душа общества. Без него ни одна вечеринка не обходится.

— Да, сэр.

— Рубаха-парень, и всё такое.

— Совершенно справедливо, сэр.

— Ну вот. Естественно, я расспросил его, что к чему, и он сказал, что в пух и прах разругался со своей невестой. Ты знал, что он был обручён с мисс Элизабет Викерс?

— Да, сэр. Если мне не изменяет память, объявление о помолвке появилось недавно в «Морнинг пост».

— Помолвка расторгнута, Дживз. Он не сказал мне, из-за чего они поскандалили, но факт остается фактом, она выставила его за дверь. Он нигде не может её поймать, она отказывается разговаривать с ним по телефону и отсылает обратно его письма нераспечатанными.

— Тяжёлый случай, сэр.

— Необходимо срочно принять меры, Дживз. Но какие?

— Я затрудняюсь ответить, сэр.

— Ну, для начала я собираюсь захватить его с собой в Мэрвис Бэй. В конце концов он не первый, кого отфутболила любимая девушка. В таких случаях лучше всего переменить обстановку.

— В том, что вы говорите, скрыт большой смысл, сэр.

— Да. Перемена обстановки — самое лучшее лекарство. Я слышал об одном парне. Девушка ему отказала. Парень уехал за границу. Через два месяца девушка прислала ему телеграмму: «Вернись, Мюриель». Парень начал писать ответ и внезапно понял, что забыл её фамилию, после чего он порвал письмо и жил долго и счастливо. Я не удивлюсь, Дживз, если, отдохнув несколько недель в Мэрвис Бэй, Фредди Булливан снова станет самим собой.

— Весьма вероятно, сэр.

— А если он не оправится, я надеюсь, что от свежего морского воздуха и простой пищи тебя осенит какая-нибудь идея и ты придумаешь план, который поможет этим двум влюблённым идиотам помириться.

— Я сделаю всё, что в моих силах, сэр.

— Знаю, Дживз, знаю. Не забудь положить побольше носков.

— Да, сэр.

— И не жалей теннисных рубашек.

— Слушаюсь, сэр.

Я не стал ему больше мешать, и через несколько дней мы уехали в Мэрвис Бэй, где я снял коттедж на июль и август.

Вы когда— нибудь бывали в Мэрвис Бэй? Курорт находится в Дорсетшире, и хотя его нельзя назвать сногсшибательным, в нём есть свои положительные стороны. Целый день вы проводите, купаясь и сидя на песке, а вечером прогуливаетесь по пляжу в обществе комаров. В девять часов вас натирают мазью от ожогов, после чего вы ложитесь спать. Одним словом, простая, здоровая жизнь, которая как нельзя больше подошла Фредди. Когда на небе появлялась луна и ветерок начинал нежно вздыхать в ветвях деревьев, его за уши было не оттащить от пляжа. Он стал самым ручным любимцем комаров. Они ждали его с нетерпением, не обращая внимания на других гуляющих, чтобы в полной мере выказать ему свою любовь, как только он появится на горизонте.

Если говорить честно, старина Фредди сильно меня утомлял. Наверное, нельзя особо придираться к парню, чьё сердце разбито, но, поверьте, трудно жить под одной крышей с человеком, раздавленным обстоятельствами, который демонстрирует своё отчаяние на каждом шагу. Когда Фредди не жевал мундштук трубки, мрачно уставившись в пол, он сидел у фортепьяно и одним пальцем наигрывал «Чижика-пыжика». Ничего, кроме этого, бедолага играть не умел, да и как исполнитель «Чижика-пыжика» тоже не блистал. Обычно после третьего удара по клавише он глубоко задумывался, а затем начинал всё сначала.

Когда однажды я вернулся после купания, он, по своему обыкновению, сидел у фортепьяно, умудряясь извлекать из него ещё более тошнотворные звуки, чем обычно. У меня возникло нехорошее предчувствие, и оно меня не обмануло.

— Берти, — сказал он, выдавливая из клавиш предсмертные крики боли, — я её видел.

— Как?! Ты видел Элизабет Викерс? Не может этого быть. Она в Лондоне.

— Нет. Она здесь. Должно быть, гостит у своих родственников, или ещё где-нибудь. Я ходил сегодня на почту за письмами, и мы столкнулись в дверях.

— И что?

— Ничего. Она даже не посмотрела в мою сторону.

Он ударил по клавише с такой силой, что чуть было не сломал палец.

— Берти, — сказал он, — напрасно ты меня сюда привёз. Я должен уехать.

— Уехать? Не говори глупостей. Я считаю, тебе просто повезло. Это замечательно, что она здесь. Теперь ты в два счёта добьёшься своего.

— Она даже не посмотрела в мою сторону.

— Плевать. Где твой спортивный дух? Покажи ей, на что ты способен.

— Она посмотрела на меня, как на пустое место.

— Тоже плевать. Берись за дело. Раз уж она здесь, ты должен устроить так, чтобы она оказалась перед тобой в долгу. Ты должен добиться, чтобы она благодарила тебя со слезами на глазах. Ты должен…

— С чего это она будет благодарить меня со слезами на глазах?

Я задумался. Несомненно, Фредди вскрыл существо проблемы. На какое-то время я растерялся, если не сказать, почувствовал своё бессилие, но затем меня осенило.

— Ты должен дождаться, когда она будет тонуть, и спасти её.

— Я не умею плавать.

Вот теперь вы познакомились с Фредди Булливаном по-настоящему. Прекрасный парень, но помощи от него не дождёшься, если вы понимаете, что я имею в виду.

Он снова принялся мучить фортепьяно, а я потихоньку улизнул.

Я прогуливался по пляжу и обдумывал сложившуюся ситуацию. Мне, конечно, очень хотелось посоветоваться с Дживзом, но славный малый исчез на весь день. Надеяться на то, что Фредди сам предпримет какие-нибудь шаги, не имело смысла. Поймите меня правильно, я вовсе даже не хочу сказать, что у старины Фредди не было достоинств. Он, к примеру, неплохо играл в поло, и я слышал, о нём говорили как о восходящей звезде бильярда. Но человеком предприимчивым его никак нельзя было назвать.

Итак, я прогуливался по пляжу, обходя камни и напряжённо думая, когда в глаза мне бросилось голубое платье и я увидел девушку, о которой размышлял. Я никогда с ней не встречался, но спальня Фредди была унавожена шестнадцатью её фотографиями, поэтому ошибиться я не мог. Она сидела на пляже и помогала маленькому жирному ребёнку строить песчаный замок. Рядом в шезлонге сидела престарелая женщина с книгой в руках. Я расслышал, как девушка назвала её тётей. Применив дедуктивный метод, я тут же сообразил, что жирный мальчик не мог быть ни кем иным, как её кузеном. Помнится, я подумал, что, будь здесь Фредди, он мгновенно стал бы сюсюкать с малышом, имевшим прямое отношение к предмету его любви, и восхищаться им почём зря. Я этого никогда не смог бы сделать. Пожалуй, мне ещё не доводилось видеть детей, которые вызвали бы во мне более неприятные ощущения. Жир с него, казалось, так и капал.

Закончив строить замок, он заскучал и, недолго думая, разревелся. Девушка, видимо, знавшая мальчика как облупленного, взяла его за руку и подвела к разносчику сластей. Я продолжал прогуливаться.

А теперь мне хочется поговорить немного о самом себе. Все, кто меня знают, скажут вам, что я оболтус. Моя тётя Агата с удовольствием подтвердит это под присягой, так же как мой дядя Перси, да и прочие дражайшие — если вы не возражаете против этого слова — и ближайшие. Я на них не в обиде. Более того, я с ними согласен. Я действительно оболтус. Но — тут я прошу вас сосредоточиться и самым внимательным образом отнестись к следующему моему заявлению — когда от меня перестают ждать любых проявлений интеллектуальной деятельности, когда начинают считать, что я человек не только умственно отсталый, но и во всех отношениях пропащий, на меня вдруг снисходит нечто вроде озарения. Так произошло и на этот раз. Сомневаюсь, что осенившая меня мысль смогла бы прийти в голову одному из дюжины самых толковых типов за всю историю человечества. Возможно, до Наполеона сразу дошло бы, как поступить, но могу поспорить на что угодно, ни Дарвин, ни Шекспир, ни Томас Гарди никогда до такого не додумались бы.

Я шёл по пляжу, возвращаясь домой, когда увидел жирного ребёнка, который сосредоточенно колотил детской лопаткой по медузе. Девушки рядом с ним не было. Тёти рядом с ним не было. По правде говоря, с ним никого не было. План действий созрел у меня мгновенно. Внезапно я понял, как помирить бедолагу с его возлюбленной.

Совершенно очевидно, девушка обожала своего кузена, поэтому я сказал сам себе: если я ненадолго украду этого юного тяжеловеса и Элизабет Викерс, сама не своя от горя, бросится его искать, а в это время Фредди внезапно подойдёт к ней, ведя ребёнка за руку, и расскажет, как он нашел его вдали от дома, и спас ему жизнь, благодарность девушки не будет иметь границ, и она всё ему простит.

Я огляделся по сторонам, схватил ребёнка в охапку и был таков.

Старина Фредди не сразу оценил мои идею по достоинству. Лицо его не озарилось радостью, когда я приволок мальчишку в коттедж и бросил его в гостиной. Проклятый шкет, которому мой план тоже не понравился, тут же разревелся, и Фредди пришёл в ярость.

— Какого чёрта? — спросил он, с отвращением глядя на нашего маленького гостя.

Ребенок издал вопль, от которого задрожали стёкла, и я понял, что пришла пора поменять тактику. Бросившись на кухню, я схватил банку мёда и в мгновение ока вернулся в гостиную. Моя догадка оказалась верной. Он прекратил орать и взялся за дело, сопя и чавкая.

— Ну? — сказал Фредди, когда наступила тишина.

Я объяснил ему, что к чему. Сначала он хмурился, но потом потерял присущий ему похоронный вид и впервые с тех пор, как мы прибыли в Мэрвис Бэй, улыбнулся.

— В этом что-то есть, Берти.

— Верняк, старина.

— Должно сработать, — согласился Фредди. Он отделил ребенка от мёда и увёл его, пробормотав на прощанье. — Должно быть, Элизабет на пляже.

Наконец— то, можно сказать, я почувствовал душевный покой. Я очень любил старину Фредди и искренне радовался, что скоро он вновь обретёт счастье. Я вышел на веранду, уселся в кресло, закурил сигарету и приготовился насладиться жизнью, когда внезапно увидел Фредди, бредущего обратно с ребёнком на руках.

— Привет! — сказал я. — Ты её не нашёл?

Только теперь я заметил, что у бедолаги был такой вид, будто кобыла лягнула его в живот.

— Нет, я её нашёл, — ответил он с горькой усмешкой, о которой так часто пишут в книгах.

— Ну?

Фредди упал в кресло и застонал.

— Это не её кузен, идиот несчастный. Он ей вообще никто, обычный ребёнок, которого она случайно встретила на пляже. Она видела его первый раз в жизни.

— Но она помогала ему строить песчаный замок.

— Что с того? Она даже не знает, как его зовут.

Сейчас очень много пишут о современных девицах. Так вот, если они, не будучи должным образом представлены, строят песчаные замки с мальчиками, которых знают всего пять минут, то всё, что о них говорят, правда. Бесстыдство, вот как я это называю.

Примерно то же самое я попытался объяснить Фредди, но он не стал меня слушать.

— В таком случае, кто этот злосчастный ребёнок? — спросил я.

— Не знаю. 0 боже, ну и влип же я! Слава богу, следующие несколько лет ты проведёшь в Дартмуре за похищение младенца. Эго единственное, что меня утешает. По выходным я буду к тебе приходить и корчить тебе рожи через решётку.

— Расскажи, что стряслось, старина, — попросил я.

Рассказ получился долгим, потому что через слово он высказывал всё, что обо мне думал, но в конце концов я разобрался в сути дела. Девица Элизабет выслушала его с каменным лицом, а затем… она, конечно, не назвала его брехуном в глаза, но дала понять, что он жалкий червь и ничтожество. А потом он ушёл с ребёнком, жалея, что не провалился сквозь землю.

— И учти, — заключил он, — не вздумай впутывать меня в эту историю. Я чист перед законом. Если хочешь, чтобы тебя не упрятали за решётку или, на худой конец, скостили тебе срок, немедленно отправляйся к родителям мальчика и верни им сына, пока за тобой не пришли.

— Кто его родители?

— Понятия не имею.

— Где они живут?

— Понятия не имею.

Ребёнок этого тоже не знал. Исключительно вялый и тупой мальчик. Он признался мне, что отец у него был, но дальше этого дело не пошло. Ему в голову никогда не приходила мысль, что, болтая по вечерам со своим стариком, он мог бы хоть разок спросить его фамилию и адрес. Потеряв примерно десять минут и ничего не добившись, я взял его за руку, и мы отправились, как говорится, куда глаза глядят.

Даю вам честное слово, до тех пор, пока я не ввязался в эту историю, мне было невдомёк, как трудно возвратить сына его родителям. Для меня остается загадкой, каким образом похитители умудряются попадаться. Я обрыскал Мэрвис Бэй вдоль и поперёк, но никто не захотел признать младенца своим. Все без исключения проявляли к нему столь незначительный интерес, что можно было подумать, он приехал сюда один и жил в собственном коттедже. И только когда меня вновь осенило и я обратился к разносчику сластей, мне удалось напасть на след. Продавец, который видел мальчишку по многу раз в день, сказал, что его фамилия Кегворт, а родители его живут в коттедже «Отдых у океана».

Теперь мне осталось только найти «Отдых у океана». И, пройдя «Вид на океан», «Панораму океана», «Океанский бриз», «Коттедж у океана», «Бунгало рядом с океаном», «Приют на океане» и «Океанскую усадьбу», я наконец добрался до цели.

Я постучал в дверь. Мне никто не ответил. Я постучал сильнее. Изнутри до меня донёсся какой-то шум, но никто не вышел. И только я собирался замолотить в дверь по-настоящему, чтобы до обитателей коттеджа наконец дошло, что я не в игры с ними играю, как голос сверху крикнул: «Эй!»

Я поднял голову и увидел в окне второго этажа круглое лицо с седыми бакенбардами к востоку и западу от пухлых розовых щёк.

— Эй! — вновь крикнул обладатель лица. — К нам нельзя войти.

— Я не хочу к вам входить.

— Потому что… никак это Пупсик?

— Я не Пупсик. Вы — мистер Кегворт? Я привёл вашего сына.

— Вижу. Здластвуй, Пупсик, папочка тебя видит, солныско моё.

Я услышал какие-то голоса. Внезапно лицо исчезло и через несколько секунд вновь появилось.

— Эй!

Этот придурок начал действовать мне на нервы.

— Вы здесь живёте? — спросило лицо.

— Я снял коттедж на несколько недель.

— Как вас зовут?

— Вустер.

— Да ну! А как по буквам? Я не расслышал. У-о-р-ч-е-с-т-е-р или В-у-с-т-е-р?

— В-у-с-…

— Я спрашиваю потому, что когда-то был знаком с мисс Вустер. В-у-с…

Мне осточертело разговаривать с ним по буквам.

— Послушайте, может, вы откроете дверь и заберёте своего ребёнка?

— Я не могу открыть дверь. Мисс Вустер, которую я знал, вышла замуж за человека по имени Спенсер. Она случайно не ваша родственница?

— Она — моя тётя Агата. — Я постарался своим презрительным тоном показать ему, что, по моему мнению, он был именно тем придурком, который мог знать мою тётю Агату.

Лицо расплылось в улыбке.

— Это просто замечательно. Мы как раз волновались, что нам делать с Пупсиком. Понимаете, у нас свинка. Моя доченька, Мусик, только что заболела. Нельзя допустить, чтобы Пупсик от неё заразился. Мы сидели и ломали голову, что с ним делать. Нам просто повезло, что вы его нашли. Он удрал от няни. Я бы никогда не доверил его незнакомцу, но вы — другое дело. Я безоговорочно доверяю любому племяннику миссис Спенсер. Вам придется забрать Пупсика к себе. Идеальное решение вопроса. Я написал брату в Лондон, так что через несколько дней, возможно, он у вас его заберёт.

— Возможно?

— Мой брат, естественно, человек занятой, но в любом случае он приедет сюда не позже, чем через неделю. А тем временем Пупсик поживёт у вас. Превосходный план. Очень вам благодарен. Ваша жена будет в восторге от Пупсика.

— У меня нет жены! — взвыл я, но окошко со стуком захлопнулось, словно бакенбарды ущучили пытавшегося удрать микроба и в последнюю секунду отрезали ему путь к отступлению.

Я глубоко вздохнул и дрожащей рукой отёр пот со лба.

— Эй!

Окошко распахнулось, и пакет, весивший не меньше тонны, упал мне на голову и разорвался, как бомба.

— Поймали? — спросило лицо, выглядывая из окна. — Ай-яй-яй, что же вы так? Ладно, ничего страшного. Зайдите к бакалейщику и купите гранулированные чипсы Бейли. Пупсик обожает их на завтрак с молоком. Не со сливками. С молоком. И только Бейли!

Лицо исчезло, и окошко снова захлопнулось. Я немного подождал, но в коттедже всё было тихо, поэтому я взял Пупсика за руку и пошёл домой.

И не успели мы свернуть за поворот дороги, как встретили девицу Элизабет.

— Привет, малыш, — сказала она, увидев ребёнка. — Твой папуля тебя нашёл, да? — Она посмотрела на меня. — Мы с вашим мальчиком играли сегодня на пляже и стали большими друзьями.

Это был конец света. Получив столь сокрушительный удар сразу после разговора с лунатиком в бакенбардах, я настолько растерялся, что она попрощалась со мной и скрылась за горизонтом, прежде чем я пришёл в себя и смог категорически опровергнуть своё отцовство.

Я не ждал, что Фредди запрыгает от радости, увидев меня с ребёнком, но по крайней мере рассчитывал, что он покажет себя мужчиной и проявит спортивный дух, присущий английским джентльменам. Когда мы вошли, он подскочил на месте, с отчаянием уставился на мальчика и обхватил голову руками. Долгое время он молчал, потом его прорвало и в течение нескольких минут мне не удавалось вставить в его речь ни одного слова.

— Ну! — произнёс он напоследок, исчерпав весь запас имеющихся у него ругательств. — Скажи хоть что-нибудь! Великие небеса, почему ты всё время молчишь?

— Если ты хоть на секунду заткнёшься, то всё узнаешь. — И я сообщил ему плохие новости.

— Ну, и что ты собираешься делать? — спросил он. Отрицать, что говорил он раздражённо, было бы глупо.

— А что нам остается делать?

— Нам? В каком это смысле нам? Я не собираюсь нянчить этого прыща. Я возвращаюсь в Лондон.

— Фредди! — вскричал я. — Фредди, старина! — Мой голос дрожал. — Ты ведь не оставишь меня в такую минуту?

— Оставлю.

— Фредди, — сказал я, — ты не можешь бросить друга в беде. Ты должен мне помочь. Разве ты не понимаешь, что этого ребёнка надо раздевать, купать и снова одевать? Неужели ты допустишь, чтобы я остался с ним один на один?

— Дживз тебе поможет.

— Нет, сэр, — сказал Дживз, который в этот момент как раз накрывал на стол. — Боюсь, я вынужден буду устраниться от какого бы то ни было участия в этом деле. — Он говорил почтительно, но твёрдо. — У меня нет никакого опыта в обращении с детьми.

— Самое время его приобрести, — попытался уговорить я упрямого малого.

— Нет, сэр. Мне очень жаль, но я ничем не смогу нам помочь.

— В таком случае, Фредди, ты не имеешь права меня бросить.

— Имею.

— Но Фредди! Одумайся, старина! Мы дружим много лет. К тому же я нравлюсь твоей маме.

— Ничего подобного.

— Ну, всё равно. Мы вместе учились в школе, и ты должен мне десятку.

— Ох, ну ладно, — сдался Фредди.

— Кроме того, старина, — напомнил ему я, — не забывай, что всё это я сделал ради тебя.

Он как— то странно на меня посмотрел и тяжело вздохнул.

— Берти, — сказал он, — выслушай меня внимательно. Я многое готов стерпеть, но не жди, что я буду испытывать к тебе чувство благодарности.

Возвращаясь к этой истории, я теперь понимаю, что от преступления меня спасла гениальная мысль скупить все кондитерские изделия в ближайшей лавке. Скармливая ребёнку сласти одни за другими, мы довольно успешно и без особых хлопот дотянули до вечера. В восемь часов он уснул в кресле, и мы расстегнули на нём все пуговицы, которые нашли, и стянули бельё, на котором пуговиц не было, а затем уложили его в постель.

Фредди стоял, глядя на груду одежды на полу, и глаза его как-то странно блестели. Я знал, о чём он думает. Раздеть ребёнка было просто: для этого требовалась лишь грубая физическая сила. Но как запихнуть его обратно в одежду? Я пошевелил груду белья ногой. Сверху лежала узкая полоска льняной ткани, которая могла быть чем угодно. Из-под неё торчал квадратный кусок розовой фланели, вообще ни на что не похожий. Жутко неприятная картина.

Но наутро я вспомнил, что в соседнем бунгало жила многодетная семья, и, отправившись туда перед завтраком, я одолжил у них няню. Женщины — удивительные создания, разрази меня гром! Просто удивительные! Няня мгновенно разобралась во всём этом тряпье, и не прошло и восьми минут, как ребёнок выглядел так, что его можно было показывать в Букингемском дворце. Я осыпал её золотыми дублонами, и она обещала приходить к нам по утрам и вечерам, так что я уселся завтракать в прекрасном расположении духа. Наконец-то облака над мой головой начали потихоньку рассеиваться.

— В конце концов, — заметил я, — многие считают, что иметь в доме малыша не так уж плохо. Сам понимаешь, он создаёт уют, ну и всё такое, что?

Как раз в этот момент ребёнок опрокинул на новые брюки Фредди стакан с молоком, и когда бедолага вернулся к столу, переодевшись, он не был расположен вести со мной разговор.

Сразу после завтрака Дживз подошёл ко мне и попросил уделить ему несколько минут наедине.

Только не думайте, что последние события заставили меня забыть о том, зачем мне вообще понадобился Фредди; и, должен вам признаться, что в то время, как дни проходили за днями, я постепенно стал разочаровываться в Дживзе. Если помните, наш план заключался в том, что малый будет дышать свежим морским воздухом, питаться простой пищей и тем самым приведёт свои мозги в боевую готовность, чтобы придумать способ, как вновь соединить сердца Фредди и Элизабет.

А что произошло на самом деле? Он прекрасно ел и прекрасно спал, но ни на дюйм не приблизил события к счастливому концу. В полном одиночестве, не имея никакой поддержки, я попытался что-то сделать для Фредди, хотя честно должен признаться, что моя попытка с треском провалилась. Но факт остаётся фактом, именно я, а не Дживз, проявил находчивость и сообразительность. Соответственно, когда он заявил, что желает поговорить со мной наедине, я отнёсся к этому с прохладцей. Одним словом, без особой душевной теплоты. Короче говоря, холодно.

— Итак, Дживз, — сказал я. — Ты хотел меня видеть?

— Да, сэр.

— Я тебя слушаю.

— Благодарю вас, сэр. Я осмелился обратиться к вам, сэр, чтобы сообщить следующее: вчера вечером я посетил местный кинотеатр.

Я поднял бровь. Я был поражён, нет, честное слово. Зная о нервной обстановке в доме и о том, как страдает его молодой господин, он пришёл поболтать со мной о своих развлечениях. Естественно, я не мог стерпеть такого к себе отношения.

— Надеюсь, ты хорошо отдохнул, — несколько раздражённо произнёс я.

— Да, сэр, благодарю вас. Показывали супер-супер фильм в семи сериях о страстях в высшем обществе Нью-Йорка с Бертой Блевич, Орландо Мурфи и Бэби Бобби в главных ролях. Исключительно познавательный фильм, сэр.

— Рад за тебя, — сказал я. — Если ты сегодня от души повеселишься, играя на пляже в песочек, не забудь мне об этом рассказать. Моя жизнь так скучна и однообразна, что я с удовольствием послушаю, как ты проводишь отпуск.

Каков сарказм, вы меня понимаете? Сарказм, лучше не придумаешь. Крепкое словечко, в котором чувствуется какая-то горечь, если пораскинуть мозгами.

— Фильм назывался «Крошечные пальчики», сэр. Мать и отец ребёнка, которого играл Бэби Бобби, к несчастью, разошлись…

— Скверно, — сказал я.

— И не видали друг друга до тех пор, пока…

— Дживз, — я неприязненно посмотрел на него. — Зачем, будь оно неладно, ты мне всё это рассказываешь? Неужели ты всерьёз решил, что после того, как на меня свалился этот проклятущий ребёнок, не говоря уже обо всём прочем, мне интересно слушать о…

— Прошу прощенья, сэр. Я никогда не осмелился бы докучать вам, если бы кинофильм не навёл меня на одну мысль.

— Мысль!

— Мысль, сэр, которая, надеюсь, поможет нам устроить будущее счастье мистера Булливана. О чём, сэр, если вы не запамятовали, вам угодно было меня…

— Дживз! — воскликнул я. — Я был к тебе несправедлив.

— Что вы, сэр.

— Да. Я был к тебе несправедлив. Мне казалось, ты с головой погрузился в удовольствия и плюнул на это дело. Я не имел права сомневаться в тебе, Дживз. Говори, я внимательно тебя слушаю.

Он благодарно мне поклонился. Я ласково ему улыбнулся. И хотя мы не упали друг другу в объятия, каждый из нас понял, что наши отношения стали прежними.

— В супер-супер фильме «Крошечные пальчики», сэр, — сказал Дживз, — мать и отец ребёнка, о чем я уже упоминал, разошлись.

— Разошлись. — Я кивнул. — А дальше?

— Настал день, сэр, когда маленький мальчик заставил их помириться.

— Как?

— Если мне не изменяет память, сэр, он произнёс: «Лазве папотька больсе не любит мамотьку?»

— А потом?

— Их страсть разгорелась с новой силой, сэр. На экране появились сцены — в кино это, по-моему, называется обратный кадр — их прежней жизни: как они ухаживали друг за другом перед свадьбой, как счастливо провели медовый месяц; затем показали несколько эпизодов из истории любви прошлых веков, а закончился фильм свадебной органной музыкой и пылкими объятиями родителей, на которых ребёнок смотрел с обожанием и слезами на глазах.

— Продолжай, Дживз, — сказал я. — Ты очень интересно рассказываешь, и мне кажется, я начинаю улавливать твою мысль. Ты имеешь в виду…

— Я имею в виду, сэр, что с помощью молодого джентльмена, проживающего сейчас в нашем доме, мы смогли бы организовать denouement подобно сцене из фильма с целью примирить мистера Булливана и мисс Викерс.

— А ты, часом, не забыл, что наш мальчик не имеет к ним ни малейшего отношения?

— Несмотря на эту трудность, сэр, я убеждён, что мы сможем добиться желаемого результата. Мне кажется, если нам удастся на некоторое время свести мистера Булливана и мисс Викерс в присутствии ребёнка, который произнесёт что-нибудь трогательное…

— Ну ты даёшь, Дживз! — вскричал я. — Просто здорово! Верняк! Знаешь, как я себе это представляю? Мы сыграем сцену в гостиной. Мальчик в центре. Девица loco citato, Фредди на заднем плане за фортепьяно. Нет, не пойдёт. Ничего, кроме «Чижика-пыжика», да и то одним пальцем, он играть не умеет, а такая музыка нам не подходит. Ладно, неважно. Смотри, Дживз. Допустим, эта чернильница — мисс Викерс. Эта кружка с надписью «Привет из Мэрвис Бэй» — ребёнок. Этот нож для разрезания бумаги — мистер Булливан. Первым делом мальчик должен что-то сказать. К примеру, он говорит: «Такая класивая девотька не мозет не любить папотьку». Он протягивает руки. Все замирают. Затем Фредди подходит к loco citato и робко дотрагивается до плеча девушки. Мы видим, как он глотает комок, застрявший в горле. Затем речь: «Ах, Элизабет, не затянулась ли наша ссора? Смотри! Даже ребёнок укоряет нас!» И так далее, и тому подобное. Сам понимаешь, Дживз, я рисую лишь общую картину. И мы должны придумать для ребёнка что-нибудь особенное. «Такая класивая девотька не мозет не любить папотьку» недостаточно сильно сказано. Нам необходимо…

— Если разрешите предложить, сэр?

— Ну?

— Я бы предложил невинную, но хлёсткую фразу, сэр, вроде: «Чмокни Фредди». Коротко, легко запомнить, звучит по-детски наивно и наверняка окажет желаемое действие.

— Ты гений, Дживз.

— Благодарю вас, сэр.

— «Чмокни Фредди». Так и порешим. Но послушай, Дживз, как, разрази меня гром, мы устроим их встречу? Мисс Викерс слышать не хочет о мистере Булливане. Она обходит его за милю.

— Тяжёлый случай, сэр.

— Ладно, разберёмся. Придётся свести их вне дома. Мы запросто прихватим её где-нибудь на пляже. А тем временем займёмся обучением ребёнка.

— Да, сэр.

— Замётано! Первая репетиция завтра в одиннадцать утра.

Бедняга Фредди находился в таком мрачном расположении духа, что я решил ничего ему не говорить, пока мы не доведём ребёнка до нужной кондиции. Если бы бедолага узнал о нашем замысле, он только всё испортил бы. Поэтому мы занялись Пупсиком. И с самого начала нам стало ясно, что заставить Пупсика говорить возможно только с помощью сладкого.

— Основная трудность, сэр, — сказал Дживз после первой репетиции, — заключается в том, что молодой джентльмен пока ещё не осознал связи между фразой, которую он произносит, и последующим вознаграждением в виде лакомства.

— Точно, — согласился я. — Как только до придурка дойдёт, что за два отчётливо произнесённых слова он получит нугу в шоколаде, ему просто удержу не будет.

Я всегда считал, что быть дрессировщиком и наблюдать, как тупые животные постепенно начинают шевелить мозгами, очень интересно. Доложу вам, мы сейчас занимались не менее интересным делом. Иногда нам казалось, что мы добились успеха. Пацан выпаливал фразу, как актёр-профессионал. А затем его опять заедало, и из него слова было не вытянуть. А время шло.

— Мы должны поторопиться, Дживз, — сказал я. — В любой день может приехать его дядя, и тогда наш план рухнет.

— Да, сэр.

— А дублёра у нас нет.

— Совершенно справедливо, сэр.

— Нам надо работать не покладая рук! Должен тебе сказать, Дживз, я немного разочаровался в ребёнке. За то время, что мы на него потратили, эту фразу смог бы выучить и глухонемой.

Впрочем, я должен отдать мальчику должное: он был тружеником. Если в его поле зрения попадало сладкое, он пытался сказать хоть что-нибудь и не умолкал до тех пор, пока не получал желаемого. Главная беда заключалась в том, что он не был уверен в себе. Несмотря на это, я хотел пригласить основных актёров на сцену, но Дживз сказал «нет».

— Я не советовал бы вам излишне торопиться, сэр. Пока в памяти молодого джентльмена не закрепится нужная фраза, мы сильно рискуем. Сегодня, сэр, если помните, он сказал: «К чёуту Фуэдди». Вряд ли с помощью данных слов удастся завоевать сердце молодой леди, сэр.

— Ты прав, Дживз, — согласился я. — Мы должны подождать.

Но, будь оно всё неладно, оказалось, что ждать мы не могли. Занавес поднялся на следующий день.

Никто не был виноват, и, уж конечно, не я. Так распорядилась судьба. Дживз вышел за покупками, и я остался дома с Фредди и ребёнком. Фредди уселся за фортепьяно, а я взял малыша за руку и отправился с ним на прогулку. Не успели мы выйти на веранду, как увидели идущую по пляжу девицу Элизабет. Заметив свою давнишнюю подругу, ребёнок издал радостный вопль, и девушка остановилась.

— Привет, малыш, — сказала она и кивнула мне. — Доброе утро. Можно войти? Ответа она ждать не стала и тут же вбежала по ступенькам на веранду.

Видимо, Элизабет Викерс была ещё из тех девушек. Не обращая на меня внимания, она принялась сюсюкать с ребёнком. И не забудьте, пожалуйста, что в гостиной, в шести футах от нас, Фредди мучил фортепьяно. Ситуация, поверьте Бертраму, была не из приятных. В любую секунду Фредди могло взбрести в голову припереться на веранду, а я даже не объяснил ему, какую роль он должен был сыграть.

Я решил не допустить до трагического развития событий.

— Мы как раз собирались пойти на пляж, — сообщил я девице.

— Да? — рассеянно спросила она и наклонила голову, прислушиваясь. — Вы настраиваете фортепьяно? Моя тётя давно пытается найти настройщика. Вы не возражаете, если я зайду и попрошу его прийти к нам, когда он закончит здесь?

Я вытер лоб.

— Э-э-э, я бы не стал сейчас туда заходить, — сказал я. — Только не сейчас, когда он работает, знаете ли. Нет, лучше не сейчас. Эти парни просто не переносят, когда их отрывают от работы. Артистический темперамент, и всё такое. Я ему сам всё скажу.

— Хорошо. Попросите его зайти в «Бунгало у сосен». Наша фамилия Викерс… О, кажется, он закончил. Должно быть, сейчас выйдет. Я подожду.

— Вам не кажется… вы не хотите прогуляться по пляжу? — спросил я.

Она разговаривала с ребёнком, не обращая на меня ни малейшего внимания, и рылась в своей сумочке.

— Пляж… — пробормотал я.

— Смотри-ка, что у меня есть, малыш, — сказала девица. — Я так и знала, что тебя встречу.

И, разрази меня гром, она потрясла перед носом ребёнка ириской размером с небоскрёб!

Это был конец. Мы только что закончили репетировать, и ребёнок работал, как вол, стараясь ничего не напутать. Он не ошибся и сейчас.

— Чмокни Фуэдди! — завопил он.

И в этот момент дверь распахнулась, и Фредди вышел на веранду, словно он наконец-то дождался своего часа.

— Чмокни Фуэдди! — взвизгнул ребёнок.

Фредди уставился на девушку. Девушка уставилась на Фредди. Я уставился в пол. Ребёнок уставился на конфету.

— Чмокни Фуэдди! — взвыл он. — Чмокни Фуэдди!

— Что это значит? — спросила девушка, поворачиваясь ко мне.

— Лучше не дразните его, — посоветовал я. — Он, знаете ли, не остановится, пока вы не отдадите ему конфету.

Она сунула ему ириску, и он заткнулся. Фредди, несчастный осёл, стоял с отвалившейся нижней челюстью и молчал.

— Что это значит? — повторила девушка. Лицо её раскраснелось, а в глазах появился огонёк, который, знаете ли, заставляет парня почувствовать, что его режут на маленькие кусочки. Да, должен вам признаться, Бертраму показалось, что из него сделали отбивную. Вам никогда не приходилось во время танцев наступать своей даме на платье — само собой, я говорю о тех временах, когда женщины носили платья такой длины, что на них можно было наступить, — и слышать треск рвущейся материи, и видеть, как дама ангельски тебе улыбается со словами: «Пожалуйста, не извиняйтесь. Какие пустяки», а затем смотрит на тебя невинными голубыми глазами, и ты ощущаешь, что наступил на вилы, а рукоятка подпрыгнула и изо всей силы ударила тебя по физиономии. Ну вот, примерно таким взглядом одарила меня девица Элизабет.

— Я вас слушаю, — сказала она и отчётливо лязгнула зубами.

Я судорожно сглотнул слюну. Затем я сказал: «Ничего». Затем я сказал: «Ничего особенного». Затем я сказал: «Видите ли, дело в том…» — и всё ей объяснил. И пока я говорил, идиот Фредди продолжал стоять с отвисшей нижней челюстью и молчать. Ни единого слова не вымолвил этот болван с тех пор, как появился на сцене.

Девушка тоже молчала. Она слушала меня, не перебивая.

А потом она расхохоталась. Я никогда не слышал, чтобы девушки так смеялись. Она прислонилась к стене веранды и визжала от хохота. Фредди, чемпион глухонемых придурков, продолжал стоять, как истукан.

Я потихоньку начал спускаться по ступенькам. По-моему, сценарий требовал, чтобы я незаметно удалился. Относительно Фредди я больше не питал никаких надежд. Если бы бедный дурачок догадался сказать хоть что-нибудь, положение ещё можно было бы исправить. Но он словно воды в рот набрал.

На пляже я встретил Дживза, возвращавшегося с покупками.

— Дживз, — сказал я, — всё пропало. Наш план рухнул. Бедняга Фредди оказался ни на что не годен и провалил спектакль.

— Вот как, сэр? А что произошло?

Я рассказал ему, как было дело.

— Он не сумел сыграть свою роль, — заключил я. — Вместо того, чтобы пылко объясниться ей в любви, он… Великий боже!

За разговором мы незаметно подошли к нашему коттеджу, у которого столпились шестеро детей, няня, двое любопытных, ещё одна няня и мальчишка из бакалейной лавки. Они глядели на веранду, не отрываясь. К месту происшествия, не желая лишиться привлекательного зрелища, неслись ещё пятеро детей, собака, трое мужчин и подросток. А на крыльце, даже не подозревая о зрителях, страстно обнимались Фредди и Элизабет.

— Великий боже! — повторил я.

— Мне кажется, сэр, — сказал Дживз, — что несмотря ни на что, всё закончилось благополучно.

— Да, — согласился я. — Может, Фредди и плохой актер, но своё дело он знает.

— Совершенно справедливо, сэр, — сказал Дживз.

ГЛАВА 9. Бинго Литтл попадает в переплёт

Я промакнул последнюю страницу рукописи и с облегчением откинулся на спинку кресла, чувствуя, что поработал на славу. Я вновь начал перечитывать своё сочинение, напряжённо думая, дополнить его ещё одним абзацем или нет, когда в дверь постучали, и в комнату вошёл Дживз.

— Миссис Траверс на проводе, сэр.

— Да? — рассеянно сказал я, всё ещё занятый, как вы понимаете, своими мыслями.

— Да, сэр. Она передаёт вам привет и интересуется, как продвигается статья, которую вы для неё пишете.

— Дживз, я могу упомянуть о мужском нижнем белье в журнале для дам?

— Нет, сэр.

— Тогда передай ей, что статья готова.

— Слушаюсь, сэр.

— И сразу возвращайся. Я хочу, чтобы ты просмотрел мой труд одним глазком.

Моя тётя Делия, которая издает журнал для дам под названием «Будуар миледи», недавно припёрла меня к стенке и заставила пообещать, что я черкну несколько достоверных слов для отдела «Мужья и братья» на тему «Что носит хорошо одетый мужчина». Я считаю, тётушек надо поощрять, когда они того заслуживают, а так как в метрополии таких, как тётя Делия, раз-два и обчёлся, я беспечно согласился ей помочь. Но, даю вам честное слово, если б я только знал, на что подписался, я плюнул бы на это дело, невзирая ни на какие родственные чувства. Мне пришлось вкалывать с утра до вечера, позабыв о сне и покое. Теперь-то мне понятно, почему у всех писателей измученные лица и лысины.

— Дживз, — сказал я, когда он вернулся. — Ты когда-нибудь читал «Будуар миледи?»

— Нет, сэр. Этот журнал мне не попадался.

— Не пожалей шестипенсовика, купи его на следующей неделе. В нём выйдет моя статья о том, что должен носить хорошо одетый мужчина.

— Вот как, сэр?

— Именно так, Дживз. Я считаю, что превзошёл самого себя. Думаю, абзац о носках тебе понравится.

Он взял рукопись, углубился в чтение и улыбнулся мягкой, одобрительной улыбкой.

— Всё, что вы пишете о носках, неоспоримо, сэр.

— Точно выражено, что?

— Вне всяких сомнений, сэр.

Я внимательно за ним следил и увидел — что не было для меня неожиданностью, — как свет в его глазах, если можно так выразиться, погас.

— Дошёл до шёлковых рубашек к вечернему туалету, Дживз? — небрежно опросил я.

— Да, сэр, — ответил он таким тоном, словно лучший друг укусил его за ногу. — И если позволите…

— Ты со мной не согласен?

— Нет, сэр. Категорически не согласен. Шёлковые рубашки с вечерними туалетами не носят, сэр.

— Значит, — сказал я, пытаясь пронзить его взглядом, — их будут носить, разрази меня гром! Раз уж на то пошло, учти, что я заказал дюжину таких рубашек у «Пибоди и Симза», и можешь на меня так не смотреть, потому что я непреклонен.

— Если не возражаете, сэр…

— Нет, Дживз, — сказал я, поднимая руку. — Спорить бесполезно. Никто больше меня не уважает твоего мнения о носках, галстуках и — я пойду ещё дальше — пиджачных парах, но когда дело доходит до рубашек к вечерним туалетам, тебя подводит отсутствие воображения. Ты недальновиден. У тебя реакционный, предвзятый взгляд. Синий чулок, вот ты кто. Если тебе интересно, могу сообщить, что, когда я был в Ле Тукэ, как-то вечером в казино зашёл принц Уэльский, щеголяя именно шёлковой рубашкой, и ничем иным.

— Его королевское высочество, сэр, может позволить себе определённую вольность, в то время как в вашем случае…

— Нет, Дживз, — твердо сказал я, — спорить бессмысленно. Когда мы, Вустеры, непреклонны, мы, э-э-э, непреклонны, и говорить тут не о чем.

— Слушаюсь, сэр.

Я видел, что малый травмирован до глубины души, и, конечно, разговор получился тяжёлым и неприятным; но, сами понимаете, иногда надо проявить характер. В конце концов, раб человек или не раб? Вот в чём вопрос, вот к чему всё сводится.

Прижав Дживза к ногтю, я переменил тему разговора.

— У меня к тебе ещё один вопрос, — сказал я. — Ты случайно не знаешь каких-нибудь горничных?

— Вам требуется горничная, сэр?

— Не мне, а мистеру Литтлу. Пару дней назад я встретил его в клубе, и он сказал, что миссис Литтл готова щедро заплатить тому, кто подыщет ей горничную с гарантией, что у неё легкая рука на фарфор.

— Вот как, сер?

— Да. Та, что работает у них сейчас, колотит objets d`art, словно она тайфун, самум или сирокко.

— Мне известны многие горничные, сэр. Одних я знаю близко, с другими просто знаком.

— Вот и покопайся в своих старых приятельницах. А теперь — шляпу, трость, ну и всё остальное. Я пошёл относить статью.

Контора, где располагался журнал «Будуар миледи», находилась в здании на одной из скромных улочек неподалёку от Ковент Гарден; и не успел я подойти к двери, пробравшись мимо ящиков с капустой и помидорами, как из неё вышла не кто иная, как миссис Литтл. Она тепло приветствовала меня, как и подобает приветствовать друга семьи, хотя я не навещал их целую вечность.

— Как тебя занесло в эти края, Берти? Никогда не думала встретиться с тобой восточнее Лейкерстерской площади.

— Я принёс статью для тёти Делии. Она издатель журнала «Будуар миледи», а её контора находится в этом здании на втором этаже.

— Какое совпадение! Я только что пообещала написать для её журнала статью!

— Откажись, пока не поздно, — от всей души посоветовал я. — Ты просто представить себе не можешь, какой адский труд… Ох, господи, я совсем забыл. Тебе ведь это раз плюнуть.

Глупо, конечно, с моей стороны. Малыш Бинго Литтл, если помните, женился на знаменитой романистке, Рози М. Бэнкс, авторе несусветной чепухи, которая была очень популярна и расходилась массовым тиражом. Естественно, написать какую-то жалкую статью ей ничего не стоило.

— Да, меня это не затруднит, — сказала она. — К тому же твоя тётя подсказала мне блестящую идею.

— Прекрасно. Кстати, я разговаривал с Дживзом насчёт горничной. Он обещал кого-нибудь тебе подыскать.

— Спасибо, Берти. Кстати, что ты делаешь завтра вечером?

— Свободен, как пташка.

— Тогда приходи к нам на обед. Я пригласила твою тётю, и она надеется, что уговорит прийти твоего дядю. Я очень хотела бы с ним познакомиться.

— Спасибо. С удовольствием приду.

Я не кривил душой. Может, в доме Литтлов было туго с горничными, но с поварами они затруднений не испытывали. Где-то, когда-то, как-то повелительница Бинго откопала француза, обладающего сверхъестественными способностями. Потрясающий повар: одно его raguot чего стоило. Старина Бинго прибавил не меньше десяти фунтов с тех пор, как Анатоль появился у них на кухне.

— Жду тебя ровно в восемь.

— Замётано. Ещё раз спасибо за приглашение.

Она упорхала, а я поднялся наверх, чтобы отдать экземпляр — как мы, журналисты, его называем — рукописи. Когда я вошёл, тётя Делия сидела, зарывшись в бумаги по уши.

По правде говоря, я не очень-то жалую своих родственников, но тётя Делия была исключением. Она вышла замуж за моего дядю Тома — между нами, жуткого брюзгу — в тот год, когда «Василёк» выиграл скачки в Кембриджшире, и помню, не успели они сойти со ступенек церкви, как я сказал сам себе: «Эта женщина слишком хороша для старого хрыча». У тёти Делии большая, добрая душа, какие бывают у заядлых охотников. К слову сказать, прежде чем выйти замуж за дядю Тома, она почти не вылезала из седла, но он не пожелал жить в загородном доме, поэтому сейчас тётя Делия с головой ушла в издание своего журнала.

Когда я вошёл, она вынырнула из своих бумаг и приветливо на меня посмотрела.

— Привет, Берти. Послушай, неужели ты действительно закончил статью?

— До последней запятой.

— Пай-мальчик! Могу поспорить, ты всё там переврал.

— А вот и нет. Если хочешь знать, статья получилась, что надо, даже Дживз её одобрил. Правда, он немного поспорил со мной насчет шёлковых рубашек, но я тебе точно говорю, это последний крик моды. Скоро весь высший свет Лондона будет надевать их по торжественным случаям.

— Этот твой Дживз, — тётя Делия выкинула какую-то статью в корзинку для бумаг, — ни на что не годный старый пень. Можешь ему передать, что я так сказала.

— Перестань, тётя Делия, — возразил я. — Он, конечно, не дока в шёлковых рубашках, но…

— Я говорю о другом. Прошла целая неделя с тех пор, как я попросила его подыскать мне хорошего повара, а от него ни ответа, ни привета.

— Боже всемогущий! Разве Дживз бюро по найму прислуги? Только что я встретил миссис Литтл, которая просила его найти ей хорошую горничную. Кстати, она сказала, что пишет для тебя статью.

— Слава богу, да. Я очень надеюсь, это позволит мне продать тираж. Лично я не могу читать её белиберду, но почти все женщины от неё в восторге. Думаю, с её именем на обложке журнал расхватают. А нам нужны деньги.

— «Будуар миледи» не пользуется успехом?

— Может, и пользуется, но его плохо покупают.

— Мне кажется, тебе должно повезти.

— Хорошо бы мне удалось убедить в этом твоего дядю Тома, когда у него наступит минута просветления, — сказала тётя Делия, выкидывая очередную статью в корзинку для бумаг. — В последнее время на старого оболтуса напала хандра. А всё из-за этой мымры, которая называет себя поварихой. Ещё два-три её мнимых обеда, и Том откажется платить по типографским счетам.

— Ты шутишь!

— Если бы! Вчера вечером она приготовила ris de veau a la tenaciere, после чего он три четверти часа говорил о выкинутых на ветер деньгах.

Я прекрасно понимал тётю Делию и очень ей сочувствовал. Мой дядя Том заработал на Востоке огромную кучу денег, но при этом вконец испортил себе пищеварение и поэтому был непредсказуем. Очень часто он садился за стол весёлый, как птичка, и щебетал вплоть до рыбных блюд, а когда подавали сыр, неожиданно синел, зеленел и становился зол, как чёрт.

Как звали того типа, книги которого меня заставляли изучать в Оксфорде? Шип… Шоп… Шопенгауер. Да, именно так. Брюзга, не приведи господи. Так вот, когда желудочный сок дяди Тома обжигал ему рёбра, он мог дать этому самому Шопенгауеру сто очков форы. И самое страшное — с точки зрения тёти Делии, — в эти минуты он считал, что находится на грани банкротства, и начинал на всём экономить.

— Тяжёлый случай, — сказал я. — Как бы то ни было, завтра ему обеспечат хороший обед у Литтлов.

— Ты мне это гарантируешь, Берти? — взволнованно спросила тётя Делия. — Я просто не могу рисковать идти с ним в гости, если его накормят там какой-нибудь дрянью.

— У них сказочный повар. Правда, я не заходил к ним пару месяцев, но если он не потерял своей формы, дядя Том запомнит этот обед на всю свою жизнь.

— И разозлится ещё больше, когда вернётся домой к подгоревшим бифштексам,

— сказала тётя Делия тоном, вновь напомнившим мне о Шопенгауере.

Маленькое гнёздышко, которое свили себе Бинго и его жена, находилось в «Лесу Святого Иоанна», где у них был небольшой аккуратный домик, окружённый садом. Когда на следующий вечер я постучал к ним в дверь, оказалось, что я пришёл последним. Тётя Делия болтала с Рози в углу, а дядя Том стоял с Бинго у камина, потягивая коктейль с таким подозрительным видом, словно он был в гостях у Цезаря Борджиа и прекрасно понимал, что, если его не отравят на этот раз, всё равно скоро его песенка будет спета.

Впрочем, я не ожидал от дяди Тома joie de vivre, поэтому не обратил на него особого внимания. Но мрачное лицо Бинго меня поразило. Знаете, малыш никогда не блистал достоинствами, но по крайней мере я не припомню, чтобы он на кого-нибудь наводил тоску. Когда Бинго был холостяком, его дела не всегда шли успешно, тем не менее он всегда оставался жизнерадостным. А сейчас они с дядей Томом стоили друг друга. Бинго выглядел измождённым и измученным, совсем как Борджиа, который внезапно вспомнил, что с минуты на минуту прозвучит гонг на обед, а он совсем забыл сдобрить цианистым калием consomme.

И загадка не разрешилась после единственной фразы, которую Бинго произнёс перед тем, как беседа стала общей. Наливая мне коктейль, он внезапно наклонился и лихорадочно прошептал:

— Берти, мне необходимо с тобой увидеться. Дело жизни и смерти. Я зайду к тебе завтра утром.

Больше он ничего не успел сказать, так как в эту минуту нас пригласили на пир богов, и я позабыл обо всём на свете, потому что бесподобный Анатоль, воодушевлённый тем, что пришли гости, превзошёл самого себя.

Поверьте, в делах такого рода я никогда не сужу поспешно. Прежде чем высказать своё мнение, я тщательно всё взвешиваю. Тем не менее я готов повторить, что Анатоль в самом деле превзошёл самого себя. Такой вкуснятины я давно не пробовал, что же касается дяди Тома, он ожил, как увядший цветок после поливки. Когда мы садились за стол, он высказал о правительстве мнение, которое правительству явно пришлось бы не по душе. После consomme pate d`Italie он сказал, что в настоящее время ничего иного от правительства нельзя ожидать, а отведав panpiettes de sole a la princesse, признался, что правительство, по крайней мере, нельзя винить в плохой погоде. Потом он принялся за caneton Aylesbury a la broche и стал разглагольствовать о том, что в крайнем случае мог бы оказать правительству поддержку.

И всё это время Бинго сидел как сыч и молчал. Конец света!

Я размышлял о том, что с ним стряслось, пока шёл домой. Я надеялся, он не притащится плакать мне в жилетку спозаранку. У бедолаги был такой вид, словно он собирался вломиться в мою квартиру не позже пяти утра.

Когда я вернулся к себе, Дживз меня ждал.

— Хороший был обед, сэр? — спросил он.

— Восхитительный!

— Рад слышать, сэр. Почти сразу после того, как вы ушли, вам звонил мистер Джордж Траверс. Он настоятельно просил вас поехать с ним в Харроугэйт, сэр. Его поезд отходит завтра утром.

Мой дядя Джордж, обжора и выпивоха каких мало, любит пускаться во все тяжкие, а в результате Харроугэйт или Бакстон вечно висят над ним как этот-как-его меч. Ко всему прочему, он терпеть не может ездить на воды в одиночестве.

— Это невозможно, Дживз, — сказал я. — Дядю Джорджа трудно вынести даже в Лондоне, и я не собираюсь развлекать его на лечебном курорте.

— Он настаивал, сэр.

— Нет, — твёрдо сказал я. — Мне нравится помогать людям, но дядя Джордж… нет, и ещё раз нет! Я имею в виду, что?

— Слушаюсь, сэр, — сказал Дживз.

Мне стало тепло на душе, когда я услышал, каким тоном он произнёс эти слова. Малый постепенно становился ручным, абсолютно ручным. А всё почему? Я вовремя прижал его к ногтю с шёлковыми рубашками.

Когда на следующее утро ко мне пришёл Бинго, я уже выпил чай и был готов его принять. Дживз впустил малыша в спальню, и он тут же присел на краешек кровати.

— Доброе утро, Берти, — сказал он.

— Доброе утро, старина, — вежливо ответил я.

— Не уходи, Дживз, — загробным голосом произнёс Бинго. — Подожди.

— Сэр?

— Останься. Постой. Побудь с нами. Ты мне нужен.

— Слушаюсь, сэр.

Бинго закурил сигарету и мрачно уставился на обои.

— Берти, — сказал он, — произошла катастрофа. Если ничего не предпринять, причём в срочном порядке, моё имя будет смешано с грязью и я никогда не посмею показаться в Вест-Энде Лондона.

— Святые угодники и их тётушка! — воскликнул я, поражённый до глубины души.

— Вот именно. — На сей раз Бинго засмеялся утробным смехом. — Все мои неприятности от твоей проклятущей тётушки.

— Какой именно? Говори конкретно, старина. У меня их много.

— Миссис Траверс. Той самой, которая издаёт этот свинский журнал.

— Ох нет, старина, это ты маленько загнул, — запротестовал я. — Она — единственная приличная тётя, которая у меня есть. Ты со мной согласен, Дживз?

— Должен признаться, у меня сложилось такое же впечатление, сэр.

— В таком случае избавься от него, — решительно заявил малыш Бинго. — Эта женщина — угроза обществу, разрушительница семейного очага и просто чума. Ты знаешь, что она сделала? Заставила Рози написать статью в свой помойный листок.

— Знаю. Ну и что?

— А ты знаешь о чём?

— Нет. Кажется, Рози говорила, что тётя Делия подала ей какую-то блестящую идею.

— Обо мне!

— О тебе?

— Да, обо мне! Обо мне! А знаешь, как называется статья? Она называется: «Как я сберегла любовь моего мужа-малютки».

— Моего кого?

— Мужа-малютки!

— Кто такой муж-малютка?

— По всей видимости, я, — с горечью сказал Бинго. — То, что там написано, элементарные правила приличия не позволяют мне повторить даже такому старому другу, как ты. Это непристойная история об интимных семейных отношениях, от которых женщины придут в полный восторг. В ней говорится о Рози и обо мне и о том, как она себя ведёт, когда я прихожу домой в плохом настроении, и так далее, и тому подобное. Говорю тебе, Берти, я до сих пор краснею, когда вспоминаю второй абзац.

— А что в нём особенного?

— Я отказываюсь отвечать на этот вопрос. Но можешь мне поверить, хуже не бывает. Никто так не любит Рози, как я; она прекрасная, разумная женщина в обыденной жизни, но стоит ей усесться перед диктофоном, она становится до ужаса сентиментальной. Берти, эта статья не должна появиться на свет!

— Но…

— Если она выйдет, мне придётся отказаться от всех своих клубов, отрастить бороду и стать отшельником. Я не смогу больше показаться на людях.

— Послушай, старина, а ты не преувеличиваешь? — спросил я. — Дживз, тебе не кажется, что он преувеличивает?

— Видите ли, сэр…

— Я преуменьшаю, — мрачно заявил Бинго. — Я слышал эту пакость, а ты — нет. Вчера вечером перед обедом Рози включила диктофон, и я чуть с ума не сошёл, когда аппарат стал выдавать одну фразу хуже другой. Если статья появится, все мои друзья засмеют меня до смерти. Берти, — хрипло сказал он, снизив голос до шёпота, — у тебя воображение не богаче, чем у кабана, но даже ты можешь себе представить, как отреагируют Джимми Боулз и Таппи Роджерс, не говоря уже о других, когда прочтут в журнале, что я «полубог, полудитя, капризное и избалованное».

Воображение меня не подвело.

— Неужели она так сказала? — в ужасе воскликнул я.

— Слово в слово. И учти, я привел в пример единственное её выражение, которое в состоянии произнести вслух.

Я поправил одеяло. Бинго был моим другом много лет, а я никогда не бросаю друзей в беде.

— Дживз, — спросил я, — ты всё слышал?

— Да, сэр.

— Положение серьёзное.

— Да, сэр.

— Мы должны помочь.

— Да, сэр.

— У тебя появилась какая-нибудь идея?

— Да, сэр.

— Как?! Уже?

— Да, сэр.

— Бинго, — сказал я. — Солнце всё ещё светит. У Дживза появилась идея.

— Дживз, — произнёс Бинго дрожащим голосом. — Если ты поможешь мне выпутаться из этой истории, проси у меня чего хочешь, и ещё полцарства впридачу.

— Решить данный вопрос, сэр, — сказал Дживз, — очень легко благодаря той миссии, которую возложили на меня сегодня утром.

— Что ты имеешь в виду?

— Перед тем, как я подал вам завтрак, сэр, миссис Траверс позвонила по телефону и поручила мне уговорить повара мистера Литтла отказаться от места у мистера Литтла и перейти к ней на службу. Она сообщила, что мистер Траверс был так восхищён искусством месье Анатоля, сэр, что полночи говорил не умолкая о его сверхъестественных способностях.

Из горла малыша Бинго вырвался мучительный крик.

— Что?! Эта… эта стервятница хочет умыкнуть нашего повара?

— Да, сэр.

— После того, как она ела у нас хлеб-соль? Проклятье!

Дживз вздохнул.

— Боюсь, сэр, леди не задумываются о нравственных устоях, когда рёчь идет о поварах.

— Постой, Бинго, — сказал я, чувствуя, что малыш собирается разразиться речью. — Какое отношение имеет повар миссис Литтл к её статье?

— Видите ли, сэр, я по опыту знаю, что леди не прощают друг другу, когда одна из них переманивает хорошего повара у другой. Я убеждён, что, если мне удастся выполнить поручение миссис Траверс, отношения между нею и миссис Литтл мгновенно испортятся. Не вызывает сомнений, что миссис Литтл рассердится на миссис Траверс и категорически откажется печататься в её журнале. Таким образом, мы не только окажем услугу миссис Траверс, но также не позволим статье увидеть свет. Это называется поймать двух зайцев, если вы позволите употребить данное выражение, сэр.

— Само собой, Дживз, употребляй его сколько влезет, — добродушно сказал я. — Тем более, что придумал ты просто замечательно. Один из лучших твоих планов.

— Да, но послушай, знаешь ли, — проблеял малыш Бинго. — Я имею в виду… старина Анатоль… я имею в виду, ну, в общем, сам понимаешь, таких, как он, больше нет.

— Олух царя небесного, если б таких было много, у нас ничего бы не вышло.

— Да, но я имею в виду, мне его будет недоставать, знаешь ли. Ужасно недоставать.

— Великие небеса! — вскричал я. — Ты хочешь сказать, что в такое время думаешь о своём брюхе?

Бинго тяжело вздохнул.

— Ох, ну хорошо, — сдался он. — Должно быть, это тот самый случай, когда без хирургического вмешательства не обойтись. Хорошо, Дживз, действуй. Да, действуй, Дживз. Да, да, Дживз, действуй. Я зайду завтра утром, и ты расскажешь мне, как идут дела.

И он ушёл с опущенной головой.

На следующее утро он явился ни свет ни заря. По правде говоря, он пришёл в такой до неприличия ранний час, что Дживз категорически отказался меня разбудить. К тому времени как я проснулся и был в состоянии принимать гостей, они с Дживзом обо всём переговорили на кухне, и когда Бинго бочком вошёл ко мне в спальню, я сразу понял, что у него неприятности.

— Всё отменяется, — сказал он, плюхаясь на кровать.

— Отменяется?

— Я имею в виду план с умыканием повара. Дживз говорит, он беседовал с Анатолем вчера вечером, и Анатоль отказался от нас уйти.

— Надеюсь, у тёти Делии хватило ума предложить ему больше, чем он получает у вас?

— Она была готова заплатить сколько угодно, но тем не менее он не согласился. Понимаешь, выяснилось, что Анатоль влюблён в нашу служанку.

— У вас нет служанки.

— У нас есть служанка.

— Я никогда её не видел. Позавчера вечером нам прислуживал за столом какой-то тип, смахивающий на провинциального гробовщика.

— Это местный зеленщик, который помогает нам от случая к случаю. Служанка сейчас в отпуске, вернее, была в отпуске до вчерашнего дня. Она вернулась за десять минут до того, как пришёл Дживз, и, насколько я понял, Анатоль так обрадовался, увидев её после долгой разлуки, что не расстался бы с ней, предложи ему станок для печатания денег.

— Но послушай, Бинго, — сказал я, — всё это ерунда. Решение очевидно. Я удивлен, что малый с мозгами Дживза так опростоволосился. Тётя Делия должна нанять служанку вместе с Анатолем, и дело с концом.

— Естественно, я об этом тоже подумал.

— Могу поспорить, что врёшь.

— Нет, не вру.

— Тогда в чём проблема?

— К сожалению, это невозможно. Если твоя тётя наймёт нашу служанку, ей придётся уволить свою, верно?

— Ну и что?

— Если она уволит свою служанку, от неё уйдёт шофёр. Он в неё влюблён.

— В мою тётю?

— Нет, в служанку. А насколько я понял, это единственный шофёр, с которым может ездить твой дядя Джордж, потому что все остальные водят машину неаккуратно.

Я сдался. Я никогда не подозревал, что жизнь низших классов общества так сильно зависит от того, что современные ученые называют сексуальными комплексами. Слуги и служанки, казалось, объединялись в пары, подобно актёрам на сцене в музыкальной комедии.

— Ох! — сказал я. — Значит, нас связали по рукам и ногам. Похоже, статья всё-таки выйдет, что?

— Нет, не выйдет.

— У Дживза возникла ещё одна идея?

— Нет, зато у меня появился план. — Бинго наклонился ко мне и нежно потрепал меня по колену. — Послушай, Берти, — сказал он. — Мы с тобой вместе учились в школе. Ты помнишь?

— Да, но…

— И ты всегда выручишь друга, если потребуется. Это всем известно, правда?

— Да, но я…

— Ты в лепёшку расшибёшься, чтобы помочь другу. Конечно, расшибёшься. — Он презрительно усмехнулся. — Можно подумать, я в этом хоть на секунду сомневался! Ты никогда не бросишь старого школьного друга в беде. Только не ты. Только не Берти Вустер. Нет, только не он!

— Да, но я хотел бы знать, о каком плане идёт речь.

Бинго нежно помассировал мне плечо.

— Задача как раз по тебе, Берти, ты справишься с ней в два счёта. К слову, ты уже проделал нечто подобное, когда стянул рукопись своего дядюшки в Изби. Я внезапно вспомнил, как ты мне об этом рассказывал, и…

— Эй! Послушай!

— Я всё устроил, Берти. Тебе не о чем беспокоиться. Абсолютно не о чем. Теперь я понимаю, какую мы сделали ошибку, решив идти ненадёжным окольным путем, который предложил Дживз. Куда лучше действовать напрямик, без всяких там экивоков. Поэтому…

— Да, но послушай…

— Поэтому сегодня я иду с Рози на дневной спектакль. Я оставлю окно её кабинета открытым. Пока нас не будет дома, ты заберёшься внутрь, стащишь бобину с плёнкой и спокойно уйдёшь. До смешного просто.

— Да, но…

— Я знаю, что ты хочешь спросить, — заявил Бинго, поднимая руку. — Где находится плёнка, верно? Можешь не беспокоиться. Тебе не придётся её искать. Совсем не придётся. Она лежит в левом верхнем ящике письменного стола. Ящик не будет заперт, потому что машинистка Рози должна прийти в четыре часа, чтобы перепечатать статью.

— А теперь послушай, Бинго, — твёрдо сказал я. — Я, конечно, очень тебе сочувствую, и всё такое, но я категорически отказываюсь становиться грабителем.

— Но, прах побери, я прошу тебя сделать не более того, что ты сделал в Изби!

— Ничего подобного. Я жил в Изби. Мне только и пришлось, что забрать бандероль со стола в холле. Я не залезал в чужой дом. Прости, но я не стану грабить твой дурацкий кабинет ни за какие коврижки!

Он посмотрел на меня удивлённо и обиженно.

— Неужели это говорит Берти Вустер?

— Вот именно!

— Но, Берти, разве ты забыл, что мы вместе учились в школе?

— Наплевать.

— В школе, Берти. В доброй, старой школе.

— Наплевать. Я не…

— Берти!

— Я не буду…

— Берти!

— Нет!

— Берти!

— Ох, ну ладно, — сдался я.

— Вот теперь, — торжественно провозгласил малыш Бинго, нежно потрепав меня по плечу, — я слышу Бертрама Вустера!

Не знаю, приходило ли вам когда-нибудь в голову, что сообщения о кражах с взломом должны действовать на людей толковых успокаивающе. Я имею в виду, конечно, если они заботятся о престиже Великобритании и всё такое. Я хочу сказать, не может быть немощной нация, чьи сыны не останавливаются даже перед кражами со взломом, потому что по собственному опыту знаю: для такой работы нужны железные нервы. Мне кажется, я ходил перед домом Литтлов не менее получаса, прежде чем рискнул юркнуть в калитку и пулей пронестись по саду; после чего я минут десять стоял, прижавшись к стене и недоумевая, почему не слышны полицейские свистки.

В конце концов мне удалось немного успокоиться, и я взялся за дело. Кабинет находился на первом этаже; и, самое главное, большое удобное окно было распахнуто настежь. Я опёрся коленом о подоконник, подтянул вторую ногу, ободрав дюйм кожи на щиколотке, и запрыгнул внутрь. Надеюсь, мне не надо объяснять, что я при этом чувствовал.

Некоторое время я стоял, не шевелясь. Вроде бы всё было тихо. Я остался один на всём белом свете.

Поймите правильно, у меня действительно возникло такое ощущение, причём, должен вам сказать, довольно неприятное. Вы ведь наверняка знаете, как это бывает. Часы медленно тикали на каминной полке, и от равномерного звука мурашки побежали у меня по спине. А над часами висел огромный портрет старика, смотревшего на меня с неприязнью и подозрением. Наверное, это был чей-то дедушка, вот только не уверен, Бинго или Рози. Но кроме дедушки он никем не мог быть, разве что прадедушкой. Стоячий воротничок, казалось, впился в его шею, потому что он откинул подбородок и смотрел на меня вдоль собственного носа, словно хотел сказать: «Ты заставил меня нацепить эту чёртову удавку!»

Итак, до письменного стола было всего несколько шагов, которые мне предстояло сделать по пушистому коричневому ковру; поэтому, призвав на помощь всю силу воли Вустеров и избегая стариковского взгляда, я пошёл вперёд. И в эту минуту передний угол ковра внезапно отделился от остальной его части и чихнул.

Знаете, чтобы повести себя в подобном случае с достоинством, надо быть одним из мужественных, немногословных, флегматичных парней, которые всегда готовы ко всяким неожиданностям. Подобный парень, мне кажется, просто поднял бы бровь, глядя на ковёр, и сказал бы сам себе: «Ах, пекинка! Неплохая собачка!», а затем наверняка наладил бы с ней отношения, чтобы добиться от неё сочувствия и моральной поддержки. Должно быть, я принадлежу к поколению нервных молодых людей, о которых так много пишут в газетах, потому что, как выяснилось через секунду, я не был мужественным флегматиком. К сожалению, безмолвным я тоже не был. Обуреваемый вполне понятными чувствами, я завопил как резаный и отпрыгнул в сторону фута на четыре, после чего мне показалось, что в комнате разорвалась бомба.

Зачем писательнице нужен в кабинете столик, на котором стоят ваза, две фотографии под стеклом, блюдце, лаковая шкатулка и горшочек с ароматичной жидкостью из цветочных лепестков, этого я не знаю; но он там стоял, и я сбил его правым бедром, откинув к стене. На мгновение мне показалось, что весь мир состоит из осколков стекла и фарфора. Несколько лет назад, когда я умотал в Америку, чтобы не встречаться с тётей Агатой, которая имела на меня зуб, я, помнится, посетил Ниагарский водопад. Так вот, шума от него было столько же, сколько от упавшего столика, а может, чуть-чуть поменьше.

И в ту же самую секунду собака залаяла. Она была маленькой собачкой, и, по идее, должна была издавать звуки не громче, чем грифель, шуршащий по бумаге, но, поверьте мне на слово, эта пекинка мало чем отличалась от волка. Она попятилась, прижавшись к стене, выкатила глаза, задрала голову и начала реветь, как пароходный гудок.

Знаете, я умею признавать себя побеждённым. Мне было жалко Бинго и не хотелось его подводить, но я чувствовал, что пришла пора улепётывать. «Отступай, Бертрам», — сказал мне внутренний голос. Я бросился к окну и в два счёта спустился в сад.

На тропинке, словно я назначил им здесь свидание, меня ждали полицейский и служанка. Момент был крайне неприятный.

— О, э-э-э, здравствуйте! — сказал я.

Какое— то время они задумчиво на меня смотрели.

— Я ведь говорила вам, что там кто-то есть, — сказала служанка.

Полисмен оглядел меня с ног до головы.

— Что всё это значит? — спросил он.

Я улыбнулся ему своей ангельской улыбкой.

— Понимаете, мне трудно объяснить.

— Понимаю! — сказал полисмен.

— Я, э-э-э, просто зашёл в гости, знаете ли. Старый друг семьи, и всё такое.

— Как вы попали в дом?

— Залез в окно. Сами понимаете, как старый друг семьи, и вообще.

— Вот как? Вы старый друг семьи?

— О, конечно. Конечно. Очень старый. Я старый друг. Да, старый-престарый друг семьи.

— Я никогда в жизни его не видела, — заявила служанка.

Я неприязненно уставился на девицу. Как она могла вдохновить кого-то на любовь к себе, пусть даже французского повара, было выше моего понимания! Нет, я не назвал бы её уродиной, поймите меня правильно. Вовсе нет. Быть может, встреться я с ней в иной обстановке и при других обстоятельствах, она показалась бы мне хорошенькой. Но сейчас я был убеждён, что в жизни не встречал более неприятной женщины.

— Да, — сказал я. — Вы никогда меня не видали. Но я старый друг семьи.

— Тогда почему вы не позвонили в дверь?

— Я никого не хотел беспокоить.

— Мне платят за то, чтобы я открывала входную дверь, и это не может меня беспокоить, — заявила служанка, демонстрируя свою добродетель, и без всякой причины повторила. — Я никогда в жизни его не видела.

Ужасная девица.

Внезапно меня осенило.

— Вот что, — сказал я, — гробовщик может подтвердить, что он меня знает.

— Какой гробовщик?

— Деятель, который прислуживал за столом два дня назад, когда я здесь обедал.

— Шестнадцатого числа сего месяца, — сказал полисмен, глядя на служанку,

— гробовщик прислуживал у вас за столом во время обеда?

— Конечно, нет!

— По крайней мере он сильно смахивал на… разрази меня гром, вспомнил! Это был зеленщик.

— Шестнадцатого числа сего месяца, — забубнил полисмен (чванливый осёл),

— зеленщик…

— Да, прислуживал, — перебила его служанка. Вид у неё был недовольный и растерянный, как у тигрицы, которая неожиданно поняла, что добычу увели у неё из-под носа. Затем она просияла: — Этот парень запросто мог узнать о зеленщике от соседей.

Не девица, а кобра какая-то.

— Как вас зовут? — спросил полисмен.

— Видите ли, вы не будете, так сказать, против, если я не назову вам своего имени, потому что…

— Дело ваше. Вам придётся назвать его мировому судье.

— Ох, нет, знаете ли, будь оно неладно!

— Пройдёмте со мной.

— Но послушайте, правда, я ведь старый друг семьи, и всё такое. Убей меня бог, вспомнил! В гостиной есть моя фотография. Вот, теперь сами убедитесь!

— Да, если она там есть.

— Я никогда её там не видела, — заявила служанка.

Я определённо возненавидел эту девицу.

— Вы бы её видели, если бы добросовестно вытирали пыль, — сурово сказал я. Мне хотелось её как следует проучить, разрази меня гром!

— В обязанности служанки не входит вытирать пыль в гостиной. — Она высокомерно фыркнула.

— Да, — с горечью сказал я, — наверное, в обязанности служанки входит всюду рыскать, за всеми подглядывать, совать свой нос куда не надо и вообще, э-э-э, терять время, прохлаждаясь в саду с полисменами, вместо того чтобы заниматься своими делами.

— В обязанности служанки входит открывать входную дверь посетителям. Тем, которые не лазят в окна.

Я почувствовал, что проигрываю спор, и решил её умиротворить.

— Дорогуша, — сказал я, — давайте не будем опускаться до вульгарной ссоры. Я лишь пытаюсь вам втолковать, что в гостиной имеется моя фотография, и хотя я не знаю, кто стирает с неё пыль, она, надеюсь, докажет всем и каждому, что я являюсь старым другом семьи. Вы согласны, сержант?

— Да, если она там имеется.

— Конечно, имеется. Можете не сомневаться, что имеется.

— Что ж, пойдём посмотрим.

— Вот это по-мужски, дорогой мой полисмен, — одобрительно сказал я.

Гостиная находилась на первом этаже, а моя фотография стояла на столике у камина. Только, надеюсь, вы поймёте меня правильно, её там не было. Я хочу сказать, камин стоял на месте, и столик стоял на месте, но моей фотографии и след простыл. Фотография Бинго — да. Фотография его дяди, лорда Биттлхэма, — вне всяких сомнений. Фотография миссис Бинго, три четверти, с нежной улыбкой на устах, — безусловно. Но фотография, хотя бы отдалённо напоминающая Бертрама Вустера, — нет и ещё раз нет.

— Хо-хо! — сказал полисмен.

— Но я видел её здесь два дня назад, разрази меня гром!

— Хо-хо, — повторил полисмен, словно пьяный запевала в комической опере.

— Хо-хо!

— Кто вытирает здесь пыль? — спросил я, поворачиваясь к служанке.

— Только не я.

— Я не говорил, что вы её вытираете. Я спросил, кто это делает.

— Естественно, горничная. Мэри.

— Вот именно. Так я и думал. Так я и предполагал. Мэри, сержант, печально известна всему Лондону как разбивальщица номер один. Она колотит всё подряд направо и налево. На неё все жалуются. Наверняка она разбила стекло на моей фотографии и, не желая честно, по-мужски в этом признаться, куда-нибудь её засунула.

— Хо-хо! — сказал полисмен, видимо всё ещё изображая из себя пьяного запевалу.

— Спросите её. Сходите к ней и спросите.

— Пусть она сходит, — сказал полисмен, кивая служанке, — если вам от этого полегчает.

Девица фыркнула и вышла из гостиной, бросив на меня через плечо вредительский взгляд. По-моему, она тоже сказала «хо-хо». А затем наступило нечто вроде затишья перед бурей. Полицейский занял стратегическую позицию у дверей, перегородив их своими широченными плечами, а я начал бездумно слоняться по комнате: взад, вперёд, вправо, влево и из угла в угол.

— Чего это вам неймётся? — недовольно спросил полисмен.

— Ищу фотографию. Может, её поставили на другое место.

— Хо-хо!

И вновь наступило затишье перед бурей. Внезапно я увидел, что стою у окна, и, клянусь своими поджилками, оно было открыто снизу на шесть дюймов. Мир показался мне таким весёлым и праздничным; солнце светило, птички щебетали и… В общем, я не стану утверждать, что я — человек сообразительный, но внутренний голос словно опять прошептал мне: «Отступай, Бертрам». Я незаметно ухватился за скользящую раму и рванул её наверх. В следующее мгновение, пролетев между небом и землёй, я угодил в лавровый куст.

Из окна высунулось сердитое красное лицо. Я вскочил на ноги и затрусил к калитке.

— Эй! — крикнул мне вдогонку полисмен.

— Хо-хо! — ответил я, прибавляя скорость.

— Никогда, — сказал я сам себе, поймав такси и удобно расположившись на заднем сидении. — Никогда в жизни я больше не свяжусь с малышом Литтлом.

Примерно то же самое, только в значительно более резких выражениях, я высказал Дживзу, сидя в гостиной и потягивая виски с содовой, чтобы хоть немного успокоиться.

— Никогда, Дживз! — сказал я. — Никогда в жизни!

— Видите ли, сэр…

— Нет, никогда!

— Видите ли, сэр…

— Что ты заладил одно и то же? Как прикажешь тебя понимать?

— Видите ли, сэр, мистер Литтл очень настойчивый молодой человек, а у вас, если позволите, сэр, мягкий, уступчивый характер.

— Не думаешь ли ты, что у малыша Бинго хватит наглости втравить меня ещё в какую-нибудь непристойную историю?

— К сожалению, сэр, это весьма вероятно.

Я быстро скинул ноги с каминной полки и вскочил с кресла, задрожав с головы до ног.

— Дживз, что ты мне посоветуешь?

— Мне кажется, перемена обстановки окажет на вас благотворное действие, сэр.

— Ты считаешь, я должен дать дёру?

— Очень метко сказано, сэр. Почему бы вам не поменять своего решения, сэр, и не присоединиться к мистеру Джорджу Траверсу в Харроугэйте?

— Ну, знаешь!

— Там вы будете в полной безопасности от посягательств мистера Литтла, сэр.

— Возможно, ты прав, Дживз, — задумчиво произнёс я. — Да, вероятно, ты прав. Сколько миль от Харроугэйта до Лондона?

— Двести шесть, сэр.

— Да, я думаю, ты прав. Сегодня туда идёт какой-нибудь поезд?

— Да, сэр. Вы с лёгкостью на него успеете.

— Ладно, Дживз. Уложи меня на скорую руку.

— Чемодан упакован, сэр.

— Хо-хо! — сказал я.

Чудно, конечно, но, если задуматься, Дживз всегда оказывается прав. Провожая меня на станцию, он попытался исправить мне настроение, уверяя, что я не буду скучать в Харроугэйте, и, разрази меня гром, он не ошибся. Отправляясь на лечебный курорт, я совсем упустил из виду, что буду находиться в самой гуще типов, проходящих курс лечения, в то время как мне не придётся этого делать. Вы даже представить себе не можете, какое глубокое чувство удовлетворения я испытывал.

Возьмём, к примеру, дядю Джорджа. Лекаришка, обстукав старикана со всех сторон, категорически запретил ему пить любые спиртные напитки и, кроме того, велел каждое утро в половине девятого ходить на холм в зал для питья минеральной воды и принимать двенадцать унций тёплого солевого раствора описи магния. Может, это звучит безобидно, но, судя по разговорам, я сделал вывод, что данное пойло соответствует коктейлю из двух прошлогодних тухлых яиц, взбитых в стакане морской воды. А мысль о том, что дядя Джордж, не дававший мне проходу, когда я был ребёнком, поглощает эту гадость и при этом вынужден каждый день вставать с постели в четверть девятого, была исключительно приятна и действовала на меня благотворно.

В четыре часа пополудни он снова трусил на холм, чтобы повторить лечение, а вечером мы обедали вместе, и я потягивал вино, откинувшись на спинку кресла, и слушал, как он кроет минеральную воду почём зря. Короче говоря, на жизнь мне жаловаться не приходилось.

Как правило, мне удавалось днём сопровождать дядю Джорджа и наблюдать за тем, как он глотает причитающуюся ему дозу. Мы, Вустеры, ничем не отличаемся от других и тоже любим повеселиться. Однажды, в середине второй недели, когда я, по обыкновению, стоял с ним рядом, наслаждаясь бесплатным представлением, женский голос назвал меня по имени. Я обернулся и увидел тётю Делию.

— Привет! — сказал я. — Что ты здесь делаешь?

— Я приехала вчера с Томом.

— Том будет проходить курс лечения? — спросил дядя Джордж, с надеждой глядя на неё поверх стакана со своей отравой.

— Да.

— Ты тоже?

— Да.

— Ах! — сказал дядя Джордж, счастливо улыбаясь и допивая последние капли жидкости. Затем он нас покинул, чтобы по предписанию врача пройтись быстрым шагом перед массажем.

— Я думал, ты не можешь надолго оставить свой журнал, — сказал я и, поражённый приятной мыслью, неожиданно пришедшей мне в голову, добавил: — Он не лопнул?

— Лопнул? Конечно, нет! Сейчас за ним присматривает одна моя приятельница. «Будуар миледи» крепко стоит на ногах. Том дал мне несколько тысяч и обещал подкинуть ещё, а мне удалось купить права на серийный выпуск книги леди Бэблокхит «Честные воспоминания моей долгой жизни». Берти, это то, что надо. Пальчики оближешь. Не сомневаюсь, тираж журнала удвоится, а с половиной самых известных людей в Лондоне случится истерика.

— О! — сказал я. — Значит, дела у тебя пошли в гору, что? Я имею в виду, теперь ты напечатаешь не только статью миссис Литтл, но и «Честные воспоминания».

В эту минуту тётя Делия пила жидкость, от которой пахло, как от прохудившейся газовой трубы, и я подумал, что лицо её перекосила гримаса из-за неприятных ощущений во рту. Я ошибся.

— Не упоминай при мне имени этой женщины, Берти! — сказала она. — Пренеприятнейшая особа!

— Но мне казалось, вы были подругами.

— В прошлом. Представляешь, она категорически отказывается отдать мне свою статью…

— Что?!

— …только по той причине, что она якобы на меня обиделась, когда её повар ушёл от неё и поступил ко мне на службу.

— Анатоль от неё ушёл? — спросил я. — А как же служанка?

— Берти, приди в себя. Ты бредишь. Какая служанка?

— Но ведь насколько я знаю…

— Могу поспорить, ты ничего толком не знаешь. — Она поставила стакан и облегчённо вздохнула. — Слава богу! Одно меня утешает, теперь я смогу посмотреть, как эту гадость будет пить Том. Бедняга, он так ненавидит минеральную воду! Но я его развеселю. Напомню, что, вылечившись, он сможет кушать любые блюда Анатоля. И должна тебе сказать, Берти, его кухня стоит того, чтобы подлечиться. Этот человек — великий мастер. Неудивительно, что миссис Литтл так кипятится. Она не имела права мне отказывать из-за того, что наши личные отношения испортились. По крайней мере продать свою статью ей не удастся, потому что это была моя идея, и у меня есть тому свидетели! Если миссис Литтл попытается напечатать её в другом журнале, я подам на неё в суд и смешаю с… А говоря о… что-то Том задерживается. Ему давно пора пить серную воду.

— Но послушай…

— Да, кстати, Берти, — сказала тётя Делия. — Я забираю обратно свои слова о Дживзе. Если помнишь, я тогда отозвалась о нём довольно резко. Исключительно способный малый!

— Дживз?

— Да. Он вёл все переговоры. Очень ловко у него получилось. И можешь не сомневаться, он не остался внакладе. Я лично за этим проследила. Я очень ему признательна. Сам посуди, если сейчас Том отвалил мне две тысячи и даже не поперхнулся, что будет, когда Анатоль начнёт регулярно для него готовить? Он будет подписывать мне чеки во сне.

Я поднялся на ноги. Тётя Делия попыталась уговорить меня остаться и посмотреть, как дядя Том пьёт воду, уверяя, что такого зрелища я ещё никогда не видел, но я не мог ждать. Быстро вернувшись в гостиницу, я оставил дяде Джорджу прощальную записку и уехал на следующем поезде в Лондон.

— Дживз, — сказал я, смыв с себя пыль и копоть от долгого путешествия, — расскажи мне честно, что произошло. Будь так же честен, как леди Бэблокхит.

— Сэр?

— Если ты её не знаешь, то и не надо. Объясни, как тебе удалось всё это провернуть. Когда я уезжал, Анатоль любил служанку — один бог знает за что!

— до такой степени, что категорически отказывался уходить от миссис Литтл. Ну, что случилось дальше?

— Должен признаться, сэр, что первое время я был в растерянности. Затем, к счастью, мне удалось сделать одно важное открытие.

— Какое именно?

— Видите ли, сэр, я случайно разговорился с горничной миссис Траверс и, вспомнив, что миссис Литтл просила меня подыскать ей именно такую прислугу, спросил у девушки, не желает ли она уйти от миссис Траверс и получить более высокооплачиваемое место у миссис Литтл. Горничная согласилась, и, повидавшись с миссис Литтл, я сообщил ей, что выполнил её просьбу.

— А в чём заключалось твоё важное открытие?

— В том, сэр, что горничная в недалёком прошлом работала у одних господ вместе с Анатолем. А Анатоль, сэр, как положено у французов, вскружил ей голову. Насколько я понял, их отношения зашли так далеко, что они собирались пожениться, но в одно прекрасное утро Анатоль исчез, не оставив адреса, и девушка больше его не видела. Вы, конечно, догадались, сэр, что такой поворот событий значительно облегчил мою задачу. Девушка больше не испытывала к Анатолю чувства привязанности, но мысль о том, что он будет находиться под одной крышей с двумя женщинами, одну из которых он бросил, а вторую…

— Святые угодники и их тётушка! — воскликнул я. — Это всё равно, что выгнать из норы кролика, запустив туда хорька!

— Принцип тот же, сэр. Анатоль ушёл от миссис Литтл и поступил на службу к миссис Траверс через полчаса после того, как узнал, что скоро ему предстоит встретиться со своей старой знакомой. Непостоянный человек, сэр. Впрочем, как все французы.

— Дживз, — сказал я, — это супергениально!

— Вы очень добры ко мне, сэр.

— А что говорит мистер Литтл?

— По-моему, он остался мной доволен, сэр.

— Если перейти на язык цифр, он…

— Да, сэр. Двадцать фунтов. В прошлую субботу ему повезло на скачках.

— Моя тётя сказала, что она…

— Да, сэр. Очень великодушно с её стороны. Двадцать пять фунтов.

— Великий боже, Дживз! Ты загрёб кучу денег!

— Благодарю вас, сэр, я значительно увеличил свои сбережения. Миссис Литтл была так добра, что подарила мне десять фунтов за то, что я подыскал ей такую хорошую горничную. А потом мистер Траверс…

— Дядя Том?

— Да, сэр. Он тоже был очень щедр, без ведома миссис Траверс. Ещё двадцать пять фунтов. И мистер Джордж Траверс…

— Только не говори мне, что дядя Джордж тоже тебе заплатил! За что, будь оно неладно?

— Трудно сказать, сэр, но я получил от него чек на десять фунтов. Кажется, у него сложилось впечатление, что благодаря мне вы уехали в Харроугэйт, сэр.

Я уставился на малого, позабыв закрыть рот.

— Ну, раз все словно сговорились, — произнёс я в конце концов, — мне придётся к ним присоединиться. Держи пятёрку.

— О, благодарю вас, сэр. Это необычайно…

— Мизерная сумма по сравнению с той, которую ты получил.

— Что вы, сэр.

— Тем не менее, бери.

— Большое спасибо, сэр. Я поднялся на ноги.

— Сейчас уже поздно, — сказал я, — но мне всё-таки хочется немного пройтись. Забегу ненадолго в ресторан. После двух недель в Харроугэйте я хочу развеяться.

— Да, сэр. Я распакую ваш чемодан.

— Кстати, Дживз, — спросил я. — Мне принесли шёлковые рубашки от Пибоди и Симза?

— Да, сэр. Я отослал их обратно.

— Обратно?!

— Да, сэр.

Я посмотрел на него. Понимаете, что я имею в виду? Я имею в виду, что толку?

— Ох, ну хорошо, — сказал я. — Давай обычную, накрахмаленную.

— Слушаюсь, сэр, — сказал Дживз.

ГЛАВА 10. Берти меняет своё решение

В течение последних нескольких лет молодые люди, желающие овладеть моей профессией, так часто обращались ко мне за советом, что мне пришлось изложить свою систему в сжатой формуле. «Изобретательность и тактичность» — вот мой девиз. Тактичность, естественно, всегда была для меня sine qua non; что же касается изобретательности, мне обычно удавалось с достаточной долей finesse разрешать те небольшие contretemps, которые время от времени неизбежно возникают в жизни личного слуги джентльмена. В пример я могу привести вам эпизод, происшедший в Школе для молодых леди неподалёку от Брайтона; а история эта началась, можно сказать, однажды вечером, когда я принёс мистеру Вустеру виски с содовой, а он заговорил со мной необычайно раздражённым тоном.

Последние несколько дней мистер Вустер — как правило, человек беззаботный

— находился в дурном расположении духа. Впрочем, я отнёс его плохое настроение за счёт гриппа, от которого он не совсем ещё оправился. Я продолжал исправно исполнять свои обязанности, не обращая внимания на его недовольный вид, когда однажды вечером, о чем я уже упомянул, он обратился ко мне необычайно раздражённым тоном.

— Будь оно всё проклято, Дживз, — сказал он, сверкая глазами. — По крайней мере ты мог бы для разнообразия поставить поднос на другой столик?

— Сэр?

— Каждый вечер, пропади всё пропадом, — мрачно продолжал мистер Вустер, — ты входишь ко мне в одно и то же дурацкое время с одним и тем же дурацким подносом и ставишь его на один и тот же дурацкий столик. От этого омерзительного однообразия я чувствую себя омерзительно!

Должен признаться, его слова меня насторожили. Когда джентльмены, в чьём услужении я раньше находился, начинали разговаривать подобным образом, это практически всегда означало, что они задумываются о женитьбе. Поэтому я не стану скрывать, что поведение мистера Вустера меня обеспокоило. Мне не хотелось прерывать нашу связь, столь приятную во многих отношениях, а по собственному опыту я знал, что, когда жена входит с парадного входа, камердинер холостяка выходит с заднего.

— Ты, конечно, не виноват, — продолжал мистер Вустер, несколько успокаиваясь. — Я тебя ни в чем не упрекаю. Но, разрази меня гром, я имею в виду, ты должен понять… я хочу сказать, последние несколько дней я много думал, Дживз, и пришёл к выводу, что жизнь моя пуста. Я одинок, Дживз.

— У вас много друзей, сэр.

— Что толку в друзьях?

— Эмерсон, — напомнил я ему, — говорит, что друга можно рассматривать как венец творения, сэр.

— Когда в следующий раз увидишь Эмерсона, можешь ему передать от меня, что он осёл.

— Слушаюсь, сэр.

— Нет, Дживз, мне нужно… ты видел пьесу как-она-там-называется?

— Нет, сэр.

— Она идет на сцене этого-как-его там. Я был там вчера вечером. Главный герой — весёлый малый, который порхает туда-сюда, и всё такое, а затем откуда ни возьмись появляется ребёнок и заявляет, что она его маленькая дочурка, которая появилась на свет в первом акте, когда он об этом ничего не знал. Ну, сам понимаешь, все начинают шуметь и говорить: «Как так?», а он говорит: «Что?», а ему говорят: «Что, что?», а он говорит: «Ладно, пусть будет так!», а потом он забирает малышку и повсюду её за собой таскает. И знаешь что, Дживз, я позавидовал этому малому. Маленькая девочка была такой симпатичной, и доверчивой, и очень трогательно не отходила от отца ни на шаг. Я имею в виду, он теперь мог о ком-то заботиться. Как бы я хотел, чтобы у меня была дочка! Ты случайно не знаешь, что для этого надо сделать?

— Насколько мне известно, сэр, предварительно вам необходимо жениться.

— Нет, нет, ты меня не понял. Я хочу удочерить малышку. Ты ведь знаешь, Дживз, девочек удочеряют. Мне хотелось бы уточнить, какие шаги следует для этого предпринять.

— По-моему, сэр, процедура очень длительна и сложна. Она отнимет у вас всё свободное время.

— Ну, тогда я вот что сделаю. На следующей неделе из Индии возвращается моя сестра с тремя своими дочурками. Я брошу свою квартиру, куплю загородный дом и перееду туда жить вместе с ними. Разрази меня гром, Дживз, а ведь я здорово придумал, что? Весёлое щебетанье детских голосов. Неумолчное топотанье милых детских ножек. Красота!

Я скрыл свою тревогу, но мне пришлось приложить максимум усилий, чтобы сохранить sang froid. То, что собирался сделать мистер Вустер, означало конец нашей спокойной холостяцкой жизни, и другой на моем месте наверняка выразил бы своё неудовольствие. Я не сделал такой ошибки.

— Если позволите, сэр, — предположил я, — мне кажется, вы ещё не совсем оправились после болезни. Простите, что осмеливаюсь высказывать своё мнение, но я считаю, вам необходимо несколько дней отдохнуть у моря. Я порекомендовал бы вам Брайтон.

— Ты хочешь сказать, я рехнулся и не соображаю, что говорю?

— Что вы, сэр. Я лишь посоветовал вам ненадолго отправиться в Брайтон, чтобы поправить своё физическое здоровье.

Мистер Вустер задумался.

— Знаешь, может, ты и прав, — в конце концов пробормотал он. — Я действительно чувствую себя не самым лучшим образом. Ладно, Дживз, собери мои пожитки и отвези меня завтра туда на машине.

— Слушаюсь, сэр.

— Вернусь как новенький, и мы сразу займёмся детскими ножками, и всё такое.

— Совершенно справедливо, сэр.

По крайней мере я получил отсрочку, и мне стало легче на душе. Тем не менее я понимал, что для разрешения наступившего кризиса потребуется всё моё искусство. Мистер Вустер был настроен весьма решительно, а такое с ним случалось крайне редко. Последний раз он проявил подобное упрямство, когда, несмотря на моё явное неодобрение, стал носить фиолетовые носки. Однако мне удалось успешно выйти из того затруднительного положения, и я не сомневался, что рано или поздно найду приемлемый выход из ситуации, создавшейся сейчас. В этом отношении хозяева похожи на лошадей. Их необходимо держать в узде. У одних камердинеров такое умение в крови, у других — нет. Мне, слава богу, жаловаться не приходится.

Пребывание в Брайтоне доставило мне огромное удовольствие, и я не отказался бы отдохнуть там недельку-другую, но мистер Вустер, всё ещё находясь в нервозном состоянии, на третий день приказал мне упаковать вещи и подогнать машину к отелю. Мы отправились обратно в Лондон около пяти часов пополудни, и не успели проехать и двух миль, как я увидел на дороге юную леди, голосующую обеими руками. Нажав на тормоз, я остановил машину.

Мистер Вустер, погружённый в глубокие раздумья, поднял голову.

— Какая муха тебя укусила, Дживз? — спросил он.

— Я увидел юную леди, которая пыталась привлечь наше внимание, посылая сигналы руками, сэр, — ответил я. — Сейчас она спешит к нам по дороге.

Мистер Вустер обернулся.

— Вижу. Наверное, ей хочется, чтобы мы её подбросили.

— Мне тоже так показалось, сэр.

— Какая симпатичная малышка, — сказал мистер Вустер. — Интересно, как она здесь оказалась?

— По-видимому, юная леди прогуливает школьные занятия, сэр.

— Привет-привет! — жизнерадостно воскликнул мистер Вустер, глядя на подошедшее к нам создание. — Ты хочешь, чтобы мы тебя подвезли?

— Ой, а вы можете? — спросила юная особа, просияв от удовольствия.

— Куда тебе?

— Примерно через милю будет поворот налево. Если вы меня там высадите, дальше я сама дойду. Большое, большое вам спасибо. У меня гвоздь в туфле.

Она забралась на заднее сиденье. Курносая молодая особа, с рыжими волосами и ухмылкой до ушей. Ей было лет двенадцать, не больше. Выставив ногу, она наклонилась к нам и принялась болтать.

— Ну и влетит же мне! — невинно сообщила она. — Мисс Томлинсон задаст мне жуткую взбучку.

— Нет, правда? — сказал мистер Вустер.

— Нас отпустили на полдня, и я улизнула в Брайтон, чтобы сходить на пирс в зал игральных автоматов по пенни. Я думала, что успею вовремя вернуться и никто не заметит, но у меня в туфле вылез гвоздь, и теперь мне всыплют по первое число. Ох, — философски заметила она, невольно вызывая к себе уважение, — ничего не попишешь. А какая у вас машина? Санбим? У моего отца Вулсли.

Мистер Вустер явно разволновался. Как я уже говорил, он находился в нервном состоянии и особенно болезненно воспринимал всё, что касалось маленьких девочек. Её печальный рассказ тронул его до глубины души.

— Ну, знаешь ли, это непорядок, — запротестовал он. — Неужели ничего нельзя сделать? Послушай, Дживз, ты не можешь что-нибудь придумать?

— Я не осмелился высказать подобное предположение, сэр, но раз уж вы сами об этом заговорили, мы смогли бы помочь юной леди. Я думаю, вполне искусной отговоркой послужило бы, сэр, если бы вы проинформировали директора школы, что являетесь старым другом отца юной леди. В этом случае вы могли бы сообщить мисс Томлинсон, что, проезжая мимо школьных ворот, увидели юную леди и решили покатать её на машине. При подобных обстоятельствах, сэр, мисс Томлинсон либо рассердится на юную леди не слишком сильно, либо вообще не станет на неё сердиться.

— А вы душка! — вскричала юная особа, просияв от удовольствия. И в ту же секунду она наклонилась и чмокнула меня в щёку. К сожалению, она только что ела конфету, и губы у неё были липкие.

— Дживз, это то, что надо! — воскликнул мистер Вустер. — Прекрасный, замечательный план. А теперь скажи мне своё имя и кто твой отец, дитя моё.

— Меня зовут Пегги Мэйнверинг, — сообщила юная особа, — а мой отец — профессор Мэйнверинг. Он написал кучу книг.

— Автор известных философских трактатов, сэр, — объяснил я, позволив себе заговорить несмотря на то, что ко мне не обращались. — Они чрезвычайно популярны, но — пусть юная леди простит меня за дерзость — лично мне многие суждения профессора кажутся эмпиричными. Мы едем в школу, сэр?

— Да. Вперёд, Дживз! Послушай, знаешь о чём я подумал? Мне никогда в жизни не доводилось бывать в школе для девочек.

— Вот как, сэр?

— Наверное, это жутко интересно, Дживз, что?

— Безусловно, сэр.

Мы свернули с дороги, проехали полмили и, следуя указаниям юной особы, миновали большие чугунные ворота и вскоре остановились у дверей огромного, импозантного дома. Мистер Вустер и девочка вошли в школу, и через некоторое время оттуда вышла служанка.

— Вам велено поставить машину сзади у конюшен, — сказала она мне.

— Ах! Значит, всё в порядке? — спросил я. — А где мистер Вустер?

— Мисс Пегги знакомит его со своими подругами. А повар велел вам передать, что вы можете прийти на кухню и выпить стакан чая.

— Очень ему признателен. Скажите, прежде чем поставить машину, могу ли я переговорить с мисс Томлинсон?

Примерно через минуту я очутился в гостиной. Красивая женщина с большой силой воли — так я определил мисс Томлинсон с первого взгляда. Чем-то она напоминала мне тётю мистера Вустера Агату. У неё были такие же проницательные глаза и повелительный вид.

— Простите меня за смелость, мадам, — обратился к ней я, — но, надеюсь, вы позволите мне сказать несколько слов о моем господине. Наверное, я не ошибусь, предположив, что мистер Вустер мало что рассказал вам о себе.

— Он ничего о себе не рассказал, просто представился как друг профессора Мэйнверинга.

— Он не говорил вам, что он тот самый Вустер?

— Тот самый?

— Бертрам Вустер, мадам.

Должен вам сказать, что, хотя умственные способности мистера Вустера практически равнялись нулю, имя у него было настолько звучное, что невольно вызывало уважение. Оно как бы предполагало, что за ним стоит Кто-то, в особенности если вам только что сообщили, что человек, его носящий, является другом профессора Мэйнверинга. Естественно, вы не могли сразу сообразить, идёт ли речь о мистере Вустере, знаменитом писателе, или о мистере Вустере, выдающемся мыслителе; но у вас возникало неприятное чувство неполноценности, и поэтому вы, чем показать своё невежество, предпочитали сделать вид, что прекрасно знаете, о ком идёт речь. Мисс Томлинсон, как я и предполагал, многозначительно кивнула.

— О, Бертрам Вустер! — сказала она.

— Он исключительно застенчивый молодой джентльмен, мадам, и никогда в жизни не предложит этого сам, но, хорошо его зная, я не сомневаюсь, что он почтёт за честь, если вы обратитесь к нему с просьбой выступить перед юными леди. Он прекрасный оратор и блестяще говорит экспромтом.

— Прекрасная мысль, — решительно заявила мисс Томлинсон, — и вы очень вовремя мне её подали. Я обязательно попрошу его сказать несколько слов моим девочкам.

— А если он сделает вид — из скромности, — что…

— Я буду настаивать!

— Благодарю вас, мадам. Очень вам признателен. Вы ведь не упомянете о нашем с вами разговоре? Мистер Вустер может решить, что я вмешался не в своё дело.

Я доехал до конюшен и остановился в небольшом дворике. Затем я вышел и посмотрел на машину задумчивым взглядом. Это была хорошая, новая машина в идеальном состоянии, но почему-то у меня возникло такое чувство, что скоро она сломается, причём неисправность окажется такой серьёзной, что починка займёт несколько часов. У каждого могут возникнуть дурные предчувствия.

Я курил, прислонившись к машине и наслаждаясь тишиной, когда мистер Вустер вошёл во дворик быстрым шагом.

— Нет, нет, не обращай на меня внимания, Дживз, — сказал он, увидев, что я собираюсь выкинуть окурок. — По правде говоря, я пришёл стрельнуть у тебя сигарету.

— Боюсь, у меня дешёвый сорт, сэр.

— Давай какие есть, — несколько нервно произнёс мистер Вустер. Я заметил, что руки у него слегка дрожали, а глаза бегали из стороны в сторону. — Странная история, Дживз. По всей видимости, я потерял свой портсигар. Нигде не могу его найти.

— Мне очень жаль, сэр. В машине его нет.

— Да? Тогда, должно быть, я где-нибудь его обронил. — Он глубоко затянулся. — Забавные создания эти маленькие девочки, Дживз, — заметил он после непродолжительной паузы.

— Совершенно справедливо, сэр.

— Некоторые даже считают, что они утомительны, э-э-э…

— En masse, сэр?

— Вот-вот. Утомительны en masse.

— Должен признаться, сэр, у меня давно сложилось такое впечатление. В юные годы я начинал свою карьеру, работая посыльным в школе для девочек, сэр.

— Да ну, Дживз? Первый раз слышу. Послушай, а в твоё время, э-э-э, милые проказницы, гм-м-м, тоже непрерывно хихикали?

— Практически не останавливаясь, сэр.

— Должно быть, ты чувствовал себя вроде как старым ослом, что? Не удивлюсь, если они время от времени на тебя пялились, а?

— В школе, где я служил, сэр, юные леди придумали игру, которой они постоянно развлекались, когда к ним в класс приходил какой-нибудь мужчина. Они смотрели на него не моргая и хихикали, а та юная леди, которая заставляла незнакомца покраснеть, получала небольшой приз.

— Ох нет, послушай, Дживз, правда?

— Да, сэр. Они получали огромное удовольствие, проводя время подобным образом.

— Я никогда не думал, что маленькие девочки такие жестокие.

— Намного беспощаднее мальчиков, сэр.

Мистер Вустер достал платок и вытер лоб.

— Через несколько минут мы будем пить чай, Дживз. Может, после чая мне станет лучше.

— Будем надеяться, сэр.

Но я не питал по этому поводу никаких иллюзий.

На кухне меня напоили отменным чаем. Тосты тоже были очень вкусными, а горничные оказались милыми девушками, хоть и немногословными. Служанка, которая присоединилась к нам в конце трапезы — после того как окончила подавать на стол господам, — сообщила мне, что мистер Вустер держится нормально, но выглядит несколько возбуждённым. Я вернулся во дворик и только собрался прислониться к машине, как ко мне подошла юная дочь профессора Мэйнверинга.

— Эй! — сказала она, протягивая мне портсигар. — Передайте, пожалуйста, мистеру Вустеру, когда его увидите. Наверное, он выронил его из кармана. Представляете, какая хохма, — продолжала она, не переведя дыхание, — он собирается прочесть нам лекцию.

— Вот как, мисс?

— Мы обожаем лекции. Мы сидим и смотрим на бедняжек, не моргая, пока они не засохнут. В прошлый раз нам попался один тип, который стал икать. Как вы думаете, мистер Вустер будет икать?

— Мы должны надеяться на лучшее, мисс.

— Вот будет хохма, правда?

— Вне всяких сомнений, мисс.

— Ну, мне пора. Я хочу сесть в первом ряду.

И она убежала. Обаятельный ребёнок. С огоньком.

Не успела она уйти, как раздался топот ног и из-за угла выскочил мистер Вустер. Вид у него был ошарашенный.

— Дживз!

— Сэр?

— Заводи машину!

— Сэр?

— Мы уезжаем!

— Сэр?

Мистер Вустер начал пританцовывать на месте.

— Прекрати стоять как истукан и повторять «сэр?». Говорю тебе, мы уезжаем. Сматываемся! Положение отчаянное! Проклятье, Дживз, знаешь, что случилось? Директорша Томлинсон сейчас выдала мне, что я должен прочесть перед девочками речь! Перед всем выводком, пропади они пропадом! Представляю, как я буду выглядеть на сцене! Заводи машину, Дживз, будь она проклята! Скорее! Не медли!

— Боюсь, это невозможно, сэр. Автомобиль сломался.

У мистера Вустера открылся рот. Глаза его остекленели.

— Сломался?

— Да, сэр. Какая-то неисправность. Возможно, мелкая, но, может быть, придётся повозиться. — Мистер Вустер принадлежал к числу молодых джентльменов, которые умеют водить машину, но абсолютно не разбираются в технике, поэтому я добавил: — Должно быть, не в порядке дифференциал или выхлопная труба.

Я очень привязан к мистеру Вустеру и, должен признаться, глядя на него, я чуть было не отказался от своего плана. Он смотрел на меня в немом отчаянии, которое тронуло бы сердце самого закоренелого преступника.

— Тогда я погиб! А может… — внезапно в его глазах появился слабый луч надежды. — Как ты думаешь, Дживз, я успею улизнуть и добраться до шоссе пешком?

— Боюсь, вы опоздали, сэр, — незаметным кивком головы я указал на высокую фигуру мисс Томлинсон, уверенным шагом приближавшуюся к мистеру Вустеру сзади.

— Ах, вот вы где, мистер Вустер!

Он выдавил из себя жалкую улыбку.

— Да, э-э-э, я здесь.

— Мы ждём вас в зале.

— Но, послушайте, я… я… не совсем знаю, что говорить.

— О, всё, что угодно, мистер Вустер. Всё, что вы сочтёте нужным. Будьте весёлым и непринуждённым.

— Весёлым и непринуждённым?

— Можете рассказать им несколько забавных анекдотов из вашей биографии. Но в то же время не забывайте о нравоучительности. Помните, мои девочки стоят на пороге жизни и рады будут услышать что-нибудь ободряющее, полезное, поощрительное, что бы запомнилось на долгие годы. Впрочем, вы сами прекрасно знаете, что им надо, мистер Вустер. Пойдёмте. Мои питомицы вас ждут.

Ранее я уже говорил об изобретательности и о том, какую роль она играет в жизни личного слуги джентльмена. Это качество особенно необходимо, если вы намерены не отставать от событий, в которых вам не положено принимать участия. Слишком много интересного происходит за закрытыми дверями, и личный слуга джентльмена, если он не хочет оставаться в стороне, должен развивать свою сообразительность, чтобы иметь возможность стать если не зрителем, то по крайней мере слушателем, когда ему нужно получить определённую информацию. Я презрительно отношусь к несолидному, вульгарному методу подслушивания у замочных скважин и, никогда не опускаясь так низко, обычно нахожу способ находиться в курсе дел.

В данном случае это не составило особого труда. Большой зал находился на первом этаже, а так как погода стояла прекрасная, двухстворчатые окна были распахнуты настежь. Незаметно встав за колонной на веранде, я не только слышал, но и видел всё, что происходило. И, должен вам сказать, я очень рад, что не пропустил этого зрелища. Мистер Вустер превзошёл сам себя.

Мистер Вустер — молодой джентльмен, обладающий всеми достоинствами, кроме одного. Я не имею в виду ум, потому что для слуги умный господин нежелателен. Качество, о котором я говорю, трудно определить словами, но, возможно, его следует назвать умением справляться с нестандартными ситуациями. Когда происходит что-либо неожиданное, мистер Вустер сразу теряется, а потом начинает жалко улыбаться и таращить глаза. В нём нет Величия. Я часто жалел, что не могу наделить его хотя бы частью savior fair, которой обладал мой бывший господин, мистер Монтегю-Тодд, известный финансист, в настоящее время отбывающий срок в тюрьме. Я знавал людей, врывавшихся к мистеру Тодду с намерением отхлестать его кнутом и через полчаса выходивших из кабинета с весёлым смехом и одной из его сигар в зубах. Для мистера Тодда не составило бы ни малейшего труда произнести речь перед залом, битком набитым юными леди; более того, я думаю, что под конец он убедил бы их вложить все деньги, выданные им на карманные расходы, в одно из его многочисленных предприятий; но для мистера Вустера предстоящее испытание было хуже каторги. Он бросил на молодых особ быстрый взгляд, увидел, что они уставились на него не моргая, и тут же отвёл глаза и принялся дёргать себя за рукав. Его можно было сравнить разве что с молодым человеком, который добровольно вызвался помогать фокуснику и не знал, куда ему деться, когда из его шляпы стали доставать кроликов, а из ушей — яйца.

Мисс Томлинсон произнесла короткое вступительное слово.

— Девочки, — сказала она. — Некоторые из вас уже познакомились с мистером Вустером, мистером Бертрамом Вустером, и все вы, надеюсь, знаете, кто он такой. — С сожалением должен отметить, что после этих слов мистер Вустер засмеялся каким-то ужасающим, неприличным смехом и, поймав на себе взгляд мисс Томлинсон, покраснел как рак. Мисс Томлинсон продолжала. — Он был так добр, что согласился сказать вам несколько напутственных слов перед своим отъездом, и я не сомневаюсь, что вы выслушаете их с должным вниманием. А сейчас начали.

Она взмахнула правой рукой, и мистер Вустер, по всей видимости решив, что последняя фраза относится к нему, откашлялся и начал говорить. Но, как оказалось, мисс Томлинсон обратилась к девочкам, которые по её сигналу как одна встали с мест и затянули нечто вроде песни. К счастью, я помню её слова, хотя мотив вылетел у меня из головы.

Широта диапазона показалась мне неограниченной, и я бы не сказал, что юные особы пели дружно. Каждый ребёнок пытался спеть предложение как можно скорее, а затем стоял и ждал, когда его догонят остальные. Это было необычное представление, и лично мне оно показалось довольно весёлым. Мистер Вустер, однако, выглядел потрясённым до глубины души. Он отступил на несколько шагов и вытянул вперёд руку, словно защищаясь от нападения. Затем рёв в зале стих и наступила мёртвая тишина. Мисс Томлинсон сверкнула на мистера Вустера глазами, и он моргнул, несколько раз сглотнул слюну и семенящей походкой вышел вперёд.

— Дело в том, знаете ли… — сказал он.

Затем ему, видимо, показалось, что подобное обращение не отвечает требованиям этикета.

— Леди…

Серебристый смех в первом ряду вновь заставил его умолкнуть.

— Девочки! — произнесла мисс Томлинсон. Она сказала это тихим, мягким голосом, но шум в зале мгновенно прекратился. Я не могу не отметить, что, несмотря на поверхностное знакомство с мисс Томлинсон, я восхищался этой женщиной как никакой другой. У неё была хватка.

Мне кажется, мисс Томлинсон к этому времени разобралась в ораторских способностях мистера Вустера и пришла к выводу, что на пылкие речи он не способен.

— Возможно, — сказала она, — в связи с поздним временем и занятостью мистера Вустера он просто даст вам небольшой совет, который вы сможете использовать в будущей жизни, а затем мы споём гимн школы и начнём вечерние занятия.

Она посмотрела на мистера Вустера. Он засунул палец за воротничок рубашки.

— Совет? Будущая жизнь? Что? Ну, я не знаю…

— Какое-нибудь короткое наставление, мистер Вустер, — твёрдо сказала мисс Томлинсон.

— Ох, ну ладно… да, ладно… Ну… — Больно было смотреть, как мистер Вустер мучается, стараясь хоть что-нибудь придумать. — Тогда я расскажу вам одну штуковину, которая здорово пригодилась мне в жизни, только учтите, об этом мало кто знает. Мой дядя Генри подкинул мне эту идею, когда я приехал в Лондон. «Запомни, мой мальчик, — сказал он, — если встанешь у кабачка Романо, ты увидишь часы на здании суда на Флит-стрит. Мало кто этому верит, потому что по дороге стоит пара церквух, но это так. Ты сможешь выиграть кучу денег, заключая пари с ребятами, которые ещё не в курсе дела!» И, клянусь своими поджилками, он оказался прав! Я не забыл его наставления и выиграл не один фунт…

Мисс Томлинсон сухо откашлялась, и он умолк, не закончив фразы.

— Возможно, мистер Вустер, — холодно сказала она, — будет лучше, если вы расскажете моим девочкам какой-нибудь забавный, нравоучительный анекдот из вашей биографии. То, что вы говорили, безусловно, крайне интересно, но…

— О, э-э-э, конечно, — сказал мистер Вустер. — Анекдот? Анекдот? Не знаю, вы уже слышали о священнике и девице лёгкого поведения?

— А сейчас мы споём школьный гимн, — сказала мисс Томлинсон, поднимаясь со стула. Она была похожа на айсберг.

Я не стал дожидаться, когда юные леди закончат пение. Мне казалось, мистеру Вустеру скоро потребуется машина, поэтому я вернулся во дворик и приготовился ко всяким неожиданностям.

Ждать мне пришлось недолго. Через несколько минут мистер Вустер выбежал из-за угла. Мистер Вустер не относится к числу людей, которые умеют скрывать свои чувства. Напротив, по его лицу можно прочитать всё, что с ним случилось. Он был для меня раскрытой книгой и сказал именно то, что я ожидал услышать.

— Дживз, — хрипло выкрикнул он, — ты уже починил этот проклятый автомобиль?

— Только что, сэр. Я работал над ним, не покладая рук.

— Тогда, ради всего святого, поехали!

— Но, насколько я понял, вы должны выступить перед юными леди, сэр.

— Уже! — воскликнул мистер Вустер, моргая с необычайной быстротой. — Уже выступил!

— Надеюсь, успешно, сэр?

— О, конечно. Несомненно. Грандиозный успех. Как по маслу. Но, э-э-э, нам пора. Мне не хочется быть назойливым, что?

— Безусловно, сэр.

Я сел за руль и собрался включить зажигание, когда раздались чьи-то голоса. Видимо, мистер Вустер тоже их услышал, потому что он с удивительной ловкостью заскочил в машину, и, обернувшись, я увидел, как он закрывается ковром, лёжа на полу между сиденьями. Какое-то мгновение из-под ковра торчал его умоляющий глаз, потом и он исчез.

— Вы не видели мистера Вустера, мой милый?

Мисс Томлинсон зашла во дворик в сопровождении особы, которая, судя по её произношению, была француженкой.

— Нет, мадам.

Француженка что-то пробормотала на своём родном языке.

— Что-нибудь случилось, мадам? — спросил я.

Мисс Томлинсон, будь она в обычном настроении, никогда не стала бы обсуждать свои дела с личным слугой джентльмена, даже если она ему симпатизировала. То, что она ответила мне не задумываясь, показывало, в какое возбуждённое состояние привели её события последнего часа.

— Да, случилось. Мадемуазель только что обнаружила, что несколько моих девочек курили в кустах. Когда их допросили, они сознались, что сигареты им дал мистер Вустер. — Она резко повернулась. — Наверное, он в саду или в доме. Мне кажется, этот человек — сумасшедший. Пойдёмте, мадемуазель.

Должно быть, прошло не меньше минуты, прежде чем мистер Вустер высунул голову из-под ковра, как черепаха из панциря.

— Дживз!

— Сэр?

— Заводи машину! Вперёд! Езжай и не останавливайся. Скорее!

Я включил зажигание.

— Я не могу ехать быстро, сэр, пока мы находимся на территории школы, — сказал я. — Мы можем задавить одну из юных леди, сэр.

— Почему тебя это беспокоит? — недовольно спросил мистер Вустер.

— Или мисс Томлинсон.

— Не надо, — мечтательно сказал мистер Вустер. — Не дразни меня, Дживз.

— Дживз, — сказал мистер Вустер. Прошла неделя, и я, как обычно, принёс ему вечером виски с содовой. — Жизнь прекрасна.

— Сэр?

— Прекрасна и удивительна, если хочешь знать. Я имею в виду, глядишь на часы и гадаешь, вовремя или не вовремя ты принесёшь доброе старое виски, а затем ты входишь с подносом, всегда вовремя, ни на минуту не опоздав, и ставишь поднос на столик, и уходишь, а на следующий вечер… Я имею в виду, начинаешь чувствовать уверенность в себе. Очень успокаивает. Вот именно. Успокаивает.

— Да, сэр. Кстати…

— Ну?

— Вы уже подыскали удобный загородный дом, сэр?

— Дом? В каком смысле дом?

— Вы дали мне понять, сэр, что намерены бросить квартиру и купить загородный дом, чтобы жить там со своей сестрой и тремя её дочурками.

Мистер Вустер задрожал с головы до ног.

— Отменяется, Дживз, — сказал он.

— Слушаюсь, сэр, — ответил я.