Джон Браун

«Сыны Виргинии»

Очнувшись, Браун увидел над собой свинцовое октябрьское небо. Он был неприятно поражен, — разве он не мертв?

Мысли увязали в тумане, мучительно болела голова. Тотчас же над ним склонилось несколько чужих лиц — холодно любопытных или злорадных.

— Мистер Браун, отвечайте на вопросы: кто послал вас сюда?

Губернатор Уайз, седой и щуплый, вытянул шею, чтобы лучше слышать ответ. Убитых и раненых брауновцев сложили на земле у наружной стены арсенала. Моряки, взявшись за руки, с трудом сдерживали напор толпы. Любопытные старались прорваться, чтобы увидеть вблизи этого легендарного Брауна. Сквозь плечи и спины моряков им видны были только спутанные свинцовые волосы и кровь, запекшаяся на белой бороде лежавшего. Перед зрелищем распростертых тел передние ряды замолкли. Между тем задние продолжали напирать, и хриплые голоса «сынов Виргинии» озверело ревели:

— Линчевать их! Линчевать!

Внутри цепи стояла кучка «властей»: губернатор Уайз, стряпчий штата, Эндрью Хэнтер, сенатор Мэйсон, Вашингтон и множество журналистов, почуявших сенсацию. Все нетерпеливо ждали, чтобы к Брауну вернулось сознание.

Но вот капитал остановил вполне осмысленный взгляд на губернаторе, и все тотчас же подались вперед. В руках журналистов появились блокноты.

— Никто не посылал меня сюда, — сказал Браун тихо, но явственно произнося каждое слово, — я сам организовал все это дело…

Тут он добавил, что будет рад, если все ясно поймут его побуждения.

— Вы все, джентльмены, виновны перед человечеством, поэтому я считал своим долгом освободить тех, кого вы держите в угнетении.

Карандаши замелькали по бумаге. Старый Браун, известный молчальник, заговорил. Надо было пользоваться минутой, и журналисты старались изо всех сил. Корреспондент «Трибуны» уселся на корточках перед капитаном. Джон Браун тяжело перевел дух.

— Я хочу, чтоб вы поняли одну вещь, джентльмены. Всю жизнь я уважал последних цветных бедняков больше, чем самых богатых и могущественных белых. Только эта идея руководила мной. Я хочу сказать еще, чтоб все вы на Юге готовились. Чем скорее вы приготовитесь, тем лучше для вас. Я говорю об оплате негритянского счета. Это еще не конец. У меня много сторонников на Севере…

Голос капитана постепенно слабел. Ему было трудно говорить, голова горела, как в огне. Никто не догадывался дать ему воды. Слова его перешли в невнятный шепот, и корреспондент «Трибуны» напрасно тормошил раненого — Джон Браун снова потерял сознание.

Губернатор Уайз и его свита собрались в гостинице. Президенту была послана успокоительная телеграмма, но «сыны Виргинии» были явно напуганы. Что хотел сказать старый бунтовщик, предупреждая их о том, чтоб они готовились? Что ожидает Юг в ближайшее время? Уж не подготовляется ли новое восстание? Браун говорил о сторонниках на Севере. А вдруг янки уже поднялись?!

Объединение белых с неграми — это была грозная опасность, которая заставляла трепетать всех рабовладельцев. Джон Браун был первый белый, руководивший восстанием в пользу негров. Но за ним, быть может, стоят еще сотни и тысячи белых, которые подымут всех черных рабов против их угнетателей?

Послали в Кеннеди-Фарм — сделать обыск и захватить все бумаги, какие найдутся в доме.

Между тем смеркалось. Вышли вечерние газеты с описанием гражданской войны в Харперс-Ферри. На улице бушевали пьяные «ричмондские серые», страсти расходились, слышались выстрелы, кто-то пел национальный гимн, из боковой улочки доносились крики и звон разбитого стекла: там храбрые патриоты громили лавчонку свободного негра. Губернатор счел необходимым сказать речь, дабы успокоить взволнованные умы. Он вышел на веранду гостиницы. Однако крикуны там, на улице, никак не хотели успокоиться, и губернатор трижды взывал к ним:

— Славные сыны Виргинии!..

Он поздравил виргинцев с победой над внутренним врагом и заверил их, что впредь никто не посягнет на законы Соединенных штатов. В глубине души губернатор был далеко не уверен в этом.

Из Кеннеди-Фарм привезли ковровый чемодан, полный писем и документов. При свете оплывающих свечей губернатор и стряпчий Эндрью Хэнтер просмотрели часть бумаг. Тут были карты штатов с обозначением числа черного и белого населения, текст конституции Временного Правительства и письма многих лично известных присутствующим, почтенных людей. Сомнения быть не могло: позади Брауна стояла большая, сплоченная конспиративная организация.

Утром 19 октября Джона Брауна, находившегося все еще в беспамятстве, повезли под усиленной охраной моряков на станцию. Рядом с ним на телеге лежал тяжело раненый Стевенс. Связанные «Наполеон», Грин и Коппок шагали позади, в цепи солдат. Угрюмая, молчаливая толпа провожала арестованных до поезда. Их везли в чарльстоунскую тюрьму, где через неделю оставшиеся в живых брауновцы должны были предстать перед судом Соединенных штатов.

Тюрьма в Чарльстоуне. (Рисунок из книги Вилларда).

Раны Джона Брауна еще не успели затянуться, когда начался суд над «бунтовщиками из Харперс-Ферри». Столь лихорадочная спешка была понятна.

Властям Виргинии, всему Югу, да, наконец, самому президенту Бьюкенену было необходимо как можно скорее покончить с этим опаснейшим «безумцем» Брауном, вытравить из памяти людей всякое воспоминание о нем и о событиях в Харперс-Ферри, стереть с лица земли всех последователей Брауна.

Америка — и на Севере и на Юге — была охвачена сильнейшим волнением. Впервые белый выступил с оружием в руках на защиту негров. Он взял с собой сыновей, и два из них погибли в борьбе за свободу черных. Имя Брауна склонялось на все лады. Одни видели в нем пророка, чуть ли не Мессию, посланного освободить негров, другие утверждали, что он честолюбец, преследующий свои личные цели. В сенате и палате представителей при имени Брауна республиканцы и демократы лезли друг на друга с кулаками.

Общественные страсти подогревались газетами. Журналисты Юга вопили о попустительстве аболиционистам, напоминала о восстании Ната Тернера и предрекали новые кровавые мятежи. Джона Брауна они рассматривали, как представителя мощной организации, готовящейся ниспровергнуть существующей строй. Газеты северян были склонны отдавать должное личной храбрости капитана Брауна, но расценивали выступление в Харперс-Ферри, как безумную и никчемную затею. Между тем, ходили угрожающие слухи о брожении среди негров. За несколько дней в Чарльстоуне и других местах штата произошло несколько пожаров. Один раз сгорела рига богатого плантатора, в другой — склады табака и сахара, принадлежавшие крупному торговцу. Жители были настроены панически и убеждены, что негры жестоко отомстят за своего вождя.

Все это заставляло правительство Соединенных штатов торопиться с судом. Кроме того, через несколько дней заканчивалась судебная сессия, и до следующей сессии пришлось бы ждать шесть месяцев. А держать Брауна полгода в тюрьме — это значило бы держать динамит, который каждую минуту мог взорваться. Ни один из «сынов Виргинии» не хотел рисковать этим.

Судья штата, Ричард Паркер, получил секретное предписание вести следствие и суд в ускоренном порядке. 25 октября Джон Браун и его бойцы предстали перед следственным судом Чарльстоуна.

Суд над Джоном Брауном. (Иллюстрация из газеты Харперс-Ревью).

Весь путь от тюрьмы до здания суда был оцеплен войсками.

Несколько пушек были направлены на толпу, запрудившую улицы. Все эти предосторожности принимались якобы для того, чтобы не допустить расправы народа с арестованными; на самом же деле власти штата боялись нового выступления и того, что друзья захотят силой освободить Брауна из тюрьмы.

С лязгом отворяются железные двери тюрьмы, толпа подается вперед, неясный гул пробегает по рядам. На пороге появляются двое: высокий, весь обвязанный бинтами белый и молодой негр, заботливо поддерживающий его за плечи. Так, вместе они спускаются по ступенькам на улицу, и белый громко стонет от боли. За ними следует еще один негр, стройный и подтянутый, и позади всех, об руку с бледным юношей, идет тот, на кого устремлены взоры всей толпы: старый человек с окровавленной белой повязкой на лбу.

Зал суда тонул в сизом дыму бесчисленных трубок и сигар. В немытые окна виднелись куски серого неба и такого же серого двора. В этом суде обычно разбирались мелкие земельные тяжбы фермеров, долговые дела, пьяные драки… Впервые стены суда увидели такое собрание государственных чиновников, представителей печати и адвокатуры.

Казалось бы, зачем вести следствие, назначать судебное разбирательство, если все дело и без того ясно и конец Брауна заранее известен последнему мальчишке в стране? Но Америка хотела утвердить за собой славу самой демократической и либеральной страны в мире. Здесь каждый человек имел право быть судимым судом Союза и казнимым главным палачом штата.

Капитана и его бойцов встретили гробовым молчанием; только изредка слышались громкие плевки: это жующие табак упражнялись в своем искусстве.

Клерк зачитал имена подсудимых: Джон Браун, Аарон Стевенс, Эдвин Коппок — белые… Шильдс Грин, Джон Копленд — негры…

Здесь не было еще Кука, которого искали по всем ближним штатам, так как полагали, что он не мог убежать далеко. Власти считали его одним из главных заговорщиков. Через несколько дней Кука нашли в Пенсильвании и привезли в ту же чарльстоунскую тюрьму.

Поднялся секретарь суда.

— Имеют ли подсудимые защитников, или хотят, чтобы защиту назначил суд?

Все подсудимые устремили глаза на своего капитана. Браун встал, крепко держась за спинку скамейки. Но он сказал не то, чего от него хотели.

— Виргинцы, — сказал он, — я не просил пощады, когда меня взяли, я не просил вас тогда пощадить мою жизнь. Но губернатор штата Виргинии заверил меня, что надо мной будет честный суд. Если вы жаждете моей крови, вы можете в любой момент получить ее без этого издевательства, именуемого судом. У меня нет адвоката, я не в силах с кем-либо советоваться, я ничего не знаю о состоянии моих арестованных товарищей и не могу заботиться о своей собственной защите. Память изменяет мне, здоровье мое еще не восстановилось. Существуют обстоятельства, говорящие в нашу пользу. Я привел бы их, если б нас судил честный суд, но если все сводится к простой форме — суд для казни, — вы можете избавить себя от хлопот. Я готов к моей судьбе. Я не требую суда. Я прошу даже, чтоб не было ни этой карикатуры на суд, ни оскорблений — ничего подлого и бессовестного. Я настаиваю, чтобы меня избавили от судебного издевательства.

Я не знаю, для чего ведется это следствие и какую пользу извлечет из него страна. Хуже этого издевательства ничего нельзя было выдумать. Только трусливые варвары так оскорбляют тех, кто попал им в руки…

Браун, тяжело дыша, опустился на скамейку. Полное молчание встретило его слова. Он говорил перед глухой, враждебной стеной. Капитан обвел глазами публику. Синие фраки, военные мундиры, золотые цепочки на жилетах, модные клетчатые панталоны — он был во власти правящего класса Юга, и его речь — горячая, возмущенная, живая — оставила этих людей равнодушными, как будто он говорил на мертвом языке.

Судья бесстрастным голосом предложил назначить двух защитников от суда — мистера Ботса и мистера Томаса Грина. Оба были виргинцы, добросовестные и лишенные всякого таланта. Во всяком случае их прежде всего интересовали те доллары, которые они получат за свое выступление в суде.

Четверо подсудимых без возражений согласились передать им свою защиту. Они просили лишь о том, чтобы каждого из них судили порознь. Один Джон Браун остался безучастным; он сидел, низко опустив голову в белой повязке, и, казалось, дремал.

К вечеру следственный суд представил свои заключения главному судье. Паркер подтвердил все три главных пункта обвинения: измена государству, заговор и подстрекательство рабов к восстанию и убийство мирных граждан. Даже одного из этих обвинений было достаточно, чтобы послать подсудимого на виселицу. Не могло быть и тени сомнения в той судьбе, которая ожидала Джона Брауна.

Пушки, направленные на чарльстоунскую тюрьму в день суда над Брауном, были отнюдь не лишней предосторожностью. Едва весть об аресте Брауна достигла Бостона, аболиционисты — и белые и негры — пришли в сильнейшее волнение. Все понимали, что капитана ждет виселица и что вместе с ним погибнут все мечты об освобождении негров, все лучшие надежды и упования.

Нет, друзья свободы не могут допустить смерти Брауна!

Канзасские негры взывали к своим братьям на Севере: нужно любой ценой спасти капитана!

Через день после начала суда к судье Паркеру явился очень молодой человек и представился: Джордж Хойт, адвокат из Массачузетса, прибывший для защиты обвиняемого. «Я подозреваю, что это — шпион», написал прокурор Хэнтер одному из друзей в Вашингтон. Он потребовал от Паркера, чтобы юноша представил документы, удостоверяющие его юридическое звание, но судья огрызнулся:

— И так уже весь Север кричит о нашем пристрастии, — и ввел Хойта в состав суда.

Между тем, прокурора не обманул его тонкий нюх. Юный Хойт был действительно послан бостонскими аболиционистами с тайным поручением разведать все обстоятельства дела и переговорить с Брауном о побеге. В качестве официального защитника молодой аболиционист мог свободно посещать тюрьму и общаться с арестованными.

Спустя несколько дней бостонские друзья Брауна получили от Хойта обескураживающее письмо:

«…Он категорически отказывается от нашего плана. Ничто из того, что я говорил, не могло поколебать его в его решении. Он говорит, что не ушел бы из тюрьмы, даже если бы дверь была открыта. Иногда я не совсем его понимаю, но знаю только, что он меня глубоко трогает. Этот человек, один среди лагеря врагов, под угрозой смерти, держится так достойно и умно, что рядом с ним все прочие кажутся ничтожными.

Вы не можете себе представить здешнего волнения: весь округ наводнен вооруженными патрулями, и большие отряды войск постоянно находятся под ружьем. Один он спокоен. Люди здесь жаждут его смерти, но даже и они не могут не признать его исключительного мужества и величия…»

Итак, главной помехой в задуманном аболиционистами плане побега был сам Браун. Капитан категорически отказался от насильственного освобождения.

— Весь Юг, вся страна скажут, что я — трус и побоялся ответить за мои поступки, — сказал он Хойту, когда тот пробовал настаивать.

Юрист передал эти слова бостонцам, но аболиционисты возмутились. Он не думает о нас, о том, что он нужен нам и нашему движению. Пусть он противится, мы все-таки спасем его, вопреки его желанию!

Хиггинсон, Барнс, Хинтон и другие пишут друзьям в Канзас. Надо торопиться, дорог каждый день, каждый час! Перебирают десятки способов, строят самые фантастические планы побега. Наконец, негр Спунер из Бостона предлагает план, который принимается с воодушевлением.

Надо похитить губернатора Виргинии Уайза, вывезти его на быстроходном судне в море и держать там в качестве заложника, предложив властям штата освободить Брауна в обмен на губернатора. Аболиционисты нашли верного человека — капитана быстроходного парохода, который в случае погони брался обогнать даже ричмондскую канонерку[6].

На все это предприятие требовалось свыше десяти тысяч долларов. Собрать такую сумму в немногие остающиеся дни было очень трудно, и от этого плана пришлось отказаться. К тому же разнесся слух, что под командой Джона Брауна-младшего в Огайо вооружается несколько отрядов. Говорилось, что эти отряды намереваются в день казни ворваться в город, захватить арестованных и, посадив их на лошадей, увезти в свободные штаты, к друзьям.

Однако этот слух оказался ложным: никто и нигде не вооружался для спасения Брауна, и аболиционисты с отчаянием видели, как приближается день расправы над их вождем.

Впрочем, думать о спасении капитана и предаваться горю могли только рядовые члены организации, оставшиеся неизвестными властям: рабочие, негры, мелкие фермеры, ремесленники.

Такие крупные фигуры, как Фредрик Дуглас, Сэнборн, Джерри Смит и другие, принуждены были в первую очередь думать о своем собственном спасении.

В ковровом чемодане в Кеннеди-Фарм нашлось немало писем, доказывавших участие всех этих лиц в подготовке брауновского восстания.

Дуглас первый спасся бегством. В день выхода газет с компрометирующим его материалом он был уже на дороге в Канаду. Там его не могла достать рука правосудия Соединенных штатов. За ним последовали Сэнборн и Хоу, цинично говоривший, что «мертвый Браун принесет больше пользы движению, чем живой».

Так называемые «почтенные» янки, которые чувствовали, что они могут быть хотя бы косвенно заподозрены в связи с Брауном, спешили публично и в печати отмежеваться от него, назвать его «конокрадом», «убийцей», «старым безумцем». Паника охватила тех, которые жертвовали деньги в пользу негров.

Джерри Смит, неуравновешенный, нервный и слабый, узнав о провале восстания и о том, что над участниками будет суд, заболел от страха манией преследования, и его вынуждены были отправить в лечебницу для душевно больных.

Так бесславно кончилась деятельность богатых благотворителей, участвовавших в аболиционистском движении.