Джон Браун

Аболиционизм и противоневольничество

«М-р Джерри Смит приглашает всех достойных негров селиться на его земле и заняться различными ремеслами. М-р Джерри Смит выделил в северной части штата Нью-Йорк сто двадцать тысяч акров специально для неимущих черных семей».

Такое объявление появилось в середине 1850 года в различных газетах Севера. Имя Джерри Смита было известно далеко за пределами штата Нью-Йорк. Это был богатый, либерально настроенный делец, охотно жертвовавший деньги на благотворительные учреждения для негров. Сам он именовал себя убежденным аболиционистом. Так назывались в Америке сторонники освобождения негров.

Джерри Смит.

Еще в XVIII столетии квакеры, поселившиеся в Соединенных штатах, высказывались за отмену рабства, приводя в качестве сильнейших аргументов библейские тексты. В начале XIX века либеральная буржуазия Севера также начинает агитировать против рабства, и по мере промышленного роста страны эта агитация усиливается. Созываются конгрессы, возникают даже целые организации, созданные буржуазной интеллигенцией. Но, когда на арене появляется хлопок, увлечение буржуазии внезапно проходит. Если бы не существовало рабства, не было бы и такого оживления торговли и промышленности. Так рассуждает буржуазия и «примиряется» с существованием невольничества.

Однако в тридцатых годах движение против рабства снова возрождается и принимает широкие размеры. Теперь к нему примыкают писатели и журналисты Юга, которые принуждены были перекочевать в северные штаты и искать там политического убежища. Появляются статьи и книги, посвященные негритянскому вопросу. Иммигранты из южных штатов, бежавшие от преследований помещиков, были полны ненависти и жажды борьбы. Рабство негров олицетворяло для них всю систему привилегий для богачей, насилия, угнетения слабых. Внешне их выступления не были направлены ни против плантаторов, ни против капиталистов, но они требовали полного уничтожения невольничества, а в условиях Юга крушение рабства было бы величайшим ударом для помещичьей диктатуры. Поэтому агитация эта, несмотря на то, что она черпала аргументы из евангелия, декларации Вашингтона и конституции, имела все же революционный характер.

В агитации против рабства было два течения: antislavery — противоневольничество и abolition — освобождение.

К противоневольничеству примыкала главным образом крупная буржуазия, интересам которой диктатура демократической партии (помещиков) наносила ущерб и экономический и политический.

Аболиционизм был движением мелкой городской буржуазии, интеллигенции, фермеров и рабочих.

Разумеется, Джерри Смит принадлежал к противоневольнической партии. Он и ему подобные буржуазные либералы возлагали все свои надежды на постепенное смягчение нравов путем просвещения и на демократическую конституцию, которая позволит со временем провести в парламенте закон об освобождении негров. Они опасались разрыва с Югом, «потрясения основ» и всякого посягательства на частную собственность плантаторов, то есть на негров. Самостоятельное движение негров внушало им ужас, они боялись его не меньше, чем помещики Юга. Им чудилась расовая война и поголовное убийство белых. Они толковали об освобождении негров, но были далеки от мысли признать равенство белого и черного человека. И все-таки даже умеренные выступления противоневольнической партии возбуждали сильную тревогу среди плантаторов. Деятельность же более радикальной партии — аболиционистов — рассматривалась рабовладельцами, как прямая угроза всему государственному строю.

Аболиционизм родился на Западе, в борьбе фермеров с помещиками за землю. На Западе было много людей, бежавших от гнета южных плантаторов, проникнутых ненавистью к помещикам, жаждущих борьбы. Для этих людей рабство было символом всей системы угнетения и насилия. Они не желали слушать ни евангельских текстов, ни соглашательских речей. Они требовали решительного и полного уничтожения рабства.

Во главе аболиционистов стояли волевые, энергичные люди, преданные идее. В своей борьбе они не ограничивались одними словами — организовалась целая сеть обществ для борьбы с рабством. Главным вдохновителем их был один из выдающихся людей Америки — Вильям Гаррисон, редактор аболиционистского журнала «Либерэтор» («Освободитель»). В 1835 году таких обществ насчитывалось двести, в 1836 году — пятьсот, в 1840 году — две тысячи, а еще через десять лет не было поселка в свободных штатах, где не существовало бы кружка сторонников Гаррисона.

Титульный лист одного из ранних выпусков журнала «Освободитель» в Бостоне. 1831 г.

«Либерэтор» нелегально проникал и на Юг. Редакцию Гаррисона несколько раз громили, сам он подвергался покушениям. Другой аболиционист, Эльяш Ловджой, был в Сен-Луи растерзан озверевшей толпой южан.

К пятидесятым годам аболиционизм представлял большое и вполне легальное движение. Определенной политической платформы аболиционисты не имели. Под общим названием существовало множество различных течений. Большинство аболиционистов, настроенное болев радикально, чем противоневольники, рассчитывало добиться освобождения негров путем парламентской борьбы. Если бы аболиционистам удалось провести на выборах своего президента и получить большинство мест в сенате и конгрессе, уничтожение рабства, по их мнению, произошло бы в законодательном порядке.

Некоторые аболиционисты наивно считали, что освободить негров можно быстрее всего отделением северных штатов от южных. Когда рядом с рабовладельческим государством вырастет независимая, свободная республика, плантаторам придется туго: негры тысячами побегут в свободную страну, и рабовладельцы будут уходить все дальше на юг, до тех пор, пока им уже некуда будет податься.

И только небольшая часть аболиционистов утверждала, что свободу надо добывать с оружием в руках и что негры перестанут быть рабами только тогда, когда возьмутся за оружие. Преследования и опасности не пугали этих сторонников решительных действий. Они по-прежнему выступали в печати и на митингах, открывали школы для негров и помогали беглым неграм переправляться в свободные штаты и в Канаду. Они не боялись публично заявлять о своем союзе с неграми и выступать вместе со свободными неграми на собраниях. Многие из них бросали свои занятия и целиком отдавали свои силы и время борьбе за освобождение негров. Свободные негры и негритянки также примыкали к движению. Среди них уже появлялись выдающиеся ораторы. Большой популярностью пользовались две негритянки, Трэс и Тэбнэр, которые разъезжали по свободным штатам, агитировали против рабства и собирали деньги для помощи беглым.

Однако умеренная и, в сущности, буржуазная программа аболиционистов встретила такое бешеное сопротивление рабовладельцев, что вся борьба их сразу приняла революционную окраску. Особенно повлияло на характер этой борьбы то, что аболиционистское движение объединилось с аграрным движением мелких фермеров и что в нем принял участие рабочий класс Соединенных штатов.

Наиболее активные аболиционисты использовали буржуазных либералов, вроде Джерри Смита, для материальной помощи неграм. От них удавалось получать земли и деньги, которые потом шли в фонд аболиционистских комитетов.

Объявление Смита не было новинкой для северян. В те годы в различных свободных штатах часто создавались негритянские общины. Доходы в этих общинах распределялись поровну между ее членами. По воскресным дням в общинах происходили так называемые «моральные чтения». В общине «Нашоба», организованной аболиционисткой Фрэнсис Райт, ставили своей целью просвещение негров и объединение их с белыми. Во всех этих общинах белые брали на себя роль педагогов, охотно обучали негров и помогали им строить жизнь на новых началах.

Поэтому Джерри Смит не слишком удивился, когда в его дом (в Питерборо явился седеющий человек с замкнутым, твердо очерченным лицом. Его зовут Джон Браун. Он читал объявление мистера Смита. Он и его семья готовы помочь неграм устроиться на новом месте и бесплатно учить их. У него уже есть некоторый опыт работы с неграми.

Джерри Смит обрадовался: такой человек был нужен ему, чтобы возглавить новую негритянскую общину. Что-то в госте, в его сжатых губах и крепком подбородке пугало Смита и вместе с тем привлекало. Он был слаб и бесхарактерен, ему хотелось опереться на чью-то сильную волю, передоверить все хлопоты и переложить ответственность на чьи-то чужие плечи. Теперь такой человек стоял перед ним и сам предлагал свои услуги.

На минуту Смиту стало совестно. Земли в Северной Эльбе, выделенные для негров, были тощи и давали скудный урожай. Зимы там были суровы, с бесснежными, пронзительными ветрами, которые срывали крыши с амбаров и мчали по полям тучи серой пыли. В общем, бросовый участок. Он робко намекнул об этом Брауну.

— Но ведь вы считаете, что он годится для негров? — сказал гость гневно. — Стало быть, он годится и для меня.

Браун не был создан для торговли; это становилось с каждым днем все очевиднее. Перкинс терял терпение — у компаньона не было уменья ни продать, ни купить. Дела шли все хуже и хуже; половину овец пришлось распродать по себестоимости. Перкинс пробовал открывать отделения своей конторы в различных поселках Массачузетса. За ним тянулся компаньон, а за компаньоном вся его семья — тринадцать человек детей и мужественная, всегда спокойная жена. Но и Мэри Дэй начинала уставать от скитаний. Детям надо было учиться хотелось иметь постоянный угол, клочок земли, где они могли бы сеять весной и собирать урожай осенью.

Когда отец сказал им, что намерен бросить торговлю и поселиться с неграми в Северной Эльбе, они обрадовались. Быть может, это окажется последним путешествием их фургона по бесконечным дорогам Америки.

Но прежде чем перевозить свою семью, Браун хотел помочь расселиться неграм.

Зимой 1850 года он отправился в Северную Эльбу. То, что он застал там, на миг лишило его присутствия духа. Горы, поросшие колючим кустарником, каменистая земля и сухой морозный ветер, стегающий людей, как жгучий хлыст. В этой обстановке негры были беспомощны, как дети. Они устремились целыми семьями на даровые земли, расставили свои жалкие палатки и в стужу жались друг к другу, согреваясь собственным теплом. Ни один не знал, что нужно делать, как взяться за работу.

Браун появился среди них и вдохнул силы в слабых, надежду в отчаявшихся. Он предложил работать всем сообща. Пока одни валили деревья в горах, другие очищали их от сучьев и рубили, а третьи везли заготовленный лес на место будущего поселка. В неделю выросло несколько домиков, и веселей огонь запылал в очагах.

Но когда кончились строительные работы и в каждой хижине поселилась семья, оказалось, что больше нечего делать и почти нечего есть. Дороги занесло снегом. Браун посылал письма Джерри Смиту, просил прислать продуктов или денег, но ответа не было. Негры приходили к нему и молча смотрели просящими глазами. В конце концов, он роздал им все свои деньги и ел один раз в день овсяную кашу. Он жил в доме, который построил собственными руками. Дом был большой, но еще не отапливался, и ночью ему приходилось укрываться поверх одеял козьей курткой. Но он не жаловался. Его словно согревал внутренний огонь. Он будто впервые открыл себя, постиг, понял, для кого и для какого дела готовила его судьба. Здесь, заброшенный в горах, с горсточкой негров, которых он должен был учить и направлять, которые ждали от него помощи и вверяли ему себя, он вдруг ощутил полноту жизни. Вот оно — настоящее, то, о чем мечталось еще в детстве. Дубленая кожа, овечья шерсть — о, как преступно тратил он лучшие свои годы на ничтожные дела!

Зимой 1850 года в Америке был издан закон о беглых рабах, позволявший владельцам ловить своих невольников на любой территории и преследовать их укрывателей. Время отнюдь не смягчило нравы, и в 1850 году законы о невольниках были более суровы, чем двадцать лет назад.

В декабре Джон Браун написал семье, ожидавшей его в Спрингфильде: «Кажется, закон о беглых рабах породит больше аболиционистов, чем все собрания и лекции за эти годы. Я, конечно, ободряю моих цветных друзей, советую им «уповать на бога и держать порох сухим». Я сказал это сегодня публично, на митинге».

На том же митинге негритянской общины Джон Браун прочел свое первое произведение: «Ошибки Сэмбо» — нечто вроде дидактическо-политической брошюры.

Негр Сэмбо исповедуется в своих ошибках: он отлынивал от работы и ученья, вместо серьезных книг читал пустые романы.

«Но самая худшая из моих ошибок состояла в том, что я пытался сохранить уважение белых, покорно принимая все унижения, вместо благородного протеста против жестокости, вместо того, чтобы завоевывать свое место, как подобает человеку и гражданину».

Это наивное и грубоватое произведение быстрее и легче дошло до негров, чем великолепные статьи и речи присяжных журналистов. «Ошибки Сэмбо» ходили по рукам, их читали вслух, и голос чтецов дрожал в том месте, где Сэмбо говорит о худшей из своих ошибок. Той же зимой «Ошибки» были напечатаны в аболиционистской газете в Нью-Йорке за полной подписью Бранна.

Когда в горах стаял последний снег, Джон Браун повез свою большую семью в Северную Эльбу. Лил дождь. Могаук вышел из берегов, смывая хижины. Из фургона Браунов было видно, как желтая мутная река мчала оторванные от полей маленькие островки: на некоторых из них еще стояла сухая прошлогодняя кукуруза. Мэри Дэй с сомнением разглядывала местность, где ей предстояло, наконец, осесть надолго, быть может, навсегда. Сквозь пелену дождя она увидела горы и услышала глухой шум потоков. Младшие дети прижимались к ней, а она старалась прикрыть их от дождя своим плащом.

Все было невесело, и только когда Мэри смотрела на мужа, уходила ее тревога, и она начинала верить, что в Северной Эльбе отличная жизнь.

Джон Браун сильно изменился за осень и зиму. Перкинс с трудом узнал бы своего вялого и неспособного компаньона в этом деятельном, всегда радостно возбужденном и подвижном человеке. В Брауне вдруг словно открылся и бил через край сильный и животворящий источник. Он родился борцом. В занесенной снегом хижине он понял это и только пожалел о том, что ему уже пятьдесят лет и лучшие годы прошли в никчемной погоне за куском хлеба. Он сказал об этом Перкинсу, и тот со злобой разорвал их контракт: быть может, без Брауна торговля пойдет удачней.

В Северной Эльбе негры радостно встретили семью. Они терпеливо ожидали возвращения своего друга. Снова Браун вернулся к земле, стал фермером. Джерри Смит слал письма, наполненные добродетельными и благочестивыми размышлениями; на его помощь было мало надежды.

Поселок вырастал на глазах. Теперь у каждой семьи был крепкий дом, выстроенный всем «миром», и возле дома — огород.

Джон Браун пристроил к своей хижине сруб.

— Это наш лекционный зал, — улыбаясь, сказал он сыновьям.

Теперь они уже не удивлялись тому, что он шутит и смеется, и Мэри думала про себя, что муж удивительно помолодел. Это была правда. Браун вскакивал раньше всех в доме. Сегодня пахота — пора, пора идти на общественное поле!

Он искал выхода своим силам в работе, и работа давала ему только радость. Вечером в «лекционном зале» Браун видел обращенные к нему внимательные черные лица. Он читал истории войн или биографии великих полководцев — негры ловили каждое его слово.

Описаниями знаменитых сражений он хотел бы зажечь кровь в этих недавних рабах. За окнами хижины бесновался ветер, стонали деревья в горах, а в «лекционном зале» кавалеристы воинственно взмахивали саблями, пехота подымала на штыках свои медвежьи шапки, и прославленный полководец скакал на белом коне навстречу врагам. Дым, раскаты пушечных залпов, лязг оружия — и вот, наконец, победа…

Браун вглядывался в лица своих слушателей. Они возбуждены, хотят слушать еще и еще, у них блестят глаза. Браун доволен.

Ночью его будит Джон-младший.

— Отец, Томпсон привел двух беглых, они хотят пробраться к Бай-Тауну…

Сон быстро слетает. Вот Браун уже разговаривает с Генри Томпсоном и его спутниками. Генри никак не может говорить шепотом; впрочем, здесь нечего стесняться — люди свои. «Подпольная Железная дорога» переправляет двух беглых в Канаду. Их доставили к нему на «станцию» из Уильмингтона, а он теперь привел их к Брауну, потому что ему известно, что Браун тоже «кондуктор».

Браун велит сыновьям накормить негров. У парней ноги сбиты в кровь, они уплетают похлебку и рассказывают, как за ними гнались собаки надсмотрщиков.

У одного из них жена осталась в неволе, и он боится, что хозяин выместит на ней его бегство. Только благодаря «подпольной дороге» они добрались до свободного штата. Спасибо «кондукторам», они так добры к бедным неграм, — и оба беглеца протягивают руки своим спасителям.

Кто из негров тогдашней Америки не знал о «подпольной железной дороге» («Underground Railroad») — этой замечательной организации аболиционистов!

Замученные своими хозяевами, негры стремились на Север, в свободные штаты. Но дороги кишели шпионами, полиция и суд энергично помогали владельцам ловить бежавших невольников. Поэтому негры выбирали окольные дороги через юго-западные и северо-западные штаты. И на всем пути беглецов аболиционисты организовали сеть нелегальных станций «подпольной железной дороги».

Цепь убежищ тянулась от Мэриленда, через Пенсильванию и Нью-Йорк, в Канаду или от Кентукки и Виргинии, через Огайо, к озеру Ири и реке Детройт. Если беглецу удавалось благополучно добраться до первой «станции», он был уверен, что теперь непременно достигнет Канады. Его переправляли в ящике с яблоками, под соломой, в мешках из-под муки до следующей «станции», и энергичные друзья не останавливались до тех пор, пока беглец не оказывался в полной безопасности.

Развивалось состязание, кто остроумнее и скорее доставит негров на место. Многие известные и влиятельные люди состояли деятелями «подпольной железной дороги».

Жена одного сенатора в Бостоне прятала беглых у себя в доме на чердаке, в то время как ее муж был специально уполномочен проводить в жизнь закон о беглых.

С. Мэй, маршал США в Бостоне, писал впоследствии:

«Когда они заставляли меня искать своих невольников, я всегда говорил: я не знаю, где ваши негры, но я погляжу, не смогу ли узнать. Потом я пережидал несколько дней и шел в контору Гарриса. Там я говорил: найдите таких-то и таких-то негров, узнайте, где они. Следующее, что я узнавал, — это то, что парень давно в Канаде».

Филадельфийское отделение «подпольной железной дороги» выпустило нелегальный путеводитель по «станциям» со сведениями о наиболее активных и полезных помощниках в пути.

Некоторые аболиционистские газеты открыто писали о «подпольной железной дороге», а одна из них весело сообщала, что от некоего «кондуктора» получено известие, будто движение на его «линии» за последнее время быстро увеличивается.

Какую опасность представляла для рабовладельцев эта организация, видно из того, что ежегодно в северные штаты бежало свыше тысячи человек, а захвачено из них с 1850 года, то есть с момента проведения закона о беглых, до середины 1856 года только двести человек. Всего за двадцать лет «подпольная железная дорога» переправила свыше пятидесяти тысяч беглых негров.

Но значение этой организации было не только в той конкретной пользе, которую она приносила. «Подпольная железная дорога», выражая настроение передовых людей того времени, несомненно оказывала влияние на общественное мнение.

Внимание северян было привлечено к судьбе миллионов негров-рабов, и каждый беглый, которому помогала подпольная организация, приобретал множество сочувствующих, а рассказ о его страданиях будил симпатию к его братьям в неволе. Одни возмущались несправедливостью к черным людям, другие боялись растущего политического влияния Юга, но мало-помалу все приходили к выводу о недопустимости рабства.

Джон Браун с ранней юности помогал беглецам. Он не думал тогда ни о какой организации. Он и его соседи-фермеры как бы безмолвно сговорились между собой наносить ущерб помещикам. Но после закона о беглых нужна была крепкая организация.

Браун собрал в «лекционном зале» негров и некоторых белых соседей фермеров. Беглых становится все больше, рабовладельцы озверели; на границе Виргинии они линчевали двух «кондукторов». Здесь, на пути беглецов, необходимо создать «Лигу освобождения», написать обращение к беглецам.

Так в Северной Эльбе появилась «Лига освобождения», объединившая негров и белых — противников рабства. Среди негров распространилось воззвание Лиги, названное «Слова совета». В воззвании Джон Браун советовал беглецам прибегать к помощи влиятельных белых, чтобы делать из них своих соучастников. Этим способом к движению привлекались многие нужные люди. Под воззванием подписалось восемь белых и сорок четыре негра Северной Эльбы.

Воззвание к делегатам свободного штата.

Голодная зима бушевала в Северной Эльбе. Снег косо скользил по обледенелым склонам гор и острыми сугробами скапливался по оврагам. Все работы приостановились.

Молодежь в Доме Брауна томилась и удивлялась отцу, который по-прежнему был деятелен и оживлен и до поздней ночи занимался с неграми.

Автограф Джона Брауна.

Мимо поселка беспрестанно шныряли разные люди, меховщики, охотники, фермеры, солдаты, просто бродяги. Они шли на Запад.

Молодые Брауны видели, как целые обозы переселенцев переваливали через Аллеганские горы и двигались по течению рек в пышные зеленые степи. Земля там, по их словам, была баснословно дешева, и не нужно было платить почти никакой ренты. Там не существовало ни чиновников, ни налогов, ни полиции.

Постепенно слово «Запад» начинало звучать магически. Стремительный человеческий поток двигался к «молочным рекам и кисельным берегам».

Сыновья Брауна тоже начали мечтать о новой земле. Джон-младший и Оуэн съездили в Спрингфильд и вернулись оттуда возбужденные: им нарассказали разных чудес о землях Запада. Сначала там тянутся степи, одни лишь степи со стадами буйволов, потом идут горы и, наконец, открывается прославленный край сказочного богатства, доступный каждому, кто хочет владеть им. А здесь поля давали плохой урожай, зимой налетали циклоны и вихри и даже летом часто бывали заморозки.

По вечерам Оуэн напевал новую песню:

Весной 1855 года пять мужчин покинули дом в Северной Эльбе. Четыре сына Дайант — Джон-младший, Джезон, Оуэн, Фредрик и пятый, юный сын Мэри, Сэлмон. Они уходили в солнечное прохладное утро. Как нарочно, окружающая природа была красива, словно хотела вызвать в уходящих сожаление. Сочной зеленью были покрыты лужайки, и старый вяз возле дома, пронизанный солнцем, казался кружевным. Все было, как в легендах: старый отец провожает сыновей, которые отправляются искать свое счастье. Но им было не до сравнений: они впервые расставались с семьей.

Мать сухими глазами смотрела на Сэлмона и остальных. Она всех привыкла считать своими детьми. Юноши запрягли в телегу старую лошадь — там они добудут множество лошадей! — и отец пошел их проводить до ближайшего селения. Пять сыновей ехали в Канзас, в тот самый Канзас, которому суждено было стать первой ступенью к славе и эшафоту Джона Брауна.