Джон Браун

Канзас

Браун вспоминал: на старых картах Америки Айова изображалась бобром, Небраска — антилопой, а Канзас — буйволом. Через эти равнины проходили некогда стада диких буйволов, на которых охотились индейцы — чийенны.

Теперь дикие буйволы почти вывелись, но земля была такая, о какой он читал в Ветхом завете. Там она называлась «обетованной». Бесконечная, до самого горизонта уходящая прерия, волнистые холмы, покрытые шелковой муравой, с огненными звездочками диких ноготков. Маленькие золотые подсолнечники, которые растут гроздьями и словно освещают весь луг солнечным светом.

Отец и сын следили за сойками, мелькавшими в небе, и слушали их щебет. Иногда они останавливались на берегу реки кормить и поить лошадь, и тогда Оливер отправлялся на охоту. Он приносил бекасов и вместе с отцом ощипывал дичь и жарил ее на костре.

Когда они сидели так, вдвоем, у тлеющего костра, глядели на теплые испарения, подымающиеся от земли, слушали свист сусликов и воркование какой-то птицы, Оливеру не верилось, что где-то здесь, в этом зеленом и голубом Канзасе, идет война, люди убивают друг друга и кровь пятнает траву.

Но старший Бракуй не поддавался очарованию природы, он был неспокоен, и Оливер, просыпаясь ночью, видел, что отец сидит у костра, неподвижно устремив глаза на огонь.

Скоро им стали попадаться помещичьи ранчо с заколоченными ставнями, пустые и враждебные. Дорога была теперь усеяна костями волов и лошадей, тучи воронья сидели на скелетах и отвратительно кричали, когда проезжавшие мешали их пиршеству. Попадались им и люди, в телегах и верхом. Встречные угрюмо, подозрительно оглядывали их и не отвечали на вопросы.

В начале октября 1855 года они прибыли в Браунсвилль — так пышно «назвали пятеро сыновей свою стоянку — жалкий лагерь из нескольких дырявых палаток. Единственный деревянный сруб стоял без крыши — закончить его не было времени. Поле за палатками не было вспахано. Вообще никто здесь по-настоящему не занимался фермерством.

Браун сразу почувствовал это, поглядев на сыновей. Птенцы оперились и возмужали. Даже болезненный Фредрик, которого считали слабоумным, носил за поясом револьвер и толковал о политике. Джон-младший командовал отрядом добровольцев. Отец едва узнал его: Джон оброс курчавой бородкой, у него теперь была походка кавалериста, и в разговоре он то и дело вставлял военные термины.

Все пятеро были рады приезду отца. В этом человеке, которого они между собой называли «Стариком», была какая-то внутренняя сила, которая передавалась им. В такое время отец был очень нужен сыновьям.

C помощью террора была избрана законодательная палата из сторонников рабовладения и нескольких фрисойлеров[4]. Новая законодательная палата открыла свои заседания, но фрисойлеры, узнав об ее составе, вскоре удалились. Губернатор Ридер назначил местом пребывания палаты деревушку Павнию, в 240 километрах от Миссури. Члены законодательного собрания были очень недовольны тем, что заседания должны происходить так далеко от Миссури. Они самовольно переселились в здание школы на берегу Миссури. Тогда Ридер объявил палату распущенной. Несмотря на это, палата продолжала действовать и послала в Вашингтон требование об отставке Ридера. Ридер был отстранен от должности, взамен его был назначен ярый сторонник рабовладения Шаннон.

Воспользовавшись тем, что палата рабовладельцев распущена, сторонники свободного штата созвали народное собрание в Топеке. Здесь фрисойлеры составили проект конституции, запрещавшей рабство, избрали Ридера делегатом на конгресс и постановили, что конституция должна быть утверждена народом. В то же время в Ливенворсе, центре канзасских рабовладельцев, начала заседать рабовладельческая палата под председательством Шаннона. Две власти утвердились в Канзасе одновременно. Страсти разгорались все сильнее. Миссурийцы стали готовиться к новому походу на Канзас.

В Ливенворсе члены «Голубой ложи» врывались в дома сторонников свободного штата, обыскивали их и отбирали оружие. Адвокат Филиппс не позволил миссурийцам войти в дом; тогда они взяли дом приступом, а самого Филиппса убили. Потом они сожгли половину Ливенворса, собрали всех северян, посадили их на пароход и отправили вниз по реке.

Сведений о подобных событиях передавались из уст в уста и подливали масла в огонь. Джон Браун жил с сыновьями в палатке. Палатка была низкая, залезать в нее приходилось ползком, и ночью все спали вповалку. Было тесно и трудно дышать, и если человек хотел повернуться, ему приходилось будить остальных. Впрочем, все они спали, что называется, вполглаза; у каждого под рукой всегда лежала заряженная винтовка или револьвер — ежеминутно могла вспыхнуть тревога. Джон Браун ничуть не тяготился подобной жизнью. Глаза его снова заблестели, и он стал по утрам практиковаться в стрельбе.

Стрелял он отлично, так что Оливер даже слегка завидовал отцу, но «Старик» был недоволен и уверял, что с годами меткость ему изменила.

В ноябре произошло еще несколько столкновений рабовладельцев с аболиционистами. Как-то ночью на дороге нашли трупы северян. Это было последней каплей.

Канзас закипел, словно котел с адским варевом. С Севера начали приходить поезда, набитые вооруженными людьми. Губернатор штата, Шаннон, ставленник рабовладельцев, призывал на помощь «Сынов Юга». Сторонники свободного штата взывали о помощи к президенту и гражданам Соединенных штатов. Огромные толпы миссурийцев собирались во Франклине и по берегам Варакузы, раздавались проклятия по адресу аболиционистов. Угроза надвигалась.

В Лоуренсе готовились к обороне. Джон-младший со своим отрядом строил земляные укрепления. Из Топеки для защиты города явились фермеры.

Джон послал сказать отцу в Браунсвилль, что его присутствие в Лоуренсе необходимо. «Старик» обладал многими ценными познаниями. Он побывал в Европе, видел земляные укрепления пруссаков и англичан и, быть может, даст несколько полезных советов.

6 декабря газета аболиционистов Лоуренса «Херальд оф Фридом» Сообщила: «В город прибыл мистер Джон Браун, пожилой джентльмен из штата Нью-Йорк, с сыновьями».

Почти одновременно с Брауном в Лоуренс прибыл губернатор Шаннон. Дело становилось похожим на настоящую войну. Из Вашингтона слали запросы, и карьера губернатора висела на волоске. Надо было во что бы то ни стало покончить дело миром. Шаннон льстил, обещал поддержку, уговаривал. В конце концов, ему удалось добиться от аболиционистов обещания, что прошлое будет предано забвению.

Миссурийцы поневоле должны были разойтись по домам.

Браун с сыновьями также вернулся в Браунсвилль.

«Так окончилось канзасское нашествие, — писал он семье в Северную Эльбу, — миссурийцы вернулись к себе, претерпев значительные трудности, издержки и лишения, не разрушив и не спалив ни одного города и даже ни одной аболиционистской газеты. К их сожалению, они оставили сторонников свободных штатов хорошо вооруженными, организованными и полными хозяевами территории. Я все более и более убеждаюсь, что рабство здесь будет вскоре уничтожено…»

О, эта канзасская зима в недостроенных хижинах! Когда-то в молодости Джону Брауну был нипочем любой мороз. Но теперь этот снег, сухой, как песок, и ветер, воровато залезающий во все щели, наводили на него тоску. Он никак не мог согреться, и ему трудно было работать в таком холоде. Газета города Лоуренса величала его «пожилым джентльменом», а соседи уже звали его «старым Брауном». Канзасская земля пока еще не приносила урожаев. В Северную Эльбу приходилось посылать одни благословения, денег у него не было.

Между тем в Канзасе продолжалось напряженное положение. В Топеке была принята конституция свободного штата, и в январе состоялись выборы.

Эго вызвало новые стычки рабовладельцев с аболиционистами. По всем дорогам шатались вооруженные до зубов молодцы из Южной Каролины, ловили проезжавших и спрашивали: «За рабовладение или против?» С отвечающими «против» расправлялись на месте.

Президент Пирс выпустил воззвание, в котором предостерегал от сопротивления избранному рабовладельцами законодательному собранию и называл правительство в Топеке революционным. Президент категорически воспрещал сбор денег на Канзас, вербовку людей и снабжение их оружием. «Все попытки вмешательства будут решительно пресечены», — писал он.

Своим воззванием Пирс окончательно развязал руки рабовладельцам, узаконил все их действия и открыто направил вооруженные силы государства против сторонников свободного штата. Но и в самом конгрессе в Вашингтоне было неспокойно: от речей почтенные депутаты стали переходить к драке. Сенатор Семнер назвал рабовладельцев Юга «бандой разбойников» и «гнилой отрыжкой цивилизации». За это другой сенатор, южанин Брукс, ударил Семнера палкой по голове.

Все помещики на Юге пришли в восторг, и Брукс получил в подарок множество дорогих палок с надписями, прославляющими его «геройство».

В марте аболиционисты написали в Вашингтон прошение о принятии в Союз свободного штата Канзас. Адвокат Лэйн и губернатор Ридер — сторонники фрисойлеров — были избраны сенаторами штата; Джон Браун-младший также вошел в новоизбранное правительство.

В том же месяце палата послала из Вашингтона в Канзас комиссию для выяснения вопроса о законности той или другой власти. Когда комиссия прибыла для работы в Лоуренс, туда явился шериф округа Джонс и, желая спровоцировать новое столкновение, арестовал одного фрисойлера. На помощь арестованному бросились его друзья, и шерифу пришлось ретироваться. В тот же день губернатор Шаннон издал приказ о мобилизации всех сторонников рабовладения.

Теперь в Канзасе разгорелась уже настоящая война. Кроме добровольцев с обеих сторон, в ней принимали участие войска федерального правительства.

В апреле отряд федеральных войск был послан на помощь губернатору Шаннону. Шериф Джонс, глава этого отряда, арестовал в Лоуренсе целый ряд сторонников свободного штата. Ночью кто-то выстрелил в окно дома, где остановился Джонс. Шериф был ранен, но миссурийцы обрадовались предлогу и объявили, что Джонса убили фрисойлеры.

Газеты рабовладельцев завопили о мщении. Была объявлена официальная мобилизация для борьбы с мятежным: Лоуренсом. Быть может, если бы в этот момент в Лоуренсе оказался «старый джентльмен» — Джон Браун, все дальнейшие события обернулись бы совсем иначе. Но Браун вспахивал с Оливером поле за своей хижиной в Браунсвилле, и карабин его лежал рядом с винтовкой сына на распряженном возу.

У сторонников свободного штата в критический момент не нашлось достойного руководства. Ридер бежал, другие члены правительства спасовали перед сильнейшим противником и постановили не оказывать сопротивления. Несколько тысяч миссурийцев ворвались в Лоуренс с черно-белыми знаменами, на которых красовался их лозунг: «Южные права». Миссурийцы подожгли редакцию «Херальд оф Фридом». Они выволокли на улицу типографскую машину, сломали ее и бесновались от радости вокруг рассыпанного по земле набора.

Гостиница, где заседал «свободный» конвент, была разрушена пушечными выстрелами. В городе шел грабеж и погром. «Сыны Юга» громили лавки и дома фрисойлеров.

Весть о взятии Лоуренса подняла на ноги всех обитателей Браунсвилля. Джон Браун собрал сыновей и послал за соседом — кузнецом Теодором Вейнером. Австриец Вейнер участвовал в революции 1848 года и всеми силами души ненавидел помещиков. Он явился, даже не сняв кожаного фартука, в котором работал у наковальни.

— Что надо делать?

— Идти к Лоуренсу, — отвечал Браун. — Теперь нам остается надеяться только на самих себя. У нас нет вождей, и мы не можем ждать помощи от правительства. Миссурийцы действуют террором и думают, что аболиционисты постесняются отвечать тем же. Но врагов надо уничтожать любой ценой. Борьба есть борьба.

Он вынул из кармана потрепанную книгу, которую теперь всегда носил с собой. Это была библия. В старости он все чаще читал ее.

— Истинный бог — это бог гнева, — сказал он. — Справедливость — превыше всего.

Маленький отряд вооружился и выступил в путь. Джон-младший поскакал в поселок Поттоватоми, где был штаб его добровольческого отряда.

Он созвал своих «поттоватомцев». На следующее утро отряды отца и сына встретились неподалеку от Лоуренса и расположились лагерем. Нападать на укрепленный городок с таким малым числом бойцов было бы неразумно.

Браун жарил на костре свинину для своих партизан и беседовал с Вейнером. Довольно церемониться с врагами, из-за проклятой мягкотелости аболиционисты теряют все свои позиции. Миссурийцы грабят на дорогах безобидных путников, арестовывают фермеров, вооруженные отряды останавливают фургоны и расстреливают людей только за то, что они против рабства.

Он подозвал Джона-младшего и Вильямса, молодого лейтенанта «поттоватомцев». Кто был главарем банды, нападавшей на собрание в Итоне? Кто убил двух свободных негров близ Лоуренса? Кто стрелял в фермеров, возвращавшихся из Ливенворса?

Имена назывались без колебаний: Билл Шерман, Уилкинсон, Дойл-отец и его два сына. Живут они в «Датч Генри Кроссинг». Это были всем известные активные сторонники рабовладения.

— Я запишу, — сказал Браун и вынул блокнот.

Джон-младший одобрительно кивнул. Молодой лейтенант слегка побледнел. В старике, сидевшем у костра, он почувствовал что-то спокойное и неумолимое, как судьба.

Вейнер наточил старые сабли бойцов. Браун взял сыновей и Вейнера, ему нужны были только безусловно преданные люди. Вместе с ними он возвратился в Поттоватоми и затем направился в Москито Крик — поселок рабовладельцев.

Стояла черная майская ночь. Прогретая земля не остывала даже ночью, и воздух был насыщен теплом. Кучка людей в молчании дошла до поселка. Залаяли собаки, все дома были на крепких запорах, казалось, спущенные ставни затаенно выслеживают врага. Дом Дойла был самый большой и богатый, с длинной конюшней и хлевом. Джон Браун громко постучал в дверь.

— Кто там, во имя дьявола?! — спросил пискливый голос.

— Где здесь живет Уилкинсон? — вопросом на вопрос отвечал Браун.

— Уилкинсон? Чего вы шляетесь по ночам?! Обождите, я покажу вам, где живет Уилкинсон…

Долго возились с засовами, потом высунулась сердитая физиономия Дойла. Этот человек был похож на рыжую крысу, и Браун, увидав его, почувствовал странное облегчение. Оттеснив его, он вошел со своими людьми в дом.

— Мы из Северной армии, — сказал он Дойлу, — вы в наших руках, сдавайтесь!

Дойл заметался по большой закопченной комнате. Вышли два его сына, похожие на отца, как две капли воды.

— Ваша судьба послужит угрозой для других, — сказал им Джон Браун. — Больше вы не будете здесь разбойничать и мучить людей.

— Пощадите, — взмолился младший, — мы ведь еще молоды…

— Из гнид вырастают вши, — пробормотал Браун, — одевайся и выходи из дома.

— Проклятые ублюдки аболиционисты! — проскрежетал зубам, и старший. — Будь вы…

В соседнем доме орал и ругался Уилкинсон: он услышал лай собак и почуял опасность. Вейнеру пришлось высадить дверь и вытащить его силой из дома. Увидев молчаливую группу людей, Уилкинсон затих и сжался. Шерман сдался без сопротивления; язык его заплетался от страха, и он еле волочил ноги.

Брауновцы ушли, оставив на берегу реки пять трупов.

Кто покарал пятерых рабовладельцев? Никто никогда не смог добиться ответа от свидетелей этой ночи. Но молва упорно называла Брауна. Он всегда говорил, что врагов надо уничтожать не жалея.