Джон Сильвер: возвращение на остров Сокровищ

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. ВЫКУП И ГЕНРИ СМИТ

Теперь, когда я промочил горло, но не успел еще огласить своего вывода касательно шифров, взглянем еще раз на заставку с вензелями — я перерисовал ее еще раз.

Как, однако, хитры могут быть эти два бесенка, если вынудить их показать, что спрятано внутри снопа! Вообрази, что мы — это они, держим в руках по концу бечевки. Чем сильнее я тяну со своей стороны, тем больше усилий прикладываешь ты. Ты дергаешь — я дергаю, ты отпускаешь — и я отпускаю, но независимо от наших действий сокровище остается на месте.

Так и в жизни. Сколько бы я ни гонялся за кладом, сколько бы ни бороздил морей, я лишь перебирал бечевку — узел за узлом, — пока не поверил, что ей не будет конца.

Однажды вечером, едва Эдвард ушел отбывать вахту, я взял его Библию из тайника в каюте. Из Библии выпал клочок бумаги, на котором было написано «Евангелина». Чернила еще не высохли и запачкали одну из страниц книги.

Я едва успел положить листок обратно, как вдруг сквозь окно упал луч света и бросил тень на первую страницу Библии, где тотчас проступил еле заметный рисунок.

Это был первый шифровальный круг.

Я даже остолбенел: надо же было так хитро придумать! Посмотри кто на страницу белым днем или в полночь при свете луны, ничего не заметил бы. Колесо круга было нарисовано веществом, проявляющимся только при тусклом освещении и влажности. Мы как раз только-только отплыли от Малабара. Может, погода сказалась, а может, влага чернил, которыми Эдвард царапал свою записку, — неизвестно; так или иначе, круг проявился. Я немного сдвинул страницу — и на тебе, рисунок опять исчез.

Хотел бы я знать, видел ли его Эдвард?

Страница слабо пахла уксусом. Уж кто-кто, а кок в таких вещах смыслит. Должно быть, круг был нарисован рассолом от краснокочанной капусты. Он дал бы именно такой буроватый цвет и проявлялся бы как раз в сырость при тусклом свете. По краю круга были расставлены буквы алфавита.

Снаружи над Эдвардовой каютой вдруг кто-то шарахнулся, и я убрал книгу на место. Знаешь, кто мне встретился за дверью? Пью. Стоило тронуть рукоять кинжала, он тут же перестал ухмыляться и шмыгнул на верхнюю палубу.

Круг с числами должен был быть ключом к шифру, но какому? Тогда я еще не подозревал, что кругов два и второй из этой парочки близнецов куда более осязаем, нежели тот, что был нарисован капустным рассолом на листке старой Библии.

Ладно, рому я хлебнул, и теперь настало время вернуться к берегам Каролины — нехорошо заставлять даму ждать.

Я остановился на том, как мы плыли навстречу погибели; мистер Смит сидел на веслах, я ему подпевал, Мэри купала руку в волнах, а Евангелина, прекратив визжать, вздыхала.

Каролину я учуял раньше, чем увидел, — в ноздри проник смрад этой земли. Я мог бы сказать, что с берега разило тухлой рыбой, однако это значило бы оскорбить рыбу. Говорят, бывает вонь, которая мертвого поднимет, только тот каролинский запашок загнал бы мертвеца обратно в могилу. Верно, любой мечтал бы зарыться в грязь, лишь бы такого зловония не нюхать! Когда я выразил замечание на сей счет, Мэри произнесла:

— Мы живем в краю отбросов.

— Это ад, не иначе, — заявил я. — Том говорил, что там должно смердеть именно так.

— Нет, не ад, — сказала Евангелина. — Это округ Албемарл.

Начинало светать. Мы причалили в полутьме. Смит оступился, сходя на берег. Я мог бы тут же его и прикончить, но решил подождать. Предстояло еще спрятать ял, так что я удержался от поножовщины. Как бы то ни было, жить мистеру Смиту оставалось недолго. План — великое дело. Мне, конечно, хотелось избавить землю от такого мерзавца, как Смит, однако я решил не спешить. Убийство на скорую руку, как такой же завтрак, не радует ни душу, ни тело. В тот миг, когда Смит получил от меня отсрочку, невдалеке показался рыбак — бедняга ловил шляпу, которую унесло ветром в мою сторону. Я подобрал ее и вручил хозяину. Смит тем временем подобрался ему за спину, перерезал бедняге глотку и тут же зажал Евангелине рот, чтобы она не вскрикнула. Мэри была не того сорта, чтобы кричать при виде мертвеца, потеряй он хоть голову вместо шляпы, поэтому ей рот закрывать не пришлось. Мы спрятали рыбака и лодку в прибрежных зарослях ежевики.

Моряк частенько поглядывает на небо — узнать, какая будет погода. Нет таких облаков, туч и тучек, какие бы нам не встретились за все годы плавания. Бывало, растянемся на палубе перед сном и считаем звезды, смотрим, как луна надувает и убирает парус, следуя по небу за солнцем. Кстати, о солнце. Нам оно тоже знакомо в любом обличье, в каждом проявлении, от яростно палящего шара до бледного призрака за облаками. Мы знаем, куда подует ветер, до того, как чайки встанут на крыло. Мы угадаем шторм за сотню лиг. Мы умеем читать знаки и всегда смотрим на небо.

Тем утром я тоже взглянул на него и увидел солнце — не яркое и не тусклое. Оно было ржаво-красным, уходящим в черноту, и словно грозило мне за новую разгаданную тайну. Затмение — вот что я увидел в тот день. Почерневшее солнце походило на колесо с буквами. Лягушки растерянно сновали туда-сюда, не зная, прятаться или продолжать свои каждодневные занятия. Песчаные блохи ползали кругами. Птицы загалдели было, но сообща ничего не решили. Они прыгали с ветки на ветку, хлопали крыльями, однако взлетать не торопились.

Мы путались ногами в ежевичных корнях, наступали в лужи смолы, которые стали незаметны во внезапном полумраке. Табачные листья, принесенные ветром, облепили нам башмаки. Мэри подобрала рыбу, выброшенную приливом в прибрежные камыши, и отнесла к кромке воды. Наконец на землю пролился свет. Ветер подул свободнее и донес до нас звуки городка. Мы обошли большой клен и услышали грохот телеги. Мимо проследовало стадо коров и свиней, которых погонял пастушок с длинным хлыстом. Коровы то и дело останавливались, чтобы сорвать пучок травы, торчащий среди песка, или лягнуть соседок.

За деревьями протянулось болото чахлой зелени. Миновав его, мы оказались в зарослях сорняков. Наши осторожные перебежки заметила только свинья, которая рылась в мешках с кукурузой, пшеницей и фуражом. Впрочем, ей было дело только до съестного.

Вскоре неподалеку прошли рыбаки. Мы удалились на добрую милю от берега и спрятались в кустах, откуда открылся отличный обзор городка и рыбацкой процессии. Время от времени рыбаки швыряли бродячим котам рыбьи кости, и коты уносились в городишко с костями в зубах. Еще мы заметили дикарей. Они бродили по улицам, одетые в кожу и бобровые шкуры, попыхивая трубками.

— Индейцы, — пояснила Мэри.

Должно быть, твой король с ними в родстве, судя по тому, как они держат голову, как ходят и как день-деньской курят трубку, ничем себя не утруждая.

Я видел тюки риса, хлопка, табака, арахиса и картофеля. Ад оказался источником изобилия. Я видел табуны коней, которых хватило бы на всю кавалерию. Коровы и свиньи бродили по улицам, их хозяева приветствовали мясников, а мясники — скотину. Так вот и делается кровяная колбаса.

Городок, однако, был непрост. Его гавань день и ночь охраняли корабли, чтобы держать нашего брата подальше от коней, коров, кошек и колбасы.

Мы пробирались вдоль кустов и деревьев, пока не вышли на городскую дорогу. У дороги открывалась угольная яма, и трое рабочих копали в ней уголь. Один из добытчиков вылез из ямы и отдыхал в тени рядом стоящей ивы. Их труд был так тяжел, что они поминутно вытирали лбы от натуги. Стоя рядом, я тут же поблагодарил дьявола за то, что сделал меня пиратом. Когда я отправлюсь на дно, что неизбежно случится, Старый Ник в наказание пошлет меня в Каролину добывать уголь, ибо худшей пытки для меня не найти.

Во рту у меня пересохло. Смит заметил, что тоже не отказался бы выпить, и махнул на одного из углекопов, который как раз прикладывался к фляге со спиртным. Дело оставалось за малым. Углекоп стоял, облокотившись на край ямы. Я подкрался к нему сзади и перерезал горло. Он откинулся мне на грудь, и я успел перехватить у него флягу, не пролив ни капли. Смит отнял ее у меня и отхлебнул добрый глоток. Углекопы опомниться не успели, как мы уложили их одного за другим. В карманах у них нашлись несколько жалких медяков. С одного я снял башмаки, которые ношу до сих пор и полагаю проносить до конца. Никогда не отказывайся от пары добрых башмаков.

Евангелина принялась лить слезы.

Смит уставился на нее и сказал:

— Я знаю, как утешить даму.

Мэри напомнила ему об обещании вести себя по-джентльменски. Учитывая, что джентльменом он был ровно настолько, насколько местный боров — лондонским франтом, хоть в жилет его обряди, задача была не из легких. Однако Мэри все же удалось его усмирить с помощью нескольких льстивых словечек. Она знала, как обращаться со свиньями.

Смит, видимо, решил отвесить поклон, поскольку нелепо сгорбился и шаркнул в пыли ногой. Мэри посоветовала нам переодеться в лохмотья углекопов, что было весьма умно. Так мы и сделали. Мэри взяла меня под руку и сказала, что почтет за честь пройтись со мной по главной улице. Смита вдруг словно подменили. Раньше он доверял ей, а теперь заявил, что она хочет сдать нас местным властям, едва мы войдем в город.

— Она это давно задумала, — твердил он. — Поднимет крик при первой возможности.

Мэри уперла руки в бока и смерила его взглядом. Евангелина проделала то же самое. Я уселся неподалеку на камень, чтобы ничего не упустить.

— Я могла бы поднять крик прямо сейчас, — сказала Мэри. — А уж голосок у меня — дай Бог каждому. Если выйду из себя, кое-кому придется заткнуть уши. Иной раз мне тяжело удержаться и я говорю все громче и громче. — Тут она и впрямь повысила голос.

Смит на это ответил, что в таком случае он будет вынужден ее убить. Мэри ждала этих слов. Она подвела Смита к ним, словно борова на аркане.

— А наши люди убьют тебя. Они хотя и хлипки — пальцем перешибешь, зато метко стреляют. Особенно в пиратов, — добавила Мэри. — Кстати, преступников у нас судит пуля: если уложит — значит, виновен. А не уложит — невинен. До следующего залпа. На моей памяти нескольким негодяям удалось-таки оправдаться.

После недолгих раздумий Смит признал ее план подходящим. Мы нарядились углекопами, натерли руки и физиономии угольной пылью. Я чихнул, а когда отдышался, меня обдало ароматами этой земли отбросов. Поразительно, как на ней вообще могло что-то расти. Всходы должны были вянуть, едва проклюнувшись, от смрада. Такой едкой вони не произвела бы дюжина потных англичан верхом на взмыленных лошадях, командующих дюжиной грязных ирландцев, ведущих за собой по мулу, причем с наветренной стороны.

Мэри улучила момент тишины и обратила мое внимание на богатство соплеменников.

— Должно быть, это цена процветания. Если так пахнут деньги, я рад, что родился нищим, — ответил я ей.

— Здесь можно разбогатеть. Можно нажить состояние — если потрудиться. — Мэри приподняла платье, чтобы не замарать подол. Бьюсь об заклад, святые с «Линды-Марии» выпучили бы глаза, завидев ее белые ножки, ведущие к верной погибели.

— Труд — худшее из лишений, — заметил я, шатаясь после очередного глотка местного воздуха. — Не иначе он и придает вашему краю такой смрад. Это запах честного труда.

— Не забывайте, что сейчас вы углекопы.

— Насмешка судьбы. И позор на мою голову.

— Голове мы поможем, — сказала Мэри. — Дай нож. — Она протянула руку.

— Еще чего. Если думаешь, что от ножа мне полегчает, ты крепко ошибаешься.

— Поверь, я творю с людьми чудеса, — возразила она. — Ну же. Я тебя не порежу. Даю слово. Ты дал мне слово, а мое не хуже твоего. Или ты свое не ценишь?

Я бы гроша за него не дал, однако с ножом расстался — не заставлять же ее ждать с протянутой рукой. Смит, правда, назвал меня совсем пропащим. Что ж, я всегда любил собирать на себя всю хулу.

Мэри покрутила кинжал на ладони, попробовала пальцем лезвие и как будто осталась довольна. Потом она отрезала лоскуток сестриного платья для проверки остроты.

— Сперва волосы. — Мэри направилась к Смиту.

— Они похожи на ослиный хвост. — Евангелина прыснула в ладонь.

— Наши мужчины, знаете ли, не завязывают косиц, — пояснила Мэри. — Тем более углекопы. Они стригут волосы как можно короче. Ближе к черепу. Правда, при этом владелец остается жив, и «легчает» сразу всем.

— Тебе меня не обкорнать, — буркнул Смит.

— Я и не собираюсь, — ответила Мэри. — Это сделает Евангелина. — Мэри вручила сестре нож и посоветовала Смиту сидеть спокойно ради его же здоровья и легкости бытия.

Ты должен гордиться своей Евангелиной. Она подобрала Смитову гриву и срезала одним махом. Смит ощупал макушку. Кожа осталась цела, чему он был определенно рад, судя по вздоху.

— Твоя очередь, — сказала Мэри, беря меня за руку. Евангелина вернула ей нож. — Представь себя ягненком. — Мэри занесла нож над моей головой.

Нет лучшей проверки мужской веры в женщину, чем бритье головы. Когда Мэри закончила, она медленно убрала руку с моей шеи и вытерла нож о штаны Смита. От пережитого он слова не мог вымолвить — еще одно благо, которым одарила нас Мэри. Тот нож, между прочим, до сих пор со мной. Придет время, я тебя им постригу, мой ягненочек.

Вскоре мы прибыли в город.

Мэри шла рядом, держа меня за руку. Сестре она велела идти в паре со Смитом. Евангелина не обрадовалась этому предложению, поэтому Мэри пришлось буквально впихнуть ее руку в Смитову клешню, заверяя, что вшей у него нет. Я в этом сомневался: Смит то и дело почесывался.

На наше счастье, никто из встреченных горожан не попытался завести разговор. Мэри попросила Смита позволить им с Евангелиной отвечать на вопросы, если придется. Она боялась, что нас выдаст манера речи. Еще Мэри посоветовала шагать поуже.

— Вы же не на палубе, — добавила она.

Мы как могли старались дробить шаги.

— Теперь порядок, — сказала Мэри. — Вас даже можно принять за приличных людей.

В иных обстоятельствах я счел бы это оскорблением.

Наконец мы вышли на главную улицу.

— Что ж, в наших краях женщинам не грех пройтись с такими кавалерами, — произнесла Мэри. — Даже наоборот. Теперь ступайте туда, — указала она на собор. — Там сегодня должно быть пусто. А я пока навещу семьи и принесу выкуп.

— Ага, как будто я вчера родился, — проворчал Смит.

— В жизни не видел такого уродливого младенца, — заметил я.

— Не будем выходить из роли. — Мэри поцеловала меня в щеку. — Я ни одному фермеру не дам вас повесить.

Смит обдумал ее слова и спросил, позволено ли фермершам вешать людей. Мэри отозвалась, что предложение заманчивое, а Евангелина охотно ее поддержала.

— Не волнуйтесь, скоро получите выкуп, — заверила Мэри Смита. Мне она напомнила освободить пленников на «Линде-Марии» и сказала, что скоро мы все будем свободны как ветер. Смит закашлялся, словно ветер свободы залетел ему в глотку.

Мэри оглядела меня, словно неразграбленный корабль, и сказала, что была бы рада, если бы я остался в Каролине.

Помнишь, как мы, бывало, сближали две свечи, чтобы светлее было? Обычно в безветрие их огни либо сливаются в большое пламя, либо гасят друг друга. И не угадаешь, что случится, когда потянет ветерком — погаснет их пламя или окрепнет. Мы даже как-то на это ставили.

— Я моряк, мадам, со всеми потрохами.

— А я, сэр, — ответила она, — честная женщина.

— Жаль, что мы так недолго пробыли вместе.

— Пробудь мы чуть дольше, мало осталось бы от моей чести, — сказала Мэри.

Смит ухмыльнулся в ответ на ее слова. Я был готов его удавить, особенно после того, как он брякнул, не стесняясь дам:

— Она пустышка, Сильвер. Забудь и не вспоминай.

Женщины развернулись и пошли прочь. Евангелина обняла сестру за талию, Мэри бойко шагала вперед. Я позавидовал ее брату-конокраду, сколько бы он ни прожил.

Мы со Смитом поднялись по лестнице в собор. Внутри было темно — только свечка-другая мерцали в глубине, как маяки. Половицы скрипели при каждом шаге, но в остальном стояла тишина.

Нам выпали свободные полчаса. Эдвард однажды сказал, что люди хуже демонов, поскольку ни одна тварь не даст такой же твари умереть с голоду. Никакой зверь не вынудит другого зверя воровать ради куска хлеба, а после отправит на виселицу за это же самое. Я передал его слова Смиту. Смит, не философствуя, заявил, что мы с Эдвардом — два сапога пара. Он недолюбливал всякого, кто водился со мной. Я заметил, что Эдвард вообще говорит редко, а уж если что скажет, то не наобум, а хорошенько подумав.

В этот миг дверь отворилась: Мэри с Евангелиной вернулись, а с ними — какой-то тип из местных. Мэри представила его как Эндрю. Ну и имечко — в самый раз для сухопутной крысы. Да и хозяин был ему под стать: сам хлипкий, а голова как кочан — того и гляди с шеи свалится. «От такого вреда не будет», — подумал я. И напрасно. Должно быть, у них в Каролине людей растят иначе, где-нибудь на грядках. С тех пор я никогда не доверял типам с кочанными головами.

Эндрю дышал как загнанная лошадь: на плече у него висел тяжелый мешок.

Смит велел ему показать содержимое. Я спросил Мэри насчет коней.

— Я достала целую коляску, — гордо ответила она. — Все, как ты просил. Все к твоим услугам, Джон Сильвер. Чего ни пожелаешь.

Золото есть золото. Даже пламя корабельных свечей шипит и гаснет, когда ночь подходит к концу. Пламя не вечно; золото же не иссякает. Я заглянул в мешок. Там было не только золото, друг мой. Там было серебро, камни, монеты, драгоценности всех мастей, кинжал с рубинами на рукояти — он покорил меня с первого взгляда. Были даже оловянные вилки с ножами, тарелки тонкой работы и несколько пистолетов, один из которых целиком уместился у меня на ладони.

— Да тут хватит на целый полк, — удивился я. — Мы богачи, мистер Смит. Это вам не саблей махать, верно?

Мэри улыбалась. В глубине души она так и осталась мошенницей. Не исключено, что мешок весил больше до того, как попал к нам в руки.

— Красть не вредно, — добавил я. — И такие богатства подтверждают это, как ничто другое.

Смит, которому не терпелось поскорее убраться, велел Мэри и Евангелине сесть в коляску, а Эндрю — взять поводья. Меня он усадил на почетное место рядом с дамами, а сам с мешком втиснулся на облучок, поближе к Эндрю.

— Теперь гони, — приказал ему Смит. — А выедем за город, стегай этих кобыл так, чтобы прокляли отца и мать.

Капустноголовый тип, что удивительно, внял приказу. Впрочем, никогда не угадаешь, что у таких на уме.

Уже на берегу, у яла, Смит осадил кляч и велел нам убираться из коляски.

Эта часть суши была так зелена, что от одного взгляда мутило. Зелень лезла отовсюду. Ветки и листья торчали во все стороны, огромные, как китовые плавники, а корни силками опутывали ноги.

Я не упоминал о зубах Смита? Они большей частью сгнили за годы плаваний. В этом он, однако, походил на остальных членов команды. Немногие из нас сохранили зубы в целости. Меня, бристольского пса, не считай, как и себя, и Билли Бонса — видно, он проспиртовался целиком, оттого их и сберег. У Кровавого Билла тоже был хороший оскал, но ему это полагалось, как сущему зверю. У прочих же моряков, включая Смита, во рту осталось сплошь гнилье. Я помню, как он ухмылялся, стоя рядом с Черным Джоном.

— Открывай мешок, — приказал мне Смит и осклабился. У него в пасти даже язык не мелькнул — только черный провал, будто пустая могила. Я понял, что Смит не видел сокровищ — так спешил смыться из города. А теперь захотел посмотреть. — Стоп, погоди, — оборвал он меня и ткнул в Евангелину: — Ты неси мешок сюда. Сейчас вместе откроем. — Он оглянулся на прибрежные заросли. — Посмотрим, что прячется под этой шнуровкой.

Евангелина по привычке взвизгнула. Смит даже не попытался ее утешить.

— Ты меня поцарапала, когда брила. Я не жалуюсь — сделанного не воротишь.

Мэри взяла сестру за руку и метнула в Смита такой взгляд, что я бы за него испугался, если бы не хотел убить. Смит велел мне стеречь Мэри и Эндрю, а сам направился к Евангелине.

Я был намерен избавить мир от Генри Смита. Мой план заключался в том, чтобы позволить ему взять из мешка часть камней и набить ими карманы, а остальную часть выкупа отвезти на корабль. Представь: вся команда, галдя и распихивая друг друга, собирается делить добычу, и тут вперед выходит Черный Джон. Он разрезает мешок. Наши опять поднимают галдеж, видя россыпи монет, золота, драгоценностей и прочего добра, и тут я спрашиваю: «А где мистер Смит?» «И то верно, где он?» — удивляются все, озираясь и разыскивая штурмана. Никто из тупиц не подозревает уловки. «Погодите-ка, — говорю я. — Помнится, тут было больше. Большой зеленый камень пропал, а с ним и желтый, как тигриный глаз. В мешке были, а теперь их нет. Любопытно. Спросите мистера Смита, помнит ли он». Капитан, конечно, тут же пошлет за Смитом, который сразу по приезде отправился отдохнуть от трудов. Пью или кто еще выволочет Смита на палубу, где тот начнет клясться и божиться, что никого не обманывал, но скоро прекратит вопли, когда команда прижмет его к стенке. Тут Смит закричит, что камни забрал я, а его подставил. Я спрошу: «А зачем тогда мне рассказывать о них капитану?» Кто-нибудь непременно крикнет: «А вот и камень, о котором говорил Сильвер, — желтый, как тигриный глаз!» Смита привяжут к мачте. Он будет клясть меня на все лады, но это ему не поможет. Каждый будет рад пырнуть его кинжалом, и я в том числе. А потом Генри Смита отправят на дно кормить рыб.

Таков был мой план. И надо же было двум глупым крысам — морской и сухопутной — его погубить!

Смит подцепил из мешка монету и сунул Евангелине в ладонь, спрашивая, как ей это нравится. Мэри притянула сестру к себе. Смит расхохотался. Эндрю, не сходя с места, поливал его какой-то неслыханной бранью. Верно, то были местные, каролинские проклятия.

— В мешке есть кинжал, — тихо сказал я Мэри. — С красными камешками. Вели сестре достать его оттуда и уколоть — несильно, вот так. Смит отвлечется, а там уж я его отправлю к праотцам. Они, правда, не очень-то его ждут об эту пору, но принять не побрезгуют. Главное, не тяните.

Уж сколько лет прошло с тех пор, а память возвращает меня туда снова и снова. Иногда на море наступает штиль. В такие дни только и остается, что перебирать прошлое — о чем еще думать моряку, как не о себе? Мои руки не созданы для того, чтобы молотить пшеницу или собирать хлопок. Им больше подходит чинить тросы, поднимать паруса и крутить штурвал. Да еще убивать. Теперь я хочу написать еще об одном, прежде чем свалюсь в лихорадке. Такой момент настал.

Я долго думал о нас с тобой и о том, что между нами было. О последней тайне. О том, что развело наши пути. Мы были друзьями. Жаль, что доски этого корабля верны мне больше, нежели твое живое сердце, но, видно, ничего не поделать. Разверни корабль.

Есть у меня присказка: «Черного кобеля не отмоешь добела». Мы с тобой оба черны и белыми уже не станем. Разверни корабль.

Вот что я тебе еще скажу: этот мир создан людьми, и никем другим. А если его создали люди, то нет другого суда, кроме людского. Зачем кого-то вешать в таком мире? Не судьи здесь правят. Разверни корабль. Вели лечь в дрейф.

Что с нами стало? Меня в дрожь бросает, как подумаю, что Сильверу суждено повиснуть в петле. Это наш мир. Справедливости нет — ни для меня, ни для кого. Это я тебе говорю, и можешь проклясть Соломона за то, что сказал иначе. Каждый день кто-то уходит, а кто-то остается лежать в грязи. Разверни корабль. Вели обрифить грот.

Жар идет.

Я не буду спать.

Поверни вспять.

Поверни вспять.

Мне пора вставать.

Черт дери эту лихорадку!

Будь она неладна!

Я выпил бренди, как вышел из забытья. Бренди не лечит, зато убирает боль. Как видишь, я не стал зачеркивать того, что написал в бреду. У меня даже бредни выходят складно.

О чем бишь я начинал говорить?

О цифрах 1303. Это ключевой код, тот, что объединяет все загадки воедино, связывает их в одно целое, как та бечева, за которую мы с тобой тянули. Но куда она ведет нас — вот в чем вопрос.

Эдвард знал смысл этого числа. Знал с самого начала — и ничего не сказал. А я знаю, за что король уничтожил его семью и почему отец доверил ему одному книгу тайн.

Впрочем, я заторопился.

Проклятая лихорадка.

Да, чуть не забыл: я же рассказывал о том дне в Каролине. О моей Мэри, твоей Евангелине и Генри Смите, покойнике.

Мэри шепнула сестре, чтобы та схватила кинжал, но не успела Евангелина и пальцем пошевелить, как Эндрю бросился на Смита.

— Стой! — закричала Мэри, но было уже поздно: Смит выхватил шпагу, и Эндрю, как все сухопутные крысы, налетел прямиком на острие. Тут-то и я обнажил клинок.

Смит осклабился во весь рот.

— Теперь ты умрешь, попрошайка, — протянул он, пока я, сам не зная зачем, глазел в его пасть. Где-то в той дыре мне померещилась парочка целых зубов, которые, будто часовые, стерегли его никчемные потроха.

Я стал уговаривать Мэри бежать при первой же возможности, а она повисла у меня на рукаве. Смит двинулся в мою сторону.

Мэри не отпускала. Воздух давил на меня, ноги вязли в земле, корни опутывали. «Значит, Старый Ник уготовил мне такой конец, — подумал я. — Нет уж, дудки». Я оттолкнул Мэри и повернулся к Смиту лицом. Мы схлестнулись на шпагах и какое-то время боролись, прежде чем я его продырявил. Перед смертью он корчился на земле, словно червяк, даже подполз к Евангелине, хрипя: «Помоги». Я велел ему заткнуться. Он перекатился на спину и испустил дух рядом с Эндрю — так близко, что их кровь смешалась.

— Мэри! — окликнул я.

— Это безумие, — выронила она и, не дав мне слово вставить, вскочила и пошла прочь, даже не оглянувшись. А я остался стоять над трупами с мешком сокровищ. Хотел было прокричать ей вдогонку несколько слов, как-то оправдаться, но не стал. Кто я такой? Пират. Вся моя жизнь — грабежи. Я грабитель, убийца и больше никто.

Коней я распряг, кроме серого в яблоках, на которого взвалил мешок и взобрался сам. Погони за мной не было. Я без труда вытащил ял, спустил его на воду и отошел на веслах от берега, а когда стемнело, поставил парус. Ближе к ночи я поравнялся с «Линдой-Марией».

У планширя маячил Бонс.

— Брось трап, старина! — крикнул я. — Дай парламентеру подняться! Я привез вам богатства, каких вы, смоляные куртки, отродясь не видали! — Я кричал так, будто ничто в целом мире меня не тяготило, будто мог взлететь на самый марс.

Однако трап сбросил не Бонс, а шакал Пью. Он же первым сполз ко мне вниз, чтобы забрать у меня мешок. Потом Пью забарабанил в дверь капитанской каюты, пока Черный Джон не вышел в своем куцем камзоле. Тут уж Пью сунул ему в руки мешок с выкупом и завопил, щипля безволосый подбородок:

— Сокровища!

Команда от восторга учинила такой гвалт, какой даже в шторм был бы слышен на семь лиг вокруг.

Капитан, оторопев, не нашел ничего лучше, как осведомиться о мистере Смите. Мой план замкнулся сам на себе, будто собака, грызущая свой хвост. Я хотел сообщить, что Смит отправился на покой, и это было правдой, не считая той малости, что упокоился он на каролинском берегу.

Мне ничего не оставалось, кроме как свалить все на каролинцев, которые отдали нам выкуп. Черного Джона до того потрясло это известие, что он забыл дернуть себя за бороду. Пью потянулся к ней, чтобы исправить недоразумение, и немедленно получил пинка. Затем я подпустил капитану пыли в глаза. В моем изложении Эндрю стал не по заслугам сильнее. Голову-кочан я оставил, зато присовокупил к ней шею толщиной с бушприт и туловище-бочку, да прибавил роста по марса-рей.

Я сказал, что Мэри и Евангелина сбежали, а самому мне едва удалось отчалить — за мной гналась разъяренная толпа рыбаков, углекопов и индейцев с трубками. Здесь я предупредил капитана, что они могут натравить на нас флот, если уже не натравили, и предложил немедленно поднимать паруса. Я всегда умел присочинить. Мне казалось, что Черный Джон тут же отпустит пленников и поспешит убраться налегке, поскольку трус он был тот еще. Однако, случается, и пистолет дает осечку — даже в моих руках.

Пью просочился между нами, бормоча что-то о богатствах.

Капитан открыл мешок и чуть не оторвал себе бороду. Мне на миг посчастливилось разглядеть его лицо. Кожа его была серой, вся в полосах от шрамов. Он казался старым и потрепанным. Я вспомнил о человеке, что когда-то схватил меня за руку в трактире Пила. Того Черного Джона уже не было.

Все наши ребята заглянули в мешок.

— Отныне мы богачи, — сказал я им, — а капитан из нас самый первый. Богаче всех, даже пропащего английского короля.

Капитан кивнул мне, но не из дружелюбия — он обрек меня на смерть от Смитовой руки, — а от того, что я ему польстил. Пью тоже кивнул. Он велел команде поторапливаться, коль скоро каролинцы обещали устроить пушечный салют в нашу честь. Бонс пошарил у меня в карманах на предмет обещанного пойла, остальные славили удачу. О Смите никто даже не вспомнил. Я велел усадить заложниц с их выводками в ял, чтобы мы могли, как приказал капитан, сняться с якоря и удрать с сокровищами.

— Скормить эту шваль акулам, — перебил морской пес. — Вы все слышали Сильвера. Он сказал, что за ним была погоня.

— Но там ведь женщины и дети, — вмешался Бонс. Только это он и смог произнести: единственный раз на моей памяти поперхнулся выпивкой.

— Сбрось их за борт, Билл, — приказал капитан Кровавому Биллу. У того сразу глаза загорелись: убивать было ему по нутру. — Всех до одного. До последнего.

— Пью говорит, лучше поторопись, — закаркал тот. — Чем скорее, тем лучше. Швыряй их всех за борт.

Приказ можно было и не повторять, так как Билл уже приступил к его исполнению.

— Посуди сам, какие из них гребцы? — обратился ко мне Черный Джон. — Да и где еще я найду такой славный ял? Он доставил тебя к нам — счастливая посудина.

Старый пес знал, что этот раунд я выиграл, и решил отложить расправу до другого случая.

Только мы с Эдвардом не участвовали в расправе и никого не столкнули в море в ту ночь. Когда я прошелся по палубе, все меня благодарили, кроме Билла. Команда славила мое имя и пила в мою честь. Было уже за полночь, когда я увидел Эдварда — он стоял, прислонившись к мачте с бутылкой рома в руке.

— Рей подпираешь? — спросил я, похлопав его по спине, и соврал, чтобы подбодрить: — Я почти разгадал шараду с семью тощими и семью тучными коровами.

Он не ответил.