Джон Сильвер: возвращение на остров Сокровищ

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. КАПИТАН СИЛЬВЕР

Убить человека можно тысячью способов. Например, по-крестьянски — граблями; по-полицейски — дубинкой; по-солдатски — штыком. Можно даже убить его по-английски — через суд, если удастся добыть двух свидетелей.

Из-за чего люди идут на убийство? Одни — из любви, другие — из жадности. Во имя чести, родины, а также из трусости и от стыда. Некоторые убивают даже ради удовольствия. Так или иначе, причин для этого тоже не перечесть. У меня была всего одна причина избавиться от морского пса: я хотел стать капитаном.

В дальнейших строках я расскажу тебе без утайки, как окончил дни Черный Джон.

Он, Эдвард, Кровавый Билл и Бонс вернулись в трактир ввечеру. Юный Эдвард щеголял в новой шляпе с голубым пером. Я бы никогда не купил шляпу, с пером или без. По мне, это пустое расточительство. Уж если тратиться, то на пистолеты.

Черный Джон вернулся ни с чем. Ему было жалко расстаться даже с фартингом ради того, что он мог получить разбоем. Бонс разжился шерстяной шапкой. Эдвард сказал, что шапка ему мала, но это его не удержало. Кровавый Билл проломил витрину посудной лавки и украл серебряное блюдо, за что нас вполне могли повязать. Вот только желающих ловить Билла оказалось немного.

Помню, я рассказывал юному Эдварду, что блюдо Билла сияло, как трон Старого Ника, и что Биллу было все равно, будь оно из олова, серебра или бумаги. Билл видел один только блеск. Эдвард стоял перед окном, поворачивал голову так и этак, проводил пальцами по перу, но не мог себя разглядеть. Я подошел ближе. Моя тень упала на стекло, и он наконец смог увидеть собственное отражение.

Капитан забрал у Бонса шапку и велел ему рассказать о своих дневных похождениях. Черному Джону шапка тоже не подошла, поэтому он швырнул ее владельцу, а тот снова попытался напялить на голову. Бонс сообщил, что они прогулялись возле церкви Святого Варфоломея в Смитфилде и по Стрэнду. В этом месте он прищурился и скрутил шапку в руках. Потом продолжил: там, мол, встретили дамочек — и отвесил поклон, словно изображая, как все было. Шапка выпала у него из рук, а, когда Бонс нагнулся ее поднять, его штаны затрещали. Мудрено ли, что он всегда пил как сапожник, если его подводили то волосы, то зад?

Мы наблюдали, как Бонс сражается с шапкой. Капитан же решил справиться о старухе Мэри, прежде чем продолжить мою пытку рассказами о лондонских приключениях.

Я, наверное, должен был сказать морскому псу правду — дескать, отослал трактирщицу под ложным предлогом, чтобы мы могли без помех поквитаться друг с другом, но, учтя обстоятельства — в основном в виде Билла, глазеющего на блюдо, — ответил, будто старуха принимает ванну. К тому же всегда приятнее соврать, если есть выбор между правдой и ложью. Хорошую ложь еще нужно уметь сочинить. Хорошие враки — как вареные раки, а правда — овсянка на воде.

Эдвард тряхнул кудрями на свое отражение и произнес словно между прочим, любуясь собой, что нанял извозчика до пристани, где мы оставили шлюпку. Эдвард знал город как свои пять пальцев — сколько раз ему приходилось улепетывать по лондонским переулкам от владельцев разрезанных карманов! Говорил он отрывисто, будто здесь была его вотчина, его владения. Когда он впервые попал на корабль, благородную спесь из него изрядно повыбили (мне тоже довелось приложить к этому руку), зато после меня его никто больше не поучал. Да и кто, как не я, отдал ему пару чулок, когда он трясся от холода в первые дни на борту? Он, добрая душа, отплатил мне за них сторицей, как положено благородному малому. Эдвард стоил вложений — я знал это с самого начала, и прибыль от него росла, по мере того как мы с головой углублялись в загадки старинной Библии. Он отдал жизнь морю, а я ее выкупил, и, насколько мне известно, но справедливой цене.

Эдвард выглянул в окно и тронул свою шляпу с голубым пером, приветствуя проходящую мимо даму. Богатство было ему к лицу, чего нельзя было сказать о Бонсе. Он бросил напяливать шапку и теперь оценивал состояние задней части брюк.

— Потом мы встретились в Спринг-Гарден, — произнес он, вертясь, словно гончая, которая гонится за собственным хвостом. — После Смитфилда и Стрэнда. Потом Эдвард упросил нас заглянуть в «Ковент-Гарден». Он в этом городе как рыба в воде или я в роме. Там было на что посмотреть. Одна вдовушка, — Бонс вздохнул, — красотка, каких поискать! Спасалась от кого-то. Хороша была, сил нет.

Эдвард потом мне признался, что ему тогда захотелось вернуться в родной дом, но он вовремя вспомнил отцовский наказ. В расстроенных чувствах он бродил по округе, пока не увидел гниющую голову на воротах Вестминстерского дворца.

— Голову Кромвеля, — пояснил он и еще раз машинально поправил локон. — Давно я его не видел. Правда, он не слишком изменился с тех пор, как его вырыли из могилы и обезглавили. Все так же таращится в никуда день и ночь. — Тут Эдвард побледнел. — Должно быть, лет двадцать прошло с тех пор, как его голова висит на той пике.

Он мог бы с равным успехом сообщить год нашего визита — 1685. Как будто я этого не знал. Все слышали историю лорда-протектора. Даже старуха Мэри о нем вспоминала. Карл Второй повелел, чтобы тело Кромвеля извлекли из земли, отрубили голову и насадили на пику только лишь потому, что Кромвель казнил его отца. Был ли в Британии человек, который не знал этого? Так зачем Эдвард об этом заговорил? Едва ли он отлучался распивать чаи с Кромвелевой головой.

А хоть бы и так, в одном он ошибся. Оливер Кромвель, великий парламентский муж, который назначил себя лордом-протектором, смотрел не в пустоту, а на кладбище прямо перед собой, и в частности на надгробие, принадлежащее королеве, которую когда-то звали леди Анна Хайд. Мне повезло, что голову не обварили в отличие от головы племянника Томаса Мора, Уильяма Фишера, которого добрый английский люд посчитал изменником. Дядюшка тоже не избежал сей плачевной участи, хотя ему достался лучший вид — с кола на Лондонском мосту. И эти-то убийцы называют меня негодяем! Впрочем, я отвлекся. Погоди, мы еще вернемся к Кромвелю и его голове — после того как я расскажу о другом убийстве.

Билл фыркнул. Лондонский воздух, должно быть, ему подходил. А может, мерзавец придушил кого-то за капитанской спиной.

— Эдвард сказал нам, что никакая она не вдова, — произнес Бонс, — а известная воровка.

Парень все еще смотрел в окно. Я тоже туда выглянул, но увидел только знатную даму, которая шествовала по улице, и семенящую за ней служанку с хозяйскими свертками.

— За ней гналась толпа, — продолжил Бонс. — Чуть не растерзали бедняжку. Я и не знал, что в сухопутных крысах столько злости. Не иначе мысли о виселице пробуждают в них лучшие чувства. А Эдвард сказал, что никогда не попадался на воровстве.

Здесь Эдвард мельком взглянул на меня и улыбнулся, снова поворачиваясь к приятелю, смотревшему на него из окна.

— Виселица! — прорычал Кровавый Билл.

Капитан крутанул на столе монетку, чтобы его усмирить. Потом передал монету Биллу, и тот попытался повторить трюк, да неудачно: монета покатилась на пол. Черный Джон поднял ее и еще раз крутанул для Билла.

Эдвард отвернулся от окна и достал из кармана часы. Сказал, что стащил их у одной дамы, проворный малый. Пока он говорил, часы попались на глаза Биллу. Эдвард осторожно попытался спрятать их, но было поздно: Билл потянулся за ними и выхватил из кармана заодно с Библией, которая там лежала. Черный Джон вытянул руку, что-то шепнул, после чего Билл отдал ему Библию. Морской пес осмотрел ее не раскрывая и швырнул Эдварду, а тот затолкал обратно в карман.

— Славная же у меня команда, Билл, — произнес капитан. — Нищий, пьяница и проповедник, — добавил он, крутя монетку. — И не будем забывать о главной угрозе — мистере Сильвере.

Билл поднял голову и уставился на меня. Я тоже выложил на стол блестящую монету. Билл сгреб его в клешню и принялся разглядывать, вертя так и этак. Затем его взгляд упал на кружку Бонса с элем. Бонс принес каждому из нас по кружке и первую подал Биллу.

Я поднял тост за долгую жизнь. Бонс и Эдвард сдвинули кружки. Черный Джон ущипнул себя за бороду и сложил руки, а Билл, безразличный ко всему миру за исключением блестящей монеты, склонил голову, чтобы получше разглядеть новое сокровище. Бонс нас оставил ради общества бочонка с ромом позади прилавка и затянул песню, которую подхватил даже капитан. Билл не оставлял попыток раскрутить медяк. Черный Джон позабыл о бороде, Библии Эдварда, шапке Бонса и монете Билла. Он пел, прихлопывая в такт по колену. Я подумал, что лучшего времени с ним разделаться уже не будет.

Вспоминать об этом — несказанная радость, поскольку убийство Черного Джона явилось своего рода приключением.

Капитан вытер подбородок и поднялся со стула. Он догадывался, что развязка близка; оттого и веселился. Кровавый Билл тоже встал по его знаку. Как бывает время обедать, бывает время убивать, так что я выхватил нож и всадил в брюхо Черному Джону, опережая его приказ Биллу убить меня. Я без устали тыкал клинком, пока капитан не повалился на пол. Думаю, он проклинал меня в тот миг. Я в этом уверен, хотя и непросто было разобрать слова сквозь бульканье в глотке. Билл озадаченно застыл. Я закрутил монетку на столе и протянул ему. Билл уставился на монету, потом на капитана.

— Сильвер, — прохрипел Черный Джон.

— Долговязый Джон Сильвер, — поправил я.

Моя монета лежала на прилавке. Билл посмотрел на ту, что дал ему капитан, взял с прилавка мою и отшвырнул ее, словно не мог мириться с тем, что в мире может быть две монеты. Затем задумался на секунду и повернулся к капитану. Бонс, который до того стоял как вкопанный, схватил Билла за волосы и дернул назад. Черный Джон клял меня на последнем издыхании. Не мог оказать мне любезность и помереть сразу.

Бонс сражался с головой Билла. Я провернул кинжал. Черный Джон вскинул голову и обмяк. Бонс настоятельно попросил Эдварда помочь ему с Биллом, но не успел тот подбежать к прилавку, как Билл вырвался. Капитан захрипел, и Билл, почти в унисон с ним, издал рык и развернулся к Бонсу лицом. Тот — уверен, с превеликим сожалением — выплеснул ему в физиономию полную кружку эля. Билл схватился лапищами за глаза и принялся их тереть, пытаясь унять жжение. В этот самый миг Эдвард вытащил кинжал.

Я крикнул ему продырявить нашего громилу, но тут Билл продрал-таки глаза и увидел меня. Мне пришлось выдернуть кинжал из капитана. Мы с Биллом очутились лицом к лицу.

Черный Джон, схватившись за живот, велел Биллу убить меня — по крайней мере так я истолковал его клекот. Билл занес ногу и уже собирался сделать шаг в мою сторону, но в это мгновение Бонс поймал его полотенцем за шею. Билл вцепился в полотенце и выронил кинжал. Тут-то Эдвард его и пырнул.

Билл схватился за грудь. Я в свой черед метнулся к нему и тоже продырявил ножом. Билл, как сущий зверь, вытащил наши ножи и швырнул на пол. После этого никому из нас не удалось его поразить, потому что он заметался по комнате, сбивая столы и стулья, рассвирепевший от боли и ярости. Шпага Эдварда стояла у двери. Билл сцапал ее на бегу и помчался на нас с диким воем, от которого содрогнулся бы камень. Мы с Эдвардом метнули в него ножи, но те отскочили, зато Бонсу удалось воткнуть в него свой. Билл пошатнулся, но умирать не собирался. Я припер его к прилавку. Силы мне было не занимать, но Билл весил, как все моря на Земле, вместе взятые. Пришлось напрячь всю свою мощь, чтобы его завалить.

Капитан тем временем собрал остаток сил, рожденных ненавистью, и прохрипел: «Убей Сильвера!» — как будто Билл мог его слышать. Потом морской пес стал умолять Бонса — и даже Эдварда, — чтобы меня кто-нибудь прирезал. Он сулил все свои богатства тому, кто первый меня прикончит. Будь рядом старуха Мэри, он и ей бы пообещал то же самое, да и свадьбу в придачу.

Я провернул нож у Билла в груди и не сводил с него глаз, пока его взгляд не похолодел.

— Умри, Билл. Таков приказ дьявола. Скоро ты увидишь свое море. Только оно не встретит тебя ни плеском волн, ни сиянием монет, ни кровью убитых тобой. Это море пусто, Билл. Оно пересохло до дна, как самая дикая пустыня. И каждый прилив там ветер перекатывает кости, а вокруг — пустота. Нет кораблей, нет воды — только стук костей.

Билл закрыл глаза, словно пытался учуять свое море в последний раз.

Эдвард прошелся по комнате, размахивая кулаками, будто саблями, и осыпая Билла проклятиями. Бонс осушил кружку.

Для Черного Джона кинжал в брюхе был бы негодным концом. Мой капитан заслуживал иного убийства.

Я шпынял его ногами так, что чуть не загнал в ад, но его сердце все еще билось. Тогда я велел Эдварду принести капитанское снадобье и затолкал сушеный имбирь с желтокорнем ему в глотку. Пришлось даже выщипать часть бороды, дабы мое лекарство поместилось. Капитан давился, но умирать не спешил: видимо, решил поизводить меня так же, как я изводил его. В конце концов, корешки он выплюнул.

Я сказал Бонсу принести рома. Бонс заметил, что я отдал первый капитанский приказ, и предложил отметить это выпивкой. Я приложился к бутылке, после меня Эдвард и Бонс, который чуть не высосал ее до дна. Остаток рома мы залили в пасть капитану. Я склонил ухо к его голове:

— Что говорите? Не слышу. Еще рому?

Бонс принес бутылку — таков был мой второй приказ. Я влил ее в глотку морскому псу и пожелал долгой жизни, но тот опять, мне назло, выкашлял весь ром пополам с кровью. Бонс, рассвирепев от подобного кощунства, объявил, что я выбрал не то оружие. Я возразил, что капитану, возможно, придется по вкусу виски, и отдал свой третий приказ: скомандовал Бонсу принести бутылку ржаного пойла. Его-то я и влил в рот Черному Джону — до последней капли. Больше он глотать не мог и с последним стоном захлебнулся в роме, виски и собственной крови.

Больше убивать было некого, поэтому мы покинули трактир старой Мэри. Я оставил ей несколько гиней — и мертвых пиратов в придачу.

Извозчик Эдварда дожидался нас у питейной «Пегас» и отвез всех, кроме меня, в Честон. Эдвард остался за старшего, а я тем временем решил немного прогуляться. Эдвард просветил меня относительно лучшего места для знакомства с дамой — церковь Всех Святых у Тауэра. Хоронили там временно, зато вдовушки наведывались постоянно. И, как заметил мой друг, постоянно же нуждались в утешении.

Я, однако, отправился прямиком к Кромвелю — точнее, к его голове, которая и впрямь одиноко торчала на пике. Остатки волос развевались на лондонском ветерке, кожа съежилась и потрескалась, как башмак нищего, — а уж мне было с чем сравнивать. Зубы все сохранились, хотя жевать им теперь было нечего, кроме унижения. Висела голова давно, и никто уже не оказывал ей внимания, как раньше. Впрочем, кто-то, видимо, поворачивал ее раз или два, судя по кривой ухмылке. Голова таращила глаза в глубь Вестминстерского дворца. Я проследовал за ее взглядом и пришел на могилу — не в прямом смысле этого слова. В ней покоились останки совсем иного рода — куски мраморного стола, разбитого до неузнаваемости. Когда-то он гордо возвышался близ южных ступеней Вестминстер-Холла — там, где я отыскал одни обломки. Расколотая крестовина и обломки некогда изящно гнутых ножек лежали внавалку, что тела нищих в общей могиле, где похоронили Тома. В скором времени, не сомневаюсь, руины этого символа монархии, столь ненавидимой Кромвелем, поглотит земля. Преступление Кромвеля — попытка избавиться от королей — еще слишком свежо в памяти, а расколотый стол оставался напоминанием о нем, как голова самого преступника на пике.

И хоть королевскому столу уже не суждено было трещать под тяжестью пиршественных блюд, он сумел шепнуть мне несколько слов. Точнее, цифр. На одном из осколков в форме надгробия были вырезаны числа, словно кто-то нарочно оставил их для меня.

Я приподнял камень, чтобы проверить, не откроет ли он еще чего-нибудь, как вдруг сзади раздался окрик. Я повернулся. На меня во весь опор несся стражник со шпагой наголо — красный плащ так и реял по ветру. Я наспех запомнил числа, что было нелегко, учитывая мое крайнее нежелание сложить голову рядом с Кромвелевой, уронил плиту и потянулся к ножу. Одним трупом больше, одним меньше, а убийство в самом Вестминстерском дворце зачлось бы мне повышением во флоте у Старого Ника.

Потом я увидел второго стражника, который несся ко мне, как первый, и тоже размахивал клинком. Беда, говорят, не приходит одна. Я вспомнил об этом и не стал дожидаться, пока меня похоронят, а поднял руки и поприветствовал гостей криком «Да здравствует король!». Те готовы были проткнуть меня, но замешкались, и я угостил их ударом ножа. Они оба свалились в яму. Видно, в этот день двойная беда пришла не ко мне.

Один из стражников упал на камень, которого я не заметил. Он был не мраморным, а красноватым — с виду обычный круглый булыжник, он легко помещался в ладонь. Приглядевшись, я различил на нем цифры. Это был второй шифровальный круг — точь-в-точь как на рисунке у Эдварда в Библии, даже меньше. Тут-то мне и пришла в голову мысль, что они парные. Я даже понял, как их совместить.

Интересно, видел ли Эдвард круг на камне? Если видел, то не заметил второе колесо. Король пытался вырезать всю его семью. Кромвель пытался уничтожить королевский род. Что же связывало эти события?

На разгадку этой тайны у меня ушли годы, а подсказка Эдварда не помогла, а только усложнила дело.

Я встретил своих в Честоне, где мы и затаились на несколько дней — убедиться, что констебли нас не ищут. Я ничего не сказал Эдварду об открытии, но с тех пор держал круглый камень в кармане, как Эдвард — свою Библию. Мне было приятно подтвердить его правоту относительно кладбищенских вдовушек. Я даже выдумал незнакомку с желтыми, как лен, волосами.

Несколько дней нам жилось вольготно, как лордам: спали мы вволю, ночью бродили по окрестностям. Однажды Бонс спросил Эдварда о Библии, и тот ответил, что стащил ее вместе с часами. Больше Бонс не заводил разговоров о ней, да и не очень-то хотел, так как дело не касалось выпивки. Затем извозчик вернулся, следуя приказанию Эдварда, и отвез нас на склад у реки. Эдвард знал свой город не хуже, чем я — бристольские закоулки.

Из укрытия мы смотрели, как грузят суда до Ньюкасла, Сандерленда и других городов. По возвращении на «Линду-Марию» команда тотчас провозгласила меня капитаном, и мы скоро разбогатели, захватив те самые корабли. Один был битком набит хрусталем. Мы обменяли его на табак, а тот продали шотландцам. Другой вез самый разный товар, за который, если помнишь, нам тоже изрядно перепало.

Человеку для жизни нужна пища и вода, но нашему брату требуется кое-что сверх того, и коль скоро капитан обязан печься о подчиненных, мне пришлось утолить их желание. Сундук Черного Джона был поднят на палубу. Команда сгрудилась вокруг него. Им до того не терпелось увидеть богатства старого скупердяя, что они принялись палить в воздух и чуть не продырявили паруса. Я разрубил сундук, и из него хлынули сокровища: золото, серебро, каменья, перстни, ожерелья, сабли, ножи, мушкетоны и прочие драгоценности, каких мы в жизни не видали. Я раздал все своим людям. С меня было довольно двух исполненных желаний. Я получил, что хотел — «Линду-Марию» и второй шифровальный круг.

С тех пор я поклялся собрать собственные богатства. Продувной бестии больше ничего не было нужно от дохлого морского пса. Команда клялась мне в верности до хрипоты.

Спустя годы мы как-то попали в шквал, да такой сильный, что в каюте слетело зеркало со стены, и из-за него выпал пергамент. На нем Черный Джон записывал имена всех, кто задолжал ему хотя бы пенс. Мое имя там тоже стояло. Черный Джон зачислил меня в мошенники и приговорил к смерти. Эдварду досталось не меньше, что в его годы можно считать достижением.

Я назначил Эдварда штурманом, ибо, несмотря на молодость, малый он был не промах. Да и найдется ли лучший способ держать его на виду?

Вот и все, что я хотел рассказать о путешествии в Лондон. Добавлю лишь одно: серебряное блюдо, которое Билл унес с витрины, все еще у меня. И известная тебе продувная бестия до сих пор с него ест.