Диана де Пуатье

Замужество королевы-дофины

В то время как Гиз проводил в Риме последнюю и самую бесплодную кампанию за весь период итальянских войн, новый король Испании, Филипп II, стягивал немалые силы к границе с Артуа. У него был молодой генерал, полководческий талант которого соединялся с пылом сердца, жаждущего мести, Филипп-Эммануэль, герцог Савойский, чьи владения были конфискованы Валуа. Этот хитрый стратег, которого называли Железной головой, убедил Филиппа временно отказаться от Италии, чтобы поразить Францию в самое сердце.

И вновь массы захватчиков хлынули на северные дороги. Колиньи совершил героический поступок, отправившись в Сен-Кантен с отрядом из семисот человек, и на какое-то время задержал продвижение вражеской армии. К нему на помощь срочно направили большое войско во главе с Монморанси, что было не слишком большим утешением, так как Осмотрительный Нестор, конечно же, уже утратил славу воителя.

Коннетабль хотел, прибегнув к «старому военному трюку», запустить войска в Сен-Кантен и развязать в другом месте мнимое сражение, которое отвлекло бы внимание испанцев. Его хитрость, быстро обнаружившаяся, обернулась против него самого. В тот момент когда с большим опозданием он приказал отступление, его войско уже находилось в окружении сорока тысяч солдат противника.

Французы упорядоченно отходили, пока не оказались в западне. Коннетабль остановился, топнул ногой:

— Господа, здесь нужно умереть!

Он не умер, но попал в плен вместе с шестью тысячами своих соотечественников, среди которых оказались Сент-Андре и герцог де Монпансье. Три тысячи трупов и пять тысяч раненых остались на равнине. Жан де Бурбон, граф д'Энгиен, брат триумфатора Черизоле, лежал среди мертвых.

Таков был исход знаменитой битвы при Сен-Лоране (10 августа 1557 года), которая «уничтожила славу правления»¹⁴⁹ и на целый век определила судьбу Европы. Никогда еще не было столь точного подтверждения словам Коммина¹⁵⁰ о военных поражениях, обладающих «длинным и зловонным хвостом». Последствия неудачного хода Монморанси скажутся еще во время битвы при Рокруа (1643) и при подписании Пиренейского договора (1659).

От самого худшего Францию, начиная с 11 августа, спасло нечто вроде чуда. Испанская армия тогда находилась в трех днях ходьбы от лишенного почти всякой защиты Парижа. Когда известия об этих невероятных событиях дошли до Юста, Карл Пятый решил, что его сын использует этот шанс, чтобы, наконец, создать мировое монархическое господство. Невзирая на мольбы Филиппа-Эммануэля, Филипп II отказался совершить этот шаг: он руководствовался в своем решении какими-то неясными и сложными причинами, главной из которых был страх того, что слава победоносного полководца затмит его королевское величие. Его войска неподвижно стояли перед несколькими укрепленными крепостями, возможность была упущена…

Не зная об этом происшествии, которое значительно уменьшило выгоду от победы, Генрих, сразу же, как только ему сообщили эту ужасную новость, оказался «подавлен и разбит этим позором, рядом с ним не было никого, и он, как казалось, не знал, что делать». Двор поспешно был эвакуирован из Компьеня в Сен-Жермен.

Население Парижа и Иль-де-Франса было охвачено непередаваемой паникой. Началось массовое переселение ближе к «краю государства».

Кажется, что в этом испытании король не нашел поддержки у своей подруги. По свидетельствам итальянских послов, Диана тогда лишь злорадствовала, избавившись, наконец, от коннетабля. Свое мужество проявила другая, и она же спасла положение, по крайней мере в Париже. Это было неожиданностью для всех, скорее откровением, чем просто удивительным событием, когда 13 августа Екатерина Медичи, отправившись в муниципалитет города Парижа, одновременно внезапно вошла в Историю.

В глубоком трауре, в сопровождении своей невестки Маргариты, принцесс и кардиналов, королева пришла, чтобы попросить у жадных и строптивых буржуа денег, необходимых для создания новой армии.

Она собрала значительную сумму, триста тысяч ливров, и со слезами выразила свою благодарность. Все прослезились вместе с ней, и восхищение, вызванное ею, восстановило спокойствие и доверие. «Она мудра и благоразумна, — написал Контарини, — никто не сомневается в том, что она способна управлять государством».

Буря миновала, к Екатерине вновь вернулась ее сдержанность, но что-то все же изменилось. Никто пока не видел в ней будущую правительницу королевства, но Золушка уже исчезла.

Несмотря на это предупреждение, Генрих и не подумал искать поддержки у своей супруги. Он отозвал герцога де Гиза, назначенного генеральным наместником, и доверил королевскую печать, то есть власть, единственному оставшемуся рядом советнику, Карлу Лотарингскому.

Тем временем весь народ в один голос проклинал и кардинала, который разжег войну, и коннетабля, который ее проиграл.

Король не остался глух к этим крикам возмущения. На какое-то время он растерялся, но затем горе добавило твердости этому робкому человеку, который не мог избавиться от страха перед независимостью. Генрих «как следует поразмыслил», испытал угрызения совести и решил, что должен принимать гораздо большее участие в ведении своих дел. Сделал он это, впрочем, в соответствии со своим «цельным, жестким и при этом наивным» характером. Кроме того, он не был в состоянии сформулировать свой замысел и потребовать его исполнения без чьей-либо помощи. И теперь, притом что авторитет его министров заметно упал, у него остался только один наставник, единственная вдохновительница, в которую он все так же незыблемо верил.

Таким образом, его попытка править самостоятельно возвела на самую высокую вершину могущество фаворитки.

По мнению некоторых историков, в пятьдесят восемь лет Диана оставила свои женские уловки. Они описывают ее такой же Эгерией-матерью, какой ее увидел Марино Кавалли в 1546 году, «некой вдовствующей богиней», к которой король по привычке испытывал нежные чувства. У нас на этот счет совершенно иное мнение. Разве не 10 августа 1558 года Генрих «умолял» свою даму «всегда помнить о том, кто никогда не любил и никогда не полюбит» никого, кроме нее? На самом деле, кажется, что это незыблемое очарование просуществовало до самого конца. В дальнейшем оно самым неожиданным образом повлияет на изменения в дипломатии и религии на Западе.

Прибытие Франциска Лотарингского в Сен-Жермен 6 октября можно было сравнить с явлением Мессии. Молодой кардинал Людовик де Гиз, его брат, вошел в Совет, и члены воинствующего племени, отделавшись от своего врага, коннетабля, посчитали, что власть в государстве отныне в их руках.

Несмотря на ужасную нищету и пустоту казны, войско было собрано и готово. Командование было доверено Гизу, но цель экспедиции устанавливал не он. Сам король, пренебрегая мнением Совета, настоял на следовании старому плану Монморанси и Колиньи, под которым подразумевалась осада Кале. Еще в юности он мечтал освободить прибрежную зону, изгнать оттуда англичан.

Решение было принято в ноябре. Королевство было подобно кораблю, терпящему бедствие, враг стоял у ворот. Французов поддерживала лишь надежда на воинское искусство Гиза.

Кардинал Лотарингский посчитал сложившуюся обстановку благоприятной для того, чтобы навсегда возвеличить свой дом, поставить его представителей на ступени, ведущие к трону: он настоял на заключении брака дофина и своей племянницы, Марии Стюарт.

Роза Шотландии достигла пятнадцатилетнего возраста, а ее красота — того блеска, который никогда не перестанет ослеплять мужчин. Кто мог бы не полюбить ее? При дворе она «правила, увлекала, волновала умы». Ни один художник, ни один поэт не мог помешать тому, что рядом с ней богиня казалась выцветшей кокеткой, а королева бесформенной дуэньей. Екатерина, которая знала, какие чувства к ней испытывала дерзкая маленькая фея, пришла в ужас. Это ничего бы не изменило, если бы Диана не была столь же взволнована.

В течение двадцати пяти лет госпожа де Валентинуа боялась появления правительницы королевской крови, молодой, красивой, властной. Именно для того чтобы избежать этой опасности, она защищала Медичи, окружала ее заботой, навязывала ее королю, следила за рождением ее бесчисленных детей. И вот внезапно, когда она уже давно была уверена, что ей ничто не угрожает, возник этот кошмар. Под руководством своих дядей королева-дофина в ее годы, обладая такой внешностью, быстро стала бы королевской любовницей: она бы не просто стала оспаривать власть у шестидесятилетней фаворитки, она бы выставила ее в смешном виде.

Диану привело в ярость происшествие с Флеминг. Этот удар заставил ее вздрогнуть. Какое безумство она совершила, излишне перегрузив одну из чаш весов! Если бы только сейчас она была уверена в преданности этих преисполненных важности Гизов! Но Карл Лотарингский, забыв о милостях и ласках, которыми она его окружала, стал относиться к ней с невыносимым высокомерием!

В тюрьме Гента коннетабль, которому прекрасно было известно обо всем, беспокоился не меньше. Ему удалось отправить королю письмо, в котором он предлагал положить конец войне, женив дофина на сестре Филиппа II. Диане это предложение показалось даром небес.

Генрих, который согласился объявить о помолвке в день Всех королей, стал колебаться, отказался от сказанного под предлогом того, что ему захотелось, чтобы бракосочетание совпало с днем созыва Генеральных Штатов. Гиз вновь отправился к войскам, обуреваемый желанием завоевать одновременно Кале и дофина.

За восемь дней ему покорилось место, считавшееся неприступным, то самое место, о котором англичане говорили:

Для Франции это было подобно возрождению. Стыд, уныние, страх, распространившиеся после битвы при Сен-Кантене, рассеялись. Гиз возвратился к торжествующему королю буквально преображенным.

Как можно было отказать хоть в чем-нибудь этому спасителю, этому идолу? Напрасно вступили в союз королева и фаворитка. Напрасно Екатерина, ссылаясь на слабое здоровье своего четырнадцатилетнего сына, вздыхала, что эта женитьба его убьет. Напрасно Диана прибегала к самым изощренным уловкам. Король, поставленный в безвыходное положение волнениями в народе и губительной для страны войной, не мог оскорбить человека, который олицетворял мощь государства. Как нерешительный человек, доведенный до крайности, он отрезал:

— Я хочу, чтобы этот брак состоялся, чтобы я больше не ломал над этим голову и чтобы, покончив с этим раз и навсегда, можно было заниматься другими делами.

Двадцать четвертого апреля 1558 года королева Шотландии стала дофиной Франции.

Диана, будучи реалисткой, и не подумала жаловаться, так как знала, что это не принесет пользы. Ей нужно было извлечь как можно большую выгоду из того времени, которым она еще располагала, и возвести преграду для дальнейшего увеличения могущества Гизов, могущества, выстроенного ее собственными руками, жертвой которого она теперь рисковала оказаться. Именно тогда она поменяла союзника и после одиннадцати лет тайного противостояния во второй раз объединилась с Монморанси.

Генрих, который с трудом переносил надменного кардинала Лотарингского, принялся оплакивать отсутствие пленника. Герцогиня, сменившая лагерь, восхваляла мудрость этого министра и без труда превратила сожаление в настоящую тоску.

«Без Вас, — втайне писал король своему коннетаблю, — дни мне кажутся годами». И несколько недель спустя после женитьбы дофина:

Это и стало причиной того, что королева полностью изменила свое поведение. Прошло то время, когда Екатерина смиренно наблюдала за придворными интригами. Мимолетно испробовав вкус власти, ученица Макиавелли в полном расцвете своих интеллектуальных и физических сил не хотела для себя такого же будущего, каким было ее прошлое. И так как всем казалось, что будущее за Гизами, она забыла все свои обиды и протянула кардиналу руку, которую хитрый прелат, давно уже догадавшийся, что это за женщина, с огромной радостью принял.

Мария Стюарт и ее родственники были не единственными, кто не давал спокойно спать престарелой любовнице. Ее враги-протестанты также причиняли ей беспокойство. Число этих людей необозримо увеличилось, и их упорство переходило всякие границы. Они не довольствовались тем, что наносили оскорбление Богу, вели себя вызывающе по отношению к Церкви, они, кроме этого, осмелились посягнуть на спокойствие придворных, грандов, на частную жизнь короля! Неслыханное оскорбление, которое несколько лет тому назад нанес королю портной, вновь и вновь повторялось в протестантских проповедях, становилось содержанием памфлетов, песенок. Кальвинисты во всеуслышание называли имя фаворитки, осуждали супружескую измену Христианнейшего короля.

Диана лучше, чем кто бы то ни было, знала, как Генрих ненавидел скандалы и боялся их. Эти слухи могли заставить его оцепенеть от ужаса, терзаться сомнениями, поверить в необходимость отнять опасное оружие у тех, кого он поклялся погубить именем христианской церкви.

И это еще была не самая серьезная опасность. Молодая красавица могла бы пренебрежительно относиться к презрительным отзывам, насмехаться над проповедями так же, как и над сатирой. Но этого уже не могла себе позволить женщина, стоявшая на пороге зимы своей жизни, потрясающая представительница старого поколения, каждая черта лица которой была уязвима.

Злословие протестантов превратило Ориану в Иезавель. Его нужно было остановить любой ценой и покарать.

Вплоть до 1557 года правительство довольно сурово преследовало еретиков, но непостоянно и иногда непоследовательно. Затем король внезапно осознал, каких невиданных успехов достигла «секта», и прибег к крайним средствам: 13 февраля 1557 года он попросил у папы разрешения на установление Инквизиции во Франции. Впрочем, протестанты, к которым каждый день примыкало множество недовольных, ничуть не были этим напуганы.

Пятого сентября, в разгар смутного периода, последовавшего за поражением, была обнаружена «ассамблея, проводимая на улице Сен-Жак… где присутствовало бессчетное количество мужчин и женщин благородного происхождения, а также и простого люда, которым читали проповеди на Женевский манер, и большинство из них было арестовано, что вызвало много шума и волнение в народе».

Диана потребовала примерного наказания. «Госпожа герцогиня де Валентинуа, — Написал 24 октября кардиналу Караффе нунций Лоренцо Ленти, — здесь при дворе активно способствует успеху дела религии и святой римской Церкви: она ожесточенно борется со всеми противниками веры и делает все для того, чтобы они были наказаны за их грехи».

Итак, нет никаких сомнений: ожесточение Генриха против протестантов и возобновление его дружбы, его привязанности к Монморанси, эти два чувства, которые в дальнейшем спровоцировали революцию в Европе, заронила, поддержала и укрепила в сердце короля Диана де Пуатье.