Динка прощается с детством

Глава 21 «Ой, нэ ходы, грыцю, тай на вечорныци…»

По совету подруги Федорка весь тыждэнь[1] упорно молчала на все попреки и уговоры матери, зато и косы ее были целы, а к концу недели мать и вовсе подобрела и в субботу, обряжая дочку к приему жениха, ласково сказала:

– Вот так-то лучше, доню… Будешь сама себе хозяйка, над всем добром господыня. А что старый да рябой, так с лица воды не пить…

Федорка послушно дала вплести в косы новые ленты, надела веночек… Но когда мать, гремя подойником, ушла доить панских коров, Федорка в отчаянии заломила руки. «Где ж Динка? Динка! Что же ты не идешь, подруга моя… Ведь последние часы наступают, последние часы девичьей свободы, вот-вот затарахтит коло хаты телега жениха и возвернется маты. Не зря, ой, не зря своими руками обрядила она дочку… А Динки нет как нет, уж давно перевалило за полдень солнце…»

Побежала б Федорка сама за Динкой, да не смеет отлучиться из избы. Не знает и Дмитро, что творится с его дивчиной.

«Ой, не знае, не чуе Дмитро, что жизня моя решается… Не идет, забула за свою подругу Динка…»

Плачет, припадает к оконцу Федорка. Но и Динка летит как встрепанная птица. Вот уже на крыльце метнулась куча цветного тряпья.

– Федорка!..

– Ой, боже мий! Де ж ты была до сих пор? Он же зараз подъедет!

Брошены на пол герсет и вышитая рубашка, Динка молча сдирает с себя платье и бросает его на печку.

– Где матка? – спрашивает она, не отвечая на упреки подруги.

– У коровник пишлы… – всхлипывает Федорка, глядя широко раскрытыми глазами на сброшенные сандалии и свесившееся с печки Динкино платье. – Ой, божечка! Та чого ж ты раздягаешься? – с ужасом спрашивает она.

Но Динка только сопит, застегивая наспех сборчатую юбку и засовывая под нее вышитую рубашку.

– Подай платок… Хустку подай, темную, маткину, – командует Динка и, не дождавшись, сама хватает с гвоздя старый Татьянин платок, туго повязывает им голову, прячет под него косы и, стянув концы, завязывает их узлом на затылке.

– Та на що ж такэ страхолюдство? Повязалась, як старая баба, – разводя руками, всхлипывает Федорка.

Но Динка уже деловито оглядывает себя в огрызок зеркала и, удовлетворившись беглым осмотром, поднимает с пола кривой дручок, захваченный на хуторе.

– Вот, – быстро говорит она, – будешь махать этим дручком. Поняла? Как я на крыльцо, так и ты за мной! И ничего не делай, только маши дручком. Поняла?

– Эге… А як то махать? – испуганно спрашивает Федорка.

– Ну, як собаку отгоняешь! Маши и маши посильнее! – не надеясь на нее, морщится Динка.

Федорка неуверенно берет в руки дручок, а подруга уже гремит за печкой ухватом и, выбрав половчее кочергу, ставит ее около двери.

– Та что ж это будэ? – окончательно робеет Федорка и, вдруг охнув, бросается к окну. – Едет… Спаси меня, Матерь Божья, едет… – побледнев, оборачивается она к Динке.

– Тпру-у! Стой, тпру… – доносится со двора.

Подруги припадают к окну. Около тына останавливается телега. Щуплый мужичонка не торопясь слезает с телеги и, закрутив на колышке вожжи, обтирает пучком травы новые сапоги, отряхивает от пыли шапку, приглаживает редкие, прилипшие к темени седые волосы; теперь уже ясно видно его рябое, словно затолченное пшеном лицо, маленькие мышиные глазки и пучок серой бородки… Осторожно, словно на цыпочках, он снимает с задка телеги увесистый мешок и, крякнув, идет с ним к крыльцу.

– Билой муки привез… – шепчет словно про себя Федорка.

Но Динка внимательно вглядывается в жалкую фигуру согнувшегося под мешком мужичонки. Что-то горькое, вдовье чудится ей вдруг в этом рябом лице, испещренном глубокими морщинами, в крупных каплях пота на лбу, в остром кадыке на худой, жилистой шее.

«Жена у него умерла. Трое деток осталось. Может, за доброту Федорку берет… ради детей… Узнать надо».

Динка поспешно ставит за дверь кочергу и, бросив Федорке: «Выйдешь, когда позову…» – торопится на крыльцо.

– Здоровеньки булы, диду! – вежливо здоровается она, поправляя сползающий на лоб очипок.

– Здоровеньки булы! Здоровеньки булы! – кланяется мужичонка, стаскивая на ступеньку свой мешок и разглядывая Динку прищуренными от солнца, подслеповатыми глазами.

– А куда же это вы, диду, такой мешок приволокли? – с грустью и укором спрашивает Динка.

– Ну а як же? Так полагается… Что обещал, то исполнил! – с гордостью отвечает мужичонка. – Билой муки невесте в подарунок привез! А матка где? – интересуется он, отряхивая с картуза мучную пыль.

– Нема матки, я за нее… – уже строже говорит Динка. – И невесты нема у нас тут, диду…

– Як то нема? – склонив набок голову с выжженными солнцем белесыми волосами, улыбается старик.

– А вот послухайте меня, диду… Знаю я ваше горе, знаю, что жинка у вас померла и трое деточек осталось, – проникновенно говорит Динка. – Только не в той хате ищете вы невесту. Вы старый человек, диду. Мало ли на селе одиноких старух, каждая с радостью пойдет, она и деток ваших воспитает…

– Цоб! Цоб! – подбоченивается вдруг мужичонка, дергая свою бородку. – А то для чего такой разговор? Мое дело уже договорено и кончено! С батькой та с маткой договорено! А ты кто такая есть, чтоб мени указывать, га?

– А я человек, и ты человек! Совесть надо иметь, диду! Федорка – молода дивчинка, она тебе во внучки годится! И замуж пойдет по любви, за молодого хлопца! И вот тебе весь мой сказ! – решительно наступает Динка, чувствуя закипающую ярость. – Забирай свою муку и забудь дорогу в эту хату!

– Да ты кто такая есть? Я тебя первый раз бачу! Лаяла псина коло чужого тына! И Хведорка твоя гола и боса, хай скажет спасибо, что я ее беру! – визгливо кричит мужичонка, наступая на Динку.

– Ах ты ж гадина! Я с тобой, как с человеком… А ты вот как! – раздражается вдруг Динка. – Гей, Федорка! Живо! Бери дручка! – подбоченившись и яростно наступая на ошалевшего от неожиданности мужичонку, кричит Динка. – А ну, забирай свою муку и геть отсюда! Да чтоб ноги твоей поганой коло этой хаты не было!

– Да ты что, ты что, скаженна дивка! Я ж с маткой договаривался…

– Я тоби покажу – договаривался! Старый ты дурень, трухлява колода! Забирай, кажу, свой подарунок и тикай от хаты, бо я с тобой инше оступлю! – пиная ногами мешок, неистово орет Динка. – Дывысь, який женишок объявился! Ах ты ж дурень, дурень! – подбоченясь, издевается Динка; концы платка угрожающе качаются над ее головой.

Перепуганная насмерть Федорка с застывшим на лице выражением удивления и ужаса машинально машет вверх и вниз кривым дручком.

– А ты кто така есть, га? Яке твое полное право тут распоряжаться, га? Ах ты языката зараза! – придя в себя, вдруг обрушивается на Динку мужичонка и, прикрыв рукавом лицо, боком подскакивает к крыльцу.

Динка ищет глазами кочергу, но кочерга осталась за дверью. Но Динка не теряется. Ухватив с перил глиняный кувшин с квашеным молоком и яростно размахивая им, она бесстрашно наступает на жениха. Тугое квашеное молоко крупными снежками шлепается на белесую голову, на крыльцо, на ступеньки, на траву, и мужичонка не выдерживает. Подхватив на плечи свой мешок и осыпая Динку отборной руганью, он бежит к перелазу.

– Чтоб я тебя больше не бачила коло этой хаты! – орет Динка.

Мужичонка, пригнувшись, сбрасывает в телегу мешок и, нахлестывая лошадь, издали грозит кнутом.

– Передай, Федорка, своему батько: пусть только сунется теперь на мою мельницу, я вам покажу, голоштанна команда… Зараза проклятая!

– Жених! Жених! Дывытесь на его, люды добрые! Ах ты свинячий дух! – не унимается Динка.

Голос ее зычно разносится по экономии, кое-где уже кучками собираются бабы. Гремя подойниками и размахивая руками, от кучки баб отделяется Татьяна.

– Маты! Маты бегут сюда! Ой боже! Маты! – всплескивает руками Федорка.

Динка, окрыленная одержанной победой, хватает подругу за руку и тащит за собой:

– Бежим ко мне!

Федорка не сопротивляется. Взявшись за руки и поднимая ногами облака пыли, подружки мчатся по проселочной дороге… Но у самого хутора чьи-то сильные руки сжимают их в одном объятии.

– Ага! Попались, невесты! – хохочет Леня. – Попались!

– Ой, дывысь! Леня! – всплескивает руками Федорка.

Но Динка, оглянувшись назад, торопится домой. Для нее представление еще не кончено. Динка знает, что всякое достижение надо хорошо закрепить, иначе враг может обойти с тыла.

– Пойдем, пойдем! – торопит она развеселившегося Леню и забывшую все свои горести Федорку.

На террасе дружные взрывы хохота. Леня рассказывает, как, подойдя к плетню около Федоркиной хаты, вдруг увидел выскочившую на крыльцо Динку.

– Я сразу даже не понял, что это такое. Руки в боки, герсет расстегнут, на голове какой-то старушечий очипок… Да если б не Федорка, я бы просто не догадался, что это Динка… Но Федорка… Ха-ха-ха!.. Федорка рядом… с перепуганным лицом стоит и машет… вверх и вниз, вверх и вниз… какой-то палкой… Ха-ха-ха!.. – Леня падает животом на перила. – Ой, не могу…

– Ха-ха-ха!.. – звонко поддерживает его Мышка.

– Та слухайте… вона ж мне так приказала… – дергает обоих Федорка. – Маши, каже, и маши! Больше ничего не делай, только маши дручком. А сама зразу-то так хорошо с ним говорила, а потом як закричит, у меня аж руки и ноги затряслись. Стою и машу! Стою и машу, а сама себе думаю: что с этого будет?.. – взволнованно поясняет Федорка.

– Да тише! Вы мне все испортите! – сердится Динка. – Ведь сейчас прибежит Татьяна…

– Ой божечка! – пугается Федорка. – Она ж за того жениха убьет меня на месте!

– Ну да! Так мы ей и позволим! – усмехается Леня. Мышка, икая от смеха, пьет маленькими глоточками воду.

– Я не могу больше смеяться, – жалобно говорит она, но Мышкина икотка тоже вызывает взрывы смеха у развеселившейся компании.

И вдруг Динка настораживается.

– Татьяна… – громким шепотом предупреждает она, завидев в конце аллеи, за кустами, широкие рукава с красными пятнышками вышитых розанов.

– Маты… – в паническом страхе жмется к перилам Федорка.

На террасе все замолкают.

– Ну, вот что! – говорит Динка. – Живо, Федорка, снимай герсет и венок! Скорей, скорей! Давай сюда!

Федорка беспрекословно снимает герсет и венок. Динка поспешно кладет эти вещи на перила; венок сверху герсета.

– Теперь, – говорит она подруге, – иди в комнату и слушай каждое мое слово. Поняла? И не выходи, пока я сама тебя не позову.

Федорка кивает головой и послушно скрывается за открытой дверью на террасу.

– А ты, Лень, если не можешь удержаться от смеха, так лучше уйди!

– Нет-нет, не беспокойся, я удержусь! – уверяет Леня, вытирая платком потный лоб.

– И ты, Мышка, – еще строже говорит Динка, но Мышка отмахивается обеими руками.

– Нет, я тут ничего не могу, я не умею ни врать, ни притворяться… Я уйду! – унося в комнату свой стакан, говорит Мышка.

Не спуская глаз с мелькающей за кустами фигуры Татьяны, Динка быстро оглядывает террасу, макает палец в соль и, поплевав на него, устраивает себе на щеках длинные потеки. Потом, снова поплевав на палец, трет глаза.

– Что ты делаешь? – шепотом одергивает ее Леня.

– Плачу… – так же шепотом отвечает ему Динка и, накрыв голову старым платком Татьяны, усаживается на крыльце, подперев ладонью свой локоть и тихонько раскачиваясь из стороны в сторону.

– Кхе-кхе… – подозрительно закашливается Леня, но, вынырнув из-за кустов, Татьяна уже приближается к дому.

Она идет, чуть прихрамывая, но босые ноги ее ступают твердо и решительно.

– Здравствуйте, – сухо говорит она, быстро оглядывая пустую террасу, стоящего у перил Леню и поникшую головой Динку. – А ну, Диночка, где моя Федорка? – воинственно начинает она, вытирая двумя пальцами рот и тяжело дыша от быстрой ходьбы.

– Нема вашей Федорки, – тихо и скорбно отвечает ей Динка, вытирая кончиком платка глаза.

– Як то нема? Погавкала, погавкала, як собака, да и нема? Навела такого сорому на свою хату, со всей экономии бабы сбежались, последними словами доброго человека облаяла, да и нема? – уже не сдерживаясь, кричит Татьяна, но Динка прерывает ее тихим воем.

– Ой, боже мий, боже мий… – причитает она, раскачиваясь из стороны в сторону. – Тож не вона его ругала, а я… Вона ж, моя голубка, валялася у хаты, як та чурка бездыханна… Закрылися ее глазоньки ясны, побелело лыченко, як та звестка… Ой, боже мий, боже мий…

– Шо то ты кажешь, Диночка? С чого ж то вона така бездыханна валялась? – растерянно спрашивает Татьяна.

– А с того, что жизни хотела себя решить… Хорошо, набежала я на ту пору, – горестно рассказывает Динка. – Заскочила я в хату, кричу: «Федорка! Федорка!» А вона, подруга моя, закрутила на шее полотенце, накинула его на гвоздочек да и висит, як мертвое тело…

– Ой боже! – с ужасом прерывает ее Татьяна. – Да чи то правда, Диночка, что ж ты лякаешь меня, голубонька… Где моя Федора? Дэ вона, доню моя?

Динка быстрым взглядом окидывает ее из-под платка и замечает под мышкой Татьяны свернутое в узелочек платье, которое она бросила в хате на печку.

– Жива ваша Федорка… Сняла я ее с гвоздя. Чуть сама памяти не лишилась, взопрела вся, пока снимала. Брызгала ее водой, аж платье на мне взмокло, бросила я его у вас на печке… – удрученно рассказывает Динка.

Глаза у Татьяны делаются круглыми и медленно наливаются слезами.

– Вот же ж и платье твое… Ох, доню моя, неужели ж справди на такое дело вона решилась? Не обманюй меня, Диночка, бо я ж маты… Кажи, моя дитына, где Федора? Ленечка, где Федора?

Но Леня мрачно смотрит в пол. Он находит, что Динка уже переигрывает, но, боясь испортить ей игру, молчит. Но Динка и сама уже меняет тон.

– Нема чого вам плакать, Татьяна! Жива моя подруга Федорка, только не пойдет она к вам больше! – сердито говорит Динка. – Вы ж ей все косы вырвали за того сивого дурня! А он же с дракой на меня полез, машет руками, как граблями, и последними словами клянет! Чтоб, каже, була проклята эта хата, да чтоб она сгорела до черного угля, да чтоб все дети в ней погорели и очи бы у всех полопались! Ну? Вот какой злодий ваш жених!

– Та с чего же он як собака с цепи сорвался? Человек як человек… Казалы бабы, що с подарунком приехал… – недоумевает Татьяна.

– Эге! С подарунком! Мешок жвачки привез, да и тот обратно забрал! Я ему кажу: «Занедужила ваша невеста, прогуляйтесь до коровника, там ее маты!» А вин мени зараз таки слова: «Хай вона, – каже, – сгорыть, та маты!»

– Ах ты ж варнак! Каторжна твоя душа! – хватаясь за сердце, кричит Татьяна.

Динка мгновенно оживляется.

– Ну, вин на мене, а я на его! «Геть, – кажу, – видселя, як ты саму матку не повожаешь!» А вин – в драку… Ну, ухватила я горшок с квашеным молоком да в него! Да в него!..

– Эге! Эге! Люды ж так и казалы: вылез он с нашего двора, як мыша в сметане… От, значить, якэ дило… пострадала ты за нас, Диночка…

– А что я? Мне подругу жалко. Росли мы с ней, как две былинки в поле… – снова жалостно затянула Динка. – Только несчастна ее доля, ридна маты пожалела ей кусочек хлеба, повыдергала ее долги косы, выгнала с хаты на все четыре стороны… Ни, тетю Татьяна, нема у вас больше дочки, не пойдет до дому Федорка, преклонит вона свою бидну голову у чужих людей…

– Ой боже мий!.. Яки слова у тебя… Та хиба ж я своей дитыне добра не желала? Мы ж от роду, вот как есть, босы и голы. А я ж ей богатого человека нашла. Но як такой шкандал получился, я и слова больше не скажу… Федорка! Донечка моя! Выйди до матки, дитына моя! Бог с ним, с тым женихом! Выйди, доню! Не трону я тебя, даже пальцем не трону! – заливаясь слезами, умоляет Татьяна.

– Кхе! Кхе! – нетерпеливо кашляет Леня, но Динка не спеша поднимается со ступенек.

«Ничего, ничего… пусть поплачет, пусть прочувствует», – думает она, заглядывая в комнату.

«Как бы Федорка не подвела. Может, хихикает тут…» Но Федорка не хихикает. Жалостные слова Динки проникли в ее сердце и возбудили в ней такую обиду за свою несчастную судьбу, что, притулившись к двери, она давно уже обревелась самыми искренними слезами и, выглядывая оттуда распухшими щелочками глаз, даже сказала:

– Не пиду я…

Но Динка вывела ее на террасу и, словно передав в верные руки свою роль, спокойно уселась на перила.

– Не пиду я, мамо, до дому… Вы ж мени вси косы выдрали, кусочек хлеба для меня пожалели, за старого да поганого замуж гнали… – жалуется словами Динки Федорка.

– А то что за комедия? – раздается неожиданно под террасой голос Дмитро. – Никуда она не пойдет, тетка Татьяна, бо я вам заявляю: як вы таку панику делаете, то я вашу Федорку зараз возьму за себя! Вот и бумаги я схлопотал; потому как ей еще шестнадцати нету, так поп велел сотню яиц принести або поросенка, и он нас обвенчает. А вы как хочете, тетка Татьяна. Хочете – считайте меня зятем; не хочете – ваше дело! А нам от вас ничего не нужно. Руки, ноги у нас есть, мы на свою жизню всегда заработаем! Вот вам и весь мой сказ!

Появление Дмитро является неожиданным даже для Динки, но она быстро смекает, в чем дело.

– Поздравляю тебя, Федорка, с законным женихом Дмитро…

– Наливайко… – важно подсказывает Дмитро. Он стоит в новой свитке, в чистой вышитой рубашке и в сапогах, которые дал ему безногий солдат.

– Поздравляю тебя, подруга, – говорит Динка. Федорка крепко стискивает ее шею.

– Не забуду… Скольки проживу, не забуду… – бормочет она, заливаясь слезами и не смея поверить в свое счастье.

Но Динка торопится закрепить эту минуту.

– Поздравляю вас, тетя Татьяна, с законным женихом! – говорит она, целуя сухие щеки Татьяны.

– Поздравляю вас, тетя Татьяна! – подходит и Леня. Татьяна стоит, опустив руки, и не то радостная, не то горькая улыбка трогает ее собранные в складочки губы.

– Поздравляю тебя, Дмитро!

– Поздравляю, Федорка! – изо всех сил торопится Леня.

И, словно предвестник Федоркиного счастья, из комнаты слышится чистый, светленький голосок Мышки:

– Как я рада за тебя, Федорка! Как я рада! Будь счастлив, Дмитро! Поздравляю вас с радостью, тетя Татьяна!

И сломленная Татьяна сдается.

– Ну, так тому и быть! – говорит она. – Засылай сватов, Дмитро! А ты, доню, проси на заручены! А теперь, диты мои, пора и людям спокой дать. Ходимте до дому. Иди ты, дочка, по леву мою руку, а ты, сынок, по праву! Нехай не скажут про нас люди, что мы всех женихов упустили!

Когда процессия удаляется, Леня хватает в охапку Динку и кружится с ней по террасе.

– Поздравляю тебя, Макака, поздравляю!

– Ой, я так боялась, что она переиграет! – говорит Мышка.

– Ну да! Я знаю меру… – самодовольно улыбается Динка.